Чёрный листок над пепельницей

— Я знаю, что она любила белый цвет, — сказал я наугад (вспомнил длинное платье в её гардеробе). — Я больше чем уверен, что на выпускном вечере она была в белом — платье, туфли, сумка…

— Она появилась, как серафим с небес! И тут же затмила всех. За ней так и следовал целый хвост обожателей, тех самых, что потом издевались над ней на всех перекрёстках. Все наши девицы приехали в школу кто на «Мерседесе», кто на «Вольво», кто на «Ситроэне» или «Волге» последней модели. Она же вышла в своих белых туфельках из допотопного «Фиата» начала тридцатых годов. «Господи, какой же она будет в наряде невесты!..» Эта мысль не шла у меня из головы, мне стыдно признаться. Честно говоря, у меня были основания для таких мыслей, хотя она всё время говорила, что никогда не выйдет за меня замуж, даже если мир перевернётся. Я знаю, тут дело было в моих родителях: дочь обыкновенной служащей — и сын такого высокого начальника! Они никогда не примут её. А мне так хотелось ей сказать: они уже приняли тебя. Неужели ты не видишь, как они уходят или стараются не обращать на нас внимания, когда мы забьёмся в мою комнату, закроем дверь и слушаем музыку? Ты, наверно, замечала, как мама иногда подожмёт губы и по традиции заявит: «Сначала научитесь добывать хлеб насущный, а потом уж делайте что пожелаете!» Мне хотелось всё это высказать Эми, но я промолчал. Во-первых, чтобы не задеть её гордость, во-вторых, просто любил её до умопомрачения, а на остальное не смотрел так уж серьёзно, тем более что каждую минуту наталкивался на её невероятную чувствительность — боже сохрани быть кому-то в тягость или чем-то обязанной, лучше умереть! А потом, когда я твёрдо решил жениться на ней, это стало совсем невозможно: мать в тюрьме, Эмилия порвала со мной, не хотела меня видеть. Ну как ей было внушить» что эти «непреодолимые» преграды миф, если люди любят друг друга? Как объяснить, если она бегала от меня, словно от прокажённого, и я уже не понимал, любит она меня или нет, а может, до сих пор была со мной просто так… Радость постепенно бледнеет, хотя я стараюсь сохранить её в памяти, как замороженный плод. Понимаете, получается какая-то каша из былей и небылиц, и я уже не знаю. обнимали мы друг друга, целовались до того, что дышать было нечем или нет; менялись ли мы джинсами в мотеле и смеялась ли она так весело так беззаботно, глядя на меня, а я и вправду был похож на аиста, она была высокая девочка, но я намного выше, и мне её джинсы были ужасно коротки; вообще — любили мы друг друга, или всё это мне приснилось, привиделось в бреду?… Нет, наверно, всё это было, и было так прекрасно!.. А иногда она вскакивала и бежала к двери без всякой причины: «Я ухожу, прощай!», точно как в классе: «Не хочу больше разговаривать с тобой!..»

Ну, этим вы меня не очень удивили. У Эмилии с детства были странное! и в характере. Мы все волновались, а врачи смеялись над нами. Просто она была нервным ребёнком с очень рано развившейся способностью разумно мыслить и тонко чувствовать. Впрочем, девушкой я её почти не знал. А когда мы виделись с родителями, я деликатно старался выяснить, откуда происходят её чудачества, но они заверяли: всё в порядке, ничего страшного. с возрастом пройдёт. Однако она преподнесла нам самую невероятную неожиданность…

Но даже совершенно нормального человека можно довести до крайности. Достаточно обрушиться на его голову целой лавине неразрешимых проблем — и он погрузится в омут такого отчаяния, из которого только один выход… Эми была особенная, не похожая на других, но и только. Я по крайней мере так считаю. Конечно, фортели она иногда выкидывала просто невероятные. Например, однажды поздно вечером ей захотелось шампанскою. Пришлось мне побегать по кафе и барам. А стоило ей чуточку выпить. как она почти теряла сознание от дурноты. То же самое и с куреньем. Она просто не выносила табачного дыма, а как-то на спор взяла и закурила. Зрачки расширились, побледнела, сейчас в обморок хлопнется, но сигарету изо рта не выпустила, держалась изо всех сил. Иной раз я слышал, как она шептала про себя: «Когда-нибудь я убью его! Полечу в Алжир и на главах у его бабы пристукну…» Я не сомневаюсь— она верила, что сможет сделать это.

А поесть любила?

Ещё как! И обожала цветы, только не садовые.

Не значит ли это, что вы ходили в горы и гуляли по полям ради цвете. А какие места вы любили больше всего?

Нам было всё равно, куда ноги приведут. Я, конечно, предпочитал четыре стены… Раз уж мы заговорили о цветах, я вспомнил один случай может, это будет вам интересно… Меня пригласила в гости к ним её мать. приготовила, постаралась — бутерброды, пирог с сыром, холодное пиво Мы сидим как обручённые. Кристина суетится, радуется, благодарит за охапку цветов, которые я принёс, для них даже ваз не хватило. В общем, всё чудно. Поздно вечером Эми пошла меня провожать вниз, мы вышли из подъезда, и я случайно оставил входную дверь открытой. Тогда эта ведьма с первого этажа выскочила из своей квартиры и заорала мне вдогонку: «Ты что безрукий, дерьмо собачье?».

Воображаю, как отреагировала на это Эмилия.

Представьте, до обидного спокойно. Чуть побледнела, слегка дрогнули руки и только. Это она-то, которая на пустом месте вздыбится, как дикая кошка! В общем, идём мы по тихим улицам, молчим, вдруг она останавливается и говорит: «Не обращай внимания, к тебе это не относится, это к нам с матерью относится». Не знаю, стало ли мне от этого легче, но, чтобы хоть немного отвлечь её, я пустил в ход изобретённую нами недавно шутку: «Дай-ка мне свои ладошки, посмотрим, смогут ли они служить хирургу или годятся только для пощёчин обидчикам?» Ома отвечала: «Возьми попробуй!» И сжимала мои руки так, что пальцы потом болели несколько дней. Просто удивительно, откуда берутся такие силы у столь женственного создания…

— Жаль, что её силы измерялись только мускулами и сухожилиями. Впрочем, может быть, её поступок — проявление внутренней силы, только особого рода… Ещё вот о чём я хотел спросить: у неё были шансы поступить в медицинский?

— Не бог весть какие. Она неплохо подготовилась с частными учителями, но общий балл по аттестату у неё невысокий, хотя, если бы она хотела, могла быть первой среди выпускников, ведь у неё блестящие способности! Но она очень быстро остывала, теряла интерес к предмету.

— У неё были подруги? Мне бы очень хотелось увидеть её глазами сверстниц. Может, это покажется вам смешным и несвоевременным, но у меня запланированы такие встречи.

Длинные Уши вдруг как-то странно посмотрел на меня, доверительное выражение его лица изменилось, я увидел холодноватый блеск стальных глаз.

— Я слишком быстро поверил вам. — В его тихом голосе звучала тревога. — Вы действительно родственник? Уж очень ваши вопросы пристрастны…

Я постарался уверить его в бескорыстии моего интереса, сослался на разницу в возрасте. Чего не придумаешь ради дела? Парень угрюмо слушал меня, но, видно, жажда излиться была так велика, что он переступил через свои подозрения и начал снова:

— Да… Вы спрашивали о подругах… В последнее время — ни одной. Хотя многие девочки искали общения с ней, даже навязывались. Какое значение имеет судьба её матери? У Эми было такое обаяние, такая притягательная сила!.. Но она и с подругами поступила так же, как со мной. А я, дурак, вначале думал, что она разогнала всех ради меня, что никто, кроме меня, ей не нужен. Вы знаете, что было дальше. Я стал её преследовать. Она, наверно, подумала, что я делаю это только из жалости и из желания расстаться элегантно, культурно. И решила облегчить мне дело — исчезнуть навсегда. Но почему, почему же, чёрт возьми, мне часто кажется, что, например, девушка, которая только что сошла с поезда и смешалась с толпой, это она, живая, тёплая! Вот она идёт по городу, глядит, дышит. Разве она могла исчезнуть навсегда? Исчезают только те, кого никто не любит!..

Мы уговорились с Длинными Ушами — простите, с Ярославом Райчевым, — что, если у него возникнет что-то новое, он позвонит мне в гостиницу или на службу, а если у меня, то я позвоню ему в пловдивскую или софийскую квартиру. После этого мы расстались почти приятелями.

Ещё более удачно сложились у меня отношения со Стаматовыми. Они появились именно тогда, когда я собирался возвратиться на время в Софию, чтобы с глазу на глаз встретиться с вами, товарищ майор. Воображаю, в какой расход мы вогнали наше учреждение своими бесконечными телефонными разговорами!

Об их возвращении я узнал совершенно случайно. До отхода моего поезда оставалось время. Я — в который раз! — отправился в дом с некрологом, надоевший мне до смерти, поднялся по привычке на третий этаж, позвонил в квартиру Нелчиновых. Мне» естественно, никто не открыл. Тогда я сделал два шага в сторону и влажным от жары пальцем нажал кнопку звонка в соседнюю квартиру. Шаги!.. Я уж было начал думать о Стаматовых как о лицах нереальных, которые никогда не вернутся, и вот вдруг — звук приближающихся шагов. Может, показалось? Нет. Щёлкнул замок, дверь приоткрылась, и проёме появилась женская головка в чалме из пёстрого полотенца. Чёрные маслины глаз смотрели на меня приветливо и даже радостно. Я был настолько удивлён, что оглянулся — нет ли за мной кого-нибудь. Никого не было, и я в конце концов сообразил, в чём дело: соскучились по Болгарии страшно, теперь и самый жалкий нищий будет встречен ими как дорогой желанный гость. Однако не мог же я действительно сказаться нищим: мол, голоден, сгораю от жажды, не могу работать, огромная семья… Господи, что же придумать? В то же время мне очень не хотелось и повторяться: журналист, родственник, знакомый и так далее. В общем, я прямо объявил женщине, что хочу поговорить с ней и её мужем о Кристине Нелчиновой. Не скрыл, что знаю— об их дружеских отношениях. Объявил и стал ждать, какой эффект произведут мои слова. Эффект был поразительным: маслины мигнули раз-другой и буквально осветились изнутри, их словно залила тёплая волна. И я понял, что мне ни к чему представляться. «Вы официальное лицо, и если правда, что предстоит широкая амнистия…» — вот что прочёл я в глазах друга Кристины, или мне показалось, что именно это я прочёл.

— Пожалуйста, входите, я сейчас позову мужа! Стамо, Стамо! — Женщина с улыбкой указала мне на гостеприимно раскрытую дверь в комнату (следом за мной через секунду-другую вошёл Стаматов), а сама прошлёпала мокрыми вьетнамками по римской мозаике прихожей и повернула наг право — видимо, снова отправилась в ванную.

У меня мгновенно возникло ощущение удачи, которая легко плыла мне в руки в мелочах: похоже, и тут мне не придётся клещами тащить из хозяев слова. Но что касается самого главного — встречи с двойником Эмилии, моей пассажиркой, тут судьба была ко мне явно неблагосклонна, несмотря на все мои старания.

Что я могу сказать о супругах Стаматовых? Это на редкость воспитанные, уравновешенные люди, которые живут вдвоём, без детей, в полном согласии друг с Другом, деля маленькие радости и приятные заботы (такие, например, как поездка на лечение в Карловы Вары, откуда, они только что возвратились). Я понял, что они уважают общепринятые нормы нашей жизни и пренебрегают миром материальным. У них в холле стоит старая мебель, на окнах висят простые занавески — видно, это дорогие свидетели их прошлой жизни, с которыми супруги не желают расстаться, хотя вполне могли бы купить и что-нибудь подороже: они, как специалисты, получают очень приличные деньги.

Известно, что долго живущие вместе муж и жена становятся похожи друг на друга. Так и Стаматовы: Оба кругленькие, полноватые, в меру подвижные, доброжелательные, улыбчивые. У мужа роскошные усы, у жены — прекрасные волосы. Вот они сидят передо мной и наперебой рассказывают о последних месяцах жизни Нелчиновых.

Кристина пригоршнями глотала транквилизаторы, так как приближалось время выпускного вечера, а те, кто обещал ей какой-то особый белый материал из Люксембурга, серебристую сумочку и туфельки из Туниса, подводили.

Стаматовы предлагали ей вместе сходить в торговый центр, где продаются такие чудесные вещи, но она — «Нет! Никогда! Лучше Эмилия совсем не пойдёт на вечер, чем пойдёт в стандартном готовом платье! Я хочу, чтобы моя дочь была единственной и неповторимей! Пусть запомнит этот день как один из самых счастливых в жизни!» И всё потому, что сама Кристина до сих пор заливалась краской, вспоминая свой выпускной вечер: она была самая жалкая, одетая беднее всех. Мать-старушка наскоро сшила ей. платье из выношенного мужского костюма, на ногах старые хлюпающие башмаки. До ресторана она топала пешком целых десять километров! А Эмилия, решила она, прибудет на бал в настоящем музейном экспонате — старом «фиате» довоенного образца и разом убьёт всех выскочек на их «мерседесах» и «ситроэнах». «Да я в лепёшку расшибусь, но найму «фиат» и заставлю его запыхтеть, сколько бы это ни стоило! Эмилия должна быть царицей бала!»

— Она бы и душу прозакладывала ради своей доченьки…

— Несчастная, она старалась всё сделать для того, чтобы Эми как-то возвысилась, чтобы не задыхалась всю жизнь, как мать, в набитой людьми кассе…

— Кристина очень гордилась своей «особенной» дочерью. Но это не было слепым преклонением перед её красотой и способностями. Наоборот, она прекрасно понимала, что рассчитывать они должны только на себя, ждать помощи им неоткуда. «Кто мы такие обе? Забытые богом; и людьми…» Мы изо всех сил старались переубедить её, поддержать по-дружески, но, она была такая ожесточённая… Готова была стучаться в любые двери, чтобы хоть чем-то облегчить Эмилии её будущее поступление в институт например, а Эми ничего об этом не знала, иначе, с её гордостью, они бы смертельно поссорились. Кристина наняла для Эми самых лучших учителей, тоже сколько унижений пришлось ей вынести ради этого…

— Мне не очень удобно, но я всё же спрошу: она когда-нибудь просила у вас деньги взаймы?

— Никогда.

— Но вы, конечно, не могли не почувствовать, как ей трудно?

— Вы не знали её! Сколько раз мы с мужем предлагали ей помощь! У нас есть кое-какие сбережения, нам ничего не стоило одолжить ей надолго, а может, мы бы и обратно-то не взяли. Но она всегда резко прекращала все разговоры о деньгах. Вообще у неё это стало чем-то вроде болезни: сама, сама, всё сама, без всякой помощи! И всё для того, чтобы когда-нибудь Эмилия сказала: «Я всем обязана своей матери». Разумеется, мы далеки от того, чтобы оправдывать её поступок, в конце концов она сама загнала себя в этот тупик, сама довела себя до полной безысходности, и в этом её главная вина… Но для нас она была и осталась честным человеком.

— Нам кажется, что она тогда была просто не в себе рисковать свободой, добрым именем, работой… И хоть бы иметь надежду на какую-то благодарность! Вы знаете, что случилось дальше. Теперь, если она выйдет из тюрьмы, для кого, для чего ей жить?

Инженер разволновался, что с ним, видимо, не так уж часто случалось, вытер платком вспотевший лоб. Жена вопросительно взглянула на мужа, помялась — видно было, что ей хочется сказать нечто «запретное», о чём ещё не было речи.

— Стамо, расскажем товарищу об Эмилии?

— Погоди, я не кончил… Ей не для кого жить, и она сама, наверно, думает, что уж лучше ей остаться там, в тюрьме. Вы знаете, она отказывается от свиданий с нами! Два раза мы с женой ездили в Сливен — она содержится в тамошней тюрьме — и оба раза возвращались ни с чем. Но может быть, если она получит амнистию и власти скажут: вот, мы даём тебе свободу, подумай о себе — может, это вернёт её к жизни, как вы думаете?

Интересно, что же Стаматова хотела мне сообщить о погибшей? И почему муж не поддержал её» как обычно, а наоборот — помешал ей говорить? Неужели ему так уж важно было высказать до конца свою мысль? Нет» тут что-то другое. Скажу без бахвальства, у меня нюх на такие вещи. Мне показалось» что я стою на пороге какой-то невероятно важной тайны. Что ж, надо вооружиться терпением и попытаться помешать милому инженеру второй раз наложить эмбарго на то, о чём захочет сказать его жена. Но как повернуть разговор в нужное русло?

Я решил выяснить, что думают соседи о нервной системе Эмилии, не была ли она больна и не явилось ли это возможной причиной самоубийства. Стаматовы» так же как и Ярослав — Длинные Уши, категорически отвергли эту мысль: «Ну, знаете, если мы будем видеть в каждом чувствительном и вспыльчивом человеке сумасшедшего…» Я рад был, но всё-таки решил пойти до конца, чтобы уж никаких сомнений не оставалось.

— Вы были очень дружны с Нелчиновыми, Кристина от вас ничего не скрывала, верно? Так вот, почему она довольно часто показывала девочку врачам? Что с ней, с Эми, было в детстве?

Стаматовы какое-то время сидели молча — им, видимо» очень не хотелось бросать тень на несчастное семейство, и оба обдумывали, как бы поделикатнее выразить простую в сущности мысль: Эмилия трудно переносила переходный возраст и созревание. Вдруг она переставала есть» или просила, умоляла, требовала, чтобы ей принесли какие-то особые конфеты, или начинала беспричинно злиться, плакать, или придумывала какие-то каверзы в школе. «Но скажите на милость, что в этом особенного? Каждая вторая девочка ведёт себя так же». Врачи успокоили Кристину: всё пройдёт само собой. Так оно и вышло. Эмилия угомонилась, но характер у неё сложился своенравный, неровный — это уже не столько нервы, сколько особые черты её личности.

Мы пустились в рассуждения о том, что даже самый откровенный человек* таит глубоко в душе, тайны, недоступные и самым близким людям. А Эмилия при всех её капризах, фантазиях, выдумках была девушкой скрытной и впускала в свой мир даже тех, кого она любила, лишь до определённой черты. «Вы поглядели бы ей в глаза, какой это был омут, сколько всего там было намешано!..» Стаматовы даже не представляли себе, как охотно я соглашался с ними.

Теперь мне предстояло выяснить, что они думают об отношении Эмилии к отцу и его второму браку. Что означали её угрозы прилететь в Алжир и убить его? Только ли проявление необузданного в любви и ненависти темперамента? Не сомневаюсь, она отлично понимала невозможность именно так наказать отца-изменника, отца-предателя. Тогда как же? Вот тут, вероятно, и появилась мысль о самоубийстве, продиктованная жаждой мести. И как раз в тот момент, когда она сама больше всего нуждалась в защите и покровительстве…

Я рассуждал вслух, супруги внимательно слушали, порой переглядывались. Должно быть, между собой они разговаривали на эту тему не раз. Первым нарушил молчание муж.

— Я склонен согласиться с вами. Действительно, вряд ли найдётся лучший способ наказать подлеца. Пусть всю жизнь его мучит совесть, если таковая у него есть! Человек, даже если котёнка на улице подберёт, и то обязан заботиться о нём, а тут ребёнок… Вот, жена смотрит на меня — мы же обещали молчать до могилы…

— Нет больше смысла молчать!

Муж грустно взглянул на свою жалостливую половину и отвернулся к окну.

Так ваш покорный слуга узнал, что Эмилия была приёмыш. Кто её ролители — неизвестно. Около восемнадцати лет назад Кристина и Дишо взяли её из какого-то провинциального дома ребёнка совсем крошкой и удочерили.

— Дай-ка мне подумать! — Цыплёнок полез во внешний карман, вроде бы за сигаретой, Гео Филипов поспешил предложить ему свои «БТ». Это была игра, так как Цыплёнок давно не курил. Для Гео она означала — пусть думает скорее, тем более что его прямому начальнику сегодня есть от чего закурить снова и о чём подумать, кроме дела Эмилии: по слухам, по парку Свободы средь бела дня разгуливает какой-то маньяк, население напугано, родители не пускают детей гулять.

Они сидели в скромном кабинете майора по разные стороны пустого стола, на котором стоял лишь телефонный аппарат. Оба порядком устали Гео выжал из своего «Запорожца» всё, что мог, на пути из Пловдива в Софию (он даже домой не заехал — торопился прямо в управление), Цыплёнок не сколько раз прочесал весь парк. От нагретых за день стен пахло свежий краской, слегка дурманящей голову.

— Пока вы будете думать, — осторожно начал Гео, — я бы продолжил пересказ нашего разговора со Стаматовыми после того, как они рас крыли мне секрет семьи Нелчиновых. Я предлагаю вам это потому, что ваш отец был учитель и наверняка обладал способностью раздваивать внимание — слушать того, кто отвечает у доски, и одновременно видеть и слышать всё, что творится в классе. А вы, конечно же, унаследовали эту способность от отца.

Гео часто затевал с майором беседы на «теоретические» темы. Одной из любимых тем было соотношение наследственных признаков и влияния окружающей среды. Причём Гео любил блеснуть эрудицией и пофилософствовать, а майор скептически относился к «лирическим отступлениям» на которые Гео был мастер, за что и получил у Цыплёнка прозвище «Писа тель».

— Хорошо, я слушаю тебя. Только очень прошу — излагай суть дела без «архитектурных излишеств». И прежде чем начнёшь рассказывать, хорошенько подумай, как странно поворачивается вся эта история. До сих пор, отвечая на вопрос, кто на кого больше влиял — Кристина на дочь или наоборот, мы считали, что это младшая с её удивительно сильным и особенным, нестандартным характером довела старшую до безумного поступка. А теперь встаёт другой вопрос: откуда у Эмилии такой странный, мягко говоря, темперамент и нрав? Кто были её настоящие родители? Что привело к той загадке, над которой мы бьёмся вот уже какой день, — наследственные факторы, ненормальная атмосфера в семье Нелчиновых или ещё что-то, чего мы пока не знаем? Ты считаешь, что всё это одинаково влияло на характер и поступки Эмилии. По-моему, знаешь ли, такое решение сложной проблемы слишком примитивно. Над ней до сих пор бьются учёные и никак не могут установить пропорцию взаимодействующих сил, а ты — «поровну». Давай-ка лучше не соваться в учёные дебри и держаться ближе к фактам, согласен?

Гео слегка покраснел. Можно считать, что Цыплёнок деликатно наме кнул на одно из его пристрастий, от которого молодой следователь не только не собирался избавляться, но наоборот. Вести беседу так, чтобы войти в доверие к людям, даже «играть в театр», то есть надевать на себя какую-нибудь маску, если это нужно, а потом рассуждать, сопоставлять это был один из излюбленных приёмов Гео в поисках истины. До сих пор он в нём не разочаровался, тем более что такой приём отвечал его слегка романтической натуре. Он любил майора, у них было много общего, но Гео даже себе не смел признаться, что помимо прозвища Цыплёнок он имеет для майора про запас второе прозвище — Сухарь.

— Оставим пока в стороне вопросы наследственности и влияния среды, — тихо начал Гео и тут же буквально взорвался: — Но вы же не сможете отрицать, что мать и дочь, хотя совершенно не были похожи внешне, душевно были очень близки друг другу, это факт! И я сейчас попробую доказать это!

Гео заговорил быстрее. «Оседлал своего конька, — майор с усмешкой глядел на него, — теперь не остановишь…»

— Мне даже в голову не могло прийти ничего такого, и вдруг — нате! — удочерённая! Чёрт возьми, я разговаривал о них со многими людьми, неужели никто не был посвящён в эту тайну? Стаматовы клялись, что никто, кроме них, ни о чём не подозревает. Да они и сами никогда бы не догадались, если бы Кристина, придя однажды в отчаяние от очередного фортеля девчонки, не «выплюнула камешек», заклиная соседей молчать как могила. «Я рассказала, потому что доверяю вам и люблю вас…»

Нелчиновы переехали в дом на Леонардо да Винчи с окраины, когда Эмилия была совсем крошкой. Их прежние соседи, которые наверняка что-то знали, рассеялись кто где в разных районах, так как старые дома подлежали сносу. Постепенно все потеряли друг друга из виду, и можно было надеяться, что тайна удочерения навсегда останется тайной. Один только человек до смерти страшил Кристину — «эта сплетница с первого этажа, как бы она чего не пронюхала, тогда наверняка расскажет дочери». А что касается причины удочерения, она более чем понятна. Дело тут не только в законном желании бездетной матери наполнить дом детским смехом. Кристина не видела другого способа «привязать» Дишо и надеялась, что заботы и тревоги о малышке заставят его перестать бегать за каждой юбкой. Какое там! С Эмилией он возился, отводил её в детский садик, покупал игрушки, а вечером… Иной раз являлся под утро. Скандалы, плач… И в результате связался со страхолюдиной — в подмётки Кристине не годится, кухаркой— у неё служить недостойна! Но — должна была родить его собственного ребёнка! «Какое же тут имеет значение её внешность? Пусть уродина, но настоящая мать…» Это Кристина сквозь рыдания говорила Стаматовым. Она навсегда вычеркнула мужа из жизни, но думать и говорить о нём не переставала и плакала, плакала… Потом и плакать перестала, замкнулась, осунулась, высохла, а в глазах — мука и ярость, ярость и мука. Вот тогда она стала очень похожа чем-то на дочь… Но самое интересное, представьте, — у неё появилась тьма поклонников: клиенты, почтенные люди из нашего квартала. Звонили ей беспрерывно, но она отсекала их, как сорняки с грядки.

— Ну и ну! — рассмеялся Цыплёнок — что он, этот Дишо, из золота сделан, что ли?

— Какое там из золота! — всерьёз возмутился Гео, будто был лично знаком с «героем». — Любезные супруги Стаматовы не сказали бы даже, что он из пластмассы. Говорят — хоть бы красавец был, ничего подобного! Только какой-то мягкий жар в глазах и густые волосы. «Может быть, дело в скрытых достоинствах», — сказала инженерша, слегка покраснев и виновато глядя на мужа. Но глава семьи возмутился: дескать, откуда тебе знать. Мы поговорили немного о случаях, когда замечательные женщины хранят верность мужьям-ничтожествам и страдают от их измен. А потом Стаматов очень убедительно доказал, что в поведении Кристины нет ничего удивительного, другим оно и быть не могло. Её чувство долга и ответственности, способность без всякой выводы взвалить на себя непосильную ношу, её преданность и самопожертвование заставили женщину отречься от себя, поставить крест на своей жизни и пойти даже на преступление ради единственного оставшегося у неё любимого существа — приёмной дочери. Вообще товарищ инженер очень умело старался повысить акции Кристины, не забывая, конечно, о том, насколько обесценены были эти акции судом и тюрьмой.

Майор отошёл к зарешечённому окну, посмотрел на улицу. День угасал, сумерки стремительно окутывали город, наступало самое поэтичное время суток. Может быть, это и толкнуло майора на нелюбимые им лирические излияния?

— Мне бы хотелось слегка скорректировать тебя, молодой человек… — Он сделал паузу, будто собирался с силами. — До недавнего времени я считал, что надо приложить все старания для того, чтобы изгнать из народного быта эти свадьбы, проводы в армию, раздутые выпускные вечера и прочее. Мало того, что они стоят уйму денег и отнимают здоровье и нервы. Но не становимся ли мы благодаря им похожими на каких-то дикарей с их отупляющими однообразными обрядами? Говорят, наши обряды сложились в далёкие времена, это традиция, национальное достояние и так далее и тому подобное. По сути — да, но форма, форма!..

Цыплёнок ненадолго прервал свою до странности темпераментную речь. Гео был немало удивлён тем, что, обычно сдержанный и ироничный, сейчас майор излагал свои мысли в его, Гео, романтическом стиле.

— Однако я увлёкся отрицанием. Теперь я думаю иначе, я просто убеждён: людям нужны праздники! Помнишь, как Кристина сказала: «Пусть запомнит этот день (то есть день выпускного бала) как один из самых счастливых в жизни!» И мне это многое прояснило. Как мы кончали школу, как женились? Где музыка, где барабаны, цветы, тосты? Пусть это было бы на один вечер, но какой!.. Да, именно так: людям просто нельзя без праздников! Особенно же людям, которые живут как на конвейере: из дома — на работу, с работы — домой, а радости, развлечения так редки, зато каждый день кухня, детские болезни, магазины, подсчёты доходов и расходов, сплетни, разговоры о новом начальстве, грипп, счета за воду, электричество, тайная кружка пива в ближайшей корчме, долгое ожидание обещанной установки телефона… Так разве можно сердиться на людей за то, что они выдумывают всевозможные праздники и ради них часто идут на большие жертвы? Но рядом с этой проблемой встаёт другая: как дети, например, платят родителям за эти праздники? Вот возьми ту же Эмилию — как она относилась к матери, которая пожертвовала для неё всем? Отвечала ли она любовью и вниманием на безграничную любовь Кристины? Или принимала её как должное: раз вы родители — обязаны? То, что говорит Стаматов: «И хоть бы какая-то благодарность в ответ», — в сущности, обычная, общепринятая формула. В таких случаях, не разобравшись как следует, все именно так и говорят…

Гео с необыкновенным интересом следил за ходом рассуждений майора. Не часто Цыплёнок позволял себе такие пространные речи, всё больше ограничивался краткими выводами и ироническими замечаниями, которые порой высвечивали истину чётче и яснее длинных рассуждений. Что-то, видно, разволновало его сейчас — может, мысли о собственных домашних проблемах? Гео часто видел милую жену майора, встречал и двух симпатичных его сыновей-первокурсников на праздничных вечерах, так же, как и все в управлении, считал эту семью счастливой и благополучной. Но кто знает, «под каждой крышей свои мыши»…

— Над этим стоит подумать, товарищ майор. Откровенно говоря, когда Стаматов произносил эти слова, я почти согласился с ним. А теперь попробуем посмотреть на вопрос с другой стороны. Что означают угрозы Эмилии убить отца? Только ли её собственное тяжёлое положение могло стать их источником? Нет! Мне кажется, главная причина — мать, её оскорблённая гордость, её положение «разведёнки», страшная обида, нанесённая ей любимым мужем, её тоска по нему, тоска, которой не было границ. Несмотря на свой эгоцентризм (мы уже знаем, что Эмилия была не только очень молода, но и очень красива — как тут не быть эгоцентризму?), она чётко видела, что делается в доме, и мучилась, переживала за мать — я уверен в этом! Кстати, Стаматовы не раз косвенно подтверждали, что Эмилия по-своему любила мать, гордилась её честностью, добротой, её мужеством. И вдруг — такое сальто-мортале! Чуть ли не святая. — и воровка, преступница. Скамья подсудимых, суд — на глазах у всего народа! Извините, конечно, но слетит с катушек и более крепкий, опытный, более взрослый человек, чем Эмилия!

— Особенно если предположить возможность ещё одного выстрела прямо в сердце: скажем, кто-то узнал о происхождении Эмилии и «сердобольно» посоветовал девушке не так уж убиваться по матери, потому что она не настоящая её мать.

— Выдумаете?

— Я допускаю это. Мало ли злых людей окружает нас? А если этот кто-то ещё и рассчитывал на то, что девочка совсем разум потеряет? Дьявольски точный расчёт — она действительно дошла до предела. Прыгнула с Моста в бурное море и исчезла, нет её больше… По крайней мере в данный момент. Майор замолчал, пристально глядя на своего помощника. — Не притворяйся удивлённым! Мы с тобой не первый год знакомы. Думаешь, я не знаю, что и у тебя в голове те же мысли?

Гео сидел как громом поражённый. Что значит это «по крайней мере в данный момент»? Неужели… неужели и Цыплёнок предполагает, что… Нет, пока оставим это, займёмся вопросом, могла ли Эмилия узнать тайну своего происхождения.

— Да, признаюсь, и я думал о реакции Эмилии на раскрытие тайны. Я даже вспомнил формулировку статьи 145, параграф второй: «Тот, кто разглашает тайну усыновления с намерением причинить вред усыновлённому…» Но Стаматовы?…

— Слушай, оставь ты этих Стаматовых.

— Я к тому, что они уверены: если бы что-то подобное случилось, они наверняка узнали бы об этом. Правда, Эмилия постоянно отвергала все их попытки приласкать её, помочь ей. Они для этого шли даже на невинную ложь, например, говорили ей: «Эми, мама платила за наш телефон, мы должны тебе деньги» или «Мы одолжили у мамы двадцать левов, когда покупали счётчик, возьми их, Эми». Ничего не помогало, ни стотинки не желала она брать. И вообще с момента ареста Кристины до появления отца и отъезда с ним на море поведение Эмйлии не менялось: она сторонилась людей, сидела одна в квартире, никого к себе не пускала, на звонки не отвечала, выходила только за хлебом, молоком и зеленью. Так вот, неужели она, при её-то темпераменте, могла бы так спокойно отреагировать на ошеломляющую новость, если бы ей кто-то нашептал об этом?

Цыплёнок иронически скосил глаза на Гео:

— Значит, ты решительно отбрасываешь такую возможность?

— Нет. И главное — из-за ободранного семейного альбома. Стаматовы знали, что изображения Дишо были изъяты отовсюду, они даже могли точно сказать, когда он был подвержен «экзекуции» — перед тем, как Кристину вызвали в суд на бракоразводный процесс. Они, однако, понятия не имели о том, что и фотографии Эми исчезли из альбома. Кто их взял? Зачем? Судя по следам от клея, её фотографии вынуты гораздо позже, но ни в коем случае не в последнее время. Мне кажется, это может быть только делом рук самой Эмилии. Но для чего она это сделала? Чтобы доказать, что она больше ничего общего не имеет с матерью-преступницей, из-за которой всё пошло прахом — любовь, экзамены, будущее? Только для этого? А не логичнее ли предположить, что именно в тяжкие дни до неё неизвестными пока путями дошло-добежало: ты, милая, чужая кровь! И первая реакция — зачеркнуть, уничтожить себя, ни следа не оставить от тех времён, когда она жила бок о бок с этими людьми, так чудовищно обманувшими её. Потому и картины, и книги, и кукол выбросила из своей комнаты — всё, что напоминало о прежней жизни. Может быть, именно тогда и зародилась мысль исчезнуть, чтобы наказать, бросить им в лицо это как пощёчину. Ну, а потом обстоятельства подвели девочку к услужливому морю, которое готово было поглотить её…

— Ты имеешь в виду отсутствие трупа? — произнёс через плечо Цыплёнок. Он снова стоял у окна в своей излюбленной позе, потом вдруг резко повернулся и заговорил быстро, с раздражением:

— Послушай, с какой бы стороны мы ни заходили, мы всё время будем вертеться вокруг собственного хвоста, пока ты не найдёшь свою пассажирку! «Поздравляю вас, господа, вы невероятно умны, у вас поразительное чутьё — да, это я…» — вот что нам надо услышать!

— Эмилия?… Товарищ майор, может, не будем играть друг с другом в прятки? Вы ведь это хотели сказать? Потому что если это так, то все остальные вопросы тут же будут сняты.

Майор успокоился и снова стал самим собой. Иронически усмехаясь, он покачал головой: экий ты быстрый!

Гео опять зашёл в тупик. Просить разъяснений? Он знал майора и решил спокойно дождаться, пока у начальника созреет мысль и он придаст ей лаконичную форму. Тем более что Гео был почти уверен: они с майором играют на равных, и вряд ли его, Гео, можно чем-нибудь удивить.

— А что ты скажешь, если мы уберём первые четыре буквы из слова «самоубийство»?

— Вы, конечно, шутите?! — Гео даже вскочил со стула, так он был ошарашен. Что-что, но это ему в голову не приходило. Вот тебе и «игра на равных»!

— Ну хорошо, может, я слишком резко, выразился. Давай так поставим вопрос: не было убийства, но и самоубийства тоже не было.

— А что же было? Нечто среднее? — теперь настала очередь Гео иронизировать. Но Цыплёнок не понял или сделал вид, что не понял иронии.

— Возможно. Но ближе к убийству. Ты, конечно, можешь посмеяться надо мной или принять меня за мрачного сочинителя, который за каждой человеческой драмой видит злой умысел или даже ведьм и привидения…

— Посмеяться над вами? Боже меня сохрани! — воскликнул Гео вполне искренне. — Вы наш Достоевский, Шерлок Холмс, Мегрэ в одном лице!

— Но сочинитель, — продолжал Цыплёнок, будто не слышал сомнительной тирады Гео, — который иногда плюёт на факты, лишь бы было преступление… Посуди сам. Вот человек как человек, не лучше и не хуже своих собратьев, а мы непременно должны предполагать в нём убийцу. Ну не отвратительно ли это? Гадкая профессия, искажает представление о мире, И ты туда же, разве я не вижу, с каким рвением ты бросился на поиски привидения? Все вы такие, все без исключения!

Гео всерьёз разволновался, ему хотелось курить, но пепельницы не было, и не только на голом столе майора — почти всё управление хором записалось в общество врагов табака. Пришлось стряхивать пепел в воронку из листа бумаги, который ом выудил в корзине для мусора. Цыплёнок подождал, пока Гео затянулся, и продолжал:

— Не воображай, пожалуйста, что я держу тебя в напряжении ради дешёвого эффекта. Просто мне необходимо проверить — вместе с тобой, разумеется, — о чём жужжит расплодившийся у меня в голове рой мыслей. В конце концов генерал выгонит меня за это дело с работы, вот увидишь…

Гео приготовился слушать. Он понял, что, в сущности, знает майора не так уж хорошо. Они давно работают вместе, отлично понижают друг друга, но такой склонности к фантазированию и произвольному толкованию фактов Гео никогда ещё за майором не замечал. Нет, точно, история Эмилии задела в нём что-то очень личное, скрытое за семью печатями…

— Во-первых, оставим пока сомнения в гибели девушки, будем считать, что её нет в живых, — и точка. Сейчас нам другое важно понять — правда ли то, что она сама и добровольно посягнула на свою жизнь? Почему мы непременно должны верить записке, оставленной под подушкой? А не мог ли Дишо сам столкнуть свою приёмную дочь в кипящий морской котёл? Ведь именно благодаря этой записке его никто не заподозрил! Кроме того, в критическую минуту ему весьма облегчила дело её балансировка на парапете, так? Теперь следи внимательно. Предположим, Дишо солгал на следствии, что нашёл записку через несколько часов после ужасного события. На самом деле он наткнулся на неё гораздо раньше, задолго до того, как вечером по настоянию Эмилии они отправились на мост. Он видел, как она тайком сунула что-то под подушку, и решил посмотреть. Сначала он просто не поверил своим глазам, а уж потом испугался, запаниковал: ну а если бы он не обнаружил этой записки, что тогда? Постепенно всё же пришёл в себя. Вот сейчас он приведёт её сюда: это что такое, а? Объясни, пожалуйста! Потом пойдут просьбы, увещевания, а если не поможет, то и угрозы: сама не образумишься — запру тебя на замок да ещё и милицию предупрежу! По-моему, это естественная реакция для отца, даже если он отец только на бумаге. Всё-таки Дишо многие годы считал Эми своей дочерью, участвовал в её воспитании и заботился о ней, хотя бы материально. И пусть он предстал перед нами как совершенно безответственный тип, неужели в его неустойчивой душе не сохранилось никаких чувств к Эмилии?

Он приехал из Алжира, чтобы свозить свою приёмную дочь на дорогой курорт, — это факт. Думаю, он сделал это, чтобы как-то унять угрызения совести. Наверно, он не раз задавал себе вопрос: посягнула бы Кристина на кассу, если бы он был рядом с ней? Конечно, Дишо жалел девочку, оставшуюся в полном одиночестве, хотел обласкать её, согреть своим вниманием, внушить ей, что она не сирота, что у неё есть отец, который будет заботиться о ней, хотя и живёт далеко… Да, я думаю, именно так должен был поступить отец, пусть и не родной, если у него сохранилась в душе хотя бы капля человечности… А теперь посмотрим на всё это более реально. Что сделал папаша после того как, к счастью, нашёл записку? Принял ли он срочные меры — это ведь был бы единственный выход из создавшегося положения? Ничуть не бывало! Наоборот, тут же согласился идти на опасный мост. Ты можешь возразить, что в своих показаниях он твердит другое, якобы в последний момент он испугался: ветер, холод, быстро темнеет, не лучше ли отложить прогулку до завтрашнего утра… Хотя, может, так оно и было, не спорю, но только для видимости! Чтобы скрыть от Эмилии, да и от себя, надежду на то, что девушка и вправду осуществит свой дьявольский замысел. Да, дьявольский, потому что Дишо не мог не понять: этот план был задуман для того, чтобы обречь безответственного жестокого отца на вечные муки совести! Вот он и подумал: разве этот поступок не говорит о том, какова его приёмная дочь? Злая, мстительная, никогда она не простит ему ухода из семьи, даже если он весь мир швырнёт к её ногам!

Наверно, такой была первая мысль, поразившая его, когда он нашёл под подушкой её записку. Теперь она всё время будет отравлять ему жизнь своими претензиями, абсурдными упрёками, будет всё туже затягивать петлю на его шее требованиями, и, конечно, расходы на неё будут бесконечно расти, пока какой-нибудь неопытный юнец, ослеплённый её красотой, не решит на ней жениться… чтобы очень скоро возвратить это «сокровище» отцу, который, напоминаем, не родной отец. И если учесть к тому же, что эта назойливая девчонка по закону имеет все права на часть его имущества, сбережений в нашей и иностранной валюте в ущерб родному сыну!.. «Для этого я родила тебе сына? — конечно же, будет колоть его новая супруга. — Чтобы ты набивал чемоданы подарками ей?»

И вот тут не появилось ли у него в душе желание избавиться от дочери, стереть её из памяти? Эмилия уже покачивается на перилах и переступает по мокрым поручням, раскинув руки, совершенно не боясь близости бушующего моря, — настоящий живой символ бесстрашия и безрассудства…

Но почему она всё ещё медлит? Зачем этот цирк, кому он нужен? А вдруг она всё-таки не решится прыгнуть?… Или прыгнет, а потом доплывёт до столбов, на которых крепится мост, и схватится за один из них — инстинкт самосохранения, что ни говори… Вот тут он просто потерял рассудок: с одной стороны, освобождение от всех пут, а с другой — живой да ещё близкий всё же человек… Он подбежал к парапету и обхватил Эмилию обеими руками под колени. Она, конечно же, потеряла равновесие — и полетела в кипящие волны. Нет, он не толкнул её плечом, не ударил головой в живот — остатки человеческого чувства не позволили бы ему так поступить даже со своей мучительницей — он лишь слегка помог ей преодолеть минутное колебание. Ну, а дальше только от неё зависело — бороться ли с волнами или покориться судьбе. Разумеется, он не носил с собой камень, чтобы оглушить девушку, если её голова вдруг появится в темноте между прутьев парапета, — это было бы уж слишком. Ну, а Эмилия вообще не показалась на поверхности… оставив нас с тобой в неведении о том, где она сейчас — на глубоком дне или на шоссе ждёт какого-нибудь другого поклонника женской красоты, который тоже возьмёт её в машину и повезёт — почему бы и нет? — на этот раз до Софии…

— Это всё? — холодно спросил Гео.

Цыплёнок засмеялся:

— Я всегда говорил, что ты прекрасно воспитан, в отличие от меня. В самом деле, непростительно с моей стороны отнимать своими глупостями дорогое время отдыха у молодого, способного и вконец измученного юриста.

— Я не жалуюсь. Ваша версия, действительно, не выдерживает критики, но ради гимнастики ума…

Гео вдруг помрачнел: «А почему не выдерживает? От Эмилии всего можно ожидать. Что же до господина Дишо Нелчинова, им я совсем не интересовался. Это серьёзное упущение в моей системе».

— Ладно, дружок, — глядя в окно, промолвил Цыплёнок, — я ничего не говорил, ты ничего не слышал, — и кончено. Разве что ты решишь похвалить меня перед коллегами за великие успехи в области фантасмагории. С тебя станется…

— И всё же, я думаю… не похлопочете ли вы о моей командировке в Алжир? Мне бы очень хотелось поговорить с этим типом, посмотреть, как он начнёт хлопать ушами в ответ на мои вопросы…

Майор покачал головой:

— Это невозможно. А вот если у тебя появится желание съездить и Сливен… Поговорить с матерью Эмилии в тюрьме, подготовить её к возможной встрече… Ведь её вполне может хватить удар, если она увидит свою дочь живой и здоровой.

— Значит, вы твёрдо верите, что Эмилия и моя таинственная спутница…

— А ты разве не веришь?

— Не знаю. Но мне очень хочется, чтобы это было так.

— Мать нужно — на всякий случай — подготовить. Способ выбери сам.

— Что ж, в принципе я не возражаю.

— Мы сделаем это. Ведь вопреки всему Кристина мне — да и, по-моему, тебе тоже, не так ли? — симпатична, особенно по сравнению с её бывшим мужем. Ты помнишь, что сказал инженер про котёнка? (Цыплёнок явно ударился в лирику. Такое бывало с ним крайне редко). «Если человек подберёт на улице котёнка, он обязан о нём заботиться». Я бы добавил — заботиться и даже безропотно сносить неприятности, которые котёнок может доставить. Что же говорить о маленьком человечке?… Забота, широкая и щедрая душа — только тогда есть надежда, что в благодарность ты получишь сыновнюю или дочернюю привязанность. А иначе может случиться беда, в частности и с котёнком. Мои приятели как-то взяли совсем крошечную кошечку, но Белка никак не могла привыкнуть к ящику с песком, ходила где попало, лазила в сервант, в холодильник— в общем, вела себя некультурно. В результате, когда дети были в школе, взрослые отнесли несчастное животное на другой конец города и бросили, а детям сказали, что Белка ушла гулять и не вернулась. Прошла неделя, другая — и Белка еле слышно замяукала у порога. С разодранной до кости щекой, с вытекшим правым глазом. Дети были счастливы, а взрослые сгорали со стыда…

Цыплёнок вздохнул совсем по-детски — видно, неравнодушен к «братьям меньшим».

— Так всегда бывает, — задумчиво произнёс майор, — начнёшь раскручивать какое-нибудь «криминальное дело», а оно разветвляется в разные стороны, открываются всякие неожиданности, и чем дальше, тем больше…

— Да, вы правы, — охотно согласился Гео. — Я не припомню у нас с вами ни одного уголовного дела, которое бы раскрывалось однозначно, в одном-единственном направлении. Впрочем, — тут Гео не удержался от лёгкой усмешки по поводу лирического настроения Цыплёнка, — история с кошкой Белкой очень трогательна, но случай с Эмилией всё же из другой области, да и можно ли его включить в сферу криминалистики?…

Цыплёнок смотрел в окно и вряд ли уловил насмешку в голосе Гео. Он думал о чём-то своём…

Гены не было дома. Он понял это сразу, как только переступил порог квартиры: в холле ужасный беспорядок, вещи разбросаны, между двумя креслами повисли связанные шнурками несколькд пар мужских туфель.

— Не могу я справиться с ним, — пожаловалась тёща, кроткая маленькая женщина чуть старше шестидесяти. Из-за толстых стёкол очков виновато смотрели на Гео добрые близорукие глаза. — Всю жизнь умела справляться с детьми, но такое чудо… Никакой детский сад не будет терпеть его, даже если тебя произведут в генералы…

Гео поблагодарил тёщу — бывшую учительницу, а сейчас пенсионерку— за «генерала» (а она действительно очень уважала его, едва ли не больше, чем жена), сел на кровать и стал снимать с левой ноги туфлю с риском потерять равновесие, потому что маленький Гошка уже успел взобраться к нему на спину и орал во всю глотку: «Но-о, лошадка, но-о!» Ясно, он уже находился в мире индейцев и необъезженных мустангов.

Тёща была женщина рыхлая, слишком полная для своего маленького роста. Гео не переставал удивляться, как её тоненькие ножки справляются с такой нагрузкой. Правда, двигалась она с трудом, слегка задыхаясь. Гео жалел тёщу, особенно когда смотрел на её лицо, покрытое мелкой сеточкой морщин, вечно озабоченное, испуганное, словно она постоянно чувствовала себя в чём-то виноватой.

— А Гена где? — спросил он будто между прочим, справившись наконец с туфлями и надевая домашние тапочки, которые «плыли» по морю разбросанных Гошкой на ковре бумажек. Старушка заморгала:

— Вышла с приятельницей… Но она сказала — скоро вернётся.

— Ну, это её дело, — засмеялся Гео. Сын наконец спрыгнул с его спины и с криком умчался в дальний угол квартиры. Он встал, выпрямился, разминая гудящие от усталости плечи, руки, шею. — Мама, не сделаешь ли ты мне чаю с мятой, а?

— Сию минуту!

Как всё-таки приятно быть дома! Гео принял душ, побрился, освежил лицо одеколоном и кремом «Нивея» и стал совсем похож на мальчишку. Облачившись в свежую пижаму, он уселся у телевизора, взгромоздил усталые ноги на табурет и принялся прихлёбывать пахучий чай, несколько досадуя на то, что милая тёща переусердствовала с сахаром. Малыш не появлялся — вероятно, кормил на балконе ненасытных голубей, а тёща тихо сновала туда-сюда у Гео за спиной, пытаясь сделать невозможное — навести хоть какой-нибудь порядок в квартире. Интересно, подумал он, в кого пошла Гена, которая при желании умела за час-другой превратить их комнаты буквально в музей? У её папаши, царство ему небесное, как известно, тоже обе руки были левые…

Они поужинали вдвоём с тёщей. Гошка поел давно, угомонился и наконец отправился спать. Заснул он, едва успев раздеться и ткнуться носом в подушку. Гео лёг с газетой «Труд» в руках и открыл её на второй странице, где обычно печатались острые, живо и умно поданные материалы о «заднем дворе» нашей жизни. Вот и сегодня — «Хотите купить больничный лист?» и подзаголовок «Мнимые пациенты доктора Захариева». Но, едва начав читать, Гео почувствовал, что сон вот-вот сморит его: глаза слипаются, строчки расползаются в разные стороны и рука с газетой то и дело падает вниз. Устал всё-таки. А сон не идёт: неуютно, не привык к пустому пространству на второй половине постели.

Гена явилась около полуночи.

— О, какая честь нам оказана! Мсье Филипов, вы ли это?! Глаза её подозрительно поблёскивали, уж не напоила ли её приятельница? Что же ты даже не спросишь, где я была?

— Хорошо, спрашиваю, — спокойно ответил Гео. Когда жена «на взводе», лучше ей не противоречить. Тем более что он понимал её состояние: она обижена, даже оскорблена его долгим отсутствием. И никакими объяснениями, никакой логикой тут дела не поправишь. Женщине нужно постоянное внимание мужа.

— А я тебе не отвечу! Можешь думать всё что хочешь…

Гена с досадой сдёрнула с себя всё, что стесняло её полноту, облачилась в лёгкую сорочку и плюхнулась в постель — носом к стене. Гео кожей чувствовал: она собирается с духом и сейчас выпалит всё, что у неё на душе.

— Ты ведь хорошо знаешь, за какой химерой я гоняюсь, — поспешил он «защититься» и даже попробовал слегка погладить круглое плечо жены, но рука его была тут же резко сброшена.

— Гоняйся, кто тебе мешает! — и Гена демонстративно натянула на себя лёгкое одеяло, поставив этим жирную точку в даже не начавшемся разговоре.

Самое обычное семейное недоразумение. Утром всё покажется не таким уж страшным. Пройдёт, и следа не останется. Плохо только, что сейчас это очень не ко времени: ему как никогда необходима полная сосредоточенность, нужно быть готовым в любой момент, как по тревоге, вскочить на коня (в данном случае это многострадальный «Запорожец») — и в путь. Днём и ночью его буквально обуревало предчувствие чего-то очень важного, что должно вот-вот случиться, и он едва сдерживал себя, чтобы не помчаться в Пловдив.

Гео не ошибся. Вернее, почти не ошибся, потому что весть, пришедшую на следующий день именно оттуда, из Пловдива, можно было расценить или как искру надежды, или как очередной мираж влюблённого.

— Это товарищ Филипов? Вас беспокоит Ярослав…

Знакомый голос, тяжёлое дыхание. Кто же это?

— Простите, кто беспокоит?

— Ярослав… Из Пловдива… — голос в трубке стал тише и глуше, в нём явно зазвучала обида.

— Тысяча извинений, Ярослав! Я совсем отупел от жары. Что у вас?

Длинные Уши не дал ему договорить — будто в пропасть ринулся:

— Послушайте! Я видел её! Видел! Вы слышите меня?

Гео, конечно, слышал, но решил «осадить» потерявшего голову парня и взял спокойный, будничный тон:

— Нет, не слышу. Повторите, если можно,

— Я видел её! При выходе из летнего кино! В толпе!

— Ну, и что же?

— Ничего… Потом я потерял её из виду… Вы, наверно, думаете, что я опять обознался, да? Не надо, очень прошу вас! Я совершенно уверен, что это была она! Неважно, что у неё были русые волосы…

— Ясно. Ну хорошо, давайте договоримся так: я сажусь в машину и еду к вам, а вы ждёте меня через два часа возле «Тримонциума», годится?

— Уже иду туда и не двинусь с места!

Гео молниеносно собрал свой нехитрый багаж, отдал тёще французский аспирин с привкусом лимона, велел ей, как сказала Гена, выпить две таблетки на ночь — и бегом к «Запорожцу». Он не оставил записку Цыплёнку, но тот наверняка сам догадается обо всём. Так, больше ничего не забыл? Документы на месте? А то можно и заночевать на посту автоинспекции, ведь его «Запорожец» просто плачет по профилактике.

Длинные Уши отделился от стены — он стоял рядом с тяжёлой дверью отеля — и бегом бросился к «Запорожцу». На нём были узкие, давно не знавшие утюга брюки из лёгкого полотна.

— Я просто удивлён, вы приехали так быстро…

— Я рад и тоже удивлён — на этот раз вы в одиночестве, — не без ехидства заметил Гео. Длинные Уши действительно поразил его: мятая одежда, небрит, красные глаза. Гео тут же стало жаль парня: наверняка он страдает, не стоило обижать его.

— Вы правы, может быть, действительно надо было привести её — задумчиво ответил Ярослав. Он случайно или намеренно не обратил внимания на иронический тон собеседника. — Да, она бы могла нам помочь. Она ведь умница…

— И, с вашего позволения, очень красивая девушка. Но по-другому…

Ярослав на секунду закрыл глаза, как будто его пронзила боль.

— Здесь будем разговаривать или?

— Я предлагаю отправиться на «место происшествия». Садитесь в машину.

— Нет смысла. Пешком проще.

— Хорошо, тогда я возьму сигареты.

Минут десять они молча шли рядом, не замечая улыбок, которыми их провожали прохожие: Ярослав рядом с невысоким Гео казался почти великаном, они были похожи на знаменитую цирковую пару — Пата и Паташона.

Остановились перед обшарпанным дощатым забором у летнего кино. Сейчас здесь никого не было. Возле кассы, закрытой грубым ставнем, на земле виднелась масса следов — тут побывали и кеды на рифлёной подошве, и марафонки[6], и маленькие туфельки на каблучках, и спортивные тапочки.

Парень показал, где стояли они с теннисисткой — точно в центре толпы, зажатые со всех сторон, как сардинки в банке, когда вдруг он почувствовал на себе чей-то горячий ревнивый взгляд («Вы, наверно, тоже не раз испытывали такое? Как только это передаётся — магнитной волной или каким-то электричеством, что ли…») Он повернул голову влево, вправо и…

— Она! Уставилась и смотрит. Люди толкают её. А она на меня смотрит. Честное слово, я просто голову потерял! И знаете, что я, дурак, сделал? — Длинные Уши слегка застонал, как от зубной боли, и помотал головой из стороны в сторону. — Я обнял за плечи мою девчонку, стал шептать ей в ухо какие-то глупости и поцеловал в щёку. Совсем как тогда, на Леонардо да Винчи, под окнами Эми, когда я хотел отомстить ей за то, что она спровадила меня без всяких объяснений… Только тогда, я говорил вам, тогда Эми ни на что не реагировала, и мои надежды сделать ей больно с треском лопнули. А теперь… теперь она смотрела на меня так… В общем, если бы взгляд мог убивать, я должен был бы тут же рухнуть мёртвым у ног моей новой приятельницы. Я не преувеличиваю, поверьте. Во всяком случае мне так показалось, ведь всё это длилось не больше двух-трёх минут. И пока я успел что-то сообразить, она исчезла, просто растворилась в толпе.

— А может, это была не Эмилия, а какая-нибудь другая девушка, похожая на неё?

— Исключено! Я готов поклясться чем угодно! Вот здесь она стояла, — Ярослав показал на место чуть в стороне от входа, — её как будто прилепили к забору. В розовой блузке без рукавов. Я сначала подумал, что она покрасила волосы, а потом понял, что это парик. И хоть бы спину её увидеть, чтобы знать, в каком направлении она исчезла! Я выскочил из толпы, бегал по всему кварталу как взмыленный, но…

— Понимаю и сочувствую, вы очень расстроены…

— Да, конечно. За сочувствие спасибо, но не стоит утешать меня. Может, пойдём посидим по старой памяти в «Тримонциуме»?

— Согласен.

— Теперь вся надежда на вас. Хотя вы и не верите мне…

Они сидели за тем же столиком в глубине зала, что и в прошлый раз. Но теперь они разговаривали как люди, не только хорошо понимающие друг друга, но и одинаково верящие в возможность «воскресения» Эмилии. Оба волновались, поэтому не всегда были логичны, брались обсуждать то один вопрос, то Другой, не думая о том, какой из них более важен, а какой менее, — всё, что касалось Эмилии, было важно. Длинные Уши гордился тем, что Гео разговаривает с ним как с равным, постепенно он становился всё более многословным и, действительно, делал любопытные «открытия». Так, он стал разгадывать одну за другой загадки мнимого самоубийства и получил похвалу от Гео: «Вы не лишены логики и воображения».

Итак, когда Эмилия вышла с отцом на прогулку к разъярённому морю, что она взяла с собой? Ответ напрашивается сам: ничего. Но паспорт, деньги, одежду она могла заранее спрятать где-нибудь в глухих кустах. «А также ключ от квартиры на Леонардо да Винчи», — добавил Гео. «Да, и ключ», — рассеянно кивнул Ярослав. Но остаётся одна из главных загадок — как Эми осмелилась прыгнуть в такое море, в какое даже не всякий опытный спасатель сунется? Она ведь запросто могла вмиг утонуть в этих волнах высотой в два этажа. И тут парень даже вскочил со стула, его буквально пронзила догадка. Ещё в девятом классе, в начале учебного года, Эми как-то сказала, что у неё самый любимый вид спорта — плавание, это так красиво, ей хотелось бы стать когда-нибудь знаменитой пловчихой… но она плавает плохо, не научили. А потом она стала по утрам исчезать из дома гораздо раньше, чем надо было идти в школу. Мама Кристина очень удивлялась этому, но Эми говорила, что идёт заниматься дополнительно. А сама, наверно, бегала в бассейн, потому что, когда она приходила на первый урок, волосы у неё были чуть влажные, а кожа на руках мягкая и прохладная. Она наверняка научилась отлично плавать и держала это в секрете, чтобы потом, может быть в институте, поразить всех…

Ярослав даже побледнел, выпалив такую тираду. Гео был слегка раздосадован тем, что не он первый, а неопытный мальчишка раскопал ответ и на эту загадку.

Так, ну а что же было дальше? А дальше она добралась кое-как до скользкого от водорослей опорного столба, потом доплыла до соседнего и под покровом темноты, избитая жестокими волнами, выбралась на берег. Здесь она явно не могла задержаться: уже собирались люди, привлечённые криками отца. Она пробралась в свой тайник, в кустах переоделась, положила мокрое платье в сумку и… Главное — все были так убеждены в её гибели, что никому и в голову не пришло искать её где-то на берегу.

Гео продолжал рассуждать, и парень, соглашаясь, кивал. А что же она делала, где была эти двенадцать месяцев? Ей же нужны были крыша над головой и какая-то работа, чтобы жить. Её карманные деньги наверняка довольно быстро кончились. Но какую работу могла она получить с её образованием? Скорее всего какую-нибудь несложную и там, где особых формальностей не требуется: рабочей силы постоянно не хватает, хочешь работать — начинай, а всё остальное потом… Длинные Уши мрачно глядел в пространство. Последние фразы он слушал вполуха, какая-то мысль занимала его больше, чем логические построения Гео. Коль скоро Эми жива…

— Если она всё это сочинила, чтобы убежать отсюда с кем-нибудь другим, я… я не знаю что сделаю! — сдавленным голосом наконец проговорил он.

— Да неужели? А право на это у вас есть?

— Понимаю ваш намёк. Но всё же, простите, между нами известная разница, я мужчина…

— Я совершенно уверен в этом, однако… Впрочем, страхи ваши напрасны, и доказательством является её появление здесь, у кино. Судите сами. Она порвала со всем, что было в прошлом, следовательно, и с Пловдивом тоже, и вдруг она здесь. Что ей здесь надо? Чего она ищет, что её гложет? Ностальгия? Непреодолимая привязанность к родному дому? Вполне возможно, но прежде всего она хотела видеть вас! Правда, это могла быть какая-то другая, девушка, очень похожая на Эмилию, и этой девушке вы тоже, видимо, очень понравились… Ярослав, поймите меня правильно, я не льщу вам, по вы, безусловно, имеете большой успех у женщин…

— Не стоит об этом. Но если вы меня ещё сто раз спросите, я сто раз отвечу: здесь была Эми, я не мог ошибиться!

Они вышли из кафе и, не сговариваясь, стали бродить по улицам вокруг отеля, потом отдалились от него на приличное расстояние, вернулись другим путём, и так продолжалось довольно долго. На что они надеялись? На внезапное появление Эмилии? На то, что вот сейчас они крикнут: «Стой!» — и она будет у них в руках? Этот возглас, готовый в любую минуту сорваться с языка, засел у обоих в горле, как рыбья кость. Всё же надо было расставаться. Ярослав с тоской взглянул на Гео, молча кивнул и, опустив голову, побрёл прочь, а Гео, глядя ему вслед, уже почти не сомневался, что вся их прогулка — это поиски ветра в поле и что парень видел Эмилию так же, как свои длинные уши.

Ключ от квартиры Нелчиновых всё ещё лежал у него в кармане. Ну да, конечно же, вот способ проверить! Если парень прав, почему бы не предположить, что она сделает новую попытку проникнуть в свою старую квартиру? Ведь однажды она уже рискнула… Что ей помешало тогда? Глупо думать, что она убежала из-за его приглашения пообедать вместе, ясно — её напугало другое, скорее всего возможность столкнуться с соседкой Райкой, первой сплетницей квартала. Наверно, услышала шум на первом этаже и исчезла как дым. Но допустим также, что она беспрепятственно достигла третьего этажа, и вдруг перед глазами возникает собственное изображение — некролог на дверях! Ужас! Бежать, бежать отсюда! Всё равно — через чердачное окошко или через чёрный ход…

Он остановил машину возле самого дома на Леонардо да Винчи. Короткое расстояние до подъезда прошёл нарочито медленно, рассеянно глядя перед собой. Ничего здесь не изменилось: почтовые ящики со сломанными замками, исцарапанные гвоздём стены, из-за коричневых дверей на первом этаже запах съестного, аккуратно политые цветы в консервных банках — жизнь идёт и будет идти дальше.

На втором этаже стояли всё те же «обувки». Ему стало весело: нет, ты погляди только, их ещё не выбросили на помойку.

Он нащупал ключ в кармане и, затаив дыхание, поднялся на площадку Нелчиновых и Стаматовых. Некролог висел на прежнем месте. Это его озадачило: почему Эмилия не отлепила его и не изорвала на мелкие кусочки? Он был уверен, что она сделает так, если проберётся сюда, — ведь страшно глядеть на себя в чёрной рамке, будто и вправду чувствуешь дыхание смерти… Впрочем, почему страшно? Почему она должна испугаться собственного изображения? Наоборот, это даже забавно: она, живая и здоровая, всех обманувшая, смотрит на свидетельство удачно сыгранного спектакля, хотя он, этот спектакль, был жесток и рискован. Может, даже усмехается, она такая. Жаль, я не подумал об этом.

«Зато я, — будто слышит он из-за плеча шёпот девушки, — я подумала обо всём, прежде чем войти сюда! Вот эти следы на паласе — неужели вы скажете, что они мои? Ведь не могу же я носить обувь сорок четвёртого размера!» Гео внимательно рассмотрел самый ясный след — с цепочкой ромбиков, поднял голову, потом выпрямился во весь рост — и чуть не расхохотался в голос. Уже не соблюдая никакой осторожности, он выскочил из квартиры, оставив дверь открытой настежь, бегом спустился на второй этаж, схватил «обувки» Ночной Смены и повернул их подмётками вверх — те же ромбики, похоже на рифлёное печенье. Ах, милая девочка, сколько же детективных романов она прочла! Конечно, она ещё совсем ребёнок, и давно надо было понять это. Воображаю, что это была за картинка — шлёп-шлёп по лестнице, лёгкие туфельки в руках, а на изящных ножках эти громадины. Зато можно утереть нос любопытным!

Впрочем, погоди-ка, Гео! Откуда такая уверенность, что это она, Эмилия? Как будто мы никогда не слышали о вульгарном воровстве. Ведь тут пустая квартира, никто её не стережёт, в двери лёгкий замок… Да, всё это так, но того, кто здесь побывал, вряд ли можно заподозрить в корыстных устремлениях. Действительно, чёткие, будто и впрямь нарочно оставленные следы вели к полкам с многотомными изданиями и возвращались обратно кратчайшим путём. Ясно — у «преступника» были строго определённые намерения, он осуществил их и исчез, так как никаких следов не обнаружилось больше нигде. А книги на полках переместились — это Гео заметил сразу. Порядок, который он хорошо запомнил на всякий случай, кто-то нарушил. То же чувство охватило его, едва он перевернул последнюю страницу семейного альбома. Чего-то здесь не хватает, но чего? Гео зажёг сигарету, глубоко затянулся и стал снова перелистывать альбом. Так-так… вот Кристина на Витоше….. вот в беретике… стоп! Не было ли здесь большой фотографии, единственной без подписи внизу? На ней Кристина в молодости, с милой, доброй улыбкой… Гео вынул лупу, которую всегда носил с собой, и внимательно рассмотрел следы клея. Потом сравнил со следами на других страницах, Без всякой экспертизы никакого труда не составляло определить, что фотографию Кристины оторвали отсюда гораздо позже других снимков, подверженных той же операции. Скорее всего это случилось совсем недавно, причём, картон, к которому крепилась фотография, был надорван — человек явно спешил. Может, спросить Стаматовых? «Вспомните, пожалуйста, не было ли здесь большой фотографии вашей приятельницы?» Э, нет, это значит раскрыть перед ними карты. Лучше спокойно подумать и найти правильный ответ: кому нужна была именно эта фотография? И зачем?

Гео тщательно, закрыл дверь квартиры и стал спускаться по лестнице. В горле страшно першило, дышалось с трудом — ещё бы, наглотался пыли и затхлого воздуха. Вдруг он резко остановился: на пороге своей квартиры стояла Райка, мимо неё не смог бы проскользнуть даже невидимка.

— А-а, джурналист! А я и не узнала! (Судя по всему, она увидела его ещё на верхней площадке). Ну и когда же мы прочтём что-нибудь про себя, а?

— Будет, будет и про вас.

— А то я смотрю — давно ты не появлялся. Уж не выгнали ли тебя из газеты?

— Нет ещё.

Она прищурила один глаз, лицо выражало злобное любопытство и нетерпение:

— Может, ты ищешь квартиру? Что же не скажешь? Поможем. А что за дела у тебя там, наверху?

Гео решил вести себя с ней как можно более «доверительно» и даже «ласково».

— Ты права, Рая, дела. Я был у инженера, кое-что требовалось уточнить. Ты не пропустишь меня? Нужно срочно позвонить в редакцию. А к тебе я ещё как-нибудь загляну.

— Да кто тебе мешает? Иди!

Женщина неохотно отступила к двери. Круглые совиные глаза обшарили всю фигуру Гео с ног до головы в надежде увидеть что-нибудь припрятанное.

Гео быстро добежал до машины, с ходу рванул с места и помчался к выезду из города.

Так что же могло произойти? Однажды, когда Кристина была уже в тюрьме, к Эмилии домой явилась подруга или родственница второй жены Дишо. Она была, по её собственным словам, очень обеспокоена тяжёлым положением, в котором оказалась Эмилия, — одна, без средств, без ясного представления о будущем, да ещё нервы расходились. «Если ты в чём нуждаешься, не стесняйся, я передам твоему отцу. Ты девочка гордая, это замечательно, но надо жить…» Девочка, естественно, ответила отказом. Но родственница, специалист высшего класса в таких делах, тут же пустилась в рассуждения о судьбах одиноких девушек вообще, потом незаметно перешла к примерам из жизни приёмных детей, брошенных настоящими родителями, и всё это с восклицаниями, заламыванием рук, чтобы не оставалось ни тени сомнения в искренности её намерений. Пока она играла эту сцену, глаза её были прикованы к Эмилии: сказать или не сказать? «А, ты уже взрослая девушка…» И произнесла страшные слова.

Конечно же, Эмилия была потрясена. Но прошло немного времени, и она даже почувствовала облегчение. С момента ареста матери у неё уже зрел план покончить с этой жизнью, а теперь она порвёт и со всеми близкими, в том числе и с несчастной Кристиной. Что с того, что та была ей матерью и даже пошла на преступление ради неё, Эмилии? Никто не требовал от неё такой жертвы! В измученной душе девушки вспыхнула ярость, которая быстро перешла в ненависть к бедной женщине. На свидания она ещё не ездила и не поедет никогда! Единственное, ради чего стоило бы увидеться с «ней», это чтобы «поблагодарить» за растоптанное доброе имя, за несбывшуюся надежду стать врачом, за разрушенную первую любовь… И всё-таки в глубине души ей было мучительно горько, больно. Она страдала гораздо больше, чем когда их бросил отец. Тогда их было двое, и обе они старались переносить горе с высоко поднятой головой, были друг к другу ласковы и внимательны. Теперь рядом не было тёплого материнского плеча, родной руки… Раньше она как думала? У тебя есть мать, она тебя родила, выкормила, воспитала, в силу биологических законов она тебе самый близкий человек, какие бы чувства ни мучили тебя после раскрытия махинаций с кассой. Тяжело и страшно, что мать преступница, но она мать и совершила преступление ради тебя. Насколько проще всё стало теперь! Нет никаких препятствий, и можно привести свой план в исполнение. Именно так — полный разрыв! Она убежит, уедет, улетит, испарится… Ну а вдруг здесь объявят розыск, найдут её, возвратят с позором обратно, что тогда? Ведь будет ещё хуже, чем теперь. И тут, возможно, в её богато одарённом фантазией уме вспыхнула идея мнимого самоубийства (это верный способ со всеми разорвать и расквитаться за всё). Об уходе из жизни — не мнимом, а подлинном — она вряд ли думала, уж очень много в ней энергии, душевных сил, юного безотчётного стремления быть, действовать, наполнять собою мир!.. А когда могла прийти ей в голову эта идея? Наверняка в тот миг, когда отягощённый виной папаша Дишо явился в запущенную квартиру, где скрывалась от всех страдающая Эми. И она с лёгкой душой поехала с ним и прыгнула в бушующие волны…

Но вот прошли месяцы, прошёл-пробежал-промчался целый год. Ожесточение, как это довольно часто бывает, потеряло первоначальную остроту, пришло время более спокойных размышлений, воспоминаний. Оказалось, что старые привязанности, заглушённые бурными переживаниями прошлого лета, живы, Да, Эми пыталась отречься от всего и от всех, от мамы Кристины в первую очередь, но в один из дней новой жизни они вдруг отчётливо почувствовала, что ей ужасно хочется хотя бы посмотреть им мать: как она переносит лишение свободы, сохранила ли какой-то интерес к жизни или высохла от тоски, всеми оставленная, может быть, даже больная, Любовь к матери, освобождённая от бремени страданий, горячей волной прилила к сердцу девушки. Как же ей хотелось поддержать, подбодрить несчастную! Но пока нельзя появляться перед Кристиной, та может просто умереть, ведь у неё больное сердце, А не послать ли ей сначала какой-нибудь гостинец? Например, пирожки, она их очень любит. А уж потом сказать ей: «Мам, я их сама пекла»… Хотя бы разочек взглянуть на мать! Эх, какая же она была глупая — не взяла с собой фотографии матери, смотрела бы на неё сейчас сколько хочешь! Погоди, погоди… но ведь эту ошибку можно исправить! Куда она дела ключи от квартиры? И если прибавить к этим мыслям и чувствам ни на миг не утихающую тоску по Ярославу, по родному городу и всё чаще возникающую тягу к родному дому (плохо ли, хорошо ли, но там прошли её детские годы, там она осознала себя человеком), то станет абсолютно ясно, почему она отправилась в Пловдив как в первый раз, так и во второй под защитой (весьма, как выяснилось, ненадёжной) парика или крашеных волос.

Она была в квартире! Гео уже не сомневался в этом ни на йоту. Оставалось выехать на, шоссе и мчаться вперёд, в Софию, к Цыплёнку. Может быть, впереди последний виток крутой спирали этого необычного дела.

Ну конечно, всё-таки настигла его автоинспекция. Не успел он выехать из города, как попал в колонну «обследуемых» — останавливали каждую машину, тщательно осматривали, «обнюхивали», выстукивали, как на врачебном осмотре. Гео понял: если сейчас не вырвется, всему делу крышка. Он тихо-тихо объехал колонну и дал газ. Успел заметить, как удивлённо застыли от его наглости лица стражей автопорядка, услышал отчаянные свистки сзади… И откуда только взялась такая прыть у его скрежещущего, разболтанного, раздрызганного, но верного друга — «Запорожца»?

Вот сейчас должно появиться кривое засохшее дерево. А что если вдруг он снова увидит её там с поднятой вверх рукой? Почему бы и нет? Эмилия закончила свои «дела» в Пловдиве и сейчас, наверное, спешит поскорей исчезнуть отсюда, чтобы кануть в человеческий муравейник в каком-нибудь другом городе. Но в каком? Скорее всего в столице, где легче затеряться среди сотен тысяч её жителей, проще найти работу и оставаться незамеченной столько, сколько будет нужно. И подумать только, что его недавняя встреча с ней здесь, на шоссе, была чистой случайностью! Гео казалось, что он занят этим делом уже давно. История Эмилии поглотила его без остатка, все действующие лица этой семейной драмы были ему уже настолько хорошо знакомы, будто он с ними век вековал.

Гео сбавил ход. До полудня было ещё далеко, но солнце палило нещадно.

Дерева не было. Выкорчевали? А может, он спутал, не здесь оно росло? Тут и черты Эмилии почему-то стали расплываться перед глазами, и как он ни силился представить её себе такой, какой увидел тогда здесь, на шоссе, — в блузке без рукавов, в узких джинсах, как ни старался вообразить её глаза с живой мукой на самом дне, соединить всё это в единый образ никак не удавалось. У Гео появилось очень неприятное ощущение неуверенности в себе и даже страха: узнает ли он девушку, если встретит её завтра на улице с русыми волосами?

«До каких пор ты будешь играть с нами, как кошка с мышкой, девчонка! Мне это уже надоело!» Гео так разозлился, что решил тут же вышвырнуть за окно машины протёртый на сгибах некролог, но что-то его остановило. «Выброшу, когда найдём её!» Вспомнил, что у него в чемодане лежит прекрасная фотография Эмилии — он выпросил её у Длинных Ушей. Сегодня он отдаст фотографию в лабораторию, до конца недели она будет размножена и расклеена по всей стране. Довольно ловить кота за хвост, даже его прямой начальник отважился признать необходимость этой меры. Более того, он наверняка уже попросил у генерала разрешение объявить розыск девчонки. А генерал, еле сдерживая насмешливую улыбку, должно быть, посоветовал показать красавицу и по телевизору, как показывают иногда опасных преступников…

Дойдя в воображении до этого места, Гео просто похолодей от ужаса: а вдруг… А вдруг девочка лишь теперь решится на крайний шаг; чтобы отомстить любимому и его новой приятельнице, изображения которой не сходят со страниц газет? А что Эмилия по-прежнему или даже больше прежнего любит Ярослава, тоскует по нему — ясно как божий день, иначе зачем она так рисковала, зачем пришла в самое людное место? Конечно, чтобы посмотреть на свою любовь. А эта любовь обнимается с другой девушкой и шепчет ей на ухо всякие нежности… Теперь, что бы она ни сделала, никто ничего не подумает — ведь она для всех мертва…

Настроение падало с каждой минутой, мрачные мысли совсем одолели измученного жарой и неизвестностью Гео, он уже почти верил в новые страшные замыслы Эмилии.

София возникла неожиданно. Сначала ему навстречу побежала длинная ограда резиденции «Враня», двор которой был устлан густым пыльным покровом из листьев, потом замелькали прутья решётки, с двух сторон обрамляющей бульвар Ленина, тёмно-голубая громада гостиницы «Плиска» надвинулась и минуту спустя осталась позади. Гео постепенно успокоился и уже готов был посмеяться над опасениями, которые одолевали его только что. Конечно, Эмилия отчаянная девчонка, от неё всего можно ожидать, но самоубийство… Такое, действительно, могло прийти ему в голову только от чудовищной жары и усталости. «Стой, товарищ следователь, — сказал он — нужно чуток передохнуть и проглотить хотя бы горячий кофе».

Уличные кафе ещё не работали. «Ладно, выпьем кофе дома». Он остановил машину, купил газеты и снова помчался, обгоняя по дороге всех мотоциклистов и другие «Запорожцы». Накануне вечером он не успел связаться с майором по телефону — тот уехал с высоким начальством неизвестно куда и насколько (и, как сказала милая жена майора, «он почти ничего не взял с собой, может, завтра и вернётся»). Поэтому Гео так торопился — хотел застать майора дома, прежде чем он отправится в парк на свою обычную ежедневную зарядку. Он расскажет Цыплёнку всё от слова до слова, и пусть тот сам решает, что и как делать дальше. Общегосударственный розыск, межпланетное следствие — это и вправду дело начальников, а мы всего лишь исполнители…

Гео летел по улицам города, наперерез троллейбусам и трамваям, выжившая из своего старенького друга и помощника гораздо больше, чем можно было предположить по его обшарпанному виду. Внезапно — вроде без всякой видимой причины — Гео почувствовал дикий, нечеловеческий страх, который клещами сдавил виски. Ему показалось, что дома несчастье, что-то с Геной или Гошкой. Такое с Ним случалось в первые месяцы после женитьбы и когда Гошка был совсем крошечный. Впрочем, вероятно, это обычное состояние молодых мужчин, крепко и любовно привязанных к семье.

Он остановил машину у своего подъезда, нарочито медленно закрыл её и только тогда посмотрел вверх. Окна были распахнуты, занавески чуть колыхались— всё спокойно. Так же спокойно и тихо было на прохладной лестнице, но ведь и тишина порой обманчива…

— Это ты?… А Генка только что ушла, буквальна пить минут назад…» — Тёща вытерла передником ручку двери, руки её были облеплены тестом. — А я слышу — звонок. Кто бы это мог быть, а? Оказывается, это ты. А Генка сегодня решила уйти пораньше, у них там ожидают ревизора… А у тебя что, нет ключа? Может, ты его потерял?

— Не знаю, мама, может, и потерял. А Гошка где, встал?

— Давно. Я делаю ему пирожки с брынзой. Ты ещё не завтракал? Есть хочешь?

— Нет, спасибо…

Совершенно неожиданно для себя — и для тёщи гоже — он осторожно, чтобы не задеть очки, погладил её по щекам.

— Мальчик моется в ванной. Когда он узнает, что отец дома, он… — тёща тихо протопала у него за спиной в своих мягких тапочках, — он просто лопнет от радости.

Кругом чистота. Белоснежные тюлевые занавески еле колышутся. Балкон на кухне, видимо, только что вымыт и ещё блестит, высыхая. Да, что там ни говори, а Гена — человек очень аккуратный. Жаль, что он не писатель, а то бы назвал свою книжку «Женщина, которая любила мыть балконы». Кто откажется купить книжку с таким названием?

— Мама, я не помешаю? Мне хочется сварить себе кофе.

Всё-таки как хорошо дома! Счастье, пусть даже в нём большая доля иллюзии, даёт уверенность в себе.

— Сначала ты поешь пирожки, а кофе я сама тебе сварю.

Гео сел в кресло и развернул свой любимый «Труд», но тут же сложил и бросил на стол: газета пойдёт с кофе и сигаретой. С наслаждением вытянул ноги, закрыл глаза… Пахло мастикой — наверно, вчера натирали пол. На балконе ворковали голуби. Телефон! Как же он мог забыть? Резко отбросил кресло назад, да так, что сам чуть не потерял равновесие.

«Нет, Гео, он ещё не вернулся… — Сонный голос жены майора был едва слышен. — Что-нибудь передать ему?»

— Пожалуйста, очень прошу вас, пусть тут же позвонит мне, это крайне важно! речь идёт о… ну, он догадается, скажите ему только одно слово — «Эмилия»!

Сынишка пускал кораблики в ванной и так увлёкся, что даже головы не поднял.

— Я не хочу пирожки, ешь их сам!

— Попробуй только сказать это бабушке, капитан!

Сын смилостивился, влез отцу на плечи, и так они появились на кухне. «Но, лошадка, но-о!» Здесь пахло тестом, кофе, закипавшим на плите, свежей брынзой — домом. Гео снял мальчика с плеч и усадил с собой рядом. Пирожки дымились и издавали умопомрачительный запах. Тёща налила в большую чашку пенящийся кофе — для «хозяина дома», в чашку поменьше— горячего молока Гошке, а себе — «былкав чай» из липы и шиповника. Гео почувствовал, что он растворяется в домашнем тепле и уюте. Для полного счастья не хватало всё-таки газеты, и он послал мальчика в комнату за «Трудом».

… Так, сейчас лето, спортивные колонки не очень интересны. Может, на второй странице есть что почитать? Но и тут курортные настроения: скучная юридическая консультация в нижнем левом углу, потом про журналистов, которые «залечивают раны» в горах и на берегу моря. Посмотрим, что нам даст третья страница, хотя в культурных вопросах мы не бог весть как сильны. «Сохранить молодость души», «Подарок на память», «Тело и мозг — неделимый сплав». Вдруг взгляд его упёрся в заглавие небольшого стихотворения, данного в рубрике «Творчество трудящихся». Он лихорадочно погасил только что зажжённую сигарету и быстро закрыл стихотворение рукой. Малыш уже снова пытался оседлать его.

— Георгий, не трогай меня, посиди несколько минут спокойно…

Гео медленно отнял руку от газеты. «Упоённая бабочка». Ну, если в каждом легкокрылом видеть то, о чём думаешь днём и ночью… Гео рассмеялся. У него было такое чувство, будто цепи, которые долго сковывали тело и душу, постепенно, звено за звеном размыкаются и мягко падают. Он был совершенно счастлив. Ничего глупее такого названия нельзя придумать! Вдруг он стал читать стихотворение вслух, громко, с пафосом:

Гео торжественно завершил своё «выступление» именем автора — Савена Савова.

— Мама, ты как полагаешь? — обернулся он к тёще. — Скорее всего это псевдоним, а?

— Не знаю, ты у неё спроси, — пошутила тёща.

— Именно это я и сделаю! — крикнул Гео, как будто издал боевой клич любимых Гошкиных индейцев, молниеносно свернул газету, сунул в задний карман брюк, сорвался с места — и только его и видели.

Редакция газеты «Труд» занимала три этажа массивного здания с узкими окнами. Гео Филипов с ходу пересёк полотно бульвара буквально под носом у трамвая, сунулся в тесное пространство между двумя служебными машинами, заглушил мотор и в несколько прыжков очутился в маленьком, явно наспех сколоченном бюро пропусков. Поспешность его была лишней — он хорошо знал, что редакции утренних газет работают после полудня, — но кто бы мог ждать на его месте? Кто не бросился бы вперёд в последнем рывке? Может, он найдёт кого-нибудь в отделе культуры. Может, хотя бы машинистка печатает срочный материал…

— Поднимитесь, посмотрите сами, если не верите мне, — сказала без обиды дежурная. Весь облик Гео говорил о том, что дело у него крайне важное.

— А бухгалтерия, касса?

— Это пожалуйста — второй этаж, налево.

Он заглянул в бухгалтерию, но там женский квартет так упоено болтал о чём-то, что ему было просто жаль разрушать гармонию общения, тем более что едва ли какая-нибудь из этих женщин могла ему помочь. В кассе сидела молодая женщина, одна. Гео сразу понял, что ей скучно. На вид она была приветлива и мила.

— Извините, ради бога, я хотел бы спросить вас о стихотворении в сегодняшнем номере вашей газеты — не знаю, читали ли вы его…

— Это ваше стихотворение? — кассирша вся засветилась, потом решила перейти на более официальный тон. — Вы в первый раз печатаетесь? Но ведь нигде не платят гонорар в тот же день.

— Нет, к сожалению, это не моё стихотворение. Но умоляю вас, не думайте что я свихнулся… Не знаю, с чего начать…, Потому что дело касается женщины… В общем, я хотел бы познакомиться с автором этого стихотворения! — театрально выпалил наконец Гео. — Именно сегодня, до обеда!

— От глубокой любви к поэзии, не правда ли? — Кассирша взглянули на Гео с добродушной иронией. — Но почему непременно до обеда?

— Потому что я еду на периферию… на стажировку. Уже всё готово: билет на самолёт, чемодан, А я если что задумал — в лепёшку разшибусь, но…

— Добьётесь?

— Именно! Я с детства такой, заводной.

— Хорошо, вы меня убедили. Только я не вижу, чем могу помочь вам.

— Можете, Когда она придёт получать гонорар, запишите её адрес, потом я позвоню вам по телефону — и порядок!

— Вы сами усложняете себе жизнь, товарищ,

— Простите, я не представился: Филипов, Гео. Я понимаю, о чём вы говорите. Конечно, проще всего было бы получить все сведения наверху, в отделе культуры. Но представьте себе, у меня есть серьёзнейшие причины не беспокоить их.

Кассирша улыбнулась:

— Представляю…

— Кроме того, мне очень нужно узнать её настоящее имя. То, что в газете, мне кажется вымышленным. Савена Савова… Впрочем, газета у вас, посмотрите, пожалуйста, я боюсь ошибиться.

— Вы говорите — Савена? Да, у вас неплохой вкус. Чудесные стихи!

— Вы знаете её?

— Но ведь я платила ей гонорары. И потом, она девушка заметная. Я даже запомнила её настоящее имя. Погодите, как же это…

Тонкие подведённые брови сошлись у переносицы, но, по всему судя, милая кассирша напрасно силилась вспомнить имя таинственной поэтессы. Через несколько секунд она бросила это непродуктивное занятие и снова обаятельно улыбнулась.

— Ну, ничего страшного, у меня записано.

Женщина открыла левый ящик стола, достала оттуда объёмистую твёрдую папку и принялась развязывать тесёмочки.

Сейчас всё решится! Гео облокотился на деревянную перегородку, разделявшую комнату на две части. Кассирша внимательно осматривала каждую бумажку и откладывала её в сторону.

— Вот она! Эмилия Нел-чи-но-ва. Ну, ведь помнила же!

Ни один мускул не дрогнул на лице Гео.

— Я очень, очень вам признателен! А адрес тоже есть?

— Улица Братьев Миладиновых, 22.

— Спасибо, я запомню! А… а вы случайно не знаете, где Она работает?

— Случайно знаю! — Кассирша снова расплылась в улыбке, на этот раз ещё более ироничной. — Фирменный магазин «Рила» на углу Витошки[7] и улицы Хана Аспаруха, девушка продаёт мужские костюмы.

— Вы серьёзно? Да не может этого быть!

— Почему? Вы разочарованы? Вы ожидали чего-то более возвышенного? (Ох уж эта ирония!)

— Да. Особенно после того, как прочёл её стихи…

Самое интересное, что на этот раз Гео был вполне искренен.

Он остановил машину в пятидесяти метрах от магазина. Часы показывали без десяти десять. Так обычно и бывает: если человеку предстоит нечто важное, он обязательно посмотрит на часы, чтобы про себя отметить время свершения этого «важного». Но откуда такая уверенность, что именно здесь и сейчас он найдёт её? Продавщицы в таких магазинах обычно работают в две смены: с восьми до пятнадцати и с двенадцати до двадцати. А вдруг она во второй смене, вдруг вообще сведения у кассирши неточные? Но ответ был написан у него на счастливом лице: сегодня великий день, сегодня мне везёт, сегодня, за что бы я ни взялся, всё выйдет!

Шагах в двадцати он увидел приближающегося знакомого из Морского клуба. Вот где пригодился небольшой рост: капитан-лейтенант с высоты своих метра девяносто ещё не успел заметить Гео, а тот уже быстро повернулся лицом к витрине, почти касаясь носом стекла, слегка сгорбился, руки в карманы брюк — ни дать ни взять провинциал, с вожделением рассматривающий витрину большого столичного магазина.

И тут он увидел её… В бледно-розовом нейлоновом халатике с фирменным знаком на груди она спокойно стояла у стенда с белыми пиджаками, на голых загорелых руках поблёскивали браслеты, и вся она — розовая с белым — была похожа на картину, нарисованную пастелью. Больше ничего не было видно — окно давно нуждалось в воде и мыльном порошке.

— Какая безвкусица! — услышал Гео рядом с собой чей-то барственный баритон. Обернулся и увидел высокого гражданина в очках, на его интеллигентном лице было написано презрение.

— Почему же? А мне нравится!

— Я говорю не о моделях, а об аксессуарах витрины. Вы только посмотрите, как они расписали краны и цепи! Рыбачьи сети, вёсла, ракушки, мидии, лампа, спасательный пояс — ничего не пропустили! А вот и капитанская фуражка, и тельняшка… Ну и вкус! Стыд и позор!

— Тут я почти согласен с вами. Но, товарищ, это всего-навсего приглашение зайти в магазин. А если даже ничего не купите, то хоть полюбуетесь на красивых девушек.

Гео бросил быстрый взгляд внутрь: белые пиджаки висели, но Эмилии возле них не было.

— Весь вопрос в том, что вы понимаете под словом «красота», — ехидно бросил незнакомец и двинулся к соседней витрине.

Гео медленно вошёл в магазин. Ему хотелось по привычке сначала осмотреться и «изучить» обстановку. Но тут он снова увидел её и понял, что это знак победы. Она не спеша подошла к вертящемуся стенду. Серебряные браслеты на её руках сверкали в лучах света, иссиня-чёрные волосы блестели. Внимательно посмотрев несколько моделей, проплывавших перед ней, она уверенно сняла светлый костюм-тройку, аккуратно расправила какую-то невидимую складочку на пиджаке и с открытой приветливой улыбкой подала костюм стоящему рядом с ней покупателю:

— Примерьте этот. Уверяю, он вам пойдёт! Ну вот, примерочная освободилась, пожалуйста, прошу вас. — Ласково взяв за локоть слегка ошарашенного покупателя, она повела его к тёмно-коричневой бархатной портьере, раздвинула её и, оставив покупателя в примерочной, задвинула снова.

— Если понадобится, укоротим на два-три сантиметра брюки — и всё будет прекрасно! — проговорила она весело и громко — так, чтобы в примерочной было слышно, и снова подошла к стенду, где её уже ждали другие покупатели, причём число их увеличивалось с каждой минутой.

Но, боже мой, разве это её голос?! В быстрой словесной перестрелке тогда, в «Запорожце», когда он спросил, почему она остановила именно его, а не какой-нибудь экстраклассный лимузин, и она сказала про кузнечика и бабочку, голос её, несмотря на сарказм, звучал — он может поклясться в этом! — холодно и сухо, нервно и резко, как будто ей хотелось заплакать, закричать: «Оставьте, оставьте вы все меня в покое!» А когда он пригласил её вместе пообедать, она как ножом отрезала: «Я не голодна!» Он слишком хорошо запомнил всё это! А теперь — какой тембр, боже, какой тембр! Какая мелодичность, какая сила и мягкость! Она вполне могла бы стать джазовой певицей, или нет, лучше народной.

Гео тихо подошёл к стенду и сделал вид, что выбирает, себе костюм, при этом старался всё время стоять спиной к любезной продавщице, чтобы она не смогла убежать, исчезнуть, когда посмотрит ему в лицо и узнает его. Впрочем, что ещё за фантазии, куда она убежит? Это тебе не летнее кино, милая, а я не Длинные Уши! Да и зачем ей убегать? Ведь для неё он, Гео, всего-навсего обыкновенный моторизованный пижон. Значит, надо, чтобы она думала, что он пришёл сюда только ради неё. Настоящий театр. Но кому это нужно? Не лучше ли было бы сказать всё прямо, как есть, как подобает человеку из милиции, для которого все или почти все вопросительные знаки сняты? Однако любим мы с вами трогательные сцены, когда нужно и когда не нужно, и даже серьёзные люди из криминального отдела не исключение…

Тем временем волна покупателей всё прибывала. Все обращались к Эмилии, теребили её, требовали, а она с открытой улыбкой, доброжелательно старалась облегчить всем сложную проблему выбора. Интересно, почувствовала ли она, что он пристально, пристрастно исподтишка наблюдает за ней? Нет никаких сомнений в том, что она уже привыкла к восхищению, поклонению, восторженным комплиментам, тем более что теперь она на виду, и наверняка умеет держать себя гордо и достойно. Ну, так или иначе, в бой!

Он выбрал себе костюм такого размера, в котором мог бы смело выступить в роли циркового клоунами направился к освободившейся примерочной. Эмилия внимательно посмотрела на него, вернее, на костюм в его руках. Нет, она его не узнала. Да и с какой стати она должна была запомнить его? Обыкновенный, каких тысячи, простой смертный. И сверх того — небольшой рост, никаких особых примет. Так что отбрось всякие иллюзии, дорогуша, и по одёжке протягивай ножки…

Интересно, что она скажет, когда увидит на нём этот Гулливеров костюм? Однако он решился — быстро задёрнул бархатную портьеру, переоделся и вышел в салон. Большое зеркало стояло сбоку. Он приподнял брюки и посмотрел на своё отражение. Чучело патентованное, Чарли Чаплин в болгарском издании, разве что отглаженный. Сзади он услышал весёлую дробь каблучков Эмилии.

— Нужно было сначала меня спросить. — Она едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться. — Я сразу поняла, что вам этот костюм велик, но вы поспешили.

Господи, ну до чего же она красива, просто дух захватывает!

— А, укоротить нельзя? — Он снял пиджак и перебросил его через руку.

— Можно только распороть и сшить заново. — Она уже улыбалась широко и счастливо. — Извините, я пошутила. У нас сейчас нет костюмов вашего размера и роста. Вы, наверное, знаете, что вам нужен сорок четвёртый, второй рост — это молодёжный размер.

Чёрные колодцы её глаз, так хорошо уже знакомые ему, теперь светились радостью и довольством.

— Но если я скажу вам по секрету, что сегодня мне просто необходимо быть в новом костюме?

— Я вам очень сочувствую… Знаете что? Приходите завтра, Я проверю на складе. Можете даже по телефону позвонить, чтобы не ходить зря. Спросите Эмилию.

Те же, те же звёздные колодцы глаз, от которых так трудно оторваться!..

— Завтра будет поздно. Потому что я собираюсь сегодня пригласить одну очень красивую девушку пообедать со мной…

Эмилия спокойно выдержала его взгляд и усмехнулась с плохо скрытой иронией:

— Уж не меня ли вы имеете в виду?

— Угадали!

— И совершенно напрасно, вы герой не моего романа.

— Благодарю за откровенность.

— Пожалуйста, тем более что я ещё тогда сказала вам то же самое…

— Что, простите?

— Ну-ну, не надо устраивать театр. Или, может быть, вы близнец того, кто подвёз меня до Пловдива?

Гео поднял руки:

— Сдаюсь! Один я у отца и матери. Впрочем, я просто счастлив — значит, и меня можно запомнить. Но ради установления истины вы разрешите мне внести поправку?

— Только в двух словах, покупатели ведь ни в чём не виноваты.

— Хорошо. Вы, видно, запамятовали — тогда вы мне ничего не сказали о героях вашего романа и моём несоответствии им. Просто отказались, причём довольно невежливо, пообедать со мной.

— Пусть так, зато теперь говорю. И снимите, пожалуйста, поскорее брюки от костюма, если не хотите собрать вокруг толпу.

— Ничего не выйдет, Эмилия! Мы как французы — преследуем до конца, Брюки я сейчас вам отдам, но вы кончаете работу в три тридцать, и ровно в три тридцать я жду вас у входа.

«Собираюсь, как на любовное свидание», — с иронией подумал Гео, тщательно бреясь, увлажняя лицо тонко пахнущим «Арамисом» и раздумывая над тем, как одеться. На самом деле он изрядно волновался перед встречей с Эмилией: по сути, сейчас должна состояться финальная сцена этой необычной драмы, и от того, как он будет выглядеть и вести себя, очень многое зависит.

С волнением легче всего справиться посредством «физических действий», как учил актёров великий Станиславский. Вынуть из шкафа молочно-кофейного цвета костюм, приложить к себе модную рубашку, примерить туфли на высоких каблуках — может, хотя бы в них Не будет так ощутим его небольшой рост, когда они с Эмилией отправятся обедать. Но в последний момент он решил отказаться от нарядного костюма и высоких каблуков. Игра в кошки-мышки кончена. Последний рывок, и кто знает, может, они больше никогда не увидятся. А ведь что греха таить, пережив в душе жизненную драму Эмилии, Гео уже воспринимал её как близкого, почти родного человека, более того — у него с некоторых пор появилось даже какое-то чувство ответственности за неё, словно она была его младшей сестрой. А говорят, те, кто работает в милиции, люди без нервов, с холодными тренированными сердцами. Чепуха!

Он вышел из дома в грустном настроении, позволив себе слегка размякнуть. Ко всему прочему его совсем не радовала перспектива пешком ходить по центру и искать приличный ресторан, открытый в это время. Улица втянула его в себя, как голодная раскалённая докрасна печь, обещая до трёх тридцати превратить его в классический тип головешки. Это значит, что в ресторане кроме комфорта и разнообразного меню должно быть хоть относительно прохладно, лучше всего — кондиционеры. «И вправду, я думаю об этой встрече как о нервом любовном свидании». Придя вторично, эта мысль уже не раздосадовала, а развеселила его, и в трамвае он почувствовал, что от уныния и грусти и следа не осталось.

Ресторан «Красное знамя» — именно то, что нужно, всего в полукилометре от магазина Эмилии. На втором этаже нашёлся укромный уединённый зальчик с окнами на Национальный совет Отечественного Фронта и редакцию журнала «Отечество». На подоконнике уютно расположились вазоны с типичными для такого рода заведений тонколистым фикусом и комнатной липой. Пол устлан спокойным пятнисто-кофейным паласом, стены облицованы матовым деревом. Обстановка как будто располагает к откровенности. «В это время сюда мало кто заглядывает», — понимающе подмигнула любезная официантка и на всякий случай поставила на стол для двоих в глубине зальчика табличку «занято» и свежие цветы в вазе. Она порекомендовала заказать заранее жюльен из грибов: когда Гео приведёт свою даму, всё будет готово. Ну, и чтобы иллюзия любовного свидания была полной, ему следовало бы появиться перед магазином с букетом роз в руках…

Капитан из КАТа расхаживал возле неправильно припаркованных машин и с нетерпением ждал владельцев, чтобы содрать с них штраф — как минимум по пять левов.

— Это ваша? — указал он на блестящую новенькую «Ладу», всем своим видом пытаясь изобразить дружелюбие. Гео вмиг разгадал нехитрый манёвр автоинспектора и улыбнулся:

— К сожалению, нет. Моя стоит дома и давно плачет по профилактике.

Маска дружелюбия тут же спала с лица капитана.

— Тогда поднимитесь на тротуар, вы мешаете движению! — резко приказал он и собрался искать новую «жертву».

— Слушаюсь, товарищ начальник! — едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, козырнул Гео.

… Эмилия сменила розовое форменное платье на сарафан из джинсовой ткани с белой лёгкой блузкой. Её новый наряд украшало ожерелье из кручёной кожи. На ногах вместо щестисантиметровых шпилек — открытые туфельки почти без каблука. Она выглядела празднично, будто собралась в театр или на концерт. Впрочем, Гео уже давно понял: что бы она ни надела, всё будет ей к лицу.

Выйдя из магазина, она огляделась и спокойно, медленным шагом направилась в сторону кинотеатра «Молодая гвардия». Гео подошёл и зашагал с нею рядом. Даже в этих туфельках она оказалась на полголовы выше его. Ангельски холодная, красивая до умопомрачения, совершенно не замечающая ошеломлённо-восторженных взглядов вокруг…

— Эмилия, уж так и быть, на этот раз я прощаю вам опоздание: мы договорились на три тридцать, а сейчас по моим часам четыре с минутами.

— Ну, знаете, вы действительно бьёте все рекорды!

— Я же предупредил вас — отступление невозможно! Так вот, я заказал столик поблизости, правда, ресторан, к сожалению, не из лучших…

— Идите себе с богом, — заговорила она тихо и серьёзно. — Я ужасно устала, еле на ногах держусь. Это раз. Второе — до смерти ненавижу уличные знакомства. И третье — я не голодна, поела во время обеденного перерыва.

— Да, поели — бутерброды в сладкарнице.

Эмилия, несмотря на твёрдое намерение отделаться от назойливого ухажёра, едва не рассмеялась.

— Откуда вы знаете?

— О-о, я всё знаю!

Она едва заметно вздрогнула, слегка прикрыла глаза и медленно из-под ресниц сбоку оглядела его с головы до ног — и в этом взгляде было не одно лишь простое любопытство.

«Да, именно так, нервы у неё напряжены, в её положении надо всё время быть начеку, что-то она наверняка почувствовала. Торопись, Гео, пышущая жаром улица не место для длинных разговоров!» И только он собрался как-то успокоить её, найти способ доказать, что он вовсе не имел ничего в виду, а просто так — пижон пижоном и трепач к тому же, как вдруг услышал её отливающий металлом голос:

— Хорошо, идёмте в ресторан. Очень мне интересно, что вы нагадаете на кофейной гуще!

Пустой зал вначале показался прохладным — так бывает всегда, даже при тридцатиградусной жаре. Обманчивое впечатление. Хорошо, что официантка принесла откуда-то настольный вентилятор с тремя лопастями. Его белый прозрачный круг с ореолом поворачивался то к кавалеру, который храбро сражался с пышным салатом, запивая его время от времени белым вином, то к даме, медленно потягивающей густую настойку. Официантка постояла, постояла у стола и, разочарованная, удалилась. Безупречное обслуживание не гарантирует больших чаевых, нужно ещё и хорошее настроение клиентов, а эти двое сидят и молчат как пни в лесу и даже не смотрят друг на друга,

— Я забыл сказать вам, Эмилия, — Гео наконец отважился и начал диалог, — мне очень нравится ваше стихотворение в «Труде», поздравляю вас!

— Вы прочли его?… — лёгкий румянец медленно заливал её щёки.

— Я не очень-то разбираюсь в поэзии, но… мне кажется, что оно не высосано из — пальца, а… пережито, что ли. И никто, кроме вас, не мог бы написать такие стихи!

— Спасибо, — коротко поблагодарила Эмилия, но голос её явно потеплел. Рассеянно глядя в пространство, она отпила из рюмки довольно много, потом перевела взгляд на Гео и тихо, почти про себя, спросила:

— В сущности, кто вы такой?

Гео не ожидал столь быстрого развития событий, но делать нечего, «отступление невозможно» — так, кажется, выразился он сам?

— Эмилия, я, увы, обманул вас… — С комедией ухаживания покончено, пора открывать карты. Наверняка я разочарую вас своим признанием. Я работаю в милиции;

— Вы?

— Что же тут удивительного, разве не похоже?

— Скорее вы похожи на безработного журналиста, которого выставили из всех редакций. А *я ещё подумала, что вас послал… Впрочем, не обращайте внимания, всё это глупости!..

В её глазах тенью промелькнула какая-то мысль, и через секунду Гео стал свидетелем вспышки её порохового темперамента. Вспышка была внезапной, тон — дерзким, вызывающим:

— А вообще-то я не знаю, что именно вам от меня нужно, и меня это совершенно не интересует, как и вы лично! Костюмы я не краду!

— Что мне нужно… — Гео намеренно длил паузу. Наконец он вынул из заднего кармана брюк некролог, молча развернул его и положил на стол.

Вмиг побелев, она отпрянула назад, будто увидела какое-то страшное чудовище, внезапно выскочившее из недр ада.

— Я так и предполагала…

Пальцы намертво впились в скатерть — наверно, только это и мешало ей броситься вон из зала.

— Не пугайтесь, Эмилия, не надо…

Вкрадчивые шаги по мягкому паласу — официантка подошла поближе, глаза её блестели от любопытства.

— Вы уже выбрали что-нибудь? Очень рекомендую жюльен, наш шеф великолепно готовит его.

— Белое и мастику[8]! — угрожающе тихо произнёс Гео. Официантка испуганно посмотрела на него и, быстро повернувшись, побежала прочь.

Гео чиркнул спичкой, поднял некролог над пепельницей, поднёс огонёк. Через несколько секунд бумага почернела и сморщилась. Оба молчали, глядя на то, как осыпается горсткой пепла страшный чёрный листок…

Эмилия скрестила руки на груди. Гео поднял голову и увидел в её глазах издевательскую насмешку, от прежнего ужаса не было и следа.

— Ну что? Выполнили свою миссию, да?

Тон вызывающий, даже наглый, как сказал бы Цыплёнок. Это была дерзость преступника, который идёт ва-банк, потому что ему уже нечего терять.

— Ну, что же вы медлите? Разоблачите меня! Пусть все узнают, кто такая Эмилия Нелчинова!

— Зачем же? — намеренно тихо произнёс Гео. — В конце концов это ваше дело. Видите ли, тут ведь нет состава преступления…

— Тогда почему вы преследуете меня? Я убедительно прошу вас раз и навсегда оставить меня в покое!

— А я хотел бы ещё раз повторить: не пугайтесь, перед вами друг…

— Сохрани меня бог от таких друзей! Прощайте! — Она рванулась из-за стола, едва не опрокинув свою рюмку.

— Погодите, Эмилия! — Это была уже не просьба, а почти приказ. Гео схватил девушку за руку. Он не на шутку встревожился: не хватало только, чтобы она убежала именно сейчас, когда всё идёт к развязке.

— Погодите, — повторил он уже мягче. — Может быть, мы вместе положим конец вашим мучениям?

Ресницы её дрогнули:

— Мучениям? Вам за это платят зарплату в милиции, чтобы вы совались в чужие души? Отпустите меня сейчас же, я не хочу здесь оставаться!

— Отпущу немедленно, но прежде вы должны меня выслушать. Потом — воля ваша, поступайте как знаете.

Гео снова почувствовал себя «в седле», обрёл уверенность и начал:

— Вы помните, что я сказал вам на улице? Это не пустые слова, я действительно знаю о вас всё! И о первом безуспешном посещении дома на Леонардо да Винчи, и о втором, когда вы выдрали из альбома фото матери и оставили фальшивые следы на паласе, и о паническом бегстве из летнего кино, где вы увидели вашего бывшего друга Ярослава в обнимку с новой приятельницей. Вы ведь поняли, что он вас узнал, верно? Несмотря на русый парик. И вы будете уверять меня, что бежали только из страха разоблачения? Это очень жестоко, Эмилия, с вашей стороны, очень жестоко… Некоторые люди любят вас, как прежде, и вы тоже любите их, несмотря ни на что!

Наконец-то, наконец-то разговор вышел на стартовую дорожку. Гео уже не думал ни о чём, кроме самой Эмилии, её судьбы. Страстное желание помочь ей, поддержать заполнило его душу до краёв.

— Браво, браво! Поздравляю! С сегодняшнего дни буду всем рассказывать, какие люди служат в милиции — сердцеведы, всезнайки, комедианты! — Эмилии театрально подпила рюмку, как будто произнесла тост, но в рюмке оказалось всего несколько капель.

Гео быстро налил девушке вина. Она сделала несколько глотков и в упор посмотрела на Гео слегка увлажнившимися глазами.

— Я хочу остаться для них мёртвой, понятно? Моя жизнь сейчас не бог весть какая, но она моя, моя собственная! Я мертва для них, они — для меня, и копчёно!

— И пусть бог вас рассудит, так, что ли?

— Пусть… пусть попробует…

Две слезинки набухли и скатились по щекам. Эмилия резко смахнула их левой рукой, браслеты сверкнули в луче солнца.

Этого Гео не ожидал. Ему казалось, что Эмилия из такого крепкого материала, через который слезинке не пробиться, а вот поди ж ты — плачет… Жаль её, ужасно жаль, сколько она выстрадала! Но надо, обязательно надо сохранять спокойный, доброжелательный, чуть ироничный тон — так ей будет легче раскрыться, освободиться от гнетущей муки пережитого — и выздороветь…

— Впрочем, что-то подобное проглядывало и в вашем стихотворении. Но вот вопрос — искренни ли вы в своём прямо-таки мефистофельском всеотрицании? Позвольте усомниться. Ради чего вы так рисковали, отправившись в Пловдив во второй раз? Ради чего ставили под удар всю свою постройку, с таким трудом и в таком горе воздвигнутую? Ведь всё могло рухнуть в минуту! Так ради чего? Ради фото матери… Значит, вы не забыли маму Кристину, значит, любите её, тоскуете по ней — разве не так? Иначе стали бы вы средь бела дня скакать по лестницам на третий этаж! Ну, а если бы — представьте только — вас засекла соседка Райка? Ужас! То же самое возле кино. Как говорят немцы, первая любовь неувядаема.

— Это я уже слышала. Дальше что? Нет, вы просто чудо! — Её браслеты на руках нервно зазвенели. — Чудо проникновения в чужие души!

— Ну что вы, это всего лишь обыкновенная догадливость. — Гео понял, что пора говорить серьёзно. — Понимаете, Эмилия, мне просто очень важно именно в вашем случае понять, можно ли говорить здесь о преступлении, если иметь в виду весь случай в целом. Я подчёркиваю — в целом. Возьмём первое, что приходит в голову: разве не преступление, что восемнадцатилетняя девушка так безжалостно рвёт с прошлым, со всеми привязанностями и симпатиями, повергает своих близких в горе и страдания? И кто же виновен в «случившемся? Только ли трагическое стечение обстоятельств, или есть ещё что-то кроме непредвиденного ареста мамы Кристины и последствий этого удара?

— Есть, — коротко бросила Эмилия. — Она мне не родная мать…

Стало тихо. Так тихо, как может быть только на большой сцене, когда кто-то из персонажей сообщает страшную новость, которая как гром небесный поражает и действующих лиц драмы, и публику и вместе с тем сразу вносит ясность и ставит всё на свои места.

— Вот как? — наконец откликнулся Гео, весьма успешно изображая удивление. Внутренне же он просто ликовал: сомнений нет, именно это знание и послужило главной причиной мнимого самоубийства Эмилии. Однако зачем ему притворяться? Что он выиграет, ведя себя так? Или это уже вошедшие в плоть и кровь профессиональные навыки, не всегда оправданные с чисто человеческой точки зрения. — самообладание в союзе с притворством?

— Я могла бы и промолчать, — язвительно заметила Эмилия. — Но вы меня просто взбесили своим хвастовством — всё-то вы знаете! А вот, оказалось, не всё, самое важное вам не-из-вест-но! — выпалила она совсем по-детски.

— Согласен — это, действительно, самое важное… — Гео сделал небольшую паузу, виновато улыбнулся, как бы прося прошения за свой обман, и, когда почувствовал, что она поняла его. поняла, что и эта страшная тайна для него совсем не тайна, продолжал с лёгким апломбом: — Я могу даже сказать, когда вы об этом узнали. Очевидно, вскоре после вынесения приговора и отправки матери в сливенскую тюрьму… Извините, Эмилия, что я по-прежнему называю Кристину так, думаю, что и вы ещё не привыкли называть её иначе. Я понимаю — вам нанесли страшный удар, страшнее быть не может! Не знаю, какой негодяй или негодяйка выболтали вам эту тайну; И по чьему приказу. Потому что нужно быть наивным балбесом, чтобы предположить тут отсутствие злого умысла… Сейчас это уже не имеет особого значения, но меня просто сжигает любопытство: кто же выболтал вам эту тайну? Знал бы я, просто избил бы собственноручно!

— Никто, — тихо ответила Эмилия. — Сама узнала.

И снова тишина, на этот раз без притворства. Гео смотрел на девушку с изумлением и досадой: не хочет выдавать кого-то, чёрт знает какие у неё соображения, ну, а если вдруг она говорит правду?…

— Как это — сама? Не понимаю.

— А так. Я давно знаю это. С четырнадцати лет.

Тишина сгустилась и взорвалась десятками вопросов — пока без ответа. Не может быть! Вы только поглядите, какое присутствие духа! Ни разу не выдать себя… Ага, понятно, ей, видно, очень хочется показаться более сложной и необыкновенной, чем она есть на самом деле.