Черный меч

Глава 17

Йон закончил доклад и опустил голову, готовый услышать все, что думает о его неосторожности и безалаберности глава Ордена Свободы. Однако Вольфганг не торопился высказывать мирру претензии.

Человек откинулся на спинку кресла, достал из ящика стола коробку с сигаретами, закурил. Дым медленно поплыл по комнате, завиваясь причудливыми кольцами. Йон ненавидел запах сигарет, но сейчас терпел молча – прекрасно понимал, что не в его положении высказывать претензии.

– Итак, если опустить все лишние подробности и твои оправдания, картина складывается следующая, – наконец заговорил Шварц-Кёниг. – Нархгал, скорее всего, возжелал исследовать базу и с этой целью покинул жилой отсек. Он взял с собой идентификационную карточку, благодаря которой нам известно, где именно он вышел на поверхность. Судя по следам на снегу вокруг выхода, он отошел на некоторое расстояние от базы, где провалился под снег, и, видимо, испугавшись, что его прогулка может окончиться плачевно, решил вернуться. Но у входа на базу его ждал некрупный – судя по размерам следов – дракон. Нархгал поговорил с этим драконом, после чего улетел на его спине – по своей воле, так как никаких следов сопротивления не обнаружено, а этот эльф – не из тех, кто сдался бы по доброй воле. Так?

– Да.

– Что из этого следует, по-твоему? – спросил Вольфганг, задумчиво изучая собеседника.

– Во-первых, я осмелюсь предположить, что неизвестный дракон – Лексана. По размерам она вполне подходит. Если так, то, скорее всего, она узнала в Нархгале того самого Черного Дракона и просветила его относительно его истинной личности. А вот что было дальше, я не могу предполагать…

– Лексана наверняка унесла его на базу драконов-отступников, – поморщился человек. – Я обещал им, что никому не скажу о существовании этой базы, но раз уж они сами пошли первыми на нарушение наших договоренностей… Йон, я надеюсь, тебе не нужно повторять, что информация строго конфиденциальная? Так вот, на некотором расстоянии отсюда находится база драконов-отступников. Тех самых, которые не считают Предел воплощением абсолютного зла и которые остались верны Черному Дракону даже после гибели прежнего Черного Властителя. Я мало что знаю об этой древней истории, это произошло где-то, куда нам нет доступа, а Лексана не особо распространялась о тех временах. В общем, остальные драконы уже несколько раз с переменным успехом сражались с триадой Меч-Дух-Дракон и всякий раз ухитрялись убить Хранителя до Слияния. В прошлый же раз они пошли дальше и нанесли триаде очень серьезный удар, одним из последствий которого скорее всего является амнезия Нархгала. Кстати, теперь я абсолютно точно уверен в том, что он – тот самый Дракон. Так вот, на этой планете существует замаскированная база драконов, которые не согласны с законами их родичей и желают вернуть в мир величие Предела. Это они поделились с нами технологиями, позволяющими перемещаться в космосе, и это их бывшая база – ты же обратил внимание на высоту потолков и ширину дверных проемов? Они сделаны под драконьи размеры. Сейчас их база находится к северо-востоку отсюда, и Нархгал, скорее всего, там. К сожалению, я не смог связаться сейчас с Лексаной, поэтому…

Вольфганг замолчал, прикуривая новую сигарету. И молчал еще несколько минут – по его напряженному лицу было видно, что он сейчас просчитывает десятки вариантов, один за другим отметая нежизнеспособные, невыгодные, неудобные, невыполнимые, и перебирает все оставшееся в поисках единственно верного.

– Поэтому мы с тобой сейчас возьмем снегоход и отправимся на эту базу. Нам необходимо вернуть Нархгала или хотя бы переговорить с драконами раньше, чем эти осчастливленные возвращением Повелителя крылатые соблаговолят поделиться своей радостью еще и с базой. Вряд ли они способны объективно оценить плачевное на данный момент состояние их Повелителя, – закончил Шварц-Кёниг.

– Но… это очень рискованно! – запротестовал Йон. – У тебя есть точная информация о местонахождении их базы?

– Нет. Но я примерно знаю, где она. Около трехсот миль отсюда.

– Нам может не хватить горючего, если мы собьемся с пути!

– Возьмем запас в канистрах.

– Все равно! База наверняка хорошо замаскирована, и мы…

– Йон, это не обсуждается. Я понимаю, что мы рискуем, но поверь мне, если мы будем ждать их возвращения… все может закончиться так страшно, что мне даже думать об этом не хочется. Мы обязательно должны добраться до драконов и Нархгала раньше, чем они вернутся сюда. Если Лексана и остальные… Впрочем, ладно, тебе достаточно и того, что ты узнал. – Вольфганг поднялся с кресла и потушил сигарету в пепельнице. – Идем. Нам надо спешить.

– Я же говорил, – тоскливо пробормотал Йон, когда снегоход, в последний раз дернувшись, сердито кашлянул мотором и затих. Стрелка показателя топлива замерла на нулевой отметке.

Вольфганг слегка пнул канистру – пусто.

– Ну что же, значит, дальше пойдем на лыжах. Тут не так уж далеко осталось, миль двадцать, наверное. Да и дорогу я теперь знаю почти точно – если память не изменяет, нам надо по дуге обогнуть вон тот лесок и там, за озером, и будет их база. – Он поправил сползший на глаза капюшон и полез в багажный ящик за лыжами.

Мирр кивнул и, матерясь вполголоса, запихал в рюкзаки все необходимое. Осторожно спустился на снег, тут же приземляясь на все четыре лапы, сделал несколько осторожных шагов, пробежался – прочный наст выдержал вес гибкого кошачьего тела.

– Вольф, я не буду брать лыжи. Наст прочный, мне так проще.

– Хорошо, – кивнул человек, прилаживая лыжные крепления. Сами лыжи были сделаны под широкую заднюю лапу мирра, а крепления – под человеческую ступню, но все равно было не очень удобно. Наконец, справившись с непослушной застежкой, Вольфганг выпрямился, несколько раз переступил и, забросив за спину рюкзак, подобрал лыжные палки. – Все, идем. Как ты считаешь, лучше будет идти вдоль леса или по открытой равнине?

– На равнине достаточно сильный ветер. – Йон присмотрелся к темнеющему вдали лесу. – А на опушке есть риск подвергнуться нападению какой-нибудь местной живности. Я бы предложил не подходить к лесу слишком близко.

– Хорошо. Приблизимся к нему на полмили и пойдем на этом расстоянии.

Первые полчаса пути прошли в молчании. Йон продолжал иногда еле слышно ругаться сквозь зубы, Вольф посмеивался, но ничего не говорил. А мирр все тревожнее и тревожнее оглядывался по сторонам, борясь с нехорошим предчувствием.

Тем временем мороз крепчал, ветер усиливался, и холодный воздух нет-нет, да проникал под одежду. Йону было проще, его, по крайней мере, согревала еще и густая шерсть, способная выдержать достаточно низкие температуры, а вот Вольф понемногу начал замерзать. Даже скорость передвижения не помогала согреться.

Внезапно мирр резко остановился, припал на передние лапы и принюхался. Хвост судорожно хлестал по бокам, единственное ухо плотно прижалось к голове, вертикальные зрачки сузились до едва заметных щелок.

– Здесь карениги, – коротко бросил он.

Вольфганг коротко выругался. Пожалуй, карениги были единственными существами, с которыми ему меньше всего хотелось встретиться на открытой заснеженной равнине.

Эти полуразумные существа обладали способностью передвигаться под снегом и, пользуясь этим, подкрадывались близко к добыче. Они вырывались из-под наста рядом с жертвами, ошеломляя неожиданностью нападения, набрасывались по двое-трое на каждого и мгновенно разрывали на части острыми зубами и длинными ножевидными когтями. Карениги всегда охотились минимум по трое-четверо, а Вольфганг прекрасно понимал, что если этих тварей будет хотя бы четверо, то шансы выжить для него и Йона приближаются к нулю.

– Сколько? – коротко спросил он, доставая лазер.

– Кажется, пятеро. Но я не уверен точно…

В следующий миг снег вокруг словно бы взорвался изнутри. Проламывая наст и разбрасывая вокруг себя ледяные брызги, перед неудачливыми путешественниками возникли шесть невысоких существ, напоминающих чудовищную помесь змеи и человека.

Нижние половины каренигов были полностью змеиными – мощное, толстое туловище, покрытое прочной чешуей, и длинный хвост. Выше пояса чешуя становилась еще толще и прочнее, а по обеим сторонам тела росли четыре руки – по две с каждой стороны – с длинными когтями. Головогрудь покрывали могучие пластины, которые даже лазер пробивал не сразу.

Вольф не стал ждать, пока ближайшие к нему карениги бросятся сами. Он был готов к атаке, и лазерный луч пистолета в его руке разделил ближайшую тварь на две части раньше, чем нападавшие успели опомниться.

А через мгновение на него полетели сразу две голубовато-серебристые молнии. Человек дернулся, пытаясь уйти от атаки, и когти первого каренига разрезали воздух в дюйме от его лица, но второй сбил Шварц-Кёнига с ног и повалил на снег. Из распахнутой пасти твари доносился ужасающий смрад. Вольфа замутило…

Резкая боль в плече и боках мгновенно привела его в чувство. Человек лежал на насте, придавленный тяжелым телом, снег под ним быстро окрашивался алым, а карениг уже занес другую руку для решающего удара, нацеленного в горло шустрой, но все же недостаточно быстрой жертвы.

Пальцы левой, здоровой руки даже сквозь перчатку ощущали холод рукояти пистолета. Вольф стиснул зубы, чтобы не застонать от боли, – когти нижних рук каренига вонзились одна в бедро, другая – в бок.

И нажал на активатор.

Дикий вой каренига на сверхвысоких частотах оглушил человека мгновенно. Вольфгангу показалось, что в его голове взорвалась бомба, но он все же не выпустил из рук холодную рукоять пистолета и не убрал пальца с кнопки активатора.

Карениг выл, дергался, пытаясь избежать дикой боли, пронзающей все тело, когти глубже проникали в тело человека, но Шварц-Кёниг уже почти ничего не чувствовал – он упрямо вел лазер выше, взрезая грудные пластины твари.

Через несколько секунд карениг в последний раз содрогнулся и затих.

Превознемогая боль, Вольф кое-как спихнул с себя тяжелое тело и отполз в сторону, оставляя за собой на снегу кровавый след. С трудом заставил себя поднять голову и оглядеться – где-то должны были быть еще четыре твари и Йон…

Мирра не было видно. А вот один из каренигов присутствовал – правда, в исключительно дохлом виде. А вдаль, к лесу, тянулись цепочки следов – хаотично сплетенные отпечатки кошачьих лап Йона и змеящиеся впадины от тел и хвостов каренигов. Судя по всему, мирр подранил противников насколько смог и увел их за собой к лесу, где спокойно мог отсидеться на дереве. Змееподобные твари, разозленные сопротивлением жертвы, забыли о второй части добычи и бросились в погоню. Единственное, что не понравилось Вольфгангу – это небольшие пятна крови вдоль следов кошачьих лап – Йон тоже был ранен. Но, судя по тому, что нигде в пределах видимости не было омерзительной картины пиршества каренигов, мирр успел в кратчайшие сроки домчаться до леса, где уж точно оказался вне пределов досягаемости тварей.

Шипя и ругаясь сквозь зубы, Вольф заставил себя встать на ноги и попытался оценить масштаб полученных повреждений. Раненое плечо невыносимо болело, но ничто важное задето не было, рана на бедре мешала передвигаться, но тоже была не очень опасна. А вот разорванный бок…

Кровотечение Шварц-Кёниг остановил быстро, хватило той аптечки, которую взяли с собой. Но вот внутренние повреждения вызывали опасения. Он уже понимал, что в таком состоянии до базы драконов не дойдет в любом случае. Необходимо было вернуться к снегоходу – на катере остался малый медблок, который помог бы продержаться до прихода драконов – Вольф не сомневался, что его присутствие недолго останется незамеченным.

– Значит, до снегохода, – негромко сказал он себе и огляделся в поисках лыжных палок.

Палки нашлись в нескольких футах от него… но спустя уже секунду человек понял, что толку от них не будет.

Левая лыжа была сломана в двух местах, и от нее остался только на удивление симметричный обломок около полутора футов в длину, с равноудаленными от крепления концами. Правая была преломлена посередине. Передвигаться на них было уже невозможно.

Отчаянно выругавшись, Вольфганг проверил заряд пистолета – лазер был почти полностью разряжен. Пять-шесть выстрелов, или несколько секунд непрерывного огня. Плюнув на безопасность – в любом случае, в таком состоянии глава «Ордена Свободы» не смог бы оказать достойного сопротивления – человек чуть повернулся и полоснул лазерным лучом по задней части уцелевшей лыжи.

В результате вместо сломанных лыж у него на ногах оказались паршивые, но все же снегоступы, позволяющие хотя бы не проваливаться под наст. Конечно, о скорости передвижения пришлось забыть, но даже так у него были шансы все же добраться до катера… по крайней мере, он очень на это надеялся.

Последний раз окинув взглядом поле боя, Вольф с сожалением бросил слишком тяжелый для него сейчас рюкзак и медленно, хромая на правую ногу, поковылял по следам, оставленным его лыжами по дороге сюда.

Спустя пятнадцать минут пути вновь поднялся утихнувший было ветер. Резкие порывы налетали внезапно, чуть не сбивая с ног, проникая под разорванную когтями каренига одежду, выдувая остатки тепла… Спустя еще минут двадцать Вольф перестал чувствовать ноги и руки, его охватила естественная слабость от кровопотери, в голове шумело, а перед глазами все плыло. Когда ветер сорвал капюшон, человек даже не смог поправить его замерзшими руками.

Резкие порывы трепали недлинные светлые волосы, выдували слезы из пронзительно синих глаз – но Вольфганг шел, упрямо наклонив голову и не отводя взгляда от еле различимой под нанесенным ветром снегом лыжни.

Стиснув зубы и закусив губу, он шел, шатаясь под порывами ветра.

А потом повалил густой снег, за считанные минуты погребя под собой следы лыжни. Шварц-Кёниг попытался различить за непроглядной снеговой завесой очертания снегохода, хотя бы темную точку на снегу – но безрезультатно.

Тогда он просто пошел вперед.

А через пять минут очередной порыв ветра ударил в спину, Вольф пошатнулся, пытаясь удержать равновесие, переступил, неудачно поставил левую ногу – и неровный, заостренный спереди обломок лыжи проломил наст, тут же затрещавший под весом человека, Вольф взмахнул руками, все еще пытаясь удержаться…

…и провалился под наст, в мягкие, обманчиво теплые объятия снежного одеяла…

Еще несколько минут он пытался как-то выбраться из случайной западни, а потом вдруг стало так тепло и уютно, что все перестало иметь значение, осталось только устроиться поудобнее. Тело почти не слушалось, но это не имело значения.

Белый снег вокруг был перепачкан пятнами алой крови.

Дежавю.

Четкое ощущение, что где-то, когда-то это уже было.

Но чего-то не хватало, какой-то детали, которая помогла бы достроить картинку. И Вольф очень быстро вспомнил, какой именно.

Не хватало трупов.

Он лежал в снеговой яме один, а не в компании трех или четырех десятков жителей захваченной деревни. Да и громко сказано – захваченной… Какое сопротивление могли оказать несколько женщин, дети да старики? Все мужчины, способные держать оружие, ушли на фронт – война. А жены, у кого малолетних детей не было, – с ними, в санитарки и медицинские сестры.

Снег был теплый и уютный. В отличие от воспоминаний, в которые так неудержимо проваливался Вольфганг Эрих Шварц-Кёниг, бывший обершарфюрер СС дивизии «Мертвая голова»…

Промозглый серый вечер. Такой же, как сотни других вечеров.

Вольфганг искренне ненавидел Россию. Ему было здесь холодно. Холодили, леденили душу полные ненависти взгляды русских. Холодно было от товарищей по оружию, вроде бы таких же эсэсовцев, как он сам, но…

Не то. Что-то было, различающее их. Вольфганг, как и они, грезил победой Германии и воцарением власти Рейха над всей Европой. Вольфганг, как и они, гордился тем, что состоит в СС. Вольфганг, как и они… список можно было продолжать до бесконечности. Но с самого детства он чувствовал свою чуждость. И с самого детства пытался что-то найти, только вот не знал, что именно. В более или менее сознательном возрасте его потянуло в Россию, с невероятной силой потянуло – борясь с этим искушением, он и пошел в армию, хотя до того не чувствовал за собой склонности к военной службе.

Но в Гитлерюгенде и позже, в СС, он так и не почувствовал себя среди своих. Ощущение чуждости сохранялось всегда.

Завтра вечером отряд Вольфганга должен был соединиться с основным составом «Мертвой головы». В общем-то, добраться до них можно было и сегодня, «Totenkopf» расположилась буквально в четырех часах пути от деревни, но на свою беду отряд Шварц-Кёнига встретил в дороге десятерых эсэсовцев под командованием штурмфюрера Альберта Бонке, состоявшего в той же «Мертвой голове». Будучи выше по званию, Бонке взял на себя командование объединенным отрядом. А когда на пути встретилась русская деревня, каким-то чудом оставшаяся без внимания безжалостных солдат Рейха, штурмфюрер, ухмыляясь, заявил:

– Отлично! Время еще есть, так что можем поразвлечься с этими русскими свиньями!

Вольфганга передернуло от этих слов. Нет, он прекрасно понимал – война есть война – и знал, что пленным немцам у русских едва ли приходится слаще, чем советским военнопленным, но издевательства над беззащитными женщинами, детьми и стариками, как и все прочие «развлечения» захватчиков, считал ниже своего достоинства. Кроме того, прекрасно осознавал недопустимость этих бесчеловечных зверств, да и вообще – по его мнению, подобный поступок унижал эсэсовца, да и любого воина в принципе.

Но на его возражения Бонке осклабился и поинтересовался:

– Это измена или бунт? Как трактовать неисполнение приказа?

Вольфганг заткнулся. Чего-чего, а таких неприятностей ему хотелось меньше всего.

Мало народу оказалось в захваченной деревне. Тридцать—тридцать пять человек, в основном стариков, детей и нескольких женщин, выстроили у стены какого-то сарая. Бонке несколько раз прошелся вдоль ряда пленных, насмехаясь над ними и выкрикивая оскорбления.

Стоя в стороне, обершарфюрер кусал губы в кровь, сгорая со стыда за начальника. Он не понимал, зачем Бонке издевается над пленными. Если надо расстрелять – то можно просто расстрелять! Зачем – так?

Тем временем люди Бонке отобрали по его указу семерых детей, от пяти до десяти лет. Сам штурмфюрер, бросив обеспокоенный взгляд в сторону Шварц-Кёнига, отослал его на другой конец деревни с каким-то ерундовым поручением.

Возвращаясь, Вольфганг услышал жуткие детские крики боли. Он не хотел, не мог думать о том, что же сотворил Бонке, этот зверь в человечьем обличье, но…

Сквозь вопли детей прорвался горестный, отчаянный женский крик, который тут же был оборван несколькими сухими выстрелами.

Четыре девочки и три мальчика. Дети. Ни в чем не повинные дети. Не отвечающие ни за чьи грехи. Виновные лишь в том, что родились не в то время, не в том месте и не у тех родителей.

Прибитые толстыми гвоздями к стене дома.

На снегу перед ними – тело расстрелянной женщины, не выдержавшей издевательства над детьми, бросившейся к ним – и немедленно поплатившейся за это жизнью.

Бонке стоял в десяти метрах от шеренги пленных, держа в руках пистолет.

– Ну что, русские свиньи! Кто здесь еще смелый? Идите, спасайте своих отродий! Но любого, сдвинувшегося с места, я пристрелю самолично! Смотреть! Не отводить взгляд! Не отводить, я кому говорю, тварь!

Глухо кашлянул пистолет, и женщина с полумертвыми глазами осела на землю, коротко всхлипнув.

– О, вернулся! – поприветствовал Бонке Вольфганга. – А мы тут с ублюдками развлекаемся. Тебе тоже оставили! – по знаку штурмфюрера двое эсэсовцев выволокли из шеренги еще одного ребенка, черноглазую и черноволосую девочку-еврейку лет одиннадцати. Бонке наклонился, поднимая с земли молоток, и протянул его Шварц-Кенигу, после чего указал на стену, где между двумя детьми еще оставалось место.

Вольфганг смертельно побледнел и отшатнулся. Только теперь он понял, что большая часть ужасов, которые рассказывали о некоторых офицерах «Totenkopf», да и других дивизий, – чистая правда. За три года в СС он ни разу не сталкивался с подобным лично – наверное, везло. И сейчас, видя перед собой… нет, не зверей – жутких чудовищ, по какому-то недосмотру притворившихся людьми, – Вольфганг неожиданно понял, что лучше умрет, чем станет таким же.

– Нет, – негромко, но четко проговорил он, глядя Бонке в глаза.

– Что ты сказал?

– Я не буду этого делать. Если жители деревни должны быть расстреляны – я их расстреляю. Мы на войне. Но просто так мучить детей…

– Молчать! – взревел штурмфюрер. – Это что, бунт?

Взгляд Шварц-Кёнига на миг упал на маленькую еврейку. В темных глазах ребенка отражался сумасшедший, едва контролируемый ужас, но лицо ее оставалось спокойным. Она понимала, что ее ждет, но не плакала, не просила пощады и, похоже, готова была умереть, так и не порадовав мучителей ни единым криком.

И глазах девочки Вольфганг неожиданно увидел себя самого. Такого, каким он еще был, и, тут же – каким он станет, подчинившись сейчас приказу.

– Да. Это бунт, – спокойно проговорил он.

На душе мгновенно стало спокойно. Слова были сказаны, назад дороги не было – и от понимания этого Вольфганг почему-то ощутил себя очень умиротворенно и спокойно.

Бонке несколько секунд молчал, борясь с приступом неконтролируемой ярости, а потом тихо осведомился:

– Партайгеноссе, вы отдаете себе отчет в своих действиях? Еще не поздно сослаться на временное помрачение рассудка.

– Нет. Я осознаю, что я делаю и почему я это делаю. Я не буду выполнять приказ.

Дуло пистолета в руках Бонке медленно поднялось и уперлось в грудь Шварц-Кёнига.

– В таком случае, вы будете наказаны. А сейчас, как стоящий выше по званию, я отдаю вам приказ расстрелять пленных и заодно получить шанс на искупление своего преступления. – Пистолет провернулся в руках штурмфюрера, и Бонке рукоятью вперед протянул его Вольфгангу. – Расстреляйте пленных. Начиная с этого старика.

В первую секунду он не понял, в чем дело. Потом до него дошло.

Бонке продолжал развлекаться. Вместо того чтобы тут же расстрелять посмевшего ослушаться его эсэсовца, он хотел заставить этого эсэсовца стать таким же, как он сам. Не получилось сразу – что же, тогда можно попробовать поэтапно.

Пальцы Вольфганга медленно сомкнулись на рукояти «Люгера». Он знал, что делать.

«Люгер» – хороший пистолет. Большой наклон рукояти иногда приводит к затруднениям при смене магазина, зато благодаря этому наклону повышается точность при стрельбе навскидку.

Вольфгангу не требовалось перезаряжать пистолет. Он знал, что Бонке сделал только один выстрел после перезарядки – когда Вольф заходил на площадь, штурмфюрер как раз сменил магазин. После этого он только выстрелил в живот женщине. Магазин восьмизарядный – значит, осталось семь патронов.

Он и не думал о том, чтобы пристрелить Бонке. Бонке – достаточно хитрая тварь, чтобы предусмотреть даже такой выверт со стороны подчиненного, и уже отошел в сторону, почти что за спину одного из людей Вольфа.

Эсэсовец вскинул оружие, прицелился в голову ближайшего старика – тот обреченно закрыл глаза, сморщенные старческие губы шевелились – видно, шептал какую-то молитву. Палец плавно лег на спусковой крючок…

В следующее мгновение Вольфганг резко перевел ствол в другую сторону и трижды выстрелил, обрывая мучения троих детей.

Хороший пистолет – «Люгер».

Прыжок в сторону, и, пока Бонке не опомнился – еще три выстрела. Еще прыжок, еще выстрел.

И все – в цель.

Штурмфюрер оказался умнее, чем надеялся Шварц-Кёниг. Он не стал стрелять в мятежного эсэсовца, он просто навел на него пистолет и хищно осклабился.

– Дернешься – и эта маленькая дрянь будет умирать очень долго и мучительно. Брось оружие!

Вольфганг усмехнулся и швырнул бесполезный уже «Люгер» под ноги Бонке. Потом медленно извлек из кобуры собственный пистолет и бросил его за землю.

Белый от ярости, штурмфюрер коротко отдал приказ:

– Этих – кивок в сторону стоящих вдоль стены пленных – расстрелять и бросить в яму.

Через полминуты все было кончено, еще минут пять у солдат ушло на то, чтобы перетащить трупы, включая прибитые к стене детские, к яме. Все это время Бонке удерживал девочку, переводя ствол то на нее, то на мятежника. Когда эсэсовцы закончили, Бонке повел маленькую еврейку к яме, приказав Вольфгангу идти впереди них.

У самого края ямы Вольф остановился и обернулся. Бонке же сильно толкнул девочку, так, что она по инерции пробежала несколько шагов, споткнулась о ком мерзлой земли и с криком полетела в яму. Шварц-Кёниг дернулся было ее удержать…

…и в его колено холодно и безжалостно впилась пуля.

Бонке стоял и смеялся.

– Ты сам виноват, – говорил он, медленно выпуская в Вольфа всю обойму. – Если бы ты не сделал глупость и выполнил бы мой приказ, все бы у тебя было хорошо. А так – я даже убивать тебя не буду. Подыхай в яме со своими еврейскими выблядками.

Вторая пуля раздробила вторую ногу в щиколотке, третья – плечо, четвертая – локоть, еще две ушли куда-то в ногу – Вольфганг их даже не почувствовал. Две последние Бонке выпустил в живот.

Закончив стрелять, штурмфюрер подошел к распростертому на земле телу эсэсовца, пнул его несколько раз и, перезарядив пистолет, спихнул Шварц-Кёнига в яму.

Упав на груду трупов, Вольфганг едва не потерял сознание от боли. И только через несколько секунд понял, что та самая маленькая еврейка оказалась почти полностью укрыта его телом.

Невнятно выругался Бонке, которому неудобно было целиться.

Сухой щелчок пистолета и резкое движение Вольфа слились воедино. Еще одна пуля ударила в спину, и вот тогда эсэсовец наконец-то потерял сознание.

Он очнулся примерно через час, когда уже начало смеркаться. Девочка так и лежала, придавленная его телом, и боялась пошевелиться. Судя по мертвой тишине в деревне, Бонке не стал искушать судьбу и увел людей. Возможно, даже не ограбив деревню.

Боль почти не ощущалась.

Вольфганг осторожно перевернулся на спину.

Шел снег. Густой, крупными белыми хлопьями укрывающий трупы в яме и засыпающий самого Вольфа.

– Вот уж не думал, что умру так, – тихо усмехнулся он. И, иногда смаргивая снег, стал наблюдать за опускающимся на мертвую землю пушистым белым одеялом.

А потом мир заслонили огромные темные глаза маленькой еврейской девочки, и все вокруг погасло – остались только эти глаза…

Время сливалось единой бесцветной полосой. Дни за днями, месяцы за месяцами и годы за годами.

Вольфганг Шварц-Кёниг, бывший обершарфюрер СС, не замечал ни смены дня и ночи, ни смены времен года… Прикованный к постели параличом вследствие ранения в спину – последняя пуля проклятого Бонке задела позвоночник – он не жил. Просто существовал. И то – только благодаря Руфи.

«Маленькой еврейской девочке» на поверку оказалось тридцать шесть лет. Она была потомственной ведьмой, целительницей и травницей. Обманчивую внешность Руфь унаследовала от матери вместе с Даром. До сих пор ей удавалось избегать встреч с немцами, но в этот раз не повезло…

Все это Руфь рассказывала Вольфгангу в первые дни, когда потерявшего все эсэсовца надо было просто заставлять жить.

Если бы не опрометчивая клятва, которую ведьма вытянула у немца шантажом, Вольф давно бы уже покончил с собой. Нашел бы способ и оборвал жалкое существование, только по недоразумению называющееся жизнью.

Но Руфь была непреклонна. И раз за разом ее темные глаза вытаскивали эсэсовца из бездны на грани небытия.

– Зачем? – как-то спросил он, когда она в очередной вечер пришла к нему спать.

У ведьмы с первых дней, еще когда прятались в подвале одного из домов в памятной деревне, появилась привычка спать рядом с Вольфом. Сперва – ради тепла. Потом – просто привыкла.

– Зачем – что? – тихо проговорила она, приподнимаясь на локте и прожигая его взглядом своих невозможных глаз.

– Зачем возишься со мной? Только не надо про то, что ты мне обязана жизнью. Сама знаешь, я хочу умереть. Такое существование… как минимум, унизительно для воина.

– Гордый эсэсовец, – тихонько рассмеялась Руфь ему в шею. – Мужчина, воин – так что же ты говоришь о смерти? Недостойно воина сдаваться перед трудностями. Недостойно воина отступать, прежде чем его миссия будет выполнена. Это – недостойно. А бороться с болезнью, тем более – болезнью, которую можно победить, – более чем достойно.

– Ты говоришь мне про эту загадочную миссию уже почти год, – простонал Вольф. – И я давно не верю в это. Что касается борьбы… Опять же зачем? Обратно в СС меня не возьмут. Да я и сам не пойду.

– Мир огромен и еще не изведан тобою, – заметила ведьма, теснее прижимаясь к немцу, – ночь была холодная.

– Да. Но мне он не интересен. Все, во что я верил, оказалось фальшивкой. Мне незачем жить.

– Посмотрим… – Руфь усмехнулась, пристраивая голову поудобнее на плеча Вольфа. – Обещай мне, что проживешь хотя бы до конца войны. Если за это время мы не поборем твою болезнь, то я сама тебя прикончу, чтобы не мучался. А если ты встанешь на ноги и сможешь опять нормально двигаться, то ты попытаешься все же найти свое место. Под этим или иным солнцем.

Эсэсовец равнодушно пожал плечами.

– Обещаю. Тебе стало легче? – нарочито грубо спросил он.

– Да. Ты всегда держишь свое слово, я знаю. Теперь мне будет спокойнее.

– Тогда спи. Я тоже хочу спать.

Спустя десять минут Руфь совершенно по-детски сопела ему в плечо. А Вольфганг еще долго лежал без сна, закрыв глаза, и пытался понять, зачем он еще жив.

Это был конец одна тысяча девятьсот сорок четвертого года. А потом страшные известия повалили одно за другим. Отступление германской армии, падение Берлина, самоубийство фюрера, капитуляция и…

Нюрнбергский процесс.

К тому моменту Вольф уже вставал при помощи ведьмы и даже передвигался по дому, в котором они жили – правда, не по лестницам, и только при помощи костылей.

Первые подробности из Нюрнберга он узнал из газет, неосторожно оставленных Руфью в прихожей. Бывший обершарфюрер, прочитав несколько советских и английских статей, был в бешенстве – победители писали историю на свой лад. Нет, он не забыл Бонке и его приятелей, он прекрасно понимал к тому моменту преступность национал-социализма в том виде, в котором он существовал, но обвинять в преступлении против человечества простых солдат, которые всего лишь исполняли свой долг, сражаясь за родину? Пусть неофициально, но тем не менее. В процессе денацификации отбирать и уничтожать у женщин, потерявших на этой жуткой войне отцов, мужей, братьев и сыновей, то немногое, что напоминало о них, – все награды, на которых были эмблемы Рейха, и тем более – свастика? А избиения и массовые убийства бывших солдат Германии русскими?

– Забудь о Рейхе, – советовала Руфь. – Это прошлое, и пусть оно в прошлом и остается. У тебя давно другая жизнь.

Вольф не спорил с рациональностью ее слов. Но… как он мог забыть то, что составляло смысл его существования на протяжении почти всей жизни?

Рейх, в том виде, в котором он существовал, – преступен. И бывший эсэсовец с этим не спорил. Но он своими глазами видел, как отбирали у жившей через улицу от них фрау Эммы Железный Крест ее единственного сына – последнюю память о юном штурмовике, погибшем еще в сороковом году. Он понимал, что победи в войне Германия, – все было бы в стократ страшнее. Но неужели победители не смогли сохранить достоинство?

Изгнание немцев с территории Восточной Пруссии – разве не чрезмерная, совершенно ненужная жестокость? Казалось бы, зачем? Чем помешали людям простые жители, гражданские, никоим образом не участвовавшие в войне? Чем победители оказались лучше побежденных. Как в свое время нацисты не считали за людей евреев, терроризировали их, убивали, издевались над ними, так и победители сейчас мстили ни в чем не повинным немцам, жившим на территории Восточной Пруссии.

За Нюрнбергским процессом Вольфганг следил настолько пристально, насколько это было возможно. Он читал все газеты, выходившие в небольшом городке, в котором они с Руфью жили последние два года, и не раз отмечал небольшие статьи, в которых говорилось об очередном самосуде простых жителей над бывшими солдатами Рейха. Вольфа до глубины души возмутило то, что суд отклонил ходатайство Эриха Редера, главнокомандующего ВМФ Германии, о замене пожизненного заключения смертной казнью. А после очередной статьи, в которой от всей души обливали грязью простых солдат Рейха, отчаяние бывшего обершарфюрера вылилось в строчки:

Самым обидным для Вольфганга было то, что он все же начал поправляться до того, как закончилась война. И теперь надо было выполнять данное Руфи обещание – жить дальше.

Он жил. Так, как получалось. Владея в совершенстве несколькими языками, Вольф без особых проблем устроился на какую-то работу, куда ходил просто для того, чтобы чем-то себя занять.

Существование стало серой навязанной необходимостью. Он неоднократно проклинал Руфь за то, что она спасла его, не дала умереть в той же яме, где навсегда оборвалась вера молодого эсэсовца во все, во что он вообще верил. Но обещание было дано, и его приходилось держать. И на протяжении долгих лет Вольф его держал.

Вольфганг Эрих Шварц-Кёниг, бывший обершарфюрер СС дивизии «Totenkopf», погиб в апреле одна тысяча девятьсот сорок девятого года. Трагическая случайность – в ходе задержания особо опасного преступника кто-то из полицейских попал прямо в сердце проходившего мимо человека.

Его без шума похоронили на маленьком местном кладбище. На похоронах почти никого не было – несколько человек с работы, хозяйка дома, где Вольф жил последние годы, и прячущая лицо под капюшоном Руфь.

Когда все, пробормотав положенные слова прощания, с облегчением разошлись, ведьма осталась у свежей могилы одна.

– Не твоя это была судьба, – негромко проговорила она, извлекая из рукава пальто узкий обломок из звездчатой черной стали, заостренный с одной стороны. – До встречи, мой храбрый спаситель. До встречи, несостоявшийся Хранитель…

Воспоминания сыпались сквозь пальцы, как мелкий речной песок. Перед взглядом закрытых глаз мелькали фотоснимки с процесса, лица сослуживцев, пролетала, кружась в танце, Руфь – и снова газетные вырезки, и перекошенная физиономия Бонке, и звенели в голове детские крики…

Вольфганг вырвался из беспамятства стремительно, как из ледяной воды. Дернулся, резко сел на постели, открыл глаза…

Он изменился. Неуловимо, почти незаметно для стороннего взгляда – но очевидно для опытного человека. Чуть иное выражение лица, жесткий и слегка насмешливый взгляд, пронизанный мудростью тысячелетий, немного высокомерный изгиб тонких губ… Не было больше того эльфа-идеалиста, которого случайно подобрали воины из «Ордена Свободы».

– С возвращением, – с кривой усмешкой проговорил Дракон.