Глава 8

В Лебяжьем собралось около ста пятидесяти бандитов. И идти с нашими тремя десятками бойцов, из которых только половина – обученные красноармейцы, а остальные из отряда самообороны, было самоубийственно.

Лучше, конечно, дождаться подхода основных сил, да еще бы с пушкой, и по науке взять врага в кольцо, а потом уничтожить. Вот только времени на это у нас не было. Перебежчик с той стороны только что сообщил – весь актив, партийных и двух милиционеров, собрали в старом лабазе в центре села и намерены показательно подпалить, зажарить живьем. При народном сходе. И при живом одобрении крестьянских масс.

Так что надо было штурмовать и с этим не затягивать. Сколько нас поляжет? Ну так на то и война. Тем более когда идет она за правое дело. А правда, она ведь такая – и из огня спасет.

– Ты вперед не лезь, – напутствовал меня красный командир – высокий, молодой, перепоясанный ремнями, очень строгий. – Ты хоть и ОГПУ, но больше по бумагам специалист.

– Не бойся, – улыбнулся я. – В свое время тоже повоевать пришлось. На Гражданской.

Командир с сомнением посмотрел на меня – в свои двадцать четыре года я выгляжу куда моложе. Пришлось коротко пояснить, как попал я в двенадцать мальчишеских лет на войну, где освоил профессию полкового разведчика. А потом еще были курсы красных командиров, где я стал отличником боевой и политической. Так что военной науке слегка обучен.

– В двенадцать лет, – покачал головой красный командир.

– Тогда на возраст не смотрели, – сказал я.

– Ну, тогда сам понимаешь, какая наша наука, – командир подошел к нашей обозной телеге, взял с нее винтовку и протянул мне: – Владей.

У меня даже как-то на душе потеплело. «Мосинка», родная моя винтовка, с такой вот столько пережито. В умелых руках оружие серьезное и очень надежное. И штык еще к ней – вещь полезная. В общем, повоюем.

У самого командира оружие было редкое и весьма необычное – пистолет-пулемет Томпсона, чудо американской инженерной школы. Скорострельность – девятьсот выстрелов в минуту, можно кусты сбривать. Дисковый магазин на пятьдесят патронов. Таких бы побольше, и можно горы своротить. Видел я такой только в нашей оружейке и в единственном экземпляре. Интересно, откуда он оказался в обычной пехотной части? И еще интереснее, как он покажет себя в бою?

И вот перед нами Лебяжье – большое, зажиточное село, на множество дворов. К нему вела широкая дорога. На околице она была перекрыта баррикадами, за которыми щерились винтовками враги. Их много. Мне кажется, даже чересчур. При таком подавляющем превосходстве можно согнать их с позиции уж очень отчаянным броском и бесшабашным устрашением. Но как это сделать?

– В атаку! – не став тянуть кота за хвост, скомандовал командир. – Вперед, братцы! Бей врага!

Растянувшиеся в цепь красноармейцы рванули в атаку. А я, присев на колено, мягко выжал спусковой крючок и свалил прячущегося за перевернутой телегой мужика с охотничьим ружьем. А потом рванул следом.

Я бежал. Едва не споткнулся. Стрелял. Свистели пули. Казалось, прямо над ухом короткими очередями щелкал пистолет-пулемет Томпсона. Атака – это безжалостная лотерея. Кому-то не повезет вытащить несчастливый билет. Кому-то улыбнется счастье, и пуля пролетит мимо.

Вжик – пролетела, проклятая, чуть ли не около уха и ушла вдаль. Значит, не моя была… Бежим. Стреляем. Кричим.

Нам еще повезло, что у «освободителей» не имелось пулемета. Иначе шансов у нас не было бы. Но и без пулемета ответили нам плотным огнем. И я понял – не прорвемся. Положат на подступах.

– Отступаем! – заорал командир. Он понял то же самое и не собирался понапрасну губить своих людей.

Пришлось отходить обратно, к полосе леса, а где-то и отползать под огнем. Перед селом осталось лежать безжизненное тело красноармейца. Еще трое были ранены, и санинструктор бросился их перевязывать.

Мы залегли, чтобы не стать жертвой случайной пули. В нас постреливали, но больше для порядка.

Перевели мы дыхание, лежа на земле и разглядывая противника.

Красный командир задумчиво посмотрел в сторону деревни и сказал:

– Если сейчас не снесем, то, считай, опоздали. Убьют актив. Укрепятся еще сильнее, силу свою почувствуют. Нет, надо их немедленно атаковать.

– Да я завсегда. Коль страшна тебе атака, то ты вовсе не вояка, как говаривал мой комполка. Но вот только как? Вон у них стволов столько. А у нас потери.

– Вторая попытка. Натиск, напор и наглость города берут. Пан или пропал!

Командир огляделся на своих притихших бойцов. Неудавшаяся атака действует деморализующе. И вдруг весело, отчаянно заорал:

– Вперед, красноармейцы! Раздавим контру!

И рванул вперед как бешеный. Я устремился за ним, видя, как срываются с места красноармейцы и бойцы добровольческой дружины.

Хороший командир умеет своей энергией толкнуть вперед бойцов. Подразделение вдруг стало единым, хищным организмом, для которого главное в этой жизни – раздавить врага, впиться ему в глотку зубами. Тут уже не думаешь о себе, о пулях и боли. Ты должен идти вперед. И твоя ярость бежит впереди тебя, пригибая траву и сминая волю противника.

– Ура-а-а! – послышался старый русский клич, заставлявший цепенеть врагов земли Русской многие столетия.

И к этому «ура» добавился отчаянный треск «мистера Томпсона». Командир, отчаянно матерясь, стремительно продвигаясь вперед, щедро поливал обороняющихся, даже не особо стремясь попасть в цель. Патронов он сейчас не жалел, отбросил пустой диск, прикрепил второй.

И расчет на напор и наглость сработал. Крестьяне и есть крестьяне. Сила агрессивная, жестокая, но неорганизованная. И под новым натиском, ошарашенные треском длинных очередей, они сперва пригнулись. Потом один перекрестился и бросился прочь. Вскоре бежали и остальные.

Теперь главное не ослаблять нажима. Перво-наперво – освободить актив. А это значит – стремительно двигаться вперед по селу, где из каждого дома в тебя могли выстрелить.

Красноармейцы действовали достаточно умело, прикрывая друг друга, выцеливая сопротивляющихся. Из двухэтажного деревянного дома по нам открыли отчаянную стрельбу, заставив залечь за укрытиями нашу штурмовую группу.

– Сейчас умиротворим, – пообещал я и рванулся вперед, используя укрытия – сарайчики, дровни, заборы, ямы.

Тут уж мои навыки разведчика сыграли, и я смог подобраться к дому на нужное расстояние. А потом воспользовался моим любимым оружием – гранатой, которую я заныкал еще перед выходом на боевую задачу.

– На! – воскликнул я азартно.

Бросок получился мировой. Угодил я точнехонько в окно на втором этаже, откуда по нам лупили из нескольких стволов. Грохнуло, хлопнуло, пошел дым, что-то осыпалось, треснуло. И оставалось только, не мешкая, ворваться в дом и безжалостно добить шевелящихся. Один мужичонка, оглушенный и не понимающий, что творится, все же вовремя сообразил поднять руки и прохрипеть:

– Сдаюсь, православные! Не казните!

По ходу продвижения по селу мы разметали еще одну баррикаду из телеги и всякого деревянного мусора. Вторая штурмовая группа шла параллельно.

На сельской площади, где бунтовщики уже собрали народ на аутодафе, хватило двух выстрелов в воздух, чтобы враги побросали оружие и сдались.

Основная масса бунтовщиков все же уцелела. Бандиты не бросились грудью на пули, не стали сдаваться. Они просто попытались позорно сбежать из села неорганизованной толпой, подбадривая себя выстрелами в воздух.

Но вот только им это не помогло. С той стороны села их умело размазал подходящий отряд войск ОГПУ, у которого имелся даже пулемет. Застрекотал тот методично.

Вскоре оба наших подразделения начали основательную проверку села. Шли от хаты к хате, стреляя при малейшей опасности. Расставляли во дворах и на улице всех мужчин с поднятыми руками. По ходу выявляли боевиков с помощью освобожденных активистов, отводили негодяев в сторону, борясь с желанием расхлопать их на месте за творимые зверства.

Последним брали просторный кулацкий дом, где окопалась целая группа разбойников. Они отстреливались и сдаваться не желали.

– Выходи, – крикнул я. – Убивать не будем!

Там молчали. Потом послышался глухой мужской бас:

– На нас крови невинной нет. Мы в богопротивных казнях не участвовали! Поклянись, что по совести все будет!

– Да клянусь! – крикнул я в ответ. – Хватит уже кровь лить!

И из дома с поднятыми руками начали выходить бородатые кряжистые мужики, чем-то похожие друг на друга. Первым шел статный пожилой мужчина, смотрящий окрест себя гордо и скорбно.

– Как звать? – спросил я его.

– Пантелеймон Иванович мы. Из Агафоновых.

Ну вот и встретились. Он-то мне и нужен…

Загрузка...