Черный ворон

Глава 4

Фрэн Хантер предпочитала не использовать машину, если нужно было съездить куда-то недалеко. Она беспокоилась о глобальном потеплении и хотела внести свой вклад в борьбу с ним. У нее был велосипед с детским сиденьем для Кэсси, который она привезла с собой на пароме «Нортлинк», когда переезжала. Она гордилась тем, что путешествовала налегке, а велосипед был единственным громоздким предметом в багаже. Но в такую погоду велосипед не годился. Сегодня она укутала Кэсси в комбинезон, куртку и резиновые сапоги с зелеными лягушками и повезла ее в школу на санках. Пятое января – первый день нового учебного семестра. Когда они вышли из дома, на улице еще даже не рассвело. Фрэн знала, что миссис Генри и без того не особо ее жалует, и не хотела опаздывать. Ей не нужны были новые многозначительные взгляды и приподнятые брови, разговоры других мамочек за спиной. Кэсси и так непросто вписаться в школьный коллектив.

Фрэн снимала небольшой дом недалеко от дороги в Леруик. Он стоял рядом с суровой кирпичной часовней и выглядел скромно по сравнению с ней. В доме было три комнаты и маленькая ванная, пристроенная сзади. В основном Фрэн с Кэсси проводили время на кухне, почти не изменившейся с момента постройки дома. Печку топили углем, который привозили из города раз в месяц на грузовике. Была и электрическая плита, но Фрэн нравилось пользоваться старой печкой. Так романтично… Рядом с домом не было участка земли, хотя когда-то он составлял часть фермы. В сезон его сдавали отпускникам, и к Пасхе Фрэн нужно было решить, что делать дальше. Хозяин намекнул, что мог бы продать дом. Она уже начала считать его своим – местом, где можно жить и работать. Два мансардных окна в спальне выходили на Вороний мыс. Она могла бы превратить эту комнату в мастерскую.

В сером свете зари Кэсси болтала, а Фрэн автоматически отвечала, но мысли ее блуждали далеко.

Когда они обогнули холм у Хиллхеда, солнце уже вставало, отбрасывая длинные тени на снег, и Фрэн остановилась, чтобы полюбоваться видом. Она видела воду и мыс вдали. Она подумала, что поступила правильно, вернувшись сюда. Это лучшее место для воспитания ребенка. До этой минуты она и не осознавала, насколько сомневалась в своем решении. Она так хорошо играла роль напористой матери-одиночки и почти поверила, что такая и есть.

В свои пять лет Кэсси была такой же пробивной, как мать. Фрэн научила ее читать до школы – и миссис Генри этого тоже не одобряла. Девочка бывала шумной и своенравной, и иногда даже Фрэн, презирая себя за эту ужасную мысль, задавалась вопросом, не породила ли она чудовище.

– Было бы неплохо, если бы Кэсси иногда слушалась с первого раза, – холодно сказала миссис Генри на первом родительском собрании. – Без подробных объяснений, почему я прошу ее что-то сделать.

Фрэн, ожидавшая услышать, что ее дочь гений и радость для учителя, чувствовала себя униженной. Она скрыла разочарование, пылко выступив в защиту своей философии воспитания. «Дети должны уверенно принимать собственные решения, бросать вызов авторитетам», – сказала она. Последнее, чего она хочет, – это покорного, безвольного ребенка.

Миссис Генри внимательно слушала.

– Тяжело, наверное, одной воспитывать ребенка, – сказала она, когда Фрэн выдохлась.

Кэсси, восседающая на санках, как русская княжна, заерзала.

– Что случилось? – потребовала она ответа. – Почему мы остановились?

Внимание Фрэн привлекли контрастные цвета – сюжет для картины, но она потянула за веревку и двинулась дальше. Как и учительница, она пребывала во власти непререкаемых требований Кэсси. На вершине холма она остановилась и вскочила на санки сзади. Крепко держась за веревку, она обхватила дочь ногами, оттолкнулась от снега пятками и пустила санки вниз. Кэсси завизжала от страха и восторга. Они подпрыгивали на ледяной колее, набирая скорость. Холод и солнечный свет жгли Фрэн лицо. Она дернула за левую веревку, направляя санки в мягкий сугроб у стены школьного двора. «Ничто не сравнится с этим ощущением, – подумала она. – Лучше ничего и быть не может».

На этот раз они пришли рано. Фрэн не забыла библиотечную книгу Кэсси, ланч-бокс и сменную обувь. Она отвела дочь в раздевалку, усадила на скамейку и сняла с нее сапоги. Миссис Генри приклеивала к стене класса цифры. Она стояла на столе, но все равно не могла дотянуться. На ней были брюки из синтетики, слегка лоснящиеся, вытянутые на коленках, и вязаный кардиган с норвежским узором. Фрэн обращала внимание на одежду. После университета она работала ассистентом редактора в отделе моды женского журнала. Миссис Генри явно нуждалась в преображении.

– Вам помочь? – спросила Фрэн, боясь отказа.

Она справлялась с фотографами, которые могли довести до слез умудренных опытом мужчин, но миссис Генри заставляла ее чувствовать себя нервной шестилеткой. Обычно Фрэн приходила в школу прямо перед звонком, когда учительница находилась в окружении родителей и, казалось, со всеми была на короткой ноге.

Миссис Генри удивленно обернулась, увидев ее.

– Не откажусь. Кэсси, садись на ковер, выбери книгу и жди остальных.

Совершенно необъяснимо, но Кэсси послушалась беспрекословно.

Таща санки обратно в гору, Фрэн говорила себе, что радоваться этому глупо. Разве это достижение? Она же не сторонница зубрежки, ради всего святого! Если бы они остались на юге, она отдала бы Кэсси в вальдорфскую школу. А теперь она на седьмом небе оттого, что приклеила к стене класса таблицу умножения на два. И Маргарет Генри улыбнулась ей и назвала по имени.

Старика из Хиллхеда не было видно. Иногда, когда они проходили мимо, он выглядывал поздороваться. Он редко говорил. Обычно просто махал, а однажды сунул Кэсси конфету. Фрэн не любила, когда дочь ест сладкое, – пустые калории и кариес, – но старик выглядел таким застенчивым и довольным, что она поблагодарила его. Кэсси тут же засунула слегка пыльную полосатую конфету в рот, зная, что мать не станет останавливать ее при старике, а потом вряд ли заставит выплюнуть угощение.

Фрэн снова остановилась, чтобы взглянуть на воду, в надежде воссоздать образ, увиденный по дороге в школу. Ее привлекли цвета. Обычно оттенки островов приглушены, смягчены туманом: оливково-зеленые, грязно-коричневые, морской серый. Но в ярком утреннем свете картина была резкой и насыщенной. Кипенная белизна снега. Три силуэта. Вороны. На картине они были бы угловатыми, почти как у кубистов. Грубо вытесанные из твердого черного дерева птицы. И затем всплеск цвета: красный, отражение алого шара солнца.

Она оставила санки на обочине и пошла через поле, чтобы рассмотреть сцену поближе. Из-за снега калитка не поддавалась, и Фрэн перелезла через нее. Каменная стена разделяла поле пополам, но в некоторых местах обвалилась, оставив проход, достаточный для трактора. По мере приближения перспектива менялась, но это не смущало Фрэн. Картина уже запечатлелась в ее сознании. Она ожидала, что вороны улетят, и даже надеялась увидеть их в полете. Вид парящих птиц с клиновидными хвостами, помогающими балансировать в воздухе, помог бы точнее изобразить их на земле.

Она была так сосредоточена, а все вокруг казалось настолько нереальным – ослепляющий свет, вызывающий головокружение, – что подошла почти вплотную, прежде чем осознала, на что смотрит. До этого момента перед ней были лишь формы и цвета. Затем ярко-красное превратилось в шарф. Серое пальто и белая кожа сливались со снегом, который здесь был не таким чистым. Вороны клевали лицо девушки. Один глаз уже исчез.

Фрэн узнала девушку даже в таком изуродованном виде. Птицы ненадолго вспорхнули, когда она приблизилась, но, стоило Фрэн замереть, сразу вернулись. Внезапно она закричала так громко, что почувствовала напряжение в горле и захлопала в ладоши, чтобы спугнуть птиц. Но не могла сдвинуться с места.

На снегу лежала Кэтрин Росс. Ее шею плотно обвивал красный шарф, а бахрома растекалась по снегу, как кровь.