Чертова баба

Глава 6

Теперь, когда миссия Светловой потерпела полное фиаско и попытка выудить из Марии Иннокентьевны то, что та, возможно, пыталась скрыть, обернулась ничем, можно было с чистой совестью превратиться в обыкновенного туриста.

Беда только, что Светлова действительно все-таки здорово обгорела.

Забыла, отправляясь в путешествие с Дорис, крем… И вот печальный результат.

Такое солнце — только чуть без крема! — и плечи красные, как у вареного рака, а нос… Как идти теперь на пляж?

Аня поморщилась и вспомнила свой разговор с Погребижской про аптеку.

Светлова добралась до Старого города, но прежде чем войти в аптеку, посидела немного в прелестном внутреннем дворике францисканского монастыря, любуясь тем, как солнечный свет пронизывал розовые цветы бегоний…

Эта монастырская аптека, как говорили, действительно была одной из самых старинных в Европе. Третьей или даже второй — по древности. А аптекари в старину, как и врачи, пользовались всеобщим уважением и были самой высокооплачиваемой и почетной профессией. Один лишь минус был у этого занятия — во время чумы нельзя было покидать город. А ведь эпидемия была в средневековом городе частой гостьей… И рецепт спасения был единственный: «Беги из города как можно быстрее и как можно дальше, а возвращайся как можно позже!»

Вообще, чего только не бывало в Дубровнике — чума, землетрясения…

Вот этот монастырь, говорят, был отстроен после страшного, разрушительного землетрясения заново. Правда, сохранилась и самая древняя, готическая его часть — уцелела во время землетрясения;

Но туда монахини туристов не пускают. Говорят, там потайные ходы и двери, которые только им одним и известны.

Поразмышляв обо всем этом, Светлова не торопясь направилась в знаменитую аптеку. Кое-как подбирая английские слова, Анна попробовала объяснить монашенке в черном платье с накрахмаленной, жесткой белой косынкой на голове, — что ей нужно.

Та покивала и ушла. Светлова, в общем, так и не поняла, достиг ли цели ее английский.

Наконец, монахиня вернулась — та или, может, уже другая? Одинаковая одежда удивительно обезличивала этих женщин, делая их похожими друг на друга.

Монахиня поставила на прилавок красивую, под старину, словно из музея — часть аптеки действительно была музеем! — фарфоровую баночку, Светлова, ахнув, расплатилась… Ничего себе цены для парфюма «с огородика» — как самая дорогая косметика.

В это время заиграл на флейте уличный музыкант. И очень красиво…

Светлова оглянулась — посмотреть на него в раскрытые настежь на улицу двери аптеки. Потом Аня взяла баночку крема с прилавка и положила ее в сумку.

Показалось ей или нет, что, когда она оборачивалась, за аптекарским прилавком промелькнула еще одна женщина — в черном платье и белой косынке?

Этот маленький каменистый пляжик Светлова обнаружила накануне. Очень живописный. Только спускаться к нему надо по довольно крутой тропинке. При попытке спуститься выяснилось даже, что очень крутой! И все-таки Анна попробовала это сделать. И поскользнулась… Какой-то коварный камешек вырвался из-под ноги и покатился вниз. Светлова не удержалась — и следом.

Пляжная сумка съехала с плеча, упала на землю и тоже покатилась вниз, обгоняя Светлову. А «молния» на сумке — вот напасть — вдобавок оказалась не застегнута.

Сумку Светлова не догнала — она упала где-то внизу, перевернувшись и зацепившись за ветку колючего кустарника.

Все, что могло, высыпалось и покатилось дальше.

Светлова, ахая, смотрела, как скачет, прыгая по камням, ее баночка с волшебным кремом.

Все-таки Анна ее нашла — баночка закатилась в траву.

Бесполезно — можно было и не искать…

Баночка с кремом раскололась — содержимое оказалось на траве.

Светлова, наклонившись, с некоторым изумлением, наблюдала, как зеленая трава, на которую вытек крем, чернеет и вроде бы даже чуточку дымится.

Елки-палки… ничего себе снадобье! Может, эту аптеку основала Мария Медичи или кто-нибудь из ее самых способных учениц?

Может, и хорошо, что Анна все-таки так и не намазалась этим чересчур волшебным кремом? А то бы загорела дочерна, прямо как эта несчастная травка…

Впрочем, может быть, это не крем виноват, подумала Светлова, а трава была какая-то ядовитая? Вроде ежа морского… Крем на нее попал — началась химическая реакция.

В общем, хорошо, что эта «реакции» не началась у нее на физиономии, рассудила Светлова.

Вот так вот — пользоваться незнакомой косметикой!

На следующий день Анна опять решила встать пораньше, но теперь уже не для того чтобы следить за дамами, а чтобы выполнить свой прямой туристский долг. Дни стояли жаркие, а она еще не побывала на знаменитой крепостной стене, окружавшей Дубровник. Так Анна и объяснила девушке с «ресепшен», попросив разбудить ее в семь тридцать.

Великолепный город окружала высокая крепостная стена. За два доллара туристам разрешалось на нее забраться и обойти по ней весь город, любуясь им сверху. В некоторых местах ширина сооружения достигала шести метров — пошире многих улиц этого города, а высота — не менее двадцати пяти.

Когда-то уцелевшие жители римского города Эпидавр, разрушенного варварами, перебрались на скалу, где стоит теперь нынешний Дубровник.

Сколько труда, искусства, таланта и постоянных усилий интеллекта нужно было, чтобы на каменном пятачке создать республику, процветавшую полтора тысячелетия — с мощным флотом и несметными сокровищами, позволявшими откупаться от врагов и завоевателей, да еще и приобретать новые земли. Никаких войн — только деньги, ум и искусство дипломатии, ну и торжество демократии. Верховного правителя — князя — выбирали всего на месяц. Бедняга даже, наверное, не успевал разобраться, как открываются потайные ящички секретера в кабинете княжеского дворца, который каждый месяц переходил в новые руки.

Никому никаких особых привилегий, никакого особого почета. Самому прославившемуся за особые заслуги перед республикой сенатору — долго думали! — но все-таки, кряхтя и сомневаясь: а не будет ли это в ущерб демократии? — поставили памятную доску. Лет через тридцать после его смерти… Памятную доску с совершенно удивительной надписью: «Исключительно умному сенатору!» Светлова подумала: если на ее родине когда-нибудь найдется государственный деятель, которому можно будет поставить такую мемориальную доску — родина наконец сможет вздохнуть с облегчением.

И вот этот удивительный город и можно было как на ладони рассмотреть, гуляя по крепостной стене.

Однако на ночь стену вокруг Старого города «закрывали». А билеты для посещения начинали продавать в девять утра.

За десять минут до открытия Светлова уже стояла у чугунных, решетчатых и запертых на замок ворот, за которыми начиналась лестница, ведущая вверх, на крепостную стену.

Ровно в девять прибежал запыхавшийся старичок и с почти детским школьным вздохом облегчения — «не опоздал!» — отомкнул тяжелые ворота и продал Ане первый билет.

По утреннему холодку Светлова забралась на крепостную стену.

Кроме нее — никого.

Что и говорить, решение встать пораньше было не самым глупым: и прохладно, и не тесно. Днем-то по стене ходили вереницей целые толпы туристов.

Светлова огляделась, замирая от непривычной высоты — все-таки это ни мало ни много высота многоэтажного дом. Вид, как говорится, с птичьего полета.

И идешь себе по узкой каменной дорожке, как какой-нибудь средневековый дозорный: слева оранжевая черепица крыш и узкие — словно торт нарезан — щели каменных улиц. Справа бездна — море до горизонта.

Голова кружится, как подумаешь о том, чтобы посмотреть вниз!

Но все, что опасно, как раз и притягивает…

Светлова огляделась. Стена — и далеко впереди, и, насколько хватало взгляда, позади была еще по-утреннему пустынна. Никаких, кроме Светловой, посетителей. И Анна решилась: присела боком на край стены и заглянула вниз…

Но не тут-то было… Крепость была чудом фортификационного искусства — в расчете, очевидно, на самые жестокие приступы стена в этом месте была построена под отрицательным углом! Для того чтобы увидеть, что там у ее подножия, Светловой понадобилось совершенно перевеситься вниз, перегнуться и даже на секунду лишиться точки опоры — оторвать ноги от каменной поверхности.

Далеко внизу плескалось море, а на крошечной полоске выступающей суши виднелся навесик, сплетенный из тростника и украшенный вывеской «Cool drinks».

Поскольку сверху со стены вниз имели обыкновение выглядывать любознательные туристы, предприимчивые владельцы питейных заведений украшали такими вывесками свои крыши, в надежде, что, побродив по стене, они спустятся и заглянут к ним.

Кроме того, уже вполне справившаяся с головокружением Светлова с внешней стороны стены на расстоянии сантиметров тридцати от края обнаружила вмурованное в камень здоровенное чугунное кольцо. Кто его знает, с какой целью и сколько столетий назад это было сделано? Нравы здесь, в старину, в общем-то, царили жестокие: может, вывешивали на этом кольце провинившихся граждан республики? Поболтаться над бездной и подумать о своем поведении?

Предположение не казалось таким уж невозможным… Во всяком случае, доподлинно — из путеводителей! — было известно, что тех, кого здешние власти не могли официально приговорить к смертной казни, заточали в подвалы, которые затапливало во время прилива. А приливы тут были такой силы, что море узника вытягивало сквозь решетку, вымывало, и наутро обычно камера оказывалась пустой.

Кроме того, в городе до сих пор существовал столб, к которому когда-то привязывали обвиненных в коррупции и взятках чиновников, а вокруг этого столба на осле задом-наперед возили обнаженных блудниц. Ну что тут скажешь — одно слово — средневековье!

Светлова задумалась, заглядевшись на синюю бескрайнюю бездну.

«Сейчас достаточно не то что толчка — хватило бы и дуновения ветерка…» — очень не к месту вдруг подумала Анна, глядя вниз на бьющие в берег морские волны.

И — о, ужас, в это самое время чья-то рука — у Светловой не было ни малейшего сомнения, что это была именно рука человека, а не какого-нибудь призрака из здешних темниц, и уж тем более не рука провидения! — жестко и грубо толкнула ее вниз.

Тот, кто это сделал, не учел только того, что Анна, панически боявшаяся высоты, была с ней на «вы». Поэтому, чувствуя себя неуютно над морской бездной, Анна, заглядывая вниз, довольно крепко вцепилась в то самое чугунное кольцо, вмурованное с внешней стороны стены.

Теперь на этом самом кольце, уцепившись, что было сил, Светлова и болталась.

Внизу на расстоянии двадцати пяти метров — высота многоэтажного дома — по-прежнему равнодушно плескалось море, и призывно сверкала яркими буквами вывеска «Cool drinks». Несмотря на незавидное свое положение, Светлова успела подумать, что если не удержится и сорвется, то будет первым посетителем, явившимся за прохладительными напитками в это заведение, проломив задницей тростниковую крышу. Способ довольно необычный, а главное неповторимый — особенно для того, кто таким образом явился.

Она продолжала висеть, уцепившись за кольцо, и лихорадочно осматривала поверхность стены в поисках малейшего выступа. Наконец что-то похожее обнаружилось: один камень в кладке немного выдавался вперед…

Убедившись, что кольцо держится крепко и не собирается выламываться, Анна осторожно подтянулась и поставила ногу на этот крошечный каменный выступ.

Жуть, как ей не хотелось высовываться! Если тот, кто помог ей оказаться над бездной, все еще рядом, то выкарабкаться он ей не даст… Но и болтаться далее над морем на высоте двадцати пяти метров не имело никакого смысла.

Светлова наконец решилась и, еще подтянувшись, ухватилась за край стены.

На площадке никого не было. Окрыленная этим открытием, Светлова выкарабкалась наконец на ровную поверхность.

Более всего ей хотелось догнать этого «шутника», того, кто ее толкнул — и…

Но куда он исчез?

Направо и налево простиралась безлюдная стена. Ни одного человека!

Никого.

Светлова поглядела вниз с другой, внутренней стороны крепостной стены — туда, где тянулись бесконечные, покрытые оранжевой черепицей городские крыши.

Кроме монахини, которая что-то вышивала, сидя под окошком дома, располагавшего как раз под самой стеной — в общем, обычная для города картинка, — никого!

И Светловой стало как-то уж совсем не по себе. А не погорячилась ли она, так уверенно посчитав, что рука была именно человеческой! Конечно, непонятно, куда тот, кто ее толкнул, исчез…

Но и другой вопрос был не менее актуален: а откуда он появился? И вообще, «он», «она» или «оно» это было? Вот что не давало теперь покоя Светловой.

Ведь она прекрасно помнила, что крепостная стена, насколько хватало взгляда, была пустой накануне того, не самого удачного в ее жизни мгновения, когда она решила заглянуть в морскую бездну.

Между тем на стене уже появились первые посетители. Какие-то немецкие супружеские парочки, свеженькие после завтрака с обильным «шведским столом» и утреннего купания, с любопытством оглядывали взмыленную от переживаний и несколько подрастрепавшуюся после висения над бездной Светлову, которая металась по стене взад и вперед, исследуя ее поверхность.

Теперь, при ближайшем рассмотрении выяснилось, например, что вниз, в сторону города, со стены вели какие-то лесенки… И виднелись какие-то таинственные дверцы и ходы. Правда, все они, как показалось Анне, были крепко заперты или даже замурованы. Светлова припомнила вдруг историю, рассказанную Дорис — про суровые обычаи старинного Дубровника. А обычаи эти, и правда, были суровы… Например, чтобы не дробить наследство, приданое полагалось только старшей дочери, остальные должны были идти в монастырь.

Однако и женщины Дубровника, видно, были не лыком шиты. Сохранилась запись в старинной монастырской книге, посвященная некоей Изольде, которая «подожгла монастырь и в наказание была навеки замурована». Ей подавали еду через специальное оконце, из ее темницы нельзя было выйти.

Правда, очевидно, существовал все-таки некий потайной ход — для священника, обязанного принять исповедь. И однажды Изольда все-таки исчезла из своей темницы, потому что…

Да! Если можно войти, значит, можно и выйти!

«Если можно войти, значит, можно и выйти», — повторила вслух Светлова, не обращая внимания на изумленные немецкие супружеские парочки.

Поразмыслив о том, что с ней случилось в последние дни, Аня пришла к выводу, что ее приключения начались, по всей видимости, с грота… Точней, с того момента, когда, пугая купающихся, мимо катера Дорис промчалась на огромной скорости неизвестная моторная лодка.

Особенно почему-то Светлову среди этих воспоминаний цеплял взгляд самой Дорис — взгляд, исполненный неподдельной тревоги…

Почему, собственно, Светлова решила, что лодка была неизвестная? Может быть, как раз Дорис, судя по ее взгляду, эта лодка была все-таки известна?

Светлова застала Дорис в порту. Они с мужем загружали в катер провизию для очередной поездки.

— Мне не с кем посоветоваться, — призналась ей Анна. — И я просто не понимаю, что происходит. Но совершенно очевидно, что меня кто-то преследует.

И Светлова рассказала о своих приключениях.

— Ведь такие совпадения не могут быть случайностью? — заметила Анна. — Как вы думаете, мне стоит обратиться в полицию?

Дорис с мужем как-то странно, как показалось Ане, обменялись взглядами.

— Вы что-то знаете? — спросила у Дорис Аня.

— Беги как можно быстрее и как можно дальше, а возвращайся как можно позже… — пробормотала Дорис.

«Вот и отдохнула… — подумала Светлова. — Видно, что-то происходит, подобное чуме. А от нее есть только один рецепт спасения. Его изобрели еще предки Дорис, ведь этот город не однажды переживал нашествия чумы…»

— Значит, вы советуете мне срочно уезжать? — спросила Анна.

— Подождите… — наконец сказала Дорис, — если ничего не изменится, то тогда… — Она замолчала.

— Что — тогда?

— Тогда идите в полицию.

Светлова пила кофе на террасе своего отеля. — Можно?

Вопрос прозвучал по-русски, но у мужчины, который обратился с ним к Светловой, был очень сильный акцент.

Аня удивленно подняла голову. Вокруг было полно пустующих столиков.

Седоватый пожилой господин выглядел на редкость благообразно для подобного рода знакомств, да и не принято было здесь напрашиваться в собеседники.

Пауза затянулась.

— Мне очень надо с вами поговорить! — объяснил на ломаном русском свою просьбу пожилой господин.

— Со мной? — искренне удивилась Светлова.

— То, что я вам скажу, возможно, покажется вам несколько необычным. Но я очень прошу меня выслушать.

— Я постараюсь.

— Меня зовут Ганс Хензен. Профессор Хензен, с вашего позволения.

— Анна.

— Так вот, Анна, я специалист в области… — Пожилой господин на секунду-другую запнулся. — Впрочем, не будем забегать вперед. Это .может затруднить наше общение. Начнем издалека… Вы ведь русская, как мне объяснили?

— Да, — не стала отпираться Светлова.

— К счастью, я неплохо говорю по-русски… Так что нам нетрудно будет понять друг друга, если вы, конечно, сделаете некоторое усилие и захотите меня понять.

В полном недоумении — какого еще усилия от нее ждут? — Светлова смотрела на неожиданного посетителя.

— Как вы думаете, Анна, что на этом свете может быть хуже смерти?

— Я должна отвечать на этот вопрос? — недоуменно уточнила Светлова.

— Я вас прошу это сделать.

— Ну… — Светлова задумалась. — Если серьезно, то, наверное, потеря рассудка. Это мне кажется, еще хуже. Как написал поэт: «Не дай мне бог. сойти с ума, уж лучше посох и сума…»

— Представьте, большинство людей солидарны с вами… Теперь представьте, что должна испытывать семья, узнав о том, что близкий человек болен шизофренией.

— Ужас.

— Верно, это самый настоящий ужас. Я не видел семей, которым удалось бы это пережить. Они распадаются. Итог один — рядом с больным остается обычно мать. Мучительное, полное сознания собственной отверженности существование. А между тем я, как специалист, теперь пришло время признаться вам в этом, могу с полной уверенностью утверждать, что это заболевание прекрасно поддается излечению.

— Вот уж не думала…

— Конечно, вы не думали. Потому что ни одна из человеческих болезней не окружена такой завесой предрассудков и заблуждений. Шизофрения воспринимается обывателем как клеймо, проклятие.

— Возможно, — согласилась Светлова.

— А между тем основная идея современной психиатрии заключается в том, что шизофрения есть болезнь, отлично поддающаяся излечению. Но!

— Да-да… в чем тогда загвоздка? — поинтересовалась Светлова.

— Видите ли… Традиционная репрессивная психиатрия, которая изолирует больного в классическое закрытое учреждение, не в состоянии излечить это сложное заболевание.

— А что же тогда с ним делать? — простодушно удивилась Светлова.

— Поймите, только лечение больного, находящегося «в общине», способно принести эффект, способно возвратить его к нормальной жизни.

— В общине — это как?

— Это значит, что он должен проходить курс лечения не в закрытом учреждении, а находясь в обычной обстановке.

— Но разве это не опасно для… для?.. — Светлова запнулась.

— Для нормальных людей, хотите вы сказать? Для тех, кто его окружает?

— Да!

— Видите ли, на наш взгляд, общество здоровых обязано переносить те опасности и нагрузки, которые связаны с близким соседством больного. Безусловно и то — вы правы, — что новая психиатрия не в состоянии обеспечить потребности общества в безопасности и защите от этих нагрузок, как это делала классическая изолирующая психиатрия… Что делать!

— То есть, как это «что делать»? — возмутилась Аня:

— Вы хотите сказать, что нормальные люди обязаны рисковать из-за «близкого соседства больного»?

— Да! Представьте на минуту, на одну только минуту, ту женщину… ту мать, о которой я вам уже говорил, и врача, который сознает, что есть серьезная возможность вернуть ее сына к нормальной жизни. Разве не является первейшей обязанностью этого врача реализовать эту возможность? Избавить женщину от мрака безнадежности, непосильной тяжести, которую она обречена влачить до конца дней?

— Да, да… — смущенно пробормотала уличенная в жестокосердии Светлова.

— Конечно, такие истории, как с Джеймсом Брауном, способны направить общественное мнение в нежелательное русло…

— А что это за история с Джеймсом Брауном?

— Джеймс Браун — один английский юноша. Он с детства интересовался ядами: изучал их, коллекционировал, и…

— И?

— Ну, в общем, вся его семья погибла.

— А большая была семья?

— Не маленькая, — вздохнул профессор Хензен, — сестра, тетя, мать, отчим…

— То есть этот Джеймс пробовал, как действуют его яды на родных и близких?

— Да. Он был признан невменяемым и помещен в лечебницу.

— И все?

— Нет, он вылечился.

— Ах, вот что… Значит, будет продолжение?

— Он вылечился, вышел из лечебницы и устроился работать в фирму по продаже канцелярских товаров.

— А эти люди, которые продавали канцелярские товары, они хоть знали, кого берут на работу?

— Им сообщили, что он лечился девять лет в соответствующем медицинском учреждении и признан абсолютно здоровым.

— Но не сообщили о его увлечении ядами и о том, как погибла его семья.

Верно?

— Верно…

— И что же дальше?

— Ну, видите ли, бывают накладки в нашей работе…

— Например?

— Например, никто из медперсонала не обратил внимания на фразу, которую Джеймс произнес, выходя из лечебницы…

— Что за фраза?

— «Я отравлю по одному человеку за каждый год, проведенный здесь!»

— Понятно… И сколько же сотрудников этой фирмы погибло? Девятеро?

— Нет… шесть. Полиция спохватилась раньше.

— Но это же… страшно! Если не сказать ужасно, — заметила Светлова. — И, по меньшей мере, странно при этом выглядит поведение врачей.

— Поймите, Анна, это странно только для обывателя, не вникающего в суть профессиональной проблемы, — терпеливо принялся объяснять Ганс Хензен. — Врач всегда на стороне пациента. Общество, увы, не поднялось еще до того уровня сознательности, чтобы добровольно принимать в свои ряды больных ради их выздоровления. Поэтому нам остается лгать, лгать и лгать, во имя излечения, во имя того шанса на выздоровление, который дает нашим больным современная медицина.

— Неужели вы оправдываете врачей, которые выпустили этого Джеймса Брауна на свободу?

— Сознаюсь, — вздохнул профессор Хензен, — нынешняя «открытая» психиатрия, принимающая во внимание права больных на личную свободу, снисходительно относится к неприятным случайностям.

— Значит, этот малый, который отравил столько людей, — «неприятная случайность»? — возмущенно поинтересовалась Светлова.

— Как ни тяжело будет вам это услышать — да.. К тому же такие случаи, как с Джеймсом Брауном, действительно большая редкость. Исключение! Обычно наши больные опасны только для самих себя, ну и…

— Ну и?

— Для самых близких, с которыми обычно связаны их болезненные подозрения, мании. Они редко реагируют агрессивно на посторонних.

— Вот как?

— Конечно, надо тем не менее признать, что насилие и угроза со стороны психически больных возникают все-таки значительно чаще, чем вообще в среде обычного населения.

— Все-таки почаще? Это вы признаете?

— Признаю… Глупо было бы отрицать! — грустно усмехнулся профессор Хензен. — Но отнюдь не чаще, чем, скажем, опасность, исходящая от других социальных групп.

— Вот как?

— Ну, скажем, безработные молодые люди не менее опасны. Впрочем, так же, как и лица, злоупотребляющие алкоголем, или мужчины третьего десятилетия жизни… Что же, прикажете тогда, на основании этой статистики, всех мужчин от двадцати до тридцати лет заключить под стражу?

— Ну, хорошо, не буду с вами спорить, я ведь не специалист. Однако я не совсем понимаю, какое все это имеет отношение ко мне?

Некоторое время профессор Хензен только испытующе смотрел на Светлову.

И вдруг Анна изумленно ахнула:

— То есть… — Она схватилась за голову. — То есть, вы хотите сказать, что нападения, которым я подверглась, это… дело рук вашего пациента, которого вы, по-видимому, где-то тут поблизости излечиваете в «обществе здоровых»?

Профессор Хензен молча кивнул.

— Но откуда вы узнали о том, что со мной случилось?

— Мне рассказала о ваших… м-мм… проблемах Дорис.

— Дорис?

— Да. Она и ее муж оказывают нам кое-какие услуги… Дело в том, что мы снимаем апартаменты на острове и поэтому часто пользуемся ее катером. Она в курсе того, кто я, а главное — кто мой пациент.

— И вы сознательно подвергаете жизнь окружающих опасности? — снова возмутилась Светлова.

— А вы представьте, Анна, что женщина, о которой я вам говорил, — это ваша сестра или близкий, очень близкий друг. А вы врач, понимающий, что есть шанс ей помочь. Как бы вы лично поступили? В такой приблизительно ситуации, — профессор вздохнул, — оказался и я.

— Кто такая Клара?

Аня вспомнила человека в бейсболке, который так неожиданно появился тогда возле пляжа нудистов и, честно признаться, напугал ее. Как теперь выяснилось, не зря… Теперь-то стало понятно, кто это был.

— Клара — это жена моего пациента, — объяснил Хензен.

— А что случилось с этой Кларой?

— Она… Погибла.

— Насколько я понимаю, не без помощи вашего пациента? — уточнила Светлова. Профессор печально кивнул:

— Он скинул ее со скалы, когда они путешествовали по Ирландии и прогуливались в окрестностях Лимерика. Там, знаете ли, такие удивительные скалы на побережье Атлантического океана…

— Догадываюсь… — пробормотала Светлова.

— Но теперь он идет на поправку-это очевидно.

— Неужели? Вот уж не подумала бы!

— Да, увы, отчасти вы, Анна, правы… Я недоглядел, и случился срыв.

Возврат, рецидив… Это естественно. Это случается иногда, в ходе течения болезни.

— Неужели все это и впрямь так «естественно», как вы говорите? — искренне усомнилась Аня.

— Анна, — взмолился Хензен. — Если вы обратитесь в полицию, то все лечение пойдет насмарку — вы сделаете несчастными многих людей!

«Однако, возможно, при этом я сделаю счастливой какую-нибудь женщину, которую этот пациент еще только собирается скинуть со скалы!» — подумала про себя Светлова, но не стала вступать в дискуссию с просвещенным профессором.

— А не случится ли так, — все-таки решила поинтересоваться она, — что однажды…

— Уверяю вас: ничего подобного больше не произойдет!

— Точно ли?

— То, что случилось с вами, — просто трагическое совпадение, случайность! Вы внешне напомнили ему его жену. Понимаете, вы с ней оказались удивительно похожи. Кроме того, когда он вас в первый раз увидел, вы находились неподалеку от…

— Пляжа нудистов?

— Да, и это оживило его подозрения, связанные с Кларой… Он считает ее, видите ли, дурной женщиной — развратной, скверной. Женщиной, которая хочет опорочить его доброе имя. Подозревает в изменах и разврате. Он потому и убил ее, что хотел «избавить от скверны».

— Радикальный способ, ничего не скажешь… — вздохнула Светлова. — А сейчас — он. Что же — уже не помнит, что скинул ее со скалы?

— В общем, да. Не помнит. Это стерлось в его памяти. Сейчас вы для него Клара. Он воспринимает вас как дурную женщину, которую…

— Поняла, поняла… надо «избавить от скверны»

— Верно. Отсюда и эти нападения.

— А насчет этой Клары… Это все было правдой?

— Нет. Она была совершенно приличной, порядочной женщиной.

— Но…

— Это и есть шизофрения. Маниакальные, ни на чем не основанные подозрения…

— Просто ужас! Значит, я теперь Клара, которую надо «избавить от скверны»?! Чудненько!

— Да-да, конечно, я понимаю ваш страх и возмущение, дорогая Анна, — вздохнул профессор Хензен. — Даже мы, врачи, не отрицаем, что прежняя изолирующая психиатрия была более эффективной… В том смысле, что лучше охраняла обывателя. Но…

— Чудненько, чудненько, — опять пробормотала Светлова, почти с содроганием вспоминая волну, закрывающую выход из грота, и человека «без лица», несущегося в лодке на бешеной скорости. Лично ее, — подумала про себя Светлова", прежняя «изолирующая психиатрия» вполне бы устроила!

— Но, повторяю, — настойчиво заметил профессор Хензен, — общество здоровых обязано переносить те опасности и нагрузки, которые связаны с близким соседством больного.

— Значит, я просто-напросто «несу нагрузку»? — довольно кисло заметила Светлова. — Во имя торжества идей новой «открытой психиатрии»! Ну что ж…

Можно сказать, вы меня успокоили. Одно дело: погибнуть ни за что, просто так, ни за понюшку табаку… И совсем другое: отправиться на тот свет ради победы прогрессивных научных взглядов профессора Хензена на лечение шизофрении! Мерси, профессор!

— Анна! — перебил ее Ганс Хензен. — Что вы все-таки решили?

— Решила?

— Да… насчет полиции? — осторожно поинтересовался профессор Хензен.

— Я должна подумать.

— Ну что ж… Более убедительных аргументов у меня нет. Думайте. И прощайте. Я должен возвращаться.

— Я провожу вас, — предложила Светлова.

— Не откажусь.

Анна проводила профессора до пристани, где покачивалась его лодка, до боли, кстати сказать, напоминавшая ту, что проплывала тогда мимо грота, чуть не утопив там ее.

Вы к себе? — осведомилась она.

— Да. На остров…

— Святого Андрея?

— Верно.

— А он?

— Он ждет меня там.

Некоторое время Светлова еще смотрела вслед лодке профессора Хензена, удаляющейся в направлении одинокого, затерянного в море островка, на котором находился его безумный пациент. Довольно необычно населенного островка.

Перечень его обитателей напоминал список действующих лиц в театре абсурда:

Смотритель маяка, Сумасшедший и Профессор.

Жизнь вообще странно устроена — с чем только не приходится мириться: например, с тем, что тебя чуть не отправили на тот свет!

"Ладно… Пусть как хотят. Как знают! Все равно скоро улетать в Москву.

Обойдусь без полиции", — решила Анна.

Опустив плечи, Светлова шла к отелю по дорожке, усаженной цветущими олеандрами. И эту цветущую дорожку ей неожиданно заступила женская фигура в длинном платье. Погребижская! Собственной персоной…

— Добрый вечер.

— А он добрый? — Светлова пожала плечами.

— Да ладно вам тоску нагонять! Молодая еще предаваться таким настроениям. Не знаю, что у вас там случилось, но взбодритесь, голубушка. Хочу вам кое-что сообщить.

— Вот как?

— В общем, мне не хочется больше темнить, неожиданно призналась Погребижская, — вы угадали. То интервью с Максимом Селиверстовым действительно состоялось.

— Почему вы решили сейчас мне это сказать?

— Наверное… пожалела вас. У вас такой вид.

— Какой?

— Как будто вы ищете гвоздик.

— Гвоздик?

— Ну да, чтобы накинуть на него веревку и повеситься.

«Ну и юмор! Чисто писательский, наверное», — мельком подумала Светлова, передернув плечами.

— Пожалуйста, Мария Иннокентьевна, — попросила она. — Припомните, не упоминал ли Селиверстов при вас каких-то фамилий?

— Фамилий? — задумалась Погребижская. — Что-то было… Знаете, как у Гончарова… Кажется, Адуев!

— Может, Федуев?

— Пожалуй, вы опять правы, именно Федуев. Молодой человек признался мне, что ему не хватает профессионального роста, продвижения, и это задание, полученное в редакции и связанное с Федуевым, — шанс попробовать новое. Шанс продвинуться.

— И что же, именно в такой связи он упоминал имя Федуева?

— Ну, да, именно так… В этой связи. Насколько я помню, Селиверстов в конце беседы стал посматривать на часы и сказал: я тороплюсь.

— Спасибо, Мария Иннокентьевна…

— Только у меня к вам тоже просьба, — придержала Анну на прощанье за руку Погребижская.

— Слушаю?

— Вы Лидочке не проговоритесь, что я вам все это рассказала.

— А что, Лидия Евгеньевна против того, чтобы вы помогали расследованию? Возражает?

— Еще бы! Категорически! Она не хочет, чтобы я лезла в это дело.

Погребижскую Светлова видела в Дубровнике еще лишь однажды — правда, при весьма неожиданных, если не сказать, пикантных обстоятельствах.

Прогуливаясь накануне дня отъезда по вечернему городу, Аня вдруг издалека углядела Марию Иннокентьевну и приветственно помахала ей рукой.

Но ей не ответили: очевидно, Погребижская ее не заметила.

А далее Светлова с некоторым изумлением наблюдала, как к Марии Иннокентьевне подошел красивый молодой мужчина и принялся о чем-то оживленно с ней толковать. И это, вне всякого сомнения, было самое настоящее ухаживание.

Более того… Светлова, как говорят в таких случаях завзятые сплетники, «своими собственными глазами» видела, как они потом, после недолгой беседы, удалялись по узкой улице Дубровника куда-то в сгущающиеся сумерки. И бархатная романтическая адриатическая ночь укутывала их все больше и больше, скрывая от глаз всяких дотошных сыщиков и просто любопытных.

«Ну, в общем, что ж… — подумала Светлова. — Пенсионерка-то она пенсионерка… Ну а если взглянуть на нее глазами мужчины? Синие очи, идеально правильный профиль, темные без седины волосы, еще очень стройная, легкая в движениях… А Малякин-то, похоже, прав, и этого уличного ловеласа можно понять!»

Марио Безич, мелкий предприниматель, крутился, как мог. «Летний бизнес»

— летом в Дубровнике, «зимний бизнес» — зимой в Загребе. Маленькая пиццерия в Дубровнике за один сезон приносила хороший доход, как, впрочем, и все в этом благословенном городе. Но курортные сезоны здесь не слишком длинные, и надо было крутиться вовсю. Следить за кухней, за официантами, за кассой. Не отлучишься ни на часок. При этом Марио был истинным сыном своей земли, чувственным и галантным, для которого мир хорош прежде всего потому, что в нем есть женщины, а потом уж, в порядке убывания, все остальное.

Такая напряженная жизнь в городе, наполненном фланирующими туристками со всего мира, в курортных, соблазнительных нарядах, выныривающих из ласковых вод Адриатики и покрытых свеженьким дорогим загаром, просто вынудила разрывающегося на части Марио выработать особую тактику блицроманов. Надолго он отлучиться из своей пиццерии никак не мог, а вот часок — уже было возможно!

Обычно Марио выуживал своим орлиным безошибочным глазом ловеласа из прогуливающейся толпы туристов какую-нибудь достаточно соблазнительную даму — тут уж он себе не отказывал: женщина должна была ему действительно понравиться… Соблазнительную, но уже глубоко бальзаковского возраста. Что бы еще все было «о'кей!», но уже «женщина в ожидании последнего шанса». И тогда Марио пикировал на нее со своим неизменным «до ю спик инглиш а литл?» — и просто сокрушал жертву потоком банальностей типа:

«Когда вас увидел, у меня просто земля ушла из-под ног. — Почему вы одна? — Не верю своим глазам: такая красивая женщина и в одиночестве! — Вы свободны и я свободен. — Не выпить ли нам по чашечке капуччино?..»

Уровень банальности вполне компенсировался напором. А главное — тем, что сам Марио был замечательно хорош собой и молод.

Для стареющей дамы в фазе грустного прощания с надеждами на любовь, казалось, что наяву происходит чудо из «любовных романов». Когда уже и не ждешь, и вдруг вот он, принц! Да какой!.. Просто кинематографический голливудский уровень мужской красоты. И оказывается, это не просто лживая ремесленная уловка, которую используют для утешения своих стареющих читательниц авторы любовных романов, — а вот он! Явился-таки..

В общем, дамы такого рода — в фазе грустного прощания с надеждами на любовь — более всего подходили для изобретенных Марио блицроманов. Сдавались они легко и быстро, что и было крайне важно, как именно фактор времени был для Марио решающим. Времени, как известно, у него было очень и очень мало.

После чашки капуччино Марио предлагал даме посидеть в уютном уголке, куда не добирается свет старинных фонарей, в густой тени старинных крепостных стен. Ну, а дальше… В общем, все без исключения мимолетные избранницы любвеобильного хозяина пиццерии хранили воспоминания о встрече с Марио долго-долго и нежно-нежно.

Но на этот раз… Марио был просто ошеломлен оказанным отпором!

Ошеломлен, обескуражен и даже обижен.

У него так мало времени, черт побери! — летний бизнес, зимний бизнес…

И потом, в чем, собственно, дело?! Что случилось?! Все женщины, не задумываясь, падают в его объятия, так было всегда! И это очень удобно, потому что ему всегда некогда! И если бы эти женщины задумывались и уж тем более долго думали, его личной жизни просто пришел бы конец!

А эта туристка! Да она просто пробила брешь в его непоколебимых представлениях о себе и своем месте в этом мире. Отказать ему, Марио! Нет, это просто не укладывалось у красивого хозяина пиццерии Марио в голове…