Честь империи

Глава первая Скверные новости

Волъфгард, столица Пограничъя. 21 день Первой летней луны 1313 года.

Нынешним утром — необычно жарким для поздно начавшегося лета — на заднем дворе трактира «Снежная ящерица» царило необычное, можно сказать, нездоровое оживление.

Задворки не представляли из себя ничего особенного. Десяток ровных борозд огорода, торчащие с краю смородиновые кусты в клейких листьях, забор в половину человеческого роста из ошкуренных жердей, пыльный проулок да уходящий вниз склон холма, полого спускающийся к легкомысленно журчащей речке. «Ящерица» стояла в восходном конце Вольфгарда, за последний десяток лет изрядно расширившегося, но по-прежнему напоминавшего беспорядочное нордхеймское поселение, и замыкала улицу. Справа тянулся пустырь (который всякое лето затевали перекопать, да все руки не доходили), слева — недостроенный участок городской стены: земляной вал и частокол ограждавших его кольев.

Словом, обычная городская окраина.

Сегодня переулок за постоялым двором стал на редкость оживленным местечком. Кучки сбежавшихся зевак, державшихся на почтительном отдалении и опасливо перешептывающихся. Десяток городской стражи, старательно отгоняющих всех подальше от огорода. По взрыхленным грядкам, безжалостно топча посадки, бродят еще трое блюстителей в сопровождении крупной собаки пегой масти, смахивающей на помесь пастушьей овчарки с борзой. Пес водит узкой мордой туда-сюда, вдумчиво обнюхивая землю и явно что-то разыскивая. Стражники не отстают, заглядывая под кусты и шаря палками в зарослях лопухов у основания дома.

Задняя стена постоялого двора — бревенчатая, заросшая сизоватым мхом, но еще вполне крепкая. На уровне второго венца чернеют подслеповатые окошки, закрытые ставнями. Они скрывают за собой непритязательные каморки, где обитает прислуга.

С недавних пор там еще поселились промышлявшие при трактире девицы. Новшество пришлось не по душе содержательнице двух веселых домов столицы Пограничья, отчего между ней и хозяином «Снежной ящерицы» то и дело возникали перепалки со страшными угрозами, однажды даже завершившиеся в судебной управе…

Юркавшая по огороду собака внезапно остановилась, коротко гавкнула и яростно заскребла лапами мягкую почву. Подбежавший стражник оттеснил животное в сторону, вгляделся, приглушенно ругнулся — должно быть, для храбрости — и извлек из капустной зелени некую вещь размером в два кулака: багрово-синеватую, обмякшую, истекающую тягучими черными каплями. Когда находку подняли повыше, среди зевак раздалось встревоженное оханье. Кое-кто, зажимая рот и сдавленно кашляя, торопливо убежал вниз по склону, к речке.

Предмет, спешно упрятанный в холщовый мешок, оказался кистью человеческой руки, отхваченной у самого запястья. Разлохматившиеся клочья плоти болтались, как диковинный браслет. На скрюченном безымянном пальце мелькнул измазанный кровью широкий золотой перстень с цветным камнем.

— Нашел! — страж с нарочито залихватским видом вскинул мешок с добычей. — Рука отыскалась!

— Нашел, так отнеси его милости, а не маши, как бодливая корова хвостом, — раздраженно посоветовал гвардеец постарше и прикрикнул на толпившееся у ограды сборище любопытных: — Пошли прочь! Нечего тут глазеть!

Пристыженный блюститель затрусил по грядкам, скрывшись за углом дома. Его товарищи продолжили свое занятие, только собака крутилась на месте, взвизгивая, чихая и подвывая.

Словно отвечая ей, из распахнутого окна вырвался звук, заслышав который, толпа зевак всколыхнулась и напугано загудела. Было непонятно, что за существо могло издавать такие крики: то ли тонкий скулеж умирающего зверя, то ли жалобное хныканье смертельно напуганного ребенка. Вопль длился всего два или три удара сердца и внезапно оборвался, достигнув своей высшей точки, словно кричавшему с размаху заткнули рот или из милосердия прикончили ударом меча.

Вторую по правую руку комнатенку до сегодняшнего утра занимала девица по имени Мави — обычнейшая девчонка четырнадцати или пятнадцати зим от роду, выглядевшая чуток глуповатой и больше подходившая для того, чтобы мыть полы да подносить обедающим гостям тарелки.

В данный миг упомянутая Мави находилась в своем жилище.

Встав на пороге и посмотрев налево, можно с некоторым трудом различить ее — забившееся в дальний угол между кроватью и перевернутым вверх ногами столиком съежившееся в комок и мелко вздрагивающее человеческое существо. Попытки хозяина «Ящерицы» и его жены дозваться до девицы успеха не имели. Мави не откликается и, похоже, вообще ничего не слышит. Время от времени она вопит, испуская бессмысленный воющий звук, только что напугавший людей снаружи.

Но девчонка по крайней мере жива, чего уж точно нельзя сказать о двух других обитателях комнаты. Один из них вытянулся на скомканном цветастом половике, ближе к дверям, головой к окну. Крупный мужчина лежит ничком, левая рука отброшена в сторону, правая согнута и спрятана под туловищем. На кожаном жилете видна длинная косая прореха, оставленная то ли взмахом ножа, то ли ударом лапы хищного зверя. Вокруг мертвеца натекла темная, поблескивающая лужа, источник которой нетрудно угадать — зияющая рана, тянущаяся вдоль посиневшей бычьей шеи от уха к плечу. Над ней с назойливым гудением кружат влетевшие в распахнутое окно мухи.

Второй человек вроде бы находится на расстеленной кровати… Во всяком случае, в складках заскорузлой и побуревшей простыни угадывается нелепо вывернутая нога, а округлый предмет, закатившийся в выемку между вспоротой подушкой и съехавшим набок тюфяком, вполне может быть макушкой головы. Стена над постелью и висевший на ней простенький коврик, наполовину сорванный с гвоздей, испещрены темными потеками и разводами. Отдельные брызги долетели даже до низкого потолка. Крови так много, что кажется невероятным — неужели в человеке плещется такое количество этой драгоценной жидкости? Она повсюду, вкупе с постепенно усиливающимся сладковатым тошнотворным запахом и разлетевшимися по комнате мелкими перьями разорванной в клочья перины.

Из коридора жуткое зрелище созерцают четверо. Позеленевший и старательно отворачивающийся в сторону низкорослый крепыш — невезучий содержатель постоялого двора, — и его законная половина, цепляющаяся за плечо супруга, с болезненным любопытством заглядывая через порог. Хозяйка открывает и закрывает рот, словно намереваясь запричитать, но никак не решаясь начать.

Чуть в отдалении стоит сухопарый тип с равнодушной, слегка скучающей физиономией, отдаленно напоминающей породистую морду стареющего гончего пса. Судя по бронзовой бляхе с изображением ястреба, это местный квартальный дознаватель. Рядом с ним расположился обладатель серебряного значка с чеканным силуэтом волчьей головы, означающим власть над городскими блюстителями порядка — блондин средних лет, уроженец здешних краев либо же соседней Бритунии.

На лестничных площадках, расположенных в обоих концах узкого коридора, маются стражники. Сверху, перегибаясь через перила, таращатся на происходящее растрепанные и на удивление молчаливые девицы вкупе с прислугой.

Застывшая живая картина приходит в движение при появлении гвардейца, несущего на отлете свой зловещий трофей.

— Вот, извольте видеть, рука, — чуть невразумительно докладывает стражник. — В капусте валялась. На ней кольцо — дорогое, с самоцветом…

— Еще что-нибудь нашли? — осведомляется пожилой дознаватель.

Стражник мотает головой, и, спохватившись, рявкает:

— Никак нет! Ищем!

— Раз кольцо — значит, нам попалась исчезнувшая конечность малопочтенного Унтамо, — вполголоса замечает владелец серебряной волчьей головы. — Остальное наверняка разбросано поблизости… Ну, кто из доблестных стражей желает прославиться, спасая бедную девицу? Рэф, друг мой, ты по-прежнему уверен, что сию особу нужно полагать свидетелем, а не виновницей случившегося?

— Я полагаю, месьор Грайтис, что сперва нужно ее оттуда извлечь и привести в себя, — Рэф коротким взмахом руки подзывает неохотно сдвигающихся с места гвардейцев и отодвигается в сторону, гостеприимно открывая им вход в пропахшее страхом и смертью помещение. — Мне также затруднительно представить, чтобы хлипкая девчонка-недомерок могла расправиться с двумя взрослыми мужчинами.

— Один из которых являлся известным гиперборийским магиком с законным, подверженным лично королем Пограничья, разрешением на занятие таковым ремеслом, — уныло завершает фразу Грайтис, — а также представлял в Вольфгарде двор Халоги. В посольстве нас заживо сожрут, когда узнают… Отчего этому ублюдку приспичило наведаться сюда, а не в приличное заведение госпожи Зифты? А, хозяин? Что он у вас забыл?

Цвет физиономии владельца «Снежной ящерицы» меняется с болотно-желтоватого на бледно-синеватый. Такой краской на жестяной вывеске изображена шкура зверя, давшего название постоялому двору. Он нерешительно мнется, локтем подпихивая супружницу — то ли ожидая совета, то ли напротив, предупреждая о молчании. Собравшись с духом, бочком придвигается к месьору Грайтису и начинает вполголоса объяснять, помогая в особенно затруднительных местах взмахами рук и выразительными гримасами. Хозяйка поддакивает, но когда стражники выволакивают из каморки завернутый в половик труп, оставляющий на полу размытую кровавую полосу, не выдерживает и убегает, негромко подвывая.

— Получается, Унтамо навещал твоих красоток почти каждую седмицу? — деловито переспрашивает Грайтис. — Желая при том близкого общения с особами как можно более юных лет? И непременно приводил с собой телохранителя, а то и двух? Они торчали под дверью или дожидались его в общем зале? Нынче все происходило, как обычно?

— Он явился незадолго до полуночи, — запинаясь, вспоминает трактирщик. — Потребовал Мави — чем-то она ему приглянулась, он уже третий раз к ней шастал — и поднялся наверх. Охранник, как водится, остался в коридоре. Вон там сидел, — он указывает на опрокинутую скамью почти напротив двери. — Перед самым рассветом как начали голосить на весь дом! Сторож, наверное, вскочил спросонья и бросился выручать хозяина. Мы-то замешкались, когда прибежали, тут уже все было… вот такое. Эти двое лежат, не шелохнутся, а девка забилась в угол и завывает.

— Понятно, — Грайтис рассеянно кивает и начинает распоряжаться: — На три-четыре дня всех гулящих красоток отсюда долой. Комнату мы запрем и опечатаем. Лучше бы тебе и таверну прикрыть, но ярмарка на носу… Ты же предпочтешь удавиться, чем упустить постояльцев, верно? Поглядывай за спину — вдруг гиперборейцы возжелают отомстить за убиенного сородича. А сейчас соверши полезное дело: быстренько раздобудь повозку и две большие холстины. Эй! — он заглядывает в комнатушку, где стражники примериваются, как бы половчее стащить с кровати тело мертвого колдуна. — Уведите сперва девчонку. И поосторожнее там, чтобы покойник на части не развалился!

Мави не сопротивляется, когда две блюстителей пробираются к ней и поднимают на ноги. Шатаясь, она послушно ковыляет к двери, глядя прямо перед собой отсутствующими, чуть косящими глазами. Кто-то догадался принести широкий плащ и набросить его на плечи девушки. Она стоит, сгорбившись и неуклюже топчась по выскобленным доскам босыми ногами, оставляющими липкие темные следы.

— Куда ее, ваша милость? — спрашивает один из гвардейцев. — В городскую тюрьму или?..

— В крепость, — быстро переглянувшись с Рэфом, решает месьор Грайтис. — Подыщите комнату с хорошим засовом и не оставляйте без присмотра. Да, пусть ее как можно быстрее осмотрит лекарь. Прочим знать об этой девице необязательно… особенно аквилонцам. Все меня поняли?

Позаимствованная на конюшне «Снежной ящерицы» подвода, запряженная гнедым мерином почтенных лет, бодро громыхала по окраинным улицам, направляясь к Закатному кварталу. На дне возка, прикрытая холстиной и старыми мешками, таилась пара продолговатых предметов, иногда перекатывавшихся из стороны в сторону и слегка подпрыгивавших.

Следом топали стражники, шагах в десяти за ними — вроде бы сопровождая подводу и в то же время сами по себе — ехали двое верховых, без труда узнаваемых почти каждым жителем столицы Пограничья: вольфгардский ширриф Грайтис и его доверенный помощник, писец и дознаватель Рэф. О последнем шептались, будто он умудряется узнавать о любой мелочи в городе едва ли не раньше, чем та начнет происходить. Парочка столпов городской власти выглядела на удивление мрачно, на приветствия не отвечала и между собой не разговаривала. Это казалось столь зловещим и необъяснимым, что позади таинственной процессии вскоре возникла еще одна — из любопытствующих, желающих узнать, куда, собственно, держит путь месьор Грайтис.

Повозка остановилась в конце Медовой аллеи, подле внушительных, окованных потемневшими железными полосами ворот большого подворья, возведенного наособицу. Мало кто из горожан решился бы явиться сюда по доброй воле, да и сами владельцы усадьбы, где размещалось посольство Гипербореи, не славились гостеприимством. Лет двести тому назад часть Пограничья краткое время пребывала под властью обитателей полуночной стороны Граскаальского хребта. Те времена по сию пору звались «гибельными», а Гиперборея при каждом удобном и неудобном случае напоминала о былом праве на кусок чужой земли, подтверждая его набегами на рубежи соседей.

Словно для укрепления бытующей скверной репутации, на звон болтающегося колокола и крики долго никто не отзывался, хотя за могучими вратами слышались невнятные шорохи, скрипы и далекие голоса. Кто-то из стражников уже начал ворчать, что давно пора запалить колдовское логово с четырех концов, когда в толще створок на миг приоткрылось круглое оконце. Мелькнуло чье-то лицо, потом раздался приглушенный лязг, скрежет, краткий пронзительный скрип, и огромная воротина беззвучно и легко отодвинулась в сторону. Высунулся приземистый, напоминающий обрюзгшего хряка тип — скорее всего, привратник. Подозрительно оглядел незваных гостей и кучку зевак в отдалении, и с величайшей неохотой отдвинулся в сторону, жестом разрешая заезжать и заходить.

Обширный двор за воротами пустовал — обычную мелкую живность тоже прогнали с глаз долой — двери конюшен, амбаров и прочих хозяйственных построек стояли закрытыми, но чувствовалось, что визитеров пристально разглядывают через все имеющиеся щели, глазки и отверстия. Наведавшись к гиперборейцам в первый раз, Грайтис чрезвычайно удивился такому порядку. Потом привык, хотя по-прежнему возмущался, что приезжих (даже с поручениями от короля!) никогда не впускают в дом.

Здание посольства — одно из редких в Вольфгарде каменных строений, приземистое, темно-красного цвета — слепо взирало на пришлецов наглухо закрытыми ставнями. Над высоким крыльцом поблескивал облупившейся эмалью пятиугольный герб-джунарг с известным всей Полуночи символом: белая ладонь на черном поле. Открылась дверь, по ступенькам с достоинством спустился некий долговязый субъект в сером плаще, обильно расшитом по краям непонятными знаками — не то оберегающими рунами, не то обычным, принятым на его родине узором.

Завидев блеклую физиономию встречающего, похожую на уныло-торжественную морду вяленой рыбины, Грайтис и Рэф с одинаково страдальческим выражением лиц закатили глаза. В глубине души оба надеялись, что им придется иметь дело с кем-нибудь другим, но через двор шествовал именно он — старший письмоводитель гиперборейского посольства, месьор Эгарнейд, славный пристрастием к крючкотворству и тем, что доселе никому не удавалось хоть на миг лишить его холодной невозмутимости.

— Чем обязаны, ширриф? — сухо осведомился гипербореец. — Неужто таможенная управа опомнилась и решила вернуть нам задержанные еще два года назад вещи, по недоразумению сочтенные обрядовыми предметами запрещенных к отправлению культов? Или Его величество заради достойного приема гостей из Аквилонии соизволили обложить нас новым налогом?

Грайтис поймал себя на обдумывании весьма соблазнительного замысла: треснуть бы посланника по лысоватой макушке, а потом заявить — мол, выслушав скорбную новость о кончине соотечественника, Эгарнейд лишился чувств и хлопнулся затылком о крыльцо. Рэф подтвердит, стражники засвидетельствуют, все останутся довольны.

— Ваш магик, досточтимый месьор Унтамо, сегодня утром приказал долго жить, — попытка подражать высокомерному тону письмоводителя оказалась не слишком успешной. Исключительно из стремления досадить Грайтис уточнил: — Его сгубила невместная для господина столь преклонных лет тяга к острым ощущениям и молоденьким девицам. Примите мои соболезнования и извольте получить бренное тело.

Чудо произошло: Эгарнейд выказал признаки заинтересованности и приблизился к телеге. Короткий взмах рукой — и полотнище грязной холстины само собой откинулось в сторону, открыв прятавшиеся под ним длинные свертки. Еще один взмах выставил тщательно укутанные трупы напоказ, неведомой силой развернув ткань и аккуратно откинув складки в стороны.

Гипербореец долго и пристально изучал мертвецов, уделив основное внимание изуродованным останкам Унтамо и бросив на покойного телохранителя единственный полупрезрительный взгляд. Затем проскрипел:

— Все ли имущество покойного находится при нем? В первую очередь это касается утерянных телесных сочленений.

От подобного вопроса Грайтис потерял дар речи. Стоявший позади Рэф чуть слышно пробормотал фразу, возводившую родословную гиперборейца прямиком к противоестественному союзу между ледяным истуканом и дохлой жабой.

— Вот, еще это… имущество, — ширриф, решив ничему более не удивляться, протянул Эгарнейду холщовый мешок. — Тут кисть правой руки с перстнем. Левое ухо, нос, несколько пальцев и… э-э… внутренних частей, к сожалению, пока не найдены.

— Доставьте, если отыщете, — с поразительной серьезностью кивнул гипербореец. — Без них невозможно достойное отправление Последнего Прощания. Я также хотел бы получить как можно более подробное описание обстоятельств сей ужасной кончины, дабы представить его послу Халоги. Виновник, как я полагаю, будет обнаружен и подвергнут наказанию вашими силами? Или мы должны рассчитывать только на собственные возможности?

— Сами как-нибудь справимся, — буркнул Грайтис. — Бумаги и прочее нарочный доставит сегодня вечером.

— Посол, входя в тягостные обстоятельства вашего правителя, пока воздержится от нанесения визита с требованием виры за смерть почтенного Унтамо и нанесенные ему поношения, — лик Эгарнейда стал еще более отсутствующим, словно он зачитывал вытверженный наизусть текст. — Думаю, это произойдет по окончанию ярмарки. Однако я хотел бы осмотреть место случившейся трагедии и побеседовать с имеющимися свидетелями. Могу я рассчитывать на то, что мне не придется одолевать преграды, чинимые властью?

— Можете, — сумрачно подтвердил ширриф. — Он умер в «Снежной ящерице», большом постоялом дворе на восходной окраине. Скажете хозяину и находящимся там стражникам, что пришли от меня. Они отопрут для вас нужную комнату.

«Пес с ним, пусть наведается в трактир и полюбуется на свисающие с потолка убогой каморки кровавые ошметки. Вдруг хоть это зрелище его проберет!»

Из ближайшего сарая неохотно выбрались три человека. Повинуясь безмолвному жесту-приказу старшего письмоводителя, не без труда извлекли рассыпающийся труп магика из повозки и унесли в дом. Эгарнейд отвесил недобрым вестникам откровенно вымученный кивок и, повернувшись, направился вслед за своими подчиненными.

— Погодите, а этот? — вмешался Рэф, указывая на оставшегося в одиночестве покойного охранника. — Вы его что… нам оставляете?

— Причем совершенно бесплатно. Это всего лишь асирский простолюдин, — бросил через плечо гипербореец. — Унтамо пользовался его услугами, но теперь он нам ни к чему. Советую отправить труп его сородичам с надлежащей сопроводительной для погребения по принятому в Асгарде ритуалу… Не припомню, у них полагается жарить покойников для совместного поедания всем кланом или скармливать воронью?

После довольно продолжительной и яростной перепалки, в ходе которой даже гиперборейский письмоводитель проявил некоторые признаки человеческих чувств, тело злосчастного асира все же вынули из подводы и уложили под навесом во дворе посольства. Эгарнейд скрылся за дверями, всем своим видом изображая оскорбленное достоинство. Не удержавшись, Грайтис украдкой сделал ему вслед неприличный жест.

Скверно начавшись, день продолжал и дальше катиться по ухабистой дорожке. Удивляться не стоило — если зимой и осенью Вольфгард представлял из себя тихий и сонный город, по самые крыши заваленный снегами, то весной и летом жизнь начинала бить ключом, особенно в праздничные и ярмарочные дни.

А тут еще, словно назло, вдобавок к уйме торговцев, перекупщиков, караванщиков и хуторян из отдаленных провинций пожаловали не кто-нибудь, но сам аквилонский король с супругой и изрядной кучей прихлебателей!

Лично против Аквилонца никто ничего не имел, но вот его свита, похоже, не отличалась особым уважением к традициям чужой страны. В городской Управе скопился целых ворох остающихся пока без ответа жалоб, а взаимное недовольство горожан и приезжих грозило в ближайшем будущем обернуться шумным выяснением отношений. Такое впечатление, будто в последние седмицы обитатели и гости столицы Пограничья твердо задались целью извести капитана городской гвардии и его подчиненных.

У ворот гиперборейского посольства ширриф и его помощник разъехались в разные стороны, договорившись встретиться ближе к вечеру на обычном месте — в таверне «Корона и посох» под стенами замка. Порой Грайтис задавал себе вопрос: не переместить ли Охранную управу в питейное заведение, ибо за разрешением своих тягот люди сперва направляются именно туда, а уж потом вспоминают о доме на Медвежьей улице. Рэф собирался взглянуть, как обстоят дела на Торговой площади, наводя порядок, разбирая неизбежные склоки по поводу дележа мест и заодно прислушиваясь к новостям. Грайтис, прихватив с собой десяток человек, решил проехаться по близлежащим кварталам.

Переполненный город бурлил. Повсюду, обрастая по пути самыми невероятными подробностями, разгуливали слухи о жутком происшествии в «Снежной ящерице». Мелкие стычки в тавернах и на постоялых дворах неизбежно завершались драками, городская тюрьма трещала по швам, не вмещая всех задержанных. В скором времени, прикинул Грайтис, нарушителей спокойствия придется отправлять в подземелья коронной Цитадели, а это придется чрезвычайно не по душе как тамошнему коменданту, так и его подчиненным.

Довершая список неприятностей, у самых дверей «Короны и посоха» ширрифа настиг гонец с безрадостным известием — через два-три дня следует ожидать возвращения Эртеля и гостей из Аквилонии, уезжавших на охоту в леса. По приезде Его величество потребует от градоправителя подробного отчета о столичных неурядицах, это уж как пить дать. Может, встретить короля торжественным вручением прошения об отставке? Нет, проверено еще в минувшем году — не отпустит.

В трактир сегодня набилась едва ли не четверть населения Вольфгарда. Владелец, достопочтенный Юшта Далум, заметив вошедшего Грайтиса, только руками сокрушенно всплеснул: место, куда посадить почетного гостя, отыщется, но спокойного разговора никак не получится. К тому же добрая часть посетителей встрепенулась, готовясь обрушить на голову ширрифа сотню различных и не всегда доброжелательных вопросов.

Пришлось торопливо удалиться, заодно распрощавшись с мечтами о роскошном горячем ужине. Во дворе таверны Грайтис столкнулся с собственным помощником — усталым и задерганным.

— Горожане точно с ума посходили, — мрачно сообщил Рэф. — Скоро вспыхнет мятеж и нас вздернут на главной площади. Хочешь выслушать длиннющий перечень сегодняшних происшествий? Тебе понравится. Давно не случалось ничего подобного.

— Мне бы пожрать, — честно признался бритуниец. — Бунты пусть король усмиряет, он уже по дороге в столицу… Слушай, есть идея. Не станем вышвыривать посетителей Далума на улицу и лишать его законного дохода. Я знаю место, где нам чрезвычайно обрадуются, посочувствуют нашей тяжелой доле, дадут полезный совет и накормят до отвала. Устроим набег на владения королевского волшебника!

— Так нет же его в Вольфгарде, — напомнил Рэф. — Он еще в начале лета укатил в Чарнину, копаться в тамошних старинных развалинах. То ли руины Пифона там ищет, то ли крепость альбов, не помню в точности.

— Именно это я и имел в виду, — невесело хмыкнул Грайтис. — Зато Ренисенб дома, в крепости.

— Ах, Ренисенб, — с нарочито безразличным видом кивнул помощник. — Ну-ну.

…Должность придворного магика в Пограничье уже добрую четверть века занимал один и тот же человек — Тотлант, уроженец Луксора Стигийского, прихотью судьбы заброшенный в далекую полуночную страну и решивший, что именно здесь стоит провести остаток жизни. Стигиец водил близкую дружбу с предыдущим королем, Эрхардом (который, собственно, и уговорил его остаться в Вольфгарде), по мере сил помогал новому правителю и справедливо числился среди наиболее уважаемых людей королевства Пограничного.

В последние годы у господина Тотланта появились два новых увлечения, занимавших почти все его время. Во-первых, основанная им магическая школа, называвшаяся «Радугой» и располагавшаяся лигах в десяти к Полуночи от столицы, в чрезвычайно живописном Краю Водопадов. Во-вторых, упомянутая Ренисенб эш’Шарвин. Это сокровище Тотлант раздобыл лет пять тому во время визита на Полуденное Побережье. По мнению волшебника, она воплощала в себе множество замечательных черт, и, что немаловажно, успешно овладевала тайнами колдовского искусства.

Вопреки пугающим слухам об уроженцах далекой Стигии, подруга магика оказалась смешливой, общительной, гостеприимной и не слишком жаловалась на постоянные холода Пограничья. Ее только огорчало, что местный климат пришелся не по душе ее домашним любимцам, маленьким змейкам с оранжевой чешуей, поселившимся в ящике перед всегда теплившимся камином. Обладавшие скверным нравом песчанки дружно шипели на любых посетителей, не изменив своей привычке и сегодня. Покойный король Эрхард, заглянув как-то на огонек к придворному волшебнику и узрев пресмыкающихся обитателей деревянной коробки, немедля прозвал ее «походным капищем Сета». Название прижилось, несмотря на возмущение Ренисенб, доказывавшей, что люди имеют полное право содержать дома как редкую золотистую кхитайскую кошку, так и безобидных крапчатых полозов из Сухметской долины.

Три плоские головки раскачивались над краем «капища», словно прислушиваясь к непонятным людским разговорам. Четвертая изображала живой браслет на тонком запястье хозяйки — смуглой и большеглазой черноволосой женщины. Иногда Грайтис ловил себя на размышлениях о том, что госпожа Ренисенб слишком хороша для безвестного прозябания в захолустье. Ширриф старался держать подобные мысли за семью замками в самом темном уголке, если уж не получается совсем от них отделаться.

Несговорчивое искушение упрямо напоминало о себе, становясь особенно настойчивым, стоило месьору Тотланту на сколь-нибудь протяженный срок удалиться за пределы Вольфгарда. Грайтис надеялся, что женщина ни о чем не догадывается, хотя кто ее знает… Вдруг колдунью искренне забавляют неуклюжие попытки капитана городской стражи малость приударить за ней?

Веселое оживление стигийки, вызванное приходом незваных гостей, сменилось задумчивостью (когда наскоро перекусивший Рэф изложил собранные за день новости), и окончательно сгинуло после описания события в «Ящерице» и пересказа беседы в гиперборейском посольстве.

— Одно из двух, — подвел итог дознаватель. — Либо гибель Унтамо вызвана его враждой с другими колдунами, либо надо признать невозможное — его прикончила Мави. На всякий случай я добился, чтобы ее поместили в подземелья Цитадели. Гложет меня смутная тревога касательно этой девицы, а места безопаснее замковых подземелий придумать трудно… Девчонка по-прежнему молчит и прячется в темном углу. Лекарь заверяет, будто телесно она вполне здорова, только перепугана до смерти.

— Я тоже должна ее увидеть, — заявила Ренисенб, произнося слова с необычным прищелкивающим акцентом. — Девочка могла стать невольным оружием, нацеленным против гиперборейца. Есть такие заклятия, они достаточно просты и весьма эффективны: живет себе обычный человек, ничего особенного не подозревает, но достаточно ему услышать тайное слово или просто увидеть намеченную жертву… Унтамо входил в Круг Белой Руки, занимая там не последнее место. Не представляю, кто мог отважиться бы вызвать его на поединок или устроить ловушку.

Однако, Сет свидетель, я знаю далеко не все и не всех. На вашем месте, господа человекоохранители, я бы выяснила, чем заняты известные в Вольфгарде маги, особенно живущие при иноземных представительствах. Я тем временем попробую узнать… доступными мне средствами… кто еще из магического сословия пребывает в столице инкогнито.

— Успокоили, госпожа магичка, нечего сказать, — пожаловался ширриф. — При мысли о том, что твои собратья по ремеслу надумают выяснять отношения накануне Летней ярмарки, да еще когда аквилонский король в гости пожаловал, у меня прямо-таки мороз по коже. Ладно, идея не хуже и не лучше всякой другой. Рэф, учини-ка с нынешнего вечера за известными нам колдунами негласное наблюдение… Теперь касательно способа, коим бедолагу Унтамо отправили на Серые Равнины. К чему понадобилось громоздить такие сложности? Если кто-то хотел его прикончить, куда проще воткнуть нож под ребро и готово дело. Так нет, ровно зверь какой порвал!

— Зверь… Вообще-то предположение недалеко от истины. Как я понимаю, загадочный убийца вполне может оказаться гулем, — высказала догадку Ренисенб и поднялась из-за стола, обнося гостей еще одним кувшином вина. — Доводилось слышать о таких существах? Они — коренные уроженцы Рабирийских гор на закатном побережье Хорота. Уцелевший осколок древних времен, наподобие двергов или Племени Карающей Длани. Тотлант и я жили в их краю, когда проходили обучение в «Сломанном мече». Своеобразный народ, а наиболее диковинная и отталкивающая их черта — необходимость пить кровь живых созданий. Большинство обходится кровью домашних или диких животных, но есть такие, что ставят превыше всего охотничий азарт и предпочитают выискивать жертвы среди людей.

— Еще не легче. Только заглянувших на огонек вампиров нам не хватало, — уныло вздохнул Грайтис. — Узнать такую тварь как-то можно? На кого они похожи?

— На обычных выходцев из стран Полуденного Побережья, — дернула плечом стигийка. — Вдобавок у них прирожденный дар к магии наваждений и созданию обманных чар. Если хоть один гуль прибыл в Вольфгард вместе с торговым караваном… Поймать его чрезвычайно трудно, а выдавать себя подобное создание может за кого угодно, начиная от благообразного торговца драгоценностями и заканчивая послушницей нищенствующего митрианского ордена. Правда, у рабирийцев имеются два неотъемлемых отличия: клыки, похожие на зубы мелких хищных животных, и втяжные когти на пальцах.

— Когти, — протянул Рэф. — Унтамо и асира разодрали на кусочки… Я полагал, их свежевали кривым лезвием. Похожие следы оставил бы, скажем, снежный барс…

— Или волк, — возразил ширриф. — Не забудь, над злосчастным магиком поработали не только когтями, но и клыками… притом зубки-то, дражайшая Ренисенб, изрядно поосновательнее, чем у мелких хищников. Даром, что ли, стражники ошметки по задворкам собирали? Кстати, подскажите, кто способен точно определить: девица Мави — человек или из народа Карающих? Может, она внезапно свихнулась? С перевертышами такое случается. Я слыхал истории про Безумного Вожака или как его там кличут, когда оборотни начинают поголовно сходить с ума и бросаться на всех подряд…

— Бешеный Вожак — заплесневелое чучело для глупцов! — с неожиданной злостью бросил дознаватель, сопровождая слова резким взмахом руки — так, что часть вина из его кубка плеснулась через край. — Его не существует… никогда не существовало! Это россказни и дурацкие выдумки! О Бешеном вспоминают, когда нужно посеять раздор между людьми и оборотнями!

Блестящая змейка на руке волшебницы вдруг открыла маленькую клыкастую пасть и зашипела, дрожа тонким длинным язычком.

— Ты чего разошелся? Рэф? — недоуменно вопросил ширриф. — Вон, тварюшку госпожи Рени напугал… Да, денек сегодня выдался не из легких, только вопить-то зачем?

Рэф пропустил слова начальника мимо ушей — что с ним случалось редко — и явно рвался продолжить обличительную речь… но тут часто и требовательно забарабанили в дверь. Сквозь толстую створку долетели выкрики:

— Госпожа, ширриф здесь? Срочное дело! В «Короне и посохе» резня!

Почтенный Юшта Далум, владелец таверны «Корона и посох», проводил ширрифа с помощником сочувствующим взглядом и сокрушенно покачал головой. Радоваться при виде двух усталых и измотанных стражей порядка стал бы разве что закоренелый злодей. Юшта, как ни посмотри, таковым не являлся: налоги платил исправно, дурманными зельями не приторговывал, краденое не скупал и вообще гордился тем, что таверна в городе на хорошем счету, а всякая шваль обходит заведение за лигу. Публика в таверне столовалась самая что ни на есть степенная: состоятельные купцы, заезжие и местные, гильдейские старшины, гвардейские чины из высившегося рядом королевского замка.

Выгодное место, прекрасная кухня, цены, конечно, соответствующие, однако клиенты не жалуются — зачем, спрашивается, честному кабатчику ссориться с законом? И без того Юшта Далум, недавно справивший пятьдесят второй день рождения, был вполне доволен жизнью. Он даже подумывал, не расширить ли дело. Как раз через дорогу торчит «Дуб и желудь», где, по точным сведениям Юшты, хозяин последнее время едва сводит концы с концами. Перекупить, что ли, заведение? Вот славно бы вышло! Справа от ворот, стало быть, «Корона» — для тех, кто побогаче, слева же, для ремесленного сословия, охотников, скотоводов и прочего работного люда, ясное дело, «Посох»…

Размышляя таким приятным манером, Юшта облокотился на широкую, отполированную тысячами локтей стойку и рассеянно созерцал негромко гудящий обеденный зал. По залу с деревянными подносами, нагруженными снедью, шустро сновали смазливенькие служаночки, числом трое. Девиц, кстати, трактирщик содержал в строгости. Ежели кому шальные деньги покоя не дают, любил он повторять, так я не неволю — вон, целых два борделя в Закатном Конце. Пока ни одна из девушек на легкие заработки у мамаши Зифгы не польстилась — строгость строгостью, а платил-то им Юшта неплохо.

Народу нынче в зале собралось много. В иные дни, случалось, приходилось и дополнительные скамьи выносить, но и теперь всего пара столов пустовали, за остальными потягивали эль и красное вино посетители. Все как обычно: парами, тройками беседуют за обильным ужином купцы, в углу, сдвинув два стола, веселится десяток гвардейских из замка — но негромко пока сидят, прилично. Вон ремесленники из Золотого цеха обмывают, как видно, богатый заказ, да у самых дверей притулился, никем не замеченный и никому не нужный, побирушка с холщовой сумой. Хлебает луковую похлебку за два медяка, посвечивая из-под спутанной седой гривы диковатыми темными глазами. Побирушку Далум немного знал. Время от времени тот выполнял разную черную работу в таверне, за что Юшта платил ему когда мелкой монетой, а когда — вот как сейчас, едой.

На Оленьей башне замка колокол отбил шесть пополудни. Одновременно с последним звонким ударом дверь мотнулась на хорошо смазанных петлях от молодецкого пинка, и в таверну один за другим ввалились пятеро.

Завидев их, Юшта отложил в сторону дощечку-абак и немного сместился за стойкой — так, чтоб под левой рукой оказался плетеный шнурок замаскированного звонка, а под правой короткая толстая дубинка из железного дерева. Чуть подумал и дернул за шнурок. В глубине дома брякнул колокольчик, оповещая Громилу Белиаса, что в общей зале вскорости могут потребоваться услуги вышибалы.

Гости, впрочем, трезвона не услышали и хитроумного маневра кабатчика не заметили. Они направились прямиком к Юште, нарочито громко стуча коваными сапогами и галдя промеж собой на тяжеловесном наречии горцев Полуночной Зингары.

Единственный взгляд, брошенный на визитеров, рассказал о них многоопытному месьору Далуму почти все, кроме разве что имен. Наемная охрана кого-нибудь из купцов, приехавших на ярмарку. Судя по масляному блеску в глазах и размашистым движениям, выпили как раз столько, сколько потребно для устройства хорошей драки. С виду — отъявленные рубаки, и, что самое скверное, по самые уши обвешаны неприятного вида оружием. Одному из зингарцев под ноги попался оставленный табурет. Наемник, сыпля проклятьями, отшвырнул его ударом ноги.

Кое-кто из торговцев, безошибочно чуя назревающий скандал, начал тишком пробираться к выходу.

— Ты в этой яме хозяин, что ли? — хрипло бросил самый зверовидный из пятерки, небрежно опершись о стойку. При этом на кабатчика он не глядел и вообще повернулся едва не спиной — здоровенный жилистый верзила в куртке сыромятной кожи, перепоясанный крест-накрест оружейными ремнями, за каждым плечом торчит по истертой сабельной рукояти. — Жрать давай, толстяк, и вина, много. Почую, что разбавляешь — уши отрублю.

Его спутники с грохотом плюхались на табуреты вокруг стола, из-за которого при их приближении поспешно улетучились трое пожилых ювелиров с Хлебной улицы. Один из горцев прихватил за мягкие части пробегавшую служанку. Та вырвалась, громко взвизгнув с неподдельным испугом. Наемники заржали и заулюлюкали.

— Эй, Варгас, — рявкнул один из них, — чего они такие недотроги? Это кабак или митрианский монастырь? Клянусь статями Дэркето, или крошка присядет мне на колени, или я тут все разнесу! Так, что ли, ребята?

— Присоединяюсь! — заорал его сосед, выхватывая тяжелый кинжал и с маху загоняя его в столешницу. — Кабатчик, шевелись! Гони сюда девок!

— Тихо! — гаркнул Варгас так, что на колесе под потолком колыхнулось свечное пламя. Зал быстро пустел. Только бродяжка чего-то мешкал, да загулявшие гвардейцы, отставив кружки, следили за чужаками внимательно и весьма недобро. В дверях, ведущих на задний двор, показалась тяжеловесная фигура Белиаса. — Ты все слышал, толстяк? Жратвы, выпивки и девок в зал, чтоб всем хватило. Иначе, — он коротко и свирепо хохотнул, — сам за девку отслужишь.

Таверна — она и есть таверна. Хотя «Корона» считалась местом спокойным и безопасным, усмирять всякого рода буйных Юште доводилось, и не единожды. В молодые годы месьор Далум и сам был не дурак помахать кулаками, а десять лет, проведенных копейщиком в немедийском легионе, должным образом закалили его дух и особенно тело. Глядя в мутные, как у быка, налитые дурной кровью глазки наемника, он только кротко вздохнул. «Даже если дать, что просят, — философски рассудил кабатчик, — все одно ведь добром не уйдут. Драки ищут, поганцы… Ну, Кром-Воитель, не допусти смертоубийства…»

— Девки у меня славные, — сообщил он верзиле Варгасу, вроде доверительно, но так, чтобы услышали его дружки, а заодно и гвардейцы с вышибалой. — Только не про тебя, урода. Есть старый ишак, на конюшне стоит. Тебе как раз будет.

Зингарец, взревев, схватился за саблю, и Юшта с размаху врезал ему дубинкой между глаз.

Началась кутерьма.

Наемники схватились за ножи, гвардейцы — за табуреты. Белиас, разъяренным зубром врезавшись в гущу драки, умело работал кистенем на короткой цепочке. Трактирщик с дубинкой наперевес держался в резерве, время от времени отоваривая оказавшихся поблизости забияк. Варгас, прижав ладони к рассеченному лбу, медленно сползал на земляной пол.

Какое-то время казалось, что исход драки предрешен, но тут кто-то из зингарцев, прижатый в углу, проорал короткую гортанную команду. В воздухе засверкала острая сталь, легкие кордавские клинки против прямых казенных палашей, которые носила дворцовая гвардия. Сердце у Юшты упало: игра пошла всерьез.

Один из гвардейцев, оставляя за собой на полу цепочку частых кровяных пятен — кровь стекала с покалеченного ударом сабли запястья — бросился к двери, громко зовя на помощь городскую стражу. Он уже достиг порога, но, как в первый момент показалось месьору Далуму, запнулся и растянулся ничком. Его крик прервался булькающим хрипом, а в следующее мгновение до разума кабатчика дошла наконец истинная картина происшедшего, и от этой картины кровь застыла у него в жилах.

Безобидный бродяжка, не удравший сразу с началом потасовки, а непонятно чего ожидавший в своем углу, при виде крови переменился вмиг и разительно. Испустив хриплый рев, похожий на вопль рыси в брачную пору, он одним прыжком взлетел со своей скамьи и вцепился бегущему гвардейцу когтями в плечи, сбив того с ног и всадив длинные клыки бедняге в затылок. Клыки… когти?! Да, то существо, которое сейчас кромсало бездыханное тело солдата, вряд ли можно было бы отнести к человеческому роду, равно как и к любой иной известной кабатчику расе. Во всяком случае, повадками оно напоминало гигантскую хищную обезьяну из кофийских дебрей.

Очень опасную обезьяну. И очень голодную. На глазах Юшты существо вырвало здоровенный клок мяса из спины теперь уже, без всякого сомнения, мертвого гвардейца. Далум в ужасе заорал. В зале звенели клинки, кричали люди и трещало ломающееся дерево, но монстр услышал. Не отпуская добычи, существо оглянулось через плечо и рыкнуло окровавленной пастью, продемонстрировав внушительный набор зубов.

Первым заметил тварь Громила Белиас и бросился на оборотня, раскручивая на бегу кистень. Он ударил верно, тяжелый стальной шар раздробил существу ключицу. Оборотень снова завопил — на сей раз то был крик боли — и ответным взмахом когтистой лапы располосовал вышибале живот. Кто-то из дерущихся обернулся на звук и схлопотал от противника нож в спину, кто-то еще опустил саблю, некоторые кинулись на помощь Белиасу, но с достопочтенного месьора Далума было довольно. Кабатчик слепо шарахнулся к задней двери, ударившись бедром о винную бочку, и побежал, не разбирая дороги, с единственным желанием оказаться как можно дальше от «Короны и посоха». Если бы хватило сил, он бежал бы до самой Стигии, а быть может, и дальше.

За его спиной существо продолжало убивать.

Глава вторая Глас народа

22 день Первой летней луны.

Вольфгардскому ширрифу приснился скверный сон — будто за ним сквозь сугробы и буреломы гонится волчья стая, причем звери прытко скачут на задних ногах, издавая вместо полагающегося рычания и воя угрожающие крики на человечьем наречии.

С трудом оторвавшись от преследования, беглец выскочил к Полуночным воротам столицы Пограничья, молчаливым и неприступным. Дотянулся до болтающейся веревки колокола, собираясь устроить трезвон на весь город, но веревка оборвалась, а на призывные вопли с надвратной башни выглянула ухмыляющаяся волчья морда. На голове зверюги красовался лихо нахлобученный островерхий шлем, украшенный торчавшими во все стороны флажками, с клыков текла зеленоватая пена. Грайтис замычал от ужаса, дернулся всем телом и проснулся.

Всюду оборотни, подумал ширриф, нехотя разлепляя глаза.

Пробуждение не относилось к числу приятных, ибо прямо перед человеком с меланхолическим видом покачивалась узкая змеиная головка. Туловище пресмыкающегося обвивалось вокруг массивной серебряной кружки, кружка стояла на столе, попирая небрежно разбросанные пергаменты. Чуть далее сидела магичка Ренисенб и что-то писала, время от времени зевая и прикрывая узкой ладонью рот. Заметив, что ширриф возвращается к бодрствующему состоянию, она дружелюбно кивнула и продолжила свое занятие.

Оставалось выяснить, в силу каких обстоятельств столь почтенная и уважаемая личность, как капитан городской стражи Вольфгарда, дремлет на неизвестно чьем столе.

Повернув голову влево, Грайтис узрел пару полукруглых окон, наполненных постепенно разгорающимся дневным светом. Между проемами распласталась чуток облысевшая леопардовая шкура необычного окраса — по белому фону разбегались коричневатые пятна.

Вид шкуры пробудил воспоминания, начавшие послушно выстраиваться одно за другим. Комната — личные покои управляющего королевского замка, Темвика Магнуссона. Где носит самого Темвика, сказать трудно. Должно быть, господин комендант разбирается с внезапно свалившимися ему на голову заключенными и впавшим в истинное помешательство Юштой Далумом, давеча требовавшим спрятать его в самом глубоком и охраняемом подвале крепости. Он, Грайтис, пытался разложить по порядку и записать собранные за время краткого следствия в «Короне и посохе» противоречивые и сумбурные сведения, однако бессонная ночь взяла свое. Неудивительно, что госпожа Ренисенб, глубоко заполночь призванная всячески помогать доблестным человекоохранителям, тоже задремывает.

Стигийка вывела очередную фразу, перечитала, и, похоже, осталась довольна. Грайтис только собрался полюбопытствовать, что она там такое пишет, когда в коридоре загромыхали приближающиеся шаги и спорящие голоса. С оттяжкой хлопнула дверь, и бритуниец узнал в первом из вошедших Темвика. Позади неотвязной тенью следовал чрезвычайно мрачный и насупленный Рэф, продолжавший на ходу что-то доказывать.

— Самая скверная новость года — «Корону» придется временно закрыть, — громогласно заявил Магнуссон вместо приветствия. — Во-первых, там все вверх дном, во-вторых, ее хозяин по-прежнему невменяем… Госпожа Рени, добром прошу — убери ты отсюда свою гадюку! Видеть ее не могу!

Магичка кротко взглянула снизу вверх на управляющего, превышавшего женщину на добрых три ладони и выглядевшего так, будто среди его предков затесались не только волки, но и медведи-оборотни. Темвик не страшился никого и ничего… за исключением ручных змеек стигийки. Причем, как это не досадно, побаивался их взаправду.

Незаслуженно обозванного «гадюкой» безвредного песчаного полоза бережно сняли с кружки и водрузили на запястье хозяйки. Только после этого Магнуссон согласился присесть за стол, где незамедлительно сунулся в записи Ренисенб. Та, впрочем, не возражала.

— Без Юшты и его несравненных обедов мы точно помрем с голоду, — скорбно пробормотал Грайтис. — Ладно, считайте, я уже проснулся. Чем порадуете? Отыскали хоть одного разумного свидетеля, который не бормочет ерунды о страшных чудищах?

— Нет, — буркнул Рэф. — Хотя картина происшедшего теперь представляется достаточно четко. Начало заварухе положили зингарцы — личная охрана некоего Сауселье, виноторговца из Бургота. Старшего над ними кликали Варгасом. По скудоумию оный Варгас имел нахальство задирать почтенного месьора Далума, требовать девок и вообще вел себя непотребно, равно как его прихвостни. Пожалеть о совершенной ошибке он уже не сможет — по той причине, что помер. Также как вышибала из «Короны», Белиас, — ширриф и комендант замка одновременно кивнули, подтверждая свое знакомство с упомянутым человеком. — Вместе с ними приказали долго жить четверо стражников из числа коронной гвардии, двое наемников-зингарцев, вмешавшийся в драку подмастерье из ювелирной лавки на Хлебном проезде и служанка Юшты. Итого ровным счетом десять человек, а также случайно раненые…

— И то существо, которое до сегодняшнего дня мирно промышляло попрошайничеством у митрианских часовен да мелкими приработками то там, то здесь, — закончил фразу Темвик. — Имени нищеброда узнать не удалось, а прозвище ему было Волчец. Что выглядит крайне странным — если он принадлежал к нашему племени — (Магнуссон, как и король Эртель, относился к Карающей Длани, не делая из этого обстоятельства никакой тайны), — то как умудрился докатиться до такого плачевного состояния? Где его клан, семья, близкие? Истреблены? Или род по какой-то причине отказался иметь с ним дело?

— Боюсь, таких подробностей мы никогда не узнаем, — негромко проговорила Ренисенб, заставив мужчин разом повернуться к ней. — История этого человека останется для нас загадкой, зато обстоятельства его кончины стали трагедией. Свидетели единодушны: в какой-то миг потасовки Волчец, — она выговорила трудное слово едва ли не по буквам, — до того отсиживавшийся в углу, впал в бешенство, разительно переменился обликом и напал на одного из гвардейцев, бежавших за помощью. Покончив со стражником, тварь продолжала атаковать людей, пока общими усилиями ее не изрубили в клочья.

Припомнив, в каком виде стражи порядка застали «Корону и посох», Грайтис невольно передернулся. Потасовка напоминала залитые водой и бессильно шипящие угольки — живые пытались выбраться наружу, раненые и умирающие стонали по углам. В центре просторной залы трое гвардейцев с остервенением пластовали клинками грязную и еле заметно дергающуюся груду тряпья. Во все стороны летели брызги темной крови, а чуть позже под опрокинутым столом сыскалась начисто отрубленная конечность — не поймешь, рука или нога — с толстыми изогнутыми когтями и странно укороченными пальцами.

— По просьбе месьора Темвика я сочла нелишним взглянуть на останки нищего, — тоном ученого мудреца, самозабвенно повествующего о найденных им развалинах древнего города и обнаруженных там ценностях, продолжила стигийка. Ширриф в очередной раз мысленно пожал плечами: поступки Тотланта и госпожи Ренисенб частенько выходили за пределы его разумения. Скажите на милость, какая женщина по доброй воле согласится посреди ночи идти в разгромленную таверну, дабы полюбоваться там на растерзанные трупы? И не просто согласится — примчится едва ли не вприпрыжку, предусмотрительно захватив с собой длинный свиток для записей, перо и чернильницу? — То, что от него уцелело, можно без труда сложить в корзинку и с тем закопать, однако меня крайне насторожил запах… Да нет, вовсе не тот, о котором вы подумали! — она заметила изменившееся выражение лиц слушателей и укоризненно покачала пальцем. — Я имею в виду запах магии. Любое сотворенное волшебство имеет свой, присущий только ему аромат, сохраняющийся в течение краткого времени около предмета или места, где применялась Сила. Так вот, от Волчеца пахло горелой древесиной, холодом и… как оно по-вашему… черный налет от факела?

— Копоть, — первым сообразил Рэф. — И что сие означает, госпожа Рени?

— Примерно то же самое, как если бы на полу таверны валялся кусок пергамента с оттиснутой на нем печатью «Сработано в Гиперборее», — отчеканила магичка. — Кто-то применял на покойном нищем чары, причем совсем недавно. Полагаю, если бы я навестила комнату, где погиб Унтамо Гипербореец, там обнаружился бы такой же след. Мне это не нравится. Посему у меня имеются две просьбы. Первая: мне необходим толковый и надежный гонец, дабы поскорее доставить вот это послание, — она постучала согнутым пальцем по исписанному листу, — в «Радугу», к пребывающему там достопочтенному Озимандии Аквилонскому. В сей депеше я почтительно испрашиваю его совета, поелику моих собственных познаний, боюсь, недостаточно. Может, прочитав, он соизволит вернуться в Вольфгард и помочь нам.

— А вторая просьба? — голос Темвика звякнул опасными металлическими нотками.

— Не откажется ли кто-нибудь сопроводить меня к гиперборейскому посольству… и в случае необходимости спасти оттуда? — грустно осведомилась Ренисенб. — Кажется, наши недавние скверные предположения оправдываются. Тамошние насельники опять что-то затевают. У меня есть право задавать вопросы, но вот получить ответы… С этим труднее. Маги различных школ всегда относились друг к другу, как соперничающие за прибыли торговые дома. Будь рядом со мной представитель законной власти, это вынудило бы их стать малость разговорчивее.

— Гиперборейцы, — со злорадным удовлетворением протянул королевский управитель и поднялся во весь свой немалый рост. — Вот оно что… Значит, так! Подходящего гонца я отыщу незамедлительно. Затем прокатимся навестить наших драгоценнейших соседей с Полуночи. Для доказательства мирных намерений прихватим эдак с полдюжины стражников. Коли они не оценят по достоинству нашей любезности, то… — он криво ухмыльнулся и закончил решительным: — Идем!

Уже на лестнице, ведущей во внутренний двор замка, странно примолкшая стигийка вдруг украдкой потянула ширрифа за рукав и полушепотом спросила:

— Я правильно поняла — вы с Рэфом отвезли труп Унтамо в посольство и передали Эгарнейду? И он потребовал обязательно доставить любые найденные части тела покойного магика?

— Угу, — рассеянно откликнулся бритуниец, прикидывавший, не обернется ли затея Темвика чем-нибудь скверным и нельзя ли его остановить, пока тот не наломал дров. Магнуссон по меркам оборотней еще очень юн, и порой мыслит, как сущий мальчишка, без малейшей предусмотрительности. Взбредет в голову новый сумасбродный замысел — он и кинется выполнять. — Твердил, без этого не исполнить достойное Последнее Прощание или что-то в этом духе.

— Последнее Прощание? — Ренисенб сдвинула тонкие, подкрашенные синеватой краской брови. — Он именно так сказал?

— Ну да. Я своими ушами слышал. Может, у гиперборейцев нельзя хоронить человека, если он расчленен по кусочкам и что-то потерялось, — предположил ширриф, но вразумительного ответа не дождался — они как раз спустились во двор, где вовсю распоряжался Темвик, бегали хмуро-озабоченные гвардейцы, жизнь била ключом и ничто не напоминало о мрачных событиях прошедшей ночи.

Выехать сразу, как рассчитывали, не получилось, но поколебать решимость управляющего за это время ширрифу не удалось: Магнуссон уперся не хуже барана из известной присказки. Оставалось только надеяться на удачу. Да и громыхавший следом конный отряд прибавлял уверенности.

«Все завершится изрядной перебранкой у ворот или во дворе посольства, — убеждал себя Грайтис. — У Темвика должно хватить ума понять: пока мы слишком слабы, чтобы прищемить хвост гиперборейцам. Однако если Ренисенб права и кто-то из посольства баловался запрещенной магией… Нам бы парочку неопровержимых доказательств, чтобы помахать ими перед королем и Судейской Палатой, и вот тогда… В конце концов, сколько можно прыгать на карачках по первому слову этой растреклятой Гипербореи, я вас спрашиваю? Да кто они такие?!»

Захватывающие размышления не мешали ширрифу поглядывать по сторонам, и вскоре Грайтис ощутил тихое подспудное беспокойство. Он прожил в столице Пограничья почти всю жизнь, четыре последних года выполнял здесь обязанности капитана городской стражи — сперва при назначившем его на этот пост старом Эрхарде, затем при его преемнике — и мог справедливо утверждать, что неплохо изучил город и его обитателей. Вчера по Вольфгарду разгуливали под ручку тревога и подогреваемая невнятными слухами паника. Сегодня улицы могли похвалиться настораживающей пустотой — прибывшие на Ярмарку торговые гости предпочли отсиживаться за надежными дверями таверн и постоялых дворов. В широком Сосновом проезде, оживленном в любое время дня и ночи, отряд миновал две или три кучки обывателей, проводивших гвардейцев хмурыми взглядами исподлобья. Половина лавок стояла закрытыми — и это несмотря на позднее утро! — а в рискнувших начать торговлю не замечалось особого наплыва покупателей.

— Какого демона рогатого тут затевается? — поинтересовался Темвик, тоже обративший внимание на подозрительное затишье вокруг и придержавший коня. — Грайтис, Рэф, а куда, собственно, подевались люди? У нас что, разом стряслись мор, чума и болотная лихорадка? Или враг стоит у ворот? Тогда почему мы узнаем об этом последними?

Ответить ему никто не успел. Кавалькада свернула влево и поневоле остановилась.

Площадь на месте слияния бежавшей вниз по склону холма Рудной улицы и более узкого Дровяного проулка заполняло медленно и неровно колыхавшееся скопление горожан, теснившихся подле высокого крыльца здания Гильдии лесоторговцев. На самом крыльце яростно жестикулировала и громогласно — однако из-за дальности расстояния не слишком разборчиво — вещала приземистая фигура в темно-коричневом балахоне. Толпа внимала, и порой в ее глубинах зарождался приглушенный возмущенный рев, разрезаемый отдельными выкриками.

Всмотревшись, Грайтис без удивления отметил, что многие из слушателей сжимают в руках разнообразное устрашающего вида дреколье, а также длинные охотничьи рогатины с раздвоенным жалом, мечи — старинные и относительно новые, — копья и наверняка позаимствованные в караулках городской стражи алебарды. В основном толпу составляли горожане средней руки, владельцы лавок, ремесленники и их подмастерья из окрестных кварталов, но в отдалении маячил с десяток конных, причем, если ширрифу не изменяло зрение, под гербовым стягом. Не иначе, какой-нибудь прибывший на Ярмарку барон из Земель Кланов и его охранники, тоже заинтригованные происходящим, остановились поглазеть.

Метавшийся на крыльце человек призывно взмахнул над головой некоей маленькой вещью, ослепительно ярко отразившей случайный солнечный луч, и, переваливаясь, заспешил по ступенькам вниз.

Точно получив некий давно ожидаемый знак, собрание дружно заголосило, потрясая оружием, зашевелилось, перемещаясь с место на место и превращаясь из рассеянной толпы в некое подобие колонны. Возглавил ее вынырнувший откуда-то недавний оратор, не на мгновение не умолкавший и по целеустремленности вполне могущий соперничать с катящейся вниз под гору снежной лавиной. Повинуясь его жестам, над головой колонны торжественно подняли и развернули узкий малиново-красный штандарт, обшитый по краям потрепанной золотой канителью и украшенный изображением солнечного диска о многих лучах. Последовала короткая возня, и в нескольких местах над толпой вознеслись еще две или три подобных хоругви.

Фальшивящий, но старающийся бас, отчаянно перевирая слова, затянул гимн королевства. Его дружно поддержали, и под нарастающий бодрый ор извивающийся строй потянулся вниз по Рудной. В домах вдоль улицы распахивались окна, но никаких горшков с нечистотами и ведер с грязной водой на марширующих не обрушилось. Наоборот, обыватели голосили что-то подбадривающее и приветственное. Хлопали двери, выпуская на улицу желающих присоединиться, немедленно вливавшихся в увеличивающуюся на глазах процессию.

Замешкавшиеся и пробегавшие мимо награждали конную гвардию и ее предводителей презрительным свистом. Кто-то развязно осведомился, долго ли они намерены здесь торчать и отчего бы королевским слугам не последовать за добрыми людьми Вольфгарда да не оказать им посильную помощь?

— Брат Бомбах и его верная паства, — ни к кому в особенности не обращаясь, произнес Рэф. — Чего-то подобного и следовало ожидать. По слухам, они уже давно готовились, но только вчера получили достойный повод для хорошей свары, про резню в «Короне и посохе» уже половина Вольфгарда судачит. Кладу свое жалование за полгода, они направляются к гиперборейскому посольству. И совсем не ради того, чтобы передать соболезнования близким покойного Унтамо.

— Неужто брат Бомбах? — растерянно уточнил Темвик.

— Кто ж еще? — дознаватель чуть скривился. — Топает в первых рядах, его голосину ни с кем не спутаешь. Святой брат давно и искренне ненавидит колдунов вообще, а гиперборейцев в особенности. Его ненависть возрастает с каждой выпитой кружкой белого крепкого. Сегодня, надо полагать, он успел влить в себя не менее бочки — для пущего красноречия и убедительности. Горожане к нему охотно прислушиваются, так что… — Рэф выразительным жестом обвел стремительно пустеющую улицу.

Упомянутый брат уже добрых три десятка лет служил звонарем и сборщиком милостыни в митрианском храме, что на Ветреном холме. Почтенный монах слыл рьяным поборником справедливости, любителем разбирать чужие споры — а после с изрядным шумом праздновать примирение враждовавших сторон где-нибудь в трактире на окраине, подальше от строгого взора отца настоятеля — и в общем-то считался человеком мирным… пока речь не заходила о колдовстве либо же о гиперборейцах.

Появление в окрестностях столицы магической школы святой брат воспринял философски, ограничившись подачей жалобы королю и парочкой не приведенных в исполнение угроз в адрес ее основателя, Тотланта Луксурского. Однако незатихающую войну с гиперборейцами брат Бомбах вел увлеченно и самозабвенно, привлекая как можно больше сторонников и повсюду разглагольствуя о счастливых временах, кои непременно последуют сразу по полному и окончательному истреблению мерзких чернокнижников, прячущихся за крепкими воротами усадьбы в конце Медовой аллеи.

Сегодня неугомонному монаху представилась долгожданная возможность обратить свои замыслы явью… чем он незамедлительно воспользовался.

— Их там наберется с полтысячи или даже поболее того, — заметил Грайтис. — И они так раззадорились, что не остановятся, даже если мы кликнем стражу из окрестных кварталов. По правде говоря, не хотелось бы этого делать. У каждого из наших гвардейцев в этой толпе сыщется кум, приятель, сводный брат… Они предпочтут постоять в сторонке и не вмешиваться. Хотя мне весьма не по душе тот беспорядок, который вознамерились учинить прихожане брата Бомбаха.

— Может, стоит поговорить с этим святым отцом? — напомнила о себе слегка встревожившаяся Ренисенб. — Убедить его, что подобными действиями он ничего не добьется, а пошедшие за ним люди рискуют пострадать… Они ведь не собираются в самом деле штурмовать посольство?

— Еще как собираются, — заверил волшебницу Темвик и озабоченно нахмурился. — Вряд ли у них выйдет что-нибудь толковое, а вот проломленных голов и помятых ребер к вечеру насчитается изрядно, — управитель королевского замка оглянулся, жестом подзывая к себе гвардейского десятника и негромко отдавая тому какое-то распоряжение. Выслушав, гвардеец кивнул и пришпорил коня — явно отправился за подмогой. — Полсотни стражников нам не помешает… вот только поспеют ли они в срок? Нужно попытаться убедить их разойтись. Я про погромщиков, ясное дело.

— Валяй, попробуй, — хмыкнул Грайтис. — У меня, знаешь ли, всего одна жизнь, я ей очень дорожу и потому с места не двинусь. Как ты своей — не знаю. Госпожа Рени, не лучше бы тебе вернуться в Цитадель? Неизвестно, чем тут все обернется…

— Как что-нибудь интересное, так бедную женщину сразу выставляют за дверь? — сварливо осведомилась стигийка. — Ну уж нет! Благодарю за заботу, но я предпочитаю остаться и насладиться этим любопытным зрелищем до конца.

— Тогда едем, — удрученно мотнул головой Магнуссон, и кавалькада загромыхала вниз по потрескавшемуся деревянному настилу Рудной улицы, вслед за удаляющейся толпой, продолжавшей на все лады выкликать проклятия злокозненным колдунам. — Хотел бы я знать, с чего им взбрело в головы обвинить во всех неурядицах именно гиперборейцев? Почему не немедийских лазутчиков? Или, скажем, туранских торговцев желтым лотосом?

— Сила традиции, — без малейшего признака насмешки пояснил Рэф. — В бедах Пограничья всенепременно повинны гиперборейцы, — он помолчал и добавил, словно рассуждая сам с собой: — Вряд ли им удастся взять усадьбу. Лет шесть назад, когда случился неурожай и мор, уже пробовали, но стены там крепкие, а охрана свое дело знает туго… Покричат вволю, пошвыряются камнями и разойдутся — заливать горе в ближайших трактирах.

Особенностями характера и телосложения брат Бомбах чрезвычайно напоминал ристалищного зингарского быка, хотя вряд ли об этом догадывался. В данный миг, когда почтенный брат стоял, крепко упершись в землю поношенными сандалиями и упрямо наклонив лысоватую крупную голову, сходство особенно бросалось в глаза. Не хватало только пары длинных, изогнутых на концах рогов, чтобы пропороть ими любого, рискнувшего встать на пути.

Первой возможной жертвой, к его величайшему сожалению, вполне мог оказаться некий Грайтис Дарго, по злой прихоти судьбы — ширриф Вольфгарда со всеми вытекающими последствиями в виде, скажем, возможности быть затоптанным толпой. В душе Грайтис клял себя последними словами: если с самого начала понимал, что попытка любых переговоров с разъяренными обывателями обречена на провал, то какого ляда потащился рисковать жизнью? Покрасоваться напоследок захотелось? Что ж, покрасовался: хотя ширриф восседал на коне, а митрианец громоздился на своих двоих, Грайтиса не оставляло пакостное ощущение, что монах с изрядным раздражением косится на него сверху вниз.

И беседа, похоже, тоже прочно зашла в тупик. Если в представителей королевской власти еще не летели тухлые овощи, так исключительно благодаря авторитету святого брата. Или таковые овощи приберегались для более важной цели — обитателей гиперборейского посольства.

— Братия возлюбленные! — вновь возопил митрианец, отвернувшись от ширрифа с его небольшой свитой и обращаясь к разгоряченной пастве. — Час решительный настал ныне! Пришло время искоренить злокозненных гиперборейских магиков, а такодже и омерзительные создания их, огнем и хладной сталью! Ибо доколе можно терпеть на священной земле предков наших сей колдовской вертеп! Обитель чернокнижия, колодезь зла неисчерпаемый! Подымемся, как один, люди!..

В усадьбе меж тем старательно делали вид, будто никакой толпы под стенами вовсе не существует. Никто не высунулся на разноголосый шум и выкрики, маленькая дозорная башенка над воротами вопиюще пустовала, и создавалось обманчивое впечатление, будто подворье разом обезлюдело.

— Отцу настоятелю это здорово не понравится, брат Бомбах, — крикнул ширриф, наклоняясь с седла. — Разве в обычаях у служителей Митры Милосердного возжигать гнев в сердцах людских, а наипаче вдохновлять неразумных на суд скорый и неправый? Не говорил ли Творец: «Не в мече сила, но в слове, не в избиении иноверцев, но в обращении заблудших»? Одумайтесь, брат!

Оборотившись, звонарь прожег Грайтиса презрительным взглядом, а заодно обдал крепким винным духом. Толпа за его спиной всколыхнулась и воинственно загудела. Да, подумал ширриф, сотен пять, никак не менее. Ох… быть беде.

— Кои от рождения бродят во тьме, тех не молитва очистит, но могила! — рявкнул Бомбах, потрясая золоченым митрианским диском, подвешенным на стальной цепочке на манер кистеня. — Святой же Эпимитриус не единожды призывал искоренять огнем и мечом колдовскую заразу! Всем ведомо, что в первых рядах шел он изничтожать последние оплоты безбожных кхарийцев, закосневших во зле! Не путайтесь вы под ногами, ваше степенство, с конниками своими, душевно прошу вас и господина управителя тоже — не ровен час, под горячую руку и вам достанется… А лучше всего, коли вы добрые митрианцы и чтите Всеединого — присоединяйтесь к нам, и делу конец!

Темвик, приходивший в ярость всякий раз, когда он оказывался бессилен, скрипнул зубами и двинул коня. Рэф успел схватить управляющего за руку, и в результате добрый нордхеймский клинок Магнуссона не покинул ножен.

— Оставьте, право, — ровным голосом присоветовал дознаватель. — Нас тут хорошо если десяток, а погромщики, сами видите, настроены решительно. Гиперборейцы отобьются, а с братом Бомбахом я по-другому потолкую, когда все кончится.

— Потолкуем, — прорычал Темвик Магнуссон. — Ох и потолкуем мы с ним наедине! Пес брехливый! Краснобай…

— Начинается! — звонко воскликнула Ренисенб, приподнимаясь на стременах.

Призывные вопли Бомбаха потонули в мрачном вое толпы, и на двор гиперборейского посольства полетели первые снаряды — камни, гнилые овощи и поленья, запасливо прихваченные погромщиками. С полдюжины горожан, из числа наиболее молодых и ретивых, подогретые вином и речами звонаря, полезли на стену. Толстенные бревна после недавнего дождя оставались сырыми и скользкими, кое-где поросшими кисточками мха. Зацепиться было не за что, и до верха никто не добрался.

Изнутри усадьбы по-прежнему не доносилось ни звука.

— Говорю же, пошумят и разойдутся, — меланхолично повторил Рэф. — Уже сколько раз пытались. Испоганят месьору Эгарнейду двор, да и… Хоп, это что-то новенькое!

— Смотри, что творят… — охнул кто-то из стражников. Грайтис выругался от души.

— Проклятье! — вскричал Темвик, весь сморщившись. — Надо было сразу зарубить мерзавца-звонаря, как-нибудь отмахались бы! Ну, теперь пойдет веселье!

Под руководством энергично жестикулировавшего монаха вплотную к стенам выдвинулись те, кто догадался прихватить с собой топоры. Железо звучно застучало по сырым бревнам, и вскоре на стенах появились глубокие затесы. Цепляясь за них, несколько самых отчаянных сорвиголов снова начали карабкаться наверх. С воротами, окованными толстыми бронзовыми полосами, у штурмующих получилось хуже — топоры лишь высекли снопы искр, — и тогда, опять же по команде Бомбаха, откуда-то из-за угла посольской ограды бегом вынырнула куча угрюмых мужиков, волокущих нечто длинное и тяжелое.

— Жаба их задави, и таран заранее припасли! — взревел Магнуссон. — Снесут ведь ворота, стервецы! Стража, к бою!

— Да охолони, Темвик! — крикнул Грайтис, непроизвольно сжимая и разжимая кулаки. То, что творилось вокруг подворья, напоминало развороченный муравейник: море плеч, рук и голов, ощетинившееся дрекольем и сталью, ревущее в мрачном упоении грядущего боя. — Теперь поздно уже, сомнут… Раньше б знать…

Молодежь из числа штурмующих бодро карабкалась по стенам, таран глухо бухал по створкам, Бомбах торжествующе орал и размахивал своим диском-кистенем. Ворота начали сдавать. Достигнутых успехов толпе показалось мало. Под стеной что-то неярко пыхнуло сразу в нескольких местах, и во двор, на крыши башенок и сараев полетели небольшие круглые предметы, оставляющие за собой дымные хвосты.

Тогда гиперборейское посольство в один миг словно взорвалось изнутри.

Из окон второго этажа мрачного каменного здания, выходящих на двор, с треском брызнули толстые свинцовые стекла, и в беснующуюся толпу вонзился веер оранжевого огня — гиперборейцы не зря хвалились повсюду своим колдовским могуществом. С десяток погромщиков заметались, охваченные пламенем, издавая жуткие вопли и усиливая неразбериху. Часто захлопали арбалеты. Двое, как раз пытавшиеся перескочить через гребень стены во внутренний двор, свалились на улицу, подстреленные почти в упор. От шума заложило уши даже у Грайтиса, вместе со своими спутниками оттесненного толпой и беспомощно наблюдающего за штурмом из дальнего конца запруженной народом Медовой аллеи.

Огненный веер шарахнул еще раз. Передние ряды колыхнулись назад, но задние, не разобравшись в происходящем, напирали, и пустое пространство перед воротами почти не увеличилось. Посольские сараи и длинная приземистая постройка — скорее всего, конюшня — вовсю полыхали, подожженные горючими горшками нападавших, языки пламени тянулись к главному зданию. В довершение всего с последним ударом тарана воротные створки душераздирающе затрещали и осели внутрь, открывая просторный двор и одиноко стоящую посреди двора неловко скособоченную фигуру.

При виде этой фигуры над толпой разнесся протяжный вопль, в котором изумление и страх мешались с отвращением. Потом стало на удивление тихо — лишь гудел огонь да пронзительно ржали кони, запертые в охваченной огнем конюшне.

— Что там, что? — волновались стоящие в задних рядах, вытягивая шеи и вставая на цыпочки в тщетной попытке разглядеть получше. Грайтис, хоть и подозревал, что там может быть, с высоты конского крупа видел немногим больше. Каменно застывший силуэт имел явное сходство с вороньим пугалом — косо, по-птичьи склоненная набок голова, раскинутые крестом руки, правая кисть свисает надломленной плетью, а левая… сжата в кулак? Или… или нет ее вовсе?..

У ширрифа вдоль хребта пробежал отчетливый холодок. Ренисенб, что-то пробормотав по-стигийски, близоруко прищурила глаза и удовлетворенно хмыкнула — будто увидела именно то, что ожидалось.

— Надо же, рискнули, — произнесла она неожиданно спокойно. — Что ж, никому, как себе…

— Митра Светоносный, защити нас и убереги! — раздался от снесенных ворот тонкий, дрожащий крик. — Колдуны проклятые умруна выпустили!

— Мертвяк неупокоенный… умертвий ходячий… умруна натравили клятые гиперборейцы… — зашелестело над головами.

Умрун, переваливаясь по-утиному, сделал несколько неуклюжих шагов. Толпа в ужасе шарахнулась.

Мертвец заговорил. Голос у неупокоенного оказался низкий, гулкий, ровно в пустую бочку, и загадочным образом доносился до самых дальних рядов замерших в непонятном оцепенении погромщиков. Солнечный свет померк, словно бы Око Митры закрыла набежавшая тучка. Беспрерывно льющийся речитатив выпевал слог за слогом на тяжелом, гнусавом незнакомом наречии, и Грайтиса вдруг одолела страшная сонливость. С трудом разлепляя ставшие неподъемными веки, ширриф заметил, как один за другим сгрудившиеся у посольства люди роняют свое оружие, как его спутники клонятся в седлах, как пошатнулась и взмахнула рукой стигийская магичка, будто бы защищаясь от наваждения… Голос мертвого мага проникал под череп, успокаивал, усыплял, шептал…

Сет его ведает, чем бы закончилось последнее деяние покойного месьора Унтамо — а это, без сомнения, был именно он или то, что от него осталось, — но в этот миг к порушенным воротам метнулся некто низкорослый, кряжистый, в истрепанном и грязном коричневом одеянии. Тусклый лучик сверкнул на тяжелом золотом диске.

— Во славу Митры Лучезарного! — заорал брат Бомбах, крутанул священным символом и обрушил на поникшую голову неупокоенного могучий удар.

То ли упоминание святого имени оказалось на редкость действенным, то ли против недюжинной силушки звонаря не устоял даже оживленный злой магией покойник, но колдовской морок сгинул разом, будто обрубленный мечом. Умрун качнулся, утробно заурчал и загреб клешнями. Толпа, подхватывая оброненное дреколье, с воем хлынула во двор, и там, где только что возвышалась нелепая и жуткая черная фигура, вскипел водоворот вил, топоров и палиц, взлетающих и опускающихся со свистом.

По крыше посольства побежали первые огненные язычки. На центральной площади ударили в набат.

Грайтис, на коего резкое освобождение от чар Унтамо подействовало подобно внезапному ледяному душу, вскинулся и завертел ошалело головой. Гвардейцы намертво вцепились в поводья, пытаясь удержать пляшущих коней, Темвик Магнуссон, белый как стена, бормотал что-то нечленораздельное. Лишь Ренисенб вела себя более осмысленно. Ее конь также плохо слушался поводьев, однако стигийке удалось совладать с напуганным животным, и она направила его в ближайший проулок, крича на скаку:

— Темвик, Рэф! Скорее за мной! Ширриф, скорее!

Полутемный проезд, огибающий посольскую усадьбу, мгновенно опустел при появлении десятка вооруженных верховых, несущихся во весь опор — зеваки брызнули в стороны, прижались к глухим заборам, освобождая дорогу всадникам. Ренисенб на своем буланом коньке по-прежнему держалась впереди, указывая дорогу. Освободив от поводьев одну руку, она махнула куда-то влево от объятого пламенем посольства Великой Халоги, и там, словно в ответ на ее жест, полыхнула между домами яркая зарница.

— Быстрее! — услышал Грайтис умоляющий голос магички. — Нужно спешить!

Впрочем, они успели.

Широкий безлюдный тупик, образованный задворками лавок Кузнечного и Кожевенного цехов (сей тупик именуется Благодатным, припомнил ширриф совершенно не к месту) встретил их нехорошей возней и криками. В пыльных лопухах чернела разверстая пасть потайного хода. Меж мусорных куч курилась сизым дымком изрядных размеров яма, земля вокруг нее на добрый локоть была опалена и густо усыпана пергаментными свитками и листами, высыпанными из вспоротых мешков — от их количества у ширрифа зарябило в глазах.

Прямо по пергаментам азартно топталось с дюжину цеховых, почти все с разномастным оружием в руках. На краю провала темнело чье-то бездыханное тело, поодаль, зажимая пропоротый рункой бок, корчился плечистый бородач в богатых черно-золотых одеждах. Трое, по виду подмастерья, деловито кряхтя и ругаясь, выкручивали руки четвертому, повалив его носом в грязь.

Внезапное появление вооруженных гвардейцев явно не входило в их планы. После того как Темвик, молодецки гикнув, с налету оглушил одного из погромщиков плоской стороной своего тяжелого клинка, а Рэф снес конем второго, пытавшегося размахивать ржавой алебардой, остальные почли за благо немедленно ретироваться.

Ренисенб осадила коня и спрыгнула. Спешились и ее спутники, убирая в ножны мечи. Рэф нагнулся, подобрал один из устилающих землю свитков, но тут же выронил его — окрик стигийки прозвучал подобно удару плети:

— Ничего не трогать! Ты, ты и ты, — приказала она стражникам, — соберите все в мешки. Ни в коем случае не касайтесь печатей! Темвик, присмотри за раненым. Не вздумайте ему помогать, да глядите в оба, он опасней горного барса. Попробует дотянуться до любого из свитков — рубите руку прежде, чем он сорвет печать.

Холодная властность и сила, прозвучавшие в голосе Ренисенб, несказанно удивили ширрифа, как и то, что стражники без единого возражения принялись исполнять приказ. Магнуссон, правда, не удержался, буркнув:

— Зачем же руки-то сразу рубить? Чай, свиток не клинок, а я не муха, бумажкой не прихлопнешь…

— Не глупи, Темвик. Это оружие, и опаснейшее. Предметная магия, — отрезала Ренисенб, не отрывая взгляда от раненого бородача. — Мы только что видели ее в действии — огненные стрелы, помните? О, какая встреча, Эгарнейд! Кажется, ты обязан мне своей никчемной жизнью?

Второй гипербореец, которому кузнецкие подмастерья все же успели связать за спиной руки, завозился на земле, пытаясь сесть. Извалянный в грязи и крепко побитый, месьор Эгарнейд выглядел скверно. Тем не менее голос его, когда он заговорил, звучал по-прежнему надменно, а на породистом лице застыла привычная маска высокомерия:

— Ты находишь это поводом для злорадства? Прикажи развязать меня и окажи помощь моему другу, Ренисенб, и тогда, может быть, я не упомяну тебя в…

— Эгарнейд, — непреклонно оборвала его стигийка, — ты не имеешь права приказывать мне или кому-либо еще. Ты арестован. Нет, — поспешно добавила она, заметив, как взгляд гиперборейца воровато скользнул по раскиданным вокруг пергаментам, — даже не пытайся. Я буду быстрее.

— Но какому праву? — показное спокойствие посольского письмоводителя наконец треснуло, он сорвался на визгливый крик: — Женщина, что ты себе позволяешь? Я — лицо неприкосновенное, я представляю Великую Халогу! Вы ответите за этот чудовищный погром! В конце концов, я являюсь подтвержденным магом второй ступени посвящения, меня может судить только круг Белой Руки…

— Только-то? — презрительно скривила губы волшебница. — Ты еще и недоучка к тому же… Вторая ступень, подумать только!.. Эгарнейд, являясь, в отсутствие Тотланта Луксурского, придворного волшебника короля Эртеля Эклинга, полномочным представителем магической гильдии Вольного Пограничья, я, Ренисенб эш’Шарвин, маг четвертой ступени посвящения, арестовываю тебя и твоего… друга, — она кивнула в сторону раненого бородача, взиравшего на нее с откровенной ненавистью, — Крэгана Беспалого, одного из Семи Верховных круга Белой Руки, за практикование некромантии на земле Пограничья, чернокнижие и попытку магического заговора.

Ренисенб запнулась и посмотрела на Грайтиса, словно бы колеблясь.

— Кроме того, — решилась она, — ширриф Вольфгарда Грайтис Дарго предъявит тебе и твоим сообщникам обвинение в убийстве. Пожалуй, даже не в одном.

Эгарнейд лишился дара речи.

У Грайтиса голова шла кругом. В ответ на вопросительный взгляд стигийки он молча кивнул, в то время как мысли у него крутились по одному усталому кругу:

«Надеюсь, Рени знает, что делает… Митра Милосердный, хоть бы на этом все и кончилось… месячное жалование пожертвую в обитель…»

Он вытер ладонью взмокшее лицо и отметил, что треск пламени и крики пожарных команд как-то незаметно пошли на убыль. Должно быть, там сумели справиться… или не осталось ничего, годного для прокорма жадных огненных языков. Вот и конец одинокой усадьбе на Медовой аллее. Надо бы поскорее пригнать туда с полсотни блюстителей, оцепить квартал и ловить замешкавшихся участников погрома, пока не разбежались. Как бы в дурные головы не взбрело после свалки у посольства отправиться громить дома и лавки живущих в Вольфгарде гиперборейцев… С горожан станется. И брата Бомбаха задержать всенепременно, желательно вместе с сообщниками. Кстати, где человек, который способен этим заняться?

Сбросив не вовремя навалившееся оцепенение, Грайтис огляделся в поисках помощника. Часть Магнуссоновых подчиненных заталкивала в мешки последние листы пергаментов, остальные под присмотром Ренисенб и Темвика на скору руку соорудили носилки, куда не слишком бережно взвалили бородатого Крэгана. Тщательно прикрученный к стремени коня одного из стражников Эгарнейд с ненавистью зыркал по сторонам, но язык держал за зубами и вел себя смирно. Рэф со своим всегдашним чуть отсутствующим видом стоял над черным квадратом подземного хода, пристально разглядывая земляные ступеньки, уводящие в темноту. Ширрифу пришлось дважды окликнуть дознавателя, прежде чем тот отозвался.

Выслушав приказ, Рэф вяло кивнул, взобрался в седло и отбыл наводить порядок. Озабоченный Грайтис мельком подумал, что никогда еще не видел своего помощника в таком состоянии, но, с другой стороны, и подобные мятежи в Вольфгарде случаются не часто… Тут его отвлекло рычание Темвика, спешившего доставить ценную добычу в коронный замок.

Глава третья Королевский вердикт

22—24 день Первой летней луны.

Искусство составления докладов для вышестоящего начальства сродни приготовлению блюда туранской кухни: побольше острого, соленого и самая капелька горького. То есть изрядная горсть вымысла, приправленная крупицами правды и засыпанная сверху щепотью желаемого, выдаваемого за действительное. Не исключено, что где-нибудь в Офире или Шеме любой младший квартальный надзиратель с легкостью сочиняет по десятку подобных докладов за седмицу, но здесь, в захолустном Пограничье, над его созданием бились три не самых бестолковых человека. В итоге сочинители порешили: сразу по завершении рассказа ширрифа о событиях минувшей седмицы дружно податься в бега.

— Иначе король прикажет швырнуть нас за решетку, а мне в застенки попадать никак нельзя — растолковал невольным сообщникам по заговору Темвик. — Меня тогда сразу тянет волком перекинуться и заесть кого-нибудь. Госпожа Рени, как полагаешь — вдруг я тоже попал под злодейские чары гиперборейцев и теперь взбешусь?

— Непременно взбесишься, — уныло согласилась волшебница. — Тебе хорошо, ты под любым кустом можешь спрятаться, а мне куда податься? Просить убежища в «Радуге»? Там теперь заправляет… — она оглянулась по сторонам, но длинная галерея пустовала и подслушать ее никто не мог, — …этот желчный и въедливый старикан, Озимандия. Читали, что он мне написал? В ответ на все расшаркивания? Они, видите ли, чрезвычайно заняты! Прибудем, когда изволим! Не малые дети, справляйтесь сами!

— Так мы вроде справились, — нерешительно заикнулся Грайтис. Оборотень и стигийка дружно бросили на него столь мрачный взгляд, что ширриф обескуражено смолк, как охранительную молитву твердя про себя речь, которую ему надлежало вскорости произнести.

«Мы по самое горлышко в грязи, — заявил два дня назад Темвик, стоя возле бывших ворот гиперборейского посольства и озирая закопченный остов каменного здания с темнеющими провалами окон. Над руинами до сих пор курился белесый дымок, и два десятка стражников с явной неохотой копались в горелых обломках. Грайтис и Ренисенб кивнули. — Мы остолопы, способные только хлопать ушами. Гиперборейцы с легкостью обвели нас вокруг пальца и вдобавок заставили платить за битые горшки. Нам позарез необходимо выбраться из этого гнилого болота и оправдаться перед королем за ротозейство. Согласны?»

Возражений не последовало. Управляющий говорил сущую правду: недавние события вполне могли привести к изрядному ухудшению и без того натянутых отношений между королевством Пограничным и его полуночным соседом. Магнуссон сотоварищи приложили все усилия для того, чтобы справиться с растущей волной слухов, однако большая часть гиперборейских купцов свернула торговлю и спешно отбыла из Вольфгарда домой, в Халогу, наотрез отказавшись участвовать в Летней Ярмарке. С ними, надо полагать, сбежали уцелевшие обитатели посольства. Грайтис представил, сколь жуткие истории они поведают соплеменникам о царящих в Пограничье нравах, плюнул и велел себе больше над этим не задумываться. Что сделано — то сделано.

В остальном же замыслам компании сопутствовал успех. Может быть, из-за того, что они сумели действовать достаточно быстро и решительно, подстегиваемые ожидаемым со дня на день возвращением Эртеля и аквилонских гостей.

«Состряпаем ужасный заговор и заявим, будто мы его раскрыли, — предложила Ренисенб и, вымученно хихикнув, добавила: — Глядишь, еще наградят за проявленное усердие. Гиперборейцы ведь в самом деле затевали какую-то пакость, которую мы вовремя предотвратили. А о том, что произошло это по чистейшей случайности и совпадению обстоятельств, мы мудро умолчим».

Двое угодивших в подвалы столичной Цитадели гиперборейских магиков вначале дружно решили отмалчиваться, заявляя, что станут говорить только с королем и в присутствии посланника из Халоги. Рассвирепевший Темвик пригрозил безотказным средством для развязывания языков и обратился за помощью к стигийке.

Госпожа Ренисенб явилась в каземат, выгнала из отведенной месьору Эгарнейду камеры всех посторонних и накрепко закрыла дверь. Что она там делала, Темвик и Грайтис так и не узнали, хотя в нарушение строжайшего запрета подслушивали в коридоре. Из-за створки пару раз полыхнула темно-багровая вспышка, тек приторно-кисловатый запах, слышались неразборчивые вопли и проклятия, а потом вышла усталая и рассерженная Ренисенб. Ширриф через ее плечо заглянул в камеру и злорадно полюбовался на гиперборейского письмоводителя, мешком болтавшегося на вбитых в стену цепях.

— Поразительное и в чем-то туповатое упорство в намерениях. Гиперборейцы в очередной раз попытались найти средство воздействовать на звериную сущность племени Карающей Длани, — бросила магичка. — Чуть позже мы расспросим Эгарнейда подробнее и запишем его признания, а сейчас появилось неотложное дело — отыскать тех, на кого пробовали наложить чары. Одно такое создание уже мертво. Я имею в виду нищего по прозвищу Волчец. Одно живо и находится в безопасном месте — девочка Мави. Осталось еще пять или шесть человек, Эгарнейд в точности не знает и тут он не лжет. Блистательный замысел принадлежал Унтамо, тот своими тайнами ни с кем не делился, даже с соотечественниками. Однако у Унтамо что-то пошло наперекосяк. Ловушка обернулась против охотника, и по законам высшей справедливости увлекшийся колдун пал от руки той самой девочки, которую пытался подчинить.

— И что нам теперь с ней делать? — Мави по-прежнему сидела в подвале крепости, шарахаясь от любых попыток заговорить с ней и ведя себя более как дикое животное, нежели человек. — Это поддается какому-нибудь… лечению, что ли? И знаешь, Рени, мне ужасно не нравится известие о том, что где-то в городе болтается без присмотра еще несколько таких тварей. Где их искать? Как? Ждать, пока учинят очередную резню?

— Девочку я попробую вернуть к прежней жизни, — не очень уверенно ответила стигийка. — Хотя, боюсь, моего опыта и знаний может не хватить. Вот если отвезти ее в Радужную Школу… Что касается одержимцев, то их имена сгинули вместе с Унтамо. Крэган, безусловно, знает, только этот орешек нам не по зубам. Он будет молчать, даже если мы запихаем его в горящий очаг и продержим там денька два-три. Я пошарю, как смогу, Заклятием Поиска, однако многого не обещаю… Мое предположение — зачарованных людей, а точнее — оборотней, нужно искать среди окружения обитателей посольства или кого-нибудь, кто поддерживал отношения с гиперборейцами, давно живущими в городе. Кто-то ведь имел с ними дело, доставлял в усадьбу на Медовой аллее провизию или просто встречался с магиками чаще прочих, так?

— Хлипкая, честно говоря, получается ниточка, — хмыкнул ширриф. В ответ Ренисенб только развела руками — знаю, мол, а что поделать?

В отличие от одержимых оборотней, поиски брата Бомбаха не затянулись. Он объявился сам — сначала в дававший ему столько лет приют храм на Ветреном холме, откуда бодро промаршировал к воротам коронной Цитадели. Стражникам у входа и примчавшемуся на шум Грайтису монах невозмутимо заявил, что признает себя виновным в учинении беспорядков и способствовании оным, а потому намерен разделить тяготы наказания со своими единомышленниками. Темвик брызгал слюной и требовал отдать монаха на расправу лично ему, но и Грайтис, и сам управляющий понимали: такие высказывания — лишь дань уязвленному самолюбию месьора Магнуссона. Будучи человеком дисциплинированным и рьяным слугой закона, Темвик прекрасно сознавал невозможность самосуда, тем более в столь щепетильном деле.

Задержанные «единомышленники» почтенного брата, числом до полусотни, пребывали в городской тюрьме, ожидая королевского вердикта, каковой определил бы их дальнейшую судьбу. Особых угрызений совести погромщики не испытывали — рассуждая здраво, если б не они и не брат Бомбах, подлые замыслы гиперборейцев так и остались бы тайной за семью печатями — и оттого пользовались молчаливым одобрением тех тюремных постояльцев, что пребывали в заведении за совершение иных противозаконных деяний.

До принятия устраивающего всех решения монаха решили поместить в подземелья Цитадели. Святой отец духом не пал, хотя соседство полубезумной Мави (а позднее еще нескольких одержимцев, почти бескровно отловленных стараниями Рэфа, проявившего в ходе поисков удивительной верности чутье) не нравилось звонарю категорически. Явно воображая себя преемником блаженного Эпимитриуса, призванным нести людям свет божественного откровения, он изводил приставленных к нему стражей душеспасительными беседами, перемежаемыми распеванием священных гимнов.

Таким образом, к прибытию высочайших особ неприглядные трупы были убраны, кровавые лужи засыпаны опилками, виновные скучали за решетками, а доблестные стражи порядка старались выглядеть как можно бодрее. Единственным темным пятном оставалась мрачноватая замкнутость Рэфа, исправлявшего свои обязанности с какой-то пугающей целеустремленностью, но не рвавшегося принимать участие в наскоро состряпанном заговоре. Возможно, дознаватель полагал замысел изначально обреченным на неудачу, но не хотел разочаровывать своего начальника и его сообщников.

Эртель Эклинг возвратился в Вольфгард ранним вечером двадцать третьего дня Первой летней луны. Грайтис и управляющий замка короны встретили кавалькаду подле Бронзовых ворот столицы, сойдясь во мнении, что пребывание в лесах пошло на пользу всем участникам поездки.

— Кто бы знал, как неохота портить Эрту хорошее настроение, — украдкой поделился с ширрифом Темвик, пока кортеж неспешно продвигался по городским улицам к стенам Цитадели. — Особенно когда повсюду болтаются аквилонцы и ждут не дождутся, когда мы еще разок проявим во всей красе свое варварство. А промолчать не удастся — гиперборейцы не позволят. Спорим, к концу лета нас закидают возмущенными требованиями покарать виновников погрома?

— В Халоге будут так звенеть оружием и трясти магическими побрякушками, что мы услышим вопли даже из-за Граскааля, — согласился бритуниец. — Придется самим во всем признаваться… и надеяться на королевскую милость.

— Держи карман шире, — буркнул в ответ Магнуссон. — Помилует он нас, как же.

24 день Первой летней луны.

Изводимая дурными предчувствиями троица невольных заговорщиков шла через безлюдную Парадную Галерею, минуя чередующиеся полосы теней и ослепительного солнечного света, лившегося из высоких и узких окон с мелкими цветными стеклами. Слева проплыла уходящая под потолок массивная двустворчатая дверь, украшенная бронзовым литьем с изображениями различных уголков страны. Имелся там и людской город над речной поймой, и гномское подземное поселение среди причудливых скальных выступов, и густой бор, вдоль опушки которого рассыпалась волчья стая.

За дверями скрывался тронный зал — огромный, гулкий и использовавшийся столь редко, что эти случаи пересчитывались по пальцам и всякий раз заносились в хроники. Последний раз Зал открывали совсем недавно, дабы достойно приветствовать аквилонского монарха и его свиту, но все прекрасно понимали, что удивить соседей не удалось. В Тарантии и не такие чудеса видывали. Подумаешь, замок распланирован и возведен двергами. За минувшую четверть века коронная Цитадель Пограничья так и не приобрела неуловимой ауры обжитого человеческого жилья, оставаясь величественным пустоватым сооружением. Ходили слухи, будто, если как следует поискать, беспременно отыщутся уголки, куда за двадцать лет еще никто не заглядывал. Более-менее обжитой стала только полуденная часть, где располагались покои правителя — сначала старого Эрхарда, затем его преемника.

Чуть не дойдя до конца Галереи, посетители замедлили шаг и остановились подле охраняемой двумя гвардейцами скромной дубовой двери, с которой скалилась деревянная рысья голова. Стремление не ударить в грязь лицом вынудило Магнуссона и Грайтиса с величайшей неохотой извлечь из сундуков и натянуть то, что в представлениях Пограничья считалось «приличным нарядом». Ренисенб же решила доказать, что любая волшебница в первую очередь все-таки остается женщиной.

Увидев ее сегодняшним утром, Грайтис невольно присвистнул, а Темвик со зверским видом изрек, что госпожа Рени весьма напоминает стигийскую принцессу, имевшую несчастье угодить в лапы к нордхеймским варварам. Теперь им с Грайтисом придется либо разыграть ее в кости, либо сразиться не на жизнь, а на смерть, выясняя, кому достанется столь великолепная добыча.

Магичка хмыкнула и удивленно взглянула на себя, словно только сейчас осознала, что на ней не привычная черная хламида с вышитым серебряной нитью изображением качающихся весов, но узкое платье из переливающейся сине-зеленой материи. Дополнением к одеянию служили браслеты из разноцветных бусин и широкое ожерелье с эмалевыми вставками и множеством мелких камешков, больше похожее на золотой воротник. Мужчины сделали вид, будто увлеченно обсуждают городские трудности, чтобы пропустить стигийку вперед и взглянуть, как она идет через Галерею, выбивая частую дробь каблучками сандалий и слегка покачиваясь.

— Как думаете, аквилонцы там будут? — вполголоса поинтересовался ширриф, когда один из охранников скрылся за дверью с известием о приходе ожидаемых визитеров. — Мне почему-то кажется, что они обязательно явятся. Хотя какое, спрашивается, им дело до забот Пограничья?

— Мудрый управитель должен выказывать гостеприимство и уважение к давним друзьям, — Ренисенб быстрым движением поправила украшавшую ее гладкие черные волосы золотую диадему с гирляндами звякающих подвесок. — Особенно если он желает… Ой!

Восклицание относилось к беззвучно появившейся рядом четвероногой серой тени, с интересом обнюхивающей подол платья стигийки. За первым зверем возникли еще трое, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся крупными остроухими собаками. Два пса щеголяли яркими ошейниками красной кожи, предупреждая, что перед вами не охотничьи овчарки, но пребывающие в звериной ипостаси оборотни. Судя по несоразмерно длинным лапам, дружелюбно машущим хвостам и весело поблескивающим глазам — подростки из числа дворцовой молодежи. Один из перевертышей наверняка был королевским пасынком, но Грайтис так и не научился безошибочно определять, кто тут есть кто. Вон тот, палевой, почти серебристой масти? Или второй, серый с бурыми подпалинами? С точки зрения человека, все оборотни и волки на одно лицо… то есть на одну морду.

Для Темвика загадка разрешалась простейшим образом: он мимоходом потрепал по загривку светлого волчонка и пропустил его перед собой в распахнувшуюся дверь. Маленькая стая юркнула за вожаком, с нахально-деловитым видом обогнув вышедшую навстречу гостям хорошенькую (хотя по утонченным меркам офирского или немедийского двора несколько крупноватую и ширококостную) блондинку в ярком наряде асгардской девицы знатного рода. На миг раздраженно скривившись, девушка умудрилась ловко пнуть одного из подростков-оборотней в бок. Тот коротко взвыл и отскочил в сторону.

— Нейя, не обижай ребенка, — вступился Магнуссон.

— Ничего, ему не повредит, — отмахнулась девица. — Меньше проказить будет… Доброго дня всем, — она улыбнулась, но улыбка получилась слегка вымученной. — Эрт… то есть король уже начал думать, не потерялись ли вы по дороге. А Рэф где? Его ведь тоже звали.

— Он очень занят, — согрешил против истины Грайтис. Дознаватель, услышав о приглашении в королевский замок, решительно замотал головой, заявив: «Нечего мне там делать. Еще брякну чего-нибудь не то. Лучше присмотрю за городом. Может, наткнусь еще на кого из этих… одержимых».

Похожую на асирку белокурую девушку звали Нейей из семейства Раварта. Знавшие историю ее появления в вольфгардском замке сперва завидовали, а теперь, в зависимости от характера, сочувствовали или ядовито посмеивались. Нейя Раварта уже третий год ходила в постоянных подружках Эртеля. Шептались, будто она имела прекрасную возможность в недалеком будущем стать госпожой Эклинг, благо тоже происходила из Карающей Длани.

Однако случилось непредвиденное: по смерти дяди Эртель занял трон Пограничья и оказался перед тяжким выбором. Будучи оборотнем, он мог жениться только на своей соплеменнице. Тут весьма кстати поблизости оказывалась хорошая знакомая Нейя, ничего не имевшая против. Но как правитель, обязанный думать о благе страны, Эртель вполне представлял те выгоды, что сулит его брак с наследницей какой-нибудь благородной фамилии из соседней Немедии или Бритунии.

Только куда прикажете девать госпожу Раварту, с которой молодой король жил вполне счастливо и не собирался расставаться? Делать ее первой придворной дамой и признанной фавориткой? Смешно и как-то… неправильно, что ли. Такое возможно в любой иной стране, но не в Пограничье с его устоявшимися традициями и дедовскими заветами, частенько обретавшими силу закона.

Из Пайрогии же все чаще обиняками намекали: в королевском семействе подрастает младшая дочурка, скоро ей начнут подыскивать жениха. Отчего бы ко всеобщей радости и процветанию не соединить две граничные страны кровными узами?

Неудивительно, что Эртель и его подруга пребывали в растерянности и глубочайшей задумчивости. Помочь им никто не мог, а обстоятельства все настойчивее требовали принять хоть какое-то решение.

Вбежавшие без приглашения волки и овчарки рассыпались по небольшой комнате с округлым потолком и маленькими оконными проемами, из которых открывался вид на зубчатые стены замка и далекую сизовато-голубую линию окружавших столицу Пограничья холмов. Покосившись по сторонам, Грайтис удрученно вздохнул: все-таки без посторонних не обойдется. Нейя не в счет. Она своя, при ней можно раскрывать любые городские секреты.

Но помимо Эртеля Эклинга и госпожи Раварты присутствовали и те, без кого — по мнению ширрифа — вполне можно было обойтись.

Возле одного из окон стояли, глядя на кварталы Вольфгарда и вполголоса разговаривая, высокая темноволосая женщина величественного вида и мальчик лет двенадцати или тринадцати, с подвижной и чуточку хитроватой физиономией. Белый волчонок закрутился рядом, подхалимски толкая женщину носом и добиваясь, чтобы его погладили. Разумеется, та восхищенно заахала, хотя Дженне Канах, аквилонской королеве, совсем не пристало впадать в умиление при виде самой обычной лохматой и зубатой твари.

Чрезвычайно довольный собой, подросток-оборотень юркнул под низкое кресло, одно из расставленных вокруг овального столика на причудливо изогнутых ножках. Стол и кресла недавно привезли из Офира, и они никак не желали гармонировать с незамысловатыми предметами обстановки вольфгардской Цитадели.

В кресле, послужившем укрытием волчонку, благовоспитанно сложив перед собой руки, сидела девочка — чрезвычайно серьезная и отчаянно старавшаяся казаться старше своих десяти лет. Заметив входившую Ренисенб, девочка беззвучно ойкнула и удивленно расширила глаза, блеснувшие густой, почти фиолетовой синевой.

Ребенку еще ни разу не доводилось сталкиваться со стигийскими волшебницами, чего никак нельзя сказать об обернувшемся на цокот каблуков седеющем гиганте, только что увлеченно препиравшемся с Эртелем. Пристально-изучающий взгляд, как с легкой ехидцей отметил Грайтис, вынудил магичку на миг смутиться и пожалеть о выборе столь откровенного наряда.

Что ж, значит это и есть прославленный в сказаниях и множестве невероятных историй Аквилонский Лев, Конан из клана Канах, и его близкие — жена Зенобия, средний сын Лаэг и дочь Ричильдис, она же Принцесса Диса, самая младшая из королевского дома Аквилонии. Первенец короля, наследный принц Коннахар, уже почти достигший совершеннолетия юноша (незаурядный молодой человек, если верить слухам), должно быть, по мере сил заменяет отца на временно опустевшем троне Тарантии.

Когда Грайтис впервые увидел Аквилонское семейство во время их торжественного прибытия в Вольфгард две седмицы назад, он даже предположить не мог, что настанет день и ему придется сидеть с этими людьми за одним столом. Они жили в своем обособленном мире, а Грайтис Дарго и множество иных, ничем не примечательных людей — в своем. Но судьба известна своей склонностью к неожиданным шуткам, и бритуниец остро позавидовал Магнуссону, могущему похвастаться давним личным знакомством с королем Аквилонии и его супругой.

Зенобия Канах, которую в Пограничье чаще звали просто Дженной или Йенной, происходила родом из здешних краев. Ее отец, Стеварт Сольскель, возглавлял Гильдию торговцев мехами, пока в преклонном возрасте не уступил место преемнику и не перебрался на жительство в Бельверус. Эртель как-то упоминал, будто встречал Дженну в ее молодые годы — мол, она и тогда была красотка хоть куда, и теперь выглядит ничуть не хуже. Звучало подобное высказывание чрезвычайно странно, ведь король Пограничья казался человеком лет тридцати, тогда как Аквилонке уже перевалило за сорок.

— Вы, несомненно, пришли доложить своему королю о положении дел во вверенном вам городе, — грозно начал Эртель Эклинг, взирая на вошедшую троицу безо всякой приязни. Лишь когда король перевел взгляд на стигийку, ледяной блеск в его глазах немного смягчился. — Очень хорошо, сделаете это прямо сейчас. От короля Аквилонии, моего старого и доброго друга, у меня нет и не может быть секретов. Конан, Дженна, кое-кто из этих троих вам незнаком. Это госпожа Ренисенб эш’Шарвин, в отсутствие Тотланта наш придворный маг. Темвика, думаю, представлять не нужно. Третий — ширриф Вольфгарда, Грайтис Дарго… — король Пограничья выпрямился в своем массивном кресле и возложил руки на широкие резные подлокотники. — Итак, мы слушаем.

— Ваше величество, позвольте вручить вам подробный письменный… — начал было Магнуссон.

Аквилонец довольно бесцеремонно перебил его, прогромыхав:

— Прости, Эртель. А ты, Темвик, обожди со своим подробным чем-то там. Что, разве Тотлант вас покинул? Сбежал в родные края, как давно грозился, греть старые кости на берегу Закатного Океана? Я был бы рад с ним повидаться, после стольких-то лет… — он повел плечами, устраиваясь поудобнее. Кресло, занимаемое киммерийцем, стояло рядом с троном Эртеля и было столь же неподъемным, однако казалось тесным для огромного варвара. — Или вы решили обменять его на эту красотку? Не спорю, она смотрится куда приятнее, чем плешивый и ворчливый колдун в вечно прожженном балахоне, но есть ли от нее толк?

Кто-то приглушенно хмыкнул — кажется, Зенобия. Эртель нахмурился, а ровный голосок стигийки зазвучал, словно бьющиеся сосульки с края граскаальского ледника:

— До сих пор у моего короля и моего наставника не возникало причин сомневаться в моей верности или в моих знаниях. Кроме того, Его величество напрасно именует меня чужим титулом. С разрешения короля и одобрения настоящего придворного волшебника мне милостиво позволено в течении нескольких дней замещать отсутствующего в столице Тотланта Луксурского. Когда он вернется — а произойдет это не позднее дня начала Летнего Торжища, — я займу подобающее мне место…

— Да не переживайте так, дорогая, — добродушно вмешалась Дженна Канах, оторвавшись от рассеянного созерцания заоконного пейзажа. — Никто не сомневается — вы отлично разбираетесь в своем ремесле. Иначе с чего бы Тотланту брать вас в ученицы и в каждом письме расписывать, какая вы умница? Просто мой супруг прознал, якобы в Пограничье случился избыток магиков, вот и пытается сманить вас в Тарантию. Эрт, ни в коем случае не позволяй ему украсть эту милую девушку! А ты лучше помолчи, — теперь она обращалась к мужу, — потому как Эртель желал выслушать месьора ширрифа.

— Эта женщина совсем меня не уважает, — ворчливо пожаловался правитель Аквилонии, вызвав смешки даже у собственных детей. Осмелевшая девочка решилась заговорить с Ренисенб:

— Вы в самом деле приехали из Стигии? И умеете творить настоящие чудеса?

— Я родилась в Кеми, маленькая госпожа, — волшебница на удивление быстро взяла себя в руки. — Что же до чудес, то, боюсь, в жизни они редко выглядят такими грозными и удивительными, как в сказках. Представление уличного фокусника или лицедейской труппы бывает куда красочнее и интереснее… Если маленькой госпоже угодно, она всегда может навестить меня — я живу здесь, в крепости, в Драконьей башне, что в восходной части замка.

— Мы придем, — опередил сестру мальчик. Похоже, оба королевских отпрыска без труда поддались очарованию и загадочности стигийки, решив непременно раззнакомиться с ней поближе.

— Ладно, а теперь я могу узнать, что творится в моем городе? — рявкнул Эртель Эклинг, в течение всей этой шутливой перепалки наливавшийся нетерпеливой злостью. Подростки-оборотни и собаки поджали хвосты, укрываясь под предметами мебели и в темных углах комнаты. Стоявшая позади кресла короля Пограничья госпожа Нейя подалась вперед и зашептала на ухо сердечному другу что-то успокаивающее, но Эртель с досадой отмахнулся от ее увещеваний. — Выкладывайте, прах вас побери!

Рассказ вышел кратким, но емким и впечатляющим — об этом свидетельствовали изумленно вытянувшиеся физиономии слушателей. Память и умение в нужных обстоятельствах бойко говорить не подвели, и теперь Грайтис надеялся, что никто не обратил внимания на кое-какие шероховатости в его обманчиво гладком повествовании. Темвик Магнуссон и Ренисенб в нужные моменты поддакивали; вдобавок магичка, не позволив никому опомниться, произнесла речь, посвященную героизму и предусмотрительности месьоров человекоохранителей — донельзя хвалебную и насквозь лживую. После такой оды заезжим гостям надлежало придти в безграничное восхищение и не задавать лишних вопросов. Подробности вполне можно рассказать Эртелю потом, без свидетелей.

— Таким образом, налицо доказательства магического заговора гиперборейских чернокнижников, приведшего к смертоубийствам и в конце концов к бунту городской черни, — подводил итоги приободрившийся Магнуссон, время от времени сверяясь со свитком. — Сотни свидетелей видели оживленного запретной магией покойника. Имеется также письменное признание Эгарнейда, старшего письмоводителя. Второй, назвавшийся Крэганом Беспалым, молчит как камень, но само его пребывание в Вольфгарде незаконно: он не был представлен в составе посольства и входит в число лиц, коим пересекать границы королевства воспрещено высочайшим эдиктом… После того как пожар в посольстве Халоги общими силами удалось погасить, мы перерыли то, что осталось, сверху донизу. В ходе розысков в подвале обнаружились предметы, используемые для практикования некромагии. Оные вещи и приспособления изъяты при свидетелях, опознаны госпожой Ренисенб и сейчас находятся в каземате коронной Цитадели. Помимо того, найдено тело убитого охранника Унтамо в состоянии… э-э…

Магнуссон запнулся и беспомощно оглянулся на стигийку. Ренисенб эш’Шарвин чуть заметно поморщилась. При мысли об увиденном в уцелевших после пожара посольских подвалах ее против воли охватывало отвращение.

— Они пытались провести над мертвым асиром некротический ритуал, так называемое «Последнее Прощание», — нехотя разъяснила она изумленным слушателям. — То же самое совершили с мертвым Унтамо, но успешнее. Унтамо им почти удалось… обратить, а с его охранником что-то не заладилось или просто не хватило времени. Но и на то, что успели натворить гиперборейские мясники, лучше на сытый желудок не смотреть.

— Отчего же? — полюбопытствовал киммериец. Гримаса брезгливости на выразительном лице стигийской волшебницы сделалась явственней.

— Во-первых, ритуал Последнего Прощания предусматривает размещение внутренностей покойного в определенном порядке вокруг тела… — начала она и сбилась. — С вашего позволения, прочие живописные подробности я бы предпочла опустить. Здесь, как-никак, дети.

— Ренисенб, а зачем гиперборейцам нужны живые мертвецы? — недоуменно спросила Нейя Раварта.

— Традиции Белой Руки отличаются от всех других известных магических школ, — пояснила магичка. — В первую очередь адепты Круга преуспели в общении с миром мертвых и в подчинении людского разума. Что до живых мертвецов, то они могут служить, например, посредниками между умершими и живущими. Через них опытный маг Круга способен практически невозбранно призывать великие силы из царства Нергала и общаться с духами давно ушедших колдунов… Обращенный же маг, тем более умерший насильственной смертью, как Унтамо — для некромантов Белой Руки вообще бесценная находка. Сила его удесятеряется, он получает доступ к знанию, закрытому для живущих. Хотя, не скованный никакими запретами и законами мира людей, обращенный маг — или, как таких называет чернь, умрун — крайне опасен и для самих создателей. Откровенно говоря, не представляю, что могло бы начаться, не вмешайся этот митрианец со своей отчаянной атакой…

— Ладно, хватит, — мрачно буркнул Эртель. — Но чего добивались все эти колдуны и чернокнижники, чтоб им пусто было? Зачем наложили заклятие на девчонку и этого злосчастного нищеброда?

— Ваше величество, — Ренисенб сокрушенно развела руками, — у нас есть некоторые предположения… но, боюсь, ни одно из них вам не понравится. Итак, гиперборейцы, в число коих входили Унтамо, Эгарнейд, Крэган и еще двое, убитые при штурме, пытались воздействовать на разум представителей Народа Карающей Длани. Известно, что оборотни — лишь наполовину люди, другая же половина в них — от хищника. Человеческой натурой управлять тяжело, но если сделать так, чтобы в определенных обстоятельствах зверь брал верх… В нордхеймских преданиях частенько встречается такое понятие — «скогра». Так называют человека, попавшего под власть заклинания, лишающего его способности владеть своим рассудком. При виде пролитой крови или услышав тайное слово, скогра бросается на любого, кто окажется поблизости, и начинает убивать. Представляете возможности использования подобных созданий? Допустим, живет себе человек как человек, вернее сказать, оборотень. Ходит рядом с другими людьми. Рядом с вами или со мной. Но стоит кому-нибудь из нас, например, случайно порезать палец, и случится то, что произошло в таверне месьора Далума. Если таких, с помраченным сознанием, двое или трое — что ж, это идеальные убийцы, в особенности если кто-то вхож ко двору. А если их сотня, или пять сотен, или десять? Много ли стоит оборона Вольфгарда, если гвардейцы из числа Народа Карающей Длани набросятся на тех, кто рожден людьми? Кстати, скогру очень тяжело убить. Раны почти мгновенно заживляются…

— …а отрубленные конечности отрастают, — пробормотал король, прервав магичку повелительным жестом. — Довольно, мне все понятно. Ты видишь, Конан? Не правда ли, интересные дела творятся в тихом захолустном Пограничье?

— Да, нескучно живете, — задумчиво протянул Конан Аквилонский. — Надо же, сколько били этот проклятый Круг, а они никак не угомонятся… Эртель, тебе не кажется, что тут имеется отличный повод для маленькой победоносной войны? Ты предаешь огласке творимые на твоей земле бесчинства, и через луну-другую к гиперборейским рубежам выдвигается отлично обученная и вооруженная армия. Проходит еще две седмицы, и земли Халоги становятся протекторатом, а круг Белой Руки в полном составе болтается на шибенице… Или лучше на костер, как полагаешь?

— Какая, к демонам, война? — буркнул Эртель, не почуявший подвоха. — Где я тебе сыщу хорошую армию? Разве что просить хирд у граскаальских гномов. Только гномы и хирд не дадут, и на смех поднимут.

— Пустяки, — небрежно отмахнулся варвар. — С удовольствием одолжу тебе парочку легионов, по старой-то дружбе. Будут получше хирда, а самое главное — обойдутся куда дешевле. Правда, не представляю, на кой Аквилонии сдался протекторат аж за Граскаалем и как им управлять, но ничего, выкрутимся.

— Его величество шутит, — пояснила Дженна со вздохом. — Конан… Порой ты бываешь просто несносен. Дела-то и вправду невеселые.

Киммериец смущенно кашлянул.

Эртель в задумчивости побарабанил пальцами по подлокотнику.

— Что ж, я вас выслушал, — сказал он наконец, вновь обращаясь к замершим в ожидании Магнуссону, ширрифу и стигийке. — Надеюсь, вы не лжете, потому что иначе остаток жизни вам придется провести в карцере. Но даже если сказанное вами — чистая правда, наград от меня не ждите. Вместо того чтобы опережать события, вы только и делали, что трупы подбирали. Заговор они раскрыли, понимаешь! Дождались, пока звонарь народ не поднял, а то так и сидели бы в блаженном неведении и в глубокой луже… Кстати, о бойком монахе. Ширриф!

— Ваше величество? — незамедлительно откликнулся Грайтис, чувствуя противную пустоту под ложечкой.

— Из того, что я услышал, явствует — погром был заранее спланирован, притом со всем прилежанием. Начать хотя бы с того, что некоторые из погромщиков несли с собой оружие, полученное в караулках городской стражи. И этот их таран, да зажигательные горшки… Что скажешь?

— Ваше величество, среди арестованных зачинщиков — двое десятников городской стражи, из коих один приходится звонарю двоюродным братом, ученик алхимика из Красильного цеха, а также… — ширриф запнулся на полуслове, увидев выражение лица Эртеля Эклинга.

— Я не о том! — громыхнул Эртель. — Арестовывай хоть капитана дворцовой гвардии, если он замешан, это твоя забота, не моя! Стражники с погромщиками якшаются, чернь горючее зелье варит тайком, а где шляются твои осведомители? Ладно — гиперборейцы, Сет их ведает, что они там магичили, но про любое лихо, какое замышляют чернецы и ремесленный люд, ты должен первым узнавать и давить, еще не дав начаться! Да что с тобой такое, Грайтис Дарго! Постарел, разжирел, обленился? Неужто я должен объяснять тебе твои собственные обязанности?

— Я виновен, ваше величество, — пробормотал бритуниец, смертельно побледнев и с трудом удерживаясь на ослабевших вдруг ногах. Король, подавшись вперед, буравил его гневным взглядом.

— Виновен! Да еще как! Из вас троих ты в самом незавидном положении! Имей в виду, сегодня тебя спасла лишь былая репутация. Ошибешься еще раз, хоть бы даже в самой пустяшной мелочи, и ляжет твоя голова на плаху!

— Так что нам делать с этим злосчастным митрианцем? — Магнуссон, рискуя навлечь королевский гнев на себя, попытался направить разговор в более безопасное русло. — С одной стороны, он зачинщик погрома, приведшего к смертоубийству, поджогу и очередной ссоре с Халогой. С другой же, если по справедливости, вот его-то как раз впору наградить. Послужил раскрытию колдовского заговора, и вообще… умруна забил…

— Я его награжу. Вздерну на главной площади, — буркнул Эртель, остывая, — с почетным караулом и на самой лучшей веревке.

— Эртель, — негромко произнес варвар, наклоняясь поближе к королю Пограничья, — ты, конечно, в своей власти и волен поступать как заблагорассудится, но послушай доброго совета. Вешать монаха? Тебя не поймут, тем более что в народе его почитают за героя и истребителя чернокнижников.

— Предлагаешь его в верховные жрецы произвести? — огрызнулся Эртель. Киммериец хмыкнул.

— В верховные жрецы производит только Священный Собор. Я бы поступил так: устроил показательный суд над зачинщиками, пусть их приговорят, как положено. Пускай постоят на эшафоте. Очень, знаешь ли, способствует осознанию и просветлению. А в последний миг помилуешь злоумышленников высочайшим указом. Причастных стражников, само собой, придется разжаловать, на всех наложить виру за ущерб королевской собственности, ну, тут уж городская Управа пускай считает… А вообще-то монаха-митрианца может судить только его орден, если мне память не изменяет.

Эртель поглядел на варвара с любопытством.

— Что-то новенькое, — признал он. — Мне доводилось видеть тебя на воинском ристалище и за доброй трапезой, ты был превыше всяческих похвал и в первом, и во втором, но когда это ты успел столь поднатореть в судейской премудрости? Однако ты, пожалуй, прав. Темвик, оставь свой отчет здесь. Я ознакомлюсь с ним позже. Вы свободны. Можете идти.

Выражение, каковое в просторечии именуется «гора с плеч свалилась», при этих словах столь явственно вспыхнуло на лицах всех троих, что Конан сдавленно хрюкнул, а госпожа Канах и Нейя Раварта обменялись понимающими усмешками.

Лишь Эртель Эклинг оставался по-прежнему мрачен. Даже та нескрываемая и весьма комичная поспешность, с которой ширриф и стигийская магичка, едва откланявшись, покинули комнату, не заставила его улыбнуться. Уставившись невидящим взглядом перед собой, Эртель потирал виски, словно мучимый сильной мигренью.

Темвик Магнуссон, однако, вернулся, едва выглянув наружу и обменявшись там с кем-то парой слов.

— Ваше величество…

— Что еще? — раздраженно вскинулся Эртель.

— Прошу прощения, мне только что сказали… У тронного зала дожидаются посланцы от старшины гномской общины в Вольфгарде. Все при параде, вид озабоченный. Что прикажете передать?

На какое-то мгновение Конану показалось, что Эртель сотворит с назойливым управляющим нечто чудовищное. Однако король Пограничья сдержался. Возможно, причиной тому послужили ласковые руки Нейи, гладившие его по плечам. Эртель только пробормотал невнятное ругательство и хмуро осведомился:

— Фрам с ними?

— Нет, но…

— Тогда к демонам подземным тронный зал. Эти мне гномы с их церемониями… Пускай их проводят прямо сюда. Примем по малому ритуалу.

Темвик кивнул и немедленно испарился.

— Надеюсь, эти явились с хорошими вестями, — проворчал король Пограничья, проводив взглядом своего управляющего. — Хватит с меня на сегодня гиперборийских ходячих мертвяков и собственных верноподданных с заговорами, шитыми гнилыми нитками…

— Темвик сказал — вид у них озабоченный, — напомнил киммериец. Нейя тревожно спросила:

— Эрт, что с тобой? Ты какой-то… странный. Может, тебе нездоровится?

— Пустяки, — отмахнулся Эртель, рассеянно отвечая на ласки подружки. — Я здоров как волк, просто… Нет, пустое. Немного голова болит, и все.

— Приказать лекаря? — Нейя подалась к дверям. Эртель остановил ее резким жестом.

— Сказал же — пустяки. Конан, ты еще помнишь Фрама? Гнома из Граскаальских копей?

— Фрама? Э-э… — варвар призадумался, потом лицо его просветлело. — Теперь вспомнил! Уж не хочешь ли ты сказать, что старейшиной общины в Вольфгарде тот самый Фрам?!

— Он. Совершенно не изменился, разве что отпустил бороду еще длинней да прибавил солидности. Такой ревнитель традиций — будь здоров! Прием не иначе как в тронном зале, представление полным титулом — а титул у него теперь, должен сказать, немаленький. «Старейшина Каменного Свода, хранитель Малой Печати и Золотого Пояса, доверенный советник у правой руки Подгорного Короля…», дальше уже не помню. Словом, чин высокий и власть нешуточная. У нас ведь гномов чуть ли не четверть всего населения и у них в руках треть всей торговли. Оружейный цех, ювелиры, камнетесы, само собой… В Восходном конце есть даже настоящая гномская таверна под названием «Кузнечный двор». Говорят…

— Хранитель Боевой Кирки и Двойного Топора, Дорин, сын Кхазда, и старшина Граскаальской Торговой палаты, Хранитель Ключа Гроин, сын Трора, к его величеству королю Пограничья Эртелю Эклингу с посланием! — провозгласил, распахивая двери, Темвик и, впустив гостей, скрылся в коридоре.

Двое, неторопливо и важно прошествовавшие вслед за тем на середину комнаты пред очи короля Эртеля Эклинга, были типичнейшими представителями подгорного народа — малорослые, долгобородые и неимоверно кряжистые, поперек себя шире. Как и предупредил Магнуссон, гномы явились «при параде», то есть разряженные в пух и прах. От массивных цепей с тяжелыми цеховыми знаками и золотого шитья на камзолах из драгоценного бархата по комнате запрыгали яркие блики. Оба посланника носили широкие золотые пояса, символ принадлежности к гномьему дворянству.

— Высокого полета птицы, — успел шепнуть киммерийцу Эртель. — Военный вождь и старший над купцами.

Один, у которого на поясе висели маленькая золотая чернильница и набранный из драгоценных камней абак, держался чуть позади. В руках он сжимал продолговатую серебряную шкатулку, украшенную замысловатой резьбой. У другого, очень широкоплечего даже для гнома, за пояс была заткнута маленькая церемониальная секирка, а роскошная белая борода заплетена в две косицы. Он выступил вперед и неспешно, с достоинством дважды склонил голову — сперва перед королем Пограничья, затем перед властителем Аквилонии.

— От имени подгорного народа, по поручению Старейшины Фрама, сына Дарта, первого среди равных, я, Дорин, сын Кхазда, начальник над воинами, приветствую тебя, король Эклинг, — голос у дверга оказался под стать, звучный и низкий. — Да пребудет Благодать Творца с тобой и твоими подданными. Королю же Аквилонии, великому властителю и воину, чье имя гремит в легендах, старейшина Каменного Свода велел передать, что пребывание Конана Киммерийца на земле Пограничья наполняет его сердце радостью. Он будет счастлив видеть тебя, когда ты только того пожелаешь.

— Благодарю за добрые слова и благие пожелания, — учтиво ответил Эртель, невольно подражая велеречивой гномской манере изъясняться. — Да ниспошлет вам Творец силу и умение, процветания купцам, уважаемый Гроин, сын Трора, и отвагу твоим воинам, Дорин Кхаздул. Сейчас подадут лучшее вино из моих погребов, дабы могли мы поднять кубки за наш союз.

— Твои вина превосходны, и такое предложение — великая честь для нас, — серьезно ответствовал посланник, — однако прежде я предпочел бы передать королю то, что велел мне Старейшина Фрам, сын Дарта. Не прогневайся, король Эклинг, но мы явились по не слишком приятному поводу — как для людей Пограничья, так и для подгорного народа. Старейшина велел сказать, что гномы Граскааля не смогут участвовать в Летнем Торжище. Более того. Мы вынуждены на некоторое время закрыть Великие Врата, и сами уйдем в глубину.

Эртель оторопело откинулся на спинку кресла. Дверг тем временем принял из рук своего спутника серебряную шкатулку и с поклоном протянул ее королю. Откинув плоскую крышку, Эртель достал хрустящий пергаментный свиток с печатью зеленого воска, развернул его и пробежал глазами. По мере осознания смысла прочитанного лицо его приобретало все более мрачное и вместе с тем ошарашенное выражение.

— Не понимаю, — наконец сказал он, бросая свиток на стол, и гневно повторил. — Не понимаю! Почтенный Дорин Кхаздул, что это означает? Если отбросить многословные извинения, коими досточтимый Фрам наводнил свое послание, остается только одно: накануне Большой Ярмарки подгорный народ покидает Вольфгард. Совсем! Закрываются лавки, оружейни, мастерские ювелиров, более того, вы закрываете свои жилища и уходите в ваши пресловутые копи, накрепко запершись изнутри. Такого еще не бывало с тех пор, как между Пограничьем и Каменным Сводом заключено соглашение о вечном союзе! Скажи мне только одно: почему? Во имя Творца, Дорин, почему?

— Я всего лишь начальник над воинами, — с сокрушенным видом развел руками дверг. — Помыслы правящих под Каменным Небом мне неведомы. У меня приказ…

— Да полно! — взревел Эклинг. — Ты, второе лицо в общине после самого Фрама, не знаешь причин вашего, иначе не назвать, повального бегства? Ты полагаешь меня глупее, чем я есть? Что это, Дорин, — оскорбление? Для подобного поведения должны существовать самые веские причины, и, может быть, они в полной мере затрагивают народ Пограничья. Поэтому, демон меня раздери, я имею право их знать, я просто обязан их знать! Вы, гномы — великие рудознатцы и чувствуете самую душу камня. Может, ваши ведуны предсказали, что в первый день второго месяца лета земля разверзнется и поглотит мой город? И ты не хочешь мне об этом сказать? Скажи мне правду, дверг, во имя союза между нашими народами! Говори же!

Во время этой пылкой речи оба гнома стояли как каменные, не пошевелив даже бровью. Ни единая морщинка не выдала испытываемых ими чувств, только по яростному блеску в угольно-черных глазах Дорина Кхаздула можно было судить, что гном глубоко задет и, вероятно, едва сдерживается. Тем не менее его ответное слово прозвучало вполне спокойно, хотя в нем и звучала изрядная нотка язвительности.

— Уверяю тебя, о король, я сказал правду. Я действительно не знаю причин такого решения и не уверен, что сам Фрам знает о них. Мы, как ты понимаешь, подданные Короля-под-Горой, а не вольные мастера, и обязаны подчиняться его указам. Ведь у Каменного Свода могут быть причины для скрытности, потому не суди строго. Допускаешь ли ты, что и в Подгорном Королевстве могут быть свои внутренние неурядицы? Во все ли свои решения и замыслы ты посвящаешь своих воевод? Я понимаю твои чувства, но ничем помочь не могу. Если бы Старейшина Фрам желал или мог объяснить тебе все…

— Так он не желает или не может?! — рявкнул Эклинг, окончательно наплевав на этикет. — В таком неслыханном деле он мог и должен был явиться сам, в конце концов! Если ты ничего не знаешь, то какого рожна он тебя прислал, такого разодетого, с никчемными извинениями?! Или наш союз для него — пустой звук? Так пусть вспомнит о собственной казне! Может, он не соображает, что исход гномов без всякой видимой причины в канун Ярмарки породит панику? Сколько из нынешних торговцев на следующий год не приедут в Вольфгард? Проклятье, что у вашего народа каменное — сердце или башка?!

Почтенный Дорин Кхаздул вспыхнул и сжал здоровенные, привычные к секире кулаки. Гномы весьма вспыльчивы, и Конан, зная об этом, оценил самообладание оскорбленного воина. Тот побагровел, затем побледнел, но отвечал с прежним достоинством и не сдвинувшись с места. Правда, теперь в его голосе звенел боевой металл:

— Ты, видно, сам не понимаешь, что твоими устами сейчас говорит злость… и страх. Теперь я вижу, что решение покинуть Вольфгард — правильное. Я передал, что мне было велено, король Эклинг, и большего сказать не могу. Я приношу извинения от имени моего народа, не надеясь, что они будут услышаны. В знак доброй воли я и мой собрат не станем передавать старейшине Фраму твои опрометчивые слова. Но память у гномов долгая. Дорин, сын Кхазда, впредь будет иметь в виду, что кое-кому корона пока великовата.

После ухода послов некоторое время никто из присутствующих не решался заговорить первым. Эртель сгорбился в кресле. Лицо его было чернее тучи, взгляд прикован к валяющемуся на овальном столике свитку с печатью зеленого воска. Конан сокрушенно покачивал головой, Нейя и Дженна избегали глядеть друг на друга, дети и волчата старались сидеть тише мыши и по возможности даже не дышать. Наконец Эртель Эклинг пристукнул кулаком по подлокотнику и решительно поднялся на ноги.

— Сглупил я. Погорячился, — признался он, ни к кому в особенности не обращаясь. — Скверный день. На сегодня все приемы закончены. Мне нужно отдохнуть, а потом посоветоваться, с тобой, Конан. Вот что, я полагаю, хорошая совместная трапеза где-нибудь перед закатом многое поправит. Я велю накрыть стол в Малой Охотничьей зале и после седьмого колокола буду ждать вас всех там.

Глава четвертая Долгий полдень

24 день Первой летней луны.

Сказать правду, по лестницам и переходам крепости Грайтис шел, в прямом смысле не чувствуя под собой ног и пару раз споткнувшись на ступеньках. Подобной выволочки он не получал с времен давно минувшего невинного детства, когда его угораздило попасться под горячую руку отцу. И то тогда меньше досталось, чем сейчас. А самое досадное — влетело совершенно заслуженно. Да еще в присутствии аквилонского монарха!

Стыд-то какой, впору пойти и удавиться. Или подать в отставку. Причем немедленно. В крайнем случае, нынешним вечером. Чтобы король слегка остыл и не вздумал лично отстранить нерадивого ширрифа от дел путем усекновения головы этого самого ширрифа. Ну, или завтра, когда удастся разобраться с навалившимися делами и неразрешенными загадками.

Что-то протяжно булькнуло. Грайтис обнаружил, что пребывает в Нижнем дворе Цитадели, подле высокого каменного круга Серебряного колодца, самого старого из замковых источников, туповато пялясь на зажатый в руке жестяной ковшик. Тонкой струйкой лилась вода, исчезая в темной глубине колодца.

Неподалеку, привалившись к почерневшему от времени столбу навеса, стояла Ренисенб. Вид у магички был такой, словно она чудом выскочила из горящего дома или вовремя убралась с пути летящей вниз снежной лавины.

— Повезло, — вяло проговорила она. — Незаслуженно и внезапно повезло… Я уже прикидывала, за сколько золотых можно нанять пару хороших повозок.

— И куда бы ты подалась? В Аквилонию или домой, на Побережье? — вполне серьезно осведомился бритуниец. — Охрана тебе, случаем, не нужна? Отправились бы вместе, и Темвика прихватили, вместо сторожевой собаки. Жизнь в Пограничье, как я все чаще убеждаюсь, становится опасной.

Ренисенб, смотревшая куда-то через плечо собеседника, вдруг сдавленно прыснула. Ширриф не успел оглянуться — на него с размаху налетело нечто огромное и невнятно бормочущее, выхватило ковшик и принялось жадно хлебать оставшуюся воду, пока не закашлялось.

— Благодарение всем богам, сколько их ни есть, мы живы и самую малость здоровы, — отдышавшись, заявил Темвик, чью природную жизнерадостность не могло поколебать ничто, включая королевскую немилость. — Еще немного, и Эртель кинулся бы рвать нас на клочки, не хуже тронувшегося умом оборотня. Что это на него нашло? Или он перед Аквилонцем пытался изобразить строгого, но справедливого монарха? Ладно, пускай бушует. Все равно через пару дней простит и забудет… Кстати, вы с двергами не столкнулись, когда обратно шли? Они отирались под дверями тронного зала, да просчитались — король сегодня не в настроении разводить церемонии. И чего им понадобилось? Я убрался поскорее, а зря. Надо было задержаться и послушать, о чем они станут толковать…

— Какие такие дверги? — должно быть, от испытанного только что волнения Магнуссона пробрала внезапная говорливость, и Грайтис еле-еле отыскал лазейку, чтобы задать вопрос. — Мы возвращались не через Парадную Галерею, и никого не видели.

— Дорин Кхаздул и Троир, сын Гроина, то есть Гроин, отец Торира… Тьфу на вас, совсем запутали! В общем, один от воинов, один от купцов. Может, Фрам прислал их с соболезнованиями по случаю приезда Аквилонца? Разряженные оба, что твое весеннее деревце, носы кверху, бороды торчком… Ладно, потом узнаем, а сейчас — пошли!

— Послушайте, месьор управляющий, у меня хлопот по горло, — стигийка безуспешно попыталась высвободиться из медвежьей хватки Темвика, сгребшего ее за плечи. — Проведать этих бедолаг в подвале, перевернуть вверх дном нашу библиотеку, найти что-нибудь касательно того, как вернуть им разум…

— Кстати, если ты не расслышал: король сулился отправить меня на виселицу, коли я не справлюсь со своим долгом, — безрадостно напомнил Грайтис. — Так что можешь составить мне компанию по дороге к Управе, — ширрифу внезапно пришла в голову отличная мысль: — Созову всех своих бездельников и никчемных дармоедов и сообщу: Его величество нами крайне недоволен и повелевает казнить каждого десятого. Может, хоть это заставит их встряхнуться.

— Оба несете сущую ерунду, — перебил Темвик, под шумок увлекая своих спутников в сторону конюшен. — Мы честно заслужили право на краткую отлучку. Вольфгард не рухнет и одержимые волкодлаки не разбегутся, коли мы слегка проветримся. Обещаю, вернемся к шестому или седьмому вечернему колоколу. Эртель за это время наверняка одумается и прекратит злиться.

— Ну, если ненадолго… — подозрительно быстро уступила волшебница. Должно быть, ей и самой хотелось выбраться за пределы замка. Грайтиса уговаривали чуть дольше — пока седлали коней и ехали к выходу из замка.

— Три дня назад я бы повел вас к почтенному Далуму, — с сожалением вздохнул Темвик, когда троица миновала Оленьи ворота и неторопливо спускалась вниз по склону холма. — Госпожа Рени как по твоему высокоученому мнению, он придет в себя?

— Надеюсь, что да, — кивнула стигийка. — Месьор Далум не одержим никакими злыми духами и не пребывает под влиянием заклятий. Просто он очень сильно испуган. Никакой страх не длится вечно, и, если с ним почаще разговаривать, он найдет в себе силы вернутся к прежней жизни.

Справа появилось приземистое здание «Короны и посоха» — некогда гостеприимно открытая дверь заперта, окна закрыты ставнями, на крыльце скучают и маются от жары двое стражников, лениво отсалютовавших проезжающему мимо ширрифу и его спутникам. Через улицу, у входа в «Дуб и желудь», где еще луну назад еле набирался с десяток посетителей — кучка беседующих горожан почтенного вида, сизоватый дым над трубой и ряд разномастных лошадей у коновязи. Убедительное и живое доказательство того, что природа не терпит пустого места.

— В этой суматохе никак не успеваю спросить, — Магнуссон удрученно глянул на любезную его сердцу «Корону» и повернулся к магичке: — Каким образом ты проведала о подземном ходе в гиперборейском посольстве? Нет, мне известно, что он там есть… то есть был, но вряд ли кто-то, помимо самих посольских, знал, куда он выходит. Кстати, сам его милость посол и кое-кто из челяди смылись гораздо раньше — еще до того, как началась заваруха. Как это ты так точно подгадала с беглыми колдунами?

— Учуяла, — серьезно, без тени усмешки откликнулась Ренисенб и выразительно потянула носом воздух. — Есть, знаешь ли, довольно несложные заклятия… От них прямо-таки несло испугом и готовностью в любой миг пустить в ход какую-нибудь убийственную магию, не задумываясь о последствиях. Кроме того, я заподозрила, что покойный Унтамо, торча во дворе и запугивая простецов, отвлекает внимание от чего-то важного… Темвик, куда, собственно, мы направляемся?

— В гости, — торжественно заявил королевский управляющий. — К моему дражайшему дядюшке Урманлофу. Собственно, он мне не родной дядюшка — так, нашему забору троюродный плетень. Просто ему чрезвычайно льстит, что малыш Темми, взобравшись на сияющие вершины, не забывает родичей. Я ведь прижимистый деревенский парень из захолустья, привык считать каждый медный талер. Коли дядюшке охота хвастаться таким родственничком, как я, пусть расплачивается. Хорошая выпивка и славная компания нам обеспечены. Отчего не слышно благодарных возгласов?

— Бойкий мальчик из провинции, — вполголоса хмыкнул Грайтис, припомнив, как однажды Магнуссон красочно повествовал о своей родне. Управляющий вольфгардского замка появился на свет в Лерзаке, маленьком поселке-бурге, расположенном неподалеку от Немедийских гор и аквилонской границы. Удачное стечение обстоятельств позволило ему в молодые годы оказать ценную услугу старому Эрхарду, а собственная предприимчивость и настойчивость привели туда, где Темвик обретался ныне — к подножию трона королевства Пограничного.

— А как твои почтенные сородичи отнесутся к появлению такой диковины, как я? — настороженно поинтересовалась волшебница.

— Будут ходить следом и восхищенно таращиться, — заверил ее Темвик. — Рени, о тебе или о Тотланте слышал почти любой житель города, хотя ты безвылазно сидишь в своей башне. Хоть в этом году сделаешь одолжение, посетишь ярмарку?

— Возможно, — раздумчиво протянула стигийка, придерживая коня. Ее спутникам пришлось сделать то же самое, ибо перед ними через улицу одна за другой пересекли четыре крытые повозки, запряженные низкорослыми мохноногими коньками. На холщовых полотнищах виднелся герб — наковальня со скрещенными поверх киркой и двулезвийной секирой, над которыми размещалось изображение ограненного кристалла. Символ Граскаальского Королевства-под-Горой отлично знали не только в Пограничье, но и за его переделами — таким клеймом дверги традиционно помечали изготавливаемые ими вещи.

— Странно, — Грайтис проводил взглядом удаляющиеся вниз по склону фургоны и шагающих рядом приземистых, угрюмо-деловитых владельцев. — Готов поспорить, они направляются к Гиперборейским воротам. Повозки нагружены до отказа, даже не громыхают. С чего бы гномам покидать Вольфгард накануне самых больших торгов в году?

— Уедут эти — взамен явится сотня других, — беспечно отмахнулся Магнуссон. — Впрочем… В последние дни в гномском квартале подозрительное затишье. Обычно перед ярмаркой у них дым стоит коромыслом, стук-звон-лязг слышны за пределами города. И на разгроме посольства Халоги я не приметил ни одного дверга, хотя у них давние счеты с Гипербореей. Помните, когда Эртель только-только нацепил корону, Фрам сотоварищи приносили ему челобитную с настойчивой просьбой выставить гиперборейцев прочь из столицы и вообще из страны? Может, стоило прислушаться к мудрому предложению?

Лошади протопали по деревянной мостовой, свернули в неширокую, но уютную Ольховую улицу и остановились подле украшенных яркими оранжевыми и зелеными полосами ворот под новеньким, еще не успевшим облупиться навесом. Темвик свесился с седла, протягивая руку к болтавшемуся на цепочке медному колокольчику, но позвонить не успел — распахнулась калитка и наружу высыпало с десяток радостно голосящих подростков вкупе с вертящимися под ногами собаками. То ли они ждали заранее, то ли издалека углядели приближение знакомой личности и выбежали встречать.

В заметках путешественников гостеприимство обитателей Полуночных земель иногда именуется «сокрушительным», и это — чистейшая правда. Иное дело, что не всем и не всегда удается добиться подобного расположения к себе, но уж если вам повезло… Ловите миг своей удачи, чтобы было о чем вспомнить на склоне прожитых лет.

Знакомство с загадочным дядюшкой Урманлофом позволило ширрифу составить самое точное представление о том, каким станет Темвик Магнуссон спустя полвека (или, учитывая долгую жизнь народа Карающей Длани — через добрую сотню лет). Дядюшка железной рукой управлял обширнейшим семейством, насчитывавшем никак не меньше двух или трех десятков близких и дальних родичей, ему принадлежала процветающая скорняжная и меховая лавка, и вдобавок он имел какое-то отношение к торговле с двергами. В этом шумном доме — смахивавшем на разветвленное и запутанное барсучье логово — искренне обрадовались внезапно свалившимся на головы гостям и огорчились, узнав, что те могут задержаться только до вечера.

Молодежь разбежалась хлопотать и накрывать на стол, почтенный Урманлоф, напустив на себя присущую случаю важность, завел с ненаглядным племянником и его друзьями неторопливую беседу о городских новостях, быстро обернувшуюся взаимным обменом сплетнями о жизни в замке и в Вольфгарде. Не обошлось без упоминания о сваре у посольства — и дядюшка неохотно признался: в Медовой аллее околачивались его отпрыски, успевшие вовремя скрыться при появлении гвардии. Впрочем, это не спасло их от заслуженной кары по возвращению домой.

Гиперборейцы, никто не спорит, все как один чернокнижники премерзостные, но это еще не причина для бунтов и поджогов. Как там Его милость Эртель, не шибко прогневался? А о войне с Гипербореей, ежели не секрет, речи пока не велось?

Расспрашивая, хозяин нет-нет да и косился на стигийскую волшебницу: сперва с тщательно скрываемым опасением, чуть позже, пообвыкнув — с любопытством. Ренисенб же удивленно озиралась по сторонам, будто ей никогда раньше не доводилось бывать в обычном жилище зажиточного горожанина.

Как обещал Темвик, обед был выше всяческих похвал. Даже у Юшты Далума или в королевском замке такой редко стряпали. Вокруг стола, принося и унося блюда, крутились смешливые девицы, и Грайтис заподозрил, что Магнуссон задумал навестить дальнего сородича еще и ради встречи со своими многочисленными подружками. Так сказать, соединил полезное с приятным. Управляющий то и дело выбирался из-за стола, оправдываясь насущной необходимостью прогуляться во двор, однако совсем не торопился назад, в общую залу.

Сам ширриф пребывал в некоей бездумной рассеянности. Должно быть, сказывалось постепенно улетучивавшееся душевное напряжение минувших дней. Он отвечал на обращенные к нему вопросы, надеясь, что его слова звучат разумно, краем сознания отмечал приход и уход каких-то людей, игру солнечных бликов на бревенчатых стенах — на улице раскачивалось под ветром дерево. Всякий раз, будто притягиваемый помимо воли, его взгляд упрямо возвращался к женщине напротив. Ее сосед — младший сын или внук Урманлофа — увлеченно рассказывал ей что-то забавное. Магичка беспечно смеялась, ее смеху вторил тонкий перезвон золотых украшений.

Дослушав историю до конца, Ренисенб пригубила из стоявшего перед ней тяжелого чеканного кубка и, извинившись, встала со скамьи. Ее немедленно качнуло в сторону — разнообразные ягодные настои исподволь совершили свое коварное дело. Несколько вовремя протянутых рук под добродушные возгласы удержали стигийку от падения, а какая-то из девушек помогла добраться до дверей.

— Эй, — вернувшийся из очередной отлучки Темвик озабоченно потеребил бритунийца за плечо и полушепотом осведомился: — Ты, случаем, не спишь сидя? Вид у тебя, по правде говоря, как у осоловелого филина днем. Тут дальше по коридору слева, под лестницей, есть пустующий чуланчик. Иди вздремни, а как соберемся обратно в крепость, я тебя растолкаю. Дядюшка с домочадцами не обидятся, ежели ты уйдешь.

— Заботливые, однако, у тебя родичи, — пробормотал ширриф. — Мне бы таких… Подскажи-ка, как попасть во двор?

— Пройти дальше. Там дверь черного хода, она вечно болтается нараспашку — сам увидишь.

Краткий путь по узкому, полутемному коридорчику благополучно окончился на крыльце в две ступеньки, выходившем на задний двор усадьбы. Жизнь шла своим чередом — работники, не особо поспешая, грузили в повозку мешки, из пристройки, торчавшей по правую руку, доносилось приглушенное, ленивое мычание. Истошно кудахтала курица, зачем-то вспорхнувшая на бортик телеги. Все выглядело на удивление мирным, благополучным и разумно устроенным. Неурядицы, сотрясавшие коронный замок, долетали сюда обрывками досужих сплетен, и, уж конечно, никто из здешних жильцов не собирался якшаться с гиперборейскими колдунами, чтобы потом носиться по городу и нападать на ничего не подозревающих обывателей…

Справившись с кое-какими потребностями, Грайтис отыскал неизменную в любом хозяйстве бочку с дождевой водой, умылся и решил, что спать его больше не тянет. Надо бы поблагодарить Магнуссоновых родственников за угощение и откланяться. Долг зовет, и его укоризненные вопли, звучащие прямо в твоей голове, не заглушить ничем.

Он уже собирался вернуться, когда заметил одинокую фигурку, державшуюся в отдалении от обыденной суеты. Женщина безучастно разглядывала пыльный проулок за каменной оградой и не оглянулась, хотя наверняка слышала приближающиеся шаги.

Со столь близкого — рукой подать — расстояния ширриф заметил две изрядно удивившие его вещи. Во-первых, только что от души хохотавшая Ренисенб эш’Шарвин выглядела очень печальной и какой-то растерянной. Во-вторых, в ярком солнечном свете ее темно-карие глаза неожиданно приобрели искрящийся вишневый оттенок, то пропадавший, то возникавший снова.

«Либо она испепелит меня на месте и расшвыряет прах по здешнему огороду, либо велит оставить ее в покое, либо… Второго такого случая может и не быть… Я свихнулся. Точно, совсем свихнулся, и все из-за нее. Она нарочно приехала в Пограничье аж из Кеми, чтобы заставить меня спятить… Ну и пусть. Кто бы возражал, а я — ни за что в жизни. Как, молния сразу ударит или чуть попозже?»

Мысли, похожие на несущийся через узкое ущелье и сбивающий друг друга с ног табун лошадей, галопировали по закоулкам сознания Грайтиса Дарго все те краткие и невероятно растягивающиеся мгновения, которые занял старый, как небеса и земля под ними, ритуал. Он крайне незамысловат — нужно всего лишь обнять стоящую рядом женщину, повернуть ее лицом к себе и отыскать ее губы. Дальше остается только надеяться на лучшее, не забывая, что ваша мечта имеет титул посвященного мага и, значит, вполне способна постоять за себя.

Опешившая волшебница сперва попыталась отстраниться. Однако вскинувшиеся для создания простейшего заклятия руки изменили хозяйке, зарывшись в густую светлую шевелюру наклонившегося над стигийкой человека. Вкрадчивый же шепот убеждал: «К чему вырываться? Перестань обманывать сама себя. Ты давно этого хочешь, просто боишься возникающей привязанности».

— Таю, я таю, — еле слышно пробормотала Ренисенб, жмурясь от удовольствия и вставая на цыпочки. — Отпусти меня… а лучше — не отпускай, не слушай, что я несу…

Один из батраков дядюшки Урманлофа понимающе хрюкнул и, подтолкнув соседа, многозначительно ткнул большим пальцем в направлении самозабвенно целовавшейся парочки. Ответом стал дружеский совет меньше глазеть по сторонам, хотя сам приятель отводить взгляд в сторону не торопился. Напротив, одобрительно хмыкнул, оценив сложение и темперамент смуглой чернявой девицы. Та совсем потеряла голову и требовательно льнула к высокому мужчине, в коем без труда узнали вольфгардского капитана городской стражи.

Мешки в повозку летели все реже и реже. Дремавший на передке телеги старый возчик с отвращением проворчал, мол, лезть ведьме под юбку может только тот, кому жизнь надоела, и смачно сплюнул. Из уважения к его милости кое-кто отвернулся или ушел в другой конец двора, но большинство продолжало глазеть под изумленные смешки. Казалось, еще немного — и месьор Грайтис со своей зловещей подружкой рухнут прямо посреди скудной огородной зелени да займутся тем, что обычно творится под праздничный вечер на сеновалах.

Разорвать объятие и заставить влюбленных опомниться смог только не слишком пристойный совет, отпущенный почти в полный голос. Ширриф сообразил оглянуться, заметил кучку немедленно принявшихся за труды работников и быстро смекнул, что к чему. От намерения проучить зубоскалов его удержала магичка, зашептав что-то на ухо. Должно быть, ее доводы звучали весьма убедительно: притихшую девицу подняли на руки и унесли в дом.

Как верно заметил кто-то из невольных свидетелей, действо смахивало на диковинный свадебный обряд, проведенный без жреца, толпы ахающих родственников, сочувствующих друзей жениха и завидующих приятельниц невесты. Напрасно спугнули — занятное было зрелище.

Милостью Ишхар по коридору Грайтису с его на удивление легкой ношей удалось проскочить незамеченным, а дверь комнатушки под лестницей распахнулась будто сама собой. Не такая уж это оказалась пыльная кладовка — маленькое уютное помещение с узкими окошками под низким потолком, вязаные коврики на полу и широченный топчан из горбыля, накрытый целым ворохом мягких овечьих шкурок.

Засов удалось задвинуть с большим трудом, нашарив его свободной левой рукой. Как еще прикажете запирать дверь, коли ваше внимание целиком отдано прекрасной и настойчивой женщине? Стигийка откровенно изнывала от желания под своим тонким одеянием — удивительно, как оно еще не начало дымиться и обугливаться.

Однако вскорости появилось затруднение, вылившееся в обескураженный вопрос:

— Рени, прости… как снимается эта проклятая штуковина? — на сине-зеленом портновском шедевре не обнаружилось положенных шнурков, лент или хотя бы потайных застежек, словно одежду выкроили из единого куска. — Она у тебя, случаем, не заколдованная?

— Просто вещь с секретом, — лукаво хихикнула волшебница, переводя дух. Она небрежно швырнула в угол золотую диадему и запрыгала на одной ноге, стягивая сандалии.

Разувшись, магичка с наслаждением потянулась, забросив руки за голову и соблазнительно изогнувшись всем телом. Натянувшаяся ткань обрисовала плавные очертания напрягшейся маленькой груди, плоского живота и длинных стройных ног. Освобожденные иссиня-черные пряди, шелковисто поблескивая, струились по узкой, гибкой спине. Такое зрелище и покойника бы заставило воспрять к жизни, а у Грайтиса сладко перехватило дыхание. Эта невероятная, головокружительная женщина соглашалась хотя бы единожды принадлежать ему — и какая разница, что будет потом?

— Ты ведь дознаватель? — Ренисенб опустилась на край постели, рассеянно пропуская меж пальцев завитки овечьей шерсти. — Так разгадай мою загадку и получишь награду. Это легко, почти как изловить злоумышленника. Нужно только отыскать ту нить, что разматывает весь клубок.

Как позже согласился бритуниец, это и в самом деле было нетрудно. А еще ему не раз приходила в голову шальная мысль о потаенных и неудовлетворенных желаниях — особенно женских, — которые, как известно, сильнее всего и не признают никаких запретов. Порой они толкают человека на столь внезапные поступки, о которых он, будучи в здравом уме, и помыслить не мог.

…С трудом заставив себя ступать как можно тише, Темвик Магнуссон приблизился к маленькой неприметной дверце под крутой лестницей на второй этаж дядюшкиного дома и, склонив голову набок, прислушался. Изнутри долетали весьма красноречивые звуки: скрип раскачивающейся кровати, быстрое, прерывистое дыхание мужчины и гортанный вскрик женщины, перешедший в нежный умиротворенный стон. Потом наступило затишье, сменившееся безмятежными смешками, невнятной возней и разговором, который Темвика не слишком интересовал.

Главное — эти двое отлично поладили.

Именно такой цели и служила поездка в гости, затеянная королевским управляющим при молчаливом, но явственном одобрении госпожи Ренисенб. Его друзьям позарез требовалось поскорее придти в себя, и, по мнению Темвика, такой способ, подходил лучше всего. В конце концов, Грайтис уже четвертый год сохнет по стигийской волшебнице, а Тотлант, при всех его несомненных достоинствах, острейшем уме и обширнейших познаниях, вряд ли развлекает свою ученицу чем-то, помимо совместного выдумывания заклятий и копания в старинных рукописях.

Остается только пожелать ширрифу удачи. Говорят же знающие люди, будто уроженки Полуденного Побережья весьма искусны в любовных играх. Но распространяется ли это правило на магичек, коим вроде бы положено хранить целомудрие? Надо потом за кружкой-другой эля намекнуть Грайтису — пусть поделится впечатлениями и открытиями.

Магнуссон удалился, довольный успехом своего замысла, и решив, что щедро дарует парочке на болтовню, выяснение отношений и прочую милую чепуху еще колокол. Сам он уже успел получить причитающееся, и даже с избытком.

Вот только бы перестала ныть голова… Изводящая боль преследовала Темвика уже третий или четвертый день, порой усиливаясь настолько, что, казалось, череп вот-вот расколется изнутри. Ледяные примочки и настой кошачьей травы вроде бы помогали, но если подобная гадость не сгинет в ближайшую седмицу, придется идти на поклон к дворцовому лекарю или той же Ренисенб. С чего бы это? Никогда в жизни Темвику не приходилось жаловаться на здоровье, а тут подвалило огорчение… И как не вовремя — постоянно надо быть на ногах, соображать, отдавать приказы, а ему, видите ли, занедужившая головушка покоя не дает!

Глава пятая Чужие тайны

24 день Первой летней луны.

Спустя некоторое время после отъезда Темвика Магнуссона, Грайтиса и госпожи Ренисенб коронный замок Вольфгарда украдкой покинули еще две примечательных личности. Они предпочли отправиться пешком, сперва с удрученным видом постояв у изгороди запертой «Короны» — точно помянули дальнего сородича, на днях ушедшего в далекое безвозвратное странствие.

Затем пара — походившая на уроженцев какой-нибудь из Полуночных стран, ведущих себя с достоинством людей, знающих свою высокую цену — спустилась вниз с Коронного холма и свернула к восходной части города. Встречные прохожие частенько замешкивались и сбивались с шага, чтобы глянуть им вслед. Некоторые, постарше летами и явившиеся в Вольфгард среди торговых гостей, начинали озадаченно хмуриться, словно пытаясь вспомнить: не сводила ли их судьба раньше с этим мужчиной или этой женщиной?

Воспоминания приводили к тому, что почтенные торговцы либо с облегчением переводили дух, либо хлопали себя по лбу и, позабыв о прочих делах, торопливо устремлялись к приютившим их постоялым дворам, бормоча себе под нос что-то маловразумительное.

Парочка же спокойно шла своей дорогой — через Круглую площадь, вдоль Железных Рядов. Там они снова приостановились: мужчине возжелалось непременно глянуть на доставленные из Немедии и разложенные в надлежащем порядке на огромном прилавке образчики прямых тяжелых мечей. Женщина со стоическим видом ожидала, пока спутник удовлетворит свое любопытство, но под конец не выдержала и утянула его за собой, сорвав едва не состоявшуюся покупку.

— Скажи на милость, с чего ты взял, будто с тобой они станут разговорчивее? — Дженна упрямо пыталась подладиться под размашистые шаги супруга, с грустью отметив, что совершенно разучилась ходить в обычнейших козловых сапожках и широченной домотканой юбке, наскоро сооруженной из длинного отреза шерстяной материи в броскую черно-алую клетку. — Раз они не пожелали ничего говорить Эртелю, значит, не скажут никому. В том числе и тебе. Приглашение Фрама — только вежливые слова. Ты больше не его близкий приятель, которому можно раскрывать тайны, забыл? В лучшем случае он потолкует с нами о старых добрых временах, в худшем тамошние караульные состроят каменные лица и пробурчат, что почтенный староста крайне занят и у него нет времени беседовать со всякими мимохожими… как там у подгорного народца принято оскорблять людей — дылдами или кривыми оглоблями?

— Между прочим, я тебя не звал. Сама напросилась, а могла бы сидеть с детишками, — съязвил Конан.

— Знаешь, что мне сказали ненаглядные отпрыски? — бархатно-напевный голос Зенобии разительно переменился, став очень похожим на тонкий выговор дочери: — «Мамочка, у отца такой вид, словно он задумал что-то сотворить. Или натворить. Наверное, его рассердили эти подгорные карлики, и он собрался к ним наведаться. Ты бы сходила вместе с ним… так, на всякий случай». А твой наследничек заявил, что ему заранее жаль бедных двергов и он постарается спрятать все режущие предметы, каковые могут попасть тебе на глаза.

— Я этому малолетнему остроумцу… — грозно посулил правитель Аквилонии. — Йен, ну растолкуй ты мне — в кого он таким уродился? Почему у него каждое слово с подковыркой? Отчего любые вертихвостки — что у нас дома, что здесь, в Вольфгарде — бегают за сопляком двенадцати лет? Не за Конни, обрати внимание, а именно за его младшим братцем? Что начнется в Тарантии, когда он подрастет?

— Мальчику досталось твое умение быстро находить общий язык со слабым полом, — хмыкнула Дженна. — Скажи спасибо, что пока он не злоупотребляет этим талантом… Не увиливай от ответа! Ради чего мы отправились к двергам, причем вот так, корча из себя простецов? Ты хоть знаешь, куда идешь?

— Дом старосты гномской общины стоит на Холодном Ручье, о чем тебе скажет любой житель здешней столицы, — откликнулся варвар. — Что же до причины… Сама видишь, мирный Вольфгард превратился в сплошной кавардак. Эртель, как верно заметил тот мрачный дверг, покуда не ощущает себя настоящим правителем. Уверен, затея с посланием учинялась именно ради меня, а уж потом — для нашего волчонка в короне. Мы, конечно, могли бы притащить с собой свиту в пять десятков человек, но к чему лишнее внимание? Кроме того, надо обернуться побыстрее — чтобы имелось, о чем потолковать с Эртелем. Может, все не так уж страшно, как мы сгоряча подумали.

— Съездили в гости, отдохнули, развеялись, — желчно проворчала аквилонская королева, прыгая по растрескавшимся доскам мостовой. — Ладно, я привыкла верить в твою удачу. Надеюсь, дверги не захлопнут ворота прямо перед нашим носом. И не пытайся уговорить меня лазать через заборы! Я уже не в том возрасте!

— Разве? — изобразил искреннее удивление Конан. — Я как-то не заметил. Эй, дряхлая старушка, поделись секретом — какая зловредная магия помогает тебе сперва целый день носиться по лесу за кабанами, а потом ночь напролет не давать мне покоя?

— Ума не приложу, как можно вытерпеть общество этого чудовища больше одного мгновения? — вопросила Дженна у пестрой лавочной вывески. Подобные перепалки давно уже стали неотъемлемой частью жизни правящей четы — они помогали сохранять здравый смысл и чувство юмора в любой заварушке.

— Потому что в глубине души я милейший человек, только никто этого не замечает. Скажем, я вполне мог бы предоставить Эрту выпутываться из передряг самостоятельно, так ведь нет! Здесь направо… или налево?

— Налево, — Зенобия первой углядела мостик через мелководную речушку и крепкие ворота, украшенные двумя гербами — Пограничья и двергского Королевства-под-Горой. Сбоку, на заборе, висела внушительного вида литая бронзовая доска, испещренная угловатыми руническими письменами гномов, а рядом торчал дверной молоток — оскаленная мордочка диковинной ящерицы с кольцом в зубах.

На стук приоткрылась низкая, где-то на уровне человеческого пояса, калитка и выглянул стражник — косматое создание в звякающей кольчуге и при неизменной секирке. Окинул неожиданных гостей быстрым подозрительным взглядом снизу вверх из-под нахлобученного на самые глаза островерхого шлема, открыл было рот для заранее приготовленного «Шли бы вы, почтеннейшие…», но приглядевшись внимательнее, сдавленно кашлянул и юркнул обратно.

— Стоило бы побиться с тобой об заклад, — с сожалением заявил киммериец, пока за воротами шла торопливая возня, громыхали отпираемые замки, а караульный то многословно извинялся за задержку, то возмущенно покрикивал на сородичей на рокочущем наречии двергов. Должно быть, отсылал кого-то к старосте с известием о высоких гостях или требовал немедленно прибрать во дворе. Раздалось частое буханье десятка кованых подошв по камням, потом непонятный тягучий шорох пополам с быстрым топотком. — Старый хитрюга Фрам заранее догадывался, что мы придем!

— Ошибаешься. Сторож принял тебя за злостного должника, явившегося клянчить об очередной отсрочке уплаты, — невозмутимо возразила Дженна.

Гном наконец справился с засовами. Воротина, вся в железных полосах и медных шляпках гвоздей, грузно колыхаясь, поплыла в сторону. Открылся просторный двор, мощеный камнем, в обрамлении добротных хозяйственных служб, и собственно подворье — деревянный дом непривычной человеческому глазу постройки с множеством изломов, клетушек и флигелей, выраставший на фундаменте из огромных замшелых валунов.

Перечеркивая двор, от ворот до высокого крыльца с навесом тянулась узкая, не более двух локтей, полоса расшитой ткани, играющая радужным многоцветьем и переливами вспыхивающих искр.

По обеим сторонам дорожки через равные промежутки живыми изваяниями застыли стражи усадьбы. Позади них толпились прочие обитатели вольфгардского квартала двергов, на всходе, в распахнутых дверях, различались еще две-три приземистые фигуры — должно быть, Старейшина и его ближайшее окружение. Над двором висела сторожкая, напряженная тишина, никто не перешептывался, не болтал и не сплетничал, только где-то в отдалении ровно, как бьющееся сердце, постукивал молот.

Оценив размах встречи, аквилонский монарх едва не присвистнул, а его спутница, глянув себе под ноги, выдохнула быстрым полушепотом:

— Даже жалко топтать эдакую красоту грязными сапогами…

Обитатели тарантийского замка совершенно справедливо замечали, что подлинный блеск монархии придала именно Зенобия Канах, хотя откуда, спрашивается, купеческой дочурке обзавестись замашками и привычками истинной королевы? Однако девица из Пограничья столь рьяно настаивала на соблюдении требований этикета, что добилась почти невозможного — постепенно приучила к ним своего упрямого супруга, по возможности избегавшего участия в любых долгих церемониях.

Опыт многих лет не подвел. Рука об руку они шли по расстеленной дорожке — также, как привыкли выступать в тарантийской коронной Цитадели, во владениях своих друзей и подданных. На миг Дженне померещилось, будто она слышит размеренное уханье старинного гонга в Золотой Зале, по традиции отмечающее каждый шаг правителей Аквилонии.

Слаженно лязгнули поднимаемые в приветственном салюте тяжеловесные двергские алебарды. Приветственные кличи так и не раздались. Согласно гномской традиции, их заменяла странная для обитателей поверхности трескотня и слитный перезвон, производимый с помощью жестянок с монетками либо камешками, связок медных колокольчиков и рокота маленьких, но невероятно гулких барабанчиков. Неподготовленного человека эта внезапно грянувшая лавина звуков вполне могла заставить в ужасе подпрыгнуть или оглушить на несколько ударов сердца.

Стоявший на крыльце гном величественно (удивительно, однако даже при его малом росте это не казалось забавным) спустился по ступенькам и сделал пять тщательно выверенных шагов навстречу гостям. Эртель сказал правду — почти три десятка минувших лет мало сказались на Фраме, сыне Дарта из колена Торольва Раскалывателя. Он оставался таким же — необычно рослым для дверга и потому изрядно сутулящимся, с длинной бородищей смолянисто-черного цвета, заплетенной в множество тонких косиц, перехваченных серебряными кольцами — и, как понял бы любой мало-мальски проницательный человек, тщетно пытался скрыть под торжественной важностью грызущую его нешуточную тревогу.

Положенные речи были сказаны и выслушаны, обитатели усадьбы разошлись по своим делам, гостей провели в дом, к поспешно накрываемому столу — а витавшее повсюду напряжение становилось с каждым мигом все заметней. И Конан, и Зенобия кое-что знали о гномских обычаях, потому их сразу же неприятно поразил вид обширной горницы, где Старейшина принимал посетителей. Обыкновенно здесь повсюду красовались разнообразные шедевры двергских или людских оружейников, редкостные вещицы из дальних стран и пестрые ковры — подгорный народ имел тягу к ярким цветам, предпочитая закупать изделия туранских или иранистанских ткачей. Нынче из бревенчатых стен сиротливо торчали опустевшие крючки, и только светлые пятна отмечали местоположение убранных в сундуки украшений.

Беседа не клеилась, несмотря на старания Дженны, пытавшейся как-то заполнить тягостные паузы между фразами, становившиеся все длиннее и длиннее. Каждый надеялся, что неприятная тема будет затронута не им, а собеседником. От обстоятельных расспросов касательно здоровья, семейных дел и заграничных новостей правитель Аквилонии медленно, но верно стервенел. Дверг, выслушивая краткие ответы, только покряхтывал да опрокидывал чарку за чаркой прозрачную едкую жидкость — изготавливаемое в подземном королевстве сгущеное вино. Пить его могли единственно сами рудознатцы, а прочие народы именовали «сущей отравой».

— Не такой мне представлялась наша встреча, — наконец не выдержал старейшина гномского квартала в Вольфгарде, доверенный советник у правой руки Короля-под-Горой, носитель Золотого Пояса и хранитель Малой Печати. — Обстоятельства порой оказываются куда сильнее нас… — он запнулся, снова приискав спасения в содержимом золотой чаши.

— Спрашивается, кто в этом виноват? — раздраженно осведомился варвар. Фрам испустил еще один берущий за сердце вздох и устало поинтересовался:

— Что, Эртель так здорово разозлился? Дорин и Гроин вернулись сами не свои, но посвящать меня в подробности своего похода к Его величеству Эклингу не пожелали. Сказали только, что поручение выполнено, а ты и твоя госпожа стали всему свидетелями. Тут я и смекнул, что в скором времени нужно ждать дорогих гостей. Памятуя о твоих былых привычках, я собирался нагнать во двор десятка три оружных воинов, а потом решил — если ты захочешь войти, значит, войдешь. Только, если ты явился за внятными и подробными объяснениями, ты их не получишь. У меня их нет.

— Тогда, может, почтеннейший Фрам хотя бы приоткроет завесу тайны над причинами, вынудившими его поступить именно так, как он счел необходимым поступить? — как можно убедительнее проворковала Зенобия. Одновременно каблук ее сапожка с изрядной — но наверняка недостаточной — силой вонзился под столом в лодыжку Аквилонского Льва, умертвив тем самым готовое вот-вот родиться на свет живописное проклятие. — Уважаемый старейшина наверняка осознает сложность того положения, в коем оказался молодой Эклинг. Сперва недавние шумные волнения подле гиперборейского посольства, а теперь — внезапное, лишенное каких-либо причин решение двергов покинуть столицу. Король Эртель имеет полное право возмущаться и недоумевать. К тому же он должен что-то сказать своим подданным, когда те неизбежно начнут задавать вопросы. Допустим, Эртель и его приближенные сумеют придумать достойную причину, оправдывающую в глазах прочих жителей Пограничья и гостей страны спешное исчезновение гномов, но как долго продлится это отсутствие? Седмицу? Год? Десятилетие?

— В жизни не поверю, чтобы подгорный народец так запросто бросил нажитое добро и разбежался прятаться по своим норам… гм, жилищам, — поддержал супругу ничуть не угомонившийся Конан. — Или ваши колдуны в самом деле напророчили Вольфгарду быть пусту, а ты решил, что будет очень неплохо заодно избавиться от этого юного зануды Эртеля и прочих людишек вкупе с вечно крутящимися под ногами оборотнями? Отличный замысел! Всего-то хлопот — просто промолчать. Только на кой ляд ты прислал вестников с извинениями? Совесть, что ли, покоя не дает?

Дженна обреченно возвела глаза к потемневшим массивным стропилам: кажется, ее мужу без особого труда удалось довести старого дверга до состояния, в котором руки сами собой тянутся к рукояти оружия, а язык немеет от злости.

— Напророчили… предсказали… Да не колдуны, а колдун! — яростно и крайне маловразумительно возопил Фрам, размашистым жестом перевернув золотую чарку, откуда немедля вытек белесый, резко пахнущий ручеек. — Один-единственный распроклятый колдун, да поразит его безумную голову Молот Великого Кователя, да разверзнется под ним сама земля и рухнет он в Изначальное Пламя!! Чтоб его Темные Демоны сожрали и кости отрыгнули!..

Жалобно скрипнула приоткрывающаяся дверь, в горницу сунулась чья-то встопорщенная борода. Убедившись, что пришлецы не собираются покушаться на жизнь, честь и имущество Старосты, но зачарованно внимают горячечной речи, немедленно исчезла.

— Демоны, это конечно, да… — протянул король Аквилонии, когда дверг, высказавшись, слегка успокоился и потянулся к хрустальной бутыли со сгущенным вином. Руки у него тряслись, поэтому обязанности чашницы временно перешли к Зенобии. — Это я понимаю… Теперь скажи то же самое, но толком и по порядку. Что за колдун такой вдруг у вас завелся?

— Заводятся крысы в погребе, а колдун был всегда, — отрезал гном. — Он служил еще деду нынешнего Подгорного Короля и старше чем ты, госпожа Йен и я, вместе взятые. Мы называем его Офейгом, Слушающим Голоса Камней — это прозвище пристало к нему неизвестно когда, а настоящее имя уже давно все позабыли. Думаю, Офейг и сам его не помнит. Раньше он почти не вылезал из своей пещеры в Граскаальских Копях, но когда в горах куролесил Бешеный Вожак, а потом создавалось Вольное Пограничье, ему вдруг захотелось перебраться сюда, в город. Возразить никто не рискнул, даже Дьюрин, и это ярмо повесили мне на шею. Я что, я не жалуюсь… — он яростно засопел, бормоча на наречии карликов, но опомнившись, вернулся к понятному людям языку: — Офейг в мои дела больше нужного не вмешивался, я в его тоже не лез. Жили себе спокойно, горя не знали, к Ярмарке готовились, да вот аккурат четыре дня тому снизошло на дряхлого пня откровение…

— И он напророчил землетрясения, ливни из жаб, явление разъяренного Сета во плоти и конец мира, — докончил киммериец, удостоившись неприязненного взгляда дверга и укоризненного — собственной жены.

— Если бы, — Фрам как-то поник и осунулся. — Тогда бы мы знали, как поступить. И уж точно поделились бы своим знанием с теми, кого зовем друзьями и союзниками. Но Офейг… Офейг сказал… В общем, напугал он нас всех крепко.

Конан вовремя удержался от непроизвольного удивленного возгласа. Если дверг признается в собственном испуге, значит, увиденное или услышанное им действительно выходит за пределы, установленные богами для рассудка любого разумного создания. В этом, как ни странно, поведение гномов очень напоминало традиции уроженцев Полуночных земель, готовых умереть, только бы не допустить, чтобы их заподозрили в способности поддаться страху. Фрам же продолжал говорить, неотрывно буравя взглядом из-под сдвинутых бровей какой-то сучок в полированной столешнице.

— Когда он начал вещать, рядом с ним находились двое — Кьяр, его воспитанник, и Скафти, его правнук. Скафти побежал за мной, но я замешкался и пришел слишком поздно. Впрочем, я все равно не понял бы и половины — Офейг говорил на Древнем Наречии. Кьяр пытался переводить, но получилось скверно. Мы разобрали что-то о грядущем безумии прошлых времен и льющейся крови… Я-то думал — он закончит прорицать, очнется и растолкует нам, что к чему. Так всегда происходило. А его вдруг корчить начало, потом и того хуже — болтать, понятное дело, перестал, вытянулся и затих. Ни жив и ни мертв, а так, что-то среднее. Он до сих пор такой — молчит и таращится в ту темноту, где звучит неслышимый для нас голос…

Фрам помолчал, испустил еще один тяжкий вздох, заглянул в заботливо наполненную Дженной чашу, но пить не стал.

— Вот так-то… Самое скверное — Офейг, хоть и вонючий старый гриб, но колдун первостатейный, в Подгорном Королевстве иного такого вряд ли сыщешь. А как он есть придворный ведун и ближний советник самого Короля-под-Горой, то наплевать на всю эту историю я, сам понимаешь, не мог. В тот же день созвал Круг, обсказал, что да как, и мы порешили: лучше переоценить опасность, чем недооценить. Ежели спустя пару седмиц выяснится, что Офейг попросту спятил по старости лет либо же мы его неверно поняли, мы вернемся. Тогда я лично извинюсь перед королем Эртелем и возмещу причиненные убытки. Если он выскажет желание, чтобы мои соотечественники или лично я больше не показывались ему на глаза — пусть так и станется. Признаю, я опрометчиво поступил с этим посланием, но ничего иного я придумать не сумел…

Дверг раздраженно махнул рукой и наконец одним глотком опорожнил кубок с огненной жидкостью.

— Теперь понимаю, отчего твои посланники столь упорно заверяли нас в собственном неведении, — сказал киммериец, когда стало ясно, что Фрам закончил свое повествование. — Эртель и так шипел что твоя жаровня, ежели в нее плюнуть. Узнай он, что причиной всему — бред какого-то дряхлого колдуна, который к тому же толком и не разобрали… Не в обиду вам будет сказано, к гномским ведунам люди относятся не слишком уважительно.

— Так же, как и гномы — к людским, — хмыкнул Фрам. — Тотланта в счет не беру.

— А как быть горожанам в ожидании, пока минуют отведенные вами две седмицы? — осторожно заговорила Дженна. — Следует ли из речений вашего предсказателя, что беда угрожает всем — и нам, людям, и Племени Карающей Длани?

— Лгать не буду — не знаю, — поколебавшись, ответил Старейшина. — Проклятье! Клянусь Молотом Предвечного Творца, я согласился бы обрить бороду, если б кто-то объяснил мне самому, в чем тут дело! Будь моя воля, я бы на всякий случай отменил Летнюю Ярмарку или хотя бы отодвинул ее начало на десяток дней позже. Чует мое сердце, грядет какая-то большая дрянь… А ты, — он повернулся к озадаченно хмурившемся варвару, — ты забирал бы своих близких и возвращался обратно, в Тарантию. Уж кого-кого, Конан, а тебя дела Пограничья касаются менее всех прочих.

— Бросив Эртеля на произвол судьбы? — едко переспросил Конан. — Когда, по твоим же словам, готовится невесть какая гадость? Полагаешь, ему недостаточно вашего бегства?

— Так и знал, что ты не двинешься с места, — грустно кивнул Фрам. — Впрочем, поступай как знаешь. Вы точно не хотите выпить?.. Я вот уже который кувшин за эти четыре дня употребляю — и спокойнее на душе становится. Вроде как забываешь обо всем, будто это и не с тобой происходит.

В усадьбе старосты двергов аквилонский король и его спутница пробыли довольно долго, о чем свидетельствовали удлинившиеся тени и отдаленный перезвон курантов на башне Цитадели. Торопиться обратно в замок не имело смысла, и варварская парочка, не сговариваясь, зашагала вверх по улице куда глаза глядят. Оба помалкивали, размышляя над услышанным.

— Провалиться мне на этом месте, если я поняла — чего именно так напугался почтенный Фрам! — неожиданно изрекла Зенобия Канах, когда они миновали пару кварталов, а остроконечная драночная крыша гномского жилища скрылась за другими строениями. — Туманные намеки — вот чем вдоволь попотчевал двергов их спятивший предсказатель! Я не очень хорошо знакома с обычаями подгорного народа…

— Кто с ними знаком? — буркнул Конан.

— …Но мне доподлинно известно: уж чем-чем, а зловещими предсказаниями гномов не проймешь. Они слишком мудры и слишком близки к земным корням, чтобы обращать внимание на всякую словесную дребедень. Дверги верят в то, что можно рассмотреть глазами, потрогать руками или разбить киркой.

— Значит, у Фрама есть осязаемые и убедительные доказательства верности слов их провидца, — пожал плечами король Аквилонии. — Которые он предпочел держать при себе. Хочешь сказать, что предупреждала заранее и мы остались ни с чем?

— Не собираюсь, — отреклась Дженна. — Кроме того, нам удалось вызнать кое-что полезное. Этот хмурый гномский военачальник, что приходил в королевскую крепость, рек сущую истину: у живущих под Каменным Небом есть свои тайны и свои неурядицы, о которых прочим знать не обязательно. Эртелю придется смириться с отсутствием двергов на этой Ярмарке, но, думаю, они вернутся.

— А если нет?

— Тогда ни ты, ни Эртель Эклинг, ни даже сам Митра не сможете ничего исправить, — развела руками Зенобия. — Из названия Пограничья придется выбросить упоминание о гномах, страна окажется по уши в трудностях, но пройдет время — и все как-нибудь наладится.

— То есть ты полагаешь, что людей с оборотнями эта неведомая гадость не коснется? — уточнил киммериец.

— Не путай меня с госпожой Меланталь, — невесело хмыкнула Дженна. — В отличие от нее, я не обладаю даром видеть будущее. Я умею только слушать, сопоставлять и делать выводы. Не отрицаю, мне тревожно… Пожалуй, я бы согласилась отослать домой детей и часть свиты, но мы, то есть ты и я, повременим с возвращением. Возможно, и даже наверняка, участие в Летнем Торжище самого Конана Аквилонского с семейством успокоит купцов и с лихвой исправит ущерб, причиненный странным исходом подгорного народа. Поспешный же наш отъезд, притом именно сейчас, окончательно подорвет репутацию Вольфгарда…

— Меня другое беспокоит, — Конан свернул в малолюдный чистенький проулок, засаженный вдоль обочин молодыми липовыми деревцами. — Нет ли тут совпадения? Колдовские игрища гиперборейцев и решение двергов удалиться под землю произошли почти в одно и то же время. Случайность это или нет? Гномы и Белая Рука давно на ножах. Может, Фрам сотоварищи вызнали что-нибудь эдакое о гиперборейцах, после чего им стало никак невозможно оставаться в одном с ними городе?

— Сомневаюсь, — покачала головой Зенобия. — В этом случае гномы сделали бы все возможное, чтобы извести своих недругов под корень… Эй, это еще что за?..

В конце проулка внезапно появилась крупная пегая собака, похожая на гончую-полукровку. Пес летел изо всех сил, вывалив мокрый язык и прижавшись носом почти к самой земле. За ним, привязанный к широкому ошейнику в шипах и заклепках, волочился длинный ремень с петлей на конце. Собака пыльным вихрем пронеслась мимо удивленной пары, не удостоив их даже мимолетного взгляда, и занятая только преследованием неведомой добычи.

Следом за пегой борзой возникло другое живое существо — тоже пес, но черной масти в желтых подпалинах и более поджарый. Зверюга так спешила, что едва не шлепнулась на повороте, однако сохранила равновесие и прыжками ринулась догонять товарку. Эта псина также могла похвастаться грубым ошейником с медными накладками, и вид у нее был столь же целеустремленный.

Изрядно отстав от животных, уже успевших скрыться из виду, в переулок с шумом, топотом и одышкой ввалились их хозяева — числом трое, все в потрепанной одежке казенного вида, темно-зеленой с желтым кантом, весьма напоминающей форму городских стражников. Один из них, придерживая лихо болтающийся на боку меч и стараясь не снижать набранной скорости, на бегу рявкнул невольным свидетелям:

— Куда они побежали?

— Туда! — на редкость единодушно откликнулись двое людей, представлявших королевский дом Аквилонии. Варвар на всякий случай махнул рукой в сторону, где одна за другой исчезли собаки, и крикнул вдогонку стражникам: — Что случилось-то? Кого ловите?

Ответ, если он и прозвучал, заглушил яростный собачий брех, перемежаемый низким, утробным рычанием и пронзительными взвизгиваниями. Блюстители дружно перешли с бега на осторожный шаг, и, судя по вспыхнувшей перепалке, решали, как быть. Шум звериной свары, становившийся все громче, неизбежно привлек внимание горожан. Захлопали открывающиеся двери, над заборами выныривали головы любопытствующих. Кое-кто рискнул выглянуть за ворота, настороженно озираясь по сторонам и не забыв прихватить увесистую дубинку.

— Умоляю, ради всех богов и моего душевного спокойствия — не встревай… Конан?.. — Дженна слишком поздно заметила, что разговаривает с пустотой.

Гвардейцы наконец пришли к общему решению. Один из них, что помоложе, рысью устремился вниз по переулку — надо думать, за подкреплением. Двое других принялись разгонять собиравшуюся толпу, с фальшивой бодростью заверяя, будто ничего особенного тут вовсе и нет.

Из тупика между двумя высокими деревянными изгородями, где исчезли псы, донесся приглушенный чавкающий звук, какой бывает, если здоровенный кусок сырого мяса с размаху бросить на деревянную колоду, и болезненный собачий взвизг. Галдеж мигом стих, и в наступившем молчании кто-то испуганно выкликнул: «Люди добрые, так они, небось, заклятого оборотня изловить хотят!»

Зеваки мгновенно порскнули по домам, и теперь посреди опустевшей улицы стояли двое городских стражников да изрядно обескураженная женщина, смахивавшая на хозяйку средней руки усадьбы где-нибудь в Нордхейме или Темре.

Блюстители, вперив напряженные взгляды в заросший бурьяном тупичок, нехотя потянули из ножен казенные клинки. Только сейчас госпожа Канах сообразила, что при выходе из Цитадели ни она сама, ни ее сумасбродный муженек не захватили с собой почти никакого оружия — тонкий стилет у нее в рукаве и кинжал на поясе киммерийца не в счет. Ну какая опасность может грозить легендарному Конану из Киммерии в захолустном Вольфгарде? И, демон его подери, где он сам?..

Аквилонская королева в сердцах ругнулась так, что сама не поняла сказанного, и устремилась вдогонку за исчезнувшей дражайшей половиной их диковинного боевого союза. Ее не пустили. Ближайший из стражников преградил ей путь, яростно прошипев в самое ухо:

— Куда лезешь, дура? А ну назад!

Как позже заверял приятелей невезучий страж, если бы взглядом можно было испепелять, от него точно остались бы жалобно шипящие угольки. Так что он поспешно выпустил рукав непонятной женщины — вроде бы не благородной дамы, но и не зажиточной простолюдинки — и на всякий случай попятился.

— Там скрылся скогра, одержимый оборотень? — резко осведомилась черноволосая, на варварский манер носившая поверх обычной рубахи с вышивкой перекинутый через плечо широченный отрез красно-черной ткани. Почти так же выглядел и высоченный гигант подозрительно-диковатого обличья, за миг до того тенью шмыгнувший в проулок. С ним стражники дружно решили не связываться: неизвестный казался человеком, вполне способным одолеть медведя-людоеда, притом голыми руками.

— Так точно! — неожиданно для самого себя бухнул гвардеец. — От самых Меховых Рядов гоняем, он там драку затеял и смылся. Лишь бы не махнул через забор, а то опять ищи его по всему городу! А он, похоже, в полное забытье пришел, вот-вот обезумеет и начнет пластать направо-налево… Госпожа, ты бы покликала своего приятеля, а? Он, конечно, здоровенный что твой лось, но с оборотнем никому не тягаться… Ох, вот он, оборотень, — затаился, зараза! Госпожа, сдайте назад, от греха!..

Узкий проем между двумя добротными заборами из деревянных плах тянулся десятка на два шагов, упираясь в замшелую бревенчатую стену какой-то постройки, овина или конюшни. Слева неопрятной кучкой валялся черный пес, под ним растекалось блескучее ярко-красное пятно. Клейкие темные сгустки обильно рассыпались по пыльным листьям лопухов, и Дженна с отвращением скривилась, заметив, что едва не наступила в кровавую лужицу.

Пегая борзая уцелела, поступив умнее своего собрата. Она держалась в отдалении, поджав хвост и безостановочно глухо ворча — словно где-то рвали на куски длинную холстину. Заметив появление людей, собака начала медленно отступать под их защиту, передвигаясь на негнущихся, вытянутых как палки лапах.

Предмет ненависти и испуга животного скорчился в дальнем углу. Он (оно?) сидел на корточках в густых зарослях репейника — взгляд различал только горбящуюся спину да взлохмаченную голову, медленно раскачивающуюся из стороны в сторону. В очертаниях фигуры что-то выглядело неправильным, не-человеческим, но Зенобия не стала задумываться, что именно.

Ее куда больше волновало, что поблизости от этой наверняка крайне опасной твари находится человек, общества которого она не собиралась так запросто лишаться.

Киммериец, пригнувшись и напружинив присогнутые в коленях ноги, застыл в десятке шагов от непонятного создания. Широкий кинжал в его здоровенной лапище казался игрушкой. Прислушавшись, Дженна уловила тихое, невнятное бормотание и посвистывание — точно Конан пытался успокоить напуганную и оттого бросающуюся на все живое злую собаку.

В переулке тем временем произошли некоторые изменения — явилось подкрепление. Сначала прибыл верховой, за ним катился непритязательного вида фургон, запряженный парой чалых лошадок. Из повозки высыпало с полдюжины стражников, спешно принявшихся выгружать на мостовую мотки веревок и свернутые сети.

Отсиживавшееся в бурьяне существо, должно быть, заметило не сулящие ему ничего хорошего приготовления и завозилось в своем укрывище. Качнулись потревоженные стебли, гвардейцы сторожко вскинули мечи, а аквилонка непроизвольно шарахнулась к забору, больно ударившись спиной о шершавые горячие доски и выхватывая из ножен стилет.

Скогра прыгнул.

Не как человек, как животное — бросив себя в воздух на невеликую высоту, но зато сразу вырвавшись из кустов и преодолев не меньше десятка локтей. Приземлился он на четвереньки, благо его ноги, кажется, изрядно укоротились, став одинаковой длины с руками и приобретя способность гнуться в любых направлениях. Более всего в облике твари поражала голова — небывало вытянувшаяся в длину, с острыми звериными ушами, перекошенным ртом и глазами, сместившимися ближе друг к другу. Это был не оборотень в миг перехода из одной ипостаси в другую, не лишившийся разума человек, считающий себя зверем, и не бешеный волк, но нечто среднее, монстр человековидного образа в болтающихся обносках приличной некогда одежды, сквозь которые лезли пучки жесткой бурой шерсти.

Метил одержимый не в Зенобию, стоявшую все-таки чуть дальше, чем оба стражника, и не в самого киммерийца. Один из гвардейцев заорал и отмахнулся мечом. Сталь впустую рассекла воздух, но все же этот отчаянный удар спас стражнику жизнь — острые когти, вместо того чтобы разорвать яремную вену, полоснули его по предплечью и опрокинули навзничь. Тварь двигалась столь быстро, что глаза Дженны восприняли только какой-то смутный промельк, однако киммериец был не менее быстр. В тот самый миг, как оборотень вновь оттолкнулся от земли мощными задними лапами, Конан обрушился на него всей тяжестью, повалив в дорожную пыль.

Вскипела быстротечная схватка. Чудовище взревело и отчаянно забилось, пытаясь освободиться из железных объятий варвара. Двое блюстителей с мечами наголо бестолково приплясывали рядом, опасаясь поразить не ту жертву, раненый проворно отползал к забору. Внезапно из тучи пыли вырвалось длинное, низко стелющееся над землей тело и метнулось прочь, затем вслед ему сверкнула серебристая молния и раздался короткий оглушительный вой.

Подоспевшие гвардейцы набросили на корчащееся в пыли бесформенное создание сразу две прочных веревочных сети и принялись затягивать узлы, наваливаясь вчетвером — похоже, скогра отличался недюжинной силой. Впрочем, Дженну Канах дальнейшая судьба оборотня перестала интересовать, едва она заметила, как ее героический супруг неловко поднимается с земли, зажимая бок и болезненно морщась.

— Конан! Ты ранен?

— Проклятье, — пробормотал король Аквилонии, ощупывая ребра. В добротном сукне его просторной рубахи зияла здоровенная прореха, но ни капли крови не появилось на плотно утоптанной земле. Конан наконец убрал руку, и из прорехи масляно блеснули звенья тонкой стальной кольчуги, предусмотрительно надетой им перед выходом в город. — Нет, хвала богам. Не ранен… Только староват я уже гоняться за демонами… Ты как, цела? Эй, любезный, какого лешего у вас происходит?

— Что у нас происходит, уважаемый, не твоего ума дело, хотя за помощь благодарю, — неслышно подошедший долговязый тип с бронзовым знаком квартального надзирателя на шее суховато кивнул и рукоятью вперед протянул Конану кинжал. Широкое лезвие было густо вымазано чем-то липким, почти черным. — А у тебя верная рука — прямо под лопатку… Жаль только, просто так эту тварь не убьешь.

Словно в подтверждение сказанного, плотный кокон из сетей задергался, яростно урча и пытаясь вырваться из рук блюстителей, на всякий случай окручивавших добычу еще и широкими полосами холста. На миг сквозь паутину веревок протиснулась растопыренная когтистая пятерня, больше смахивавшая на лапу хищной кошки, тщетно пытаясь если не проложить путь к свободе, то хотя бы вцепиться в кого-нибудь из пленителей.

— Грузите его, — распорядился дознаватель. Завывающего оборотня поволокли к фургону, и тут спешно листаемая незримая книга памяти аквилонской королевы наткнулась на требуемое имя, почти исчезнувшее со страниц за давностью лет. Разве можно позабыть это выражение лица — морду старого гончего пса, повидавшего за свою долгую жизнь такое количество удирающих зайцев и грозно фыркающих кабанов, что теперь любая дичь вызывает только сдержанное отвращение — или эту скучающую манеру говорить, глядя куда-то сквозь собеседника?

— Рэф, — Дженна неуместно хихикнула, чувствуя несказанное облегчение от того, что маленькое происшествие благополучно завершилось. — Ну конечно, ты Рэф из… как его… из Ильгорта! Ты меня не узнаешь? Я Йен, Йенна Сольскель, дочка купца Стеварта. То есть уже давным-давно не Сольскель, — поправилась она, уловив мрачно-намекающий взгляд супруга. — Это ведь ты сопровождал тогда отца и меня до немедийской границы, я помню! Неужели я настолько изменилась, что в родных краях меня совсем забыли?

Меланхоличная физиономия на миг стала озадаченной. Светлые, точно выцветшие глаза быстро оглядели Зенобию с ног до головы, уделили такое же внимание ее спутнику и пришли к совершенно правильному выводу:

— Ваше ве…

— Обойдемся без ползания на коленях и долгих извинений, — махнул рукой правитель Аквилонского королевства. — Сколько я понимаю, вы повезете его в замок? Тогда нам по пути.

Лошади, недовольно фыркая и опасливо косясь в сторону громыхавшей за ними повозки, откуда продолжали нестись сдавленные вопли пленника, трусили в сторону коронной Цитадели. За фургоном шли гвардейцы, в очередной раз обсуждая подробности удачной охоты, и ковыляла пегая гончая. Замыкал шествие дознаватель Восходного квартала, известный почти всему Вольфгарду Рэф и странноватая парочка варварского обличья, с двух сторон осаждавшая дознавателя настойчивыми расспросами. Отвечать Рэфу, похоже, не хотелось, но выбора ему не оставили.

— Скажи-ка мне, служивый, — допытывался киммериец, — ширриф вот хвалился, будто твоими стараниями этих самых скогров, то бишь одержимых, вскорости переловят. Много их уже набралось?

— Восемь, включая того, что убили в «Короне и посохе», — последовал лаконичный ответ. — Этот девятый. Последний.

— Да ну? — поразился варвар. — С чего ты взял?

— Просто знаю, и все, — пожал плечами дознаватель. — Можно сказать, я их чую, Ваше величество. Я даже знаю, о чем эта тварь сейчас думает.

— И о чем же? — спросила Дженна.

— О том, как славно было бы кого-нибудь загрызть, — ответил Рэф.

Беспечный тон его слов обманул киммерийца, все еще разгоряченного схваткой, и Дженну, думавшую о чем-то своем. Однако ни тени улыбки не промелькнуло на узком лице их собеседника, а взгляд сделался на миг странно ожесточенным.

Глава шестая Безмолвные голоса

25 день Первой летней луны. Поздний вечер.

Нейя Раварта шла по галерее, ведущей к личным покоям короля Пограничья, неся в руках серебряный поднос и настойчиво убеждая себя: она не имеет права взять и снова разрыдаться. Собственно, она уже успела вволю похныкать — когда с четверть колокола тому умудрилась споткнуться на лестнице и выронить этот распроклятый поднос. Королевский ужин частью разлетелся по ступенькам, частью украсил подол юбки, а в довершение несчастий на это зрелище снисходительно взирала парочка случайно оказавшихся поблизости молодых людей из свиты Аквилонца.

Было бы смешно надеяться на их помощь, но благородные месьоры заодно воспользовались случаем от души посмеяться над безрукой девицей, которую они именовали «премилой служаночкой» и пару раз чувствительно щипнули таковую за задницу.

Разумеется, они отлично знали, кто такая госпожа Раварта, но не идти же жаловаться на каких-то не в меру резвых оболтусов? И не объяснять же им, что порядки вольфгардского замка вполне допускают, чтобы подруга короля сама относила ему ужин по вечерам, а не доверяла эту простую обязанность слугам. Эртель тоже полагал, что все правильно и сообразно: сперва устраивать малую парадную трапезу для друзей или гостей, а потом, поздним вечером, еще одну — только для них двоих.

Нейя вернулась в кухни, велела сготовить еще один ужин, а потом села в углу на косоногий табурет и разревелась в три ручья. От обиды, от злости и еще от страха. В последнее время она вдруг стала постоянно бояться. Не того, что ей вдруг придется покинуть замок и вернуться домой, не насмешек со стороны гостей, но чего-то иного, чего и словами-то не высказать.

Казалось бы, откуда взяться такой беспричинной боязни? Нейя прожила на свете достаточно, чтобы навидаться пугающих вещей — голодные зимы, тревожные времена затяжной войны с мятежными баронствами в Восходных землях Пограничья, и те события, что произошли два года назад — тогда довелось испытать едва ли не самое худшее. В стычке на границе с Гипербореей погиб Веллан, лучший друг и кровный брат Эртеля, наравне с ним считавшийся едва ли не приемным сыном старого короля Эрхарда. Спустя две или три седмицы отошел и сам Эрхард — сохранив ясный ум до последнего мгновения и публично назвав племянника новым правителем страны. Немедля вспыхнула такая свистопляска, до сих пор вспомнить жутко. Нынешние невзгоды — ерунда по сравнению с теми.

«Подумаешь, гномы удрали под землю, — девушка всхлипнула в последний раз, вытерла глаза и постаралась успокоиться. — Они вернутся. Аквилонский король сам ходил к двергскому старосте и, как говорят, взял того за бороду да тряс до тех пор, пока гном не дал клятву воротить подгорный народец в Вольфгард к концу лета. И ярмарка, по общему уговору, немногое потеряет — вместо ушедших двергов их изделия станут продавать посредники из людей. А никакой войны с Гипербореей не случится — это все злопыхательские сплетни. Сперва мы и Халога будем долго-долго отписывать друг другу разгневанные послания, потом начнем торговаться — много ли они дадут за то, чтобы заполучить обратно своих колдунов, да желательно целыми и живехонькими? Все будет хорошо, надо только обождать чуток. Эртель сердится лишь оттого, что так не вовремя стряслась эта неприятность с Гипербореей и двергами. Безумных оборотней переловят, и Ренисенб обязательно придумает что-нибудь для того, чтобы к ним вернулся рассудок… — тут Нейя поневоле хихикнула: — Как только госпожа магичка сама начнет соображать о чем-нибудь, помимо общества его милости ширрифа».

Она боком толкнула скрипнувшую дверь и тихонько вошла. Из соседней комнаты падало рассеянное пятно света, слышался шорох перебираемых бумаг и разговор на два голоса, второй из которых, вне всякого сомнения, принадлежал помощнику коменданта крепости, явившемуся для обычного ежевечернего доклада.

Беседа прервалась громким вопросом Эртеля: «Нейя, это ты? Обожди, мы скоро закончим!»

— Конечно, — отозвалась госпожа Раварта, расставляя на столе приборы и мимолетно бросая взгляд в распахнутое окно. Солнце садилось куда-то за далекие Немедийские горы, и в закатном свете лежавшая среди холмов столица Пограничья выглядела на редкость тихим и спокойным городом. Трудно представить, что всего через четыре дня здесь начнется самое большое торжище на всей Полуночи. Вон там, на обширном лугу около восходной окраины, ночь напролет горят факелы и стучат молотки — возводятся новые и новые торговые ряды.

По деревянным дощечкам заклацали когти, послышалось вежливое сопение. Нейя привычно опустила руку, и в ладонь сразу ткнулся влажный звериный нос. Поздоровавшись, животное подбежало к окну и встало на задние лапы, пристроив лобастую голову на узком подоконнике и тоже разглядывая Вольфгард. Одного не понять, смотрит он туда подобно человеку — узнавая знакомые места или размышляя о чем-то, или зверю (каковым вроде является) — бездумно следя за движениями огоньков в окнах и теней на улицах в ожидании, когда начнется ужин.

Волчонок-подросток палевой масти оглянулся, словно подслушав размышления девушки, и ухмыльнулся широко открытой пастью — как вполне разумное создание, которым он мог быть… а мог и не быть. В точности ответить на этот вопрос затруднялся даже придворный маг, Тотлант Луксурский, который, по общему убеждению, знал все на свете. Нейя собственными ушами слышала, как стигиец предложил считать четвероногого обитателя замка на удивление сообразительным, но все-таки животным, покуда не будет со всей определенностью доказано обратного. Эртель, выслушав доводы магика, рассудил по-своему: «В первую очередь это ребенок. Какая разница, кто он на самом деле под этой шкурой?»

Самым удивительным — или пугающим, как посмотреть — в этой запутанной ситуации представлялось иное. Ежели дотошно придерживаться буквы всяких уложений о наследовании, случись что с Эртелем или не появись у него собственных законных отпрысков, престол и корона Пограничья переходят в руки… то есть в лапы подрастающего волчонка по кличке — или все же по имени? — Гвен. В переводе с бритунийского сие короткое словечко означало «светлый» или «белый».

Именно так позапрошлой мокрой осенью представила маленькое лохматое создание внезапно овдовевшая и еще не пришедшая в себя Альвис, подруга Веллана. Невзирая на все уговоры, она твердо решила уехать из Пограничья в родные края, то есть в Чарнину. Альвис увезла с собой и двоих отпрысков Веллана (чего Эртель до сих пор не мог ей простить), но третьего, этого самого непонятного белого волчонка, оставила — как постоянный живой укор. На прощание Альвис еще бросила, что «это отродье», прижитое ее покойным мужем непонятно от кого, признавать своим ребенком она не собирается.

Малыш поселился в вольфгардском замке — приемышем Эртеля Эклинга и Нейи. Вскоре выяснилось, отчего Альвис зло поименовала маленькое существо «отродьем». Гвен представлял из себя редкий случай союза представителя Карающей Длани, пребывавшего в облике зверя, и самой настоящей дикой волчицы. Плоды таких встреч, если они умудрялись появиться на свет, не обладали даром оборотничества и мало чем отличались от обычных животных.

Однако Эртель вбил себе в голову, что дитя его давнего сотоварища будет исключением. Подтверждений тому пока не имелось, ибо за минувшие два с небольшим года Гвен ни разу не перекинулся в людской облик. Он казался умнее большинства живших в замке собак, но попытки обращаться к его разуму, как это происходит между оборотнями, ничего не давали. В остроухой голове с блестящими изжелта-голубоватыми глазами обитал зверь, а не человек, и Эртелю рано или поздно придется с этим смириться.

«Поживем — увидим, — пыталась ободрить сердечного друга госпожа Раварта, — Может, мальчику на роду написано становиться человеком всего два или три раза в жизни. Мы, Карающая Длань, ведь бываем разные. Кто-то, вроде тебя, превращается довольно часто. Кто-то — очень редко. Я, к примеру, пусть и оборотень, а перекидывалась всего пару раз, когда была маленькой».

Насчет последнего Нейя ничуть не преувеличивала. Она действительно не испытывала тяги к смене облика, ощущая себя в большей степени обычной женщиной из рода людей, нежели лесной хищницей. Нейя даже мясные блюда недолюбливала, и на парадных обедах украдкой скармливала свою порцию никогда не отказывавшемуся Гвену и его хвостатым дружкам.

Скверное настроение молодого короля Пограничья сегодня пошло на убыль. Тому имелись веские причины — в Вольфгарде за минувшие дни не случилось ничего из ряда вон выходящего. Бегство двергов продолжалось, но уходили гномы маленькими караванами, в общем столпотворении не привлекавшими излишнего внимания. Внезапно помешавшиеся оборотни-скогры по улицам больше не бегали, кровавых убийств не происходило, а шумную свару в таверне «Сломанная подкова» затеяли самые настоящие люди — каковые теперь коротали время в городской тюрьме.

Эртель рассказывал, умудряясь между делом истреблять содержимое тарелок и кувшинов, госпожа Раварта слушала, белый волчонок изображал коврик перед камином и сонно зевал. Для него людские хлопоты не имели никакого значения.

— Да, чуть не забыл — самая свежая и увлекательная сплетня, разгуливающая по городу. Одного из завороженных умудрился изловить лично Киммериец. Приспичило ему отправиться вкупе с Йен шататься по городу и вспоминать былые развеселые деньки… Темвик клянется, будто столкнулся уже с доброй полусотней очевидцев, с пеной у рта повествующих о сем великом сражении, хотя на самом деле там околачивался только десяток городской стражи, — Эртель хмыкнул, в очередной раз поразившись размаху человеческого воображения. — Ладно, с этой обузой почти справились. Теперь бы еще благополучно пережить Ярмарку, и останется только сильно невзлюбившая нас Гиперборея… Слушай, у тебя просто такой грустный вид или ты о чем-то думаешь?

— Думаю, — Нейя поднялась из-за опустевшего стола и по давней привычке встала позади кресла Эртеля, немедля ткнувшегося затылком в подставленные женские ладони. — Я очень рада, что все налаживается, только… Только меня кое-что беспокоит. К примеру, твоя голова — она по-прежнему болит?

— Ты прямо как моя матушка, — снисходительно проворчал король Пограничья. — Стоило мне разок чихнуть и она сразу решала, что я помираю.

— После рассказов Рени мне отчего-то показалось нелишним пойти и расспросить живущих в крепости оборотней, как они себя чувствуют в последние дни, — поколебавшись, девушка решила поделиться своими невеселыми открытиями.

— И что ты узнала? — рассеянно поинтересовался Эртель. Он как раз изловил пушистый кончик длинной косы подруги и стал разделять ее на отдельные прядки.

— Темвик сперва отмалчивался, а потом пожаловался на сильную головную боль, — добросовестно начала перечислять госпожа Раварта. — Говорит, она пропадает, то вспыхивает снова, и тогда ему мерещатся всякие вещи, которых на самом деле нету. Модран, старшина охраны в покоях гостей, сказал: его тянет бросить все, перекинуться и удрать на денек-другой в лес. Дама Серейда, ключница, обмолвилась, что к ней опять стали приходить сны о ее молодости, когда она едва не примкнула к Стае Бешеного Вожака и успела лишить жизни с десяток человек. Лути, одна из белошвеек, моя давняя подружка, уже четвертый день не выходит на работу. Я не смогла с ней толком поговорить — она заперлась у себя в комнате и твердит, что ей страшно. У Джиля, помощника старшего ловчего, тоже ноет голова, и вдобавок он слышит шепот, подбивающий его напасть на кого-нибудь. Этот голос, как он сам заметил, его не пугает, но… как бы это сказать? — околдовывает.

При каждом новом имени Эртель Эклинг едва заметно кивал, словно Нейя каким-то образом подтверждала известные ему одному сведения. По его лицу блуждала странная, мечтательная полуулыбка.

— Наконец, я сама, — явно через силу выговорила Нейя. — У меня вроде бы нет головных болей, но я с недавних пор я вижу один и тот же сон. Меня преследует какое-то страшное существо, я убегаю от него на вершину крепостной башни. Снаружи ночь, подо мной город — не знаю, Вольфгард или нет — и в нем множество пожаров. Тут я понимаю, что сбежать не удастся, но есть выбор. Обернуться зверем и драться, либо остаться человеком и прыгнуть вниз. Я прыгаю и просыпаюсь… А вдобавок сегодня днем я за какой-то надобностью зашла в кухни. Там готовили баранину, и вдруг, ни с того ни с сего, я тайком подобрала случайно упавший кусочек и съела. Сырой кусок мяса — это так противно, но я преспокойно его сжевала, можешь себе представить?

К собственному удивлению, она говорила вполне спокойно:

— С этим нужно срочно что-то делать. Люди, с которыми я беседовала, не имеют никакого отношения к гиперборейцам, но с ними творится неладное. А ты — разве ты не замечаешь за собой никаких изменений? Не обижайся, любовь моя, но ты стал не в меру раздражительным. Я уж не напоминаю про этот разговор с двергскими посланниками…

— И правильно делаешь, что не напоминаешь, — резковато оборвал король Пограничья. — Из нас двоих лекаря, по-моему, нужно звать именно к тебе. Этими разысканиями ты себе напрочь голову заморочила. Поговори лучше с Ренисенб или с Тотлантом, когда он вернется — они умеют копаться в человеческих душах. Лично мне все рассказанное тобой кажется… э-э…

— Чепухой, — со вздохом подсказала Нейя, на шаг отступая от кресла. Вернее, пытаясь отступить, ибо хвост наполовину расплетенной белокурой косы по-прежнему оставался в руках у Эртеля. — Думаю, мне лучше вернуться к себе.

— Сиди, — мотнул головой оборотень. — Сперва жалуешься, что видишь жуткие сны и таскаешь мясо с кухонь, а потом собираешься удрать? Ты останешься здесь, зато кое-кто пойдет искать другое место, чтобы вздремнуть… Гвен! Я кому говорю?

Серебристый волчонок на протяжении всего путаного рассказа Нейи Раварты полулежал, навострив уши, будто понимал каждое слово. Заслышав же распоряжающийся голос отчима, зверь немедленно плюхнулся набок и отвернулся, прикрыв морду лапами.

— Гвен, пошел вон, — с нажимом повторил Эртель. — Не заставляй выбрасывать тебя за дверь, ладно?

— Да пусть сидит… — заикнулась Нейя, сразу же прикусив язык — кажется, владетель Пограничья снова начинал злиться. Возражать ему в такие мгновения не стоило. Понимал это и приемыш: нехотя встал и исчез в темном коридоре, на прощание коротко и сердито рыкнув.

— Он мне мешает, — коротко пояснил Эртель, используя многострадальные локоны подружки вместо аркана, чтобы притянуть девушку к себе и заставить опуститься на широкий подлокотник кресла. — Ходит тут, подглядывает, вынюхивает, клянчит… Иногда я вообще перестаю понимать, ради чего мы держим его в замке. Он прекрасно жил бы и в лесу… а еще можно подарить его детям Аквилонца. Вместо игрушки или как новую тварь для зверинца.

— Ты шутишь? — переспросила окончательно сбитая с толку Нейя. — Гвен не бессловесное животное, чтобы запросто отдавать его кому-нибудь!

— Правда?! А какое же он животное, ежели не бессловесное? — фыркнул Эртель. — Или вы с ним втайне беседуете о поэзии Эрмирия Кудесника? Да, между прочим, по какому праву ты вечно перечишь своему королю? Вроде бы я правлю этой страной, значит, никакой нахальной девице не дозволяется пилить меня с утра до ночи и с ночи до утра. Нейя Раварта, по-моему, ты высказываешь неуважение к монархии. Таковой проступок подлежит наказанию, причем немедленному, — он дурашливо хмыкнул, и этот смех отчего-то заставил девушку испуганно шарахнуться в сторону.

— Я хочу уйти, — жалобно повторила она. — Ну пожалуйста. Все равно у нас сегодня ничего не выйдет…

— Слушай, да помолчи ты хоть немного! — в сердцах рявкнул Эртель Эклинг.

Пожалуй, его высказывание стало последней разумной и членораздельной фразой, прозвучавшей нынешним вечером.

То, что последовало затем, больше смахивало на бестолковую и яростную потасовку между не желающим проявить хоть немного терпения мужчиной и женщиной, сопротивляющейся уже не из кокетства или для виду, а всерьез. Для начала опрокинулось набок тяжеленное кресло, его судьбу разделили стол и подставка для оружия — ее перевернула Нейя, в отчаянной попытке достигнуть дверей и выскочить наружу.

Эртель успел сгрести ее за подол платья и, шипя от ярости, втащил обратно. Толчок в спину вынудил оступившуюся девушку неуклюже шлепнуться на пол.

Сражение продолжилось на новехоньком офирском ковре, вскоре завершившись для госпожи Раварты полным поражением.

Сил бороться больше не осталось, и королевская подружка сдалась, остатками здравомыслия решив, что проще немного потерпеть.

В конце концов, ей же не угрожают немедленной смертью, если она и дальше будет упрямиться. Вдруг, добившись желаемого, Эртель отпустит ее?

Нейя ошиблась.

Обычно ее друг и в постели оставался таким, как в жизни — немного самоуверенным, грубовато-ласковым, всегда готовым посмеяться и никогда не прибегавшим к силе. Сегодня же она угодила в лапы к чудовищу, от которого любой женщине стоит держаться подальше.

Точно со стороны, она увидела: взъерошенная девица в непристойно задранных юбках и обрывках блузы стоит на четвереньках, беспомощно ожидая, когда насильно овладевший ею мужчина наконец удовлетворится и прекратит безжалостные мерные рывки взад-вперед.

Выражение лица жутковатого типа, которым обернулся давно знакомый человек, испугало девушку еще больше — оно стало рассеянно-отрешенным, словно Эртель дремал с открытыми глазами.

И он продолжал размеренно двигаться, не обращая внимания на хриплые вопли Нейи, умолявшей его остановиться и чувствовавшей, как с тонким звоном рвутся хрупкие нити, удерживающие на привязи ее собственного Зверя. Медленно гаснущее сознание вдруг нарисовало картину: стены комнаты сменились древесными стволами, между которыми плывут клочья тумана, а на окраине поляны пара волков занимается тем же нехитрым действом.

В отличие от людей, звери явно испытывали удовольствие, и Нейе внезапно, до головокружения и судорог, захотелось оказаться в ночном лесу. Стать бездумным, нерассуждающим существом, довольным каждым прожитым днем и озабоченным только поиском добычи. Тогда никто, никто не заставит ее делать то, чего ей не хочется.

27 день Первой летней луны. Утро.

— Никого там нету! — раздосадованный мальчишеский голос пролетел над винтовой лестницей Драконьей башни, а вслед за ним показался и его владелец — прыгающий через три ступеньки и ужасно возмущенный. Подросток навалился на тяжелую дверь, нехотя поддавшуюся его усилиям, и выскочил на открытую галерею, где дожидалась закадычная подружка и верная сообщница в любых проказах.

— Нету? — Принцесса Диса удрученно вздохнула. — Ты уверен?

— В следующий раз попрошу отца сходить и постучаться, — Лаэг оседлал каменные перила и скорчил недовольную физиономию. — Мне никто не открывает. Ее нет дома.

— Но я видела ее в замке, — настаивала Ричильдис. — Вчера днем.

— А сегодня утром она уже успела куда-то сбежать. Они тут все какие-то слегка умом тронутые, особенно с того дня, когда гномы затеяли учинить свой исход, — самоуверенно припечатал мальчик. — Не понимаю, отчего бы их правителю просто не приказать этим карликам оставаться в городе? Ладно, побывать в гостях у колдуньи нам пока не удается. Чем займемся, пока не явилась дама Эмерельд и не начала нас воспитывать?

— Спрячемся! — немедленно обрадовалась девочка.

Вольфгардская Цитадель не произвела на юных наследников Аквилонского престола особенного впечатления, хотя, согласно правилам этикета и по соображениям вежливости они изо всех сил старались этого не показывать. Нехорошо, если старые друзья отца и матушки будут чувствовать себя обиженными из-за того, что им приходится жить в таком непритязательном замке. К тому же здесь на детей обрушилась внезапная свобода. Наставники и учителя остались в Тарантии, родители, словно вспомнив былые годы, заново увлеклись друг другом, и младшие из семейства Канах оказались целиком и полностью предоставлены сами себе. От этого жизнь сразу стала веселее, хотя Лаэг и Диса дружно сошлись во мнении: Пограничье вообще и Вольфгард в частности — замшелая провинция. Хуже, чем какой-нибудь форт Аргентум на границе с Пиктскими Пущами или отдаленные гандерландские крепости.

Но скучать здесь не приходилось — хватало любопытных событий и необычных людей. Скажем, неуловимая стигийская волшебница, которую никак не удавалось застать в отведенной королевским магикам отдельной башне.

— Прятаться от Эмерельд неинтересно, — отмахнулся Лаэг и заговорщицким шепотом предложил: — Но я придумал, где никто в жизни не подумает нас искать. В подвалах! Заодно глянем на одержимых оборотней, из-за которых поднялось столько шума.

— Нас туда не пустят, — не слишком решительно возразила Диса.

— Скажи честно, что боишься, — поддел сестру мальчик. — И вообще, кроме отца и мамы, никто не может нам ничего запрещать!

Сидевшая на ступеньках Ричильдис снизу вверх посмотрела на неугомонного братца. Как-то само собой получилось, что средний отпрыск Аквилонского Льва без труда вил веревки из окружающих, особенно из женщин. Первыми его жертвами стали многочисленные нянюшки, которые просто не могли ни в чем отказать врученному их попечению маленькому принцу. Родившаяся спустя два года Диса пополнила ряды обожательниц своего подрастающего брата, став его неотлучной тенью. Они всегда держались вместе, рано осознав нехитрую и грустную истину — все лучшее и вместе с тем самое трудное выпадет на долю первенца семейства, Конни. Младшим же брату и сестричке предстоит либо тихо обитать под сенью престола, когда Коннахар сменит отца, либо добиваться чего-то самим. Но как верили дети, от взрослой жизни их пока отделяет целая бесконечность, и ее нужно провести с толком.

— Ничего я не боюсь, — запальчиво нахмурилась девочка, хотя на самом деле ей было немного страшновато. — Вот спорим, ты не знаешь, как попасть в эти подземелья?

— Пошли! — Лаэг свалился с ограждения галереи и помчался вниз по лестнице, не оглядываясь и в полнейшей уверенности, что Ричильдис послушно бежит следом. Он вообще редко в чем-нибудь сомневался: то ли по молодости лет, то ли по врожденному качеству характера.

Ребяческая самонадеянность сразу же наткнулась на взрослую обязательность. Караульные у входа в подземную часть Цитадели, пусть и дрогнули поначалу перед твердым намерением коронованных детишек непременно войти в подвал, открывать двери не торопились. Это неминуемо предвещало небольшой скандал: если Лаэг Канах не получал желаемого, он начинал злиться, на глазах превращаясь из милейшего ребенка в ядовитого насмешника. Лаэг, надо отдать ему должное, никогда не ссылался на своего грозного отца и не пытался стращать возможными немилостями. Взамен он на удивление быстро отыскивал в собеседнике уйму черт, достойных осмеяния. В тарантийском дворце давно свыклись с тем, что младшему королевскому сынку лучше уступить, чем возражать, но в Вольфгарде об этом пока не догадывались.

Ричильдис краем уха внимала оживленной перепалке брата с явившимся на шум десятником караула и думала: хорошо бы Лаэга все-таки не пропустили. Лазанье по подвалам выглядело не самым подходящим занятием для принцессы, а услышанные от фрейлин матушки сплетни об заклятых полуволках-полулюдях поначалу изрядно перепугали девочку.

Потом кто-то сказал, что всех скогров изловили, но Диса все равно не успокоилась. Она никак не могла понять, как может существовать подобное — зверь и вместе с тем человек? Либо одно, либо другое. Диковинные какие-то порядки в этом Пограничье. Похоже на сказку, а сказки, как ей не раз объясняли, всего лишь забавная или поучительная выдумка.

Конец препирательствам положило явление отчасти знакомого лица — со стороны служб подошел месьор управляющий коронного замка. Следом плелся чрезвычайно удрученный пес серо-серебристой масти, чуть оживившийся при виде Дисы и вяло помахавший ей хвостом. Животное не возражало против того, чтобы его погладили и для смеху дунули в нос — длинная морда зверя немедля сморщилась, а губы задрались, открывая пока еще мелкие белые клыки. Ричильдис припомнила, что это все-таки не овчарка, а молодой волк. Зовут его Гвен, и он считается приемным сыном и наследником здешнего короля. Такому утверждению Лаэг и Диса сразу не поверили: слишком уж оно невероятно звучало. Животное не может наследовать, тем более целое королевство, пусть и захудалое!

Выслушав обе стороны, месьор Магнуссон на краткое мгновение скривился и вынес решение: «Отпирайте. Хотят — пусть посмотрят. Я сам их провожу».

Залязгали ключи, загромыхало железо о железо, тяжеловесно и внушительно скрипнула дверь. За ней потянулся самый обычный коридор — облицованный плитами серого и красноватого гранита, еще не успевшими покрыться следами копоти от постоянно чадящих факелов, низкий сводчатый потолок, через равные промежутки прерываемый изгибами арок, уходящими в стороны темными ответвлениями и дверями — то деревянными, обшитыми для крепости полосами железа, то решетчатыми. Увиденное мало отличалось от подземелий тарантийской крепости, даже запах схожий: тянет сырой прохладой, землей и почему-то перебродившим вином. Наверное, часть подземелий, как это заведено, используется под склады провизии.

Звуки людских шагов гулко отражались от потолка, переплетаясь с частым цокотом звериных когтей — Гвен бежал чуть впереди, порой бросая косой взгляд через плечо.

— Ежели не секрет — зачем вам понадобились спятившие оборотни? — по-свойски осведомился Темвик, в очередной раз наклоняясь и уберегая голову от близкого знакомства с выступами на потолке. — Сколько твердили — за этими двергами нужен глаз да глаз! Отгрохали громадину, но постоянно забывали — строят для людей, а не для своих приплюснутых сородичей!

Лаэг, к которому обращались с вопросом, здраво рассудил, что на сегодня ссор достаточно, а требовать от провинциалов должного соблюдения правил приличия не имеет смысла. Здесь разговаривают так, как привыкли с детства.

— Интересно, — честно признался он. — Мы никогда не видели ничего подобного. Кроме того, когда мы вернемся в Тарантию, наш достопочтенный преподаватель словесности наверняка потребует от меня и Дис составить повествование об этой поездке. Вот я ему и напишу такое… чтобы по ночам кошмары снились.

Магнуссон оценил замысел и хрюкнул. В повадках этого человека крылось нечто от большой и добродушной с виду собаки, вроде тех, что стерегут отары на пастбищах Таурана.

— Простите, а вы сами — тоже… э-э… оборотень? — рискнула встрять в разговор Ричильдис.

— Угу, — не удивился вопросу Темвик. — Самый настоящий. Можете спросить у своего отца — он подтвердит.

— А он? — Диса показала на серебристого волчонка.

— Насчет него — не знаю. Гвен какой-то неудачливый уродился. Вроде не зверь, но и не оборотень. Может, когда повзрослеет, станет ясно, что он такое.

Трое посетителей и волк свернули направо, спустившись по лестнице с крутыми ступеньками и выйдя в маленький полукруглый зал, вроде обычнейшего караульного помещения. Там имелись люди — трое стражников, торопливо выскочивших из-за стола и вытянувшихся по стойке «смирно» (один, как успел заметить Лаэг, еле успел прибрать в карман маленький стаканчик и кубики только что метаемых на столе костяшек), и самые настоящие заключенные.

Узники размещались в камерах, выгороженных массивными решетками и больше смахивающими на клетки зверинца. Ричильдис с боязливым любопытством уставилась на непонятные силуэты и на всякий случай шагнула поближе к брату.

— Это не одержимые, — пояснил Магнуссон, — всего лишь не в меру буйные обыватели, которые сидят за погром гиперборейского посольства. Святой брат! — он возвысил голос: — Эй, брат Бомбах, как поживаем? Все также упрямо проповедуем истребление колдунов или собираемся покаяться в содеянном?

В темноте за решетками завозились, прокашливаясь и нехотя поднимаясь на ноги, смутно видимые силуэты. В моргающем свете масляных ламп ясно различалась выступившая к самой решетке коренастая фигура в оборванном балахоне, когда-то носившем гордое звание одеяния служителя митрианского ордена.

— Не раскаивался и не стану, — басовито заявил монах. — Ибо за веру святую и за землю отеческую лишения многие претерпеть готов. А вот добрых людей столько держать в неведении — нехорошо. Сказали б им, чего ждать, чтоб не маялись понапрасну.

— Чего с вами делать — это пусть король решает, — невозмутимо отрезал Темвик. — Приговор же будет выноситься аккурат на Ярмарке, до которой осталось…

— Три дня, — с готовностью подсказал Лаэг.

— Ага, точно, — кивнул управляющий. — Три дня. Так что ведите себя тихо, а брат Бомбах поведает вам что-нибудь душеспасительное. Ну что, не передумали? — он развернулся к невольно притихшим детям. — Пойдем знакомиться с нашими бедолагами?

— Пойдем, — упрямством и настойчивостью младший из принцев Аквилонии вполне мог поспорить с собственным отцом.

Одержимых представителей народа Карающей Длани содержали по соседству. Требовалось только открыть дверь из караульного помещения и одолеть десяток ступенек вниз. Гвен, едва перешагнув порог, немедленно заворчал, низко пригнув голову и вздыбив шерсть на холке. Ему явно не хотелось входить, но и бегство он счел ниже своего достоинства.

Внизу оказалось темно — неуютный мрак разгоняли только робкие огоньки закрепленных на стенах факелов. Слышалось чье-то жалобное хныканье, неразборчивые причитания, мягкий топот безостановочного кружения запертого в клетку дикого животного. Пахло страхом, если, конечно, отвлеченное чувство может иметь запах — прогорклый и одновременно сладковатый, как в давно заброшенном склепе. Здесь царили отчаяние и настороженность, а еще — невероятное желание оказаться на свободе. Оно было столь сильным, что приобрело осязаемость, и эта бестелесная осязаемость со всего размаху обрушилась на маленькую Дису, оттолкнув ее к холодной стене. Девочка растерянно затрясла головой, и тут в темноте прозвучал вполне нормальный (отчасти слегка раздраженный) женский голос, произносивший слова с диковинным прищелкиванием на окончаниях:

— Какого демона?! Я же просила меня не беспокоить! Кого там носит?

— Это мы, — обескураженно произнес Темвик Магнуссон. — Кажется, нас забыли предупредить… Рени, что ты здесь делаешь?

— Колдую, разумеется, — невидимая женщина зажгла еще одну лампу, став из смутной тени вполне живой и узнаваемой госпожой Ренисенб эш’Шарвин. — Оправдываю выдаваемое мне казной жалованье… Темвик, ты свихнулся? Зачем ты притащил сюда детей? — последние фразы переполняло неподдельное возмущение и испуг.

— Они сами захотели, — проворчал управляющий Цитадели. — Что в этом страшного?

— Мы хотели навестить вас, но в башне уже который день никого нет, — нерешительно добавил Лаэг. Временно позабытая всеми Диса присела на холодную ступеньку, обняв мгновенно оказавшегося рядом волчонка. Тот мелко вздрагивал и чуть слышно скулил.

— Не спорю, обещания надо выполнять, — магичка поставила лампу на колченогий стол, сооруженный из брошенных на козлы досок и заметно просевший под тяжестью огромных фолиантов и свитков, и принялась складывать в большую кожаную суму какие-то позвякивающие флакончики и медно поблескивающие коробки. — Что, наверху уже утро? Выходит, мы проторчали здесь почти всю ночь?.. Особых успехов я не достигла, так что вполне могу пойти принять гостей.

— «Мы»? — Темвик огляделся по сторонам, не решаясь приблизиться к клеткам. — В смысле, ты и они?

— В смысле, я, эти лишившиеся ума бедняги и еще кое-кто, — госпожа Ренисенб махнула рукой в глубину помещения, откуда неторопливо выступил высокий силуэт. Магнуссон, завидев приближающегося человека, ехидно хмыкнул:

— Рэф, ты тоже решил заделаться колдуном на старости лет? Тебя-то какими ветрами сюда занесло?

— По моей просьбе, — отрезала стигийка. — Сложно объяснить, но вообще-то он мне помогает. Эти бедняги почти не разговаривают, а у господина дознавателя установилось с ними какое-то диковинное… взаимопонимание, что ли… Провалиться мне на месте, если я уразумела, как он это делает. Рэф! — позвала она. — О чем сейчас размышляет месьор Шелорис?

Месьор Шелорис, в недавнем прошлом содержатель пекарни на Медовой аллее, скорчился в дальнем углу неопрятной грудой, пряча от яркого света отвыкшие глаза и негромко подвывая. Рэф не торопясь шагнул к его клетке и несколько мгновений вглядывался во мрак.

— Очень напуган, — наконец сказал он негромко. — Много света. Много людей. Ему стыдно перед… не понимаю, что он имеет в виду… перед Грядущим Вожаком, что ли?.. за свою слабость. Он думает, из-за этого ему не позволят занять место в будущей Стае…

— Принцесса! — сдавленно ахнула магичка, перебивая. Зажатая в ее руке очередная склянка с треском разбилась о каменный пол. Волшебница сорвалась с места, взмахнув широкими рукавами черной хламиды, и ринулась к лестнице.

Она успела вовремя — на мгновение раньше, чем Диса, несмотря на все усилия Гвена поддержать ее, начала соскальзывать вниз со ступенек.

Маленькая аквилонка не потеряла сознания. Просто ей показалось, будто в ее голову, как завоеватели в покоренный город, разом ворвалось множество чужих, незнакомых и опасных личностей. Она стала этой жутковатой всклокоченной девушкой, сидевшей на корточках подле решетки, той самой, с которой возилась Ренисенб. Разум несчастной («Мави, ее зовут Мави, но скоро она забудет, что значат эти непонятные звуки») еще сохранил отдельные человеческие способности, осознавая, что происходит вокруг и что ей пытаются помочь, но обитавший внутри зверь видел только неодолимые прутья решетки, ощущал голод, стремление двигаться и полнейшую невозможность покинуть пугающее место, в котором он пребывает.

Еще Диса увидела себя — откуда-то снизу, как если бы она чудесным образом уменьшилась ростом до размеров собаки, всегда пребывающей на уровне человеческого колена. В этом видении мечущиеся вокруг нее фигуры не имели отчетливых выражений лиц, зато приобрели смутные мерцающие ореолы: тревожный красноватый, ярко-зеленый, прохладно-голубой и ее собственный — глубокого пурпурно-фиолетового цвета, совершенно не вяжущийся с бледным пятном лица и двумя темными провалами глаз в обрамлении черных прядей. Ее звали, голос брата с отчаянной настойчивостью повторял ее имя, и, уже почти вернувшись обратно, в привычный мир, девочка сообразила — она умудрилась взглянуть вокруг глазами крутившегося рядом волчонка. Вот, оказывается, какими звери видят людей… Но почему Гвен так беспокоится за нее?

— Я же говорю — она просто струсила и шлепнулась в обморок, — немедля заявил Лаэг, переживавший больше всех, стоило сестренке пошевелиться и разумно оглядеться. — Чего, спрашивается, тут бояться? Оборотни сидят за решеткой и в жизни оттуда не выберутся, правда?

— Мы должны сообщить об этом происшествии вашим родителям, — убежденно заявил Темвик Магнуссон, поднимая девочку со ступенек и устраивая ее на своем плече.

— Только не это! — взвыл мальчик. — Не надо! Тогда не видать нам ни Ярмарки, ничего — нас заставят безвылазно сидеть в замке или, чего доброго, отошлют домой! Не говорите им, а? Ведь с Дис не случилось ничего скверного!

— Ренисенб? — управляющий вопросительно глянул на магичку, словно право решать принадлежало ей. Женщина в задумчивости пощелкала тонкими пальцами. Лаэг и пришедшая в себя Ричильдис с трепетом уставились на нее.

— Если ваши высочества пообещают впредь ограничивать свою любознательность разумными пределами… — наконец изрекла стигийка. — И воздержатся от посещения мест, где их присутствие нежелательно…

— Обещаем, обещаем! — как всегда, младший из сыновей Аквилонца присвоил себе право говорить и за сестру, и на его физиономии мгновенно появилось умильное выражение, способное разжалобить даже госпожу Тилинг, старшую фрейлину Зенобии Канах, даму, твердость решений которой не раз уподобляли камням в основании знаменитой Великой Пирамиды Птейона. Ренисенб тоже не устояла перед подобным напором, неуверенно подтвердив:

— Так и быть. Будем считать, что ничего не случилось.

— А приглашение в гости по-прежнему в силе? — немедля воспрял духом Лаэг.

— В силе. Рэф, тебя не затруднит прихватить мою сумку?

Дознаватель, в течение всей суетливой неразберихи не проронивший ни единого слова и, кажется, даже не двинувшийся с места, молча подхватил тяжелое вместилище магических приспособлений и зашагал вслед за поднимающимся вверх по лестнице обществом. У нижней ступеньки он замешкался, глянув на темные клетки, где таились непонятные, сгорбленные силуэты с мерцающими отраженным светом зрачками.

Темница внезапно наполнилась воем и скрежетом когтей по камню. Словно получив некую недоступную чужому слуху команду, твари из темноты сорвались со своих мест, вцепились в решетки, заметались по тесным камерам. Мави по-прежнему сидела около самых прутьев, держась за них обеими руками и пристально глядя на удаляющихся людей.

Глава седьмая Ярмарка

1 день Второй летней луны 1313 года. С полудня до третьего дневного колокола.

Уже в который раз Темвик Магнуссон уподобил себя ткацкому челноку, безостановочно снующему по глади создаваемого разноцветного полотна. Пока не одна нить не оборвалась, не перепуталась с другими, вынуждая остановить мерно рокочущий станок и прибегнуть к помощи ножниц, и месьор королевский управляющий имел все основания гордиться собой. Будто осознавая всю важность и ответственность момента, даже голова прекратила ныть.

Вольфгардская Ярмарка торжественно открылась в назначенный срок. В первый день, конечно, особой торговли еще не велось — это время традиционно отведено под шумные увеселения.

К числу таковых в первую очередь относится проезд через Торговое Поле правящего монарха с семейством (если таковое семейство имеется) и свитой, а также представителями Гильдий, высокими гостями из-за пределов страны, частью гарнизона крепости и прочей блестящей мишурой.

Шествие удалось на славу. Обыватели и прибывшие на торг иноземцы дружно голосили, приветствуя всех подряд, девицы в пестрых нарядах поселянок бросали цветы, сверкали взлетающие над кавалькадой серебряные монеты, улетая в толпу и мгновенно исчезая, ослепительно сияло летнее солнце — в общем, не придерешься.

Если, конечно, не обращать внимания на застывшую кривую ухмылку Эртеля Эклинга, выглядевшую так, будто ее насильно пришпилили к лицу молодого правителя.

В противоположность ему Аквилонское Семейство казалось неподдельно оживленным и искренне увлеченным происходящим вокруг. Время от времени Конан или Дженна принимались теребить Эртеля, напоминая ему о необходимости хотя бы внешне изображать радушие. Тот нехотя подчинялся.

Причину королевского неудовольствия Темвик узнал два дня тому, когда Эртель внезапно — и в тайне от всех — велел коменданту Цитадели принять меры к отысканию госпожи Раварты. В первый миг Магнуссон опешил: девица Нейя ведь не колечко и не безделушка, чтобы закатиться в пыльный угол и валяться там незамеченной.

— Она где-то в городе, — заявил Эртель, упорно глядя мимо управляющего. — Найди ее и приведи обратно.

— А если госпожа не захочет возвращаться? — брякнул Темвик, запоздало пожалев о сказанном. Эклинг немедля оскалился, рыкнув:

— Меня не волнует, чего она хочет и чего не хочет. Она моя, и она должна быть здесь!

— Конечно, Ваше величество, — торопливо закивал Магнуссон. — Я все сделаю.

Однако в суматохе предъярмарочных дней разыскать сгинувшую неведомо куда из замка короны Нейю Раварту не удалось, да Темвик и не спешил с выполнением столь странного поручения. Нет занятия неблагодарнее, чем влезать в семейные дрязги или пытаться мирить поссорившихся влюбленных, а, судя по всему, король и его подруга изрядно повздорили.

Для очистки совести Темвик наведался к знакомым и немногочисленным родственникам госпожи Раварты, узнав, что ни у кого из них она не показывалась, и с головой ушел в предстоящее устроение Летнего Торжища. Если Нейя захочет — сама объявится. Тащить ее силком бесполезно.

Требовалось совершить сотню дел, договориться с множеством различных людей, проследить за тем и за этим и, в числе прочего, продумать устроение наказания злоумышленников, разгромивших гиперборейское посольство. Магнуссону совершенно не хотелось украшать Ярмарку столь зловещим предметом, как виселица.

Выход предложил старшина плотницкой артели, возводившей торговые ряды: соорудить требуемый эшафот, но столбы, перекладины и черное сукно приколотить, что называется, на честном слове. Как только все закончится, лишнее уберут, а постройка отойдет к лицедейской труппе — те как раз подыскивают подходящую сцену и готовы оплатить расходы.

Непонятно как, но в городе уже пронюхали, что никакой настоящей казни не предвидится, и оттого мрачная церемония прошла под сдавленные смешки и одобрительный свист. Назидательный финал, когда помилованные и облегченно переводившие дух зачинщики погрома, спотыкаясь, гуськом спускались вниз, к родным и друзьям, едва не был испорчен выкриками:

— А где брат Бомбах? Осудите его, как остальных, или выпускайте! Почему его держат за решеткой?

Требовательные вопли заставили короля Пограничья подняться со своего трона, установленного на специальном возвышении, и под его полным холодного бешенства взглядом крикуны испуганно смолкли.

— Не хотелось бы омрачать праздник, — процедил Эртель в наступившей тишине. — Надеюсь, мне не придется менять решение… пока виселицу еще не снесли. Что до буйного митрианца, он дожидается своего приговора в подземельях Цитадели и очень скучает. Если кто стремится разделить с ним камеру, пусть только подаст голос.

Желающих не нашлось. Обещание прозвучало достаточно внятно и веско, чтобы крамольные возгласы стихли, как по магическому повелению, а Темвик украдкой перевел дух. Не хватало еще отправлять стражу вылавливать недовольных. И без того забот хватает. Но что, во имя светлых богов, стряслось с Эртелем? Никогда он так не разговаривал…

Вскоре дороги управляющего замком и коронованных особ разошлись. Эртелю Эклингу вкупе с приближенными надлежало развлекать гостей, принимать глав Гильдий и всячески способствовать улучшению мнения о Пограничье, а месьору Магнуссону наравне с ширрифом Вольфгарда — следить за порядком на огромном заливном лугу, отведенном под Летнее Торжище. В минувшие годы блюстители обращались к двергской общине, охотно выделявшей сотню-другую соплеменников в помощь стражникам, но теперь приходилось рассчитывать только на себя. И хотя для надзора за Ярмаркой собрали всех, кого только смогли, увеличив обычное число патрулей по меньшей мере втрое, Темвик не сомневался — за предстоящие пять сумбурных дней что-нибудь неладное да стрясется.

Вот он и кружил по шумному и цветастому людскому скоплению, порой останавливаясь перекинуться словом с знакомцами, и с тоской отклоняя очередное заманчивое предложение распить кружечку. Вокруг, как море, плескались звуки, яркие краски, запахи — перебродивший хмель, кипящий жир, опилки, горькая вонь свежевыделанной кожи и тончайший налет благовоний — мотались по ветру флажки и пестрые ленточки, что-то звенело, трещало, ухало и спорило на множество голосов.

Около второго дневного колокола.

От обилия запахов, звуков, красок у Дженны начинала кружиться голова. Конан же, казалось, не ведал усталости. На традиционной церемонии открытия, когда главы торговых и ремесленных гильдий подносили царственным особам свои дары, киммериец блистал за двоих, поскольку Эртель был рассеян и мрачен. Для каждого, кто подходил к покрытому алой парчой помосту с двумя тронами, у Конана находилось доброе пожелание или веселое напутствие.

Цех ювелиров преподнес двум владыкам золотые кубки, богато украшенные самоцветами, которые представитель зингарских виноторговцев тут же наполнил прекрасным игристым вином — зазвучали здравицы королевским фамилиям. Зенобии вручили рубиновое ожерелье с подвесками. Дородный торговец благовониями из Аргоса — пребывание в непривычно прохладном климате Пограничья ничуть не сказалось на его жизнерадостности — с поклоном положил к ногам госпожи Канах сундучок сандалового дерева, полный редчайших и дорогих притираний (им, стоило матери отвлечься, немедля завладела Ричильдис). Престарелый шемит в одеждах из драгоценного муара и кордавского бархата, с двух сторон почтительно поддерживаемый сыновьями, сделал неприметный жест, и к замку, в винные погреба короля Эртеля, покатила тяжело груженая пузатыми бочками подвода.

Впрочем, гостей из столь далеких от Полуночи стран, как Аргос или Шем, прибыло немного. Гораздо больше купцов представляли ближайших соседей: Аквилонию, Немедийскую империю с ее протекторатами, Нордхейм и Бритунию. Киммериец и Эртель благодарили всех — один шумно и искренне, другой — почти не разжимая губ, словно снедаемый некими тяжкими раздумьями. Дженна сразу обратила внимание, что место за троном Эртеля, где обычно стояла Нейя Раварта, пустует, и отнесла подавленность короля Пограничья на счет досадной размолвки с возлюбленной.

Подарок туранских конезаводчиков, однако, на некоторое время пробудил к жизни даже Эртеля. К помосту вывели двух великолепных жеребцов в роскошной сбруе — вороного могучей породы, разводимой в Немедии специально для рыцарских ристалищ, и легконогого буланого скакуна-саглави, завидев коего, варвар как-то странно крякнул и покрутил головой. Выяснилось, что киммерийцу предназначался как раз вороной.

Конан и Эртель приняли подарок, от всей души пожелав купцам удачной торговли, в очередной раз прозвучали заздравные речи, после чего коней увели, а Конан шепнул на ухо своей супруге:

— Надо будет поменяться с Эртелем. Этот конек напомнил мне кое-что из моей бурной юности. Потом напомни, расскажу.

Последними отдаривались оружейники. Эртель принял подношение почти равнодушно, у киммерийца же глаза горели азартным огнем, когда могучий длиннобородый купец, внешностью скорее смахивающий на подгорного жителя, одну за другой разворачивал чистые холстины на великолепных клинках. Развернув последнюю, оружейник чуть замешкался. Впрочем, долгие сомнения кузнецу были явно несвойственны, и колебался он лишь мгновение. Он кивнул подмастерью, и тот подал большой плоский сверток из тонко выделанной телячьей кожи.

— Хотелось бы мне, чтобы кто-нибудь из моих мастеров мог назвать это изделие своим, — прогудел купец, в то время как его руки неторопливо разворачивали сперва кожаный покров, а затем второй, холщовый. — Но — увы… Меня просил передать его один мой — и твой — большой друг. Прими сей дар, король-воитель, чье имя гремит от Пиктских Пущ до Гирканских степей. Тебе он будет как раз по руке.

Зрители, широким полукругом обступившие королевский помост, издали единый вздох изумления и восхищения.

В мозолистых ладонях оружейник сжимал древко массивной двулезвийной секиры, сталь которой заиграла в лучах солнца удивительным мягким и чистым светом. Топорище, сравнительно короткое, не более двух локтей длины, было сделано из черного дерева той породы, что немногим уступает по твердости железу, и усажено серебряными заклепками для большего удобства. В серебряное же навершие вделан крупный яркий сапфир. Купец повертел топор так и эдак, ловя солнечный свет, и стало видно, что сталь покрывает тончайший голубоватый узор, проступающий изнутри, а на каждом широком изогнутом лезвии отчеканена причудливая ярко-синяя руна. Изделие неведомого мастера поражало благородной простотой и завораживало странной соразмерностью — казалось невозможным ни убрать, ни добавить ни единой заклепки на рукоять, ни малейшей линии в узор.

В почтительной тишине Конан медленно поднялся с трона.

— Я полсотни лет провел у наковальни, — продолжал оружейник, — и только раз или два видел подобную сталь. Дверги выплавляют ее на Подгорном Пламени, а на то, чтобы сделать клинок, может уйти десять лет, а может и пятьдесят. Эта секира легка как перышко, но — смотри!

Купец повернул остро блеснувшее лезвие кверху и подбросил над ним клочок тонкого батиста. Зрители затаили дыхание. Ткань, коснувшись стали, распалась на два лоскута. И тут же толпа испуганно ахнула — развернувшись, оружейник сплеча рубанул по заранее подложенному на бревно железному бруску. Сноп искр, и кузнец продемонстрировал собравшимся разрубленный кусок железа толщиной в палец и сверкающее синеватое лезвие без единой щербинки.

— Может быть, в ней и волшебство какое заложено, это уж я не знаю, — закончил купец, когда восторженные вопли смолкли. — Она твоя, король Конан. Это дар подгорного народа.

Около четвертого дневного колокола.

С большой площадки в закатной части Торгового Поля, отведенной для каруселей, балаганов и игрищ, доносился столь оглушительный визг, будто там отправлялось под нож по меньшей мере целое стадо свиней. Темвик повернул фыркающую лошадь туда: глазеющая толпа возле балаганов наверняка считается у умельцев срезать кошельки чем-то вроде садка с откормленной и ленивой рыбой.

Подъехав ближе, он наткнулся на троицу городских стражников, препровождавших некую слегка помятую и потрепанную личность, явно не желавшую составить компанию блюстителям, но достаточно сообразительную, чтобы не взывать о помощи. Вопрос «что стряслось?» был явно излишним — кого-то взяли на кармане с поличным. К концу Ярмарки в городской тюрьме будет не продохнуть от изловленных щипачей, игроков в зернь с фальшивыми костями и прочих мошенников. Можно подумать, здесь раскинулся шадизарский базар во всей его неприглядной красе, а не ярмарка в добропорядочной столице королевства Пограничного!

«Кстати, не предложить ли купцам скинуться и выстроить Белово капище? — всерьез задумался месьор Магнуссон. — Митрианский храм у нас есть, и не один, иштарийский — тоже, даже для бритунийской Викканы недавно соорудили какую-то молельню. Почтим Обманщика, глядишь, и торговые дела пойдут лучше…»

Его внимание привлекла ослепительно яркая ало-золотая вспышка слева, поблизости от тяжеловесно взмывающего в бирюзовое летнее небо расписного деревянного дракона. Подле багряного шелкового сияния будто сам собой создался круг почтительного отдаления, ненавязчиво подчеркнутый черно-серебряными мундирами аквилонской гвардии короля. Внутри запретной черты переливалось и шелестело прекрасное общество — смотреть издалека дозволяется, но подходить близко не стоит. Управляющего вольфгардской крепости все-таки пропустили, потребовав спешиться и одарив взглядами, явственно намекающими, что подобной деревенщине нечего делать вблизи от сильных мира сего.

— Молодцы, вы все замечательно устроили, — заявила Дженна Канах, выглядевшая слегка задерганной, но по-прежнему живо интересующейся творившимся вокруг веселым разгулом. — Нас просто завалили подарками. Взамен я теперь изо всех сил стараюсь проявлять близость к народу. Ты оценил мой подвиг?

— Я лично прослежу, чтобы это событие занесли в летописи, — обещал Темвик, стараясь не наступить на чей-нибудь длиннющий и расшитый жемчугами подол. Сопровождавшие Дженну благородные дамы и девицы немедля отдалились на пару шагов, кое-кто из них украдкой наморщил носик. — Аквилонская королева на ярмарке в Пограничье — такое не часто увидишь. Между прочим, досточтимая госпожа, где твоя корона? Всегда полагал, что короли без венца на улицу не высовываются.

— Дома осталась, хвала моему супругу, упрямо не желающему идти на поводу у традиций, — уложенные наподобие изящных ручек амфоры косы Зенобии венчал тонкий золотой обруч с зубцами и разноцветными камнями. — Есть какие-нибудь новости? С четверть колокола назад мимо нас проезжал ширриф, месьор Грайтис Дарго. Он заверил, что пока все обстоит благополучно — насколько возможно при таком столпотворении, — Дженна сделала всеобъемлющий жест рукой, включающий в себя неправильной формы квадрат со стороной в добрую четверть лиги, занятый кипением Летнего Торжища. — Однако его беспокоят вон те тучки.

Упомянутые «тучки» — клубившиеся в полуночной части безукоризненно голубого окоема пухлые белые облака, подернутые снизу сизоватым налетом — внушали легкую тревогу и Темвику.

— Обойдется, — решительно заявил королевский управляющий, покосившись на коварные небеса. Дождь сейчас совершенно ни к чему, ведь ближе к вечеру, когда начнет смеркаться, должен начаться большой фейерверк. После него король с гостями проследуют в Цитадель, где их ожидает парадный ужин, а торгующим и покупающим выкатят бочонки с вином и выставят угощение попроще. — Могу я осведомиться, где нынче пребывает… то есть пребывают…

Он запутался в словах, но женщина поняла безошибочно:

— Конан решил проехаться по всей Ярмарке, а Эртель и прочие, само собой, потянулись следом. У Эрта, кстати, опять тяжелейший приступ недовольства всем сущим, но Конан клятвенно обещал присматривать за ним, и, если что…

Не договорив, Дженна перевела помрачневший взгляд на лихо раскачивающуюся деревянную ладью с оскаленной головой чудища на носу и крыльями из холста. Над бортом качели высовывались радостно улюлюкающие и машущие руками головы.

— Послушай, ты уверен, что эта кошмарная штуковина не развалится на мелкие кусочки? Как она вообще движется?

— Ее гномы придумали, — объяснил Магнуссон. — Она уже десятый год работает и пока ни разу не ломалась, а что?

— Моему отпрыску захотелось развлечься, — трагичным голосом поведала Зенобия. — Он уволок туда не только свою сестру и парочку моих девушек с их поклонниками, но и вашу стигийскую колдунью. Уверена, нынешним же вечером Лаэг объявит себя ее рыцарем и попросит у нее шарфик на память.

— Ему изрядно не повезло — место подле госпожи эш’Шарвин уже занято, — многозначительно изрек Темвик и отправился дальше, посмеиваясь про себя. Надо же, впервые за время своего проживания в Вольфгарде Рени отважилась посетить Ярмарку! Не иначе, Грайтис уговорил.

…У Бронзовых ворот, выходящих на ярмарочное поле, метался серебристо-белый длиннолапый волчонок-подросток в алом ошейнике, признаке отпрыска Карающей Длани, то и дело рискуя угодить под колеса подвод. К недоумению стражников, волк с десяток раз промчался туда-сюда, то выбегая за городскую черту, та возвращаясь, и непрерывно принюхиваясь. Ждал кого-то, что ли? Или потерялся?

Наконец волчонок обнаружил требуемое — тонкую ниточку знакомого горьковатого аромата. Коротко и отчаянно взвыв, он ринулся по краю шумящей Ярмарки, навылет проскальзывая через скопления людей, сигая через прилавки и беспокоясь только об одном — не потерять бы тающий, улетучивающийся след. Искомое находилось где-то рядом, поблизости, не понимающее, куда и зачем идет, но притягиваемое той силой, что заставляет птиц по осени сбиваться в стаи и устремляться к Полуденному Побережью.

В дрожащие черные ноздри ударила теплая, кислая вонь — отдаленный край Торжища, ряд недавно выкопанных ям, куда сваливаются мусор и нечистоты. Стайка бродячих псов, рыщущих в поисках съестного, завидев приближающегося галопом оборотня, немедля порскнула в стороны. Запах пропажи усилился, и белый волк со всего размаху столкнулся с воющим и скулящим клубком собачьей драки. Где-то внутри этой разношерстной свалки затерялась та, кого он пытался разыскать уже третий день. Неудивительно, что он столько возился — кто мог предположить, что ее занесет в столь гиблое место?

Гвен зарычал, на миг заглушив визгливый собачий лай. Ему даже не пришло в голову, что псов здесь гораздо больше, чем он в силах одолеть. Одно из созданий, за которое ему суждено отвечать, попало в беду, а все остальное не имело значения.

Около седьмого вечернего колокола.

Исподволь наливавшиеся свинцовой хмуростью тучи, зародившиеся между утесов и вершин Граскаальских гор, ползли в направлении Полудня, цепляясь за высокие макушки деревьев и с трудом переваливаясь через холмы. Они отразились в россыпи озер Края Водопадов, стелясь над узкой дорогой и брызнув первыми тяжелыми каплями на маленькую группку всадников, торопившихся к стенам столицы Пограничья.

Верховых было четверо, в лиловых с черным камзолах служителей магической Школы Радуги. Все вооружены, к седлам приторочены легкие арбалеты. Однако понимающий человек по десятку мелких признаков — манере держаться в седле, например, или несподручно болтающимся на поясе сабельным ножнам — с первого взгляда различил бы, что к оружию всадники непривычны. Не лихие рубаки, а скорее вооруженная надворная прислуга или вроде того, в силу чрезвычайных обстоятельств призванная охранять от превратностей дороги некое важное лицо. Породистые кони шли тяжелым галопом. За ними, время от времени грузно подпрыгивая на ухабах, летел запряженный шестериком экипаж с форейтором и кучером в форменных ливреях Радужной Школы. То был черный фаэтон искусной и дорогой работы, запыленный, впрочем, настолько, что герб Школы — семицветное кольцо с изображением весов в центре — едва просматривался на лакированных дверцах. Шторки на окнах затянуты наглухо, возница немилосердно нахлестывает лошадей.

Придворный маг аквилонского монарха, астролог Трона Льва Озимандия спешил вернуться в Вольфгард. Спешил изо всех сил, более всего боясь не поспеть. Всякий раз, как старый волшебник вспоминал о причинах подобной спешки, его лицо искажала гримаса отчаяния, а с губ срывался мучительный стон, заглушаемый грохотом колес тяжелого фаэтона. Временами старик забывался и начинал рассуждать вслух. В такие мгновения, окажись рядом с ним в тесноте экипажа кто-либо еще, этот некто мог бы решить, что почтенный чародей слегка повредился рассудком.

— Черный ветер к полуночи мчит облака… к полуночи… облака… заклятье перемещения… Конечно, та самая гроза седмицу тому… У нас началось через три дня, депеша от Ренисенб пришла на четвертый, значит, везде одновременно… А я, дурак, отписал какую-то благоглупость… Старый, набитый дурак! Нет мне прощения! Ведь чуял, чуял же, нельзя оставлять принца без присмотра… Сам ему ключ дал в руки… Пресветлые небеса, Тотлант, как на грех, в отъезде, а Ренисенб не поймет, откуда ей знать! Нельзя было уезжать из Тарантии, нельзя было покидать Вольфгард… Беда, ох, беда…

Он снова застонал, будто мучимый сильнейшей зубной болью. Экипаж подбросило на очередном ухабе. Озимандия с трудом удержался на узком бархатном диванчике, пробормотал проклятье, затем сорвался вдруг с места, отдернул пропыленную штору, выглянул наружу.

Порыв холодного ветра швырнул ему в лицо пригоршню мельчайших водяных капель. Мимо с пугающей быстротой проносились темные хвойные леса, мелькали крутые лбы гранитных валунов, поросшие бурым мхом, летела рыжая мокрая глина из-под конских копыт, звонко щелкал кнут в руках возницы. Один из верховых заметил, приблизился, склонился с седла.

— Далеко еще? — прокричал Озимандия, с трудом преодолевая свист ветра и стук копыт.

— Совсем близко, ваша милость! — проорал в ответ всадник, взмахнув рукой куда-то по направлению движения, будто бы маг из своей закрытой со всех сторон коробчонки мог что-то разглядеть. — Уже башни Цитадели видать! Через четверть колокола доберемся!

И впрямь, четверть колокола спустя Гиперборейские ворота, высокие, пересеченные крест-накрест полосами грубого железа и с двух сторон подпертые массивными сторожевыми башнями, заслонили собой темнеющий небосвод. Верховые спешились, Озимандия, с трудом разгибая затекшую поясницу, покинул экипаж. Высоко в небе перекатывались громадные жернова, суля близкую грозу.

— Подорожная есть? — скучно вопросил вышедший из караулки гвардеец с нашивками десятника. От него крепко пахло вином, ворот рубахи был распахнут, а ремень с ножнами ослаблен. — Откуда, кто, зачем?

— Придворный маг Его величества Конана Аквилонского Озимандия, спешно, важно, — скороговоркой доложил один из сопровождающих мага людей. Гвардеец глянул на залепленный грязью герб магической школы, скользнул взглядом по взмыленным лошадям, оценил лихорадочный блеск нетерпения в глазах старого волшебника и мгновенно подобрался.

— Эй, там! Открыть немедля! — гаркнул он в окошко караулки. За воротами завозились, снимая засовы. — Случилось что, ваша милость? Никак беда стряслась?

— Где сейчас король? — вопросом на вопрос ответил маг. Стражник пожал плечами:

— Который? Ежели Эртель Эклинг, то, говорили, он недавно в замок проследовал. Что до Аквилонца, ваша милость, так они с семейством еще на гуляньях, на Торговом Поле, подле Бронзовых ворот — вон, слышите музыку?

Снова, гораздо ближе, зарокотал громовой раскат, и десятник невольно глянул в хмурящееся небо.

Восьмой вечерний колокол.

— По правде сказать, милый, я уже чуть жива, — шепотом призналась Дженна Канах, опираясь на руку супруга. Лаэг и Ричильдис присутствовали тут же, и хотя, как подобает отпрыскам королевского рода, не позволяли себе проявлять на людях постыдную слабость, было заметно, как утомлены оба. Мальчик уже начинал раздраженно коситься вокруг и злословить, его сестренка украдкой зевала. Раз или два Диса потихоньку жаловалась матери на головную боль. Тогда Дженна пускала в ход испытанные средства: брала дочь на руки и доставала из-за кружевного обшлага флакончик с нюхательной солью. За спиной, в некотором отдалении, перешептывалась стайка фрейлин, уменьшившаяся на две трети. Многие отпросились, кто в город, кто — просто побродить между торговых рядов. Дженна не стала их неволить. — Может, вернемся в Цитадель? Все было чудесно, но и веселье хорошо в меру…

— Потерпи еще совсем немного, — вполголоса откликнулся киммериец. — Я вообще-то тоже изрядно устал. Мы, конечно, можем прямо сейчас покинуть Поле, но я хочу, чтобы дети посмотрели фейерверк. Эртель сулил нечто невиданное, устроителя огненных забав выписали аж из самого Кхитая за немалые деньги, а кхитайцы великие мастера на подобного рода увеселения. Еще четверть колокола — и все… Кстати, куда сам Эрт подевался? Эй, люди, где ваш король?

Праздничная толчея, хвала богам, помаленьку шла на убыль. Причиной тому служило закрытие большей части торговых палаток после шестого колокола, естественная усталость гуляющих, а также — в немалой степени — набежавшие к вечеру тучи, сулящие скорую грозу. Однако ж на ярмарочной площади все еще оставалось полно народу, заполняющего пестрый палаточный лабиринт, обступившего лобное место с тронным возвышением и помостом лицедеев в ожидании финала празднества — обещанного фейерверка с бесплатным угощением и танцами. Лоточники бойко торговали вразнос разнообразной мелкой снедью, пирожками и медовухой, невесть как ухитряясь лавировать в самой гуще возбужденно гудящей толпы. По обе стороны от Бронзовых ворот, перед которыми, собственно, и разворачивалось веселое действо, расставили множество бочек с бесплатным вином для гуляющих, и несколько дюжих стражников, засучив рукава и поплевав на ладони, уже примерялись вышибать бочонкам дно.

Куранты в Цитадели гулко прозвенели восемь раз. Вдалеке глухо откликнулся гром.

Стоя на тронном возвышении у правой руки мужа, Зенобия окинула взглядом запруженное людьми пространство. В следующее мгновение, повинуясь команде устроителей, служители на городской стене поднесли запалы к фитилям шутих, петард и хлопушек. В сумрачное вечернее небо, завешенное низкими облаками, одновременно взлетели сотни грохочущих салютов, рассыпая разноцветные искры. Стало светло, как днем, но свет этот был призрачным, дрожащим, неровным, и увиденное на миг в этом колдовском отсвете осталось в памяти королевы Аквилонии навсегда.

Конан из Киммерии, незыблемым олицетворением мощи и властности восседающий на своем троне; прильнувшая к нему Диса, которую отец посадил к себе на колено — широко распахнутые глаза отражают бесчисленные искры салюта; она сама, Дженна, и Лаэг рядом с ней, в этот миг невероятно похожий на своего легендарного отца; строй Черных Драконов, ровным кольцом окруживший выстланный алой парчой королевский помост…

…и медленно, очень медленно вылетающие из ножен их клинки…

…Темвик Магнуссон, верный, надежный управляющий замка Вольфгард, упавший на четвереньки и уже не похожий на Темвика и вообще на человеческое существо…

…вскипевшая вдруг в десятке мест странной судорогой и воплями ужаса толпа внизу, брызги крови на чьем-то белом лице с выпученными глазами, коричневые клыки, вонзившиеся в плоть, палаш стражника, наискось рассекающий жуткую, неведомо даже какой твари принадлежащую голову и оскаленную пасть…

Как выяснилось потом, вначале одержимых на ярмарке насчитывалось не так уж много — не более полудюжины.

Однако момент для атаки скогры выбрали безошибочно: в течение всего нескольких ударов сердца фейерверочные огни, близкая гроза, пролитая кровь и человеческий страх подтолкнули к изменению множество тех, кто пришел на Торговое Поле все еще в людском облике, хоть и с неясной смутой в сердце.

У людей, столпившихся на помосте, устланном ало-золотой драгоценной парчой и уже запятнанном первой кровью, времени на раздумья не оставалось.

Мгновение — и редкая цепь Черных Драконов прорвана, поглощена обезумевшей толпой. Еще миг, и кто-то лезет на помост, его сбрасывает пинок гвардейца, из тех, что еще остались при Конане, но следом взлетает легким, почти изящным прыжком обращенная тварь, и аквилонский воин пятится от взмахов окровавленных лап, выставив перед собой меч…

Единственное, на что хватило Дженны — сгрести в охапку детей, прикрыть своим телом от подступающего ужаса. Но киммериец, закаленный в сотнях смертельных поединков и не раз встречавшийся лицом к лицу с опасностями, неодолимыми для простого смертного, уже стоял на ногах, сжимая в руке секиру из синей стали — он упрямо таскал драгоценный подарок с собой, невзирая на протесты супруги, поэтому, когда все началось, оружие покоилось под его правой рукой, прислоненное к подлокотнику трона. Первым же взмахом варвар обезглавил тварь, запрыгнувшую на помост. Уродливое — не волчье и не человеческое — тело, на котором еще сохранились остатки одежды зажиточного горожанина, рухнуло наземь.

— Аквилонцы, ко мне! — взревел Конан, взмахнув окровавленной секирой. Даже в общем шуме и криках, в треске взлетающих фейерверков его призыв был услышан. Несколько воинов в черно-серебряной форме дворцовой гвардии аквилонского монарха бросились к нему. — Держаться вместе, спина к спине! Защищать королеву и детей, мы пробиваемся в замок!..

И спрыгнул первым в кровавый хаос, коим столь внезапно обернулось веселое празднество.

Вокруг Дженны все завертелось с немыслимой быстротой. Ее подталкивали в спину, поторапливая безо всякой деликатности. Пронзительно визжали фрейлины свиты. Несчастные девушки изо всех сил пытались держаться поближе к сплоченной кучке аквилонских гвардейцев, прорывающихся к воротам.

Однако Черных Драконов оставалось слишком мало, чтобы помимо Дженны с детьми прикрыть кольцом мечей еще и свитских, и безжалостный людской водоворот вскоре закрутил и унес в неизвестность табунок разряженных и перепуганных насмерть женщин. Мертвой хваткой стиснув Лаэга и Дису, Дженна старалась не упасть, и ее крик тонул в повисшем над ярмаркой общем паническом вопле.

В небесах распускались невиданные огненные цветы, красные, зеленые и золотые. Вторя фейерверку, рокотал гром. Рубя плашмя направо и налево, отряд Конана оказался под стеной невдалеке от ворот, когда сверху стали падать тела. Люди шарахнулись с новым испугом, тыча пальцами куда-то в небо. Дженна задрала голову и увидела быстро перемещающиеся по гребню стены горбатые страшные силуэты.

— Не отставать! — ревел где-то впереди неистовый киммериец. — Вперед! Спина к спине!

Вокруг творилось нечто непредставимое — казалось, все сражаются со всеми, и мгновенное безумие поразило не только народ Карающей Длани. На миг Зенобия решила, что им пришел конец — кто-то из стражников, охранявших въезд в кольцо городских стен, с перепугу распорядился закрыть Бронзовые ворота.

Увидев медленно смыкающиеся створки, толпа с ревом бросилась на штурм, безжалостно топча упавших, и только благодаря отваге Черных Драконов и силе Конана, приумножаемой яростью, королеве с детьми удалось уцелеть. Лаэга едва не вырвали у нее из рук. Одна из жутких тварей бросилась на прикрывающих Дженну гвардейцев и убила двоих, прежде чем секира в руках киммерийца перерубила ее почти пополам. Бочки с дармовым вином перевернули, и ноги скользили в резко пахнущей грязи.

Они все же прорвались за ворота, потеряв еще одного гвардейца затоптанным толпой. За их спинами занимался большой пожар — случайная шутиха угодила в торговый павильон, носились, увеличивая общую суматоху, вырвавшиеся из загонов кони и тяжеловесные породистые быки… Конан был страшен. В отсветах пламени, в сверкающей кольчуге, которую он последнее время на всякий случай носил под просторной туникой и которая не раз уже за последние четверть колокола спасла ему жизнь, вооруженный тяжелой секирой гигант-киммериец походил на разъяренное воплощение бога войны.

Вливающаяся в ворота людская река протащила их не менее квартала. То и дело в разных местах вспыхивали драки между скограми и их жертвами. Слабая надежда на то, что внутри городских стен кошмар отступит, развеялась мигом. Посад наполнялся факельными огнями, тревожными криками и бегущими людьми, которые неслись сломя голову и не разбирая дороги. Один такой сослепу налетел на аквилонского гвардейца, и воин с проклятием схватил его за ворот:

— Не так быстро, кол тебе в глотку! Какого демона здесь творится?

— Оборотни, — прохрипел молодой парень в обсыпанном мукой холщовом фартуке, с исцарапанным лицом и круглыми от страха глазами. — Они все рехнулись! Мой хозяин пытался убить меня, а сосед… Эй, берегись!

Он вырвался и исчез, а в воздухе над головами мелькнула гибкая и быстрая тень. Одна из тварей бросилась с крыши ближайшего амбара, метя на плечи гвардейцу. Тот успел отпрянуть, и скогра промахнулся. Приземлившись по-кошачьи на все четыре лапы, существо зашипело, подалось назад, готовясь к новому прыжку. Аквилонцы — еще с десяток Черных Драконов оставалось при короле — мигом вскинули мечи и встретили оборотня сталью.

— Нергал и все его демоны! — вскричал кто-то из гвардейцев — после короткой схватки тварь, издав вопль гнева и боли, неуловимым броском шарахнулась в проулок. — Да можно ли их вообще убить?! Я сам дважды проткнул эту мерзость, но…

Раскат грома, лопнувший, казалось, прямо у них над головами, и ярчайшая вспышка молнии прервали его речь, а в следующий миг небеса прорвались наконец ливнем.

Из последовавшего затем поспешного бегства через весь охваченный паникой город в Цитадель на холме Дженна запомнила немногое — мелькание лиц, звон железа, внезапные крики и насквозь незнакомые узкие переулки, по которым ее и детей влекли с головокружительной скоростью, спрятав за широкими спинами аквилонских гвардейцев. Ветвистые молнии, полосующие небо, хлесткие струи дождя, ощутимо секущие спину, время от времени слитный блеск клинков, сине-багровый отсвет на полумесяце секиры киммерийца. И еще тоскливое удивление оттого, что Ричильдис не хотела идти, плакала и рвалась из рук, визжа что-то непонятное, и пришлось тащить ее едва ли не силой.

Серая громада коронной Цитадели, смутно различимая в низвергающихся с неба потоках воды, возникла перед ними почти внезапно. В узких бойницах горели яркие огни. Несколько фигур суетились в воротах у механизма подъемного моста, разведенного уже наполовину, и арбалетная стрела, прогудев, вонзилась в грязь под ногами Конана.

— Чума на ваши головы! — рявкнул киммериец так, что у Дженны заложило уши. — Здесь король Аквилонии, остолопы! Опустите мост, живо!

Мост дрогнул и поплыл вниз. Спустя мгновение маленький отряд уже бежал по нему к воротам, навстречу высыпали стражники, в кольчугах и при оружии, и впереди всех поспешал, опираясь на длинный посох, высокий длиннобородый старик в бело-зеленой хламиде.

Когда решетка ворот опустилась за спинами аквилонцев, в тепле и безопасности караульного помещения, Зенобия вдруг почувствовала, что ее всю трясет и что ноги отказываются ей служить. Лаэг, чьи зубы тоже выбивали дробь от испуга и холода, увидев, что мать медленно сползает по стене, вскрикнул. Конан в два шага оказался рядом и подхватил почти потерявшую сознание супругу на руки.

— Отнесите королеву в ее покои. Дети пусть будут при ней, да сыщите лекаря… Мианта! Мианта здесь? Нет?.. А хоть одна из фрейлин уцелела? Разузнать, найти, живо! Галтран, я приказываю обеспечить мою жену постоянной охраной. Пусть рядом неотлучно находятся твои гвардейцы. Рад видеть тебя, почтенный Озимандия, хоть ты явился слишком поздно. А теперь я хочу знать, и немедленно: где король Эртель?..