Четверо повешенных на пьяцца дель Пополо

Автомат: инструкция по злоупотреблению

Я иду вслед за моим гостеприимным хозяином; он хочет, чтобы мое знакомство с тюрьмой было исчерпывающим. Легкий западный бриз обдувает узников, чьи спины в перевоспитательных целях исполосованы плетьми.

Я с удивлением обнаруживаю, что одно крыло здания отведено для заключенных женского пола. Презрением и насмешкой кривятся мужественные губы моего чичероне, когда он меня предупреждает, что это вовсе не женщины, а переодетые мужчины, одна из самых отвратительных разновидностей гомосексуалистов.

Скажите, пожалуйста... а с виду писаные красотки, уверяю вас. Вон ту я бы охотно приласкал, прямо сейчас, не сходя с места.

И вдруг вижу: Мэри! Будь я проклят, если это не она! Я ее окликнул, и Мэри, естественно, отозвалась. Ну, погоди, начальник, я тебе устрою конец света! Но этого сукиного сына ничем не проймешь: он рассыпался в извинениях и немедля подписал ордер об освобождении. Оказывается, Мэри была арестована как подозрительная иностранка, а к педерастам ее поместили потому, что она довольно миловидная и к тому же блондинка.

— Синьорине в будущем следует быть осмотрительнее: скажем, разговаривая по телефону, не упоминать о гашише — ведь из соображений государственной безопасности телефонные разговоры уже не носят частного характера. Единственный допустимый вид частного общения, — подмигивая, инструктирует нас на прощанье начальник тюрьмы, — это прямой устный обмен мнениями, да и то лишь на открытом воздухе, с собеседником, заслуживающим доверия.

Как только мы остались одни, Мэри взорвалась:

— Дурак ты безмозглый! Чего ты ждешь, почему не открываешь своим вшивым читателям правды?!

Признайтесь, вы такого выпада, такого удара в солнечное сплетение не ожидали.

— О чем ты говоришь, Мэри? В своем ли ты уме?

Тут Мэри достала географическую карту Италии (вы можете найти такую же в своем атласе, в разделе «Европа») и изложила мне все, что узнала в тюрьме.

Рассказ ее вкратце сводится к следующему. Буржуазная революция, начавшаяся несколько дней тому назад в Риме, не охватила всей страны; она протекает в разных областях по-разному, в зависимости от местных условий, вследствие чего Италия разделилась на зоны, резко отличающиеся одна от другой. Словом, полностью дал себя знать старый закон, согласно которому буржуазия побеждает там, где преобладают люди, получающие жалованье от государства. Вот почему государственный переворот, совершенный бдительной частью вооруженных сил вкупе с буржуазными слоями, умеренными правительственными политиканами и правыми — как традиционными, так и новоиспеченными, крайними, — пока что удался лишь в центрально-южной Италии, в то время как в центрально-северной, прежде всего в Тоскане и Эмилии, создано демократическое народное правительство, отражающее интересы Исторического блока, названного так в отличие от Блока порядка, который господствует здесь. Еще дальше к северу положение неясное — точных сведений оттуда нет; но, видимо, дальнейший ход событий определится именно там, поскольку большая часть богатств этой злополучной, многострадальной страны сосредоточена как раз на севере.

Спокойно, друзья. Не думайте, что ваша информация так и останется расплывчатой или приблизительной. Чего бы это ему ни стоило, даже если придется прыгать с парашютом, ваш Джо при первой же возможности отправится в Болонью и в Милан и вы получите сведения из первых рук, можете твердо на это рассчитывать.

Мэри тем временем продолжает:

— Рожденная недавней революцией центрально-южная Италия тоже по-своему любопытна. Самые отдаленные южные районы превращены в своеобразную индейскую резервацию, Кайенну, гетто, куда сослана с заданием решить проблемы юга внепарламентская правая группа. Таким образом ей развязали руки: пусть дают волю своему далеко не элегантному экстремизму. По сути, буржуазия, в силу пристрастия называть вещи как угодно, только не своими именами (потому-то она и именует свой государственный переворот «революцией»), предпочитает себя не раскрывать. Так, она заявляет, что в области культуры правые—«out[8]», что фашистская помпезность — это сусальное золото, типичный «Kitsch[9]» и что на фашистов надо махнуть рукой.

Согласен, но ведь по меньшей мере неблагородно, что революция, едва придя к власти, уже стремится в некотором смысле избавиться как раз от тех, кто столько сделал для ее победы! Правда, история изобилует подобными несправедливостями: политика с добросердечием и порядочностью несовместима; потому-то она ничего кроме отвращения и не вызывает, так что советую вам, мои дорогие читатели: держитесь от нее по-прежнему как можно дальше, не ошибетесь. К счастью, наши партии политически настолько однородны, что, даже голосуя с закрытыми глазами, наугад за ту или за другую, ничем не рискуешь — опрометчивого или безответственного шага при всем желании не совершишь.

Теперь вы поняли, что за стерва эта Мэри? Я бы сказал: у нее настоящий журналистский талант! Ведь из официальных источников я ни черта не мог выудить, хоть ты лопни. Еще немного — и я бы послал эту г... революцию в... Но с информацией шутки плохи, лапочки мои милые! Раз уж читатели загнали Джо в эту выгребную яму, раз ему предписано жрать дерьмо, не пытайтесь внушить ему, что это шоколад.

Итак, если не ошибаюсь, в прошлый раз я завел с вами разговор о предреволюционной борьбе за реформы между большинством и оппозицией, — точнее, о борьбе не на партийную жизнь, а на смерть между клерикалами и социалистами, столпами двух лагерей, слившихся в историческом — то братском, то смертоубийственном — объятии. Так вот, вслед за последней попыткой создать левый центр наступил затяжной кризис. Тут было все: и роспуск обеих палат, и неоднократные безуспешные досрочные выборы в обстановке развязанного фашистами террора, и правительства, не способные править, и истерические вопли малых буржуазных партий, пробавляющихся ошметками власти. При этом коммунисты все время нажимали — требовали создать правительство решающей альтернативы, эти сукины дети студенты только и делали, что бунтовали, профсоюзы все более наглели, у предпринимателей опускались руки, экономика переживала застой. (Старая песня: если лошадь не хочет пить, силой ее не заставишь.) Короче говоря, дело дошло до того, что стали раздаваться голоса, беззастенчиво требовавшие обобществления средств производства. Что это такое, ни вы, ни я не знаем, но маститые ученые уверяют, что это самое страшное бедствие, какое может обрушиться на цивилизованный мир.

Раздираемая между антифашизмом севера и фашизмом юга система очутилась на грани крушения, хотя имелись и факты, свидетельствовавшие о ее добротности и жизнеспособности. Так, антифашистская реформаторская борьба трудящихся масс сопровождалась стремительным процессом фашизации сил порядка — армии и государственного аппарата. Как известно, в моменты острого кризиса занять независимую позицию — значит занять правую. Наряду с забастовками рабочих, вызванными головокружительным ростом дороговизны, вспыхивали необузданные забастовки чилийского типа, когда бастовал целый сектор экономики или определенная категория собственников. Одновременно крепли консервативные узы, связывавшие широкие массы предпринимательских средних слоев, владельцев недвижимой собственности, торговцев, лиц свободных профессий, привилегированные категории инженерно-технических работников и служащих; вместе с безработными и городским люмпен-пролетариатом (то есть маневренной массой, состоящей из кретинов) они ринулись защищать право на эксплуатацию и на паразитизм, — иными словами, на частную инициативу и частную собственность.

Проводить структурные реформы — я вам потом объясню, с чем это едят, — значило согласиться на участие коммунистов в управлении государством. Таков, казалось, был единственно возможный выход из кризиса, однако для немалого числа заинтересованных лиц, которые при этом пострадали бы, такой выход был неприемлемым. И вот у человека с улицы, у буржуа, любящего порядок, лопнуло терпение, и, не дожидаясь, когда наконец появится лидер, ниспосланный небом, следуя поговорке, которая гласит: «На безрыбье и рак рыба», он обратился к армии — одному из немногих пока еще здоровых институтов страны.

Во имя интересов отечества и ради спасения западной цивилизации, угроза существованию которой, как всегда, исходила от рабочих, проблема, по крайней мере здесь, была решена своевременным вмешательством солдат и добровольцев, действовавших на редкость четко, как будто операция была запланирована заранее и готовилась исподволь. Решающий удар был нанесен в течение одной ночи, в Риме, летом, когда люди в отпусках, а учебные заведения на каникулах. Было предпринято несколько хорошо продуманных акций: ликвидированы партии, профсоюзы и все другие политические организации, объявлено, что Первой Республике пришел конец, распущен парламент. Красных политических деятелей — тех немногих сверхоптимистов, которые предпочли остаться в столице, вместо того чтобы уехать на север, — упрятали за решетку, газеты закрыли, радио и телевидение передали в руки частных лиц.

Была создана единая политическая группировка — Блок порядка, или Национальный союз, который сформировал временное правительство из умеренных политиков, предпринимателей и военных; все они тотчас же сели за составление новой, более современной конституции. Правительство это легалитарное, то есть придерживающееся легальных методов. В доказательство его демократических устремлений могу сообщить вам, что через несколько дней состоятся выборы, которые дадут стране — Второй Итальянской Республике — сильного президента.

Хорошо, скажете вы, но нам хотелось бы знать, во что обошлась эта безупречная революция гематически, то есть в литрах крови. Ну что ж, Джо вам без труда может сообщить точные данные, напомнив при этом, что в период гражданских войн человеческая жизнь сильно обесценивается. Во время большой облавы число случайно погибших, расстрелянных, повешенных и преданных суду Линча не превысило нескольких десятков человек, точнее, нескольких десятков красных политиканов, которые не преминули воспользоваться случаем, чтобы проявить героизм, — их ведь хлебом не корми, дай выступить борцами за правое дело, пожертвовать жизнью, прослыть мучениками. К ним добавилось некоторое количество рабочих из числа забастовщиков, участников занятия фабрик и заводов, профсоюзных агитаторов; эти по глупости сами лезли на рожон, дали себя растерзать, уничтожить.

Если вы следили за ходом моей мысли, вы уловили, что с их стороны это было верхом идиотизма. Как можно было не понять, что революция ставит целью максимально повысить производительность предприятий, добиться наибольшей рентабельности промышленного оборудования, обеспечить непрерывность производственного процесса и, следовательно, гарантировать рабочим постоянный заработок! Вместо этого, подзуживаемые профсоюзами и левыми экстремистами, при попустительстве красных партий, некоторые рабочие выдвигали бредовые требования, например: отменить сдельщину, снизить темп работы, стереть грани между рабочими разной квалификации, приравнять рабочих к служащим, — иначе говоря, при повышении заработной платы не учитывать разрядов, а всем повышать одинаково. Они требовали предоставить им право заниматься на предприятии политикой, создавать свои, не назначаемые хозяевами советы и далее вводить новые методы труда и производства. Они дошли до того, что потребовали совершенно немыслимых нововведений: им, видите ли, хочется жить в человеческих условиях и при этом платить умеренную квартирную плату! Они желали, чтобы им предоставили бесплатный проезд, чтобы отменили привилегии в области образования, чтобы не было дискриминации при медицинском обслуживании, чтобы пенсии были у всех равные, правосудие бесклассовое, чтоб полиция была не карающая, — короче говоря, конец света. Притом они цинично утверждали, будто такие реформы оживят экономику.

Меня заверили, что, к счастью, под влияние этих безумных идей попали лишь некоторые представители рабочего класса, но эти немногие были доведены до такого фанатизма, что, как новоявленные камикадзе, с палками, камнями и бездарными самодельными гранатами пошли против автоматов, базук и танков. Хорошо еще, что в Риме и в центрально-южной Италии рабочий класс немногочислен, не то тремя тысячами убитых дело бы не обошлось.

Раз уж на то пошло, скажу-ка я во весь голос, что я думаю, беззастенчивым политиканам, разжигающим во всем мире пожар трудовых конфликтов, — скажу, памятуя о сбитых с толку жертвах левацкой пропаганды. Господа подстрекатели, не виляйте, признайтесь откровенно, что, по вашему твердому убеждению, руководить — да что там руководить, владеть предприятиями должны те, кто на них работает! И масса безответственных, неискушенных людей продолжает приносить себя в жертву во имя свободы, социальной справедливости и демократии. Когда же в вас заговорит совесть, когда вы найдете в себе мужество сказать этим бедным обманутым людям, что то, к чему они стремятся, уже давно достигнуто и существует в самом лучшем виде в нашей великой стране, — миллионы моих читателей могут это засвидетельствовать! Правильно я говорю, господин директор? Конечно, мечтать тоже необходимо, без мечты нет прогресса; если мы не будем мечтать о более просторной квартире, о более мощном автомобиле, о том, чтобы расширить круг вещей, приобретаемых в рассрочку, то промышленность и торговля зачахнут, начнется застой капиталов, деньги перестанут приносить доход, все остановится, некогда яркие индивидуальности поблекнут, — именно на такой почве и произрастает сорняк коллективистских утопий.

Нет, моя глупая старая Мэри, напрасно ты считаешь все это чепуховиной.