Четвертая обезьяна

18 Эмори – день первый, 10.40

Эмори поняла, что ее сейчас вырвет.

Едкая густая желчь подступала к горлу. Эмори с трудом сглотнула и поморщилась от мерзкого послевкусия.

Глубоко задышала открытым ртом и заплакала.

Он отрезал ей ухо! Какого черта! Почему…

Ответ пришел почти сразу, и она едва не задохнулась и закашлялась. Жгучие соленые слезы текли по лицу и капали на колени. Она пыталась вытереть лицо, но слезы не останавливались.

Она задыхалась и икала, все ее тело сотрясалось. Лило не только из глаз, но и из носа. Когда ей казалось, что она начинает успокаиваться, откуда-то снова подступали страх, боль и гнев – и все повторялось сначала, лишь немного слабее, чем раньше.

Припадок наконец прошел, и дыхание успокоилось. Эмори долго сидела неподвижно. Голова стала странно пустой и легкой, зато болело все тело, ныли мускулы, лицо распухло от слез. Она ощупала наручники, все еще надеясь, что они не настоящие, а игрушечные или такие, которые продаются в магазинах для взрослых – о таких ей рассказывала подруга Лори. По словам Лори, ее бойфренд предлагал поиграть с ними, но она наотрез отказалась.

Никакой кнопки, отпирающей наручники, она не нашла; браслет плотно сидел на запястье. Наручники невозможно отпереть без ключа. Можно попробовать взломать замок, но для этого надо найти шпильку, булавку или что-то подходящее. Нужно поискать…

Кого она обманывает? Она понятия не имеет, как взламывать замки.

Эмори прекрасно знала о существовании Убийцы четырех обезьян. О нем знали все жители Чикаго, а возможно, и весь мир. Известно было не только то, что в городе орудует серийный убийца. Все с ужасом говорили о том, как он мучает похищенных девушек, прежде чем убить их: отрезает части тела и посылает родственникам. Сначала ухо, потом…

Свободная рука Эмори непроизвольно метнулась к глазам. Хотя ее окружал сплошной мрак, все же она различала очертания предметов; он пока не тронул ее глаза.

Пока… Может быть, он до них доберется, когда возвратится сюда.

Сердце у нее забилось чаще.

Сколько осталось времени до того, как…

Нет, нельзя о таком думать. Нельзя, и все.

Нельзя думать о том, что кто-то вырежет ей глаза, пока она еще жива.

«И язык тоже, дорогуша. Не забывай про язык. После уха и глаз он вырезает язык и посылает обрубок мамочке и папочке. Незадолго до того, как…»

Голос у нее в голове казался странно знакомым.

«Ты не помнишь меня, милая?»

Она кое-что сообразила – и сразу же почувствовала, как изнутри поднимается гнев.

– Ты не моя мама! – сквозь зубы процедила Эмори. – Моя мама умерла!

Боже! Она сходит с ума. Разговаривает сама с собой. Может, это от укола? Что он ей вколол? Неужели у нее галлюцинации? Или она просто спит и видит страшный сон, побочное действие. А потом она…

«Милая, все неприятные последствия ты сможешь обдумать потом, когда у тебя будет больше времени. А сейчас постарайся придумать, как отсюда выбраться. До того как он вернется. Ты не согласна?»

Эмори поймала себя на том, что кивает.

«Я желаю тебе только самого лучшего».

– Перестань!

«Обдумаешь потом, когда ты будешь в безопасности. А до тех пор… Эм, сейчас все плохо. Я не могу написать тебе записку и вытащить тебя отсюда. Это гораздо хуже, чем директор школы».

– Замолчи!

Тишина.

Единственными звуками были ее собственное дыхание, пульсация крови в здоровом ухе – и саднящая боль под повязкой.

«На том месте, где было твое ухо, дорогуша».

– Пожалуйста, не надо! Прошу тебя, замолчи!

«Лучше тебе уже сейчас принять то, что случилось. Прими и иди дальше».

Эмори спустила ноги со своей импровизированной лежанки. Колесики заскрипели, и каталка поехала к стене; ударившись о нее, покатилась назад. Когда ноги коснулись холодного бетона, Эмори захотелось визжать. Страшно было ступать неизвестно по чему, но о том, чтобы сидеть неподвижно и ждать, пока ее похититель вернется, и речи быть не могло. Надо срочно придумать, как выбраться отсюда.

Она напряженно вглядывалась во мрак, стараясь найти хотя бы крошечный источник света, но никакого света не было, кругом одни тени. Эмори подняла руку к лицу. Собственные пальцы она заметила, только когда поднесла их почти к самому носу.

Эмори заставила себя встать, не обращая внимания на головокружение и боль на месте уха. Глубоко вздохнула и для равновесия ухватилась за край каталки рядом с тем местом, куда ее приковали наручниками. Она стояла неподвижно, пока тошнота немного не отпустила.

Как темно! Слишком темно.

«Милая, а если ты упадешь? Представь, что ты куда-то пойдешь, споткнешься и упадешь. Как по-твоему, пойдет падение тебе на пользу? Лучше сядь и хорошенько подумай. Как тебе мое предложение?»

Эмори старалась не обращать на голос внимания; она осторожно вытянула левую руку вперед и сжала пальцы. Ее рука схватила пустоту. Эмори пошла вдоль каталки, ища стену, возле которой стояло ее ложе. Правая рука лежала на каталке, левую она тянула вперед. Шаг, другой, потом…

Пальцы коснулись стены, и она чуть не отпрянула. Шершавая поверхность показалась ей влажной и грязной. Она осторожно провела ладонью в обе стороны, нащупала какое-то углубление и провела по его краям кончиком пальца, пока не нащупала еще одно углубление, на сей раз не горизонтальное, а вертикальное. Чуть ниже узор повторился. Ее палец обводил прямоугольники.

Шлакоблоки.

Она поднесла палец к носу, понюхала.

Ничего.

«Знаешь, там, где есть одна стена, обычно бывает и другая. Иногда попадается и дверь, и окно… или даже два окна. Попробуй обойти помещение по периметру. Может быть, тебе удастся понять, в какой дыре ты очутилась. Правда, ты прикована к этой мерзкой каталке; не слишком удобно идти и тащить ее за собой».

Эмори с силой дернула каталку, сдвинула ее с места. Снова заскрипели колесики. Она крепче ухватилась за край. Главное – держаться за металлический каркас, держаться за что-нибудь… ей стало чуточку легче. Она понимала, что это глупо, и все же…

«Каталка – как костыль. Кажется, так говорят?»

– Да пошла ты! – вслух сказала Эмори.

Левой рукой ведя по стене, а правой волоча за собой каталку, она медленно продвигалась вперед. Ноги шаркали по полу – медленно, нарочито мелкими шажками. Она считала шаги, пытаясь представить себе пространство, в котором находится. Прошла двенадцать шагов, прежде чем наткнулась на первый угол. По ее приблизительным подсчетам, одна стена равнялась примерно двенадцати шагам.

Она повернула и двинулась вдоль стены налево. Каталка отчаянно сопротивлялась, не желая менять курс. Вскоре она за что-то зацепилась и застряла. Эмори дернула сильнее, каталку занесло, как тяжело нагруженную магазинную тележку с заблокированным колесом. Потом колеса выровнялись, и каталка сдвинулась с места.

Она снова побрела вдоль стены.

Как и предыдущая, эта стена была сложена из шлакоблоков. Пальцы с каждым шагом ощупывали швы; Эмори водила по стене вверх-вниз в поисках выключателя, двери – чего угодно, но ничего не находила, только очередной шлакоблок.

Шесть шагов. Семь.

Эмори ненадолго остановилась; у нее кружилась голова. Она ничего не видела – как темно! Она почти ничего не видела перед собой, даже прижавшись носом к стене. Задрав голову, она гадала, насколько здесь высокий потолок. Да и есть ли он, потолок?

«Конечно, милая, здесь есть потолок. Серийные убийцы очень умны; ты не первая девушка, которая попала в его логово. Скольких девушек он уже похитил? Пять? Шесть? Он успел отточить все приемы. Не сомневаюсь, помещение, в котором ты находишься, надежно заперто. И все-таки не останавливайся, исследуй дальше. Твое поведение мне по душе. Так гораздо лучше, чем сидеть и ждать, когда он вернется. Сидеть и ждать – для дураков. А у тебя появилась цель. Ты проявляешь инициативу».

Эмори провела рукой по стене, наклонившись как можно дальше вперед, потом привстала на цыпочки, потянулась вверх.

Ничего; только стена.

Рост у нее метр шестьдесят четыре. Если встать на цыпочки и вытянуть руку, можно достать… какую отметку? Метра два? Цепь от наручников довольно длинная; в ней есть небольшой зазор. Возможно, она дотянется и выше.

Эмори присела, сделала глубокий вдох и резко подпрыгнула, подняв руку вверх. Она старалась дотянуться до места как можно дальше от себя. Растопыренные пальцы хватали воздух. Когда она тяжело опустилась на пол, на холодный бетонный пол, ступни обожгло болью, которая отдалась в травмированном левом колене. В прошлом году она порвала связку, когда играла в волейбол, и с тех пор колено периодически болело.

Эмори помассировала больное место и прижалась к стене.

Она прошла семь шагов. Продолжала двигаться налево и сделала еще пять шагов, прежде чем добралась еще до одного угла.

Всего двенадцать шагов.

Каталка снова застряла при повороте, и она сердито дернула ее к себе.

«Эй, мне кое-что пришло в голову. Что, если он следит за тобой? Что, если у него здесь видеокамеры?»

– Для видеокамер здесь слишком темно.

«Инфракрасные камеры показывают в темноте, как днем. Возможно, он сидит где-нибудь наверху, закинув ноги на стол, смотрит реалити-шоу с твоим участием и ухмыляется. Голая девушка в замкнутом пространстве! Голая девушка пытается выбраться из заточения. Предыдущая жертва затратила полчаса на то, чтобы обойти все помещение. Эта пошла в отрыв; она уложилась в двадцать минут. Как интересно! Как занимательно!»

Эмори остановилась и вгляделась в темноту.

– Эй! Где ты? Ты… следишь за мной?

Тишина.

– Эй!

«Может, он стесняется?»

– Заткнись!

«По-моему, он спустил штаны и вытащил свою штуковину, а на дверь повесил табличку «Не беспокоить». Он смотрит передачу «Эмори после заката», и самое веселье только началось. А девчонка-то, оказывается, спортсменка! Видали, как она подпрыгнула?»

– Теперь я знаю, что ты не моя мама; она бы ни за что так не сказала, – вслух произнесла Эмори.

«Ну, по-моему, он все-таки за тобой следит. Иначе зачем он тебя раздел? Мужчины – извращенцы, дорогуша. Все до одного. И чем раньше ты это поймешь, тем лучше».

Эмори медленно развернулась и, наклонив голову, стала всматриваться в темноту.

– Здесь нет никакой камеры; я бы заметила красный огонек.

«Верно. Потому что у всех камер есть красные огоньки. Мерцающие красные огоньки, заметные издалека. Вот если бы я производила камеры, мне бы и в голову не пришло выпустить камеру без красного мерцающего огонька. Не сомневаюсь, есть надзорный комитет, который проверяет каждую…»

– Да заткнешься ты когда-нибудь? – закричала Эмори, и от смущения ее обдало жаром. Она спорит сама с собой. Не может быть – она разговаривает и спорит сама с собой!

«Я хочу сказать, что не на всех камерах есть красные огоньки, только и всего. Не нужно обижаться».

Эмори досадливо вздохнула и потянулась к стене; двенадцать шагов в одну сторону, угол, еще двенадцать шагов – угол. Место заточения показалось ей огромным квадратом. Она ощупала две стены, но не нашла двери. Остается еще две стены.

Она снова пошла вдоль стены, волоча за собой каталку; пальцы ощупывали уже знакомые швы между шлакоблоками, проводили дорожки в толстом слое пыли. Через двенадцать шагов она снова очутилась в углу. Двери не было.

Осталась последняя, четвертая стена.

Она подтянула к себе каталку. Сейчас она не столько боялась, сколько злилась. Начала считать шаги. Когда досчитала до двенадцати и пальцы коснулись угла, она остановилась. Двери она так и не нашла. Где дверь? Неужели она ее пропустила? Четыре угла, четыре левых поворота. Она понимала, что обошла всю комнату. Совершила круг, так?

Эмори толкнула каталку в угол и снова быстро зашагала вдоль стены.

Один угол. Два угла, три угла. Она шла быстрее, чем в первый раз; когда рука уткнулась в очередной угол, каталка по инерции ударила ее. Эмори вскрикнула; рука прижалась к низу живота.

Неужели здесь нет двери?

«Похоже, тот, кто проектировал помещение, совершенно не разбирается в своем деле. Разве можно делать комнату без двери? Наверное, ты все-таки пропустила ее».

– Ничего я не пропускала. Здесь нет двери.

«Тогда как ты попала сюда?»

Высоко над головой что-то щелкнуло. И вдруг загремела музыка – так громко, что Эмори показалось, будто в уши ей втыкают ножи. Она машинально прижала ладони к голове, и слева ее словно молнией пронзило: рука задела место, где раньше было ее ухо. Наручник больно врезался в запястье правой руки. Она нагнулась вперед и вскрикнула от боли, но музыка тише не стала. Песня показалась ей знакомой. Она ее уже слышала.

«Роллинг Стоунз», «Сочувствующий дьяволу».