Четвертое измерение

7

В порту Сонька не нашла Игоря. Она обогнула портовые склады, миновала старые деревянные причалы для лодок и вышла к песчаной косе, вдававшейся далеко в море.

Плотный песок был горяч, а с моря веяло свежестью.

Оно сверкало в этот час непривычным желтоватым блеском.

Сонька пошла по песку в море, в его открытую даль, в его дикие запахи. Она забыла, зачем сюда пришла. Мысли, что минуту назад казались важными, здесь, в окружении дышащей и дурманящей воды, обратились в мимолетность.

Внезапно Сонька увидела на оконечности косы человека. Он шел навстречу ей, держа в руке продолговатый плоский ящичек.

Сонька узнавала его постепенно, по мере приближения к нему. Сначала ей лишь почудилось что-то знакомое в облике этого человека, затем появилось чувство уверенности, что она его где-то видела. И все же, приблизившись к нему, она в первое мгновение его не узнала. Он был в форме военного летчика и нисколько не походил на того странного человека, столь внезапно возникшего перед ней из пустого неба на своем причудливом самолете.

Но и сейчас их встреча получилась необычной.

Они шли рядом по ослепительно-белому песку.

Сонька все поглядывала на плоский ящичек из светлого полированного дерева с блестящими винтиками и застежками, который держал в руке летчик. Этот ящичек заинтересовал ее с первой же минуты. Что бы это могло быть? Сонька вспомнила, что где-то уже видела такой. Но где? Может быть, в кино? Или, может быть, ей лишь казалось, что она видела…

– Как же все-таки тебя зовут? – спросил летчик. – Тогда мы не успели познакомиться.

– Софья. Только так меня никто не зовет…

– Ну, конечно, зачем же так торжественно? – улыбнулся летчик. – А меня зовут Федор Степанович. Если же искать, спрашивать меня будешь, то я – подполковник Исаев.

– Дайте я понесу ваш ящичек, Федор Степанович, – попросила Сонька.

– Пожалуйста. Только мы сейчас немного укоротим ремешок. Ну вот… Все равно немножко великоват.

– Что в нем? – спросила Сонька.

– Краски.

Летчик взял из ее рук ящичек, открыл его и опустил на песок.

В первое мгновение Сонька растерялась. В одной половинке ящика лежали кисти, краски, какие-то бутылочки, а в другой сверху рисунок карандашом – ящерица бежала и на бегу оглянулась… В движении была лапка с крохотными пальчиками, напряженно жгутиком вытянут хвостик…

Сонька осторожно приподняла рисунок. Под ним лежало маленькое полотно – совершенно пустое.

– Хотел нарисовать море, – сказал Исаев, – но сегодня не мог приступить к работе. Кстати, я уже извел несколько полотен… Понимаешь, море никогда не бывает пустым, оно полно беспокойства или покоя, движения и света или холода и мрака. Да и пустота неба – это не совсем пустота. Там есть опора крылу, облака плывут в нем, как медузы, и большую часть времени в нем проводят птицы.

Он замолчал и посмотрел на Соньку – поняла ли она его?

Она подняла голову – воздушно-светлы были глаза ее.

– Может быть, ты любишь рисовать? – вдруг спросил он.

– Не-ет, у меня никаких талантов. Вот Филька из первого класса – тот везде рисует… Даже на хлебном фургоне и на молоковозке. Он хочет нарисовать жирафа во всю стену.

– Почему непременно во всю стену?

– Потому, что у жирафа длинная шея. – Сонька почувствовала, что летчик про себя улыбается. – Вот увидите, Филька будет художником.

– А ты кем думаешь стать?

– Я просто хочу найти четвертое измерение.

– Опять это четвертое измерение…

– Ну да. Если бы кто-нибудь знал, как туда попасть.

Летчик задумался на минуту.

– Может быть, я немножко смогу тебе помочь, – сказал он. – Я ведь живу в трехмерном мире. Мои чувства – мое зрение, слух, осязание – приспособлены к высоте. Я привык воспринимать мир не совсем так, как все остальные люди, которым приходится перемещаться лишь в пределах двух измерений. Такова уж особенность моей профессии. Однако даже я не могу сказать, что мне, человеку неба, одинаково близки и понятны все три пространственные координаты – длина, ширина и высота. Хотя иногда я воспринимаю окружающую трехмерность как-то необычно, смотрю на нее так, как мы смотрим на пол – сверху вниз, из третьего измерения, но не в малых масштабах, а охватывая все. Я понимаю, мне недостает интуиции, пространственного воображения, и все же интуитивно я иногда чувствую существование многомерности. Очевидно, человек открывает новое, когда тому приходит час. – Он умолк и с досадой добавил: – Видно, все это я говорю не так, как надо бы… Слишком по-взрослому. У меня, понимаешь, нет детей. Вот и не научился разговаривать с ними…

Соньке стало грустно, что у летчика нет ребятишек, что ему не к кому возвращаться со своего неба.

Они свернули на тихую улицу, сбегавшую в море; справа и слева зеленели молодые сады, среди деревьев медленно вращались тяжелые лопасти ветряков.

Возле одного из домов летчик остановился:

– Ну вот, Соня, мой дом…

Сонька с удивлением оглядела небольшой дом из белого известняка. Вокруг не росло ни травинки, все поражало запустением.

– Ваш дом? – переспросила Сонька и, сняв с плеча ремешок, протянула летчику ящичек. – Ну, я пошла. До свидания.

– До свидания, Соня…

Ее поразила горечь, прозвучавшая в его голосе. Она остановилась.

Странно было видеть этого большого сильного человека таким растерянным.

– Мне не нравится ваш дом, Федор Степанович, – сказала она.

– Он просто заброшен, Соня.

Сонька тронула болтавшуюся на одной петле калитку – раздался унылый тягучий скрип. Прошла через пустой двор. Посреди заброшенного огорода стоял ветряк. Лопасти его, как видно, давно не отзывались на порывы ветра, рабочий механизм покрыла рыжая ржавчина.

– Не крутится, стоит, как немой укор, – сказал летчик.

Сонька обернулась:

– А почему?

– Я все время на аэродроме. Здесь бываю редко, в немногие свободные дни. Да и то не сижу дома, а хожу с этюдником к морю. Вот дом и заброшен.

– Зачем же тогда вам дом? – вырвалось у Соньки.

– Видишь ли… – летчик достал из кармана ключ, открыл дверь. – Видишь ли, моя жена…

Сонька вошла за ним в пустой гулкий дом. На полу, на столе и стульях – на всем лежала серая пыль.

– Это был наш дом, – продолжал летчик, – а теперь в нем скоро поселятся летучие мыши.

– Давно умерла ваша жена, Федор Степанович?

Летчик резко повернулся к ней. Но Сонька не видела этого. Она внимательно осматривала дом, полный любопытных для нее вещей. На диване она увидела большую куклу, бросилась к ней, схватила ее, и мгновенно Сонькины руки стали серыми от пыли. Она принялась чистить куклу, сдувать с нее пыль. На тумбочке под зеркалом нашла расческу и начала расчесывать ее ярко-желтые волосы.

– Давно ваша жена умерла? – снова спросила Сонька.

– Она не умерла, – как бы издалека ответил летчик. – Она уехала. Это ее дом. Вернее, дом ее покойного отца. Десять лет назад я встретил ее, как и тебя, здесь на берегу моря… – Он умолк. Сонька, не оборачиваясь, занималась куклой. Слышно было, как он четкими своими шагами пересек комнату. – Встретил я ее на берегу моря, – повторил он. – Она чистила песком закопченную кастрюлю. Знаешь, как трудно иногда снимается нагар… Она приехала к отцу на каникулы. Она была студентка…

Сонька положила на диван куклу и повернулась к нему. Она ни о чем более не спрашивала, но глаза ее и ее губы были полны острого детского недоумения.

– Ветряк поставил ее отец, – продолжал летчик. – Он славный был старик. Хотел вырастить сад. Но ветряк с самого начала работал плохо. Воды едва хватало…

– Почему уехала ваша жена? – оборвала его Сонька прямым вопросом.

– Понимаешь, Соня, ей хотелось ребенка. Иные люди смиряются с тем, что они бездетны. А она – нет. Я постоянно был на аэродроме. Случалось, по целому месяцу не бывал дома. А приезжая, только и слышал: «Если бы у меня была девочка, я не чувствовала бы себя такой одинокой». Но этот дом не принес ей ничего, кроме одиночества и… страха. Вечного страха за меня. Страха, что я не вернусь домой… Она знала, как опасна моя работа. Однажды, помню, она показала мне на ветряк и сказала: «Это все оттого, что он не крутится». Понимаешь, сущий вздор. Я не придал значения ее словам. Действительно, при чем тут ветряк. Но бывает так, что человек уверен в чем-то совершенно несуразном. Уверен, неизвестно почему. И разуверить его нельзя. Шли годы. И вот однажды, вернувшись с аэродрома, я увидел на столе записку. – Он выдвинул ящик книжного шкафа и подал Соньке сложенную вчетверо бумажку.

Сонька осторожно развернула ее, прочла:

«Федя! Я устала бояться за тебя. У меня нет более мужества оставаться в этом доме. Бегу от своего страха.

Марина».

– Куда же она уехала? – спросила Сонька, возвращая ему листок.

– На север. А дом пустой. Только калитка скрипит на ветру.

– Вы скучаете по Марине?

Их глаза встретились. Это были глаза равных людей, одинаково понимающих боль утраты.

Летчик достал из книжного шкафа акварельный рисунок. На берегу моря стояла одинокая женщина; ветер гнал куда-то в закат, в уходящий день ее волосы, огромные, как костер.

– Уже поздно, Соня. Идем, я провожу тебя, – сказал летчик.

Он запер дверь и сунул ключ под крыльцо.

– Приходи сюда, если захочешь. Ключ всегда будет здесь.

Они шли по берегу темно-синего моря. От дюн тянулись косые резкие тени. Им не было конца. Они пересекали дорогу и устремлялись в пустыню. Солнце еще катилось по краю яркого моря, но уже растворялось в нем, как краска. Горело море, горели облака, и, казалось, даже воздух был синим и красным. Остывающие дюны, точно живые существа, дышали сухим жаром.

Сонька остановилась, глядя в неистовое пекло красок. Не часто на закате царил такой хаос застывших молний.

Летчик взглянул на часы:

– Идем, Соня. Мы и так прозевали последний автобус. Поздно придешь в интернат – оставят без ужина.

– Если бы! Приду – сразу: «Ах, тебе разогревай, ах, тебе персональный ужин». И следят. Попробуй не съесть. Сразу: «Скажу Ивану Антоновичу…»

– Но ведь и родители тоже так, правда? Сонька пожала плечами:

– Не знаю. У меня нет родителей.

Летчик взглянул на нее как-то растерянно, так глядят люди, если ослышались.

– Как нет?

– Очень просто. Нет и все. А почему для всех это так непонятно? Погибли восемь лет назад, шхуна наскочила на старую немецкую мину. Я их слабо помню даже…

– Мы вылетали тогда на поиски. Шхуну разнесло в щепки. В живых не осталось ни одного человека. Значит, там были твои родители…

– А откуда мина? – спросила Сонька.

– Река вынесла, по-видимому. На Волге шли жестокие бои.

Дорога приблизилась к берегу. Летчик остановился у обрыва и снял фуражку. Ветер чуть шевелил его седеющие волосы.

Сюда, наверх, в тишину пустыни, долетал мерный шорох темной воды. Едва различимы в ней были красные и голубые струи, но закат уже смешивал краски, примирял волны и скалы, зной пустыни и свежесть моря.

Беззвучно кануло в пучину солнце, стали обугливаться облака. А воздух был синим и красным.

Наконец стало совсем темно, но дорога еще была отчетливо видна. Справа высились черные скалы, похожие на столбы, а за ними – ночь.

На черном мысе мигал далекий красный маяк.

– И у тебя ни бабушки, ни дедушки?

– Никого. Они погибли в Ленинграде во время войны.

Летчик ни о чем больше не спрашивал. Молча они свернули в сторону от берега, чтобы сократить путь, долго шли рядом по редким пологим грядам песка. Летчик проводил ее до интерната и ушел.

Сонька долго смотрела ему вслед, пока он не скрылся в темноте.

Опустив голову и задумавшись, медленно пошла в столовую.

На другой день Игорь явился с фонарем под глазом, с разбитыми губами…

Анна Петровна вошла, как обычно, одновременно со звонком. В журнале у нее была закладочка, и учительница не листала его туда-сюда, как Вениамин Анатольевич, а сразу открывала в нужном месте.

Уроки Анна Петровна вела по уплотненной программе. Она не выясняла, кого нет в классе, не отыскивала клеточку, где поставить н/б. На столе у нее уже лежала бумажка с рапортом дежурных.

Спрашивала она тоже не так, как другие учителя: урок у нее отвечали сразу несколько человек – один запнется, другой должен немедленно продолжать. И другим педагогам после посещения их уроков Анна Петровна говорила: «Максимум эффективности… много времени уходит впустую».

Спрашивая, Анна Петровна проверяла тетради и одновременно следила, чтобы никто в классе не отвлекался.

Уроки у нее почему-то получались долгие и утомительные.

Сонька непроизвольно начинала думать о чем-нибудь своем – отправлялась мысленно в четвертое измерение, населяла его причудливыми существами, наполняла морским шумом, водорослями, красногривыми львами, бегущими в пустоте. Может быть, бездонный мир воображения и был четвертым измерением…

Мысленно как бы ускользнув из класса, Сонька со стороны наблюдала за учительницей.

«Интересно, – думала она, – как это так получается у Анны Петровны – проверяет тетради, следит за классом и слушает ответ Рыжика, да и не просто слушает, а внимательно – ловит его на вранье, а врет он напропалую. У других учителей он „проскакивает“, а у Анны Петровны – нет».

«Проверяет тетрадки, слушает и следит за классом, – рассуждает про себя Сонька. – Значит, все это можно делать одновременно. А еще можно слушать музыку и рассматривать картинку. Можно одновременно играть в классы и разговаривать. Совсем легко мечтать и считать… А вот читать и одновременно заниматься математикой нельзя. Писать и одновременно разговаривать тоже нельзя, а рисовать и разговаривать можно. Значит, одни дела, действительно, можно делать одновременно, а другие нельзя… Почему бы это?»

– Боткина! – услышала она резкий окрик и вскочила. – О чем ты думаешь? – Анна Петровна отложила красный карандаш.

– Ни о чем, Анна Петровна.

Учительница, тяжело опершись о край стола, встала, подошла к Соньке. Заглянула в ее тетрадь.

– Что такое… – тихо сказала она. – Ну-ка прочитай свое сочинение.

На предыдущем уроке она велела всем написать сочинение из жизни интерната.

– «Утром во дворе я увидела новое дерево с необыкновенными плодами, – начала читать Сонька. – Подошла ближе, смотрю – на ветках растут куриные яйца».

По классу порывом прошел сдержанный шум.

– «До этого я думала, – продолжала Сонька, – что яйца несут куры. Даже сказка есть, в которой говорится: „Жили-были дед и баба. Была у них курочка ряба…“

По классу волной прокатился смех.

– «Снесла курочка яичко…» – продолжала читать Сонька.

Но Анна Петровна оборвала ее:

– Соня, вам было задание не юмористический рассказ написать, а принести сочинение из жизни интерната. У тебя же какая-то нелепая выдумка.

– А вот и не выдумка! – закричали со всех сторон. – Это Кузовков набрал в столовой яичных скорлупок и нанизал их на ветки дерева во дворе.

– Но ведь можно же было взять какой-нибудь другой факт. Вот, например… Кислицына, о чем ты написала?

– Я написала, как наш отряд собирал металлолом, Анна Петровна.

– Очень хорошо! А ты, Колобкова?

– Я… я о поварихе тете Паше… Она такие пирожки печет, Анна Петровна…

Учительница взглянула на часы. Потом обернулась к Соньке:

– Видишь, сколько из-за тебя впустую потеряно времени. Я же говорила вам, о чем надо писать…

После урока Сонька подошла к Игорю:

– Кто тебя побил?

Игорь, не ответив, пошел было от нее прочь, но Сонька схватила его за рукав:

– Игорь, кто тебя?

– Ну, Ушастый. А тебе какое дело?

– За что?

– Да отлепись ты от меня! – Игорь рванулся прочь и, не оглядываясь, пошел по коридору.

«Видно, Ушастый чего-то хотел от Игоря да ничего не добился», – подумала Сонька. И ей стало весело от этой мысли. Теперь, когда у Игоря такой фонарь, а глаза горят, словно у кошки, самое время рассказать ему про заброшенный дом Исаева, не сразу, конечно…

Сонька догнала Игоря в коридоре и схватила за рукав…

– Слушай, – зашептала она. – Только никому… Понял?..

В воскресенье чуть свет они отправились в порт.

Солнце, еще не жаркое, окутанное голубым утренним дымом, медленно всходило над горизонтом. Они шли без дороги пустынным берегом. Восходящие потоки выбрасывали в высоту чаек. И птицы, не взмахивая крыльями, вновь скользили вниз, к воде, поводя клювами.

Сонька внезапно остановилась, прислушалась.

– Ты что? – беспокойно спросил Игорь и тоже навострил ухо.

– Море. Дышит, как человек. Даже страшно. Послушай.

– Да ну тебя.

– Знаешь, я вечером сидела на берегу. Вода в море была зеленая-зеленая. А от солнца по воде легла дорога прямо на край света. Если иметь специальную обувь, можно дойти до какой-нибудь страны.

– Не может быть такой обуви.

– Да хочешь, я даже так немножко пройду.

– Ты врешь.

– Нет, если очень сильно захотеть, можно и пройти.

– Вообще-то зачем ходить по воде? Есть корабли… Лучше плыть куда-нибудь.

– Ну, как ты не понимаешь… Все дело в том, чтобы сильно-сильно захотеть. Тогда получится все, я знаю. Мы просто ничего очень сильно не хотим. Как же оно будет выходить?

Игорь удивленно посмотрел на нее и ничего не сказал.

Они пришли к дому Исаева. Сонька достала из-под крыльца ключ, открыла дверь.

– Ух ты… – Игорь изумленно озирался. По дому он ходил почему-то на цыпочках, говорил тихо, до вещей едва дотрагивался.

И Сонька поняла: обычный дом был Игорю непривычен. Он ведь знал, в сущности, лишь интернат да улицу.

– Чей это дом? – спросил он наконец.

– Мой.

Игорь покосился на Соньку.

– Точно мой. Ты же видишь, тут никто не живет. Игорь провел пальцем по столу. Остался ясный след на полированном дереве.

– Вижу.

– Ну вот… А теперь за работу.

В одной из комнат Сонька нашла старый железный ящик с инструментом – отвертками, гаечными ключами, дрелью с набором сверл. Они выволокли его во двор. Затем, пятясь, потащили ящик к ветряку.

Устройство ветряка было обычным: ветер вращал лопасти, усилие передавалось на коленвал и тот в свою очередь, вращаясь, поднимал и опускал поршень, тянувший из колодца воду. У всех кругом были такие ветряки, и все они работали безотказно. Только этот неподвижно высился посреди засохшего огорода.

Притащив банку с машинным маслом, Сонька велела Игорю подержать лестницу, а сама полезла наверх. Игорь, ухватившись за одну из лопастей ветряка, с трудом сдвинул ее с места и стал медленно поворачивать. А Сонька прислушивалась к звукам: то стонущим, то лающим, то похожим на старческие вздохи. Ветряк упорно не хотел вращаться.

Сонька вытерла рукавом испачканное ржавчиной и машинным маслом лицо, спустилась вниз.

– Кто его знает, что с ним такое? Может, заржавел цилиндр или кольца поломаны…

Игорь, не слушая ее, смотрел на огромные лопасти ветряка.

– Вот если бы на ветряке можно было пуститься в путешествие! – с восторгом сказал он. – Слушай, Сонька… – пришедшая мысль ошеломила Игоря. – А что, если на кораблях ставить ветряки вместо парусов, чтобы они крутили электромоторы… Понимаешь…

Сонька усталым движением руки отвела со лба волосы, выпрямилась и потерла рукою поясницу.

– Понимаю… А на огородах ставить паруса вместо ветряков? Не зря у тебя двойка по физике.

Игорь надулся было, но не надолго. Какая-то, тоже, видно, бредовая, мысль отвлекла его от проекта постройки корабля с огородными ветряками.

– Ну-ка, покрути еще, я послушаю подшипники, – попросила Сонька.

Игорь снова принялся вращать лопасти, а Сонька, забравшись наверх, припала ухом к подшипнику и сразу услышала глухой шум и скрежет.

– Все ясно, – крикнула она, – полетел подшипник. Помоги-ка мне его снять.

Они возились до позднего вечера. Игорь сбил в кровь пальцы, но делал вид, что даже не замечает этого.

Уже в глубоких сумерках они вернулись в интернат. Сонька привезла в замасленной тряпке снятый подшипник.

Когда она появилась в комнате, девочки сначала испуганно зашумели, а потом стали смеяться – сначала тихо, а затем все громче и смелее.

– Где это ты была, Сонька? – спросила Марина. – Огород носом пахала? Твое платье теперь никто не отстирает. Беги скорее в душевую, пока не увидели.

Оля растерянно моргает, а Ира, как всегда, молчит, лишь улыбается тихо и смущенно.

Нескладная долговязая Оля занята выращиванием роз. Она собирает семена, выращивает подвои, окулирует, заготавливает черенки, весь подоконник вечно заставлен горшками, где в песке под стеклянными пол-литровыми банками черенки укореняются. И это еще ладно бы… Но Оля разговаривает с цветами, когда ее никто не слышит. Однако забывается и в такие минуты ничего не замечает вокруг. Мальчишки в саду подкрадываются к ней, и, прячась за ее спиной, подслушивают, давясь от смеха, а потом передразнивают ее.

За свои розы Оля уже получила премию на областной выставке цветоводов.

Ира – молчунья. Но молчание ее разговорчивее разговора. С ней говоришь, а она отвечает то легкой, едва уловимой улыбкой, то быстрой и острой, то медленной и мягкой. Сонька любит ее выразительные с острыми уголками губы, такие отзывчивые на все, такие неожиданные в каждой их черточке, любит Ирины ясные, с фарфорово-белыми белками глаза.

– Девчонки, дайте мыло скорее… – Сонька свое мыло кладет каждый раз на другое место и никогда не может его найти.

Схватив мыло и полотенце, Сонька помчалась в душевую.

Утром она пришла к преподавателю учебных мастерских, показала ему подшипник.

– Такого у меня нет, – сказал он Соньке. – Такой можно достать только на судоремонтном.