Четыре жизни. 2. Доцент

Учебная работа

14 августа 1968 г., в день приезда в Тюмень зачислен на должность доцента кафедры химии и технологии нефти и газа тюменского индустриального института. Получили ключи от квартиры, неожиданно выяснилось, от двухкомнатной (обещание трёхкомнатной квартиры выполнено через восемь лет).

Квартирный вопрос — первая неприятность, но не последняя (а как внешне доброжелательно принимали в ректорате полтора месяца назад). Вернуться в Барнаул гордыня не позволила.

Вторая неожиданность — не принимают на работу Нину. Бумага на официальном бланке за подписью ректора оказалась клочком «на память». Мы попали в ножницы между завкафедрой химии и технологии нефти и газа и «хозяином» химико-технологического факультета доцентом Р.З.Магарилом, который принимал меня для ведения курса «современные физико-химические методы исследования» и только появившимся из Томска завкафедрой физической химии профессором М.С.Захаровым, категорически отказывавшимся брать «посланца Магарила». Декан факультета — Подборнов Николай Владимирович — фигура номинальная, человек слабый духом, поставлен Магарилом. Позиция Захарова чисто эмоциональная. Нина по диплому физикохимик, к тому же специализировалась в области электрохимии, а Захаров — электрохимик, но новый профессор желает показать твёрдость своего «я». Ходил к Захарову выяснять отношения, Матвей Сафонович стоял на своём: «Магарилу нужен доцент, пусть берёт и ассистента!» Ректорат удовлетворил амбиции факультетских бонз, Нина принята ассистентом кафедры общей химии.

Спустя полгода знающие люди открыли глаза, что бумага о прохождении по конкурсу на должность доцента является «Филькиной грамотой». На этой почве начались манёвры Магарила за спиной, разговоры об испытательном сроке. Пришлось резко поговорить в ректорате, проявить твёрдость и, получив вверху поддержку, пройти с нуля необходимые этапы получения звания доцента (сначала открытый конкурс на должность, через год представление к учёному званию). Утверждён в учёном звании доцента по кафедре «химия и технология нефти и газа» в Москве только 17.05.71 г. Почти три года моральной нервотрёпки.

Первый учебный год в Тюмени раскрыл наивные глаза на психологическую важность верности слову первого руководителя, позволил ощутить, как повезло с ректором в аспирантские годы. Ректор алтайского политехнического института Радченко и ректор тюменского индустриального института Косухин — противоположности. Оба деловые, решали вопрос становления молодого института, пытались обеспечить научными кадрами, но подход разный. Косухин многим многое обещал, но выполнял выборочно. И не чувствовал при этом никаких неудобств. Кстати, Косухин любил публично рассказывать про партизанские годы в Крыму. Я уже упоминал («Жизнь первая. Школьник»), что с колымских лет в шкафу стоит подаренная «за отличную учёбу и примерное поведение», изрядно потрёпанная книга воспоминаний И.Козлова «В Крымском подполье». Просмотрел и увидел резко отрицательный отзыв о деятельности Косухина (кличка «Костя»). Удивительное чутьё секретаря подпольного обкома Козлова выявило и показало черты характера Косухина, не исчезнувшие и через 25 лет.

В Тюмени впервые серьёзно окунулся в учебную работу. Разработал новый для себя (и института!) курс: «Современные физико-химические методы исследования» (СФХМИ), лекционный курс и с нуля поставил лабораторный практикум. Пришлось нелегко, так как о большинстве имевшихся в наличии приборов (хроматографы, спектрофотометры, диэлькометры, современные рефрактометры) я только слышал (в Барнауле о них мечтали). Дополнительно осложнила работу чрезвычайно морозная зима (по-моему, ничего подобного со времён Колымы я не ощущал). Практически не функционировала стеклодувная мастерская. Баллоны с пропанобутановой смесью (власти России до сих пор предпочитают добываемый природный газ — метан, не сжижающийся при сибирских морозах, отправлять в Европу) находились на улице, при низкой температуре давление газа резко падало, горелки не работали, а для диэлькометров нужны было впаивать платиновые электроды в специальные стеклянные ячейки.

На лекции я ходил одетым в несколько рубах и свитеров (не в пальто!), пар шёл изо рта, руки синие, а студенты в зимней одежде и варежках. В моей жизни такого семестра (осень 1968 г.) не было. Работа шла в экстремальном режиме, начал читать первую лекцию (40 часов + 64 часа лаборатории химикам 4-го курса), когда курс не был готов и на половину, программ не было, составил позже по фактическому материалу.

Суровая зима сделала невыносимой работу сотрудников института, каждый грелся, как мог. Впервые близко столкнулся со смертью, связанной с исполнением служебных обязанностей. Лаборант нашей кафедры, греясь около открытой муфельной печи, выронила колбу с вспыхнувшим нефтепродуктом. Загорелся халат, девушка растерялась. Вместо того чтобы сбросить халат, начала кричать и бегать по кафедре, пока её не сбили с ног. Типичная трагедия недостаточно профессиональных химиков, в критический момент человек забывает, чему его учили на «технике безопасности». К сожалению, меня рядом в этот момент не было, пара подобных случаев, к счастью без тяжёлых последствий, в личной практике описана выше («Жизнь первая. Аспирант»). Обгорело 40 % поверхности тела. Принято считать, с такими ожогами советская медицина умела «вытаскивать» больных, но через неделю 20-летняя девушка, не имевшая в Тюмени родственников, умерла. Трагедия сопровождалась очень некрасивыми вещами: в больнице пострадавшую заставили задним числом подписывать инструктажи по технике безопасности; заставили написать объяснение, в котором всю вину брала на себя; подделывались подписи в соответствующих кафедральных и факультетских журналах. Хоронили её в лютый мороз, никаких поминок, пришлось час отогреваться дома в горячей ванне.

Именно страшная судьба 20-летней лаборантки, её трактовка заведующим кафедрой с явным стремлением уйти от минимальной ответственности за смерть малоопытного сотрудника стала началом внутреннего противостояния между мной и Магарилом, продолжавшегося все 9 лет работы в тюменском индустриальном институте. Тогда, в ноябре-декабре 1968 г. я и представить не мог, что конфликт с Магарилом зайдёт гораздо дальше, чем в Барнауле с Андреем Троновым и превратится в шоу для сотрудников факультета, в некоторых случаях всего института, и головную боль ректората.

Курс СФХМИ мне дорог, когда через пару лет Магарил захотел от меня избавиться, он просто передал СФХМИ на кафедру технологии основного органического и нефтехимического синтеза (ТООС). Я — следом. Но предшествовали этому процессу манёвры в течение двух-трёх лет «в целях совершенствования учебного плана»: сокращение лекционных часов, замена экзамена на дифференцированный зачёт, затем на простой зачёт, прекращение выделения дипломников (якобы моя тематика не соответствует специальности выпускника), наконец, перевод курса на другую кафедру. Но и на этом Магарил не успокоился и перебросил курс СФХМИ на кафедру общей химии (все, кто учился в институтах, понимают разницу между общими кафедрами и профилирующими). Вот туда я уже не пошёл, достаточно, что там вынужденно ещё в сентябре 1968 г. оказалась Нина, остался на кафедре ТООС читать лекции и вести занятия по органической химии.

Не открою Америки, чтение лекции — тяжёлый труд. Первоначальная подготовка курса требует раз в 10 больше времени, чем сама лекция, на второй год это соотношение 2:1, на третий год и дальше 1:1. Не знаю, кто как, но перед лекцией я волновался всегда, а после лекции некоторое время сидел без движения. 2 лекции подряд — истязание преподавателя. К сожалению, у составителей расписания не принято считаться с преподавателями: на первом месте возможности аудиторного фонда, на втором — загрузка студентов. Несколько слов о методике чтения лекций.

Всегда сознательно читал лекции по подробному и тщательно литературно обработанному конспекту, это способствует лучшему усвоению материала студентами, меньше лекторских ошибок. Личные наблюдения убеждают, читающие лекцию без конспекта пытаются демонстрировать якобы безупречное знание излагаемого материала, вместе с тем под влиянием эмоций непроизвольно допускают перескакивание с темы на тему, студентам трудно записывать. Студенты на лекциях зачастую лучше воспринимают лектора без «бумажек», однако подобный метод идеален в случаях, когда по окончании лекции студент получает добротный печатный конспект лекции (в те времена — привилегия богатых центральных ВУЗов), реальная оценка выставляется лектору при подготовке и сдаче самого экзамена (лекционного зачёта).

26.01.1974 г. Тюмень. Зачёт по современным физико-химическим методам исследования.

В ТИИ разработал ещё один, неизвестный в институте лекционный курс «Введение в специальность. Основы методики научных исследований» для студентов-химиков 1-го курса. Курс небольшой (18 часов), но и литературы никакой, как и программы. Всё сочинял сам. И читал с большим удовольствием. В 1-м семестре у большинства студентов глаза ещё горят, не то, что в 7-м семестре, когда они с первой лекции чувствуют трудность освоения СФХМИ и в то же время принципиальную полезность излагаемого материала. Приятно видеть интерес первокурсников к тому, что им рассказываешь. Начинал первую лекцию следующей фразой: «Были ли Вы на старом кладбище (в районе улицы Мельникайте, недалеко от института и общежитий)? Рекомендую сходить. Там есть памятник: здесь в 1893 г. похоронен такой-то, такой-то — инженер. Желаю Вам в будущем такую надпись на памятнике. Слишком многие сейчас называют себя инженерами, сам термин девальвирован (инженер по труду, инженер по информации, инженер по соцсоревнованию…), но мало Инженеров». Впрочем, спустя 35 лет, в начале 21-го века термин «инженер» звучит в российских СМИ редко, гораздо чаще мы слышим о менеджерах. Подмена понятий, соответственно изменение престижности профессий, ещё больно отрыгнётся России.

В ТИИ пришлось читать разные варианты лекций по органической химии. Поясню. В институте существует дневная, вечерняя, заочная формы обучения, причём многие курсы читают как специальностям химического профиля, так и непрофильным. При одинаковом названии подобные курсы отличаются как количеством часов, так и доступностью для понимания. Распределение нагрузки на будущий учебный год будоражит кафедру пару весенних месяцев (скандалы, ссоры, обиды…). Уважаемые заведующим кафедрой лекторы получают лекции и занятия для профильной специальности, что считается престижным. Мне приходилось обслуживать все категории студентов. Удручающее впечатление оставляли лекции вечерникам: ты видишь, что они устали после работы и не в состоянии воспринимать органическую химию, не говоря уж о СФХМИ. На мой взгляд, студенты вечерней и заочной форм обучения (большинство и учится только ради диплома!) технических и естественнонаучных специальностей на 99 % уступают дневникам (о гуманитариях не говорю, не знаю). Я встретил одного вечерника-пятикурсника, действительно понимавшего, что он изучает (оказалось, по семейным обстоятельствам 3 года назад перевелся с дневного отделения). Считал и считаю, в 70-е и последующие годы (в отличие от послевоенных лет) вечернее и заочное образование в химии, где важнейшая составная часть — обширный лабораторный практикум, является профанацией высшего образования. В Тюмени заочники превратились в кормушку для преподавателей в прямом и переносном смысле. Напомню, это был период бума геологоразведки, обустройства нефтяных и газовых промыслов на севере Тюменской области.

Массовое распространение заочного образования порочно в принципе, хотя и сопровождается рассуждениями из сферы благоглупости, дескать, даёт возможность учиться жителям медвежьих углов (легко опровергается просмотром списков студентов). Действительно лет двадцать после войны широкое распространение вечернего школьного и вечерне-заочного институтского образования было оправдано объективной реальностью, необходимостью кормить семью, в первую очередь. Прошло ещё полвека, о вечерних школах напоминают прекрасные советские фильмы типа «Весна на Заречной улице», а вот высшее заочно-вечернее платное образование в наш рыночный век расцветает и расширяется. Цель — продажа дипломов. Стало модным подчёркивать, тот-то имеет 2-3-4 высших образования. Характерно крупное объявление в центре Томска (08.01.2007 г.) «Диплом юриста за 10 месяцев». Умный город! Институты простейшим путём (сюда же можно добавить платное дневное образование) решают проблему масла на бутерброд преподавателя, но что получает общество? Иллюзию всеобщей образованности!

В советские времена существовала практика назначения «политически правильных» хозяйственных руководителей. Далеко не всегда проверенные партийным руководством кадры имели образование, соответствующее занимаемой должности. Условием назначения являлось партийное задание и личное обязательство повышать образовательный уровень. С другой стороны, в любой более или менее солидной организации появлялось всё больше работников с высшим образованием, руководитель начинал чувствовать себя недостаточно комфортно. Ликвидация безграмотности под ленинским лозунгом «учиться, учиться и учиться» понималась однозначно: необходим диплом о высшем образовании. Любым способом. Самый надёжный легальный путь — заочное образование.

В начале 70-х на заочном отделении тюменского индустриального института появилась масса руководителей среднего звена из северных районов Тюменской области. Ведомства Муравленко (Главтюменьнефтегаз), Эрвье (Главтюменьгеология) занялись подготовкой руководящих кадров, непосредственно обеспечивающих поиск и разработку нефтяных и газовых месторождений. Появлялись на сессию мужики из Нижневартовска, Сургута, Нефтеюганска, Уренгоя, Надыма с карманами, набитыми деньгами. Учёба для проформы, главное — положительные оценки. Неоднократно в ТИИ выступал самый известный нефтяник Тюмени, впоследствии замминистра, Фарман Салманов, помню, как убеждал студентов лучше учиться и предпочитать книжку сберкнижке. Но нефтяники-заочники чувствовали себя в Тюмени после северных болот как на курорте, проводя основное время в ресторанах, зачастую с приглашением «нужных» людей из института, т. е. тех, кто способен организовать плавное, без неудов, прохождение сессии. Многие преподаватели, даже без взяток и подарков, делали поблажки нефтяникам-заочникам: они творили великие дела, один Самотлор чего стоит. К сожалению (или к счастью?), времена энтузиастов, работавших не за деньги, а за идею и славу, таких как Салманов, начали уходить в прошлое. Не случайно, заочники 70-х стали основой нефтегазовой элиты в рыночной России. Они влиятельны, с большими деньгами, нередко мелькают на телевизионном экране, однако реальное управление нефтяной и газовой отраслями промышленности оказалось в руках молодых, более образованных менеджеров.

Распространённым феноменом является связь заочника с преподавательницей. Налицо взаимовыгодный альянс: ты мне, я тебе. Страдает общество, государство, получая дипломированного специалиста, не обременённого требуемым набором знаний, и это не громкие слова, а суть проблемы. Пара примеров 100 %-ной достоверности. ТИИ, 70-е. Ассистент кафедры общей химии, крупная незамужняя женщина чуть старше 40, на первой же консультации очередной сессии «кладёт глаз» на физически крепкого и финансово состоятельного заочника. Дальше — дело техники, он 3–4 недели отрабатывает в постели, но не имеет никаких проблем с экзаменами и зачётами, не только по химии. И так не один год, причём заочники регулярно меняются. В моём присутствии она гордилась, что сейчас имеет 17-го любовника, хорошо бы до 20 довести. Думаю, рубеж был превзойдён ещё до моего уезда из Тюмени. Другой пример с той же кафедры. 30-летняя преподавательница выбрала красивого молодого первокурсника дневного отделения, умудрилась женить его на себе, перевести на заочное отделение, выучить, родить…. Вроде бы внешне нормальная семья с некоторым возрастным дисбалансом, вскоре после окончания института брак распался, дипломированный строитель выскочил из клетки.

В конце моей вузовской карьеры, в весеннюю сессию одна из заочниц поставила на стол экзаменатора большую тарелку с крупной земляникой (дорогая, не сезон). Картинка почти как в нынешнем «Поле чудес» на ТВ, только не Якубович перед студентами. Не знал как повести себя с взяткой (подарком?), чтобы не быть смешным в глазах десятка присутствующих заочников (чёрт его знает, может они сбрасывались, как покупают цветы на стол экзаменатора) и не обидеть. В конечном итоге, после экзамена на кафедре землянику мигом коллективно сожрали.

Кроме лекций любил лабораторные занятия продолжительностью 4–6 часов. Появляются возможности для близкого контакта со студентами (на лекции человек 100, а здесь 12–13 человек). Нередко занятия вёл без лаборанта. Помимо непосредственного выполнения работ много индивидуальных бесед на разные темы: от политики до искусства. Помню, как для разрядки читал студентам вслух отрывки из фактически запрещённых произведений Фазиля Искандера («Начало», «Созвездие Козлотура»). Книга издана небольшим тиражом периферийным издательством, в моём сознании Фазиль Искандер — лучший юморист СССР. Любопытно, когда я поделился своим мнением с абхазским поэтом Терентием Чания (муж моей троюродной сестры Гедвиги), понимания не встретил.

Несколько слов о приёме экзаменов и зачётов. Всегда считал, бесполезно следить, чтобы студент не списывал, только собственную нервную систему расшатаешь. Посмотрю исписанные листки и, если всё правильно, начинаю задавать вопросы вразброс по всему курсу. Неподготовленный студент сразу «плывёт». С точки зрения факультетских методистов (бабушки, всю жизнь проработавшие с первокурсниками и заочниками) это неправильный подход к экзаменам, вопросы надо задавать по теме билета. Я оставался при своём мнении, хотя экзаменационные билеты вынуждено подготовил (до этого задавал вопросы без билетов). Однажды принимал зачёт у ленинского стипендиата (не имел ни одной четвёрки за 7 семестров). Задав два дополнительных вопросов по СФХМИ, выгнал самоуверенного студента. Через пару минут появились делегаты от группы с просьбой перенести зачёт на 3–4 дня, чтобы лучше подготовиться. Эффект потрясающий: группа сдала хорошо, а «умник» подтвердил заслуженную репутацию круглого отличника.

Несколько слов о специфичности режима работы в ВУЗе. Занятия преподавателя могут начинаться в 8 утра и в этот же день пара для вечерников в 20.30. Ясно, человек не может постоянно находиться в институте 14 часов, поэтому преподаватель как-то отлаживает свой режим, чтобы 36 часов в неделю в институте быть. Но доля преподавателей среди сотрудников института 20–30 %, причём количество действительно занятых в конкретное время в учебном процессе существенно меньше. Свободный график работы хотят иметь и те, кто непосредственно не занят обучением студентов. Много раз приходилось видеть, как ректорат пытался навести порядок: стоят кадровики и переписывают тех, кто появляется после 9 утра. К 11 часам отдел кадров начинает «обработку результатов» и тот, кто пришёл на работу после обеда или вообще не пришёл, в обзорную сводку и строгий приказ не попадает. Месяца через 3 процедура повторяется. Реальная эффективность подобных проверок близка к нулю. Ко мне никогда претензий в плане работы не было, так как находился в институте значительно больше положенных часов. Если не было утренних занятий, то до обеда занимался дома написанием статей, обработкой экспериментальных данных, подготовкой к лекциям (вообще утро для меня, типичного жаворонка, наиболее плодотворно). Сравнительно свободный преподавательский график работы позволял нам с Ниной обходиться без больничных листов, когда дети болели, а они в дошкольном возрасте болели постоянно. Удавалось выкроить время для регулярной бани, спортивных занятий и даже походов в кино в дневное время. Подобное невозможно представить при работе на промышленном предприятии.

Один из нелюбимых преподавателями, исключая закоренелых взяточников, разделов учебной работы — участие в работе приёмной комиссии. Лето, жара, большинство сотрудников института в отпусках. Ранее в Барнауле я уже имел опыт набора студентов, знаком с махинациями при зачислении первокурсников, но всё это «семечки» по сравнению с Тюменью. Произносятся правильные высокопарные слова, а у каждого экзаменатора список фамилий, которым надо поставить повышенные оценки. Физики, химики, математики, литераторы действовали по принципу: ты мне, я тебе. Естественно, и я крутился в этой карусели, устраивал в институт своих родственников и родственников знакомых, но никогда денег не брал.

Лето 1971 г. отработал ответственным секретарём факультетской приёмной комиссии, индивидуально знакомился с каждым из 150 поступивших, позже вёл у них две учебные дисциплины, следил за успехами курса до самого выпуска в 1976 г. Неожиданно ребята «забыли» пригласить на выпускной вечер. Вроде бы, случайно. Может быть, но обидно! Впрочем, общая фотография сохранилась, да и подготовленный стихотворный тост с десятками фамилий.

Запомнилась агитационная поездка в Тобольск, где начиналось строительство нефтехимического комбината, призывал выпускников старинной школы (до революции — гимназия) поступать в ТИИ. Провёл химическую олимпиаду, победителям вручил персональные приглашения с гарантией «отлично» на экзамене по химии. Прошло всё здорово, но немедленно «возбудились» представители местного пединститута (мы что-нибудь такое тоже придумаем). Точно не помню, но 3–4 тоболяка поступили на химико-технологический факультет ТИИ.

Дискомфорт во взаимоотношениях с Магарилом частично компенсировался появлением на факультете новых специалистов. С одним из них мы крепко подружились. Неупокоев Геннадий Иванович. Гена, практически мой ровесник, выглядел гораздо солидней, сказалась производственная школа, пришёл в институт с должности начальника крупнотоннажного химического цеха в Салавате после защиты диссертации. Поступил в ТИИ на должность доцента в 1970 г. и буквально сразу избран деканом ХТФ (Магарил жестоко обманулся, рассчитывая управлять факультетом, как и раньше, в роли серого кардинала).

Мы совершенно разные по складу характера и даже сейчас непонятно, почему сблизились (научные интересы «близко не стояли»). Скорей всего, на «антимагарильской» платформе. Гена постоянно подчёркивал еврейское происхождение Магарила, указывая на характерные признаки в его внешности, но я эту тему принципиально в разговорах не поддерживал. Кстати, я даже не мог понять, откуда он нахватался такой дури, как определение национальности по форме ушей, но в споры не вступал. Я проработал в ТИИ 9 лет, Гена только 2, однако контакты с ним оставили большой след в душе и, в значительной мере, определили продолжение моей трудовой деятельности.

Как-то сразу Гена стал нашим семейным другом. Сколько коньяка мы с ним вдвоём выпили за разговорами о жизни! А жёны отдельно болтали о чём-то своём. В 1972 г. Гену вызвали на работу в Москву. Руководитель Салаватского нефтехимического комбината Л.И.Осипенко назначен 1-м заместителем министра химической промышленности и начал обновлять кадры общепринятым способом — тащить с периферии лично знакомых специалистов (иначе московские чиновники съедят любого начальника). Живописная картинка: ректор ТИИ Косухин удивлённо крутит в руках красную правительственную телеграмму с требованием откомандировать Неупокоева в минхимпром.

Гена быстро стал начальником отдела управления науки минхипрома, получил отличную квартиру в прекрасном зелёном районе близ станции электрички «Лосиноостровская», купил дачу в 20 минутах от квартиры на электричке по Ярославскому направлению, перевёз родителей. В Москве я останавливался только у него, сначала в общежитии, затем в зимней квартире и на даче. Невозможно забыть, как через полгода московской жизни утром Надя Неупокоева (жена) спрашивает: «Эрвин! Тебе сколько сосисок сварить, одну или полторы?». И это коренные сибиряки. Столичная жизнь быстро ломает психику, хлебосольство остаётся в прежней жизни. С тех пор я появлялся у них только с полной «авоськой» продуктов.

Гена умер 18.11.1974 г. от рака в 34-летнем возрасте. Потрясение не передать. Примерно, месяц назад я был в Москве, мы обсуждали с Геной его предстоящую командировку в Японию. Кидаюсь в ночь на самолёт, похороны в Подмосковье, поминки (говорят, блестяще выступил), на такси в аэропорт, ночь обратно. Успел даже на занятия, начинавшиеся в 8 утра. Несколько суток перевозбуждения, ни минуты сна. Безвременный уход Гены привёл к жестоким конфликтам в его семье (жена Надя, Генины родители и брат) по поводу московской квартиры и подмосковной дачи. Кого сейчас удивишь подобными коллизиями? Но тогда мне это показалось дикостью. На родном факультете поразила человеческая чёрствость, никто не откликнулся на призыв скинуться на памятник бывшему декану.

Николай Константинович Иванов, доцент, чуть постарше меня, я всегда относился к нему почтительно (Колей не называл). Иванов — человек, спасая которого (на конкурсной комиссии факультета не допустил его увольнения) я углубил затяжной конфликт с «хозяином» факультета. Позже Николай Константинович стал заведующим кафедрой тюменского университета, приложил много усилий, чтобы я перешёл из индустриального института в университет на аналогичную должность. Если память не изменяет, мы ни разу вместе не пили, но остались от Иванова только положительные эмоции, несмотря на его максимализм правдоискателя. Помню недовольство Николая Константиновича по поводу отправки денег, выплаченных мне по решению комиссии по трудовым спорам Магарилом из своего кармана, в Фонд мира.

Лето и осень 1973 г выявили много проблем в семейной жизни («Житейские страсти»), что, конечно, сказалось и на личной производительности труда. Особенно в сфере подготовки к занятиям. Каждый учебный год начинался с запуска хроматографов, спектрофотометров и других приборов. В учебном процессе это тонкое оборудование работает на износ (гигантская разница между отношением аспирантов и дипломников и текущего потока студентов). Первые записи в дневнике (начал вести 14.10.73 г., дошёл до такого состояния, что посоветоваться не с кем) пестрят заботой о необходимости отлаживать хроматографы. На работе постоянно раздражительный, на что обращают внимание не только Магарил (что понятно, чуть публично его на три буквы не послал), но и Щипанов (зав. кафедрой ТООС).

Поговорил со Щипановым (мужик неплохой, но не тот, что станет за своего сотрудника стеной). Объяснил: любая отрицательная эмоция заводит меня с полуоборота; сильно устаю, проводя занятия по СФХМИ совершенно один без помощи лаборанта; никогда не думал, что у меня могут так ослабнуть нервы. Щипанов вроде бы меня понял и отстал, хотя и не дал требуемого по штатному расписанию лаборанта.

Неожиданно возникли неприятности ещё с одной стороны. 21.11.73 г. на лекцию по СФХМИ без предварительного уведомления с 8 утра посетила методическая комиссия во главе с факультетской «бабушкой» Ореховой, давно переступившей пенсионный возраст, с кафедры общей химии. После лекции доброжелательно поговорили, особых замечаний не было (надо поменьше ходить во время лекции, желательно иметь плакаты со спектрами, расспрашивали о работе лаборатории). Сказали, что претензий к качеству материала нет, скорость чтения лекции нормальная. Желательно больше эмоциональности. Через 10 дней на учёном совете факультета Орехова докладывает о работе методической комиссии и неожиданно заявляет (меня на совете не было), Полле безразлично, доходит что-то до студентов или нет (не видно желания научить студентов). Чушь какая, можно просто посмеяться, не за что больше укусить, но в этот момент не до смеха, Магарил обкладывает со всех сторон.

В институте все ждали больших перемен, вместо Косухина ректором стал Копылов, бывший проректор по науке, неплохо меня знавший. Магарил попытался стать проректором по учебной работе, но не был в Москве утверждён.

Кто-то начал распространять слухи, что Полле уходит в университет. Один из деятелей, близкий к ректорату, говорил, что слышал об этом из разговора на высшем уровне. Кому это выгодно? Нутром почувствовал, это дело рук Магарила. По-видимому, в связи со сменой руководства, когда решались кадровые вопросы, квартирные и т. д., всплыла моя фамилия.

29 ноября 1973 г. был на приёме у нового ректора Копылова. Узнал насчёт квартиры, улучшения условий для завершения докторской диссертации. Насчёт квартиры не получил никаких обещаний. Порекомендовал обратиться в совет факультета для утверждения плана завершения докторской диссертации, а потом, дескать, мы ещё встретимся. Вышел от него со сквернейшим настроением.

Это не первый поход к ректору насчёт квартиры. Предыдущий состоялся примерно год назад. После обмана в августе 1968 г. ректор Косухин на демонстрации 07.11.1972 г. подошёл ко мне и пригласил зайти после праздника по поводу трёхкомнатной квартиры. Во время аудиенции допустил тактический промах. Косухин спросил, не собираюсь ли я переходить в университет. Вместо отрицательного ответа, я начал рассуждать о зависимости решения от условий работы и о том, что в университете тоже предлагают большую квартиру. Косухин отрезал, нельзя сидеть на двух стульях. И всё, квартира попала другому специалисту. Искренность повредила, очередной жизненный урок.

С уездом из Тюмени Неупокоева, деканом факультета стал Магарил, я понял, уходить придётся. Куда? Когда? Масса верёвок: семья, квартира, доступ к научному оборудованию, проблемы с диссертациями Нины и аспирантки Нагарёвой, перспективы личного роста…. Варианты появлялись, исчезали («Профессиональный тупик»). В данной главе я покажу только попытку перейти на заведование кафедрой в Тюменском университете.

Уважаемый читатель! Я напоминал птичку, безуспешно пытавшуюся вырваться из клетки. Привожу дневниковые записи того периода без купюр, это будет короче последовательного объяснения, в то же время важно для понимания, почему всё-таки пришлось бросить ВУЗ.

30.03.75 г....Началась новая попытка перехода в университет. Приглашают на заведование кафедрой неорганической химии. Предварительные переговоры с деканом и Ивановым [завкафедрой физической химии университета, в главе «Общественная работа» описано, с каким трудом проходил в 1970 г. его конкурс на должность доцента ТИИ] состоялись в первых числах января. Я поставил 2 условия: передача курса аналитической химии на кафедру и более крупная квартира. Декан обсудил ситуацию с ректором Александровым и 12 января 1975 г. появилось объявление в «Тюменской правде» о конкурсе в течение двух месяцев. Подал заявление ректору ТИИ о выдаче характеристики, а сам напросился на приём к Александрову. 14 января разговаривал с Александровым в присутствии декана Соловьёва минут 45. Александров пел мне дифирамбы и заявил, что передача аналитики — дело более простое, чем квартирный вопрос. Впечатление от разговора — неприятное.

В ТИИ события развивались так. Ректор, получив заявление, созвал Захарова [проректор по учебной работе], Чемакина [секретарь парткома] и ещё кого-то и начали решать, как задержать меня в институте. Партийной дисциплиной — беспартийный, квартирой — жена остаётся, работой — на повышение идёт и т. д.

15 января вызывают. Захожу в приёмную, направляют сначала к Захарову. Захаров спрашивает, связан ли переход с квартирой. Если из-за квартиры, то, дескать, получишь, но теперь я решил бить в одну точку, только работа. Выхожу в приёмную и жду, пока освободится Копылов. Подсаживается секретарь парткома Чемакин и начинает петь мне дифирамбы. Разговаривали минут 40. Затем зашёл к Копылову и — 30 минут разговаривал с ними двумя: Копыловым и Чемакиным.

Первый вопрос: связан ли уход с Магарилом? Я продолжаю линию: университет — моя «хрустальная мечта». Вопрос: это же Вам не по специальности? Пришлось объяснять про СФХМИ и передачу аналитики. Чемакин: «А почему у нас в ТИИ Вы не возьмёте кафедру общей и аналитической химии?» Объяснил разницу между кафедрами общей химии ТИИ и неорганической химии университета. Копылов: «Связан ли переход с квартирой и обещали ли мне её в университете?» Да, обещали, но главное — работа! Чемакин: «Но там ведь опять придётся ждать квартиру года 2?» Отвечаю: «Здесь ждал 7 лет, ещё 2 подожду. В университете хоть вижу перспективу для своего роста. Здесь же в ТИИ даже если удастся защититься, мне не найдётся кафедры, так как я не инженер.» Копылов: «Разговаривали ли Вы с Александровым?» Пришлось «потемнить» и сказать, что разговор был предварительный и что Александров хотел переговорить с Копыловым после подачи документов.

Всего сейчас уже не вспомнишь, но помню, как и Чемакин и Копылов в голос вспоминали, как они не дали меня в обиду в прошлый конфликт, когда Магарил требовал у руководства раздавить меня.

В заключение ректор сказал, что если они меня отпустят, то только с очень хорошей характеристикой и что они заинтересованы, чтобы мы остались хорошего мнения друг о друге. Окончательно вопрос о выдаче характеристики будет решён после разговора Копылова с Александровым.

Разговор ректоров состоялся и окончился благополучно для меня.

Начал оформлять характеристику. Подписал у Щипанова, затем отнёс к Магарилу [декан], неделю она у него лежала. Затем на треугольнике [администрация, партбюро, профбюро ХТФ](Магарил, Обухова, Амелин) её обсудили и, не показывая мне, перепечатали и отдали в отдел кадров. Я зашёл к Лиде (ОК) узнать, что с характеристикой, она звонила несколько раз к Щипанову, так как там не было его подписи. Оказалось, что в характеристике полностью отсутствует абзац о научной работе, а вместо него написано: «Э.Г.Полле занимается научной работой, но мало уделяет внимания методической работе». Я возмутился, поговорил с Щипановым и тот отказался подписывать такую характеристику. Лида пошла к Чемакину с обоими экземплярами характеристик и тот сказал, что надо подписывать первоначальный вариант и пусть Щипанов сходит к Копылову. Щипанов как будто два раза пытался сходить к ректору, но затем его Магарил уже уговорил подписать второй вариант. Я настоял, чтобы Щипанов просто приложил записку Копылову и оставил этот вопрос на его рассмотрение. Он это сделал, Лида сходила к Копылову, и тот дал указание подписать первоначальный вариант. Так была подписана положительная характеристика…

31.03.75 г. Продолжаю. Передал документы в отдел кадров университета и жду. В это время Магарил вдруг поднял вопрос о передаче курса СФХМИ на кафедру общей химии. Часть приборов получила Комиссарова, пришлось даже поругаться с ней, так как она не хотела утром вставать, а я в 12 дня уходил домой кормить детей обедом.

12 марта истёк срок подачи документов, и я стал ждать Совета. 15 марта Иванов пригласил меня в университет, чтобы решить вопрос об аналитике. Были Соловьёв, Колесников [и.о. завкафедрой, на которую я подал документы], Иванов и я. Решили аналитику передать, а в понедельник 17.03 пригласить аналитиков Окунева и Сироткину и попытаться их уговорить. Пришёл в деканат, сидят Иванов, Колесников и Окунев. Декана нет. Он появился минут через 45, исчез Колесников. Появилась Сироткина. Декан заявил, что он разговаривал с ректором и тот подтвердил, что не возражает против передачи аналитиков. Так как Колесникова нет, декан предложил рассмотреть вопрос на расширенном заседании кафедры неорганической химии с приглашением аналитиков, меня, Иванова и декана.

Позднее оказалось, что вдруг Колесников категорически отказался от передачи на кафедру аналитики (Окунев же ещё в начале января рвался с курсом на неорганику). В этот же день 17.03 Окунев и Сироткина побежали к ректору и Дерябину (проректор по учебной работе, предыдущий ректор). Ректор сказал, что он ничего не обещал относительно аналитики. Дерябин возмутился, что был не в курсе. Не может быть и речи о передаче аналитики, т. к. студенты уже распределены и т. д. и т. п. На следующий день, во вторник 18.03 Дерябин сказал Иванову, что он меня помнит, против кандидатуры не возражает, вопрос о передаче аналитики можно будет потом без шума поднять, и вообще надо было прийти к нему посоветоваться.

В этот же день декан собрал кафедру неорганической химии, присутствовали 4 человека: Колесников, Шпонько, Ханжина и Слета. Первые трое высказались против моей кандидатуры.

20 марта состоялся Совет факультета специально собранный по моему вопросу. Резким противником выступил секретарь партбюро факультета Зарубин. Он оперировал фактами, которые могли поступить только от Магарила. Сработала цепочка: Магарил — Комиссарова — Окунев — Зарубин (последние двое всегда вместе пьют). Зарубин даже говорил о моей факультетской характеристике и ещё бог знает что. Совет проголосовал: +8, *3,=1(против Зарубин, Колесников, и человек с кафедры Зарубина).

21 марта вызвал Александров, спросил о моём настроении, смогу ли я после всего, что говорят, работать. Я высказал мысль, что всё инспирировано и кем-то руководится извне, и если будет положительно решён вопрос о моём избрании, разговоры сразу утихнут. Ведь люди совсем меня не знают, а Зарубина я вообще в глаза никогда не видел. Ректор заявил, что передаёт моё дело в конкурсную комиссию (было 11.30, а конкурсная начиналась в 14.00). После приёма у ректора я поговорил с Ивановым и тот пошёл к Дерябину. Дерябин заявил, что если ректор передаст документы, то меня проведут.

На заседание были приглашены декан и Зарубин. Зарубин опять начал лить грязь, Дерябин его выругал и решил отправить члена парткома (Яклевский) к секретарю парткома ТИИ, а решение по моему вопросу отложить до 13.30 субботы. В субботу конкурсная комиссия собралась, но Яклевский не явился. Отложили до понедельника 24.03 — день Совета, рассматривали за час до Совета. И здесь Яклевский, ссылаясь на Чемакина, дал резко отрицательную характеристику, по всем пунктам противоположную той, что была ранее подписана. Насколько я понял, все были в недоумении и решили моё дело на Совет не выносить. Кстати, из 5 намечавшихся к избранию, было вынесено только 2 дела завкафедрой. Не исключено, что сыграл свою роль и конфликт новый ректор — старый ректор, но Чемакин! — каков подлец?!

Во вторник, 25.03, зашёл к председателю месткома Овчинникову, рассказал. Он обещал выяснить и поговорить с Чемакиным.

27.03 снова зашёл в местком. Овчинников понёс галиматью, что я не договорился как следует, и что я не партийный и ещё что-то. Чемакин, дескать, сказал, что он ни с кем не разговаривал и возможно Яклевский беседовал с кем-то из других членов парткома.

В 14.30 27.03 пришёл на приём к Копылову. Копылов считал меня уже «отрезанным ломтем». Удивился и не поверил мне. Анатолий Михайлович [Чемакин] не мог дать такую характеристику. Я настаивал. Копылов: «По-видимому, Чемакин дал объективную характеристику о прошлых событиях». Я настаивал. Копылов звонит Александрову [ректор университета] и тот подтверждает мои слова. Копылов говорит в трубку, что, по-видимому, Чемакин был в плохом настроении. Разговаривали долго. Копылов подтвердил положительную характеристику и сказал, кто мол в молодости не совершает ошибки. Стало ясно, что до университета донесли всю грязь, которую месили 3–4 года назад. Копылов сказал, что не будет возражать, если конкурсная комиссия университета изменит своё мнение. Это было в трубку. Далее он обратился ко мне: «Работайте, но как я понял, вопрос окончательно ещё не решён». Мой вопрос: «А как с жильём?» Ответ: «заберите заявление из месткома и верните мне». Оказывается, он уже передал заявление в местком.

В этот же день мне стало известно, что ещё 26.03 Александров по секрету передал декану Соловьёву, что он всё-таки хочет меня провести.

На сегодняшний день это всё, что мне известно. Настроение поднялось! Сильно задело за душу не отклонение дела конкурсной комиссией, а мерзость Чемакина, который явно выступал с голоса Магарила. Да и сама кампания была тщательно продумана, подготовлена и началась вовремя. Нужно было во что бы то ни стало сорвать выборы сейчас, а дальше видно будет. Копылов же в моих глазах явно поднялся.

01.04.75 г. Заходила вчера Ирина Максимова [доцент, ранее работала у Магарила, активный участник антимагарильской коалиции; вынужденно, в связи со слабым здоровьем, ушла в университет; значительно моложе меня, но в живых уже давно нет.] и рассказала, что там говорят в университете обо мне (на кафедре Зарубина — ботаники). Ужас! И склочник, и бог знает что ещё. Т. е. Магарил провёл крупную работу. Мне же, прямо скажем, оправдываться не хочется. Ни к чему, да и воспринималось бы это как самореклама. Неделю назад порывался пойти в обком, а теперь, после встречи с Копыловым, не вижу в этом необходимости. Ещё приклеят ярлык «правдоискатель». Да, надо защищаться!

На этом в дневнике заканчиваются записи о попытке уйти в университет. Дальше и писать не было смысла. Три месяца переживаний, доказательств, что «не верблюд», и всё осталось на своём месте. Кстати, ректора тюменского университета скоро съели, через пару лет я обнаружил его профессором alma mater, томского университета (в мои студенческие годы имя математика Александрова звенело в Томске, как самого молодого доктора наук). Грубая ошибка Александрова в Тюмени, что при организации университета на базе педагогического института, он прежнего ректора оставил первым проректором. В результате Александрову не дали «влить свежую кровь» в старый пединститут. Александров мне лично говорил, что собирается одновременно заменить 8 заведующих кафедрами (я — один из новичков). Старые пединститутские кадры при тайном голосовании отработали, как надо было первому проректору. К сожалению, и я попал в центр конфликта интересов верхушки университета, а подсказчиков о недостатках (мнимых или подлинных) из родного института хватало. Полностью развеялись иллюзии о возможности стать заведующим кафедрой открытым конкурсом без подковёрной борьбы.

Нужен глоток свежего воздуха. И особенно в связи с тем, что с курсом СФХМИ распрощался окончательно. Каждый доцент обязан раз в пять лет пройти через систему повышения квалификации (формы могут быть разные). Кто-то подходил к этому делу совсем просто, скажем, оформлялся в соседний институт, а сам занимался своим делами (от учебных занятий освобождён). Я пытался пробиться на факультет повышения квалификации (ФПК) сначала в МГУ, получил отказ, затем в Ленинградский университет, снова отказ. Тюменский индустриальный институт «рылом не вышел» для помощи со стороны ведущих университетов страны. В конечном итоге в сентябре 1975 г. удалось попасть на ФПК в технологический институт в Ленинграде.

4 месяца в Ленинграде дали море новых ощущений. В институте появлялся далеко не каждый день, да и то ближе к обеду с целью поесть в неплохой и дешёвой столовой для преподавателей. Утром работал в общежитии, оформлял статьи (портфель экспериментальных материалов привёз с собой) в ведущие журналы АН СССР, подготовил две статьи в журнал общей химии, одну в журнал физической химии…

А затем по городу. Месяца два изучал Ленинград по расположению кинотеатров (реклама на неделю, здесь же адреса). Почти каждый день смотрел по художественному фильму. Как-то попал на декаду норвежского кино. Фильм «Жёны». Ничего подобного на нашем экране не видел (голые беременные женщины во всей красе, по-моему, перебор). Насмотрелся кино на 10 лет вперёд.

В Ленинграде многое удивляло, в том числе внешние проявления шовинизма. На стенах домов и панельных заборах антисемитские лозунги. И свастика! Как-то ещё можно понять (не оправдать), когда это делают безмозглые недоросли, но шокировал масштаб лозунгов (1975 год!). Можно по-разному относиться к евреям, но проявления великорусского шовинизма очень быстро перекидываются на другие национальности, а то и просто на «черножопых», «узкоглазых», «лиц кавказской национальности»… Подобный подход для меня неприемлем даже в разговоре. Повторюсь, я никогда не поддерживаю разговоров о повышенной «умности», исключительности евреев, немцев или кого-то ещё. Национальный вопрос является тонкой и крайне чувствительной материей, способной быстро всколыхнуть огромные массы людей и погубить любое государство. Особенно страшно, когда национальную карту начинают разыгрывать политики.

Ленинград красив, но мрачен (стоит отойти от Невского или Литейного проспектов, попадаешь в каменные трущобы). По маршрутам движения иностранных туристов ещё со сталинских времён всё вылизано, а чуть в сторону — караул! Дороги в городе отвратительны. Новые районы, вдали от центра и метро, строятся на достойном уровне, впрочем, вспоминаешь «Иронию судьбы» Эльдара Рязанова.

Трижды по 4–5 часов провёл в многочисленных залах Эрмитажа, больше ноги не выдерживают, да и внимание притупляется. Эрмитаж не имеет конкурентов в России, думаю, входит в первую десятку музеев мира. Нет смысла описывать впечатления, нового ничего не скажешь: великий музей, великие произведения искусства. Завидно только, что дети Санкт-Петербурга с малых лет могут видеть произведения искусства в оригинале и, наверняка, добросовестные учителя рисования этим пользуется. Здесь, в Эрмитаже, остро сознаёшь, как обделены мои дети и внуки. Культурно образовывает даже аура великого музея, мягкие шлёпанцы (чуни?) на входе, разговоры шёпотом перед великими творениями.

Когда видишь огромную великолепнейшую малахитовую вазу 18 века, изготовленную русскими мастерами-камнерезами Урала или Колывани (не помню), и узнаёшь, что в октябре 1917 года её превратили в общественную ночную вазу куражившиеся простолюдины, что-то переворачивается в душе. Как говорил Николай 2-й перед смертью «не ведают, что творят!» И это действительно так.

В Санкт-Петербурге произведения искусства собраны не только в Эрмитаже, по сути, город (дореволюционная застройка) является музеем. Русский музей, Кунсткамера содержат много удивительных экспонатов. Масса архитектурных произведений: мосты, адмиралтейство, театры. Любил ходить по Невскому проспекту. С интересом разглядывал многочисленные скульптурные группы, начиная с памятника Екатерине в окружении знаменитых любовников перед входом в Пушкинский (Александринский) театр. Медный всадник, скульптуры в Летнем саду, сфинксы — перечислять нет смысла, так как всё основное показано в разнообразных художественных и документальных кинофильмах. Что меня поразило — кладбище при Александро-Невской лавре, где захоронены известные деятели культуры. Великолепны памятники работы скульптора Мартоса (к стыду своему и фамилию раньше не слышал). Посмотрел захоронение зверски убитого декабристами Милорадовича.

Изъездил пригороды Санкт-Петербурга. Прекрасные дворцы Пушкина (Царское село), Павловска и особенно Петродворца (Петергоф), являясь произведениями искусства 18 века, заполнены великолепными картинами и скульптурными группами. Потрясающие парки Петродворца с его фонтанами и Павловска с высокой садовой культурой собирают в выходные дни тысячи и тысячи посетителей. Помню, как в домике Петра в парке Петродворца удивился длине его личной спальной кровати, максимум 180 см (не мерил), а ведь Пётр был ростом 203 см. Гид разъяснил, что в 18 веке было принято спать полусидя (что-то я себе это плохо представляю).

Ну а вечерами театр, не каждый день, 2–3 раза в неделю. Много крупных советских актёров удалось посмотреть «живьём». Билеты в главные театры покупал с нагрузкой, но нагрузка по периферийным меркам очень даже «ничего», скажем спектакль «Лошадь Пржевальского» (о жизни студенчества) в молодёжном театре. Зато удалось посмотреть несколько спектаклей в Большом драматическом театре (БДТ в 70-е, 80-е — лучший театр Советского Союза). Увидеть «живьём» Лебедева, Юрского, Стржельчика, Лаврова в спектаклях Товстоногова даже стоя на одной ноге где-то на галёрке БДТ не каждому посчастливилось. Здание театра явно недостойно великой труппы.

Внешним видом покорил Пушкинский (бывший Александринский) театр, интерьер в позолоте и бархате, царская ложа привлекает общее внимание: кто сегодня там сидит? Фойе и закоулки перед входом в зал заполнены фотографиями великих актёров прошлого и настоящего, сцен наиболее удачных спектаклей. Впрочем, подобные фотовыставки — неотъемлемая составная часть театра, но не все театры могут похвастаться богатой историей. В таком театре внутренне ощущаешь суть классической фразы Станиславского «театр начинается с вешалки». Чувствуешь собственное плебейство, кажется, что окружающие с осуждением смотрят на грязные ботинки, мятый костюм и портфель командировочного, пытаешься скорей ускользнуть в своё кресло и не подниматься до конца спектакля (даже при наличии двух антрактов). Труппа Пушкинского театра в то время была значительно слабее созвездия артистов БДТ, выделялся актёр и главный режиссёр театра Игорь Горбачёв (неоднократно позже приезжал на стройку Томского нефтехимического комбината).

Потрясла игра Алисы Фрейндлих в спектакле «Дульсинея Тобосская». Отличная игра супружеской пары выдающихся актёров (муж Фрейндлих Игорь Владимиров одновременно являлся главным режиссёром театра имени Ленсовета) сделала знаменитым и модным невзрачный, по столичным меркам, театр. Алису Фрейндлих мне посчастливилось видеть также в Тюмени на каком-то (не помню) гастрольном спектакле, причём сидел недалеко от сцены. Поражаюсь, какую мощную энергию способна выделять эта маленькая, внешне невзрачная женщина. Думаю, Алиса Фрейндлих — лучшая актриса России 70-х — 80-х. Артистка выросла в семье выдающегося ленинградского актёра театра и кино Бруно Фрейндлиха (русского немца, чудом избежавшего трудармии, иначе не состоялась бы в качестве великой актрисы Алиса, талант «засох» бы в каком-нибудь райцентре Северного Казахстана). Жаль, что большинство россиян знакомы с талантом Алисы Фрейндлих только по отличным кинофильмам Рязанова.

Однажды сосед по ленинградскому общежитию «потащил» меня в театр юного зрителя посмотреть игру талантливой молодёжи, к тому же билеты в ТЮЗе дешёвые. Воскресенье, 12 часов, кругом дети с родителями, никогда бы не подумал, что может так понравиться зрелище-сказка. Впервые увидел в театре Георгия Тараторкина, ныне известного актёра. Помню Тараторкина лет через десять в гастрольном спектакле по «Преступлению и наказанию» Достоевского в томском Доме офицеров. Зрители испытали неподдельный ужас, когда Тараторкин (Раскольников) с окровавленным топором над головой оказался в глубине зрительного зала. Никакой фильм ужасов не может дать такой эмоциональной встряски как непосредственный контакт с великим искусством в исполнении выдающихся актёров.

Присутствовал на эффектном представлении зонг-оперы Журбина «Орфей и Эвридика». Эстрадные концерты посещал реже, проблемы с билетами и их сравнительной дороговизной (минимум в 10 раз дороже, чем на спектакль БДТ). Тем не менее, запомнил виртуозное исполнение английского ансамбля «Douling Family». Один из членов коллектива, поляк, автор песни «Синий платочек» (в СССР все знали её, но только в привязке к Клавдии Шульженко) исполнил своё произведение в сопровождении ансамбля блестяще. Дворец спорта аплодировал стоя.

В свободные от театров вечера играли в карты и слушали (я привёз с собой радиоприёмник ВЭФ-201) с большим любопытством «вражьи голоса», в Тюмени глушили всё напрочь. Мыслей много, поговорить по существу не с кем (коллеги по ФПК из более глубоких медвежьих углов, чем Тюмень). Запомнил прямую трансляцию из Осло по «Голосу Америки» нобелевской лекции А.Д.Сахарова (читала Е.Боннэр). По «Голосу Америки» услышали объявление об открытии в Ленинграде выставки «Техника и жилище США». Мы с Колей Федотовым (жили в одной комнате) попали в первый же день. Правда, простояли 3 часа в очереди и промёрзли до костей (декабрь!). А ведь в городе не было объявлений, ни устных, ни письменных. Километровая очередь поразила воображение, сколько же людей слушают «Голос Америки». Выставка впечатлила, хотя с высоты 2008 г. ничего особенного. Удивил средний размер квартир в США — 94 кв. метра в 70-е.

Из Ленинграда съездил на сутки в Москву отметить годовщину смерти Гены Неупокоева. На поминках присутствовали профессор из Свердловска Георгий Дмитриевич Харлампович, генеральный директор Томского химкомбината Виктор Стефанович Гетманцев и 2 человека из минхимпрома. Вот и все посторонние! А сколько людей при жизни вокруг него крутилось. Харлампович недобрым словом помянул Магарила, назвал его больным человеком и обещал преподнести ему очередной «подарок» в виде отрицательного отзыва к защите докторской диссертации.

Между тем соль на незаживающую рану трудоустройства продолжала сыпаться. Получил несколько писем из Тюмени с одним предложением. Объявлен конкурс на заведование кафедрой органической химии и ТООС тюменского индустриального института (место моей работы). Уговаривают подать на конкурс. Написал Славе Агаеву (доцент кафедры), что это авантюра, хватает конкурса в университете, куда меня официально приглашали. Документы будут поданы на конкурс только в случае поддержки большинством ведущих преподавателей кафедры и ректором. Если поддержки не будет, то всякие переговоры бессмысленны, пустая трата нервной энергии.

Спускаюсь на ленинградскую землю. Как-то, гуляя по Васильевскому острову, увидел объявление на общественной бане, что открылось отделение люкс с сухим паром. Зашёл и не пожалел.

Отделение работало 2-й или 3-й день. Второй этаж большой общественной бани. Огромный холл-раздевалка с крупными удобными индивидуальными кожаными креслами (идеально сидеть, закутавшись в простыню), бар с большим цветным работающим телевизором (1975 год!). По раздевалке бродит культурного вида массажист. Просторная моечная человек на 50–60, работают десяток душевых и две парные. Одна — чисто русская парная с обработкой тела веником, вторая — сауна с температурой ~120?. Я предпочитал сауну. Чисто, светло. Сидят 5–6 мужиков в простынях и «травят» анекдоты. Попотел и под душ, а затем — пиво. Прекрасно!

Я сразу же сделал рекламу бане среди «ФПКашников». Нашлись умники-теоретики, очевидно, с чужих слов указали мне, где самый лучший пар в Ленинграде. Не поленился, по трём адресам ознакомился. Наконец, мне говорят, что лучший пар в городе Пушкин. Поехал. Боже мой, пародия, да и только. Горячий сырой пар, перед парилкой стоят деревянные шлёпанцы (типа голландских), без которых даже на пол парной невозможно наступить, грязь в моечной и раздевалке на уровне провинциальных бань.

Поиски прекратил, убедившись, лучше общественной бани, чем на Васильевском острове, в Ленинграде нет. Определил себе день — пятницу и не пропускал. Приезжал часов в 10 утра, уходил часов в 9 вечера. Самое скверное — это добираться домой после бани (на метро полчаса, затем минут 40 на троллейбусе в общежитие на Стрельне). Иногда со мной приезжали 2–3 сокурсника, но никто из них не был энтузиастом бани. По дороге в баню набирали закуски и сухое вино. Да, да! Я убедился, что сухое вино после сауны лучше пить, чем пиво. Две бутылки по 0.7 «на нос» — вполне достаточная дневная норма. И голова не болит. А местные мужики предпочитали водку. Приходилось видеть, как двое тащат невменяемого третьего в сауну, обратно он выходит своими ногами. И через 15 минут все трое продолжают пить. Явный перебор!

Немало забавных эпизодов связано с этой баней. Скажем, билеты продают на 2 часа. Минут за 15 банщица начинает «верещать»: чьё время вышло? Мы спокойно берём простыню и в сауну, не показываемся минут 20, пока раздевалка не наполнится новыми клиентами. Наконец, одна из банщиц — баба Лиза — приметила, что мы регулярно посещаем баню, и предложила платить не в кассу, а прямо ей. Нам без разницы, зато вообще проблем со временем нахождения в сауне не стало. Баба Лиза охраняла нас от наскоков других работников бани.

Через два года я привёл в эту баню человек 7 сотрудников ТНХК (занимались приёмкой у итальянцев окончательного проекта завода полипропилена). Стоит огромная очередь, начал искать бабу Лизу. Кассир (злобно): уволили Вашу бабу Лизу! Стоять в очереди не стали. Однажды я всё-таки выбрался. Лучше бы не ходил, что-то бы в памяти осталось доброе. Чисто российская ситуация, красиво начали, а дальше как обычно: грязь, обслуга грубая, кресла заменили «больнично-вокзальными» топчанами, бар и телевизор не функционируют, в душевых барашков нет. Впечатление, что плюнул в собственную душу. Но можно ведь десятки (сотню) лет поддерживать высокий уровень Сандуновских бань в Москве, а ленинградцы считают свой город более культурным.

Завершающим и впечатляющим аккордом четырёхмесячного пребывания в Ленинграде явилось празднование Нового, 1976 года. Ночь в вечернем ресторане «Застолье» (середина Невского проспекта). В компании 9 иногородних «ФПКашников» (5 мужчин, 4 женщины, никто ни с кем, просто одной кучей). Живую музыку обеспечивал на каких-то хитрых приспособлениях человек-оркестр, сам же пел. Игра отличная, и пение и репертуар. Не один раз повторял: «Мой друг Александр Зацепин подарил мне эту песню». В 4:30 мы оказались на Невском проспекте, бродили до открытия метро. В общежитии празднование продолжили. Непривычный эмоциональный подъём, «личный фонтан не закрывался». Много пил, но не перебрал, хотя все мужики «вышли полностью из строя», с удовольствием смотрел 1 января трансляцию хоккейного матча ЦСКА из Нью-Йорка. Недели через две приступил к учебным занятиям в Тюмени.

В учебной работе преподавателей есть такие разделы, от которых все пытаются отказаться: руководство студентами на производственной практике и сельхозработах. Главное здесь — ответственность за молодых девушек. Не забуду, как нелепо погибла на практике в Ангарске девушка, симпатичная татарочка, собиравшаяся у меня дипломировать (шли группой вдоль железной дороги, проходящий поезд зацепил подножкой). Руководителю практики эта смерть добавила много седых волос. У меня крупных ЧП, слава богу, не было ни на практике, ни на селе. Может быть потому, что всегда находился вместе со студентами. Проблемы на сельхозработах в Тюменской области связаны в первую очередь с мужским контингентом (либо бывшие лагерники, которых в города не пускают, либо дебилы; из нормальных мужиков директор совхоза и агроном).

В июле 1976 г. повёз студентов на производственную практику в Ангарск. Гигантский нефтехимический комбинат. В городе отчётливо чувствуется присутствие «химии», иной раз дышать нечем. На комбинате ещё работают несколько крупных установок, вывезенных после войны из Германии.

В Ангарске разместился в одноместном номере с телевизором, как никогда много посмотрел репортажей с олимпийских игр в Монреале. Электричка регулярно ходит в областной центр. Обошёл центр и окраины Иркутска. Старинный сибирский город, напоминающий Томск. Хороша городская зона отдыха на Ангаре.

Июль 1976 г. Чудо света — Байкал.

Июль 1976 г. Из тоннеля в тоннель вокруг Байкала.

Главное впечатление месяца — Байкал! Дважды ездил со студентами в выходные дни на Байкал. Первый раз повёз студентов (35 человек, из них только 2 парня) в район Слюдянки. Группа мало похожа на туристов и выглядела экзотично. Одеты и обуты как попало. Ни одного рюкзака, палатки, одеяла, провизию… несли в сетках, сумках.

Приближаемся к цели, прелесть неописуемая. Крупные синие и красные дикорастущие цветы поразительно насыщенных расцветок среди каменных осыпей, слюда под ногами при движении от электрички к озеру. Вода прозрачная, вкусная, очень холодная, глубина начинается прямо с берега. Говорят, есть на Байкале места, комфортные для купания, например, остров Ольхон, но я там не был.

10.07.1976 г. На берегу Байкала (район Слюдянки) со студентами.

Перед поездкой в Слюдянку купил набор юному рыболову. В качестве наживки использовал кузнечиков (оказалось, дождевых червей рыбаки возят из Иркутска). Самое удивительное, в течение первых 20-ти минут (ещё даже лагерь не разбили) поймал трёх омулей, да попались такие приличные экземпляры, что первая рыбина крючок разогнула. К счастью, леска была новая и выдержала. Получилось ведро отличной ухи. Кстати, невдалеке рыбачил иркутский «абориген» со спиннингом и за 2 дня поймал всего 4 штуки. Кстати, на Байкале рыболовные снасти имеют особенности, впечатлили высокие поплавки, видимые при забросе спиннинга метров на 50. А я с деревянной палкой в метра полтора и детской удочкой с маленьким пластмассовым поплавком. Думаю, просто повезло, случайно попали на место, где у берега грелась небольшая стайка омуля. Три кузнечика, три поклёвки, три рыбины. И всё. Я был очень доволен, пытался ещё что-то поймать. Девицы расползлись по косогору ловить кузнечиков, но хорошего помаленьку.

Ещё раз на Байкале был в месте рождения Ангары (Листвянка). Добрались на автобусе (5 человек, большинство девушек пожалели ноги), провели на Байкале полдня. Пытались попасть в знаменитый лимнологический музей Байкала, расположенный в Листвянке. К сожалению, в музей пускали только организованных туристов. Из Листвянки добирались до Иркутска по Ангаре на «Ракете», дальше электричкой. Не хватает слов для выражения положительных эмоций от встречи с одним из немногих действительно чудес света — озером Байкал.

3 сентября 1976 г. выехал с большим количеством студентов на сельхозработы в Казанский район, причём студентов разбросали по множеству деревень. Юг Тюменской области, степь с большим количеством озёр. В некоторых ихтиологи экспериментально разводили ценные речные породы рыб: муксун, сырок. Как-то подъезжаю вечером к селу, где располагалась моя штабная точка в виде кровати в домике двух стариков. В центре села приличное озеро. Вижу несметное количество громко орущих чаек, по берегам бабы суетятся, тряпками, марлей вылавливают сеголеток муксуна, которые высовывали рты над поверхностью воды, пытаясь глотнуть кислород. Среди рыболовов и мои девчонки, на следующий день уже ели солёного муксуна. А произошло элементарное колхозное разгильдяйство, с птицефермы слили (или смыло) в озеро куриный навоз и запущенный весной дорогостоящий молодняк ценнейшей рыбы потравили. Уж не знаю, кто за это безобразие отвечал (и отвечал ли), огромные убытки просто списали.

В этот сентябрь основное время провёл в переездах на перекладных из деревни в деревню, никакие автобусы внутри района не ходили. Обычно добирался до райцентра Казанка и около «заготзерна» ждал транспорта в попутном направлении. В основном это были грузовики, перевозящие зерно. Большинство водителей пьяные. Однажды я даже вылез из машины прямо на пустой дороге. Водитель гружённого зерном автопоезда (с прицепом), был настолько пьян, что ни стоять, ни ходить был не способен, укрывной брезент полоскался как флаг, зерно сыпалось по дороге. Такого я не видел в студенческие годы на сельхозработах, хотя в основном занимался перевозкой зерна.

По результатам этой «колхозной деятельности» дважды положительно отмечался в институтской газете «За инженерные кадры», в т. ч. о вынесении благодарности «за хорошую организацию работ и ударный труд на уборке урожая» (под большим секретом, чтобы не узнал Магарил, об этом меня предварительно уведомил один из членов парткома). Заслужил, наконец, одобрения и в сфере «учебной» работы.

Одним из важных разделов учебной работы является руководство дипломниками, я их использовал при решении конкретных научных задач (подробнее в следующей главе). К 1977 г. Магарил практически закрыл для меня возможность использовать дипломников. Известно, «нормальные герои всегда идут в обход». Так попытался и я.

В 1976 г. на научной конференции в Риге познакомился с профессором из института химической физики (Черноголовка) Михаилом Львовичем Хидекелем, работавшим в научной области, соприкасающейся с моей тематикой. Разработали планы совместных работ, в т. ч. с использованием совместных дипломников и аспирантов. Я отправил из Тюмени Хидекелю письмо о согласовании с ректоратом ТИИ выделения одного аспиранта с 01.02.77 г. (официальный руководитель — М.С.Захаров), нескольких дипломников. Кроме того 2–3 дипломников обещали в тюменском университете. Возвращаясь из Болгарии в августе 1976 г. посетил Черноголовку и лично обговорил с Хидекелем детали совместной работы.

Ближе к утверждению тем дипломных работ опять возникли проблемы с Магарилом. В качестве декана категорически отказывается утверждать мои темы, как непрофильные специальности. Тлеющий конфликт вновь вспыхнул. Пришлось идти к ректору, объяснять про командировку дипломника и эксперимент в Черноголовке. Копылов разрешил использовать одного из подобранных мной дипломников ленинского стипендиата Сушко.

К сожалению, с таким трудом пробитая совместная работа с Черноголовкой закончилась конфузом для меня, но практически и к счастью незамеченным в ТИИ Магарилом и ректоратом. Через неделю после прибытия студента в Черноголовку звонок. Тот руководитель, к которому Сушко прикрепил Хидекель, не признаёт темы, с которой Сушко появился. Дескать, в Черноголовке впервые сталкиваются с ситуацией, когда дипломник приезжает со своей темой. Направил его напрямую к Хидекелю. После ещё нескольких панических звонков понял, что смышлёным москвичам нужны только рабочие руки, и скомандовал возвращаться. Полтора месяца дипломника пропало впустую. Но ведь спрос за дипломника будет с меня. А учитывая историю вопроса…

Мало было мне ленинградской «научной мафии» (следующая глава), так вляпался в подмосковную. Только дураки не могут учиться даже на собственных ошибках. Более омерзительного состояния давно не испытывал. Срочно пришлось изменить программу эксперимента, пойти по отлаженной годами схеме, дипломная работа была готова в установленный срок и с необходимым качеством. Однако уязвить меня Магарил всё-таки смог.

Июль 1977 г. Красноярские «столбы».

Конфликт разгорелся по ходу работы ГЭК в конце июня 1977 г. Магарил подготовился и переиграл меня. Защита Сушко приказом определена в 14 часов, а вызвали его в 12, когда меня не было в институте, более того отсутствовал единственный член ГЭК с нашей кафедры. Я не слышал защиты, Сушко получил «хорошо». Казалось бы, ничего страшного, большинство дипломников так защищаются, но эта первая четвёрка в студенчестве лишала Сушко «красного» диплома. В завершении работы ГЭК на расширенном учёном совете факультета председатель А.И.Наровлянский (главный инженер Тобольского нефтехимического комплекса) начал и много говорил о несоответствии дипломных работ Сушко и Ивановой (вторая моя дипломница) специфике профессии. Тут я взорвался. Высказался и о нарушениях положения о публичных защитах и о том, что в составе ГЭК отсутствуют представители фундаментальных разделов химии: физической, органической, неорганической. Говоря о тенденциозности подхода ГЭК, подробно разобрал работы Сушко и Ивановой, высказался, что ГЭК не понял, что фенольная, нитробензольная, фурфурольная очистки масел представляют собой процессы комплексообразования. Недопустим стиль работы ГЭК, когда вопросы дипломнику задаются с усмешкой.

Раздалась резкая реплика Магарила: «Не учите ГЭК! Регламент!» Меня поддержал проректор Захаров: «Критика снизу, пусть говорит!» К сожалению, в выступлении чётко не прозвучало, что именно Магарил — инициатор тенденциозности. Конечно, можно было выступить и лучше, но экспромт, если это не одна фраза, редко бывает удачным. В ответном слове Наровлянский доказывал доброжелательность ГЭК, обвинил меня в инсинуациях, высказал мысль, что в научной среде выступать так, как я, некорректно. Думаю, председатель ГЭК не был в курсе наших взаимоотношений с Магарилом, но не сомневаюсь, хорошо им подготовлен.

Демагогией и разговорами за моей спиной Магарил добился того, что и Сушко начал публично рассуждать, что я виноват в лишении его «красного» диплома. Такое простить невозможно, когда через год талантливый Сушко попробовал устроиться в ЦЗЛ ТНХК, отказал ему. Кстати, и Магарилу, который в 1978 г. пытался выйти на рабочие контакты с ТНХК (хоздоговора, практика студентов…), однозначно «дали от ворот поворот».

Июль 1977 г. Красноярские «столбы». Я справа.

Сразу после памятного ГЭКа улетел в Красноярск организовывать производственную практику на заводе синтетического каучука, прощальная работа в тюменском индустриальном институте. Хорошо запомнил встречу студенток 7 июля (день Ивана Купалы) на железнодорожном вокзале. Пока на перекладных (автобус, трамвай) добирались до заводского общежития, девушки были совсем мокрые, даже перестали реагировать на веселящуюся молодёжь с вёдрами. Кстати, день Ивана Купалы всё больше превращается в дурь, ночью бесчинствуют (половозрелые) великовозрастные балбесы, выворачивают дорожные знаки, перевёртывают и растаскивают лодки, киоски, перегораживают проезжую часть даже центральных дорог, днём дети и подростки хулиганят с водой. Для меня день Ивана Купалы — ориентир, пора заготавливать берёзовые веники.

Устроился в двухместном номере дрянненькой гостиницы автовокзала в центре Красноярска отдельно от студентов. Свободное время посвятил знакомству с городом.

Красноярск — красивый город вдоль Енисея, основная промышленная зона с правой стороны и обслуживается самым «рабочим транспортом» — трамваем, на левой стороне — троллейбус. С левой стороны Енисея отличная набережная, не хуже, чем где-нибудь на Чёрном море. Великолепный центральный парк культуры. Летняя зона отдыха спланирована на одном из островов посредине Енисея, напротив центра города. В 45 минутах на «Ракете» расположен Дивногорск, выше Красноярская ГЭС и море с тёплой водой. Незабываемое место — Красноярские «столбы», груды камней, некоторые высотой в 95-105 м. В выходные дни много желающих полазить, причём все местные «идут на штурм» в подвязанных галошах. Самые сложные маршруты оказались для нас недоступными. Имеется канатная дорога, сверху виден весь Красноярск, огромная разница в загазованности правого и левого берега.

Июль 1977 г. Красноярские «столбы». Я слева.

Организовал экскурсии для студентов и сам с интересом осмотрел комбинат химических волокон, городские очистные сооружения (пропускная способность — 250 тысяч кубометров стоков в сутки).

С интересом побывал на чемпионате СССР по вольной борьбе. Красивое зрелище. Близко рассмотрел олимпийских чемпионов Дмитриева, Пинигина, Ярыгина, Тедиашвили, Андиева, Али Алиева…

Обследовал бани в центре Красноярска. Ничего лучше тюменской железнодорожной бани не нашёл. Что новое — попробовал пихтовый веник. Кто-то хвалит, а мне не нравится. Наверно, в прохладной парной такой веник и эффективен, но в жаркой просто тело обжигает.

В выходные дни организовывал выезды студентов с ночёвкой как вверх по Енисею, так и вниз. Потрясающе красиво! Для тех, кто не очень боится комаров.

В завершение темы учебной работы в ТИИ хочу напомнить, что начал в нём работать в возрасте 27 лет, немало сделал и чувствовал, в 36 лет нельзя останавливаться в росте.