Четыре жизни. 2. Доцент

Научная деятельность

В учебном институте главным является обучение студентов, для молодых преподавателей стимулом к росту является научная работа. Преподаватель ВУЗа без учёной степени и звания — никто, по социальному статусу недалеко ушёл от лаборанта (к слесарю-сантехнику относятся с большим уважением). Защитил кандидатскую диссертацию, можешь претендовать на учёное звание доцента. Для подавляющего большинства преподавателей (особенно женщин) это потолок, хотя существует формальный порядок, кандидат наук немедленно приступает к работе над докторской диссертацией, пишутся и переписываются планы…

На фоне основной массы преподавателей ТИИ удалось неплохо раскрутить научную работу. Не хочу никого конкретно обидеть, в 1968 г. институту исполнилось всего 4 года, шло трудное становление коллектива и учебного процесса, приехавшим с разных мест преподавателям было не до науки, хотя каждый торжественно клялся уделять ей максимум внимания.

Помимо личной амбиции несколько факторов способствовали научному прорыву:

— никто не мешал работать (сам себе научный руководитель, к тому же ректорат сдерживал закулисные манёвры Магарила);

— относительная самостоятельность (курс СФХМИ создавал и преподавал студентам 4-го курса единолично, здесь же отбирал талантливых и трудолюбивых студентов);

— квалифицированная рабочая сила (дипломники);

— набор современного физико-химического оборудования;

— великолепная, по тем временам в СССР, вычислительная техника.

Последний фактор требует дополнительного пояснения. К концу 60-х появилось много марок простейших настольных вычислительных машин, как отечественных, так и импортных (ГДР, Чехословакия, Болгария). Поступали машины механические, электронные и смешанные. Первые электронные настольные ЭВМ (скажем, типа «Вильнюс») с одной стороны отличались исключительным удобством в работе и быстродействием по сравнению с «Феликсом». С другой стороны, ЭВМ этого типа способны были «не поморщившись» выдавать неверный результат, приходилось регулярно перепроверять результаты на других калькуляторах. Неуверенность в правильности результатов мгновенно отбивает у пользователя охоту к конкретной ЭВМ. Более надёжно (любой сбой в расчётах немедленно вызывал остановку) работали электрические механические машины типа «Sellatron» (ГДР), но они работали шумно, к тому же их ремонт представлял проблему, тогда как у отечественных ЭВМ ремонт состоял в простой замене испорченных блоков. В «надёжности» многообразия калькуляторов конца 60-х и первой половины 70-х годов можно было убедиться, заглянув на склад кафедры технологии нефти и газа ТИИ. Десятки счётных машин, купленных за бешеные, по моему восприятию, деньги, превратились в не нужный хлам, ожидающий нормативного времени списания.

Летом 1972 г. на пляже в Сухуми у меня состоялся интересный разговор с интеллигентным армянином (жена — француженка), приехавшим в гости с Ближнего Востока (боюсь соврать, из Бейрута). Он рассказал, что хозяин их крупной ювелирной фирмы, еврей, не признаёт электронные калькуляторы, пользуется только деревянными счётами, которые ему регулярно привозят из России. Любопытный факт косвенно подтверждает ненадёжную работу электронных калькуляторов первых поколений. Постепенно ситуация изменилась. В середине 70-х комиссионные магазины Советского Союза заполнились импортными карманными калькуляторами, надёжными в работе и сравнительно дешёвыми (100–150 рублей при окладе доцента 280 рублей). К сожалению, отечественная индустрия калькуляторов и персональных компьютеров к концу 70-х полностью и надолго (навсегда?) проиграла конкурентную борьбу за рынок с японскими и американскими производителями.

В Тюмени поставил задачу выйти на «большую» ЭВМ. Прослушал факультативный курс по языкам программирования Алгол и Фортран. Составил программу для ЭВМ «Наири-2», позволяющую методом наименьших квадратов рассчитать уравнение прямой линии по экспериментальным результатам. Для специалистов — примитив, для меня достижение. «Выбил» время работы ЭВМ, в основном ночью. Наладка программы заняла несколько дней. Затем требовалось каждый раз «набивать» на перфокарты экспериментальную информацию. Для моих диссертантов и дипломников возможность обсчитывать результаты на «Наири-2» — счастье. Кстати, эта программа четверть века хранилась в моём письменном столе как память о прошлой научной деятельности, хотя давно уже не функционируют ЭВМ типа «Наири-2». Да и сама аналогичная задача ныне не требует ночных бдений в вычислительном центре, всё быстро решается на персональном компьютере, стоящем на рабочем столе.

Первые годы в ТИИ получал в руководство до 5 дипломников. Дипломник — лучшие руки для эксперимента, если студент трудится в тесном контакте с руководителем, видит интенсивную работу самого руководителя (очень важно!) и реальный интерес к плодам своей деятельности. К сожалению, заинтересованность в экспериментальных результатах зачастую приводила к тому, что времени на подготовку к хорошей защите дипломной работы, теоретическому осмыслению материала у студента практически не оставалось. Поэтому, даже при отличных результатах, оформленных мной в виде статей в специальные журналы, дипломники защищались не лучшим образом, одна даже «уд» получила. Члены ГЭК не понимали сути выполненных работ, что давало повод глубокомысленно рассуждать на учёном совете факультета о высоком научном уровне дипломных работ, но оторванности тем от специальности конкретных студентов. В результате, добиваться выделения очередных дипломников приходилось с боем, подключая ректорат.

Экспериментальные материалы, наработанные дипломниками, становились частью защищённых в Свердловске кандидатских диссертаций (Нина Полле, Валя Нагарёва), в свою очередь, потенциальными главами моей несостоявшейся докторской диссертации. Эксперимент оформлялся в виде научных статей и докладов, которые я старался печатать и излагать в центре (в Тюмени публиковался и выступал на конференциях тоже, но «столица деревень» — значительно более глухая научная периферия, чем Томск, хотя и ближе расположена к Москве).

Эффективность научной работы существенно возрастает, когда автор не просто печатает статьи, но и участвует в дискуссиях, демонстрирует своё видение конкретной проблемы открыто, не боясь выглядеть дураком в кругу себе подобных. В Тюмени оппонентов моему научному направлению не было, активно искал выход на Москву, Ленинград, Прибалтику, Свердловск (позднее). Чувствуя поддержку ректората (не отказывали в поездках, хотя командировочные расходы для ВУЗов — сложность, приходилось ездить и за деньги менделеевского общества) я пять раз вылетал из Тюмени на Всесоюзные совещания по близким мне проблемам. На каждом лично выступал с 1–2 докладами, в т. ч. и на пленарных заседаниях. Среди участников, помимо представителей ВУЗов, сотрудники академических и отраслевых институтов, закрытых «ящиков»…

На крупных научных форумах отчётливо заметен элемент безнравственности в научной среде. Приёмы некоторых участников совещаний: доклад заявлен, включён в повестку, напечатаны тезисы, докладчик на месте, но от выступления уклоняется. Боится критики присутствующих оппонентов. А печатная работа («печработа») в списке научных трудов уклонившегося докладчика зафиксирована. Из хорошо знакомых к этому типу «докладчиков» относится профессор томского университета Г.Л.Рыжова. Но уж если среди присутствующих нет компетентных специалистов по конкретной проблеме, такие докладчики заливаются соловьями. Противно, тем более на симпозиумах не так много людей, желающих слушать «чьи-то бредни» (завышенная самооценка большинства). Как правило, все участники собираются на первое пленарное заседание. В будущей своей работе это неписаное правило я учёл при организации десяти совещаний по проблемам и перспективам Томского нефтехимического комбината. Секционные совещания нередко превращаются в клуб докладчиков, т. е. руководитель секции и 10–15 докладчиков, причём распространено: сделал доклад и ушёл. Говорить желают многие, а вот слушать (и слышать) чужую работу мало желающих. Исключение — доклады общепризнанных корифеев, а они, как правило, выступают на пленарных заседаниях.

Главное положительное влияние симпозиумов, крупных научных совещаний — общение в неформальной обстановке с научными работниками, работающими в одной сфере и известными по публикациям. Завязываются бесценные научные связи. Иной раз мигом разочаровываешься и понимаешь, что результатам некоего деятеля верить нельзя. Всегда остаётся достаточно времени для знакомства небольшими группами коллег с местными достопримечательностями.

Я уже писал («Жизнь первая. Аспирант»), впервые на 2-й симпозиум по физико-химическому анализу жидких систем попал, «обкатывая» результаты диссертации среди квалифицированных специалистов. В Яремче (май 1967 г.) познакомился с известным по химической литературе профессором Абрамом Яковлевичем Дейчем из Риги. Наметили план совместных работ.

В апреле 1969 г. на 3-й симпозиум в Ригу прилетели вдвоём с Ниной (детей оставили у родителей моей дипломницы, будущей аспирантки Вали Нагарёвой). Председатель оргкомитета — А.Я.Дейч. Для института гражданской авиации, в котором работал профессор, тематика симпозиума не профильная и оргкомитету пришлось трудно с организацией мероприятия (основная часть докладчиков размещена на турбазе «Вайвари», 50 минут на электричке). По блатному списку Дейча мы с Ниной попали в типичную для того времени занюханную гостиницу по 8-10 человек в комнате, рядом с вокзалом, зато в Риге. На симпозиуме услышали немало интересного, значительно расширились личные контакты. Дейч познакомил с академиком Усановичем из Алма-Аты (единственный докладчик, удостоенный одноместного номера), неплохо знавшим моего учителя Б.В.Тронова. 7 пленарных докладов и 131 секционных. Наше с Ниной сообщение «Спектральное определение концентраций молекулярных комплексов в неравновесных системах» сопровождалось оживлённым обсуждением. Скептиков хватало.

В свободное время изучали столицу Латвии. Рига произвела впечатление. Прежде всего, старая Рига. Домский собор (13 век), величественный и строгий. Случайно увидел афишу об органном концерте, купил билеты и не пожалел. Оказалось, орган восстановлен в конце 60-х западными мастерами, собор стал государственным концертным залом. Теперь, надо думать, снова действующий собор. Внутри собор производит ещё большее впечатление, чем снаружи. Высоченные своды, великолепная акустика, число слушателей более 2-х тысяч человек. Музыка органа объёмна, обволакивает слушателя, почти усыпляет. Музыка растворяется в твоём организме как углекислый газ в шампанском. После окончания концерта далеко не сразу удаётся прийти в обычное состояние, музыка уходит не спеша как пузырьки из открытого бокала. А исполнявшиеся мелодии вспомнить (напеть) невозможно. Следующие поездки в Ригу сопровождались ритуальным посещением органных концертов в Домском соборе. В соборе начинаешь понимать, какое воздействие на психику оказывают проповеди в сопровождении органа.

Вывод очевиден, Рига в культурном отношении ближе к Европе, чем Тюмень или Барнаул.

Любил посещать рижские церкви: скромные лютеранские, разукрашенные православные, величественные католические. Не заходил в мечеть и синагогу, ограничился внешним осмотром.

Забавный случай произошёл в старинной лютеранской кирхе. Трое участников симпозиума зашли в воскресенье во время утренней службы. Несколько сот человек стоя слушают проповедь на латышском языке. Один из наших, высоченный мужик из Челябинска, решил поближе рассмотреть кафедру и пастора. Он почти добрался до первого ряда молящихся, как раздалось «аминь». Прихожане упали на колени, наш мужик стоит практически перед пастором, оглянулся и бухнулся на колени. Мы выскочили из кирхи, смеялись так громко, что привлекли внимание прохожих.

Ранним утром кривые мощёные улочки старой Риги, пропахшие отличным кофе из маленьких в 2–3 столика кафе — нечто особенное, трудно поддающееся описанию. Повсеместно ощущаешь давление старины. Прекрасно смотрится пригород Риги, протянувшийся вдоль рижского взморья — Юрмала (турбаза «Вайвари» — часть её). Отличные песчаные пляжи. К сожалению, ни разу не удалось покупаться в Балтийском море, «бедную науку» принято собирать в межсезонье, так как разместить одновременно 200–300 человек, из которых несколько десятков человек «с претензиями» всегда проблема.

Впервые, в Риге увидел культурные кладбища, могилу Яна Райниса, совместные захоронения погибших в войне (независимо на какой стороне воевали) латышей. Здесь, на Рижских кладбищах, сознаёшь, насколько далека Россия от цивилизации, коммунистический режим ещё дальше откинул Россию в нравственном отношении (если государство не заботится о живых соотечественниках, и в этом духе воспитывает молодёжь, то зачем думать об ушедших?). Уже позже, в 90-е, латыши, литовцы, эстонцы специальными авиарейсами вывозили из Сибири останки своих соплеменников, двумя волнами (1940–1941, 1946–1950 годы) сосланных ретивыми строителями коммунистического общества. Это государственная политика национальных лидеров, восстановивших самостоятельность Латвии, Литвы, Эстонии. Благородная политика, ориентированная на человека. Впрочем, перевозились останки тех, у кого остались в Прибалтике заинтересованные родственники и есть, кому хлопотать. Мои родственники (по мужу младшей дочери) — латыши, привезены в 1949 г., умирают в Томской области по очереди в нищете и никому в Латвии не нужны ни они, ни их останки.

Рига была и остаётся многонациональным городом с соответствующими проблемами. Конкретный случай описан выше («Происхождение и родственники. Полле Нина Николаевна»).

В сентябре 1971 г. на 4-е совещание по физико-химическому анализу жидких систем в Ворошиловград (Луганск) вывез аспирантку Валю Нагарёву (без доклада). Рассматриваю старые программы, и мне до сих пор непонятно, по какому принципу однотипные научные сборища назывались то симпозиумами, то совещаниями. Научные бонзы из центра совещание в Ворошиловграде проигнорировали (Прибалтика им больше нравится), тон задавали киевляне, прежде всего школа профессора Ю.Я.Фиалкова. Докладов больше, чем в Риге, но уровень дискуссий пожиже. Большинство сообщений прошли вообще без вопросов, в том числе и мой доклад (соавтор — Нина). Кое-что полезное из совещания извлекли, как минимум для расширения кругозора Нагарёвой.

Город Ворошиловград ничем особым не запомнился, кроме звона трамваев рядом с центральной гостиницей (размещены участники совещания отлично), утром невозможно было спать. Обычная зелень. Ворошиловград не выглядел чистым, что непривычно для южных городов.

Съездил на экскурсию в Краснодон. Маленький одноэтажный шахтёрский городишко весь в терриконах с тяжёлым запахом сероводорода, похоже, со времён Молодой гвардии мало изменился. Но музей красивый. Не экспонатами (лежит большой зелёный огурец, под ним подпись: огурец выращен таким-то молодогвардейцем в бутылке — чушь какая-то!), но архитектурой. На крыльце сидят 2–3 пенсионера, бывших молодогвардейца, ждут вопросов и стаканчик вина. Я и раньше скептически относился к сознательному искажению картины гибели молодёжи Краснодона. Много безвинных ребят сброшено в шахту, но ведь не за подвиги, расписанные Фадеевым. Методы выявления врагов гестапо и НКВД мало отличаются: из одного-двух слабых выбивают любые нужные показания, приближается фронт, разбираться некогда, всех ликвидируют и пытаются спрятать концы в воду. Во времена хрущёвской оттепели некоторые историки пытались разобраться с фактической деятельностью Молодой гвардии, им быстро заткнули рот под предлогом, что молодёжь надо воспитывать на положительных примерах. Так и стоит музей Молодой гвардии как памятник сталинской пропагандистской машине оболванивания молодёжи.

На обратной дороге из Ворошиловграда в Тюмень сделал крюк через Киев (аспирантка полетела напрямую). Понимал, придётся нудно объяснять главному бухгалтеру причины перерасхода командировочных, но не использовать момент, чтобы посмотреть Киев не смог. Вторая половина сентября. Золотая осень. Киев прекрасен. За сутки сумел бегло ознакомиться с центром: Владимирская горка, несколько раз прошёл туда-сюда по Крещатику, заглянул на центральный рынок — это сказка, даже с учётом того, что приходилось видеть южные рынки в Алма-Ате и Бишкеке. Проехал с автобусной экскурсией по городу, ухоженные деревья, море цветов, чистые улицы. Днепр красив, киевляне его любят, но своей мощью, несомненно, уступает Оби.

В 1973 г. дважды приезжал в Прибалтику. В марте в Ригу. Сделал два доклада, остальное время пили пиво и обсуждали научные проблемы с Валентином Аникеевым, приехавшим из Барнаула, и Щипановым (заведовал кафедрой, на которую я ушёл от Магарила). Размещены в новой гостинице «Даугава», прекрасный вид из скромного двухместного номера на одноимённую реку. Как-то втроём мы спустились в ресторан, мест нет, устроились за стойкой бара, посасывали водку, запивая соком манго, и принялись наблюдать местную публику. Разница в поведении с посетителями сибирских ресторанов бросается в глаза. Вот за столом сидят 8 девиц, посреди одна бутылка вина, никакой закуси. Оркестр заиграл красивую музыку, свет в зале выключили (слабое освещение только у нашей стойки), девицы пошли нарасхват. В 23:30 свет включили, ресторан закрывается. Деталь запала в память, я неоднократно приводил собеседникам эпизод в качестве сравнения нравов в Риге и Тюмени, обычно в Сибири клиентам напоминали о прощании выключением или миганием света. Впервые я видел «живьём» обилие проституток с близкого расстояния. Нам, троим, этот контингент без надобности, но наблюдать интересно.

В Риге продолжились контакты с профессором Дейчем (кстати, интенсивная переписка с ним продолжалась до переезда в Томск, когда я полностью прекратил работу в прежнем направлении). Существовали планы публикации совместной монографии по разрабатываемой мной теме (я пишу, он издаёт). Не получилось. Мне такое «соавторство» претит, тем не менее, напечатан ряд совместных статей. Одним соавтором больше, но публикация в центре (для провинциальной Тюмени важно). Удивительное дело, переписка с Абрамом Яковлевичем (большинство родственников уже тогда отбыли в Израиль) мне давалась значительно легче, чем разговоры тет-а-тет. Возможно, причиной является моя малая коммуникабельность. Да и не могу скрывать неприязнь к соавторству подобного рода. С одной стороны, Дейч существенно старше, фронтовик, профессор, с другой, я чувствовал, как он постоянно из меня что-то тянет. В Известиях Академии Наук Латвийской ССР напечатано более десятка моих статей и кратких сообщений, в каждой Дейч фигурировал как соавтор, хотя его функция заключалась в том, чтобы, получив статью на домашний адрес, лично передать главному редактору.

Чёрт его знает, чем я им «нравился», с одной стороны Магарил выдавливал из института, с другой Дейч высасывал научную информацию.

В июне 1973 г. 5-е совещание по физико-химическому анализу жидких систем исключительно хорошо организовано Литовской сельскохозяйственной академией. Докладчики с известным именем (оргкомитет к таковым отнёс и меня) размещены в хорошей гостинице в центре Каунаса, остальные в студенческом общежитии на окраине города. Масштаб совещания всё увеличивается. 6 секций, 296 докладов +114, обсуждаемых по желанию участников секций. К открытию выпущен 400-страничный сборник тезисов докладов. Впервые среди участников иностранцы, в частности на пленарном заседании крупный доклад сделал зав. кафедрой Лодзинского университета Богдан Янушевский. Интересных докладов так много, что не знаешь, куда бежать. Кстати, и наши два сообщения (один в соавторстве с Ниной, другой с Нагарёвой) докладывал в разных секциях.

Каунас находится в центре Литвы, до войны её столица, и, как говорили в то время, самый литовский город в Литве. Сразу увидел разницу с Ригой. Практически нет надписей на русском языке (1973 год!). По центральному бульвару группами в 5–6 человек «прогуливаются» милиционеры с открытыми дубинками, нигде такого раньше не видел. В Каунасе много достопримечательностей. Музей Чюрлёниса, живописца и композитора начала века, фамилию которого, к стыду своему прежде не слышал. Поразительные по цветовой гамме картины.

Единственный в мире музей чертей, сотни экспонатов со всего света — рассматриваешь с «разинутым ртом», то ли удивляешься, то ли смеёшься. Каких только скульптурных и рисованных чертей со всего мира там нет. Естественно, в изобилии черти женского рода, «Баба Яга» в разных вариантах. Удивляюсь, что музей существует в Каунасе, столице литовского национализма, переплетённого с католицизмом, а ведь церковь, мягко сказать, не одобряет «чертовщину».

Не могу забыть и ощущения от концерта на колоколах собора (кирхи?) на одной из центральных площадей Каунаса. Исполнялись разные мелодии от «Подмосковных вечеров» до произведений Баха и оригинальных мелодий специально для колоколов. Исполнитель — потомственный звонарь преклонного возраста, местные жители на площади (регулярный вечерний воскресный концерт собирает тысячи людей) рассказывали, что звонарь готовит к работе своего сына. И всё. Специалистов такого класса в СССР не было.

И ещё. В Каунасе функционировали два ночных кафе. Группа сибиряков (со мной Аникеев, Мироненко из Барнаула) решила посмотреть, что это такое. Напомню, шёл 1973 год, в России подобное не допускалось. Пришли к открытию (19 часов) и часов до 22 в зале из посетителей мы одни, попили, поели, запланированные денежные ресурсы на исходе. Ближе к полночи начинается концертная программа, свободных мест в зале нет. Выступают артисты местного театра оперы и балета, появляющиеся после спектакля. Танцевальные номера, возможно, эротической направленности (такие выражения не употреблялись). Игра светом, временами кажется, танцуют совсем голые мужики и бабы, включается яркий свет, все видят, что артисты в костюмах, освещение снова меняется. Аплодисменты! Красиво! В 2 часа кафе закрывается. Сейчас подобными концертами никого не удивишь, но в то время…. В гостинице обсуждали вечерний поход, не могли понять, почему такие кафе не могут функционировать в России. Повсеместно существующие ныне ночные клубы гораздо более порочны, чем ночные кафе Каунаса первой половины70-х.

Съездил на экскурсию в Вильнюс (100 км от Каунаса, отличное скоростное шоссе). Вильнюс — столица республики, внешние признаки лояльности центру налицо, в т. ч. витрины имеют надписи на двух языках. Строения города свидетельствуют об исторической многонациональности Вильнюса, много поляков, русских, евреев. Посетили древний университет, в котором учился Адам Мицкевич. Потрясающе красиво выглядит главный костёл Вильнюса, роспись, скульптуры. На службе присутствуют тысячи верующих, поёт хор мальчиков — впечатляющая торжественность происходящего. Посмотрели в Вильнюсе, как можно строить типовое крупнопанельное жильё (не «хрущобы») и при этом сохранять национальные и градостроительные особенности. Создатели нового района Лазденай в Вильнюсе получили ленинскую премию по архитектуре, на мой взгляд, заслуженно. Многоэтажные дома красиво вписаны в холмистый рельеф местности, причём вековые сосны не повреждаются строителями. Объекты социальной сферы (магазины, детские учреждения, спортивные площадки, автостоянки…) органично вписаны в структуру застройки.

Заключал совещание в Каунасе крупный банкет, где главной фишкой оказалась водка «Паланга» (организаторы заявили, что её поставляют в Кремль, в свободную торговлю не поступает). Не могу ни поддержать, ни опровергнуть (вроде бы водка как водка, только коричневая как «Старка»), но утром, по дороге в аэропорт голова не болела.

18-22 апреля 1976 г. очередная научная командировка в Ригу. Поселены с Ниной в центральной гостинице «Рига» в шикарном номере (большинство участников, включая барнаульцев Валентина Аникеева, Андрея Тронова, размещено в Юрмале, пансионат «Лиелупе»). В последующие годы ночевал в сотнях гостиничных номеров в России и за рубежом, подобных не встречал.

Участие в 3-е Всесоюзном совещании по комплексам с переносом заряда и ион-радикальным солям (КОМИС-76), проводившемся в главном здании АН Латвийской ССР, явилось, без ложной скромности, апофеозом личной научной деятельности. Сделал два доклада на первом пленарном заседании, на прощальном банкете в Юрмале (две сотни присутствующих, несколько десятков профессоров) тамада мне первому предоставил слово. И это в присутствии Г.Л.Рыжовой, пытавшейся угробить диссертацию Нины, и Андрея Тронова, виновника моего ухода из Алтайского политехнического института («Жизнь первая. Аспирант»). Такое не забывается. Самое сильное впечатление: участники совещания, работающие в близких научных направлениях, меня знают и признают.

Одной из причин возросшего авторитета в научной сфере стала публикация крупной статьи (без соавторов) «Определение устойчивости слабых органических комплексов методами УФ-спектроскопии» в августовском номере 1974 г. обзорного журнала Академии Наук СССР «Успехи химии». Журнал просматривают все химики, занимающиеся научной работой, и не только химики, и не только в СССР. В двадцатистраничной статье не забыл указать свои ранее опубликованные в центральных журналах сообщения. Успех публикации превзошёл самые смелые ожидания.

Тема молекулярных комплексов (для не химиков поясню, что комплексы с переносом зарядов — одна из разновидностей молекулярных комплексов) в 70-х находилась на пике научного внимания в развитых странах. Сохранилось более полусотни открыток из Англии, Бельгии, США, Японии… с просьбой выслать оттиск статьи. Поясню, в журналах Академии Наук существовала традиция отправлять бесплатно после выхода журнала автору 25–50 оттисков статьи (советский вариант гонорара). Заинтересовались в тюменском КГБ, выясняли, что за открытки я получаю (1975-76 гг.!), предупредили не отправлять оттиски, дескать, это прерогатива государства. «Взял под козырёк», но большую часть просьб известных мне по научным публикациям зарубежных учёных удовлетворил.

Действительно, журнал «Успехи химии» продавался за рубежом в английском переводе и я, как автор, получил 96 рублей с копейками в чеках Внешторгбанка (мелочь, конечно, но Нина в «Берёзке» что-то приобрела). Сдерживание личных контактов с заграничными учёными — большая дурь, тем более, что я активно использовал переписку для получения оттисков интересующих меня зарубежных (и не только) авторов. Имел отдельные папки с работами крупнейших учёных в области молекулярных комплексов.

В 1977 г. отправил ещё крупную статью в «Успехи химии». Получил негативный отзыв от рецензента, когда уже жил в Томске. Плюнул, не стал отвечать, жаль только несколько месяцев интенсивной и полезной для специалистов работы. Хотя должен сказать, что научился письменно разговаривать с анонимными рецензентами резко, в наступательной манере, соглашаясь с замечаниями эпистолярного характера, но, объясняя, что рецензент не понял по существу в статье то-то и то-то. Во всех случаях добивался успеха, публикации практически выходили в первоначально заявленном варианте. Пытался здесь процитировать хоть один отзыв тех времён, но, по-видимому, когда-то копии выбросил, смена семьи и проживания не способствует сохранности архива.

В Тюмени, как и в Барнауле не было достойной научной библиотеки, какие издавна существуют в Томске. Создал крупную личную научную картотеку на перфокартах с краевой перфорацией (молодёжь не знает что это такое, но в 1968-70 гг. это был информационный прыжок вперёд, чистые картонные бланки размера А-5 с трудом доставал в Риге), только в июле 2008 г. с сожалением выбросил тысячи собственноручно заполненных карт. В основном необходимые для работы печатные материалы приходилось заказывать через Москву, часть в ксерокопиях, часть в виде микрофильмов. И сегодня в письменном столе хранятся микрофильмы книг корифеев проблемы молекулярных комплексов Mulliken, Foster, Rose, но микрофильмы больших книг читать неудобно. Переписывался с авторами и самостоятельно перевёл книги R.Foster «Комплексы с переносом заряда», J.Rose «Молекулярные комплексы», последний перевод можно было печатать, но не хватило времени, а позже желания этим заниматься. Как подумаешь, что кому-то надо жопу лизать, так интерес пропадает. Прошло чуть больше 30 лет, как изменилась научная жизнь, любую информацию можно найти в интернете (были бы только деньги).

В 1970 г. черновик диссертации Нины, составной части моей предполагавшейся докторской, был готов, наработано достаточное количество новых экспериментальных данных. Диссертация Нины получилась неплохая, но возникли непредвиденные проблемы с организацией защиты («Происхождение и родственники. Полле Нина Николаевна»). Неожиданный «удар под дых» получили в alma mater, на кафедре органической химии родного университета. Похоже, счёты за мою предыдущую строптивость сводила бывший дипломный руководитель, завкафедрой, в первой половине 70-х декан химического факультета Г.Л.Рыжова. Сначала требовала что-то переделать, затем отказывалась даже на кафедре заслушивать, не то, что допустить первичный доклад на учёный совет. Бесконечные поездки Тюмень-Томск (сутки на поезде в один конец) при двух дошколятах в семье, превращались в ужасную нервотрёпку с последующими семейными конфликтами. Обратились за помощью к председателю учёного совета химического факультета уважаемому профессору Виктору Васильевичу Серебренникову. Всемирно известный мэтр хорошо нас помнил ещё студентами, выразил сочувствие, но на конфликт с агрессивной Рыжовой не пошёл. Знала бы Рыжова, что через 7–8 лет она будет канючить у меня хоздоговор. А пока ситуация почти безнадёжная, Томск — единственный научный центр СССР, где широко и всесторонне изучались органические молекулярные комплексы (школа Бориса Владимировича Тронова). В Тюмени же вообще не было Совета по защитам диссертаций химического профиля.

Сложный, нередко самый сложный в периферийном институте, этап работы над диссертацией — подготовка к защите (часто бывает достаточно одного положительного отзыва крупного научного черепа, чтобы решить вопрос защиты, но этот отзыв надо получить). При отсутствии солидного шефа над соискателем, как правило, изощрённо издеваются под личиной объективности (пример с диссертацией Нины выше, Б.В.Тронов умер), бесконечно советуя то-то доделать, то-то перепроверить. Умасливают сторонних научных грандов самыми разными способами: прямыми деньгами (реально не доказуемо), крупными подарками, угощением в ресторане, организацией финансово выгодных хоздоговоров с промышленными предприятиями… Женщины-соискатели нередко отрабатывают телом, как молодые актрисы, пытающиеся через связь с режиссёром или продюсером получить ответственную роль. Я не преувеличиваю, конкретные примеры сидят в памяти. Помнится, Нина обратила моё внимание, как на симпозиуме в Риге в 1969 г. «заинтересованные» женщины, не стесняясь, ныряли на ночь к 70-летнему грузному широко известному академику в области электрохимии.

Как ни облагораживай поступки соискателя учёной степени, даже в собственном сознании, всё это элементы коррупции, попросту дача взятки. Ради будущей карьеры соискатель заискивает, унижается, готов выполнять функции «шестёрки». Всё это противно моему нутру и именно поэтому в 1977 г. я бросил заниматься наукой (на стадии готовности к оформлению докторской диссертации) и ушёл на производство.

Непосредственно защита диссертации, за редчайшими исключениями, акт формальный, хотя и предельно эмоционально нагружен для соискателя, члены учёного совета настроены благодушно, банкет соискателем заказан, приглашения получены.

Появление в ТИИ Гены Неупокоева, да ещё в должности декана химико-технологического факультета, позволило выйти на крупных учёных Свердловска. Научный руководитель Гены Георгий Дмитриевич Харлампович свёл меня с мировой знаменитостью, крупнейшим специалистом СССР в области слабых взаимодействий органических систем Рафаилом Оганесовичем Матевосяном.

Свердловск (Екатеринбург) — крупнейший город рядом с Тюменью (~ 300 км). Первое посещение Свердловска весной 1969 г., не связанное с научными проблемами, приятно удивило просторным центром, широкими проспектами. Много раз позже я бывал в Свердловске: в институтах Академии наук, Уральском политехническом (напоминает томский аналог), районе знаменитого Уралмаша. Каждую поездку кто-то из местных показывал место убийства Николая Второго с семьёй, похоже, для свердловчан — это основная достопримечательность. Отвратительное впечатление оставили аэропорт Кольцово и железнодорожный вокзал, объёмные, но какие-то неухоженные, грязные.

Профессор Матевосян заинтересовался, приехал в ТИИ, ознакомился с лабораторией, оборудованием, условиями эксперимента, посмотрел результаты и согласился стать официальным оппонентом диссертации Нины. Более того, встретился с ректором ТИИ Косухиным и сделал рекламу высокому научному уровню наших работ. Можете себе представить как «завертел хвостом» доцент Магарил, увидев такое светило науки на факультете. Дальше — «дело техники». Защита прошла успешно в институте химии Уральского отделения Академии Наук СССР. Матевосян — человек южный, увлекающийся, но всё равно приятно слышать публичные рассуждения, что работы Полле подняли престиж химиков тюменского индустриального института в глазах академической науки.

С Матевосяном завязались хорошие деловые отношения, он сразу согласился оппонировать моей аспирантке Нагарёвой, я в свою очередь, помогал защите его ближайшим сотрудникам, братьям Игорю и Олегу Донских. Встречались мы с братьями (позже оба последовали за шефом в Ереван) не часто, в основном, в связи с защитами, но выпили совместно много. Неприятно удивило, что толковые талантливые ребята начинали пить с приходом на работу. Академический институт — не учебный, но утреннего пьянства понять не мог, может быть, поводом служило моё очередное однодневное появление в Свердловске (у Олега выступал официальным оппонентом на защите диссертации).

Однажды Матевосян появился в нашей тюменской квартире, мало приспособленной для приёма гостей такого высокого уровня, вместе с «оруженосцами», братьями Донских. Причина следующая. Как-то в общем разговоре, Матевосян, азартный охотник, проговорился, что мечтает о хорошей лайке. Реакция мгновенная. Муж аспирантки Нагарёвой (согласованы сроки защиты в Свердловске, официальный оппонент — Матевосян) — кинолог, быстро притащил в нашу квартиру отличного щенка с родословной. Мгновенно собачонка стала семейной любимицей. Дети плакали, не хотели отдавать лаечку, когда через пару недель Матевосян появился в Тюмени. Прямо с поезда, часов в 8 утра Матевосян постучал в двери, Нина быстро собрала на письменном столе (действующая до сих пор моя научно-трудовая реликвия) завтрак, «что бог послал» (готовились специально). Братья Донских с удовольствием «вдарили» по коньячку, но мы с Матевосяном ограничились кофе с закусками. Рафаил Оганесович категорически отказался принимать собаку в качестве подарка, присовокупив классическую фразу «борзыми щенками взятки не берём», вынул из кармана деньги и отсчитал энную (не помню точно) сумму.

Учёным (таковых мало, много научных работников), к которым я отношу Б.В.Тронова и Р.О.Матевосяна, не до коррупции, не до взяток. Честность в научных изысканиях и честность в человеческих взаимоотношениях связаны. Человек с замаранной совестью не может стать истинным учёным (к сожалению, встречаются исключения).

История лайки продолжилась, когда Матевосян уехал в Ереван, кому-то отдал (продал?) собаку, а потом вдруг потребовался новый паспорт (якобы Матевосян потерял). Весёлая лаечка, хвост колечком, до сих пор перед моими глазами, но по складу характера я не могу быть охотником: «птичку жалко!».

Через год после защиты Нины Матевосян, назначенный директором академического научно-исследовательского института химической направленности в Ереване, предлагал мне занять должность начальника физико-химического отдела. Весной 1974 г. я специально прилетел в Ереван. От заманчивого предложения отказался (если бы НИИ территориально располагался на Урале или в Сибири…), но пару дней знакомился с Ереваном, попил вкусного и дешёвого местного сухого вина, даже умудрился попасть на товарищеский футбольный матч Арарат — сборная СССР (0:0). Красивый стадион «Раздан», трибуны располагаются над знаменитыми коньячными погребами, переполнен, 90 тысяч зрителей. Эмоции болельщиков сравнить не с чем, хотя приходилось бывать и на заполненных московских «Лужниках» и «Динамо» на матчах с участием хороших команд. Прекрасный город. Своеобразная архитектура. Ереван невозможно спутать ни с одним городом СССР, да, по-видимому, и мира. Снежная вершина Арарата как бы нависает над городом. Ощущаешь Арарат совсем близко, на самом деле священная для армян гора находится на территории Турции. А между Араратом и НИИ Матевосяна только абрикосовая роща и граничная полоса. Вдоль центрального бульвара Еревана фонтан с 2500 струй, символизирующий возраст Армении. Великая библиотека древних рукописей «Матенадаран». Скорбный величественный памятник жертвам геноцида 1915 г. Обилие прекрасной чеканки в магазинах. До приезда в Ереван кое-что знал из литературы об его достоинствах, но личное эмоциональное восприятие превзошло ожидания.

Ещё о Матевосяне. Высокий, тёмный, эмоциональный, увлекающийся армянин, любимый студентами лектор (работал по совместительству в политехническом институте). Произвёл фурор в Свердловске, когда отбил у ведущего певца знаменитого театра оперетты жену, русскую, яркую блондинку, кандидата химических наук. Оставил прежнюю армянскую семью с 3-мя взрослыми дочерьми. Одно время много пил, после сердечного приступа «завязал» намертво. Занялся в свободное время охотой, почему и потребовалась собака. Запомнил рассказ Матевосяна, как он швырнул в лицо директору института химии в присутствии секретаря парткома партбилет, но оба оказались порядочными людьми (не вынесли сор из избы, оставили горячего Матевосяна в КПСС). И заключение: «Ребята! Надо вступать в партию, меньше будет процент подлецов!» Специфическая логика!

Валя Нагарёва защитила диссертацию 10 июня 1974 г. Хорошо выступил прилетевший из Еревана Матевосян. Вследствие повышенной импульсивности и категоричности суждений о людях, их способности к научному творчеству, он имел и достаточно много врагов. Два «чёрных шара» при тайном голосовании вброшено явно в пику Матевосяну, так как ни одного замечания по существу диссертации не прозвучало ни устно, ни письменно. Вечером в ресторане «Свердловск» состоялся скромный ужин, Матевосян не присутствовал, отказавшись заранее.

Одним из элементов научной деятельности и одновременно свидетельством научной известности являются отзывы на диссертации. Сохранилась тьма копий отзывов и авторефератов диссертаций. Обычно готовящийся к защите диссертант униженно ходит по «уважаемым» людям или обращается письменно с авторефератом и заготовленной «болванкой». В большинстве случаев «болванку» не использовал, писал отзыв сам, хотя его подготовка требует времени и «шевеления мозгами».

Часть защитившихся диссертантов устремились вверх по учебно-научной лестнице, часть бросила вообще заниматься наукой в «рыночное время», в том числе и Валя Нагарёва (узнал об этом при посещении Тюмени осенью 2002 г.). Авторов ряда рефератов вспомнить не могу, кто такие, почему писал отзыв (вероятно, по просьбе научных авторитетов).

Часть диссертантов преждевременно ушли из жизни, самая знаковая для меня фигура Валентина Аникеева, сгубившего яркий талант физика-теоретика в провинциальном Барнауле. Вместе с тем, он принёс много пользы контактировавшим с ним специалистам из других научных сфер. Однако ни в текст диссертации, ни в список своих публикаций не включил множество работ, выполненных совместно. Процитирую один абзац моего отзыва на диссертацию Валентина, отправленного из Тюмени в октябре 1970 г….Следует указать, что материал, представленный в диссертации, составляет лишь небольшую часть научного творчества В.С.Аникеева. С 1964 г. В.С.Аникеев проводит большую совместную работу с химиками, исследователями слабых молекулярных комплексов. Опубликовано значительное количество работ, часть из которых напечатана в таких журналах, как Теоретическая и экспериментальная химия», «Журнал общей химии» и др.

Даже самому далёкому от науки читателю понятно, что моя научная деятельность носила академический характер, не имеющий непосредственный выход в практику. Вместе с тем в ВУЗах издавна существовала практика заключения прямых хозяйственных договоров с промышленностью, позволявшая «поддерживать штаны» исследователю. Одновременно появлялась возможность ездить в командировки без долгих уговоров институтского начальства. Существовали ограничения в оплате, не более 50 % оклада, хотя отдельные «мыслители» умудрялись получать значительно больше, зачисляя в список исполнителей фиктивных сотрудников. Мой дебют в хоздоговорной сфере в ТИИ имел громкий скандальный резонанс, впоследствии неоднократно мне аукнувшийся. По порядку.

У газовиков возникли проблемы с определением микропримесей влаги в газе, подготавливаемом к транспортировке. Задача не простая. Поскольку под моим контролем находилась отличная современная аппаратура для анализов, решил взяться. Сформировал группу сотрудников, непосредственных исполнителей. Проработали литературу, собрали экспериментальную установку. Поставили серию опытов, через пару месяцев убедились, при выделенных ресурсах в срок работу не выполнить. Объяснился с заказчиком и, поскольку они больше денег на проблему выделить не смогли, закрыли договор с выполнением первого этапа. Акты подписаны институтом и заказчиком, я спокойно уехал в отпуск. Возвращаюсь на работу и вдруг узнаю, что деньги хоздоговора, предназначенные на зарплату, заведующим кафедрой Магарилом выплачены по своему усмотрению (до сих пор непонятно, как ему это удалось без моего письменного согласия как руководителя темы). Начал выяснять. Магарил заявил публично: «Полле плохо работал, потому ему и не положена оплата». Таких оскорблений я не спускаю и, думаю, Магарил не раз пожалел о сказанном.

Официально подаю заявление в комиссию по трудовым спорам. Вокруг завертелись разные люди, включая друзей, просят забрать заявление: Магарил тебя зароет. Упорства мне не занимать. Комиссия принимает решение выплатить причитающиеся мне деньги (за 3 месяца по 0.5 месячного оклада, т. е. 420 руб.) за счёт Магарила. В институте (не только на факультете) поднялся громкий шум. Большинство смеются над Магарилом, проректор по науке Копылов: «Полле в карман товарищу залез!» Через несколько дней Магарил вызывает в кабинет договориться, как он будет отдавать мне деньги. Прошу сдать деньги в кассу, так как он должен не мне, а институту (юридически исполнитель договора). На следующий день выясняю у главбуха, сдал ли Магарил деньги, и передаю ему заявление о переводе всех причитающихся мне денег по хоздоговору в Фонд мира.

С помощью соседки-журналистки заявление опубликовано на следующий день (08.12.1971 г.) выделенным шрифтом на первой странице областной молодёжной газеты «Тюменский комсомолец» и утром же прозвучал по местному радио в обзоре газет. Цитирую полный текст заметки «В Фонд мира».

Каждый день в старинный особняк, где находится правление советского Фонда мира, почтальоны доставляют денежные переводы.

Вчера крупный денежный перевод был отправлен в столицу из Тюмени. Молодой учёный, доцент кафедры органической химии индустриального института Э.Г.Полле решил переслать деньги, полученные за научные изыскания, в Фонд мира. В письме такие строки:

«В то время, как американский конгресс выделил очередные полмиллиарда долларов на вооружение израильских агрессоров, я не могу оставаться в стороне от всенародного движения в защиту мира и вношу свой скромный вклад в пользу борьбы арабских и вьетнамских патриотов за национальную независимость».

Три года назад Тюменский обком ВЛКСМ наградил комсомольца, кандидата наук Эрвина Полле Почётной грамотой. Сегодня он не только учёный, имеющий более 30 печатных работ, но и общественник: возглавляет профбюро на химико-технологическом факультете.

Резонанс колоссальный! Факультетский партийный придурок Серов бегал с криками: шовинизм! (Магарил — еврей, я — немец).

Магарил такой пощёчины не ожидал. Многие сотрудники института, включая элиту треугольника (администрация, партком, профком), хихикали с удовольствием над реальным серым кардиналом при ректоре, но я окончательно получил «смертельного» врага. Кстати, ректор Косухин (опускание неофициального главного советника Магарила явно не в его интересах) чуть позже выразил наедине недовольство:

— Свои деньги Вы в Фонд мира не отправили бы!

— Почему, раньше я в Красный крест деньги переводил!

Гласность — мощное средство борьбы с «магарилами», но её время ещё не пришло (начало 70-х годов), квалифицированные специалисты боялись «рот открыть» и наблюдали за развитием конфликта из-за угла. Не все друзья правильно поняли смысл перевода денег, но и сейчас думаю, эти деньги нельзя было брать, хотя полтора месячных оклада доцента семейному бюджету не повредили бы.

Через пару лет несколько доцентов ТИИ решили проторить хоздоговорную тропу на крупный химико-фармацевтический завод в старинном уральском городе Ирбите. Переговоры затянулись, я не нашёл работы для себя. Зато сумел познакомиться с городом, знаменитым выпуском военно-милицейских мотоциклов «Урал». Создавалось впечатление, в Ирбите все жители способны управлять мотоциклами (мужчины само собой, женщины, дети). Середина 70-х, внешнее впечатление, легковых автомобилей в городе нет. Улицы в Ирбите мощёные, много зелени. Дома добротные, каменные, долго простоявшие. Несколько красивых церквей, не знаю, сколько из них действующих. Чувствуется угасающая красота прежде богатого города. Местные жители рассказывали, что в позапрошлом веке и начале прошлого, в Ирбите регулярно проводились крупные российские ярмарки, уступавшие масштабом только нижегородским.

Уважаемый читатель! Завершаю тему. Попытка изложения научной деятельности невольно превратилась в некий элемент самовосхваления. Прошу извинить! Ведь не будешь же здесь приводить суть и мысли докладов и оригинальных статей. Или даже все их названия. Кто сможет понять смысл особого поведения молекулярных комплексов орто-, мета-, пара-динитробензолов с галогензамещёнными анилина? Ситуация в фундаментальной науке такова, что исследователь, углубляясь в неизвестность, доходит иной раз до такого знания, когда рядом работающий специалист ничего понять не может, да и сам далеко не всегда способен объяснить результат эксперимента. Никто не задумывался, почему именно среди научных работников популярны рассуждения о дураках? В этой системе дураком (это может быть аспирант или ассистент, кандидат или доктор наук, доцент или профессор) нередко называют человека, который ничего не видит кроме своих проблем и не способен оценить результаты исследований, выполненных в близких направлениях.

За 9 лет работы в Тюменском индустриальном институте список научных трудов (фактически единственный критерий оценки научной квалификации преподавателя в многопрофильном ВУЗе) увеличился на 56 наименований. По итогам Всесоюзного конкурса 1975 г. заработал Почётный диплом и премию ВХО им. Менделеева, на следующий год стал лауреатом Всесоюзного конкурса на лучшую научную работу по проблемам развития нефтяной и газовой промышленности. Имеется папка тюменских наград.

И на всём этом внешнем благополучии поставлен жирный крест. Ухожу на производство.