Четыре года

ЛЕТО ПОСЛЕ ДЕСЯТОГО КЛАССА

Когда началось это лето? На выпускном вечере? На дневном сеансе в полупустом зале кино?

Как четко и ясно все на радиосхеме. Лампы. Конденсаторы. Сопротивления. Трансформаторы. Контакты. Питание. А тут никакой ясности. Когда это началось? Как? Может быть, в тот день, когда Леся Петровна впервые вошла в их класс?

"Первое сентября, первый день календаря". Первый урок органической химии.

Две новых учительницы, химичка Леся Петровна и русачка Лариса Павловна, появились у них в десятом классе. Две Л.П. Две очень красивые женщины, свеженькие выпускницы университета. С классом они состыковались мгновенно. Тому были две причины: первая – относительно незначительная разница в возрасте, при этом Л.П. не становились на ходули, вторая – знание предмета и юношеская увлеченность им. Класс немедленно признал их своими.

Обе почти одновременно выделили из класса Бориса. Почему? Пять мальчиков в классе шли на золотую медаль. Радиолюбительство не имело ничего общего ни с химией, ни с русской литературой. Девицы, а у некоторые из них уже был весьма определенный опыт, многозначительно объясняли Борису, что обе Л.П. проявляют к нему не вполне педагогический интерес. В классе действительно хватает смазливых ребят, но… пойди пойми, как и почему выбирают. У Бориса еще не было опыта его одноклассниц. Он только краснел и вспоминал давнюю историю.

В седьмом классе математику у них преподавала Нина Яковлевна. Хорошая была математичка. Особенно любил Борис уроки геометрии. Но стыдно признаться, он, только лишь приближавшийся к своему пятнадцатилетию, влюбился во взрослую женщину. Нине Яковлевне было никак не меньше двадцати шести лет. Шутка ли – чуть не вдвое старше его! Никто, конечно, даже не догадывался об этом. Единственный человек на Земле, умевший выслушивать все, бабушка. Но ведь не расскажешь бабушке о безумных снах, в которых всегда появлялась Нина Яковлевна, о сновидениях, после которых утром он тайком влажной губкой уничтожал постыдные следы на простыне, а потом, на уроках Нины Яковлевны, как ежик сжимался в клубок. Ему казалось, она знает, что произошло между ними ночью.

Она стояла у доски и рассказывала о параллельных прямых. А он смотрел на параллельность ее красивых сильных икр, на чуть скошенные внутрь носки. Она смешно скашивала внутрь стопы, когда стояла у доски. Он боялся поднять глаза, потому что воображение немедленно дорисовывало продолжение этих прекрасных голеней, и у него начинала кружиться голова. А когда они случайно сталкивались взглядами, Боря видел, как в ее огромных зеленых глазах, подтрунивая и поддразнивая его, бесились веселые чертики. Боря был лучшим математиком в классе. И чертил хорошо. И в надзоре не нуждался. Но однажды, это было в марте, за месяц до именин, Нина Яковлевна подошла сзади к парте и стала внимательно рассматривать его тетрадь. Она наклонилась и оперлась правой рукой о парту. Грудь ее, большая, упругая, изумительная, прикоснулась к его плечу.

Боря стиснул зубы. Он чувствовал, что сейчас взорвется, и будет ужасно, если она заметит. А как не заметить? Ведь она смотрела сзади вниз на тетрадь, и могла увидеть, что творится с ним под партой.

Несколько дней какое-то незнакомое томление не покидало его. В таком состоянии он пребывал, даже собирая семиламповый приемник. А ведь раньше, стоило взять в руки паяльник, окружающий мир переставал существовать.

Он ждал уроков математики и боялся их. У Нины Яковлевны появилась привычка рассматривать лежавшую на парте тетрадь, грудью прикасаясь к его плечу. Бориса уже не беспокоило, что она может увидеть творящееся с ним под партой.

Иногда он с опаской вглядывался в лица одноклассников. Не заметили ли они? Нет. Все шло своим чередом. Класс был потрясен смертью товарища Сталина. Через месяц отпраздновали Борины именины. Пятнадцать лет. На носу экзамены. Нет, никто ничего не заметил.

Правда, на первомайской демонстрации сидевший за ним Ленька, верзила, дважды остававшийся на второй год, – он уже брился, – так, вскользь сказал Борису:

– Слушь, Борь, а Нинка наша хочет, чтобы ты ее поимел.

Борис густо покраснел и отошел к группе одноклассников. Больше Ленька не говорил с ним об этом. Забыл, наверно. Он все забывал, непробиваемый второгодник.

Но Борис не забыл. Раньше такое и в голову ему не пришло бы. Сейчас он не мог заставить себя не мечтать об этом. А тут еще перед самыми экзаменами Нина Яковлевна встретила его в коридоре и, ласково охватив рукой его спину, так, что ее грудь снова прикоснулась к нему, предложила прийти к ней домой, если у него возникнут какие-нибудь неясности.

– Ты ведь знаешь, где я живу?

Он кивнул. Он знал, где она живет. Он только внезапно забыл, где именно находился в этот момент.

Чуть ли не сутки он отыскивал какую-нибудь неясность в алгебре или геометрии.

На следующий день после разговора в коридоре он пошел домой к Нине Яковлевне проконсультировать придуманные непонятные вопросы. Борис нажал на кнопку вызова лифта. Сердце, как шарик, подвешенный на резиновой нитке, бешено прыгало от паха к горлу. Он знал, что муж Нины Яковлевны, офицер, уже больше месяца находится в лагерях со своей частью.

Из лифта вышла старушка. Она внимательно оглядела Бориса. Он почувствовал, как лицо его наливается краской. Он вошел в лифт и вместо пятого этажа нажал кнопку второго, тут же спустился и что есть духу помчался домой.

А потом были экзамены и каникулы. В восьмом классе у них уже была другая математичка. Мужа Нины Яковлевны повысили в звании и перевели в какую-то важную часть. Нина Яковлевна уехала вместе с ним.

Немало времени прошло, пока Борис перестал ощущать одуряющее прикосновение к правому плечу. О Нине Яковлевне он вспоминал изредка, перед тем, как отойти ко сну, или утром, когда так не хотелось вылезать из-под одеяла.

Новая русачка, Лариса Павловна, воскресила в его сознании тоску о несостоявшемся. Очень она напоминала Нину Яковлевну.

До десятого класса Борис не любил уроков литературы – ни русской, ни украинской. Он считал их пустой тратой времени. Добросовестно прочитывал тексты в хрестоматии. Рекомендованные книги просматривал по диагонали. Он любил хорошую поэзию и без усилий запоминал стихи. На кой черт нужны многоречивые пейзажи Тургенева, если можно сказать "лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась"? Всего семь слов, а сколько в них информации! А музыка какая! Уже в девятом классе он решил, что из всей худ. литературы следует оставить только поэзию. Она напоминает электронику. Размер и рифмы ограничивают расползание. Они как параметры лампы и конденсаторов требуют четкой схемы. Ну, а заполнение схемы полноценными деталями, словами-образами – это от Бога.

Лариса Павловна становилась еще красивее, когда урок был посвящен поэзии. Однажды, войдя в класс и едва успев положить журнал и портфель на стол, она возбужденно начала рассказ о стихотворении Маяковского, которое никогда не было опубликовано. Подлая баба утаила его из чувства ревности, преобладавшим над обязанностью отдать читателям замечательное творение поэта. Здорово Лариса прочитала "Письмо Татьяне Яковлевой"! Борису казалось, что она читает лично ему. Когда в невероятной тишине прозвучало "Иди сюда, иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук", он вдруг почувствовал на своих руках стройное тело Ларисы Павловны. Или Нины Яковлевны? Он их почему-то отождествлял.

Но сейчас, два с половиной года спустя после того обжегшего его прикосновения, в душе Бориса появился непонятный новый чистый контур с многими каскадами усиления. Он преобладал над более примитивным, плотским, настроенным на частоту Нины Яковлевны и Ларисы. Бориса даже угнетала вина -как это в нем может гнездиться такой порочный контур?

Когда в класс входила Леся Петровна и теплым голосом, которому особую прелесть придавало мягкое Л, овеществляла двойные связи альдегидов и кетонов, когда, застенчиво одергивая платье, под которым угадывалась фигура такая же красивая, как ее почти детское лицо, писала на доске формулы реакций, Борис чувствовал сладостный ток, протекающий по этому недавно возникшему контуру, абсолютно не похожему на тот порочный. Он не призывал ее в свои сны. Он представлял себе ее не так, как Ларису. Ему просто было сладостно слышать ее добрый голос, видеть ее мягкую красоту, знать, что она есть.

Какие чувства, какой ураган разбушевался бы в нем, услышь он, о чем она и Лариса говорят в учительской! Он узнает об этом спустя много лет, а воспоминания о лете после десятого класса воскресят в его душе тепло и тоску о несостоявшемся.

Перед концом третьей четверти до него дошли отголоски разговора Леси Петровны с украинкой. Не просто разговора – баталии. Кто мог бы подумать, что такая деликатная, такая мягкая Леся Петровна способна на такое?

Украинка его недолюбливала. Она вообще не жаловала евреев. Поэтому Борис, преодолевая свое отношение к предмету, готовился к занятиям по украинской литературе основательнее, чем к физике, тригонометрии и даже полюбившейся химии. Трудно объяснить, каким образом при его отношении к литературе сочинения Бориса отличались неученической зрелостью, иногда даже профессионализмом опытного критика. А ошибку у него в последний раз обнаружили во время диктанта в восьмом классе. По-русски и по-украински он писал без ошибок. И вдруг за сочинение украинка поставила ему тройку. Это была серьезная угроза его медали, тем более, что за всю четверть украинка ни разу его не вызывала, и тройка была единственной оценкой. Борис ни слова не сказал, получив свою тетрадь. И позже пожаловаться посчитал ниже своего достоинства.

Но Леся Петровна увидела оценку в классном журнале. Она подошла к украинке с несвойственной ей твердостью.

– Вероятно, вы спутали его сочинение с каким-нибудь другим. Я надеюсь, что вы снова проверите работу и исправите оценку.

– Вы, девочка, еще не доросли делать мне замечания. Не хватало нам здесь жидовских защитников.

Леся Петровна побелела. С ненавистью посмотрела на украинку, но сказала очень спокойно:

– Я не собираюсь переубеждать вас или просить изменить мировоззрение. Но оценку вы измените немедленно. В противном случае у вашей племянницы в третьей и в четвертой четверти по химии будет тройка. Причем, если исправить оценку за сочинение сможет беспристрастный эксперт, то оценку по химии подтвердит любая комиссия.

Лицо учительницы украинской литературы исказилось от злости. Слезы заблестели в свинцовых глазах. Как она ненавидела эту химичку! А еще стопроцентная украинка. Но она тут же исправила оценку в журнале на "отлично". Что ей оставалось делать? В параллельном десятом классе училась ее племянница. Всеми правдами, а больше неправдами ее тянули на серебряную медаль. Не было сомнения в том, что эта тихоня выполнит угрозу.

Во время стычки Леси Петровны с украинкой в учительской никого не было. Но в тот же день смазливая толстушка Оля, сидевшая с Борисом за одной партой и чуть ли не с первого дня занятий в десятом классе безуспешно подбивавшая его проявить активность, с деланным равнодушие сказала:

– Обе Л.П. закрывают тебя своим телом, как амбразуру. Интересно, которая из них лишит тебя невинности.

Как и обычно в таких случаях, Борис хотел отвернуться от нее. Но Оля рассказала ему, что произошло в учительской.

– Откуда ты знаешь?

– Не твое собачье дело.

На следующий день Борис увидел в журнале исправленную оценку.

Лесю Петровну он встретил на лестнице, уходя из школы. Он ничего не сказал ей. Только замедлил шаг, почти остановился и, посмотрев на нее, молча, где-то в глубине души произнес все то, что хотел бы ей сказать. Она улыбнулась и кивнула ему. Борису показалось, что он услышал ее ответ. Он очень удивился, потому что в этом ответе звучали слова, произнесенные им.

Из школы он поехал к черту на кулички ремонтировать телевизор. Уже больше года Борис подрабатывал починкой электронной аппаратуры. Он был горд, что так быстро разобрался в монтажной схеме относительно недавно появившихся телевизоров. Большой ящик с маленьким экраном. Но все равно – какой прогресс электроники, какая четкая картинка! Он не сомневался в том, что экраны станут большими, а со временем – даже цветными. В общих чертах он представлял себе, каким путем следует идти к разрешению этой проблемы. Но даже телевизор – пустяк в сравнении с тем, чем электроника одарит человечество. Правда, в недавно изданном "Философском справочнике" написано, что кибернетика – буржуазная лженаука. И все-таки Борис был уверен в том, что с электроникой и с этой наукой, как бы ее ни порочили, связано его будущее.

Красивая весна была в этом году. Может быть, она всегда была красивой, но только сейчас Борис заметил ее красоту? В природе и в нем была совершеннейшая уравновешенность. Утром, просыпаясь, он мысленно посылал Лесе слова любви и обожания. Нет, не слова. Частотный генератор в его душе или в мозгу излучал потоки волн, которые не могли не быть восприняты ею. Эти волны вовсе не должны трансформироваться в слова. Ведь словами музыку, например, не опишешь. Тогда, на лестнице в школе, он сердцем узнал, что они обладают контурами, настроенными на одну частоту.

Через несколько дней начнутся выпускные экзамены. Естественно, это не могло не волновать его, слегка нарушая равновесие. Он знал свою силу, знал, что подготовлен основательно, что перед каждым экзаменом подготовится еще лучше. Но мало ли подводных рифов на его пути к заветной цели – на радиофизический факультет университета. Была же история с украинкой.

Дома никто никогда не вмешивался в его школьные дела. Мама всегда была занята – работа и младшая сестричка, ребенок от второго брака. Отчим вообще не занимался им. Только бабушка, самый близкий человек, беспокоилась о том, чтобы он был сыт и ухожен. Не всегда ей удавалось это, но не было в том ее вины.

Он запомнил серый зимний день, хотя сейчас он знал, что это случилось в начале октября (ему было три с половиной года, но он, кажется, понимал, когда взрослые говорили, что бои идут под Москвой). Почтальонша принесла в их лачугу похоронку на отца. Лейтенант, командир стрелковой роты, погиб в бою за Родину. Термины эти позже дошли до его сознания. А тогда был обледенелый рукомойник, снег на пимах почтальонши, душераздирающий крик мамы и тихие слезы бабушки.

Он почти не помнил отца. А то, как они голодали в эвакуации в Сибири, да и потом – в родном городе, он помнил отчетливо. Мама вышла замуж. Стало сытнее. Любовью его одаривала бабушка, добрая бабушка с миллионом еврейских притч и анекдотов на все случаи жизни.

Накануне экзамена по химии Борис попросил бабушку купить цветы. Она и раньше покупала. Было принято приносить учителям цветы в день экзамена. Но никогда еще у Бориса не было такого букета. Красные розы с бархатными лепестками казались чуть ли не черными. Бывает же на свете такая красота! Бабушка! А ведь он ей ничего не сказал. Откуда она знала, что нужны именно такие цветы?

Оля ахнула, увидев букет. Даже ребята бурно отреагировали на эту красоту. А Леся Петровна так посмотрела на него, что все на миг исчезло и только они вдвоем остались во всей вселенной.

На выпускном вечере ему вручили золотую медаль. Все поздравляли его. А потом были танцы. Он почти никогда не танцевал и сейчас не стал бы, но Оля силой потащила его в центр спортивного зала. А потом был дамский вальс, и его пригласила Лариса Павловна. Он танцевал, стараясь не чувствовать себя не в своей тарелке.

– Смелее, увалень, – сказала она, – и пригласи Лесю.

Он вопросительно посмотрел на русачку. Она рассмеялась и оставила его среди танцующих пар.

Он вдруг почувствовал себя так, как в лифте в доме Нины Яковлевны. Он шел приглашать ее по колеблющемуся полу. Впервые он держал ее руку в своей руке и осторожно прикасался к талии. Он держал ее, как с трудом приобретенную дефицитную электронную лампу. Она тоже сказала ему: "Смелее". Он сильнее охватил ее талию. Трудно было представить, что ток, идущий от ладони, от прикосновения к ее нежной теплоте, может быть таким сладостным. В какой-то момент во всеобщей толкучке он словно случайно привлек ее к себе. Он даже не успел удивиться ее податливости, потому что снова, как тогда, когда он преподнес ей букет, они остались одни во всей вселенной.

Уже смелее Борис пригласил ее на танец.

– Дорогая Леся Петровна, – невольно он произнес "дорогая" так, что слово полностью соответствовало истинному смыслу, а не являлось частью официального обращения. – Я вам так благодарен за все! Я сейчас самый счастливый человек на свете. – Рука на талии дополнила произнесенную фразу. – Единственное, что меня огорчает, это расставание с вами.

– Нам вовсе не обязательно расставаться.

Он слегка отстранился, чтобы увидеть ее лицо. Она улыбнулась и кивнула утвердительно. И уже не он, а она, воспользовавшись теснотой на танцевальной площадке, прильнула к нему, и он чуть не перестал танцевать, потому что… потому что… Но она прижалась к его твердости и на какое-то мгновение стала ведущей в танце.

– Не смущайся, родной, все в порядке. Я рада этому.

Он не помнит, как закончился выпускной вечер. Ему так хотелось проводить ее. Но ведь одноклассники могли заподозрить… По традиции все решили пойти на набережную встречать рассвет. Он боялся не за себя. Ему было страшно скомпрометировать любимого человека.

На следующий день, за добрый час до того как учителя уходят с работы, Борис выбрал скамейку на бульваре – наблюдательный пункт, позволявший ему следить за каждым появлявшимся в дверях школы.

Сердце заколотилось невыносимо, когда на широкую лестницу подъезда вышла группа учителей. Леси Петровны не было среди них. Он увидел ее вместе с Ларисой Павловной несколько минут спустя.

По бульвару, стараясь остаться незамеченным, Борис пошел вслед за ними. Л.П. остановились на перекрестке. Он знал, что Лариса сейчас свернет налево, а Леся Петровна пойдет на остановку трамвая, спускающегося к реке. Он не знал, где она живет, но этот отрезок маршрута был известен ему, как схема детекторного приемника. Они еще продолжали разговаривать, когда прошел ее трамвай. Борис несколько успокоился, поняв, что у него будет время перехватить Лесю Петровну на остановке. Л.П. распрощались.

Борис вышел из-за укрытия, пересек бульвар и догнал Лесю Петровну за несколько метров до остановки. Она улыбнулась, увидев его, и подала ему руку. Он взял у нее портфель и несмело предложил:

– Леся Петровна, пойдемте в кино.

– Пойдем.

Они пошли в кинотеатр. Не тот, который возле школы. Зал был почти пустым. Шел киножурнал. Леся Петровна усадила его рядом с собой в последнем ряду. Здесь они были одни. В нескольких рядах перед ними – ни одного человека. Ни названия фильма, ни даже о чем этот фильм Борис не запомнил напрочь. Он вообще не смотрел на экран. Только на нее, на это лицо, прекраснее которого для него не существовало. И она смотрела на него. В слабом мерцающем свете он видел ее добрую улыбку. Ему так хотелось прикоснуться к ее источнику – к огромным глазам, сейчас казавшимися черными, к полуоткрытым губам. Но смел ли он прикоснуться к божеству?

В какой-то момент она взяла его руку и стала нежно перебирать пальцы. Он млел, как во сне, когда парил над землей. Потом она положила его ладонь на свое колено. Он замер. Он затаил дыхание. Он сидел, как в каталепсии, не в силах шевельнуться и не имея сил оторвать ладонь от этого изумительного колена.

Кончился сеанс. Она с тревогой посмотрела на часы.

– Я, кажется, сошла с ума. Ох, и достанется мне от мамы!

Они мчались к трамвайной остановке. Трамвай. На площади пересели в другой трамвай. Вот когда он узнал, что значит у черта на куличках. Вовсе не его случайные клиенты, к которым он добирался на троллейбусе за двадцать-тридцать минут. Во втором трамвае они ехали больше часа. Она внимательно оглядела немногочисленных пассажиров и только после этого прижалась к нему. Он готов был ехать так всю жизнь и слушать ее рассказ о себе.

В университет она поступила сразу после окончания школы. Только в декабре ей исполнилось восемнадцать лет. А уже к концу первого курса сдуру вышла замуж. Он хороший человек. Инженер-химик. На десять лет старше ее. Тогда он показался девчонке существом из другой галактики. Уйма знаний. Интеллект. Через год у них родилась дочка. Леся не пропустила ни одного дня в университете. Человек из другой галактики оказался односторонним технарем, к тому же – обывателем и эгоистом. Беременная студентка, а потом кормящая мать должна была обслуживать его, как прислуга. Так испарилась девичья романтика и влюбленность. К окончанию университета в душе образовался невыносимый вакуум. И вдруг случилось невероятное. Ее неудержимо потянуло к…

– Ты понимаешь, через сколько препятствий потянуло меня, дурную? Мальчик. На пять лет моложе меня.

– На четыре года и даже меньше четырех месяцев.

– Мой ученик. А ведь педагог ограничен определенными моральными рамками. Замужняя женщина с ребенком. Совсем очумела.

Борис нежно поднес к губам ее руку.

Трамвай остановился на кольце конечной остановки. Рассказ Леси Петровны настолько поглотил его, что он не заметил, как несколько километров они ехали сквозь сосновый лес. Сейчас Борис стоял, не понимая, от чего он пьянеет, от густого запаха пропаленной на солнце хвои или от присутствия такого любимого существа. От последней остановки до села, в котором жила Леся Петровна, чуть больше полукилометра. Она попросила не провожать ее. Еще несколько дней они смогут встречаться после работы. В отпуск она уйдет только первого июля.

На следующий день он ждал ее на трамвайной остановке недалеко от школы. И снова тот же маршрут. Но сейчас он увидел, как красива пуща с вкрапленными в нее дачами и санаториями. Они вышли на последней остановке и углубились в лес.

Подлесок между стволами старых сосен надежно отгораживал их от окружающего мира. Опавшая хвоя мягко пружинила под ногами. Она обняла его и осторожно прикоснулась губами к его губам. Впервые он целовал женщину. Как тогда, во время танца на выпускном вечере, она прижалась к его твердости, едва покачивая бедрами. Это волшебное трение сводило его с ума.

– Осторожней, родной, задушишь.

Он снял тенниску и застелил ею хвою. Леся Петровна опустилась и привлекла его к себе. Он целовал ее, и гладил, и сквозь тонкую ткань платья ощущал сказочность ее тела. Рука его оказалась под платьем. Ладонь скользила по изумительной гладкой нежности, проскользнула под резинку трусиков, крепко сжала плотную прелесть ягодицы. Это было пределом. Она извивалась. Едва слышный стон вырвался, когда открытым ртом схватила его губы и вся прижалась таким желанным и желающим телом. Он с трудом оторвался, чтобы расстегнуть брюки. И снова рука под платьем. Она уже не прижималась, а вдавливалась в него. И вдруг резко отстранилась, осторожно отвела его руку, снимающую трусики, и, задыхаясь, прошептала:

– Не сегодня, родной.

Ничего не понимая, он посмотрел на нее, опаленную желанием.

– Сегодня нельзя.

Он не стал задавать вопросов. Каждое слово, каждый звук изрекались божеством. Ему, смертному, оставалось только повиноваться.

В трамвае по пути домой он восстанавливал и снова переживал каждое мгновение в лесу, подаренное ему судьбой.

Два следующих дня были точным повторением первого дня в лесу. Она позволяла ему все. До определенного предела. При всей неопытности он понимал, что она желает нисколько не меньше, чем он. Тем непонятнее было ее внезапное отрезвление в момент кульминации и это вымученное, мягкое, но такое непререкаемое "Не сегодня, родной".

В начале июля он дважды приезжал на их место в лесу. Хотя до условленного времени оставалось еще около получаса, она уже ждала его.

В третий раз трамвай напоминал подводную лодку. Верхушки сосен с трудом поддерживали готовое рухнуть небо, низвергавшее водопады. Молнии сверкали непрерывно. Он был уверен, что Леся не придет. Но и сейчас она уже ждала его, укутанная в просторный мужской плащ. По пути от остановки трамвая он промок до нитки. Распахнув плащ, она прижала его к себе.

Борис рассказал, что подал документы на радиофизический факультет университета. Она пожелала ему удачи и пообещала приходить сюда в дни, когда не будет дождя.

У нее не было телефона. Ближайший автомат – на конечной остановке трамвая. У него телефон в коридоре коммунальной квартиры. Приходить в село Леся категорически запретила. Но пообещала что-нибудь придумать, чтобы встречи не зависели от погоды.

Как на грех, всю неделю хлестали дожди. В первый погожий день он приехал на полчаса раньше условленного времени. Она пришла почти вслед за ним. Они обнялись и поцеловались, но возможности распалить себя она ему не дала. Обстоятельства сложились так, сказала она, что почти на месяц им придется расстаться. Они уезжают в отпуск к родителям мужа. Надеется вернуться в середине августа и позвонит.

Борис почувствовал себя покинутым ребенком. Не проронил ни звука. Она безошибочно поняла его состояние и, утешая, прижалась к нему. И снова все, как обычно. И снова непонятное "Не сейчас, родной" И уже перед самым расставанием она как-то странно, необычно посмотрела на него и грустно сказала:

– Я так тебя хочу! Я так хотела бы от тебя сына!

Он рванулся к ней, но она отрицательно качнула головой.

– Нет, любимый, иди.

Мир опустел без поездок в лес, ставший частью самого необходимого человека. Рациональный ум старался уравновесить потерю пониманием того, что пять-шесть часов, которые занимала поездка, окажутся приобретением в пору подготовки к конкурсу медалистов. На двадцать пять зарезервированных для них мест подали документы семьдесят человек.

Письменный экзамен по математике оказался для Бориса почти примитивным. Уже через два часа и двадцать минут (на экзамен полагалось четыре часа) он отдал законченную и тщательно проверенную работу. Только один медалист, мальчишка с ярко выраженной еврейской внешностью, сдал работу минут на пять раньше его. После письменного экзамена в списке осталось всего тридцать восемь медалистов. Бориса очень удивил такой отсев. Экзамен ведь был легким. Тем более возросла его уверенность в том, что он будет принят в университет.

На устном экзамене все шло гладко, как и на письменном. Но от Бориса не укрылось нетерпение, даже раздраженность экзаменатора, не находившего слабых мест в обороне экзаменуемого. После точного четкого ответа на вопрос, сколько возможностей построения шеренги из восьми человек, при- том, что один и тот же всегда будет крайним, экзаменатор вдруг спросил:

– А кто написал оперу "Богдан Хмельницкий"?

Возможно, Борис вспомнил бы фамилию композитора, но, застигнутый врасплох, ответил:

– Не знаю.

– Вот как? А кто написал произведение, по которому написана опера?

– Не знаю.

– А музыку вы любите?

Борис любил музыку. Он помнил большие фрагменты симфонических произведений. Ему нравились Гудмэн и Миллер. Ему нравились хороший джаз и музыка многих народов. Но, чтобы пресечь вопросы, не имевшие никакого отношение к математике, он односложно ответил:

– Нет.

– Вот как? А хотите попасть на радиофизический факультет.

Он ничего не рассказал, вернувшись домой, но бабушка обняла его так, как всегда обнимала, когда в душе его скребли кошки. Как хорошо было бы сейчас прижаться к Лесе.

Борис не числился в списке поступивших в университет. Мальчишка с еврейской внешностью тоже отошел от доски объявлений обескураженный. Так они и не познакомились.

Несколько дней Борис не выходил из дома. Ждал телефонного звонка. Потом устроился на работу в бригаду путейцев-ремонтников. Вечером он возвращался домой вымочаленный, со стонущими от боли мышцами. Ведь в бригаде он тоже должен был быть таким, как в школе. Первым. Он вопросительно смотрел на бабушку, и она беззвучно отвечала ему. Звонков не было. Борис почему-то был уверен в том, что бабушка знает, от кого он ждет звонка.

Как-то вечером, когда бабушка накладывала компресс (головка костыля, которым приколачивают рельс, отскочила и ударила его по колену), она вдруг сказала:

– Внучек, если ты ждешь звонка от той, для которой я купила розы, так ты лучше не жди. Хватит тебе цурыс с университетом. И может я старая и глупая женщина и вообще ничего не понимаю, но лучше тебе было сразу уехать и поступить в институт, а не ломать спину в этой бригаде и ждать прихода Мессии.

Бориса не удивила проницательность бабушки. Его испугало ее пророчество. Он привык верить бабушке. Он поцеловал ее, не проронив в ответ ни слова.

Начался учебный год. Смазливая толстушка Оля, которая иногда приходила к нему по вечерам и мешала сосредоточиться, когда он копался в схеме, рассказала, что в школе появились новые учителя взамен ушедших. Лариса Павловна работает по-прежнему. А Леси Петровны нет. Говорят, что она перевелась в другую школу, а может быть, даже уехала в другой город.

Бабушка не понимала, почему он считает Олю толстушкой. Она действительно кругленькая, но у нее очень красивая фигура, не говоря уже о лице. Борис не возражал. Это не имело значения.

Через год не без приключений он поступил в провинциальный инженерно-строительный институт. Он учился добросовестно. И все же не отказался от желания стать радиоинженером. Он не замечал липнувших к нему девиц, не теряя надежды получить весточку от Леси.

Во время зимних каникул он взял лыжи и поехал в лес. На конечной остановке трамвая он стал на лыжи и пошел в село. Борис разговорился с мальчишками, катавшимися на санках. Он выяснил, что его бывшая учительница уже давно уехала из села. Куда? Мальчишки этого не знали.

Вот и все.

Рубцуются даже очень глубокие раны. Иногда медленно. Иногда остаются болезненные рубцы. Оля добилась своего. Через год, во время летних каникул, она утешила Бориса. Действительно, Оля вовсе не была толстушкой. Два летних месяца, приятных, как легкая музыка. Прошли и не оставили рубцов. А вот Леся… Почему?

С отличием окончен инженерно-строительный институт. А затем одиннадцать лет мытарств, унижений, упрямой борьбы. В течение одиннадцати лет инженер-строитель, работая по своей специальности, консультировал электронщиков, практиков и ученых. В течение одиннадцати лет с перерывами, с отказами, с отчислениями по формальным причинам инженер-строитель сдавал экзамены и, наконец, получил диплом радиоинженера. Только любимая жена умела обезболить многочисленные рубцы, следы этой победы.

Прошло двадцать лет после окончания школы. В тот день Борис играл с сыном в бадминтон на лужайке в парке. Подбежав к аллее за упавшим воланом, он увидел красивую женщину, пристально смотревшую на него. Лариса Павловна! Он ведь ни разу не встречал ее после выпускного вечера!

Сын, вылитый Борис времен Нины Яковлевны, забрал у него ракетку и стал играть со своим сверстником, четырнадцатилетним пареньком.

Лариса Павловна усадила его рядом с собой на скамейку. Спросила его о работе, о жене, о сыне. Правда ли, что жена такая необыкновенная женщина? Слухи ведь докатились и до нее. Бориса удивило, что у Л.П. есть сведения о нем.

Стали вспоминать школу. Она все еще работает в ней. Разное бывает. А в основном – рутина. Не то, что было, когда она впервые пришла в их класс. Этот класс, как первая любовь. Да и любовь была.

– Знаешь, Боря, это трудно объяснить. Ты ведь по существу был еще ребенком, а я – замужняя женщина, правда, недавно выскочившая замуж, сразу захотела тебя. Говорят, коровы чуют мускусного быка на расстоянии десяти километров. Так, примерно, я чувствовала тебя. Но что забавнее всего, не я одна. Помнишь Лесю Петровну, химичку? Мы были очень дружны. Я ей как-то сказала, что потащу тебя в постель. И она призналась, что любит тебя. Понимаешь, не просто в постель, а любит. Я-то всегда была легкомысленной. Это обо мне моя любимая поэтесса написала, что легкомыслие "…в глаза мне вбрызнуло смех и мазурку вбрызнуло в жилы". А у Леси было серьезно. При ее пуританстве и домостроевском взгляде на семью. Не знаю, что у вас было. Перед началом учебного года она пришла увольняться. Сказала, что едет с мужем. Его командировали в Индонезию. Я спросила о тебе. Она долго молчала, а потом ответила, что ей стыдно за страну, в которой такой талантливый юноша не принят в университет. Не побоя лась сказать такое. Но она верит в твое будущее и ей очень печально, что в нем не найдется места для нее. Говорят, что после возвращения из Индонезии ее муж стал важной персоной. Если не ошибаюсь, они сейчас в Москве.

– Как она узнала, что я не попал в университет?

– Она караулила в сквере напротив в дни твоих экзаменов.

– Вы ошибаетесь, Лариса Павловна. Ее не было в городе. Она уехала к родителям мужа.

– Никуда она не уехала. Она не хотела мешать тебе готовиться к экзаменам.

Борис долго молчал. Он смотрел, как сын упорно гонится за каждым воланом. Только ли в спорте он такой?

Леся… Зачем она так поступила? Ей было стыдно за страну. Но она увидела только одну гадость из множества, преподнесенного ему этой страной. Леся…

Они сидели молча, глядя на мальчиков, игравших в бадминтон. Он ничего не сказал ей о том, что намерен расстаться со страной, в которой талантливый радиоинженер, нужный, признанный, все равно чужак, которому оказывают милость, признавая его нужным. Об этих намерениях знала пока что только жена, часть его существа. Никому он еще не сказал о своем намерении. Но это уже другая история, хотя она тоже началась летом после десятого класса.

1993 г.