*
Человек предполагает, а судьба располагает. Эту истину Светлана начала постигать быстро. С поисками нового места дело шло туго. Никаких приличных вакансий. В некоторых местах ей прямо говорили:
- Лето - мёртвый сезон. Приходите осенью.
Настроение упало. Часто хотелось плакать от безысходности. Отпускные дни летели один за другим, унося надежды, не давая желанного отдыха.
На выходные родители уезжали. Фазенда, как теперь многие называли свои шесть дачных соток, требовала пристального внимания. Светлана туда ездить отказалась. Пять часов по жаре, в переполненном транспорте, на “перекладных”. В субботу туда, в воскресенье обратно. Итого - десять часов только на одну дорогу. Ну, какой это отдых? По прибытии беги сразу к грядкам. Нет уж, приятней дома одной побыть. Действительно отдохнуть удаётся. Однажды перед отбытием на дачу мать заметила:
- Ничего у тебя не получится с работой. Её не так искать надо.
- А как? - вскинулась Светлана.
- Мне соседка присоветовала.
- Ну? - Светлана моментально успокоилась, услышав всего лишь о соседке.
- Про Валентину Алексеевну с первого этажа ведь знаешь?
Светлана знала, разумеется. И на риторический вопрос не ответила. На то он и риторический, чтоб не отвечать. Головой вежливо качнула.
- Так Валентина Алексеевна говорит, что хорошее место сейчас исключительно по знакомству получить можно. Тебе нужно свои знакомства использовать.
- Мам! - дочь бессильно вздохнула. - Какие у меня знакомства? Хорошо устроенной родни у нас нет. Тебе ли этого не знать?
- А друзья? - Ангелина Петровна смотрела на дочь пристально, требовательно.
- Какие друзья?
- Ну, были же у тебя раньше друзья? Женя Катин, например. Этот, как его… Дрон, что ли? Наталья твоя ненаглядная. В крайнем случае, ты могла бы Алексея попросить.
- Алексея? - Светлана внутренне ощетинилась вся, услыхав имя бывшего мужа. - Вот кого никогда ни о чём просить не буду, так это его. Он ведь ждёт, что я приползу. Ждёт, что я его просить буду. Ты моего унижения хочешь? Чтоб я унижалась перед ним?
- Нет, что ты… - испугалась Ангелина Петровна. - Это я так просто про Алексея вспомнила. Случайно.
Отец пил на кухне чай. Разговор матери с дочерью слышал хорошо. Так устроены панельные дома - только шёпотом в квартире посекретничать можно. Если секрета из разговора не делаешь, то его слышно в любом уголке квартиры. Таким образом, у Аркадия Сергеевича получались достаточная информированность и некоторое участие в обсуждении вопроса. Он молчал, не встревал пока. Многозначительно покашливал. Услыхав имя бывшего зятя, счёл возможным и свои “пять копеек” вставить. Появился в дверях с бокалом горячего чая.
- Ты, Геля, - сказал жене, - Алексея и впрямь напрасно вспомнила. Поганый он человек. Светланке его забыть надо. Забыть и не вспоминать.
Ангелина Петровна виновато моргала.
- А ты, доча, - он повернулся к Светлане, - от материнских слов не отмахивайся. Она тебе дело говорит. Друзья, они потому и друзья, что помогают по жизни идти. Они тебе. Ты - им. Как же иначе?
Светлана смутилась. Отвела глаза в сторону. Не станешь же сообщать, что потеряла друзей. Не звонила, не интересовалась их жизнью. Может, её помощь была нужна. Два года она о друзьях не вспоминала. Больше. Почти три. Зачем она им теперь?
Отец понял: что-то не так. Не стал допытываться. Нужда придёт, дочь сама расскажет. А сейчас на электричку бы не опоздать. Заторопился.
Светлана вздохнула с облегчением, едва за родителями хлопнула дверь. Обдумывать их слова не собиралась. О чём было думать, если она растеряла своих друзей? Нет у неё никого. Зато впереди были целые сутки одиночества. Давно уже хотелось перечитать “Сагу о Форсайтах” Голсуорси. Не на русском языке. В первоисточнике. При переводе, пусть очень хорошем половина прелести теряется.
Голсуорси на английском у Светланы имелся. Два толстенных потрёпанных тома. Мальковское наследство. Дрон Наташке подарил, ещё курсе на третьем. Малькова тогда носилась с идеей читать английскую литературу в первоисточнике. Юрка, потакая мальковским капризам, раздобыл некоторые первоисточники. Наталья же одолеть их не смогла, скинула книги подруге со словами: “Сначала ты читай, потом я”. Сразу же заболела новой идеей, и забирать литературу у подруги не стала. Для чего, дескать, ей, Наталье? Светлана удивлялась, как можно от такого богатства добровольно отказаться? Она прочла книги от корки до корки. Особенно “Сагу”. Очень быстро прочла. Удовольствие получила огромное. Было с “Саге” что-то, сильно задевающее, тревожащее душу. Тянуло её перечитывать иногда. Обычно времени не хватало. Сейчас время появилось.
Светлана сняла с полки первый том, примостилась на софе. Раскрыла книгу и… Вспомнила друзей. Какой гадкий психологический эффект. Стоит сказать себе, что не будешь думать о некоем предмете, как тотчас начинаешь думать о нём. Подобно богачу, отдавшемуся на лечение в руки Ходже Насреддину. Богач так старался не воображать себе обезьяну, что она стояла у него перед глазами во всей обезьяньей красе. Вот и у Светланы перед мысленным взором встали бывшие друзья. Может, они действительно помогут с работой? Но к кому обратиться? Не к Наталье, само собой. С Натальей связь была тоненькой, слабой. Малькова несколько раз в год посылала поздравительные открытки, в которых вместе с традиционными пожеланиями чиркала пару фраз и о себе. На каждую открытку Светлана отвечала подробным письмом. И некоторое время ждала ответа, ждала нормального письма. Напрасно. Тем не менее, обиды на Наталью не возникало. Натка не изменяла себе, что в какой-то мере радовало. Нет, к Мальковой не обратишься. Куда, кстати, в Германию? Чем она сможет помочь подруге из своей Германии? Абсолютно ничем. Катин? Только не он. Женечка словно верхним чутьём уловил, что Светлана рассталась с мужем. Позвонил один раз родителям девушки с целью проверки. И теперь названивал регулярно, предварительно напившись для храбрости. Пьяный он был трудно выносим. То плакался на судьбу, которая увела у него Светлану, то намекал на свои катастрофические по масштабам чувства. Читал чужие стихи, выдавая за собственные, специально написанные для любимой женщины. По большей же части хвастался. Хвастался Джон с размахом. Из всего его вранья лишь одно казалось Светлане допустимой реальностью - работа Джона в районной многотиражке. Занятие. не бог весть, какое почётное и прибыльное. На взгляд Светланы, и без особых перспектив на будущее. Кроме того, с Катиным пришлось бы расплачиваться за помощь. Известно, чем. Светлане претила даже единственная встреча на нейтральной территории. Её передёргивало при одной мысли о необходимости увидеться с Катиным. Что, если к Королёву обратиться? Хм, просить Королёва не имело смысла. Он никогда никому не помогал. Всегда находил красивые предлоги для отказа. При этом нестерпимо важничал, ловко давая понять обратившемуся к нему за поддержкой бедолаге ничтожность его просьбы. Может, два Димы захотят оказать помощь? Были такие в прежней мальковской компании. Один Дима - высокий и плотный. Савичев, кажется. Другой - маленький, щупленький. Никитин. Или наоборот. Никитин - это который выше и толще? В институтские времена Светлана всегда путала их фамилии. Она мало общалась с ними. Кто бы откликнулся и помог при возможности, так это Дрон. Он всем помогал, никому не отказывал. Только… Дрону звонить стыдно. За три года Светлана ему ни разу не позвонила, не поинтересовалась его делами, как вообще там друг поживает. Словно не было Дрона в природе. Вспомнила, когда самой понадобилось? От стыда сгореть можно. В глаза человеку прямо не посмотришь. Скворцов? Он всегда Светлану терпеть не мог. Скажет ей очередную гадость и всё. Не скажет, буркнет в своей очаровательной женоненавистнической манере. Мол, ничего бабы сами в этой жизни не умеют. На работу приличную устроиться и то не способны. Для чего вообще природа-мать баб создала? И десять минут бубнёжки в том же духе. Есть, правда, ещё близняшки Корнеевы. Лена и Лариса. Попробовать им позвонить? Светлана никогда не была с ними особенно дружна. Так ведь и вражды не наблюдалось. Милые приятельские отношения. Близняшки Корнеевы помнились хохотушками. Пальчик покажи - зальются неудержимым смехом. Душевной глубины никакой. Умственных способностей тоже не велик запас. Но почему-то таким больше везёт в жизни. Они обязательно помогут, если помощь не составит для них особого труда. Решено. Надо звонить Корнеевым. Для очистки собственной совести. Чтоб родителям потом врать не пришлось, если спросят. А то папа скажет: “Под лежачий камень вода не течёт. Шевелиться необходимо”. Скажет, скажет. Мягко, но веско. Придётся краснеть, искать приемлемые объяснения. Почти врать. Врать Светлана не любила, не умела, не могла. Особенно родителям.
Близняшкам она позвонила. Отложила в сторону том Голсуорси. С некоторым трудом нашла старую записную книжку. И позвонила, в глубине души не особо надеясь на удачу. Лето, суббота. Вряд ли среднестатистические и весьма общительные девушки окажутся дома. Совершенно неожиданно ей повезло. Трубку взяла Лариса. Даже в этом повезло. Лариса была мягче, проще, доброжелательней по отношению к Светлане. Во всяком случае, не столь безразлична, как Лена.
Сначала Лариса удивилась немного, потом обрадовалась:
- Как хорошо, что ты сама позвонила. Мы с Ленкой хотели, да стеснялись. Надо ведь было у родителей твой новый телефон просить. И муж твой… Ему бы точно не понравилось.
Светлана попыталась рассказать о разводе с мужем, Лариса слушать не стала.
- Светка, давай всё при встрече. Сейчас мне некогда, убегаю. Записалась в парикмахерскую.
- Я перезвоню, - смутилась Светлана. - Скажи, когда лучше?
- Лучше будет, если ты прямо сейчас начнёшь собираться и к двум часам прикатишь в то кафе, где мы на пятом курсе зависали, - хохотнула Лариса. - Там и встретимся. Чего откладывать? Давай, собирайся, и побыстрей.
Светлана хотела узнать, для чего надо немедленно собираться, мчаться в любимую когда-то забегаловку, но услышала лишь короткие гудки в телефонной трубке. Вот так. Ни тебе подробностей, ни тебе причины, ни “до свидания”. Повесила Лариса трубку. Повесила или бросила?
Светлана размышляла о воспитании, о правилах приличия, а сама всё ж таки собиралась. Приняла ванну, села красить ногти. Надо было хоть как-то трепыхаться в поисках работы, хоть что-то изобретать. Год мучений в школе отучил её зря тратить время. Встреча с Ларисой Корнеевой казалась делом пустым. Светлана предпочитала оправдываться перед собой крохотной надеждой на предполагаемый толк. А вдруг? В голове и мысли не возникало о полном праве во время отпуска встретиться с бывшей однокурсницей просто так, поболтать ни о чём и обо всём одновременно за чашечкой кофе. За семь с небольшим школьных месяцев Светлана успела забыть, что она ещё молодая женщина, которой положено просто жить, радоваться миру и людям, получать удовольствие от кучи разнообразных вещей. Она и собиралась-то как на работу. Строгий стиль, минимум косметики. О чём пожалела, как только вышла на улицу, и яркие солнечные лучи брызнули ей в лицо. Господи, боже ты мой! Да ведь лето же, отпуск! Возвращаться домой из-за необходимости переодеться не стала. По закону подлости лак на ногтях долго не сох, пару раз обдирался. Приходилось его смывать и красить ногти заново. В результате теперь она опаздывала. Боялась, не дождётся её Лариса в кафешке, уедет. Зря боялась, между прочим.
*
В кафе было на удивление многолюдно. И шумно. В углу, возле окна гуляла большая компания за тремя сдвинутыми вплотную столиками. Светлана, искавшая глазами Ларису в этом небольшом душном зальчике, случайно посмотрела в сторону гудящей компании и обомлела. Мамочка моя! Они! Все здесь. Или почти все. Бывшая мальковско-дроновская компания, какой была к концу пятого курса. В центре горой возвышался сам Юрка. Тот и не тот одновременно. Похудевший, подтянувшийся. С усталым, немного осунувшимся лицом. Но всё с той же буйной, кудрявой копной волос. Он печально и ласково улыбался, глядя на друзей-приятелей, которые наперебой что-то громко говорили ему. Ни дать, ни взять - добродушный, снисходительный, любящий своих подданных повелитель и эти самые подданные. Рядом с Дроном восседал Скворцов. Вот именно восседал. Проглоти он палку, и то не выглядел бы прямее. Прямой, торжественный, скорбный, точно на похоронах. Кривил губы, слушая разглагольствования двух Дим, Никитина и Савичева. Светлане показалось, будто Скворцов подсох немного, стал костлявее. Сёстры, Лена и Лариса, обе присутствовали здесь. Тоже выкрикивали неслышимые Светланой в общем гуле слова, прихохатывали. Вот смех близняшек слышался отчётливо. Он всегда отличался одной особенностью: неповторимыми, высокими с привизгом нотами. По одним этим нотам в любой толпе можно опознать сестричек Корнеевых. Ещё Серёжа Гордеев обнаружился. Малоценный член старого коллектива. Он любил спорить со всеми. Обычно по поводу необходимости и правильности какого-либо очередного развлечения. К тому же, любил постоянно исчезать в неизвестном направлении. Без всякого предупреждения. И столь же неожиданно вновь объявляться. Скворцов обзывал его диссидентом, но послушать гордеевские бредни очень любил. Все любили.
Светлану словно вернули в невозвратимое прошлое. И на несколько мгновений она почувствовала себя студенткой, без особых забот, с замусоренной мечтами о любви головой. Ощущение было столь острым, что она непроизвольно дёрнулась, поворачиваясь к барной стойке. Показалось, будто Наталья должна идти оттуда с необходимыми ингредиентами для своего любимого коктейля “кровавая Мэри”. Натальи, разумеется, не было. Да и быть не могло. Зато Светлану наконец увидели.
- Светка! Иди сюда! - крикнул Дима Савичев, приподнимаясь с места и отчаянно махая рукой. - Чего ты там застряла?!
Её усадили. Подозвали официантку и потребовали дополнительный прибор. Светлана из этого факта сделала вывод, что вообще-то Кравцову не ждали. Вопросительно взглянула на Ларису. Та отводила глаза в сторону, пользуясь поднявшейся с появлением Светланы суетой. Сразу видно, объяснять ничего не собиралась.
- Тебя здесь только не хватало, - бухтел Скворцов почти на ухо Светлане. Он оказался ближайшим соседом. И моментально воспользовался данным преимуществом.
- Какого чёрта ты здесь появилась? Дрон тебя не звал. Я точно знаю.
- Случайно, Лёша, - Светлана суховато ему улыбнулась. - Нелепая случайность и только.
- Почему не звал? - вклинился в разборку Дрон. Скворцова моментально перекосило ещё больше.
- Я твоему звонил. Этому… Который муж.
- А кто у нас муж? - многозначительно хмыкнул Скворцов, не столько пародируя Андрея Миронова в роли министра-администратора, сколько намекая на поганую натуру Овсянникова.
- Муж объелся груш, - парировала Светлана, поворачиваясь к Дрону, заинтересованно спросила, - И что тебе сказал который муж?
- Да ничего не сказал. Наорал ни за что, ни про что, - ухмыльнулся повеселевший внезапно Дрон. - Я так толком ничего и не понял.
- Тебе надо было мне по старому номеру звонить. Мы с Алексеем развелись. Я теперь снова у родителей обитаю.
- Давно? - оживился Дрон. Лёха скривился, точно сосал дольку лимона.
- Осенью год будет, - ответила Светлана, больше не любуясь ни столь приятной для неё физиономией Дрона, ни противной физиономией вечно всем недовольного Скворцова. Выглядывала на столе, на разорённых тарелках с закусками кусочки поаппетитней. Есть захотелось со страшной силой. Ей как раз официантка принесла тарелку, вилку с ножом, завёрнутые в сиреневую бумажную салфетку, бокал с рюмкой. Рюмку стремительно наполнили, а вот закуски никто не предложил.
- Так за это выпить надо, - обрадовался Дрон. - Я тост скажу. Ну-ка, быстро все налили себе божественных слёз. Чокнемся, други, за Светкин развод.
- Поэт, - тихо, с изрядным скепсисом бормотнул Скворцов
- Я чокаться не буду, - упёрлась Светлана.
- Ты что?!! - возмутился Лёха. - Не чокаясь одних покойников провожают!
- А он для меня покойник и есть, - криво усмехнулась она, не замечая, как точно скопировала манеру Скворцова.
- Не гоношись, Светка, - отмахнулся Дрон. - Мы не за твой развод с Овсянниковым тогда выпьем. За возвращение боевой подруги в наши ряды. У всех нолито? Ну, вздрогнем.
И он опрокинул содержимое рюмки в рот. Словно просто выплеснул туда водку. Светлана решилась и, вопреки своим старым привычкам, не лизнула спиртное, а одним глотком выпила сразу всё. Ленка Корнеева, молча ухмыляясь, сунула ей под нос свою вилку с наколотым на зубцы маринованным корнишончиком. Светлана, краем уха ловя комментарии типа “наконец-то научилась”, содрала с вилки корнишончик и отчаянно, торопливо захрустела им. Во рту, в пищеводе горело. Зато через минуту она почувствовала, как что-то расслабилось внутри неё, словно давно стягивающий душу тугой узел ослаб, отпускал потихонечку, развязывался. В надежде на полное освобождение она легко выпила вторую рюмку. Из-за чрезмерно внимательного прислушивания к внутренним своим ощущениям тост услыхала, как издалека. Пили за семейное счастье. За чьё именно, она не поняла. Не это казалось главным. Она снова была с прежними друзьями. Не надо притворяться. Не надо строить из себя то, чего на самом деле нет. Не надо застёгиваться на все пуговицы, изображая английскую королеву. В школе без имиджа стальной леди ей, конечно, не выжить. Но в частной-то жизни позволительно оставаться самой собой? Ей стало удивительно хорошо и спокойно, словно её настоящее место было здесь. Разумеется, отчаянно не хватало Мальковой. Хотя, нет. Мысли о Натке являлись всего навсего фантомной болью. Как-то сразу почти осозналось. Так бывает иногда. Повредил, допустим, человек ногу, и её ампутировали. А пострадавшему бедняге ещё долго кажется, что нога болит, чешется, мозжит к непогоде. В медицине сие явление называется фантомной болью. Выходит, у души, у сердца тоже фантомные боли случаются. Например, тоска по Наташке - давно фантом. Светлана пила, закусывала, слушала разговоры. Её о чём-то спрашивали, она спрашивала. И не думала. Ни о чём особом не думала. Просто получала удовольствие от компании. И в неудачную минуту, уже будучи изрядно подшофе, вдруг громко заявила:
- Я так поняла, что это мальчишник. Кто-то женится, и мы его пропиваем. А кто женится - не поняла.
Хохотали все столь громко, что прибежала официантка и чуть не в истерике пригрозила вызвать милицию. Её просьбе вняли по причине весьма благодушного настроя. Но ещё долго отпускали в адрес Светланы дурацкие шуточки. Раньше бы Светлана непременно обиделась. Но не теперь. Теперь она смеялась над шуточками и подколками, поддакивала и видела, как теплеют глаза у бывших сокурсников. И ей было хорошо. А через непродолжительное время Дрон заставил Скворцова поменяться местами, придвинул свой стул совсем близко и обнял Светлану за плечи.
- Я женюсь, Светка, я.
- Ты? - растерялась Светлана. - У-у-у…
Только она нашла давно потерянных друзей. Только стало тепло и комфортно её душе, как выяснилась такая досадная новость.
- Ну, что “у-у-у”, что “у-у-у”? - ласково переспросил Дрон, продолжая её обнимать. Сам внимательно смотрел ей в глаза.
- Только я вас всех нашла и опять расставаться? - Светлане уже не было хорошо и уютно. Шум за столом начал раздражать. Появилась потребность срочно, прямо сейчас сбежать домой. Уехать домой немедленно, спрятаться там в самый тёмный угол и заплакать. Но под тяжёлой рукой Юрки было так приятно, так надёжно. Ещё минуточку посидеть, а лучше пять минуточек.
- Дурёха, - хмыкнул Дрон. - Это ты вышла замуж, и с концами…
- Обижаешься, да? - вспыхнула Светлана, чувствуя, что совсем немного и глаза начнут медленно заполняться слезами. - Не обижайся, а то заплачу.
- Ну, ей-богу, дурёха, - Юрка легонько щёлкнул её по носу. - Мадам, утрите свои пьяные слёзы. Они не к месту, не ко времени и не по делу. Это только вы все выходите замуж, и с концами.
- Кто вы все? - удивилась Светлана.
- Да бабы, - снисходительно просветил Дрон. - Мужики друзей не бросают.
- Не бабы, а женщины, - неожиданно для себя с капризной кокетливостью поправила Светлана.
- А это не одно и то же? - фыркнул Дрон и тряхнул кудрями.
- Ну тебя, Юр. Вечно ты… Ты говоришь, мужики друзей не бросают? Что же ты сам с концами пропал, когда я за Алексея замуж вышла?
Дрон нахмурился. Помолчал немного, помедлил. Видимо, вспоминал. Ответил неохотно:
- А ты не знаешь? Не понимаешь, да? Если бы это не Овсянников был, если бы кто-то другой. Кстати, на себя посмотри. Ты когда развелась? И когда объявилась?
- Мне стыдно было, Юр, - честно призналась Светлана, съёживаясь под его рукой. - Неудобно. Понимаешь? Если бы не Лариса…
- Неудобно штаны через голову надевать, - внезапно вмешался Скворцов, перебивая Светлану. Он с самого начала внимательно прислушивался к их разговору. - На потолке тоже спать неудобно.
- Ты-то чего лезешь? - отмахнулся от него Дрон. Как от назойливого комара отмахнулся. Так, во всяком случае, Светлане показалось. И действительно, Лёха сейчас выглядел комаром. Злым таким, занудливым. То всё молчал, то вдруг раззуделся.
- Я, Кравцова, тебя не люблю, сама знаешь, - Лёха, прищурившись, критически оглядывал Светлану. - Но я даже рад, что ты объявилась. Может, хоть тебе удастся отговорить его от женитьбы его дурацкой.
- Ну, понеслось, - с усталой досадой почти промычал Дрон. По его реакции видно было, как устал он от подобных разговоров. Верно, пилил его Лёха, сварливой жене подобно, долбил долгое время.
- Была бы хоть баба нормальная, а то так, фитюлька какая-то. Вот ответь, за каким чёртом ты женишься?
Дрон молчал. Страдальчески морщился. Терпел. Не отшучивался по обыкновению. И Светлана пришла на помощь. Как тогда, давно, на пятом курсе, в другой совсем жизни.
- Лёш, ну что ты пристал к человеку? Пусть Юра делает, как считает нужным. В конце концов, это ведь его жизнь, не твоя.
- Нет, Кравцова, ты не меняешься. Я думал, ты Дрону добра желаешь, - Леха злился всё больше. - Да если бы он любил эту… А то ведь так женится. Сам не знает, для чего.
Хорошо, остальные ребята что-то активно обсуждали между собой заплетающимися языками, перебивали друг друга. Себя-то не слышали, тем более Скворцова.
- Знаешь, Лёшенька, - Светлана задумчиво посмотрела на Скворцова. - Иногда мне кажется, что ты голубой.
Дрон, автоматически сунувший в рот ломтик сервелата, этим ломтиком и поперхнулся. Недоумённо взглянул на подругу. Не ожидал от неё такого. Да Светлана и сама от себя не ожидала. Смутилась. Раньше бы не только вслух опасное предположение не высказала. Ей бы и мысль крамольная в голову не пришла. Но совместная жизнь с Овсянниковым, год работы в школе - и вот вам, пожалуйста.
- Ты что, Светка, сдурела? - возмутился Дрон, едва справился с кусочком колбасы. У Скворцова от негодования слов не нашлось вовсе. Он только хватал ртом воздух, пытался выдавить из себя хоть звук. Будь Светлана трезвой, будь не столь зациклена на мысли о новой утрате лучшего друга, она бы поняла, как смертельно только что оскорбила Лёху Скворцова. Но не поняла. Потому продолжила развивать мысль, обращаясь теперь к Дрону.
- Ты сам посуди, Юр. Стоит только какой-нибудь женщине рядом с тобой оказаться, как Лёшик из себя выходит. Аж ядовитой слюной брызгать начинает. Ревнует до полной невозможности. Он вообще у нас женоненавистник. Поневоле подозревать начнёшь.
- Ну, это ты, Светка, зря, - покрутил головой недовольный Дрон. - Это ты палку перегнула. Лёха - мой лучший друг. Братан, можно сказать.
- Ага, - поддакнула Светлана. - И делиться тобой ни с кем не желает.
- С кем делиться-то, с кем? - вызверился вернувший себе способность говорить Лёха. - С тобой что ли, кукла безмозглая?
- Всё, всё, - завертел ладонями Дрон, пытаясь остановить разгорающуюся ссору. - Мир, мир. Чего вы ребята, в самом деле? Меня не поделили? Так я большой, меня на всех хватит. Ты, Свет мой, лучше расскажи, как живёшь, и какими судьбами здесь оказалась?
Светлана молча посмотрела на взъерошенного, готового и дальше бодаться Скворцова, вздохнула про себя, решив не ругаться с ним больше, и коротко отчиталась. Про то, что ищет работу, и потому именно звонила Ларисе, не обмолвилась. Зачем Юрку обижать и Скворцова ещё больше против себя настраивать? Умолчание же не есть враньё. Сама при этом заставила Юрку подробно рассказать, где и кем он теперь работает, как вообще живёт и что за невеста у него такая. Пока Дрон отвечал на вопросы, Скворцов немного остыл. Перестал буравить Светлану ненавидящим взглядом. В удобный момент даже встрял, угрюмо заметив, что они вдвоём решили Интернетом заняться. Перспективная, мол, для толковых людей штука. Когда Дрон начал рассказывать о невесте, о свадьбе через неделю, Леха и вовсе остыл по отношению к Светлане, перенеся свою ненависть на будущую Юркину жену. Светлана даже взгляд от него одобрительный получила, когда в осторожных выражениях отказалась прийти на свадьбу. Посиделки покатились дальше своим чередом.
Было около пяти часов пополудни. Решили разъезжаться по домам. Служащие кафе вздохнули с облегчением, видя поднимающихся из-за столов гуляк. Светлана искренно им сочувствовала. Несколько часов гвалта вынести тяжело. Саму её спасла небольшая пока школьная практика.
До метро шли долго. Останавливались каждые несколько шагов, хохоча и галдя, словно не взрослые люди, а всё ещё студенты. И у метро долго прощались, давая друг другу обещания, о которых заранее известно, что никто их выполнять не собирается. У каждого давно своя жизнь, свои заботы. Всё равно приятно было, тепло.
Дрон со Скворцовым проводили Светлану до самого дома. От приглашения зайти отказались. Попрощались и ушли. Ни разу не обернулись. Почему-то Светлане померещилось, что увидеть их больше не доведётся. Она поднялась к себе. Сварила целый кофейник кофе. И долго сидела на кухне, неторопливо потягивала кофеёк, перебирала в памяти прошедший мальчишник. Мальчишник этот представлялся окончательным прощанием с прошлой жизнью. Однако прощание было добрым, ласковым и не вызывало безысходной тоски.
*
Отпуск закончился. Новую работу найти не удалось. Пришлось выходить в школу. На августовском педсовете Лев Яковлевич громко порадовался Светланиному присутствию. Все оборачивались. От повышенного внимания Светлана безудержно краснела. Испытывала благодарность к Галине Ивановне. Та улыбалась ей. В улыбке завуча сквозила доброжелательная поддержка. Ещё всколыхнулась неприязнь к Панкратовой. Людмила Семёновна первый день как вышла из отпуска. Фыркнула с неодобрительным удивлением, столкнувшись со Светланой возле дверей учительской. И потом всё время косилась, невнятно бурча себе под нос. Не нравилось ей, что Светлана осталась. Недовольна была. Со всеми, кроме неё, грубовато шутила, пересмеивалась, хвастала загаром и очередными приключениями. Приключения сопровождали Панкратову постоянно. Даже в отпуске. И как человек от них только не уставал? Непонятно. Светлана решила втихомолку поменьше пересекаться с Людмилой Семёновной, не давать ей поводов для столкновений. Решила твёрдо. Но сорвалась на третьей неделе сентября. Глупо получилось.
Поскольку у Светланы не было классного руководства, то ей приходилось дежурить по школе вместе с администрацией. Иногда доставалось дежурство на этаже или в вестибюле, чаще всего - в буфете на второй и третьей перемене. В новом учебном году эта практика возобновилась. На второй перемене завтракали учащиеся начальной школы. С ними было много возни. Маленькие, бестолковые. Им требовалась сторукая нянька. Утомительно, конечно. Зато ничего сложного. А вот на третьей перемене в буфет ломилась “средняя школа”. Сначала пятые, шестые и седьмые классы. Чуть позже подтягивались старшеклассники. Тут уж успевай поворачиваться, да не нарвись на откровенное хамство. У прилавка толкотня, мат-перемат, то и дело раздаётся чей-то обиженный визг или возмущённый вопль. Кто-то кого-то облил чаем, в кого-то запустили огрызком коржика, у кого-то отобрали бутерброд с колбасой. Одному учителю справиться трудно. Однажды, вот так промаявшись и даже вспотев, к концу перемены Светлана выбралась из буфета. Никаких сил не осталось. Хотелось несколько минут перед звонком на урок отдохнуть. Она пристроилась в уголке между дверью буфета и лестницей, ведущей в подвал. Можно видеть, что происходит в одной половине столовой залы, вовремя подскочить, если потребуется. Можно контролировать выход. А ещё можно передохнуть. Вроде и контроль кое-какой сохраняется, и силы перед уроком худо-бедно восстанавливаешь.
Вот так пристроилась себе Светлана в уголок, глаза прикрыла, размышляла о чудовищной невоспитанности, о первобытных манерах учеников. И тут же, почти сразу почувствовала, что кто-то подошёл. Совсем близко. Показалось, будто возле самого носа кто-то руками взмахнул. Она распахнула глаза. И оторопела. Подобная наглость ей и присниться не могла. Ученик одиннадцатого класса, как раз того, где классным руководителем подвизалась пресловутая Людмила Семёновна Панкратова, притча во языцех на три ближайшие школы Сашенька Орлов, писаный красавец и непроходимый дурак одновременно, фактически запер её в углу. Руками опёрся о стены по бокам от Светланы, склонился совсем близко к её лицу. Дышал табачным, смешанным с ментолом жвачки, запахом прямо в нос. Ростом и комплекцией мужчина. Поступок типично мужской. А мозги новорождённого. На глазах у всей школы полез приставать.
- Орлов! Что вы себе позволяете?! - возмущённо пискнула Светлана, едва придя в себя от изумления. Она пока не научилась говорить “ты” всем ученикам подряд.
- О! - глупо ухмыляясь, протянул Орлов. - Светлана Аркадьевна, ну зачем так официально? Давайте уже перейдём на “ты”? Вы будете звать меня Сашенькой, а я вас Светочкой. Чего ломаться-то?
И он с томной кокетливостью повёл красивыми глазами. Светлана на самом деле растерялась. Неподалёку, в нескольких шагах стояли два приятеля Орлова и любовались идиотизмом ситуации. Из дверей буфета постоянно выходили ученики - по одному и группками. С любопытством стреляли глазами в сторону Орлова, замершего в позе обнимающего нимфу сатира. Понимающе переглядывались, хихикали, оборачивались на ходу.
- Орлов, вы мозгами хоть изредка пользуетесь? - стараясь говорить как можно спокойней, равнодушней, холодней, но в глубине души отчаянно паникуя, поинтересовалась Светлана. Смерила его презрительным взглядом, для чего пришлось задрать голову.
- Бывает, - широко улыбнулся этот мерзавец. - Знаете, мне прямо сейчас идея в голову пришла. А давайте посношаемся?
Что произошло дальше, Светлана и сама не сразу поняла. Её рука скользнула вверх, за отсутствием свободного пространства едва размахнулась. И - хлоп! - со всей возможной в неудобном положении силой приложилась к белой орловской щеке. В неожиданно наступившей тишине прозвучал смачно чмокнувший звук пощёчины. Щека стала наливаться малиновой краской. Из одной ноздри у Сашеньки тонкой ниточкой побежала на удивление чистого алого цвета кровь. Орлов непроизвольно шмыгнул носом, подтягивая струйку, и с секундным опозданием отшатнулся. Да-а-а, плоховато с реакцией у этого акселерата. Светлана тряхнула головой, задрала подбородок а ля Галина Ивановна и гордо пошла прочь. Через несколько шагов обернулась, ледяным тоном посоветовала:
- В следующий раз сначала думайте, Орлов, потом делайте.
- Сука, - еле слышно прошипел вслед Орлов.
Можно было остановиться и прочитать нотацию. Можно было влепить ещё одну пощёчину. Но Светлана предпочла оставить новое оскорбление без последствий. Её и так всю трясло. Она как в тумане поднялась к себе в кабинет. Как в тумане вела четвёртый урок. Не переставала перебирать в уме произошедшее. Мысль, что не справилась с очевидно простой и глупой ситуацией, никак не желала исчезать. Наверное, легко было без рукоприкладства обойтись. А у неё не получилось, не получилось. И отчего-то рождалось стойкое ощущение, будто продолжение непременно последует. Оно не подвело, это ощущение. На последнем уроке в кабинет заглянула Панкратова. Неприязненным тоном поставила в известность:
- После этого урока, Светлана Аркадьевна, Лев Яковлевич ждёт вас у себя в кабинете.
Сердце вдруг ёкнуло. Людмила Семёновна ничего более не сказала, сразу плотно прикрыла дверь. Но Светлана поняла, для чего её вызывают к директору. Закусила губу. Начала соображать, какие оправдания необходимо привести в свою пользу. Опомнилась лишь через несколько мгновений. Тишина в классе вернула её к реальности. Она посмотрела на учеников. Те сидели, словно мыши под веником, жадно надеясь на какую-либо неадекватную реакцию училки. По их лицам Светлана поняла - уже наслышаны о её поступке. Не школа, а большая деревня. Она встряхнулась и продолжила урок, ничем не выдавая свои чувства. После урока, нигде не задерживаясь, стараясь вести себя обычным образом, спустилась на первый этаж. Внешне она выглядела спокойно. Тем не менее, к кабинету директора подходила на трясущихся ногах. Уже начала понимать свою вину. Не хотела, не хотела. Оправдывалась мысленно. Однако, глубоко внутри, в районе солнечного сплетения росло неприятное чувство вины.
В кабинете Льва Яковлевича собралась вся администрация: завучи начальной и средней школы, заместитель директора по воспитательной работе, в народе рекомый организатором, совсем молоденькая, моложе Светланы, девчонка на ставке социального педагога, именно так теперь называлась должность пионервожатого. Людмила Семёновна Панкратова, эта противная Люська, тоже была. Они все сидели за длинным столом, торцом приставленным к письменному столу директора. Хмурые, озабоченные. Ей присесть никто не предложил.
Сборище сие вызвало у Светланы странную ассоциацию. Заседание трибунала инквизиции, никак не меньше. Хорошо хоть, Орлова здесь пока не было. Светлана догадывалась, что не было его только пока.
- Вот, - вздохнул Лев Яковлевич и наклонил голову к бумажке, которую держал в руке. - Светлана Аркадьевна, думаю, вы понимаете, зачем мы здесь собрались и для чего пригласили вас.
- Понимаю, - кивнула Светлана.
- Расскажите подробно, что произошло сегодня после третьего урока между вами и учеником одиннадцатого “А” Орловым.
Светлана на несколько секунд задумалась, подбирая слова. На душе стало тоскливо и гадостно. Вместо того, чтобы наказать Орлова за мерзкое поведение, заставляют оправдываться её.
- Да ничего особенного, - вдруг зло заметила Людмила Семёновна. - Она просто избила ученика и всё.
- Я избила? - оторопела Светлана.
- Вы, конечно, - с брезгливостью отозвалась Панкратова. - Мальчик был вынужден обратиться в поликлинику за медицинской помощью.
Светлана переводила непонимающий взгляд с Панкратовой на Галину Ивановну, с Галины Ивановны на Льва Яковлевича. Неужто одна единственная, не самая увесистая при том пощёчина, данная слабой женской рукой из неудобного положения, способна привести к серьёзным последствиям, требующим врачебного вмешательства? Лев Яковлевич правильно понял её взгляд. Многозначительно дёрнул носом. Протянул Светлане бумажку, которую до того вертел в руках.
- Вот, Светлана Аркадьевна, справка из поликлиники.
Светлана взяла бумажку и тоже повертела её в руках. Текст был написан довольно крупным, но малоразборчивым почерком. Вполне читабельным оказалось лишь одно слово - побои. И оно, это слово, явственно выделялось среди остальных. Две положенные печати бледно-голубого цвета. Светлане на миг померещилось, что она держит в руках свой приговор.
- И ещё заявление Орлова на имя директора школы, - продолжил Лев Яковлевич через несколько секунд, давая Светлане возможность прийти в себя. - Слава богу, в милицию заявление не написал. Не стал школу позорить.
- Да, - нейтральным голосом согласилась Галина Ивановна. - Порядок разбора предложения несколько лет запомнить не мог. Здесь же весь порядок умудрился соблюсти. Всё точно по закону, по инструкции. Откуда узнал только?
Светлана обрадовалась про себя. Галина Ивановна на её стороне. Не зря же подсказку сделала аккуратненько. Дело в Панкратовой. Это она надоумила Орлова, как нужно поступить. Сам он этого не знал. Не мог знать. И догадаться не мог. У него мозги хомяка. С горошину, то есть. И Светлана решила не сдаваться. Тут же коротко, по существу, рассказала о своём первом учительском проступке. Члены инквизиционного трибунала очень долго обдумывали услышанное. Первой раскрыла рот Панкратова:
- А вы не врёте, Светлана Аркадьевна?
- Зачем? - пожала плечами Светлана.
- Чтоб себя обелить.
- Какой смысл? - Светлана снова пожала плечами. - Там довольно много свидетелей присутствовало. Да и что из себя Орлов представляет, известно всему району.
- В нашем отделении милиции его тоже хорошо знают, - как бы между прочим заметила Хмура. - Он потому туда и не сунулся. Ведь так, Люсь?
- Я-то здесь причём? - возмутилась Панкратова. - Я что ли руки распускаю? Я избиваю учеников?
- Такого изобьёшь, как же, - неожиданно сказала молчавшая до того социальный педагог, совсем молоденькая девочка Оля. - Там рост о-го-го и плечи - косая сажень.
- А что? - вмешалась тоже молчавшая до сих пор завуч начальной школы. - Может, теперь Орлова позовём? Его самого послушаем? А то ишь ты, заявление он на учителя написал, поганец.
- Его-то зачем звать? - вдруг засуетилась Панкратова. - С него какой спрос? Он же не взрослый ещё, он маленький.
- Ваш маленький весь тот год мне прохода не давал, - выпалила Оля и покраснела, опустила глаза.
- Ну, да… ну, да… - как бы про себя, тихо и раздумчиво проговорил Лев Яковлевич. - Гадости делать - не маленький, справки липовые оформлять и заявления на людей писать - не маленький. А вот ответ держать - не подрос ещё.
- Вы же знаете, Лев Яковлевич, - залебезила Панкратова, почуяв перемену ветра, оправдываясь. - У него в семье тяжело. Отец из тюрьмы не вылезает. Мать пьёт. А бабка с ним, само собой, управиться не способна. Разве можно в такой обстановке человеком расти? Он же не хулиган. Он педагогически запущенный. Вот увидите, я из него человека сделаю.
- За десять лет не сделали, за последний год справитесь? Зовите Орлова, Людмила Семёновна, прервал поток Люськиных слов директор, дёрнул носом. - Хватит уже за него заступаться. Сейчас к учительнице пристал, завтра за изнасилование сядет.
- Кто? Орлов? - изумилась Панкратова. Изумилась совершенно искренне. - Да Сашка скорей мотоцикл угонит или киоск ограбит.
- Он ещё и киоск ограбить может? - едко усмехнулся Лев Яковлевич. Опять наклонил голову, показав присутствующим намечающуюся лысину, шмыгнул своим выдающимся носом. - Давайте, зовите сюда своего маленького.
Светлана вертела головой из стороны в сторону, впитывая информацию. И знала, что сейчас учится. Учится работать, понимать людей, видеть скрытые пружины их действий.
Вошёл Орлов. Тихий, вежливый, приличный. Сама скромность и благовоспитанность. На лице маска скорби. Начал рассказывать о случившемся. Врал безбожно, не моргнув глазом. Светлана то и дело порывалась воскликнуть “он лжёт”. Каждый раз Лев Яковлевич останавливал её то предостерегающим взглядом, то резким жестом. Организатор и социальный педагог хихикали, любуясь Сашенькой, который безуспешно пытался выглядеть благопристойным. Завуч начальных классов поджимала губы в скептической ухмылке. Она много лет проработала в этой школе. Орлова знала лучше всех. Галина Ивановна безразлично смотрела в угол, как будто происходящее её вовсе не касалось. Одна Людмила Семёновна поддерживала Орлова репликами, задавала ему наводящие вопросы.
- Видите, - сказала торжествующе, когда Сашеньку попросили подождать в коридоре, и он величаво удалился из директорского кабинета. - Светлана Аркадьевна не расслышала. Саша сказал “давайте пообщаемся”. Вам к “ухо, горло, носу” надо, госпожа Кравцова, уши прочистить.
- Люська, - пристукнула кулачком по столешнице Галина Ивановна, переставая изображать скуку. - Совесть имей! За что девчонку под монастырь подвела? Носишься со своими трудными и носись на здоровье. Но только меру знай. Я так понимаю, что лично тебе Светлана Аркадьевна не нравится, и ты её выжить собралась. Тебе не приходит в голову, что девочка всего второй год работает? Ещё ничего не знает, не умеет.
Светлана слушала, и напряжение, сковывающее её последние несколько часов, начало отпускать, разжимать свои когти. Она вдруг заметила, что у неё затекли ноги. Принялась осторожно шевелить ступнями. В мышцах словно мелкими иголочками покалывало.
Казалось, неприятный инцидент исчерпан. Не тут-то было. Приговор трибунала ошеломил несправедливостью. Выговор за рукоприкладство. Ладно, хоть без занесения в личное дело и трудовую книжку. На первый раз. Постановили так же Светлане и Орлову извиниться друг перед другом. Сперва решили, только Светлана должна. Но…
- Пусть тогда и он извинения принесёт, - только и смогла выдавить униженная Светлана. - А то совсем несправедливо выходит.
- Пусть и Орлов извинится, - согласился Лев Яковлевич, рассмотрев её побледневшее до снежной белизны лицо.
Позвали Орлова. Вытерпели фарс обоюдного расшаркивания между учеником и учителем. И разошлись по своим делам. Цирковое представление окончилось. Директор задержал одну Светлану. Битый час наедине разжёвывал ей ситуацию. По-человечески он реакцию на оскорбление понимал, сочувствовал. Женщина и должна дать пощёчину подлецу. Это её святое право. Но не право учителя. Учитель на некоторые естественные реакции права не имеет. Он имеет власть. Власть - сила. Значит, он сильнее ученика. Сильный не должен обижать слабого. Даже если слабый подобен басенной Моське. Очень хорошо Лев Яковлевич все нюансы очертил. Просто и доходчиво. Светлана отправилась домой с тяжким грузом на душе и томиком Макаренко в сумке. Директор подарил ей “Педагогическую поэму” с наказом прочитать не меньше двадцати раз.
Читать Макаренко Светлана тогда не стала. Слишком тошно было. Она никак не могла простить себе, что ударила человека. И как смогла? Непонятно. Сроду букашки не обидела, комара не прихлопнула. Что уж о человеке говорить? Удивлялась на себя. Искала оправданий. Оправдания не находились. Использование служебного положения. Гадость какая. Разве можно после этого в школе оставаться? Надо заявление подавать. Уходить.
Ругая себя, Светлана, однако, испытывала сильную неприязнь к Панкратовой, организовавшей разбирательство у директора, пытавшейся защитить своего ученика, пакостника бессовестного. Нечестным путём защитить. К Орлову добрых чувств испытывать совсем не могла. Он представлялся ей намного противнее, чем раньше. Выходит, её раскаяние не было полным, до конца искренним. Она вдруг заметила, что Людмила Семёновна и Сашенька Орлов чем-то неуловимо похожи. Оба кудреватые, оба нагловатые. Уж не родственники ли случаем? Ловя себя на некрасивых мыслях, Светлана ужасалась. Правда ли, она стала такой злой? Куда делись привычные, свойственные ей доброжелательность, отзывчивость? Светлана не давала себе отчёта в том, что страдала. Но она по-настоящему страдала всем существом от возникшей раздвоенности, от гадких проявлений собственной натуры, от неспособности до конца принять точку зрения директора, которую понимала умом, зато непонятная субстанция внутри бунтовала против этого понимания. Кто-то ведь был неправ в случившемся. Разобраться - кто? - не получалось. Теоретические построения толкали к странному выводу - все. Все были неправы. С подобным Светлана сталкивалась впервые. Раньше получалось по-другому. Раньше вообще жизненные явления были для неё просты и понятны. Книги, которые читала, фильмы, которые смотрела, истории, которые выслушивала, житейские ситуации, свидетельницей которых оказывалась сама, обычно высвечивали правого и виноватого. Высвечивали ясно, отчётливо. А тут…
От бесконечных тяжёлых раздумий между бровей залегла скорбная складка. Старею, - думала про себя Светлана, разглядывая складочку в зеркале. Она теперь дольше прежнего стояла по утрам перед трельяжем. Боязнь опоздать на работу исчезла. Ходить в школу стало тяжело. Общественное мнение, ранее пребывавшее в относительном равновесии, качнулось в отрицательную для Светланы сторону. Её начали побаиваться и откровенно недолюбливать. Прежде всего ученики. Светлана видела эти перемены по отношению к себе. И страдала ещё больше. Опять никому не нужна, всеми нелюбима. Из принципа она старалась вести себя, как и прежде. Пыталась имитировать лёгкие доброжелательные нотки, когда-то, в доорловский период, ей свойственные. Впрочем, имитация и есть имитация. Школьников не обманешь. Нужно было тем или иным способом переламывать ситуацию. Для начала хотя бы обсудить. Только не с родителями. Родителям про историю с Орловым рассказывать стыдно. Дрон недавно женился. Как-то неудобно его сейчас беспокоить. Светлана сунулась было к Галине Ивановне - поговорить, обсудить возникшую проблему. Напоролась на жёсткое:
- Учитесь властвовать собою, Светлана Аркадьевна.
Второго урока не потребовалось. Со своими проблемами разбирайся сама, не грузи окружающих, бери пример с завуча. Действительно, Галина Ивановна, по наблюдениям Светланы, отличалась редкой самодостаточностью. Её раздражали обсуждения различных проблем, неурядиц между коллегами. Её приводила в открытое негодование манера той же Панкратовой каждому второму повествовать о своих житейских обстоятельствах, рассуждать на тему житейских перипетий учеников. Она с трудом переносила стенания Танечки Шергуновой. Душа Галины Ивановны была наглухо застёгнута, отгорожена от окружающего мира. И прежняя симпатия к ней начала потихоньку, незаметно оставлять Светлану.
Учебный год тем временем набирал обороты. Уже к концу второй четверти Светлана казалась себе выжатым лимоном. Может, потому что радости работа не приносила. Удовлетворения от хорошо выполняемого дела не было. Наоборот, изрядный дискомфорт ощущался. Как бы в противовес данному обстоятельству возникла новая тенденция в повседневности. Бывшие одноклассники. С ними Светлана пересекалась всё чаще. То на улице, то в магазине. И теперь она не пробегала мимо, торопливо кивнув вместо приветствия. Останавливалась и приветливо болтала с четверть часа, выслушивая разные новости и соображения фактически малознакомых людей. Оттягивалась, как сказала бы Малькова. Вот странно, пустая болтовня эта, ранее вызывавшая раздражение, теперь помогала чувствовать себя не хуже других.
- А ты, Светка, ничего, - сказал как-то Рома Павлов, чеша в затылке. - И почему мы тебя в классе не любили?
- Потому, что не знали и знать не хотели, - легко, без обиды откликнулась Светлана. Перевела разговор на более приятную тему. Роме её маневр понравился. Он добродушно ухмыльнулся. С тех пор сам непременно окликал её при встрече. Общие темы для интересной беседы находились часто. Павлов работал в районном отделении милиции. Тоже искал себе место поприличнее, поспокойнее. Иногда звал:
- Переходи к нам в ИДН. У нас всегда инспекторов дефицит.
- Ага! Я в школе-то с некоторыми педагогически запущенными справиться не могу, а у вас со всего района шпана. Да ещё какая! Сливки! Наши трудные ей в подмётки не годятся. Каторжный труд за ту же зарплату.
- Ну, как знаешь, - вздыхал Павлов. Потом оживлялся:
- У нас зато перспектива роста есть.
- То-то ты растёшь, - смеялась Светлана. - И потом, менять школу на милицию всё равно, что шило на мыло.
Павлов не спорил. Угощал очередной байкой из своих милицейских будней и бежал дальше по неотложным делам. Светлана же отправлялась домой с немного оттаявшим сердцем. Ещё задерживалась во дворе, недалеко от своего подъезда. Там почти всегда кто-нибудь из бывших одноклассниц гулял с коляской или с начинающим ходить малышом. Здесь разговоры велись другие. Девчонки говорили только о детях, иногда для разнообразия о мужьях. Светлана внимательно выслушивала сообщения о появившемся зубе, о запорчике, о капризах, упрямстве. Сама отвечала на вопросы. Педагог вроде как. Даже стала специально почитывать необходимую литературу, чтобы вовремя дать дельный совет. Через некоторое время заметила: её появлению во дворе начали радоваться, подзывать, угощать сигареткой или какой-нибудь сладостью, прихваченной на улицу для собственного чада. Светлана не курила, потому сигареты не брала. А сладости… Она же не маленькая. Пусть ребёнок сам ест.
В редкие свободные вечера Светлана позванивала сёстрам Корнеевым. И для очистки совести, и не желала терять связь. С сестричками не всё просто обходилось. То они радовались звонку, разговаривали по часу и больше. То без видимых причин раздражались, цедили сквозь зубы. Чаще раздражалась Лена. Лариса была мягче, покладистей и смешливей.
Звонила Светлана и Дрону. Раза три. Этого хватило для возникновения стойкого убеждения - Дрон начал попивать. Допустимо было, конечно, сомневаться в сделанных наблюдениях, уговаривать себя не спешить с выводами. Да только однажды случилось вовсе невероятное. Позвонил Скворцов.
- Светка! Очень нужно встретиться.
- Зачем? - поразилась Светлана.
- Нужно, - упрямо буркнул Лёха.
У Светланы буквально проплыло перед глазами лицо Скворцова. Впалые щёки, брови в линию над колючими глазами, удлинённый хрящеватый нос, брезгливо поджатые узкие губы.
- Нужно, так нужно, - слегка враждебно отозвалась она. - Говори, где и когда. Но учти, я могу только в субботу, в воскресенье.
Договорились встретиться в субботу, во второй половине дня у памятника Пушкину.
Скворцов оказался сверхпунктуальным. Светлана вышла из дома с запасом в десять минут. Когда же добралась до назначенного места, Лёха уже топтался возле чугунных цепей, огораживающих памятник. Как всегда выглядел недовольным. Но и растерянность непривычная проскальзывала в лице. Встревоженность, что ли? Светлана замешкалась на несколько секунд, решая, как правильно вести себя с Лёхой. Непонятная робость вдруг смутила душу. Потом решилась-таки и летящим шагом направилась к нему.
- Ну, привет, Кравцова, - буркнул Лёха. Как всегда, враждебно. Однако мелькнула в глубине его колючих глаз крохотная искорка радости.
Битый час проговорили они, сидя на одной из скамеек у фонтана. И всё о Дроне. Лёха собирался спасать друга. И хотел, чтобы Светлана помогла ему в этом. Дрон и впрямь опять начал пить, стремительно набирая обороты. Лёха рассуждал. Светлана в основном слушала, обдумывая полученную информацию. По словам Скворцова, серьёзной зависимости от спиртного пока не было. Если Юрка не хотел, то и не пил, легко отказывая себе в сомнительном удовольствии. Но беда как раз и заключалась в желании Юрки напиваться до бесчувствия. И это тогда, когда дела друзей медленно, зато вполне уверенно двигались в гору. Они назанимали денег, закупили всё необходимое, получили разрешение в районных и окружных инстанциях, прокладывали какую-то районную сетку, собирались становиться провайдерами. Или нечто в том же духе. Светлана толком не поняла, а расспросить подробнее постеснялась из боязни услышать “ну, ты и деревня, Кравцова”. Сетки какие-то, подъезды, крыши, провайдеры. Вот что такое провайдер? Если переводить с английского дословно, получится “обеспечиватель, предоставитель”. Но сам термин Светлана слыхала чуть не впервые.
Она сидела на лавочке, любовалась ясным апрельским днём. Солнце стояло довольно высоко, только собираясь неспешно скатываться к горизонту. То есть не к горизонту. Какой горизонт в городе? Скорее, оно собиралось прятаться за домами, отражая яркие предзакатные лучи в оконных стёклах квартир, офисов, заставляя их гореть нестерпимым пламенем. Пока оно лишь готовилось к вечернему действу, щедро обливая светом всё вокруг, создавая праздничное, истинно весеннее настроение. Мимо Светланы спешили по своим неотложным делам люди. Старые, молодые. Весёлые, сосредоточенные. Топтали ногами мокрый, просыхающий неровными пятнами асфальт. Молодёжь уже распахивала куртки, разматывала шарфы. Это весна. Весна гремела и ликовала. Почти у самых ног Светланы воробьишки с гомоном раздёргивали брошенный кем-то на асфальт кусок булки от хот-дога. Шумно ссорились, пытаясь выхватить у соперников хлебное богатство. Недалеко, на низко свесившейся корявой ветке куста, гнувшейся под нерасчетной тяжестью, ворона примеривалась, как бы поточней слететь в галдящую воробьиную стайку и одним ловким движением отнять лакомый кусок. Вот и в жизни так, - подумала про себя Светлана, отвлекаясь на минуту от проблем друга, - кто сильней, больше, тот и прав, тот и пользуется лучшим. Как бы в ответ на её мысли жизнь предложила иной вариант. Мимо весьма быстро прошли три подростка, оживлённо жестикулируя и что-то громко доказывая друг другу. Воробьиная стайка не испугалась, не разлетелась, всего немного перепорхнула в сторону, продолжая раздёргивать булку. А ворона поосторожничала, осталась на ветке, провожая подростков недовольно поблескивающей бусинкой глаза. За это время от хлеба не осталось ни крошки. Вот, - снова невольно подумалось Светлане, - кто не успел, тот опоздал. Всё нужно делать вовремя. Друзьям помогать тоже. И она, спохватившись, стала слушать Скворцова много внимательней прежнего. По студенческим временам вспоминалось: Дрон переставал пить, когда на время разбегался с Мальковой, если они мирились, то гулянки возобновлялись. Да и Наталья в одном из разговоров сама обозначила эту проблему. Может, у Юрки неадекватная реакция на женщин? Своеобразная аллергия. Скворцов обрадовался, подхватил мысль, повёл её к логическому завершению. Светлана не дождалась окончания, перебила Лёху:
- Что, мы должны попытаться развести Дрона с женой?
- Молоток, сечёшь. Не должны, обязаны, - живо подтвердил Скворцов. - Ты и сама дотумкала, что рядом с бабами он спиваться начинает. Ой, только не надо опять грязных инсинуаций. Не голубой я. Или монастырь забыла?
- Ничего я не забыла, - нахмурилась Светлана. - И голубым тебя обзывать не собиралась. Меня смущают некоторые “но”.
- Какие ещё “но”? - теперь насупил брови уже Скворцов.
- А вот какие. Во-первых, кто нам с тобой дал право решать судьбу друга за него?
- Никто не давал, - неохотно согласился Скворцов и тут же нашёл оправдание, - А ты подумала, как в пьяном виде Дрона на крышу пускать? Мало ли что? Мы же не решаем его судьбу. Мы будем пытаться его спасти.
- Против его воли? - скептически улыбнулась Светлана.
- Что, по-твоему, пусть друг спивается? - озлобился Лёха.
- По-моему, для спасения Юрки от самого себя вовсе не обязательно так кардинально вмешиваться в его жизнь, - вслух размыслила Светлана. Она хотела продолжить, Скворцов перебил:
- Что ты предлагаешь, умная наша?
Светлана не ответила. Задала встречный вопрос:
- Тебе, Лёш, не приходило в голову, что, решая за Юрку, ты решаешь и за его жену? Она тебе, конечно, никто. Подумаешь, жена друга. Баба непонятная. Но она такой же человек, как и мы. И первая имеет право голоса.
- Пиво она ему на опохмелку вёдрами покупает, - выпалил Скворцов. - Вот и всё её голосование. Другая бы сама ко мне прибежала: помоги, он спивается. А эта… А-а-а, чего говорить.
Лёха безнадёжно махнул рукой, полез в карман за сигаретами. Вытащил пачку, предложил Светлане. Она отказалась.
- Так и не закурила? - Скворцов крутанул головой. - Молоток. Одобряю. Женщина должна оставаться женщиной. Не хрена за мужиками гнаться.
Светлана промолчала. Не потому, что согласилась со Скворцовым. Просто смысла не имело отвлекаться. Лёху всё одно не переубедишь, только время потеряешь напрасно.
- Я вот, знаешь, чего думаю, Лёш? - она посмотрела на Скворцова как можно более нейтрально и очень спокойно продолжила. - Человек имеет право сам распоряжаться своей судьбой. В крайнем случае, господь бог такое право имеет. Мы, получается, хотим себе его функции присвоить. А кто мы такие? Кто нам позволил чужими жизнями командовать?
- И что ты предлагаешь, пустить на самотёк? - Скворцов опять ненавидел Светлану всеми фибрами своей души. Переход от нормального восприятия к застарелой враждебности произошёл столь мгновенно, что Светлана растерялась. Ко всему, конкретных толковых предложений не имела. Пропаганда здорового образа жизни никого пока не вытягивала из пьянства. Необходимо очень сильное воздействие на Юру. Но какое? У Скворцова тоже никаких путных идей не возникало. Всё, о чём они смогли договориться в тот ласковый апрельский день, сводилось к одновременной с двух сторон долбёжке.
Светлана до самого июля честно выполняла свою часть соглашения. Ни секунду не сомневалась, что и Скворцов действует в рамках достигнутой договорённости. Они не созванивались, не встречались больше. Видимо, и одной встречи Лёхе за глаза хватило. Вторично переломить свою натуру, своё отношение к Светлане у него не получалось. И слава богу. Она всегда крайне дискомфортно чувствовала себя в его обществе. Если бы не Дрон, стала бы она со Скворцовым общаться, как же! Увы, у них был один друг на двоих. С таким положением дел приходилось считаться.
Светлана, памятуя о бескорыстном и частенько весьма своевременном заступничестве Дрона, положила себе два раза в неделю непременно звонить Юрке, при случае и встречаться. По возможности тактично наседать на его пристрастие к алкоголю. К собственному удивлению, решение своё проводила в жизнь неукоснительно. Сначала Дрон недоумевал, для чего это она начала бомбардировать его звонками. Больше радовался, чем тяготился. Потом догадался. Взмолился однажды:
- Светка! Ну что ты меня всё время пилишь? Я на ком женат, на тебе или на Таньке?
- А что, Таня терпит? - нарочито театрально изумилась Светлана. Она никогда не видела Таню. Знала о ней совсем немного. То, что посчитал возможным обнародовать Скворцов. Да, пожалуй, отдельные реплики и оговорки Дрона давали скудную информацию.
- У меня лучшая в мире жена! - расхохотался Дрон. - Мы тут у меня гулеванили одной компанией. Сутки, наверное. Перебрали, само собой. И разом все отключились. Просыпаюсь на следующий день, к обеду где-то. головка бо-бо, сама понимаешь. Еле глаза продрал. Гляжу мутным взором, а на столе пиво стоит. Два баллона, не меньше. Прикинь, да? Мне все мужики завидуют.
- И Скворцов? - ехидно осведомилась Светлана.
- Нет, - снова захохотал Дрон. - Лёха Скворцов - это та же Светка Кравцова. Только в портках и с кислой рожей. Лучше расскажи, как у тебя на работе.
Юрка всегда точно знал эффективный способ не только прервать нравоучения приятельницы, но и подтолкнуть разговор к завершению. Светлана не особо распространялась о рабочих делах. Не любила. Достаточно того, что однажды попросила помощи в поисках нового места. Получила обещание пусть и не сразу, но поспрошать народ и вообще иметь в виду данный вопрос. На том успокоилась. Старалась не заикаться о своих делах. Впрочем, дел-то никаких особых не было.
Жизнь походила на конвейер. Дом, где помещались любящие и любимые мама с папой, старающиеся ходить вокруг ненаглядной дочери на цыпочках, где эта дочь спала, ела, читала, готовилась к урокам и пряталась от реальности. Школа, где не было душевно расположенных к ней людей, где всё время приходилось быть начеку, контролируя каждый жест, взгляд, слово, где тратились все силы и лучшие дни жизни. Ещё дорога между домом и школой, где происходили ни к чему не обязывающие встречи со знакомыми лицами и разговоры ни о чём с этими лицами. Иногда продуктовые, промтоварные рынки и книжные магазины. С лотков Светлана книг не покупала. Брезговала. Не лотками, книгами в их ассортименте. По субботам регулярно случались поездки на оптовый рынок вместе с родителями. Таким приблизительно манером обстояли у Светланы дела. Она вдруг начала мечтать об отпуске на даче. Там обычно лениво и неторопливо один день перетекал в другой, знаменуя эти перетекания по большей части буйными красками закатов и нежными, пастельными тонами рассветов. И разговоры с родителями, с соседями или просто знакомыми людьми так же неторопливо, плавно возникали, не обрываясь на полуслове. И спалось крепко. И светло мечталось на ступеньках крыльца. Там можно не прятаться от реальности.
Светлана с трудом дождалась окончания экзаменов, во время которых ей пришлось сидеть в комиссии вместе с Панкратовой или, значительно чаще, дежурить за столиком в вестибюле. Накануне отъезда последний раз позвонила Дрону. Попрощалась до сентября. Заискивающе попросила:
- Постарайся не прикладываться к рюмке до осени, ладно? Если ты пьяным с крыши свалишься, я даже узнать об этом не смогу вовремя. У меня сейчас единственный близкий человек - это Дрон. И если с ним что-нибудь случится, я останусь одна, никому не интересная. Ты мне очень нужен, Юр.
Дрон ошарашено помолчал. И совсем тихо, серьёзно ответил:
- Хорошо, Свет. Постараюсь. Ради тебя, солнце моё.
Они распрощались до осени. На сердце у Светланы было спокойно. Юрка не любил обещать. Но если уж давал слово, то держал его твёрдо. Морщился, пыхтел, чертыхался сквозь зубы, а слово держал.
*
Отпуск. Блаженное для учителя слово. Сорок пять рабочих дней, пятьдесят шесть календарных. И состояние блаженное. Жаль, осознание блаженства наступает в последние дни перед выходом на работу. И становится до слёз обидно, что вот едва начал отдыхать, едва почувствовал свободу. А она уже и заканчивается через неделю. И опять уроки, планёрки, заседания методобъединений, педсоветы, журналы, отчёты, тематические недели, Иванов избил Сидорова, Петров украл журнал, Степанова шарила по карманам, Николаев и прочие из двоек не вылезают, прогульщики записные. Вроде, оглянуться не успел, в себя прийти, глянь, уже лето к концу потянуло. Ночи вызвездились. Небо днём высокое, холодной ясной голубизны. Облака перистые. Солнышко ещё обжигает плечи, а зайди в тенёк и хочется кофточку набросить. Ветер порывами, холодный, рвущий полы ситцевого сарафанчика, треплющий волосы, срывающий с веток первые пожелтевшие листья. И рябина у калитки горит закатным пламенем, обещает морозную зиму.
В новый, третий по счёту, учительский свой год Светлана шагнула бестрепетно. Сцепила зубы и шагнула. Решение лежало на дне души, бессознательно принятое, тем не менее, твёрдое, окончательное. Не ждать, когда наконец начнётся настоящая жизнь. Такая, какой хотелось. Она может не начаться никогда. Надо принимать как данность то, что имеешь. Появится шанс поменять место работы - не упустить. А пока трудиться в школе. Появится любовь - не пробежать мимо. А пока обходиться без неё, окаянной. Появятся желающие стать друзьями - шагнуть навстречу. А пока постараться самой не отталкивать от себя людей. И учеников тоже. Проживать каждый день полноценно, не откладывая на потом горе и слёзы, смех и радость. Другой жизни не будет, потерянные дни назад не вернутся. О завтрашнем дне думать? Надо, разумеется. Да не зацикливаться на нём, не жертвовать ради него всем.
И третий год, на удивление, дался значительно легче. История с Орловым благополучно всеми забылась. Даже Панкратова перестала кидать в сторону Светланы косые взгляды. Галина Ивановна по-прежнему относилась благосклонно. Лев Яковлевич весело ухмылялся при встрече. Однажды довольно сообщил, что та, чьё место временно занимала Светлана, после декрета решила уволиться. И Светлане, мол, нечего теперь портить нервы, подыскивая другую работу. Завуч начальной школы Розалия Борисовна и социальный педагог Оля иногда обращались за помощью или просто так задерживались рядом, поболтать минутку. Светлана начинала чувствовать себя своей для них, для некоторых других коллег. Не окончательно своей, но в значительной степени. Буфетчица Валентина, низкорослая, шкафоподобного сложения женщина, теперь периодически подмигивала Светлане с видом заговорщика, когда та дежурила по буфету. Это означало, что после четырёх часов нужно заглянуть в подсобку к Валентине за оставшимися после продлёнки двухсотграммовыми пакетиками молока. Детишки из групп продлённого дня молоко не слишком жаловали. Чай, какао и уж конечно соки обычно выпивали, молоко же их почему-то не устраивало. Валентина не взрезала все пакетики, не хотела переводить продукт. Дожидалась очередную группу, стоя возле стола с подносами, на которых поблёскивали пустые стаканы. В руках держала большие острые ножницы. Требовала у малышей:
- Поднимите руку, кто молоко будет!
Глазами пробегала по кучке детишек, в одно мгновение пересчитывая желающих. И только тогда начинала вскрывать пакетики, разливать молоко по стаканам. Оставшееся невостребованным она уносила в подсобку и к концу рабочего дня делила между собой, посудомойкой Шурой и некоторыми симпатичными ей учителями. Если оставалось невостребованными несколько обедов либо завтраков, Валентина посылала кого-нибудь из учеников пригласить в буфет избранных ею учителей. Пусть пообедают, бедолаги. А то вон какие заморенные, вечно без лишней копейки денег в кармане. Симпатии Валентины выглядели неустойчивыми. Неожиданно появлялись, столь же неожиданно через некоторое время исчезали. Совершенно непонятно было, на чём, собственно, они базируются, что явилось в каждом конкретном случае толчком к их возникновению или уничтожению. Светлана вскоре бросила попытки разобраться. Валентина, вероятнее всего, и сама не знала, почему на прошлой неделе ей нравилась Танечка Шергунова, а математичка Тамара Николаевна вызывала отвращение. Вне перепадов настроения буфетчицы оставались трое. “Трио”, как про себя окрестила этих людей Светлана. Лев Яковлевич с Галиной Ивановной. Ну, с ними ясно, главные персоны в школе, если забыть про завхоза. Третьей к ним примыкала Панкратова. Она единственная из простых смертных вызывала у Валентины чувства положительные и постоянные. Может, манера поведения Людмилы Семёновны была близка буфетчице? Светлана не знала тогда ещё, что Панкратова являлась матерью-одиночкой, что у неё периодически крали зарплату, что от вечного безденежья противная Люська зачастую ела один раз в день, вечером, по возвращении с работы. Много чего тогда не знала Светлана. Надо заметить, её финансовые дела тоже складывались не лучшим образом. Мама была вынуждена уйти на пенсию. Не сама ушла, настоятельно попросили. Отцу до пенсии оставалось около двух лет. Никаких сомнений не возникало, что его тоже настоятельно попросят. Да и заработок у отца небольшой, с постоянными задержками. Его мелкая халтура по подъездам в воскресные дни приносила гроши. Получалась печальная картина. Учительская зарплата Светланы стала основным стабильным источником существования. Репетиторство не спасало. Не в тех, наверное, семьях Светлана репетиторствовала. Не те деньги за частные уроки запрашивала. У неё не хватало смелости называть настоящую цену. Опасалась показаться бессовестной. И гарантию высокого качества обучения она дать не могла. Не всё ведь от преподавателя зависит. Короче, Светлана пыталась строить отношения с нанимателями на честной основе.
В личной жизни установился полный штиль. От Мальковой по-прежнему приходили к праздникам открытки с несколькими фразами. Часто названивать сёстрам Корнеевым теперь представлялось невозможным и не совсем удобным. Сначала Лариса выскочила замуж и уехала жить к супругу, в другой район города. Затем Лена быстро подыскала себе партию. Близняшки жили очень активно. Тут не до Светланы. Светлана не обижалась. У самой времени мало на что хватало. Она и Дрону звонила всё реже, несмотря на упрощение процедуры. У Дрона умерла одна из бабушек и оставила ему в наследство однокомнатную квартиру у метро “Каширская”. Дрон моментально переехал туда. Для начала позвал на новую квартиру друзей - отметить подарок судьбы. Приехали только Лёха Скворцов и Светлана. Между прочим, жена Юрки, Татьяна, так и не соизволила засветиться на новоселье. Светлане показалось, что Дрону без жены было легче и свободней принимать гостей. Весь вечер на крохотной кухоньке они пили пиво, грызли воблу. Парни рассуждали о своей фирме. Расставаясь, Дрон мечтательно заметил:
- Заживём мы теперь с Танькой… Как боги. Сами себе хозяева.
Поэтому Светлана через несколько месяцев была сражена наповал известием, что Дрон разошёлся с женой, правда, разводиться спешным порядком не собирался, тянул резину. Они опять втроём встретились в Юркиной квартире. Опять пили на кухне пиво, закусывая воблой. Обмывали очередные перемены в дроновской жизни. Долго потом не виделись, общаясь при помощи телефона и при неожиданном участии Скворцова.
Как и следовало ожидать, образ жизни Дрона отрезвлялся буквально на глазах. Дело, которое они со Скворцовым затеяли, не загнулось. Но и доходов особых не приносило. Так, на скромную жизнь. Особые доходы планировались в туманном будущем. А пока каждая копеечка вкладывалась опять-таки в дело. Насколько Светлана смогла понять, Юрка с Лёхой уже сколотили целую бригаду энтузиастов-любителей, опутали проводами микрорайон и теперь тянули свою сетку, а заодно жадные щупальца в микрорайоны соседние. Говорить с обоими можно было исключительно о “всемирной паутине” и сопутствующих этой “паутине” заморочках. Терминология Светлану оглушала.
- Деревня ты, Кравцова, - брезгливо пыхтел Лёха, старательно цедя пиво из большой стеклянной кружки. Пиво Скворцов очень уважал, можно сказать, любил. Трепетно и нежно.
Они сидели в пивбаре недалеко от дома культуры МАИ. Дрон вытащил Лёху со Светланой на спектакль одного из двух маёвских театров. Светлана радовалась, как не радовалась уже давно. Ей нравилась пьеса, нравилось, как искренно, с каким азартом и старанием играли студенты. Настоящий праздник среди серых трудовых будней. Естественно, Скворцов праздник испортил. Всё первое действие ныл на ухо Дрону. На них со всех сторон шикали и ругались, поскольку Лёха ныл довольно громко. В антракте Дрон жалобно посмотрел на Светлану.
- Прости, солнце моё, но придётся уйти. Лёха скорее удавится, чем даст приобщиться к культуре.
И повёл их в пивбар. Вот там Скворцов почувствовал себя свободно. Пока Дрон ждал у стойки заказанные кружки с пивом, Лёха выбрал самый дальний угол за одним из длинных деревянных столов. Плюхнулся сам, показал Светлане, где лучше сесть ей. И вот теперь, вцепившись в вожделенную кружку обеими руками, рассуждал на излюбленные темы.
- Чего головой крутишь? - пренебрежительно поучал Скворцов. - Я тебе дело говорю. Через несколько лет каждый второй будет сидеть в Интернете. А ты просто компьютер освоить не смогла.
- Почему? - обиделась Светлана. - Что-то и я умею.
- Да, ладно, Лёха, - примирительно улыбнулся Дрон. - Станет Светка юзером. Куда ей деться? А больше многим и ни к чему.
- Не-е-ет, - вредным голосом отозвался Скворцов и пустился в нудные разглагольствования о необходимости полной компьютеризации, а затем интернетизации населения. Его размышлизмы угрожали перерасти в двухчасовую лекцию.
- Ну, завёл шарманку, - пробормотал себе под нос Дрон и со скучающим видом начал рассматривать интерьер пивбара, словно видел его впервые. Изредка подавал реплики. Светлана была вынуждена и вовсе слушать молча.
От той встречи осталось двойственное впечатление. Удовольствие видеть друзей, ненадолго прикоснуться к другой, более яркой и наполненной жизни. Настоящий отдых, слишком редкий за последнее время. Это с одной стороны. А с другой…
- Плохо выглядишь, солнце моё, - напоследок констатировал Дрон. - Что, трудно приходится?
Светлана кивнула. Плакаться в жилетку Дрону ей не хотелось, но и отпираться она смысла не видела. Смотрела на Юрку и удивлялась, как он переменился. Даже речь стала немного иной. Люди вокруг Светланы по большей части употребляли сленг - невообразимую смесь нормального языка с блатным, подростковым и тусовочным, сдобренными матом. Юрка же от этого сленга уходил дальше и дальше. Одно обращение “солнце моё”, адресуемое им не только Светлане, чего стоило. Оно в его устах звучало весьма старомодно. Проскакивали в Юркиной речи давно не слышанные ни от кого словечки и обороты “ежели”, “душевно”, “благодарю покорно”, “честь имею…”. Нет, они не пересыпали его речь, а именно проскакивали иногда, создавая определённый колорит.
Юрка не дождался от Светланы подробностей. Попросил:
- Потерпи, Светкин. Найдём тебе нормальную работу. С “языком”, за хорошие деньги.
- Хрен что сейчас найдёшь для Кравцовой приличное, - прокомментировал Лёха. К удивлению Светланы, хоть и сварливо прокомментировал, однако с проглядывающей доброжелательностью.
- Да я ничего, - она пожала плечами. - Я терплю. Не жалуюсь вроде.
На том они и расстались. И опять долго потом не виделись. И чем больше времени проходило, тем светлей и приятней были воспоминания у Светланы. Она бережно прятала их на самом донышке сердца. А когда становилось уж вовсе невмоготу или случалась очередная неприятность, точно фотографии из альбома, добывала эти воспоминания из их хранилища, бережно перебирала, пытаясь восстановить мельчайшие нюансы. Причём, не столько самих воспоминаний, сколько чувств, испытанных в прошедших встречах. Иногда удавалось хорошо, иногда - не очень. Отчего так получалось? Светлана не пыталась разобраться. Не до того было. Практически полностью её мысли занимала работа. Постоянно возникала то одна нестандартная ситуация, то другая. Рома Павлов, посмеиваясь, называл их нештатными. Светлана иногда обращалась к нему за советом. Чаще же решение по ситуации необходимо было принимать немедленно. Времени на обдумывание, как кавеэновской разминке, полминуты и ни секундой дольше. Кто может сходу принять правильное решение? Вот именно, кроме господа бога, единицы, одарённые от рождения мудростью и талантом. Ни мудрости, ни таланта у Светланы не имелось. Она пыталась анализировать свои и чужие слова, поступки, позицию. Читала литературу по возрастной психологии и педагогике, жалея, что вместе с другими однокурсниками когда-то не считала эти предметы важными. Приставала с вопросами к коллегам. Поразительно, лишь одна Панкратова всегда была готова ответить на любой вопрос. Остальные зачастую не имели понятия о том или ином интересующем Светлану предмете. Галина Ивановна Хмура, правду сказать, понятие о многом имела. Рассуждала теоретически правильно, логично и доказательно. На практике её воззрения, однако, давали сомнительные результаты. Или у Светланы не получалось как надо? Люська же, Людмила Семёновна, несмотря на якобы парадоксальность мыслей, практические советы давала толковые. Её рекомендации почти всегда приводили Светлану к желаемому итогу. Всё чаще теперь Светлана воспринимала Людмилу Семёновну как Люську. И не слишком удивилась, когда Панкратова однажды предложила:
- Слышь, Аркадьевна? Давай уже на “ты” перейдём. Сколько можно “выкать”? Одно ведь дело делаем.
Это произошло в самый разгар четвёртого года работы Светланы в школе. Она тогда заглянула по какой-то надобности в кабинет к Панкратовой и застала ту за мытьём пола. Удивления своего сдержать не смогла.
- Людмила Семёновна! У вас что, дежурных нет?
- Есть, - выдохнула Панкратова, тряся головой в надежде откинуть со лба мокрую прядь. Руки её в тот момент были заняты грязной тряпкой.
- Зачем же вы сами моете?
- Объясню, - пообещала Панкратова, но вместо объяснения спросила, - Кофе будешь? Банка и кипятильник в нижнем ящике стола. Кофе и сахар в тумбочке под телевизором. Стаканы там же. Ты пока кофе делай, а я пол домою.
Светлана кипятила воду, заваривала растворимый кофе. Людмила Семёновна, пыхтя, елозила шваброй с намотанной на неё тряпкой по затёртому, кое-где порванному линолеуму. Попутно растолковывала свою позицию.
- Дежурные есть. Класс каждый день убирают. И пол каждый день моют. Но как! Три часа подряд у них над душой стоишь, всё равно чёрт знает как убираются. Навыков нет нормальных. Не приучают их сейчас родители. Что поделаешь? Делают тяп-ляп. А мне мой кабинет жалко. Я его десять лет по кусочку, по ниточке, по гвоздику собирала. Вот и перемываю за дежурными ежедневно. Зато, посмотри, какая у меня красота!
Она выпрямилась и повела в воздухе рукой, приглашая оглядеть класс. Слов нет, кабинет смотрелся картинкой. Чистенький, ухоженный, переполненный различными пособиями, аккуратно надписанными, расставленными, развешанными. Множество цветов в одинаковых пластиковых кашпо тянули листья с подоконников, шкафов, со стен, придавая помещению нарядный и весёлый вид. Не то чтобы Светлана позавидовала. Но и ей захотелось так же законно гордиться своим кабинетом. Она приняла слова Панкратовой к сведению, посчитала их для себя рекомендацией. Именно в тот раз, когда они впервые пили вместе кофе, и предложила Людмила Семёновна перейти на “ты”. Сначала мучаясь от неловкости, потом, быстро входя во вкус, Светлана уже через два часа сравнительно легко обращалась к Панкратовой предложенным образом. Они обсудили кое-что. Люська обещала повозить Светлану по урокам к своим знакомым в разные гимназии и колледжи города. Надо, дорогая моя, учиться своему делу, повышать мастерство. Посоветовала периодически ездить в институт усовершенствования учителей на консультации. Не столько по своему предмету, сколько в кабинет психологии. А через день сама подошла к Галине Ивановне, ведя за собой Светлану, как телка на верёвочке, и попросила:
- Галь! Тут человеку денег надо подработать. Светлана Аркадьевна у нас, случайно выяснилось, один работник в семье. Родителей фактически кормит. У тебя есть знакомые при деньгах, которым репетитор по “языку” нужен? Есть, я знаю. Помоги девчонке. У неё, кстати, второй “язык” - французский.
Галина Ивановна смерила Люську холодноватым задумчивым взглядом, суховато промолвила:
- Помочь могу. Но ты для начала за себя попросила бы. Всё о людях, о людях. Когда о себе думать начнёшь? О себе не хочешь, о дочери подумай.
Светлана готова была провалиться сквозь землю. Вернее, сквозь пол. Завуч вела себя так, будто Светлана рядом не отсвечивала. Зачем-то приоткрывала постороннему человеку Люськину жизнь, Люськины проблемы. Нехорошо, некрасиво. Её после слов завуча охватил стыд. Получается, у Панкратовой тоже финансовая сторона страдает. Как-то неудобно принимать помощь от человека, который нуждается не меньше тебя. Если не больше. Родители, что ж, люди взрослые, тренированные нелёгкой жизнью. А Люське дочку поднимать надо. Девочке постоянно новая одежда требуется, обувь. Растёт ведь ребёнок. Фрукты нужны, соки, питание хорошее. Плюс школьные расходы. Светлана, пользуясь моментом, когда ни Хмура, ни Панкратова не смотрели на неё, вглядывались в глаза друг другу, принялась очень незаметно, мелкими шажками отползать в сторону. Лучше на безопасном расстоянии оказаться, не слушать, не наблюдать бестактное, ставящее в глупое положение Люську, поведение Галины Ивановны. Как у всех действительно хороших учителей, у Панкратовой было замечательно развито периферийное зрение. Вроде, продолжала всматриваться в глаза завучу, но и маневр Светланы заметила, не оставила без внимания.
- Куда?! - чуть не зарычала. Схватила протеже за руку. - Стой здесь. Стесняется она, видите ли. Не тебе сейчас краснеть нужно.
Галина Ивановна сжала губы в узкую ленточку. Подбородок её медленно пополз вверх. Сумела сдержаться. Ровно, вежливо пообещала:
- Я посмотрю, что можно сделать. Думаю, выход найдётся. И не сверли ты меня глазами, Люська. Дырку просверлишь.
Как не сочетались эти “Люська”, “дырку просверлишь” с интонациями, с манерой поведения, с обычно употребляемой завучем лексикой. Светлану посетила мысль, что внутренне Галина Ивановна совсем не такая, какой хочет казаться. Нет, не совершенство. И не стремление к оному. Старательная маскировка под него. Она вздохнула с облегчением, дождавшись окончания разговора. Завуч, исполненная чувства собственного достоинства, первая отправилась по делам.
- Ну, вот, - хитро поглядывая вслед Галине Ивановне, потёрла руки Панкратова. - Дело сделано. Сегодня после уроков зайдёшь к ней в кабинет, обговоришь условия. Только не забудь, иначе потом от неё фиг чего добьёшься. Галка - зануда по призванию, педант по диагнозу. Необязательных людей терпеть не может. Да, и не бери у неё телефоны клиентов, свои координаты оставь. Не ты должна звонить людям с предложением, а они тебе. Ещё и упрашивать. Поняла?
Светлана потрясла головой. После уроков она опрометью бросилась в кабинет завуча. И через неделю уже обзавелась частными уроками, более высокооплачиваемыми, чем у неё случались раньше.
Мама посоветовала выказать благодарность завучу. Совет выглядел вполне разумным. Коробку конфет “Раффаэлло”, купленную с первых же денег за новое репетиторство, Галина Ивановна встретила благосклонно. Она безмолвно качнула головой, прикрыв на секунду глаза и подбородком показывая место, куда следовало поместить конфеты. О, этот уникальный подбородок Галины Ивановны! Зачастую по нему прочитывалось многое в её настроении, мыслях, как, например, сейчас. Жестом оборвала лепет “спасибо… так признательна… если что нужно…” и жестом показала, мол, иди, иди. Светлана послушно ретировалась. Не забывала после к каждому празднику нести Галине Ивановне небольшие подарки в знак благодарности.
Она действительно была благодарна завучу. В материальном плане дела Светланы немного поправились. К некоторому облегчению, мама устроилась на работу. Уборщицей в небольшой офис пошла. В другие места по возрасту не брали. Полная обеспеченность, конечно, не наступила. Зато не приходилось тратить время перед прилавками магазинов и витринами рыночных ларьков, обдумывая: брать вот те сосиски, вот эту рыбу, фарш или без них нужно обойтись, чтобы денег до следующей зарплаты хватило. Могла теперь Светлана позволить себе одежду подороже, обувь покачественней. Преподаватель английского языка принадлежит к педагогической школьной элите. Одеваться должен соответственно. Пусть с барахолки, но так, чтобы никто не догадывался.
Время утекало, словно вода сквозь пальцы, за кучей забот летело незаметно. То нужно сделать и то, и вот это. Некогда остановиться, подумать о себе самой, о личной неустроенной жизни. Оно и к лучшему. В свободное время требовалось отдохнуть насколько возможно, а не тосковать о бездарно пролетающих днях, в которых нет любви, своего дома, друзья подолгу пропадают, не вспоминая о тебе месяцами, и кроме родителей ты, по большому счёту, никому не нужна.
Тосковать Светлана не желала, гнала от себя печальные мысли. В душе холила и лелеяла гордость. В самом деле, почему бы не гордиться собой? Всегда подтянутая, аккуратная, вежливая, работу выполняет хорошо, качественно, ничего никогда не забывая, зарабатывает на содержание семьи свои трудом. Особенно гордилась Светлана тем, что всё успевает. Многие ли способны? Аркадий Сергеевич подшучивал иногда, дескать, в “синий чулок” дочь скоро превратится. Светлана не обижалась, поскольку ничего страшного в “синих чулках” не наблюдала. Если родители начинали озвучивать переживания о нескладной судьбе дочки, отмахивалась. Судьба как судьба, как десятки тысяч других таких же судеб.
Только в юности человеку кажется, что именно он совершенно уникален, что именно ему предстоит совершить нечто необыкновенное - мировое открытие, например, спасение человечества, высокий подвиг, - или же разбогатеть несусветно, или каким-то другим способом непременно прославиться, по крайней мере, жить интересно, значительно. Взрослея, ныряя с головой в реальную жизнь, теряешь иллюзии по поводу собственной исключительности. В результате кто-то ломается душевно, озлобляясь на мир и людей, кто-то пускается во все тяжкие, кто-то кичится обыкновенностью. Есть и такие, которые не задумываются. Светлана задумывалась. Однако переход от юношеского эгоцентризма к трезвым взглядам взрослого человека совершился в ней плавно и незаметно. Просто однажды она поймала себя на мысли, что не ждёт впереди чудес, грандиозных праздников, неординарных событий, что научилась искренно радоваться малому, и в радости малому есть истинная глубокая прелесть. Выходя утром из дома, она останавливалась и оглядывалась вокруг. Соседние дома, спешащие по делам люди, деревья, смотря по сезону, голые или одетые листвой, кошки и бродячие собаки у подъездов, голуби на карнизах, неяркое утреннее солнце или серая пелена неба - всё казалось чистым, вымытым до прозрачности. Линии чёткие, цвета пастельные. И, как будто впервые видя этот мир, Светлана радовалась ему. Улыбалась и домам, и людям, и солнцу, если конечно, день обещал быть солнечным. Радовалась, подходя к школе, когда приходилось всё чаще отвечать на приветствия. Радовалась хорошо прошедшему уроку, радовалась, когда негодник Иванов или пакостник Сидоров делали то, что от них требовалось. О, какое удовольствие можно было получить от вымечтанной книги, нечасто покупаемого пирожного, любимого старого фильма, вдруг показанного по телевидению. Увы, праздники почему-то перестали приносить былой восторг. Светлана радовалась им. Радовалась, как дополнительным выходным. Можно поспать подольше, поваляться в ванне с горячей водой и подаренной учениками на 8-е марта ароматной пеной, посмотреть телевизор. Забыв о конспектах к урокам и репетиторстве, о суете будней, о долге и обязанностях. Маленький кусочек свободы.
*
Замечательно, что именно в тот бесцветный период произошла у Светланы очередная судьбоносная встреча. Из тех, которые переворачивают жизнь и заставляют взглянуть на окружающее по-новому.
По странной прихоти судьбы происходят особые встречи, когда их давно перестаёшь ждать. Несут они с собой совсем не то, чего бы хотелось и чего ожидалось в глубине души, но удивительным образом расставляют в твоей жизни всё по своим местам. Иной раз особая встреча подобна грому с ясного неба, иной раз проходит спокойно и обыденно. Так обыденно, что её судьбоносность предугадать невозможно. Выходишь себе на работу из отпуска и застаёшь в учительской жужжащий рой радостно взволнованных коллег. Обсуждение полным ходом. Вопросы, вопросы.
- А как зовут?
- Женат?
- Какой предмет вести будет?
- Красивый?
- Где же его Лёва раздобыл?
И становится ясно, что пришёл к ним на работу новый учитель. Мужчина. Словесник. Не молод и не стар. Одинок. Говорят, недурён собой. Раньше, чем на педсовете, не увидишь.
Светлана смотрела на происходящую ревизию косметичек, на подтягивание и поправление деталей одежды, на толкотню у небольшого зеркала, висящего в уголке учительской, и вздыхала. Грустная, конечно, картина. Не извечным женским стремлением понравиться мужчине, пусть пока никому из училок неведомому. Вдруг он урод? Или подлец? Неустроенностью жизни многих преподавателей грустная. У половины мужей нет. Вообще мужчины. Пусть плохонького, пусть приходящего. А коллектив женский. Учителя труда и физкультуры не в счёт. Староваты оба, обабились среди пятидесяти женщин за много лет. Духа в них нет того, заставляющего женщину подтянуться, выпрямить спину, проплыть мимо, осознавая себя прекрасной, манящей, таинственной. При трудовике и физкультурнике, помнится, не раз женщины показывали друг другу купленное на распродаже дешёвое нижнее бельё. Чего стесняться? Из этих двоих даже одного мужика не выкроишь. Бывало, у них совета спрашивали, мнением интересовались. Трудовик с физруком тоже стесняться отвыкли. Почему бы и не поучаствовать? Стыдиться-то некого, все свои. Разве только в присутствии Танечки Шергуновой краснели, да, пожалуй, Светланы. Потому и грустно было Светлане переполох в учительской наблюдать. Уйма предвкушения и, вероятно, робких надежд у обделённых судьбой. А с другой стороны, появление нового представителя сильного пола вовсе не помешает, встряхнёт коллектив на время. И то хлеб - в небогатом на события существовании.
На традиционный августовский педсовет в тот раз никто не опоздал, даже самые отъявленные любительницы. Раньше положенного собрались. Все красивые, весёлые. Головами по сторонам вертели. Нового словесника пытались высмотреть в пустых коридорах и рекреациях. Хоть бы тень мелькнула. Ничего. Прятал Лев Яковлевич нового словесника, сюрприз подчинённым хотел сделать. Так хорошо прятал, что Люська озадачила собравшихся вопросом:
- А может, никакого новенького? Слухи одни пустые?
Коллеги толпой стояли возле кабинета, где должен был проходить педсовет. Но заходить туда ни одна не торопилась. Посмеивались, перебрасывались шутками, делая вид, что вопрос Панкратовой не расслышали, потому как новеньким вовсе не интересуются. Одна Галина Ивановна отозвалась:
- Почему пустые слухи? Я его лично видела, когда он устраиваться приходил.
И постаралась тут же предотвратить лавину вопросов, готовую обрушиться на неё в любой момент.
- Сейчас сами увидите. Заходите в кабинет, не тяните время.
Сказала она это сухо, строго. Прищурившись, осмотрела собравшихся предупреждающе-суровым взором. Не то что вопрос задать, пошутить никто не решился. Умела завуч дисциплину поддерживать. Не только среди учеников.
Перешучиваясь практически шёпотом, женщины потянулись в кабинет, стараясь захватить места поудобней, там, где отлично видно и слышно, а ты сам в глаза не слишком бросаешься.
Панкратова тем временем задержалась, потянув Галину Ивановну за пояс юбки. Вместе с ними невольно притормозила и Светлана. И перепугалась немного, услышав за спиной Люськин хрипловатый голос:
- Ты чего это, Галька, вырядилась сегодня? Тоже в конкурсе красоты участвуешь? Глазки, я смотрю, накрасила, чёлку начесала.
Светлана автоматически обернулась, обозрела внешний вид завуча и хмыкнула мысленно. Надо же, не услышь Панкратову, внимания не обратила бы. Действительно, Хмура выглядела эффектней обычного. Более женственной, что ли?
- Для меня августовский педсовет всегда праздник, Людмила Семёновна, - ледяным тоном парировала завуч и, не удержавшись, чисто по-женски подпустила маленькую шпильку. - Для вас, полагаю, тоже сегодня праздник?
Уже входя в кабинет, Светлана краем уха уловила жаркий шёпот Люськи:
- Галька! Совесть имей! У тебя семья замечательная. Муж любящий, два пацана. У тебя вообще всё прекрасно. Какого чёрта тебе ещё надо? Дай шанс остальным.
- Тебе, прежде всего? - недоброжелательно поинтересовалась Хмура. - Вот уж не знала, что ты страдаешь от недостатка мужского внимания.
- Кроме меня здесь и других одиночек полно, - огрызнулась Люська. Она продолжала сердито выговаривать Галине Ивановне. Светлана уже не слышала, вошла в кабинет, выискивая глазами место подальше, на “галёрке”. Одно хорошее место к её облегчению нашлось. В самом углу. И она поторопилась его занять. А потом, дожидаясь начала педсовета, ни с кем не разговаривала. Переписывала взятое накануне у Панкратовой поурочное методическое планирование. Зачем тратить на это свободное время, когда на педсовете делать особо нечего? По традиции заседание длится часа два-три. Полезной же информации на пятнадцать минут, максимум на полчаса. Светлана, привыкшая расписывать свой день чуть не по минутам, частенько подобным образом экономила время.
Когда в кабинет торопливо вбежал Лев Яковлевич, отдуваясь и шумно пыхтя, словно тащил за собой не человека, а тяжело гружёную баржу на прицепе, Светлана не заметила. Но вдруг сообразила: как-то сразу и резко установилась нездоровая тишина. Подняла голову от тетрадок.
Новенький был хорош собой. Не красив, а именно хорош. Оттого мгновенно замолчал педколлектив, ошеломлённый поразительным явлением. Женщины потрясённо разглядывали нового коллегу и не особо верили своим глазам. Мужчина лет тридцати пяти - сорока, с пушистыми, зачёсанными назад русыми волосами, с ясными серыми глазами под непозволительно длинными чёрными ресницами. Нежный румянец окрашивал хорошо вычерченные скулы. Прямой аккуратный нос. Тщательно ухоженные, чуть закрученные на кончиках усы. Довольно волевой подбородок. Нечто необъяснимо старинное, дореволюционное проглядывало в облике новенького. Не сильно проглядывало. Так, чуть-чуть, лёгким намёком. “Как с прабабушкиных фотографий”, - позже высказалась Люська, подводя итог кулуарным обсуждениям. Это позже. А тогда Светлана подумала, что новенькому сюртука не хватает или офицерского мундира с эполетами. Да, скорее, офицерского мундира. Светлана не меньше остальных была заворожена картиной мужской привлекательности. Рост, ширина плеч, фигура - всё удивительно точно, хорошо и в меру. Природа, любительница конвейерной штамповки, явно лепила нового словесника по индивидуальному образцу.
Лев Яковлевич, сполна насладившись впечатлением от преподнесённого своим девочкам “сюрприза”, откашлявшись, начал:
- Позвольте, милые дамы, представить вам вашего нового сослуживца. Дубов Павел Николаевич. Будет вести русский язык и литературу в старших классах.
Светлана вытянула шею, пытаясь отследить реакцию Хмуры, которая вела в старших классах упомянутые предметы. Галина Ивановна спокойно и доброжелательно улыбалась. Должно быть, вопрос согласовали заранее, для завуча сообщение директора обидной неожиданностью не являлось. Однако, столь интересный мужчина, да ещё и филолог, да ещё и школьный учитель. Усматривалось в этом что-то неестественное, неправильное, противоречащее опыту Светланы и наблюдениям её коллег. Словно отвечая на её мысли, Люська громыхнула:
- Ну, такой у нас долго не задержится.
Само собой, похожие мысли посетили многие головы. Люська только озвучила. Лев Яковлевич скривился.
- Вы редко ошибаетесь, Людмила Семёновна. Но я очень надеюсь, что на сей раз промахнулись. Проходите, Павел Николаевич, присаживайтесь. И давайте уже начнём педсовет.
Дубов примостился за одной из первых парт, на педсоветах и планёрках обычно пустовавших. Светлана хорошо видела его аккуратно стриженый затылок, ухо и часть щеки. Она забыла о поурочном планировании, о полезной информации, всегда поступавшей в первый час педсовета. Непонятная задумчивость напала. Рассматривала светло-серый джемпер, ослепительно белый воротничок рубашки Павла Николаевича, русые прядки на затылке. Странные мысли приходили ей в голову, сменяясь другими, такими же странными и рассеянными. Почему он в джемпере? Галстук, вроде, был. Или нет? Был, синий, в косую полосочку. Всё равно, в строгом костюме значительно лучше. А может, у него нет строгого костюма. Или он не захотел выглядеть слишком официально. Он, конечно, очень интересен, но в костюме, наверное, совершенно неотразим. Только фамилия подкачала. Ду-бов. Ну, что такое Дубов? Коротко, тяжело, грубо. Малькова когда-то утверждала, будто имя воздействует на своего носителя, привносит определённые черты и качества в характер. Бред, разумеется. А вдруг? Вдруг и фамилия отражается на человеке? Ду-бов. Нечто тупое, упёртое, непробиваемое. С другой стороны - крепкое, качественное, надёжное. Или всё-таки тупое? В самом деле, не может такого быть, чтобы один человек был хорош кругом. Совершенство недостижимо. Глуп, вероятно. Или урод моральный.
Эти странные, рассеянные мысли медленно притекали и столь же медленно утекали, особо не задерживаясь, не концентрируя на себе внимание.
- Ты, Аркадьевна, тормознутая какая-то сегодня, - по обыкновению грубовато заметила ей Люська, когда они спустя четверть часа после окончания педсовета разбирали в библиотеке новую литературу, специально отложенную для них библиотекаршей Верой Алексеевной. - Уж не влюбилась ли в этого красавчика? С первого взгляда, а?
Светлана кинула на Панкратову непонимающий взгляд, потом спохватилась, сосредоточилась.
- Я, как ты любишь выражаться, по жизни тормознутая. Меня всегда в этом упрекали.
- Но сегодня особенно, - хмыкнула Люська и потянулась за очередной брошюрой. - Между прочим, не удивляюсь. Мужик - картинка. А если у него в голове ещё нормальный мозговой трест…
- Сама не теряйся, - улыбнулась Светлана, вспомнив нечаянно горячий шёпот Люськи, адресованный Галине Ивановне.
- Не-е-е… - вздохнула Люська - Мне не светит. С моими-то данными. Ты Золочевского помнишь?
Ха, ещё бы Светлана могла забыть его, свой самый первый сюрприз на педагогическом поприще. Она заулыбалась уже во весь рот.
- Такого забудешь! Под гипнозом не получится.
- Ну, так вот он всегда утверждал, что я похожа на олимпийского мишку.
Люськина улыбка получилась гораздо шире, чем у Светланы. Панкратова была высока и производила впечатление могучести. Скала, монумент. Но и от олимпийского мишки в ней что-то просматривалось. Верно Золочевский подметил.
- У тебя шансов больше, - Люська сгребла кучу книжек, сформировала изрядную стопу, глазами показала Светлане дальнейшие действия. Светлана послушно вытянула руки и приняла книжную стопку. Вздохнула с напряжением:
- Нет. Он на Танечку Шергунову заглядываться начнёт. Увидишь. Даже у Галины Ивановны шансов больше, чем у меня.
- А ей что надо? Не пойму, - нахмурилась Люська, взяла подмышку несколько книг и пошла к двери, кивком приглашая Светлану следовать за собой. - Это точно, что Галька влюбилась. Она раньше всех его увидела. Документы оформляла, наверное, вместо Лёвы. Уж раза три до педсовета видела его, как пить дать.
Светлана не слушала рассуждений Панкратовой. Она смотрела в её широкую спину и решала, возмутиться Люськиным поведением или оставить без последствий? Давно заметила за Людмилой Семёновной одну черту, которую можно было посчитать забавной, а можно было принять за беспардонность. Люська очень не любила физические работы и нагрузки. При появлении возможности проехаться за чужой счёт, пользовалась такой возможностью без зазрения совести. Как, например, сейчас. Светлана тащила огромную кипу книг, придерживая, чтоб не развалилась, подбородком. Эту кипу они потом разделят на двоих. Люська несла три книжонки, весьма громко разглагольствуя о признаках влюблённости Хмуры в нового словесника. У кого чего болит, - со скукой думала Светлана. И почему у одиноких женщин одна любовь в голове? Будто нет на свете других вопросов, достойных обсуждения.
- Разрешите вам помочь? - раздался над самым ухом незнакомый голос. Светлана повернула голову и растерялась, замерла на месте. Вблизи Дубов был не менее привлекателен. Эти серые глаза. Словно подсвеченные изнутри. Чистые, спокойные. Как зеркало. Том смысле, что в зеркале можно увидеть своё отражение, но и только. Вглубь не проникнешь, не заглянешь. И здесь заглянуть вглубь оказалось невозможно.
- Давайте мне ваши книги. Ведь тяжело. Или не доверяете? - Павел Николаевич, не дождавшись ответа от замешкавшейся Светланы, взял у неё сразу всю стопку. Она смутилась, покраснела немного, ответила с запинкой:
- С-спасибо.
Панкратова, услышав негромкий разговор у себя за спиной, тут же притормозила, обернулась. Стояла, с понимающей миной на лице любовалась зрелищем. Второй неприятной чертой Люськи являлось её ничем неистребимое любопытство, обыкновенно не прикрываемое удобными предлогами, а наоборот, демонстрируемое откровенно, напоказ. Дубов и бровью не повёл. Донёс книги. Вежливо попрощался, ушёл по своим делам. Желания завязать знакомство с его стороны не обнаружилось.
- У-у-у, - резюмировала Люська. - Я думала, ты ему понравилась. А он просто джентльмен. Хреновый у него мозговой трест.
- Вежливый мужчина. Хорошо воспитанный. Разве это плохо? - пробормотала Светлана, делая вид, что отбирает книги. Она мысленно ещё видела серые, зеркальные глаза Павла Николаевича.
- Нет, конечно. Только подобные мужики - вид вымирающий. А знаешь, почему?
- Почему? - Светлана встряхнулась.
- Потому, что этот вид нежизнеспособный, - Люська сделала обманное движение и ловко выдернула из-под рук Светланы спорный учебник, давно ожидаемый, но полученный лишь в одном экземпляре. Светлане осталось досадливо вздохнуть. Придётся теперь, каждый раз ходить на поклон к Панкратовой. Потому она и ответила немного раздражённо:
- Нет, не поэтому. Просто женщины всё на себя берут. Стараются доказать мужчинам, что ничем не хуже, а даже лучше. Приходиться мужчинам защищаться, как могут. Хамством, грубостью в том числе.
- Да ладно…
- Конечно, - Светлана села за парту, подпёрла щёку рукой. - У меня мама любит смотреть передачу “Я сама”.
- Это где Машка Арбатова на всех наезжает? - Панкратова присела на широкий подоконник, подвинув задом горшки с цветами.
- Да, да. Так вот, я как-то сподобилась одну такую передачу посмотреть. Там героиня всё умела сама. И палатку поставить, и джип свой починить, и ремонт в квартире сделать, и вообще всё. Только мужчины от неё сломя голову бегали. Никак бедная женщина не могла личную жизнь устроить. А так - всё сама. Арбатова в полном восторге была.
- Ты тоже?
- Я? Я-то здесь при чём? Здесь главное - реакция мужской аудитории. Там один дядечка весьма резонно заявил: “Если она всё сама, тогда для чего ей мужик? И для чего мужику она?”. Знаешь, меня его слова заставили задуматься. Он ведь прав, дядечка-то.
- Ага! Прав! - возмутилась Люська. - У тебя своего мужика нет, вот и не знаешь. А ты его себе заведи и потом иди, допросись от него чего-нибудь. Так и приходится многим женщинам всё на себя взваливать.
- Ну, а я о чём? Всё на себя взваливаем и тем самым приучаем мужчин к безделью. В самом деле, зачем трепыхаться, если жена и так сделает, что нужно? Куда проще на диване лежать или пиво с друзьями пить. Мужчина же изначально был и должен оставаться кормильцем, защитником, оберегателем.
- Брось, Аркадьевна. Вон американки борются за свои права, так у них мужики на цырлах ходят, пикнуть не смеют.
- И что в этом хорошего? И потом… Нашла на кого кивать. Американки! Думаешь, они за права женщин борются?
- А за что?
- Он ведут борьбу за мужские права. Так старательно стремятся стать мужчинами, отвергая исконно женское, что у них давно настоящих мужчин нет, одна пародия на мужской пол. У них и семей нормальных очень мало. По большей части деловые союзы, в которых обе стороны только партнёры. И мы, в принципе, по той же половице идти норовим. Мужчины, того и гляди, начнут за права женщин бороться. Много сейчас тех, кто дорогу уступит, место в транспорте, дверь перед женщиной откроет, пальто подаст, тяжести поможет нести?
- Тебе же помогли? - Люська смотрела с весёлой задиристостью.
- Помогли. И тут же некая Людмила Семёновна решила, что неспроста сей знак внимания. Не иначе, как определённый интерес у мужчины возник. То есть, просто так, без интереса, мужчина посторонней женщине не поможет. Но ведь это неправильно. Не так должно быть.
- Должно, не должно, - уныло вздохнула Люська. - Надо исходить из того, что есть.
- Может, и надо, - задумчиво согласилась Светлана. - Но ужасно жалко, что нормальные мужчины нынче редкость.
- А кто сказал, что твой Дубов нормальный? Может, он сейчас помог, потому что у него настроение хорошее было, а завтра мимо пройдёт, не оглянется?
Но и завтра, и послезавтра, и через месяц, и всегда новый преподаватель поражал воображение коллег отменным воспитанием. Сперва женщины, непривычные к вежливому мужскому вниманию, ссорились между собой. Каждая считала, прежде всего к ней он проявляет непрофессиональный интерес. Со временем постепенно привыкли к манере Дубова любой женщине помочь надеть пальто, сумки до метро дотащить, если ему по дороге, вперёд пропустить. К хорошему привыкаешь быстро. И быстро во вкус входишь. Следовало ожидать, что у Павла Николаевича не сложатся отношения с трудовиком и физкультурником. Ничуть не бывало. Преотличненько сложились. Трудовик с физкультурником вдруг спохватились - ба, они же не бесполые, а вроде как мужики, - и пыхтели, стараясь соответствовать гордому званию. Без привычки оказалось трудно. Опозориться друг перед другом - стыдно. Стыд перевешивал. Смешно сказать, но присутствие Павла Николаевича всех заставило вести себя более сдержанно, воспитанно и корректно. Атмосфера в педколлективе неуловимо поменялась.
Дубов нравился Светлане. Она осознавала это. Понимала, что такой мужчина не для неё. Прикладывала все усилия для сохранения равновесия в сердце. И всё же, и всё же… Наблюдала за ним, обдумывала его слова, поступки. Иной раз чисто по-человечески завидовала. У него не возникло проблем с коллегами, не возникло проблем с учениками. Вторая четверть не закончилась, а у Павла Николаевича образовалось своё собственное, только его место. Стало казаться, что он работал в их школе всегда, и уже привычен, необходим не меньше завуча или самого директора. Вот ведь, умеют же некоторые. Что бы он ни говорил, что бы ни делал, всё было тем самым нужным, правильным, без внутренних противоречий, без лицемерия и ханжества. Так, во всяком случае, Светлане казалось. Да и не ей одной. Спокойно, незаметно, непонятным образом в два счёта приобрёл он нешуточный авторитет. Часто к нему обращались с неясным, спорным вопросом, спрашивали совета, интересовались в первую очередь его мнением. Школьники, к удивлению, признали право нового словесника быть несколько старомодным. Не поднимали насмех манеры и речь Павла Николаевича, не корчили рож за спиной, не передразнивали и не ехидничали. И даже прозвища ему никакого не дали. Оценить натуру Дубова точно, хлёстко, в одно, два, три слова - не выходило.
Лев Яковлевич был в полной мере доволен новым сотрудником. Галина Ивановна начинала таять при одном взгляде на Дубова. Одинокие, молодые и не очень, училки продолжали делить между собой Павла Николаевича, не собираясь уступать его конкуренткам. Одна Панкратова время от времени высказывалась нелицеприятно. Не везде, не для всех, как привыкла, а только в обществе Светланы. Люська не верила своим глазам, искала подвоха, подземного течения, скрытых от людей гнили и червоточин. Не находила. Потому подозревала Дубова неизвестно в чём ещё больше.
- Слишком хорош. Слишком правильный. В природе такого не бывает. Не так что-то с этим Дубовым. Нутром чую, - делилась она со Светланой. Светлана не отвечала. Отмалчивалась. Люськино нутро было инструментом сверхчувствительным, точным подобно микронометру. Но оно вполне могло дать сбой. Тем более, что, тайно не доверяя положительному в Павле Николаевиче, Люська умудрилась в некотором роде сойтись с ним ближе остальных. С единственной из всех коллег, с Панкратовой, он перешёл на “ты”. Остальным неизменно “выкал”. Его манера обращаться ко всем на “вы” Светлане импонировала. Стимулировала как её, так и других. Появлялось некое уважение к себе, ощущение себя умной, интересной, достойной. Чувство собственного достоинства просыпалось, вот.
Теперь Светлана бежала по утрам на работу едва ли не в припрыжку. У неё изменилось настроение. Морской волной нахлынуло желание работать, тянуться за Дубовым, подражать ему, учиться у него. Очень понятное желание. Какие бы ситуации ни возникали, правым всегда выходил Павел Николаевич. Логика его выглядела безупречной. Светлане не терпелось постичь образ мысли, подход, взгляды Дубова и перенять, сколько получится. Люська посмеивалась. Но и она стала следить за своим языком, поступками и за своим внешним видом, чему коллеги удивлялись. Впрочем, за своим языком, поступками, внешним видом в достаточной степени принялись следить все. Особенно трудовик с физкультурником. Никому не хотелось оказаться причиной вежливой и тонкой, иронично-язвительной усмешки Павла Николаевича. Вроде, ничего не сказал человек, а ты уже вспотел с ног до макушки, прекрасно понимая, чему непосредственно адресовалась усмешка.
Сам Дубов, похоже, не подозревал, какие значительные сдвиги произвёл в школе за сравнительно короткое время. Он просто жил, работал, общался с людьми. Свободно и естественно. Закулисное пространство его не интересовало. Частенько, правда, он выглядел задумчивым, ушедшим в себя. Тогда хмурая складка появлялась на его переносице. Или же он начинал приставать с расспросами к учителям, жившим в районе местонахождения школы. Танечка Шергунова поделилась информацией. Вроде Дубов пытается найти кого-то из знакомых, живущих неподалёку. Танечке не особо верили. Во всём, не имевшим прямого отношения к математике, Шергунова точностью не отличалась. Она путалась, забывала важное, добавляла от себя детали и собственные соображения частенько выдавала за реальные факты. Но при этом Танечка была столь мила, очаровательна, готова принести извинения, если её ловили на несоответствиях или прямой фальсификации, что ей прощались скопом все грехи. Приучились делить шергуновские сообщения на два, а то и на три. Вот и тогда не обратили внимания. Впоследствии Светлана жалела, что не догадалась расспросить Танечку подробнее. Пока же её целиком поглотили наблюдения за Павлом Николаевичем. Постепенно она убеждалась в его принадлежности к рыцарскому сословию. И чем более его таковым признавала, тем сильнее страдала от несправедливости жизни. Ну, почему, почему ей не везёт? Ждать много лет, с каждым днём теряя надежду, а когда рыцарь появился, выяснить, что он не про тебя. Не к твоему рылу крыльцо.
- Дура ты, Светка, - поучала Панкратова, заметившая нездоровый интерес Светланы к Павлу Николаевичу. - Старый он для тебя. У вас разница лет в пятнадцать.
- В тринадцать, - поправляла Светлана, краснея. Она, как бы ненароком, однажды поинтересовалась точным возрастом Дубова у Галины Ивановны.
- Тебе молодой мужик нужен. Чтоб любил жарко. Лет на пять старше, но твоего поколения, понимаешь? А этого ещё в разгар советской власти клепали. Другой менталитет, восприятие, другие принципы. Всё, короче, другое. По моим прикидкам он занудой должен быть и педантом.
- Чепуху ты городишь, Люсь, - Светлана упрямилась, закусывала нижнюю губу. - Придумала себе неизвестно что.
- Ничего не придумала, - вдруг грустнела Люська. - Не слепая, вижу, как ты на него смотришь.
Светлана пугалась. Неужели так заметно? Впрочем, особой наблюдательностью в школе одна Панкратова славилась. Остальным невдомёк было.
- Ты за меня не переживай, Люсь. Он на меня и не смотрит. Ему не интересно.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги