Четыре вечера с Владимиром Высоцким

Вечер третий. Высоцкий в кино

Рязанов. Судьба Высоцкого в кинематографе кажется белее благополучной, нежели литературная. И действительно, он снялся в тридцати фильмах, ко многим кинолентам написал стихи и песни.

Однако у айсберга видна только десятая часть, а девять десятых глыбы прячется под водой. Так и жизнь Высоцкого в киноискусстве была отнюдь не гладкой, не ротной, совсем не преуспевающей. Было множество обид» оскорблений, запрещений. Конечно, фильмы помогли огромному количеству людей увидеть человека, который сочинял полюбившиеся песни, помогли оценить его актерское дарование, конечно, они способствовали его популярности… И все же, и все же, и все же…

Высоцкий. Я в кино работаю уже одиннадцать лет, сыграл довольно много ролей.

Но я не люблю рассказывать о кинематографе, о том, как снимался. Ведь фильм — это дело режиссера. Режиссер делает кино.

Я просто покажу вам песню, написанную мною для фильма «Сыновья уходят в бой» режиссера Виктора Турова.

ОН НЕ ВЕРНУЛСЯ ИЗ БОЯ

Рязанов. Станислав Сергеевич, вы пригласили Высоцкого на фильм «Вертикаль» как актера или как поэта?

Говорухин. Конечно, как поэта. Он замечательный артист. И я его всегда любил как артиста. Но для меня он всегда существовал в первую очередь как поэт. Кстати, и он себя в первую голову считал, конечно, поэтом.

Рязанов. А вы его уже видели в каких-то картинах? Вы представляли, с кем встретитесь, или нет?

Говорухин. Нет. В том-то и дело, что нет. Мы снимали вместе с Борисом Дуровым эту картину. Это был наш дипломный фильм во ВГИКе. Я Высоцкого совершенно не знал. Но уже слышал eго песни. И представлял его человеком, прошедшим войну. Такая мне правда слышалась в этих его песнях. Он начал, если вы помните, с военных. «Магнитофонный поэт». Во всяком случае, в Москве хорошо знали тогда, в 1966 году, Высоцкого по магнитофонным записям. И когда я его увидел, то был приятно разочарован: не видавший виды солдат, а молодой человек.

Рязанов. Значит, внешность для вас не имела никакого значения, вы ждали автора стихов?

Говорухин. Да. Конечно, конечно. Он мог и не играть в этом фильме. Роль была довольно формальной и неинтересной. Но песни он написал, на мой взгляд, изумительные…

ПЕСНЯ О ДРУГЕ

Говорухин. И спустя двадцать лет его песни так же любимы альпинистами. С них начинается день в альплагере. Ими и заканчивается. Это вообще его особенность. Видите, он писал о войне так, что люди воевавшие думали, что он солдат, тоже воевавший с ними. Писал о моряках так, что моряки думали, что он моряк, ходивший в плавание. И он описал альпинистов так, что многие до сих пор думают, что…

Рязанов. А он бывал до этого в горах?

Говорухин. Никогда. Он видел их тогда впервые. Но, надо сказать, он серьезно работал. Мы ему показывали старые военные песни. Сводили его с людьми, воевавшими в горах, с очень опытными альпинистами. Слушать он умел, как никто.

Я наших актеров отправил на ледник: Ларису Лужину, Высоцкого, Воропаева, — и они несколько дней жили в палатке на леднике. Проводили там скальные и ледовые занятия. Чтобы почувствовали горы. Мне было особенно важно, чтобы именно Володя почувствовал горы изнутри.

И как раз в это время на пике Вольная Испания случилось несчастье. Там погиб альпинист. А товарищи его не могли снять со стены и оставались с ним. Этика альпинистская не позволяла им спуститься вниз. Невозможно было бросить там, наверху, мертвого товарища.

Спасательные отрады шли на помощь, в это время ревели потоки дождя, и Вольная Испания осыпалась камнепадом. И постоянно кто-нибудь из спасателей возвращался, ведомый друзьями по леднику, с раной на голове. Значит, кто-то опять оступился. Это стало походить на поле боя. Наша палатка оказалась в центре всех событий. Актеры, среди них и Высоцкий, помогали перевязывать раненых, поили их горячим чаем.

Володя жадно вслушивался в разговоры. Что происходит, почему? Почему им надо лезть туда? Почему нельзя подождать, когда утихнут камнепады? И потом спокойно снять человека. Что это такое? Вызов? Кому?

И вот тогда появилась его песня — «Здесь вам не равнина, здесь климат иной…»

ВЕРШИНА

Рязанов. Сколько песен он написал?

Говорухин. Шесть. А использовано пять. Мы с Борисом Дуровым не вставили «Скалолазку». Мне эта песня показалась уж совсем легкомысленной. Я тогда не оценил ее прелести.

СКАЛОЛАЗКА

Говорухин. Мы жалели, что не вставили эту песню в картину. А вообще, он для моих фильмов написал около пятнадцати песен.

Рязанов. Фильм «Белый взрыв». Я знаю, что для него были написаны песни, которые не вошли. Что же там случилось?

Говорухин. Это моя, пожалуй, самая большая вина перед Володей. Почему-то вше показалось, что не надо вставлять их, что фильм и так хорош. Потом я столько раз пожалел об этом. Замечательные песни с прекрасными словами… Скажем, «Ну вот, исчезла дрожь в руках…»

Потом я ее попытался вставить в другой фильм и вставил. Но она уже так не прозвучала. И Володя на меня тогда обиделся. Что на меня нашло? Не знаю. Я чрезвычайно виноват перед ним. И очень жалею, что не вставил те песни.

Рязанов. И тем не менее дружба не сломалась?

Говорухин. Нет, мы привыкли ругаться. Мы с ним, работая, всегда ругались.

Рязанов. Оскорбляли друг друга?

Говорухин. Ну, оскорблять не оскорбляли, но, в общем, ругались крепко. Он человек творческий, у него на все свой взгляд. И с ним работать было непросто.

Рязанов. Вообще как актер он был из неудобных, да?

Говорухин. Чрезвычайно неудобный для режиссера… Но это с первого взгляда. От него любой картине польза. Он никогда не приходит в кадр просто так. Он не может выполнять формальные задачи. Он всегда привносит свое. Обязательно со своей придумкой войдет в кадр. Но это артист очень торопящийся. Он, например, совершенно не переносил второй дубль.

Рязанов. Значит, он все выкладывал в первом, а второй дубль играл хуже? А если надо было сыграть третий, он играл еще хуже?

Говорухин. Хуже. Просто не любил повторяться.

Не любил. Он уже прожил вот этот дубль. И ему хочется нового, более интересного. Хочется бежать дальше. Ему кажется, что это уже повторение. Многие артисты с этим смиряются, а он не мог смириться.

Рязанов. А как приходилось партнеру в таких случаях?

Говорухин. Он и партнера заводил так, чтобы тот в первом дубле выкладывался вовсю и второго чтобы не было. Но если он видел, что партнер сыграл первый дубль неважно, не потянул, тут он всегда партнеру помогал.

Полока. Я был ассистентом у выдающегося советского режиссера Бориса Васильевича Барнета. Для картины, которую он ставил, нужны были исполнители на роли молодых рабочих. Ассистентка привела целый курс из Школы-студии МХАТ, всю мужскую часть. Курс был очень яркий. Ребята пришли здоровые, крепкие, с русскими лицами…

А Барнет упорно смотрел на самого неказистого из них. Скромно, сзади притулился маленький человек со странным асимметричным лицом, который почти ничего не говорил, тихо сидел, в то время как его товарищи шумели, высказывались, старались быть заметными. И потом на какой-то вопрос он ответил таким низковатым, тихим голосом, очень флегматично, но за этой флегмой вдруг ощутилась какая-то колоссальная энергия. Барнет сказал: «Вот кого надо снимать». Он сказал это тихо, чтобы ребята не слышали.

Тут же всех студентов попросили выйти, и наши ассистентки, наша группа дружно набросилась на Барнета.

И стали отговаривать. А он только что пережил инфаркт.

В конце концов Барнет сказал: «Да хватит, я его не буду снимать, только отстаньте». Как вы понимаете, это был Высоцкий.

Почему я про это вспоминаю? Вся его жизнь— и в театре, и в кинематографе особенно — во многом складывалась под этаким знаком неординарности. Странное лицо, например, непривычное. Складная, но маленькая фигура. Пристрастие к внешней выразительности, к пластике, а в кино в то время бушевал наш советский неореализм, все старались играть под итальянское кино. Тогда и шепот был в моде. Это привело к такому парадоксу, что Высоцкого с его божественным голосом, как сказала про него Гурченко, вдруг стали переозвучивать.

Рязанов. И такие случаи были?

ПОЛОКА. Например, «Стряпуха». Он был переозвучен. И вообще ему давали роли вторых героев, мальчиков…

Я начал снимать Высоцкого в 67 — м году, когда опыт его кинематографический был небольшой. Да и в театре им была сыграна первая значительная роль — по-моему, Галилей. И, конечно, у меня были сомнения… Как же мы встретились? Я в газете «Московский комсомолец» сделал заявление о том, что буду снимать новый фильм «Интервенция». Я хотел возродить традиции, с одной стороны, русских скоморохов, а с другой — революционного театра 20-х годов. И я обратился с интервью, надеясь найти единомышленников.

И действительно, такие люди стали появляться. Первым пришел Сева Абдулов. Он долго мне рассказывал про Высоцкого. Я был оторван от Москвы, не видел «Галилея». Потом пришел и сам Володя. И он был опять флегматичный, сдержанный.

Рязанов. Вы вспомнили, что видели его прежде?

Полока. Я вспомнил его сразу. И понял, что он изменился. Видно было, что человек возмужал и сложился.

И дальше начались пробы.

И вот с самого начала, с первых шагов, он стал единомышленником режиссера. Он должен был играть Евгения Бродского, главного героя, фигуру легендарную.

И не только по драматургии — эта фигура в Одессе легендарная. Высоцкий четко сразу понял одну вещь, которая его как артиста сближала с героем. Дело в том, что Бродский — конспиратор. Он все время кем-то притворялся. То он какой-то французский офицер, то он русский полицейский, то моряк, то грек… Он все время натягивает на себя разные личины, играет. И только оказавшись в тюрьме, перед лицом смерти, он вдруг испытывает освобождение и остается самим собой. И это, оказывается, наслаждение, это — свобода.

Это очень поразило Высоцкого и в пьесе и в сценарии. Он именно за это ухватился, считая, что здесь— ' соединение судьбы актера и героя. Он тут же решил, что нужно написать «Балладу о деревянных костюмах». Вот этой балладой должна кончиться роль и должна кончиться жизнь этого человека.

ПЕСНЯ БРОДСКОГО

Полока. Его партнерами были корифеи, просто букет замечательных актеров. Но его положение все равно было особое, хотя он не был в то время так знаменит и известен, как, скажем, в последние годы. В чем оно заключалось? В том, что он был моим сорежиссером по стилю. Мы задумали с ним мюзикл, но не по принципу оперетты, которая строится на чередовании диалогов и музыкальных номеров. Мы решили обойтись практически без номеров. Зато все действие насытить ритмом, и только в кульминации вдруг «выстрелит» номер.

Решили ставить фильм так, чтобы не было просто бытовых разговоров, а все сцены, все диалоги были музыкальны изнутри.

На роль Бродского пробовались и другие хорошие артисты. И на первый взгляд, может быть, их пробы выглядели убедительней. В общем, Володя Худсовет проиграл, большинство выступило против. Ленфильмовцы были против по простой причине: они считали, что он сугубо театральный актер, что он никогда не овладеет кинематографической органикой. Они говорили, что его достоинства для театра, даже для эстрады. Я попытался спорить, но не выиграл. Тогда я сказал, что так, как Высоцкий, будут играть все актеры, что это эталон того, как должно быть в картине. Или же я отказываюсь от постановки… То, как играет Высоцкий, есть эскиз фильма. И меня поддержал Григорий Михайлович Козинцев.

Рязанов. Мой учитель. Мне это очень приятно.

Полока. Я вам завидую, потому что столкнулся с ним очень поздно, к сожалению, в его последние годы.

И, зная его только в конце жизни, понимаю, сколько он мог дать как педагог. И еще хочу сказать о благородстве Козинцева: он не только помог утвердить Высоцкого, но и когда с картиной возникли сложности, он также появился. Он вообще появлялся тогда, когда было плохо.

И употребил все свое влияние, чтобы судьба картины была благополучной.

Сейчас мы, восстанавливая фильм, думаем о двух людях: о Владимире Семеновиче Высоцком и Григории Михайловиче Козинцеве, который тогда открыл его для себя как большого артиста.

(Съемка беседы с Г.Полокой происходила в те дни, когда он готовил фильм «Интервенция», который пролежал «на полке» двадцать лет, к выходу на экран. Высоцкий этой ленты в кинотеатрах не увидел.)

Я вообще думал о Козинцеве в связи с Шекспиром. Он говорил, что Шекспир и Высоцкий где-то близко.

Рязанов. Так, как Козинцев знал Шекспира, мало кто знал. Помимо того что он был режиссером, он был очень крупным шекспироведом.

П0Л0КА. Он говорил, что хотел бы снять фильм, где в главной роли, шекспировской роли, должен быть Высоцкий. Хотя он не называл пьесы.

Задолго до его утверждения в «Интервенции» Высоцкий стал заниматься эскизами к фильму, выяснять, где будет натура. Встречался с композиторами, ходил на съемки других актеров.

Рязанов. То есть очень увлекся и влез просто со всеми потрохами?

Полока. Да. Вообще, когда я слышу, что он был жесткий человек, я ничего не могу вспомнить. Я вспоминаю такую располагающую доброту, которая открывала людей. Все были свободны с ним, с ним было всегда легко.

Я только одного вспоминаю актера такой же щедрости, как он, — это Луспекаев. Луспекаев так же раздаривал актерские детали, краски, как и Высоцкий. Я могу по каждой роли в картине сказать, что подсказал Высоцкий даже для таких актеров, как Копелян, который был мастером…

Мы оба недовольны были ролью Женьки, а на Женьку пробовался его большой друг Всеволод Абдулов. И Володя очень переживал. Приехал, попросил меня показать ему эту пробу. После просмотра пришел чернее тучи. И говорит: «Севочке эту роль играть нельзя. Он артист хороший, но это не его дело».

И привел Валерия Золотухина. Сказал: «Я с Севочкой поговорю, а Валерочка то, что надо». В момент эмоционального взрыва, когда он стремился что-то внушить, он переходил на уменьшительные имена.

Рязанов. Самое поразительное, что они, несмотря на это, остались с Абдуловым друзьями.

Полока. Кто-то мне сказал, что это безжалостно.

А я думаю, нет. Это очень трудно совершить — отказать своему другу. Это требует мужества!

Начались съемки. Он сидел на каждой, на которой мог бы и не присутствовать. Нет спектакля в театре — он прилетает. Приходит радостный. Его все обожали… Целует всю группу, даже на осветительные леса лазил, там осветительница была — Тоня, лез ее целовать.

Рязанов. Может быть, она была просто очень хорошенькая?

Полока. Она была очень крупная женщина, раза в три больше его.

А потом шел смотреть материал. Приходил счастливый после просмотра. Он вносил дух бригадной какой-то работы, коллегиальной, когда все были раскрепощены.

Это всегда. И отсюда его подарки всем, отсюда участие в личной жизни.

Он делал подарки, как правило, экзотические.

Мне он, например, подарил канадскую кепочку, которую я стеснялся таскать. А отцу Золотухина, алтайскому колхознику, подарил роскошные испанские ботинки.

Я не знаю, где он их носил, ибо всю жизнь проходил в деревне в кирзе.

Если у кого-то несчастье, он включался, доставал что-то, привозил и так далее. Хотя особых возможностей он тогда не имел.

Были случаи поразительные. Когда нужно было собрать на съемку людей, а людей не хватало, то он лез на эстраду и пел.

Однажды нас жена первого секретаря Одесского обкома попыталась выгнать со съемочной площадки, их жилой дом стоял рядом, мы им мешали: громкие команды раздавались. Володя туда пошел, что-то говорил, шумел, убеждал — нам разрешили.

Очень был заинтересован в результате. Когда с картиной начались сложности, а я уже говорил, сколько он ставил на эту роль, для него было это потрясением. Он написал письмо в защиту фильма и попросил подписаться всех актеров. Именно актеров, не меня. И что было поразительно — в этом документе не было демагогических фраз, выражений, цитат из газет. Высоцкий этого себе не позволял. Он даже назвал его прошением, но ничего унизительного в этом человеческом документе не было.

Рязанов. Но это прошение, насколько я понимаю, не помогло.

ПОЛОКА. Не помогло!

Рязанов. Кто-то сказал, что справедливость — это поезд, который всегда опаздывает.

Полока. В данном случае поезд опоздал на девятнадцать лет. Жаль, что Володя не дожил, не дождался выпуска фильма на экраны…

Когда я снимал фильм «Одиножды один», Высоцкий написал для него по моей просьбе стилизацию под вагонную песню.

Рязанов. А теперь я хочу, чтобы вы познакомились с песней Высоцкого для роли Бенгальского из фильма Одесской киностудии «Опасные гастроли».

СМЕХОВ. Я — малый свидетель того большого и нехорошего, что было вокруг него. На телевидении снимал я как режиссер фильм по Флоберу «Воспитание чувств», двухсерийный. И редакция хотела, и я, разумеется, чтобы

Высоцкий играл главную роль. Владимир уехал на летний отдых с романом Флобера» желая вчитаться в книгу» вжиться в роль. Но в связи с каким-то особым и непонятно откуда возникшим «какбычегоневышлизмом», витавшим тогда в воздухе» разрешение на исполнение роли героя Гюстава Флобера — Фредерика Моро — должно было пройти какие-то фильтры. А Высоцкий отдыхал» уже учил роль. И тут пришло письмо, дважды ужасное. Там говорилось: участвовать ему нельзя» а вот если в роли героини выступит Марина Влади, тогда можно и ему, мол. Дважды оскорбительное.

Он об этом знал…

Режиссер Евгений Карелов снял едва ли не лучшую роль Владимира в фильме «Служили два товарища», роль Брусенцова. Когда Карелов снимал свой следующий фильм «Я, Шаповалов Т. П…», он пригласил Высоцкого на главную роль. Высоцкий очень хотел — не разрешили. На всякий случай! Снялся Евгений Матвеев. Это больно ранило.

Говорухин. У него было много травм тогда. Как раз был период, когда его не утвердили в несколько картин.

Он очень тяжело переживал, в частности, свое неутверждение на роль в фильме «Земля Санникова».

У меня сохранилось письмо его, очень горькое.

Он пишет о том, как не утвердили его на «Землю Санникова». Сначала утвердили, даже подписали с ним договор. Купили ему билет в экспедицию. А перед самым отъездом мосфильмовский начальник сказал: «Нет, его не будет!» — «Почему?» — спросили режиссеры. «А не будет, и все!» «Билет мне пришлось сдать, — пишет Высоцкий. — Режиссеры уехали все в слезах. Просили похлопотать». Сыграл Олег Даль.

Ну, дальше была проба на роль Пугачева. Блестящая, по-моему, проба.

(Эту кинопробу сохранила монтажер фильма «Пугачев» Нина Петрыкина. Обычно кинопробы через три года хранения отправляют на смыв, на уничтожение: нет места, где хранить. А эту пробу монтажер сохранила у себя. Когда Н.Петрыкина узнала о готовящейся передаче, то принесла мне бесценный ролик, который мы и показали. Пользуюсь случаем, чтобы принести ей свою искреннюю благодарность.)

Роль Пугачева сыграл Евгений Матвеев…

Много было фильмов, где бы Володя мог играть.

Но не играл. В кино его, к сожалению, использовали гораздо меньше, чем могли бы.

Рязанов. Сохранилась и кинопроба к фильму по сценарию Э.Володарского «Вторая попытка Виктора Крохина» (режиссер И.Шешуков). В этот фильм Высоцкий тоже не был утвержден. Вместо него исполнителем главной роли стал Олег Борисов. А вот в фильме «Короткие встречи» Киры Муратовой Высоцкий снялся. Но здесь случилась другая беда: фильм был закрыт и положен «на полку».

Он появился на экранах пятнадцать лет спустя после того, как был сделан. И этой своей экранной работы Высоцкий не увидел на публике, в кинотеатрах.

Актеры, которые сыграли вместо него, очень хорошие, прекрасные. Они, вероятно, справились со своими ролями. И тем не менее те несправедливости, из-за которых он не был утвержден, наносили глубокие травмы Владимиру Высоцкому.

К сожалению, одну из травм нанес ему и я. Хотя я в этой истории выгляжу не очень-то красиво, в особенности в контексте приведенных фактов, тем не менее расскажу ее.

В 1969 году я намеревался снять фильм по знаменитой пьесе Ростана «Сирано де Бержерак». Я пробовал многих актеров, очень талантливых. Но что-то меня не удовлетворяло. Какое-то у меня было ощущение, что я создаю очередную, скажем двадцать седьмую по счету, экранизацию известной вещи. И тогда мне пришла в голову мысль: надо на главную роль французского поэта XVII века взять современного нашего поэта. И я предложил роль Евгению Евтушенко.

Он с огромным интересом откликнулся на это предложение. Он никогда прежде не снимался, идея показалась ему заманчивой. Это было еще задолго до фильма «Валет», где он сыграл Циолковского. И мы сделали пробу. Проба получилась очень удачной. Как мне кажется, и потому, что поэта играл поэт. Евтушенко в роли Сирано был очень своеобразен. Он, конечно, не выглядел, как эдакий легкий дуэлянт-попрыгунчик, каким Сирано может быть прочитан у Ростана. Нет, это был совсем другой персонаж, более, может быть, тяжеловесный, но и более значительный. Ну, короче говоря, я готовился к съемкам этой картины…

И вот в это самое время был я в театре, сейчас уже не помню в каком. Мы были с женой, и вдруг я увидел, что впереди на ряд сидят Владимир Высоцкий и Марина Влади. Володя перегнулся, поздоровался. Вообще у нас как-то принято (ну, я был, правда, и старше), что режиссерам артисты говорят: «вы», а те говорят актерам: «ты». И он говорит: «Эльдар Александрович, это правда, что вы собираетесь ставить «Сирано де Бержерака»?» Я говорю: «Да». — «Вы знаете, мне очень бы хотелось попробоваться». Я говорю: «Понимаете, Володя, я не хочу в этой роли снимать актера, мне хотелось бы снять поэта». Я совершил, конечно, невероятную бестактность: ведь Володя уже много лет писал. Правда, мне, да и вообще тогда, он был известен по песням блатным, жаргонным, лагерным, уличным — по своим ранним песням. Он еще действительно не приступил к тем произведениям, которые создали ему имя, создали его славу, настоящую, великую. Эти песни должны были еще родиться в будущем. «Но я же тоже пишу», — сказал он как-то застенчиво. Я про себя подумал: «Да, конечно, и очень симпатичные песни. Но это все-таки не очень большая поэзия», — подумал, но промолчал.

Относился я к нему с огромным уважением как к артисту, и вообще мне он был крайне симпатичен. Мы договорились, что сделаем пробу.

Мы репетировали, он отдавался этому очень страстно, очень темпераментно. Сняли кинопробу. К сожалению, проба не сохранилась, так же, кстати как и кинопроба Евтушенко. Тогда картину мне закрыли, причем сделано это было грубо, категорично, диктаторски. Я находился в трансе и не подумал о том, чтобы сохранить кинопробы. Да я тогда еще и не знал, что их уничтожают. Я узнал об этом некоторое время спустя, когда через несколько лет мне понадобились пробы к «Сирано де Бержераку». Тогда-то я и выяснил, куда все исчезает. «Рукописи не горят», — утверждал М.А.Булгаков. Я думаю, он был прав только в том случае, когда рукописи (или кинопленки) хранятся у тебя дома, а не в государственном учреждении.

Однако фотографии Высоцкого в гриме Сирано сохранились у его мамы.

Все же травма, которую я нанес Высоцкому, была относительной, ибо картина вообще не состоялась. Другое дело, я склонялся к тому, чтобы взять на роль Евтушенко.

И картина-то не состоялась именно из-за этого. В этот период Евгений Александрович выступил с очередной резкой критикой. Он послал в правительство телеграмму с протестом против нашего вторжения в Чехословакию. И мне сказали: «Или вы отказываетесь от Евтушенко, или мы закрываем картину. Даем вам на размышление двадцать четыре часа». Я от Евтушенко не отказался, и картину через сутки закрыли. Ну, Высоцкий что-то, может быть, знал об этом, что-то не знал. Во всяком случае, картина не состоялась.

И никто другой эту роль не сыграл.

Но был еще един нюанс, из-за которого Высоцкий не мог играть роль Сирано. Один из центральных эпизодов вещи строился на том, что влюбленный Кристиан де Неви-льет, друг и соперник Бержерака, стоя под балконом Роксаны, не был в состоянии сочинить ни одного страстного стихотворения. И тогда невидимый для Роксаны, скрытый под балконом Сирано начинает экспромтом сочинять рифмованные признания в любви от имени Кристиана. И Роксана думает, что это ее избранник де Невильет сочиняет такие дивные стихи. Если учесть уникальный, неповторимый голос Высоцкого, то Роксану пришлось бы делать или глухой, или дурой. Или пришлось бы переозвучивать Высоцкого ординарным голосом, что было бы идиотизмом. Но проблему решили иначе — фильм попросту не дали снять…

А через несколько лет мой друг — сценарист, драматург и поэт Михаил Львовский, который являлся поклонником и собирателем Высоцкого, сделал мне просто грандиозный, царский подарок — подарил кассеты: восемь часов звучания Высоцкого. Это было году в 76-м, наверное. И я как раз поехал в отпуск в дом отдыха. И каждый день в «мертвый чао» ставил магнитофон с песнями Высоцкого и открывал для себя прекрасного, умного, ироничного, тонкого, лиричного, многогранного поэта. Сначала я слушал один в номере.

Потом вынес магнитофон на лестничную клетку, и каждый день в «мертвый чао» в доме никто не спал, собиралось все больше и больше люд ей, через несколько дней около магнитофона был весь дом. Двадцать четыре дня прошли у меня и у многих под знаком песен Высоцкого. Они вызывали всеобщий восторг. Это была тишина, в которой гремел, хрипел, страдал, смеялся прекрасный голос Высоцкого…

Я приехал в Москву потрясенный. И с тех пор стал его поклонником окончательным, безоговорочным, пожизненным, навсегда. По приезде я позвонил ему по телефону и сказал: «Володя, ты себе не представляешь, какое счастье ты мне даровал. Я провел двадцать четыре дня рядом с тобой, я слушал твои песни, ты замечательный поэт, ты прекрасен, я тебя обожаю». Я говорил ему самые нежные слова, они были совершенно искренними. Он засмеялся, довольный, и сказал: «А сейчас вы бы меня взяли на роль Сирано?» Я сказал: «Сейчас бы взял». Мы оба рассмеялись и повесили трубки.

Золотухин. Я принес с собой диск, пластинку.

Вот здесь написано: «Валерию Золотухину, соучастнику «Баньки», сибирскому мужику и писателю. С дружбой. Высоцкий». Соучастнику «Баньки». Попытаюсь этот автограф расшифровать. Это было на съемках фильма «Хозяин тайги», режиссер В.Назаров. Я играл милиционера, Владимир играл преступника. Село небольшое Выезжий Лог. Жили мы с Володей в пустом доме, брошенном, потому что хозяин уехал в город, оставил матери все это на продажу… Абсолютно пустой дом. И нам «Мосфильм» две раскладушки поставил и даже занавески не организовал.

Рязанов. Ладно, я хоть работаю на «Мосфильме», но этот упрек к себе лично не принимаю.

Золотухин. И почему-то, каким-то образом оказалась огромная лампа, ну, в 500, по-моему, свечей, ну, самая большая. Ая форму свою милицейскую не снимал.

Рязанов. А кстати, вы помните песню «Таганка — все ночи полные огня…», это ведь заключенных мучили тем, что не выключали ни днем, ни ночью яркую электрическую лампу.

Золотухин. Я об этом слышал… Так вот, жители села вообще думали, что я Володин охранник, я же не снимал форму-то. А знали-то они его там только по его песням ранним, блатным.

Рязанов. То есть бытовало мнение, что он заключенный и снимается под охраной, что ли?

Золотухин. Вроде бы так… Ия его охраняю! Стихи писал он по ночам. Днем снимался. А сочинял ночами, вот при свете этой лампы. И жители, особенно ребятишки, за ним наблюдали. Очень он их интересовал. Иногда он меня будил по ночам. Напишет какую-то хорошую строчку и меня растолкает: «Вот послушай…» Ну а удачных строк, вы сами понимаете, было немало.

Рязанов. Так что спать вам тоже приходилось совсем немного?

Золотухин. Ну да! И вот он меня однажды разбудил и все спрашивал, чем отличается баня по-белому от бани по-черному. Ну я ему рассказал. Баня по-черному— это когда каменка внутри, дым весь идет внутрь. Он меня однажды разбудил ночью и спросил: «Как место называется, где парятся? Полок?» Я говорю: «Полок». Говорит: «Спи, спи». Потом, на другую ночь, он меня опять растолкал, и в этом вот доме, пустом, брошенном, ночью стоит он с гитарой и поет.

БАНЬКА ПО-БЕЛОМУ

Полока. После «Интервенции» мы с Володей дали себе слово, что следующую картину сделаем вместе. И мне предложили на «Мосфильме» снимать фильм «Один из нас». Тогдашний заместитель председателя Госкино, предлагая эту работу, сказал: «Это детектив! Здесь четко известно, кто красные, кто белые. И здесь вы себе все эти вольности, как в «Интервенции», позволить не сможете. Здесь четкая позиция. Так что на этот раз постарайтесь обойтись без фантазий».

Главный герой — обычный человек, из толпы. Надо было подобрать к нему ключик, и мы с Высоцким стали искать фольклорный эквивалент нашему персонажу. Какое самое популярное действующее лицо в народном творчестве? Пожалуй, Иванушка-дурачок. Простодушен, наивен.

В чем же его секрет? Оказывается, в том, что он обладает поразительным качеством ставить своих могущественных противников в смешное положение. В этом секрет его обаяния, хотя он не всегда выигрывает. И вот по этому принципу мы решили строить главный характер. В Высоцком была одна черта: пока он не схватит глубинный замысел, образный, работать не может. Просто разговаривать, и не больше? Нет, это его не интересовало, да и не очень-то удавалось.

Мы в его роли решили воссоздать народный характер.

Была снята развернутая проба, фантастическая… Артист поразительных возможностей. Поет. Пляшет… Балетные солисты, глядя на то, как он танцует, говорили: «Год ему позаниматься, и он станет «звездой» балета».

У нас в сценарии была сцена вербовки, когда герой напивается и немцы его, пьяного, вербуют. И он изводил этих вербовщиков. Песнями, плясками, балагурил, приставал, а они его никак напоить не могли. Уже все опьянели, а он плясал виртуозный танец. Там было одно коленце, которое никто повторить не мог. Высоцкий разбегался во время чечетки и прыгал на стенку и бил чечетку на стене, мы даже специально стенку укрепляли.

К сожалению, это погибло. Проба была поразительная. Зная, что на худсовете почти все будут против, я пригласил своих коллег. Пришли С.Кулиш, В.Мотыль, еще кое-кто из режиссеров. И, несмотря на яростную защиту Кулиша и Мотыля— я им благодарен до сих пор, они выступили замечательно, — Высоцкий не был утвержден. Выступавшие против говорили: «Этот артист не может играть народного героя!»

Я решил отказаться от картины. Но Володя мне сказал: «Этого не надо делать. У тебя уже была сложность с «Интервенцией», тебе надо обязательно снимать!» Он сказал: «Я сам найду актера. Я ему помогу, и петь, и плясать научу, все сделаю». И он предложил Юматова, он меня с ним свел. Юматов не пел, не плясал. И Высоцкий его учил.

До сих пор не понимаю: как можно выпестовать в себе роль, потом добровольно отдать ее да еще натаскивать другого на эту роль?

Юматов волновался на записи, Высоцкий его поддерживал и морально. Юматов сыграл замечательно.

Но я всегда помню, кто стоит за его спиной. Я не могу этого забыть при всей своей благодарности Юматову.

Рязанов. Это, конечно, невероятная история, которая говорит о таком благородстве, чистоте и доброте…

..Александр Наумович, сейчас пытаются, снимая, соблюдать этнографическую точность, то есть если персонаж американец, стараются пригласить американского актера, если это венгр, то ангажируют венгерского актера… Так вот, как пришла в голову странная мысль взять на роль арапа, мальчика, вывезенного из Абиссинии, или, по-современному, из Эфиопии, — Высоцкого?

МИТТА. Это был фильм, придуманный в какой-то мере для него. Во всяком случае, к своим друзьям й сценаристам, с которыми я работаю, Валерию Фриду и Юлию Дунскому, я пришел с такой идеей: «Арап Петра Великого» с Высоцким в главной роли. Проблема Ибрагима Ганнибала— это не была проблема эфиопа в России. Он с пяти лет жил в России, говорил чисто по-русски, был русским человеком, много сделал для русской культуры, для развития русской инженерии. И, скорее, это была проблема взаимоотношений царя и интеллигента, мы так ее трактовали. Царь любит Россию, но для царя важно, чтобы все было подчинено его воле, а человек, который любит Россию душой, умом, всей полнотой своей развитой личности, любит ее иначе: свободно, раскованно, раскрепощенно. В театре в то время Высоцкого уже знали как интеллигентного актера: он сыграл Гамлета, Галилея, это были его лучшие роли.

А страна его знала как сочинителя песен и отождествляла с героями этих песен. Все думали, что он простой и грубый человек. Я-то знал, что он человек глубоко интеллигентный, который своим талантом перевоплощается в персонажей своих песен. И мне хотелось выдвинуть его в характерной роли. Он блистательно играл героические роли. Героизм — это свойство его души и личности.

Рязанов. А как Высоцкий отнесся к вашему предложению? У него не было сомнений?

Митта. С большим воодушевлением. Он очень любил и Юлия Дунского, и Валерия Фрида, всегда советовался с ними по своим сценарным делам. Они были его друзья, многолетние. И вопрос о том, что будет играть кто-то другой, просто не обсуждался, это в голову никому не приходило.

Когда сценарий стал реальностью, вдруг ко мне обратился представитель компании «Парамаунт» и сказал, что американцы хотят ставить фильм совместно, но с условием, чтобы в главной роли был негритянский актер. Я наотрез отказался. Приходили ко мне разные люди и подсылали гонцов: «Соглашайся! Это изменит твою судьбу. Будет крупная международная картина!» Но для меня здесь проблемы просто не было!

Рязанов. А как вам работалось в кадре с ним как с артистом?

МИТТА. Он, конечно поразительный профессионал! Точный, очень быстро ориентирующийся на съемке. Кстати, он лучше работал один, чем с партнерами. Это случается, как вы знаете, крайне редко. Но он, видимо, так привык держать внимание людей, когда он один с гитарой, что для него не было проблемы партнера. И я уже потом придумал такой способ работы: мы мизансценировали сцену целиком, и сначала я снимал весь эпизод в его направлении, а уже потом…

Рязанов. То есть он играл практически как монолог?

Митта. Нет, он общался с партнером. Но когда он чувствовал, что камера берет его, это его как-то дополнительно стимулировало. Во всяком случае, той проблемы, которая обычно бывает на съемке, когда укрупнение оказывается сыграно хуже, чем ансамблевые сцены, с ним не было никогда.

У меня на этой картине было еще счастье: встретиться с поразительным актером Алексеем Васильевичем Петренко, чрезвычайно талантливым человеком. Роль Петра Первого, в сущности, предполагалась как большая эпизодическая роль. Но я попал в руки Петренко, таланта в расцвете своих творческих возможностей. Я развивал эту роль, увеличивал. А Володя очень ревновал. Говорил: «Что такое? Была у меня заглавная роль в фильме, а теперь нас двое!» Ну, это говорилось деликатно. Chi вообще был чрезвычайно деликатный человек на съемке. Съемка часто ранит, она сопряжена с большим количеством разнообразных непредсказуемых унижений для актера. И некоторые артисты взрываются, другие теряют форму, третьим нужно собраться. А мимо него шло все, что разрушало бы творческое состояние.

Рязанов. Это был актер-исполнитель или актер-автор? Есть актеры, которые блистательно, виртуозно воплощают режиссерский замысел. Есть актеры, которые несут очень большое личное творческое начало. И тогда происходит не монолог режиссера, воплощенный в актере, а диалог режиссера и актера. Что это был за случай?

Митта. Ответить непросто. Он был настолько выше всего того, что делалось вокруг… Для него удовольствием было принимать и выполнять то, что мы хотим. А когда мы его спрашивали, у него всегда была точка зрения на все абсолютно, но он ее никогда не высказывал и никогда не настаивал. Ему как актеру было интересно сделать лучшим образом то, что созревает сейчас на площадке. И еще, это был абсолютно актер импровизации.

Все, что менялось — а у нас довольно часто на съемках многое меняется, — никогда не заставало его врасплох. Изменить что-то для него было праздником, сымпровизировать что-то для него было просто подарком. И не было случая, чтобы мы на чем-то столкнулись.

Другое дело, я понял в конце, что картина его не очень устраивала, он ожидал более фанатического развития событий, более острого конфликта. Он никогда не говорил про картину плохо, свою работу уважал, но, как мне показалось, рассчитывал на большее. Я тоже думал, что добьюсь более серьезных результатов. Картина имела большой зрительский успех, ее смотрели с удовольствием, как веселую комедию. А задумана она была как трагикомедия. Там, конечно, есть накладки, в этой картине.

Рязанов. Ну, у кого нет накладок? В каждой картине режиссер знает прекрасно, что ему не удалось. А во время съемок картины он сочинял песни? Хватало у него еще энергии, сил и времени на то, чтобы, снимаясь, сочинять песни?

МИТТА. Тоже сложный вопрос Он довольно часто ночевал у меня, потому что его дом в то время находился на окраине Москвы, а мой стоял на поддороге… Я не помню случая, чтобы когда-нибудь он, как бы он ни устал, заснул раньше, чем мы. Всегда я уходил спать, а он сидел, работал. И я не помню случая, чтобы разбудил его когда-нибудь. Всегда, когда я вставал — а я просыпаюсь рано, — он уже сидел и писал. Он работал рано утром и поздно вечером, когда вся суета дня проходила. Я нашел тогда в литературе о Петре Первом, что Петр Спал всю жизнь четыре часа в сутки, то есть жил без жизненных циклов — это называется астенический гипоманьяк. И вот здесь, похоже, было то же самое. У него в работе всегда было песен восемь-десять примерно. Я видел, как это происходило. Он их очень быстро писал, мелким-мелким почерком на двух сторонах тетрадки. Тетрадка всегда была при нем. Потом очень много правил, зачеркивал, вписывал. Если правки становилось уже совсем много, он переписывал песню начисто и опять продолжал ее править. Это была как будто бы незначительная правка, но чрезвычайно скрупулезная. И так же долго он отрабатывал модель исполнения песни.

Рязанов. А музыка как сочинялась?

Митта. Я не знаю… Просто на мелодию, которая у него уже была, видимо, в голове, он писал слова. Я это почему говорю? Я много раз был свидетелем тому, как изменялись фразы, выражения, интонации, паузы. Но никогда не наблюдал, чтобы изменилась мелодия песни.

Я знаю только то, чему был свидетелем. Ну, во всяком случае, мысль о том, что он пел легко, как птица, и сочинял песни, так сказать, с ходу, — это неправда.

Он очень подолгу работал над каждой песней. Когда заканчивал работу, песня уже была абсолютно неизменна.

Его можно было просто ногами к потолку, а он бы ее спел совершенно точно, то есть так, как она у него в мозгу сидит. Причем это не было механическим повторением. Отнюдь! Просто он как профессиональный актер запоминал все: рисунок мизансцены, интонации, движения, ход мысли. Он мгновенно перевоплощался в песню, исполнял ее точно.

Рязанов. Если он пел для пяти человек или для тысячи человек, он тратился одинаково?

Митта. Он тратился-то одинаково, но в нем было поразительное ощущение дистанции. Когда он пел на огромный зал, он пел на огромный зал. Когда он пел для пяти человек, это было на пять человек, а не на шесть.

Это ощущение контакта с аудиторией у него было абсолютно инстинктивное.

У него было что-то такое от животного, от поющего зверя. Он пел всем существом и полностью завораживал аудиторию. Лишнего не было, а то, что было, забирало всех. Ощущение от каждой песни было просто гипнотическое. Уже потом я со стыдом вспомнил, что ни разу не слышал его на большой аудитории, ни разу. Как правило, это было в узкой аудитории. В общем, я его знаю как камерного актера.

Рязанов. А во время съемок, скажем, когда бывали простои, ждали погоды, он никогда не пел?

МИТТА. Нет, для него песня была серьезным делом! Работа была работой, съемка — это была съемка, а…

Рязанов. Песня — тоже работа, но другая?

Митта. Есть про него одно такое ложное, на мой взгляд, утверждение, что он так любил и хотел петь, что достаточно было просто его попросить… Иногда он пел охотно, а иногда нельзя было допроситься, чтобы он спел. Почему? Я это не сразу понял. Это нам казалось, что он поет для нас. А он на нас просто, как на подопытных кроликах, отрабатывал песни. Ему нужна была аудитория, он что-то все время менял. Когда песня сложилась — все! После этого его уже нельзя было заставить спеть ничего. Все! Она уже для зрителей, для слушателей.

Рязанов. Она ушла? Ушла от него?

МИТТА. Да. Для народа. Она ушла из лаборатории.

А то, что он много пел по вечерам, для него была работа.

Он отрабатывал на узком кругу людей то, что потом выносил на широкую аудиторию. Он очень был ответственный человек. Во всем вообще. И в отношении к съемке, и в отношении к театру, в отношении к песне, в отношении к родителям, к друзьям. Он надежный был человек: не подводил. Не подводил со съемками, не подводил в бытовых делах. Что-то пообещать достать — обязательно сделает.

Он очень большому количеству людей помогал. У него был огромный круг друзей, и он считал своей обязанностью помогать людям. Много времени на это тратил, много сил.

Рязанов. Какое его главное качество, вам кажется, вообще?

Говорухин. Поэт! Конечно, поэт.

Рязанов. Я имею в виду не профессию, а черту характера.

Говорухин. Ну, не знаю. Ответить очень трудно. Надо очень серьезно подумать. Не знаю. Работоспособность чудовищная… Энергия у него необычайная…

И, конечно, он художник. Он необычайно творческий человек. У которого все время в голове что-то крутится. Всегда новые идеи…

Туманов. Доброта — вот его главное качество. Говорухин. Конечно, он был человек добрый, всегда всем помогал. Кстати, обидно, что он массу своего дорогого времени тратил на решение всяких проблем своих друзей, знакомых. Кому-то что-то доставал.

Рязанов. Да это прекрасно!

Говорухин. Да, прекрасно! Но отнимало у него много времени и сил. Он куда-то ходил, о чем-то просил, хлопотал, кому-то пробивал квартиру, кому-то машину.

В последние годы он ведь довольно легко был вхож в двери к любому начальству. Слава его уже и до верхов дошла. Не только народ его любил, а и самое большое начальство его уже признавало. И открывало перед ним свои двери. И он мог, скажем, используя свою популярность, войти к какому-нибудь начальнику и похлопотать за товарища.

Рязанов. Тем более что просить за другого всегда приятно и не стыдно.

Говорухин. Володя это делал с удовольствием. Всегда помогал людям! Но это не значит, что у него такое уж главной качество — доброта. Он помогал, да. Любил своих друзей, да. Но все же не это его плавное качество.

Об этом еще надо подумать…

Швейцер. Когда мы начинали «Бегство мистера Мак-Кинли», когда начали фантазировать по поводу этой леоновской вещи, пришла в голову идея уличного певца, в песнях и балладах которого отражено народное понимание жизни, народное понимание смысла этой философической притчи. Само собой, что никого кроме Высоцкого на эту роль мы и не мыслили. У нас был только один бескомпромиссный вариант оптимального решения этой художественной задачи. И начались наши дружеские и творческие контакты с Владимиром Семеновичем. Мы дали ему почитать режиссерский сценарий «Бегство мистера Мак-Кинли». В сценарии были намечены тематические баллады, которые должны были пронизывать ритмически всю картину. Мы побеседовали, сценарий ему понравился, идея написать баллады его очень вдохновила. Я бы даже сказал, глубинно вдохновила.

И он взялся за дело с весьма активным интересом.

В общем через неделю после наших разговоров после чтения сценария он пришел к нам и принес сразу все сочиненные им баллады. Причем баллады написаны были очень щедро, с невероятной фантазией. Веж они были в достаточной степени разработаны. Вот, мол, берите, сколько вам надо и что вам надо!

Мы тут же прослушали, записали, восторгались. Баллады были написаны и исполнены неповторимо, замечательно, непосредственно, вдохновенно.

Началась у нас работа, которая радовала всю съемочную группу и его самого. Но, к сожалению, далеко не все баллады, к огорчению нашему и к огорчению Владимира Семеновича, дошли до зрителя, дошли до экрана. Было порезано кое-что, несколько очень сильных вещей было изъято из фильма. Но даже то, что осталось, представляет собой очень интересный и своеобразный опыт в творчестве Высоцкого. Опыт политической уличной песни, очень злободневной, как выясняется, и по сегодняшний день Песни становятся все более актуальными, и голос его, поющий баллады, становится все более и более мощным, призывным, драматичным. Сохранилась одна кинопроба Высоцкого, которую мы делали для того, чтобы ему попробовать себя. Не нам попробовать его, потому что нам было все ясно про него. Ему самому хотелось посмотреть, как прозвучат баллады с экрана, как это будет мизансценироваться, каким образом будет создана атмосфера и так далее. И поэтому мы устроили такую полуимпровизационную пробу, где он исполнил «Балладу об оружии».

По счастью, проба для картины сохранилась, и, мне думается, она представляет интерес, выходящий за рамки фильма, ибо она сама по себе законченное маленькое произведение искусства этого жанра.

БАЛЛАДА ОБ ОРУЖИИ

Золотухин. За Отечество он свое болел действительно. Разбирался в русских песнях. Вот, например, мы, помню, рассуждали о песне «Степь да степь кругом». Он говорит: «Там поется: «Ты, товарищ мой, не попомни зла, в той степи глухой…» Почему один погибает? Почему этот должен схоронить его?» Потом я откопал где-то варианты песни и вычитал, что не «товарищ мой», а «соперник мой». Володя говорит: «Вот видишь! Если бы он хлестал лошадей, он бы согрелся, а он их, наверное, жалел. Вот так и в жизни бывает, что жалостливый да справедливый погибает, а жестокий, злобный выживает…» У него есть такое стихотворение:

ЯМЩИК

Рязанов. Александр Наумович, последние годы вы были соседями с семьей Высоцких. Расскажите о своих соседских наблюдениях.

Митта. На моих глазах проходила значительная часть его семейной жизни. Я скажу то, против чего, надеюсь, не возражала бы Марина, поскольку она совершенно справедливо держит в секрете свою личную жизнь. Люди должны знать, что она, конечно, была его ангелом-хранителем. Она спасала его от многих сложностей жизни. Но это не то, что она, так сказать, размахивая крылами, порхала, как ангел, над семьей… Приезжает из Парижа молодая женщина, с двумя детьми под мышкой, один все время где-то что-то отвинчивает, второй носится, как кусок ртути, — он сразу всюду» во всех комнатах, на полу, на потолке, на балконе, во дворе. Когда второго выпускали во двор, чтобы он научился русскому языку, через два часа все дети во дворе начинали кричать по-французски…

И Марина, спокойная, невозмутимая, сидит в этом бушующем маленьком мире. Появляется Володя со своими проблемами и неприятностями. Она и этого успокаивает.

А у нее свои заботы: она — актриса, талантливая, в расцвете, но продюсеры боятся с ней работать. Они составляют сложные контракты, а Марина отказывается их заключать. Она мотается из Москвы в Париж, из Парижа в Москву по первому намеку, что у Володи что-то не так, бросает все, детей под мышку, и сюда. Очень сложная жизнь. И надо было сделать так, чтобы все эти сложности таились только в ней, чтобы они не были никому заметны, чтобы для Володи было лишь успокоение, только окружить его заботой. Большая, серьезная, напряженная, полная самоотречения жизнь. У Марины было много творческих предложений, от которых она отказывалась. Володя был для нее главным, и мы все очень обязаны ее самоотверженности, ее доброте, ее мужеству.

Последнее стихотворение Высоцкого, посвященное Марине, было написано за несколько дней до смерти.

(Кстати, рукопись висит в рамке на стене ее дома в Мезон-Лафите близ Парижа. Но к этому мы еще вернемся).

Рязанов. А вообще он подбрасывал актерам свои находки, выдумки?

Говорухин. Да, конечно.

Рязанов. То есть был щедрым в этом смысле?

Говорухин. Да. Да. Вот мы снимали эпизод с Кирпичом в фильме «Место встречи изменить нельзя»…

Рязанов. Да. Я вообще считаю, что в этой картине Володя сыграл одну из своих самых лучших ролей.

Говорухин. Кирпича помните, вор-карманник? Его Садальский играл.

Рязанов. Конечно.

Говорухин. Снимаем этот эпизод. И ничего у нас не выходит. Не смешно получается. И тут я вспоминаю один из Володиных рассказов. А надо сказать, что он был рассказчик в жизни, конечно; изумительный, особенно в компании близких людей, когда нет человека незнакомого, интересного, которого хотелось бы слушать ему. Тогда он в компании своих, которых знает давно, становился остроумнейшим рассказчиком.

У него была, в частности, серия немыслимых рассказов, он выдумывал их на ходу, от имени придурковатого шепелявящего парня. И я вспомнил это и говорю: «Покажи, Володя, Стасику Садальскому этого шепелявого». И Володя рассказал ему несколько историй от имени этого шепелявого парня. Мы катались просто по полу, когда он их рассказывал.

И Стасик попробовал говорить, как персонаж устных рассказов Высоцкого. У Стасика это не сразу получилось. Но потом он добился. И эпизод сразу заиграл. Потом многие думали, что артист сам такой. Шепелявый. А это Высоцкий предложил.

Рязанов. Как вообще вышло, что он снимался у вас в картине «Место встречи изменить нельзя»?

Говорухин. В данном случае он был заводилой.

Это ему принадлежит идея того, чтобы я снимал картину «Место встречи изменить нельзя». Он мне однажды говорит: «Мне звонили Вайнера (так он шутя называл братьев Вайнеров) и сказали, что у них есть роман, где для меня написана очень хорошая роль. А я уезжаю в Парижск. (Так он называл этот город.) Ты не мог бы прочитать этот роман?»

Я прочел этот роман. Роман назывался «Эра милосердия». Огромное удовольствие получил. И по сей день считаю его одним из лучших советских романов подобного жанра. И когда Володя вернулся, я говорю: «Действительно, роль восхитительная! Представляю, как ты сыграешь. Никогда ты ничего похожего не играл!»

Он быстренько прочел роман. И начали работать…

Рязанов. Сделали кинопробу?

Говорухин. Конечно. Володя очень волновался — утвердят или не утвердят? У него были основания для волнений. Телевидение его не жаловало в те годы. Но утвердили его, кстати, очень легко, на удивление. И вот первый съемочный день —10 мая, день рождения Марины Влади. Приехали мы в Одессе на дачу моего приятеля. И Марина стал меня просить: «Отпусти Володю, снимай другого артиста». И Володя мне говорит: «Понимаешь, я думаю, я чувствую, что мне уже мало жить осталось. Я не могу тратить год жизни на эту картину. Отпусти меня».

У него это ощущение близости конца все время звучало. В последние годы… И в его песнях, тут и «Кони», и другие песни. И в разговорах с друзьями он часто говорил это. Но все-таки он снялся в нашей картине.

Мы устроили ему довольно щадящий режим съемок. Он за это время успел побывать и на Таити, куда очень хотел попасть. И совершить гастрольное турне по городам Америки с концертами. Мы пытались использовать его очень экономно, чтобы он только приезжал, снимался и уезжал не сидел бы в ожидании. Год на съемки для него немыслим. Он уже к концу года эту картину почти ненавидел. И все чаще стал ругаться со мной. Стал говорить: «С тобой дружить можно, а работать нельзя».

Так он говорил, по-моему, обо всех режиссерах.

Я прекрасно помню, что во время съемок «Арапа Петра Великого» он тоже говорил: «Нет! С Миттой я больше никогда не буду работать!» А через полгода уже обсуждал с ним новую какую-то картину.

Рязанов. А почему он не пел в вашей картине? Это было обоюдное желание или только ваше?

Говорухин. Он очень хотел. И опять-таки обижался на меня. Он хотел спеть. И даже у него была песня для этой картины. Называлась она «Баллада о детстве». Но я считал, что что-то разрушится, не будет йодного доверия к Жеглову. Все будут думать, что это Высоцкий в роли Жеглова.

А он сыграл, мне кажется, так точно этого героя, что не только влез в его начищенные сапога, просто жил его жизнью. Тем более он хорошо помнил время то, хоть был и мальчишкой в послевоенные годы. Но сохранилась в нем память об этих годах. И он сыграл это очень достоверно.

А если бы он спел… Может, что-то разрушилось бы. Может, и нет. Не знаю, прав ли я был или нет.

Рязанов. Я думаю, что, наверное, правы все-таки были вы.

Говорухин. Во всяком случае, он на меня обиделся. Но не сильно. Он где-то понимал: возможно, что и я прав. Если бы он настаивал, требовал, конечно, он бы спел. Потому что…

Рязанов. Устоять было трудно, да?

Говорухин. Невозможно было устоять!

Рязанов. Я обратил внимание, что он в роли Жеглова ни разу не был одет в милицейский костюм. Случайно?

Говорухин. Меня наш покойный консультант — генерал-лейтенант милиции — даже просил: «Есть у меня к вам личная просьба: пусть он наденет милицейскую форму в каком-нибудь эпизоде». Я передал ему просьбу нашего консультанта. Он сказал: «Нет, не надену». Я говорю: «Почему?» — «Не надену, и все!» Тогда я придумал сцену специально: «Ты надеваешь форму и делаешь так, будто ты Сталин, и перед зеркалом стоишь, и руку держишь так же. Тут заходит Шарапов, а Жеглов стоит у зеркала, примеряет форму. Буквально на несколько секунд. «Это, — говорит Жеглов, — моя домашняя одежда. Вроде пижамы». Садится за рояль. Начинает играть Вертинского — две-три строки.

И на этом закончилось его пребывание в милицейской форме. Этим я вроде бы удовлетворил и его желание, и требование нашего консультанта…

Рязанов. Какие у вас конфликты происходили и кто брал верх?

Говорухин. Особенных конфликтов не было. Вообще-то он был человек трудный. Когда ругался, то убегал из павильона. Но в принципе мы работали довольно дружно. И оба идентично понимали картину. Одинаково мыслили. А он в те годы (это был 1978 год) уже подумывал о режиссуре. Ему хотелось попробовать себя и в режиссуре. Хотелось и сценарии писать. Он написал несколько сценариев. У меня сохранились кое-какие его черновики. Есть сценарий, который он написал с Володарским.

Так вот, я знал его мечту о режиссуре. Однажды мне надо было ехать на кинофестиваль. Я говорю: «Володя, снимай. Вот павильон, оставшаяся декорация». Еще надо было снять четыреста полезных метров, то есть тринадцать минут экранного времени. «Снимай сцену. Я уезжаю». Он говорит: «Хорошо». Ну, мы наметили в общих чертах. Практически даже и не обговаривали. И я уехал. Четыреста полезных метров — это примерно на семь дней работы. А он снял все за три или четыре дня. Повторяю, он во всем торопился! Он быстро ездил. Никогда не ездил поездом, только летал. Ел так, что не успевали следить. У него раз! — и пустая тарелка.

Когда мы находились в гостях, ему говорили: «Ну, Володя, почему вы не едите?» А я говорил: «Да оставьте вы его в покое, он уже съел в три раза больше, чем все остальные, вы просто не успели заметить».

И снимал он очень быстро. Я когда вернулся, в съемочной группе меня встретили словами: «Он нас измучил!» «Почему?» — спрашиваю. А потому, что он, привыкший использовать каждую минуту своего времени, не мог себе позволить раскачиваться. Как это делаю я, например.

В 9.00 он входил в павильон, а в 9.15 уже начинала крутиться камера. И никогда на полчаса раньше, чем кончалась смена, не уходил никто. В общем, если бы в этой декорации было не 400 метров, а в десять раз больше, то он за неделю моего отсутствия снял бы весь фильм.

Рязанов. И все, что он снял, вошло в картину?

Говорухин. Вошло. В частности, допрос Груздева Шараповым, есть такая там сцена.

Рязанов. А сам он играл в этой сцене?

Говорухин. И играл! И снимал!

Рязанов. И тут он почувствовал вкус к режиссуре, да?

Говорухин. Да. Он намеревался снимать «Зеленый фургон» по повести Казачинскоґо. За три дня перед смертью я его спрашивал: «Будешь снимать?» — «Нет, я уже передумал!» Он тогда быстро остывал ко всему. Не то что не хотел снимать кино вообще, а уже не хотел снимать именно этот сценарий. Он время экономил чрезвычайно.

Рязанов. Время было самый главный его дефицит?

Говорухин. Он очень спешил жить. Поэтому так много и сделал. Необычайно много для своих сорока двух лет.

Золотухин. Я помню, у Швейцера на съемках «Маленьких трагедий» я волею судеб играл Моцарта, а Иннокентий Михайлович играл Сальери. И вот мы репетируем, играем… Какая-то произошла остановка, и тут я вижу за декорациями Владимира. Он говорит: «Иди сюда».

Рязанов. А он в этот день не был занят в съемке?

ЗОЛОТУХИН. Не занят, не занят. «Иди сюда…» Он говорит: «Что ты играешь молодого Смоктуновского? Зачем тебе это надо? Играй взрослого Золотухина!» Так это сказал, с таким максимализмом.

Рязанов. Но это был взгляд в корень?

ЗОЛОТУХИН. Думаю, что да, думаю, что в корень. Ведь в этой его категоричности была уверенность, что я могу делать своего Моцарта, а не по образцам каким-то заданным.

Швейцер. Высоцкий — человек чрезвычайно прямой, требовательный, бескомпромиссный и по-хорошему грубоватый. Если ему не нравится, то не нравится; то, что он принимает, он принимает. Он любил разговоры честные и прямые, касающиеся искусства, да и жизни тоже.

Когда для меня наступил момент, которого я много лет ждал, — момент работы над «Маленькими трагедиями» Пушкина, то вопрос о том, что роль Дон Гуана должен играть Высоцкий, был предрешен заранее. Почему? Мне казалось, Высоцкий очень похож на пушкинского Дон Гуана, а пушкинский Дон Гуан чем-то похож на самого Пушкина. Высоцкий соединял в себе какие-то черты, свойства характера — человеческие, художнические, — которые были свойственны и Дон Гуану. Помимо всего Дон Гуан еще и поэт, сочинитель песен. Эти вещи для меня были несомненными. Высоцкий очень похож на этот пушкинский персонаж, причем похож глубинно, похож по самому что ни на есть существу. Мне представляется, Дон Гуан не тот, который раз за разом завоевывает сердца дам и девиц и срывает плоды легкого успеха. На мой взгляд, пушкинский Дон Гуан — это человек, которому это все неинтересно, для которого суть его существования — борьба. Желание борьбы и поиски борьбы. Ему жить без борьбы неинтересно. Высоцкий был именно таким человеком, ибо его существование, его жизнь и поведение — все слагалось из преодолений, я бы сказал, из жажды преодолений. Он искал борьбы в жизни; там, где можно было бы обойтись без борьбы, — он этого не хотел.

Что еще очень существенно в Дон Гуане? В Дон Гуане, в Пушкине и в Высоцком? Это презрение к опасности и презрение к смерти. И тут мы коснемся одного существенного момента, который бы мне не хотелось обязательно в разговоре о Высоцком. Почему люди бывают несовершенны? Что мешает им быть людьми истинными?

На мой взгляд, мешает им в основном страх. Понимаете, страх делает человека слабым. Превращает человека в нечеловека, и наоборот, чем человек бесстрашней, тем более он человек. Страх за свою шкуру, страх за свою жизнь, страх за повседневный комфорт, за благополучное существование — из-за этого теряется человеческое достоинство. С моей точки зрения, Владимир Семенович Высоцкий так же, как Дон Гуан и Пушкин, был бесстрашным человеком.

И пропорционально этому бесстрашию возрастает значение этих людей с точки зрения их высокого звания человека. Высоцкий принадлежал к числу таких людей. Крупных очень людей. Пушкин обсуждал эти вопросы в своих «Маленьких трагедиях». О том, что человек, который может презреть страх смерти, достоин бессмертия и становится бессмертным.

Поведение Высоцкого даже в быту, в мелочах, во всем несло в себе стержень борьбы и желание борьбы. Не уход от бурь, не уход в кусты, не компромиссы, не соглашательство, не уступчивость и предательство, а желание во всем бесстрашно побороть себя. Ничего не боясь.

Что можно сказать о Владимире Семеновиче Высоцком? Работали мы с ним очень хорошо, верили друг другу, понимали друг друга с полуслова. Он был человеком внутренне интеллигентным. Он был из числа тех художников, которые способны проникнуться чужим пониманием и чужим замыслом, проникнуться глубоко, его освоить и, поняв, уважать. Это было в нем в очень высокой степени развито. Взаимопонимание у нас было такое, которое не требовало тьмы слов, разговоров, теоретизирований как со стороны режиссера, так и со стороны артиста. Он человек был чрезвычайно чуткий на слово, умел его услышать и умел его очень верно претворить в своем искусстве. Эта работа доставила большое наслаждение мне и, по-моему, самому Владимиру Семеновичу.

И всем тем, кто потом увидел его на экране. Это была его последняя роль в кино. И, знаете, как бывает в судьбах больших художников, здесь состоялись какие-то пророчества. У художника жизнь его как бы существует по какому-то вперед, так сказать, написанному сценарию, по какому-то предсказанному заранее его художественной интуицией, его художественным выбором пути. И если посмотреть внимательно и с открытым сердцем: последняя роль Владимира Семеновича Высоцкого — роль серьезная в смысле житейского пути этого человека.

Тут поставлены им самим какие-то вопросы, которые он себе сам очень часто задавал и для себя решал.

И решал однозначно, потому что был человек бесстрашный, лез на рожон. И Дон Гуан — тоже из тех людей, которые лезут на рожон.

Среди артистов, с которыми я работал, фигура Владимира Семеновича Высоцкого — особая фигура.

Я вам скажу, это не просто человек, который талантлив и с которым хорошо, интересно, а это человек, у которого многому учишься. Его пример очень многому учит и ко многому обязывает, является для тебя уроком и укором. Потому что ты подчас не способен на такую прямоту с жизнью, на которую был способен этот человек.

Но уроки его для меня очень и очень поучительны.

И я о них помню и время от времени корректирую себя по этому образцу.

Говорухин. Меня все время мучает чувство вины, что я его недостаточно использовал. Тем более что он всегда охотно шел навстречу. Он мог больше сниматься.

Он мог написать больше песен. И вот это меня, конечно, мучает. Можно было бы с ним сделать и какие-то еще фильмы. И еще песни.

Что говорить! Человек, конечно, ушел от нас рано. Не верилось, что такой здоровый, сильный, жизнерадостный, он так быстро уйдет из жизни. Казалось, что Высоцкий всегда будет рядом. А жизнь, она, видите, как распорядилась. Я старше его на два года. И, конечно, по логике он должен был уйти после меня. Но он, конечно, старше меня вдвое, вдвое больше меня… Он вдвое меньше меня спал, вдвое или вчетверо больше работал. И вдвое больше прожил!

Рязанов. Как представляется вам в будущем дальнейшая судьба его стихов?

МИТТА. Не знаю, я просто их люблю очень. Мое ощущение, что он обозначил появление новой эры. Мы считаем, что поэт — это человек, который передает свои чувства на бумаге, а потом с бумаги мы можем эти творения воспринять. Но ведь когда-то, до Иоганна Гутенберга, поэты ходили по замкам — это были менестрели, барды, и они своим видом, и исполнением, и голосом, и музыкой полностью выражали себя в песне. И сейчас, по-моему, пришел век полного выражения личности. И Володя был первым человеком полного самовыявления.

Он расширил для меня ощущение талантливости. Его слова, его мелодии, его актерское исполнение — для меня все слито воедино. Это разъять нельзя. Это дает магическое чувство того, что он живет и сейчас рядом.

А если он живет сегодня, думаю, он будет жить всегда!..

СТАРЫЙ ДОМ

БЕГ ИНОХОДЦА

Рязанов. Перед тем, как перейти к четвертой части нашего повествования «Высоцкий — поэт, певец, музыкант», я хочу напомнить его стихотворение о поэтах.

О ФАТАЛЬНЫХ ДАТАХ И ЦИФРАХ

Моим друзьям поэтам

Конец Высоцкого отодвинулся на пять лет, с цифры «37» на цифру «42».