Чхое чхун джон (Повесть о верном Чхое)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Сравнительно небольшое собрание корейских рукописей и ксилографов в Ленинградском отделении Института востоковедения АН СССР представляет большую научную ценность, так как содержит ряд замечательных письменных памятников корейской литературы, в том числе и до сих пор не опубликованных. К числу последних относятся рукопись анонимной средневековой (XVII в.) повести о корейском поэте Чхое Чхивоне (857-?) — *** ("Чхое чхун джон") — "Повесть о верном Чхое". "Повесть о верном Чхое" — одно из первых произведений в жанре корейской классической повести, и поэтому изучение ее важно для понимания процесса становления нового жанра, процесса развитая корейской прозаической литературы.

Рукопись "Повести о верном Чхое" (шифр В-3) является единственным (известия нам) списком повести, сделанным, по-видимому, в конце XVIII — начале XIX в.[1].

В имеющихся в нашем распоряжении библиографических справочниках[2] рукопись на зафиксирована, что свидетельствует о большой ее редкости, а может быть, и об уникальности.

В рукописи содержится 43 листа размером 24*16,5 см. Листы двойные (как у ксилографических изданий), на каждой стороне листа — 9 отрок. Размер текста — 20,5*13 см. Пагинация европейская, поздняя. Рукопись сшивная, заключена в мягкую обложку, имеет титульный лист и два вшивных листа — в начале и в конце, на рукописи не указаны ни имя автора или переписчика, ни время переписки. Нет предисловия, и нет никаких надписей, которые бы сообщали сведения относительно рукописи или сочинения, за исключением, по-видимому, имен бывших ее владельцев. Так, на обложке, на титульном и заднем вшивном листах сделаны следующие надписи: 1) иероглифическая надпись червой тушью — *** "семья Сога"[3] (на наружной стороне переднего листа обложки); 2) карандашная надпись, сделанная, по-видимому, после поступления рукописи в Азиатский музей: "Переведено W. G. Aston’ом в J. As. Soc. of Japan, 1900 под заглавием Chhoi-Chung. A Korean Marchen by W. G. Aston, Esq., C. M. G. Asiatic Society of Japan. 1900" (на оборотной стороне титульного листа); 3) иероглифические надписи черной тушью *** "книгохранилище семьи Сога" и *** "дом Киёцуки" (на первой стороне заднего вшивного листа).

На рукописи имеется также ряд печатей бывших ее владельцев (киноварь): 1) печать библиотеки В. Д. Астона — *** "Англия. Библиотека Астона" — и две более ранние печати, легенды которых не расшифрованы; одна имеет форму курильницы (не лицевой стороне титульного листа); 2) две печати; легенды не расшифрованы (на л. 1а); 3) две печати; легенды не расшифрованы (на л. 43б); 4) одна печать; легенда — *** "дом Киецуки Кацура"; эта печать оттиснута под упомянутой уже надписью *** "дом Киёцуки", т.е. фамилии, указанные в печати и надписи, совпадают (на первой стороне заднего вшивного листа).

Обложка склеена из двух ластов плотной светло-коричневой бумага. Внутри просвечивают иероглифические скорописные надписи. Изображение зеркальное, ввиду того что листы оклеены лицевой стороной внутрь. Надписи сделаны черной тушью. На переднем листе обложки — три продольные (сверху вниз) строки. Первая строка изрезана при брошюровке и не читается. Другие две отроки не прочитаны. Поперек листа (в левой его части) написаны иероглифы — *** "корейская ода". На заднем листе обложки — по-видимому, деловое письмо относительно какого-то сочинения (японская скоропись). Письмо датировано *** (13 июля) и подписано следующими фамилиями: *** (Камэкава Нобори), *** (Аса Дзинроку...?), *** (Хирата Сидзу). Далее следует перечень японских фамилий (пять фамилий), написанных тем же почерком, с короткой припиской (не прочитана), датированной *** (12 сентября). При датировках в первом и во втором случаях годы не обозначены[4].

Рукопись написана корейским национальным письмом кунмун (***) с употреблением большого количества слов китайского происхождения, рядом (справа) с которыми подставлены в более позднее время соответствующие им иероглифы. Бумага японская (?); рукопись хорошо сохранилась, текст написан черной тушью и читается свободно. На некоторых листах имеются небольшие темно-желтые пятна неизвестного происхождения, а такие грязные подтеки.

В тексте рукописи много поправок, приписок и пометок, сделанных тушью, киноварью и карандашом в разное время и разными почерками (см. Комментарий). Язык надписей — корейский, японский и английский. Надписи на английском языке (карандаш) принадлежат, вероятно, последнему владельцу рукописи — известному английскому ориенталисту В. Д. Астону (1841-1911) — и потому являются наиболее поздними. Известно, что В. Д. Астон был не только владельцем этой рукописи, но и первым переводчиком "Повести о верном Чхое". По всей вероятности, приписки и исправления сделаны им в период работы над переводом: об этом свидетельствует их характер.

Далее можно выделить правку и приписку тушью на корейском языке. Очевидно, она сделана разными лицами и в более позднее (по отношению к моменту написания рукописи) время. Почерк, несомненно, отличается от почерка переписчика рукописи, но установить, сделана правка одним лицом или несколькими, очень трудно, так как большей частью добавляется всего один-два слога. Эта правка заключается главным образом в повторении отдельных слогов в более четком написании; для некоторых слогов даны их орфографические варианты. Кроме того, нередки вписываются пропущенные слова и падежные окончания. Возможно, что автор (или авторы) этой правки сличал текст данной рукописи с иным списком.

Затем выделяется правка на корейском языке киноварью, сделанная, судя по почерку, одним лицом. Правка в основном орфографическая, кое-где исправлены иероглифы, подставленные к словам китайского происхождения.

И наконец, особо стоит ряд приписок тушью на японском языке. Все эти приписки сделаны одним лицом графемами катакана и являются в подавляющем большинстве случаев переводами соответствующих корейских слов на японский язык. По всей вероятности, эти приписки принадлежат японцу — одному из прежних владельцев рукописи.

В эпоху древности и раннего средневековья прозаическая литература в Корее была исключительно историографической или житийной. Проза, художественная по задаче, отсутствовала. Но в исторических хрониках и житиях святых часто использовались материалы устного народного творчества — предания и легенды о выдающихся исторических деятелях. И хотя авторов этих литературных трудов привлекала в фольклоре не его художественность, а "факты", считавшиеся достоверными, вместе с этими "фактами" в летопись и в житие проникала художественная характеристика человека.

Шире фольклор использовался в так называемых "неофициальных историях" (***). Авторы писали "неофициальные историй" по собственной инициативе (а не по королевским указам, как "официальные" — ***), и поэтому они были более свободны в выборе материала, в его интерпретации, в композиционном построении своего труда и т.п. на рубеже XII-XIII вв. возникает "пхэса" (***)[5] — разновидность "неофициальной истории", сделавшая еще один шаг в сторону от историографии в собственной смысле олова. В "пхэса" совершенно исключается летопись, нередко автор использует материалы, не имеющие никакого отношения к историческим фактам и лицам. Материалы эти обрабатываются и художественно и идейно. Более того, автор включает в книгу свои собственные художественные произведения — новеллы, очерки и пр. и хотя "пхаса" содержит еще значительное количество нехудожественных — исторических и публицистических — материалов (статьи, очерки, информация), однако по своему составу, по своим задачам она является уже не историографической литературой, а художественной. Именно поэтому и сами средневековые авторы и историки литературы предпочитают называть эту литературу не "пхэса" ("история байгуаяей"), а "пхэсоль" ("литература байгуаней").

Одним из основных художественных жанров литературы пхэсоль была новелла. Новелла пхэсоль — короткое произведение, в котором человек характеризовался на примере только одного сжато изображенного события. Этот способ изображения был воспринят литературой пхэсоль на фольклора, на народной новеллы и анекдота.

Однако литература пхэсоль создавалась не только под влиянием фольклора, но и под влиянием историографической литературы, особенно традиционного раздела каждого историографического труда — "Биографии". В официальных историографических сочинениях в дополнение к летописям жизни и деятельности государей приводились краткие биографии выдающихся государственных деятелей, полководцев, поэтов и т.д. Такая биография включала описание жизни с момента рождения человека и до его смерти, т.е. человек характеризовался не на примере одного события, а на примере всей жизни. Но на ранней стадии развития литературы пхэсоль (XII-XIV вв.) влияние историографической литературы в плане создания законченного жизнеописания не сказывалось. Художественная проза, только что отделившаяся от историографии, ставила перед собой скромную задачу: показать в человеке одну, главную черту характера, а для этого было достаточно изобразить его в одном-двух эпизодах.

В поздний период развития литературы пхэсоль (XV-XVII вв.) ощущается потребность полнее раскрыть человеческий характер, наметить в нем несколько черт. Для этого необходимо было показать человека не в одной ситуации, не в одном событии, а в нескольких, столкнуть его не с одним служебным персонажем, а со многими. В результате появляются (особенно в XVII в. — в период наивысшего расцвета литературы пхэсоль) произведения многособытийные, охватывайте длительный период жизни персонажа или даже всю его жизнь, вскрывающие больнее количество связей и противоречий, воссоздающие человеческий характер более сложным. Это большие новеллы[6]. По охвату событий жизни главного героя они уже близки жизнеописаниям, биографиям исторических лиц, включавшимся в историографические сочинения; в истории развития художественной прозы большие новеллы знаменуют зарождение иного способа изображения, иного жанра — жанра повести.

Наиболее ранние (XVII в.) средневековые повести — "Повесть о полководце Ниме", "Скитания госпожи Са по югу", "Повесть о верном Чхое" и другие — созданы явно по принципу историографического жизнеописания: они посвящены одному лицу, названы его именем, в названии произведения к имени главного героя прибавляется иероглиф *** ("биография"), описывается вся жизнь человека. Более того, многие известные повести посвящены реальным историческим лицам, построены на фактах, действительно имевших место в жизни, хотя и дополненных большой долей вымысла. Знаменитому поэту древности Чхое Чхивону посвящена "Повесть о верном Чхое", прославленному военачальнику Ним Кёнопу (1594-1646) — "Повесть о полководце Ниме", ученые и государственные деятели Чо Ви (?-?) и Чхое Пу (?-1504) под именами Ю и Са выведены в повести "Скитания госпожи Са по югу"[7].

Мысль изобразить жизнь человека с момента его рождения и до смерти была подсказана авторам повестей историографической литературой, литературой пхэсоль, самой логикой развития художественной прозы. Очевидно, были случаи, когда они создавали свое произведение прямо на материале официальной биографии реальной исторической личности. Если, например, сопоставить официальную биографию Чхое Чхивона, данную в "Исторических записях о Трах государствах" Ким Пусиком (1075-1152)[8], с "Повестью о верном Чхое", то станет ясно, что основная сюжетная линия в повести построена на фактах, зафиксированных в историографическом сочинении.

Такое сопоставление официальной биографии и повести вполне убедительно, по нашему мнению, свидетельствует о том, что биографической канвой для написания "Повести о верном Чхое" послужили именно "Записи", тем более что они являются едва ли не единственным источником сведений о поэте.

Другим источником, которым воспользовался анонимный автор "Повести", был фольклор. При этом автор привлекал материалы, не только касающиеся личности поэте, но и иные, необходимые для его художественной характеристики или для развития сюжета.

Уже в завязке использована широко распространенная в фольклоре ситуация: пожилые супруги не имеют детей и за добродетельную жизнь или за какие-либо заслуги перед Яшмовым императором[17] им даруется ребенок, непременно отличающийся красотой, силой, ужом, находящийся под покровительствен Неба. Ребенок (нередко в прошлой небожитель) впоследствии становится выдающийся поэтом, полководцем, государственный деятелей и т.д., а после смерти вновь возвращается на Небо.

Здесь сюжет усложняется появлением мифического Золотого Вепря, который похищает мать будущего героя, уже ожидавшую ребенка, и делает ее своей наложницей. Возникает конфликт: отец Чхое Чхивона не признает сына своим и велит выбросить его. В этом эпизоде нашел отражение мотив известной китайской легенды о Люй Бу-вэе[18], на которую отвергнутый отцом Чхивон и ссылается впоследствии.

Использованный в повести фольклорный прием многократного выбрасывания ребенка издавна вошел в корейскую литературу. Ребенка выбрасывают обычно потому, что он рождается либо в виде большого яйца[19], либо в виде золотого бубенчика[20] и т.д. Ребенка (яйцо, бубенчик) выбрасывают несколько раз, но он снова возвращается домой или, во всяком случае, не погибает потому, что находится под покровительством божественных сил.

Из легенды о великом китайском поэте Ли Бо воспринят мотив изгнания с Неба. В легенде рассказывается о том, что Ли Бо был изгнан на землю за чрезмерное пристрастие к вину. В повести вскользь упоминается об изгнании Чхое Чхивона (он признается в этом сам) за обман Яшмового императора. Этот прием понадобился автору, вероятно, для того, чтобы поставить корейского поэта на один уровень с Ли Бо.

В повесть вводится широко распространенный фольклорный прием угадывания. Уязвленный тем, что в Корее есть такой выдающийся поэт, китайский император посылает корейскому королю запечатанный каменный ларец и требует угадать, что помещено внутри, грозит войной.

Эта задача оказывается под силе только юному Чхое Чхивону.

Множество фольклорных мотивов и персонажей использовано при описании морского путешествия тринадцатилетнего Чхое Чхивона в Китай. Всегда и всюду ему помогают божественные силы: его охраняет сын короля-дракона Лимок, старуха дает ему вату, пропитанную соевой подливкой, чтобы впоследствии он не умер с голоду, а красавица фея снабжает талисманами, которые помогают ему в трудные минуты жизни. На родину он возвращается по воздуху верхом на синем льве и после смерти снова становится небожителем.

Фольклорной традиции принадлежит и эпизод встречи некоего дровосека с Чхое Чхивоном после смерти поэта: случайно обнаружив в горах двух старцев, игравших в шашки, дровосек загляделся на них, а когда кончилась партия и он вернулся домой, оказалось, что прошло уже три года.

Таким образом, приступая к написанию "Повести о верном Чхое", анонимный автор, очевидно, имел достаточно обширный готовый материал: официальную биографию поэта и многочисленные устные произведения. Легенды, предания и очерки о Чхое Чхивоне[21], помещенные в различных сборниках литературы пхэсоль, также могли быть использованы в повести. Поэтому творческая роль автора заключалась главным образом в обработке имеющихся материалов, в сведении их в единое русло повести. Разумеется, как это видно из сопоставления официальной биографии и повести (см. стр. 25-27), автор по-своему (или в зависимости от фольклорной традиции) изображает некоторые факты, придает им иное значение в соответствии с задачей повести — создать образ непревзойденного поэта, поэта-небожителя. Так, например, из официальной биографии известно, что Чхое Чхивон в возрасте двенадцати лет был отправлен в Китай учиться. Этот факт противоречит логике развития образа Чхое Чхивона в повести; ему, небожителю, только временно изгнанному на землю, нечему учиться в Китае, к этому возрасту у себя на родине он прошел уже полный "курс" стихосложения и "разных божественных дел", которые были преподаны ему небесными духами. И вот коренным образом меняется цель поездки Чхое Чхивона в Китай — он едет туда спасти свою страну от гнева китайского императора, не учиться, а учить (обучает правилам стихосложения сына короля-дракона, китайских поэтов).

Крупнейший корейский поэт древности, слава которого перешагнула рубежи родины, пользовался большой любовью своего народа, наделявшего его всеми положительными человеческими качествами. Более того, народ приписывал ему черты сверхъестественные, обожествлял его.

Чхое Чхивон — талантливый поэт, личность выдающаяся, исключительная. Поэтому по фольклорной традиции уже само его происхождение необыкновенно: он не простой смертный, а небожитель, возрожденный в образе человека.

И чудесный поэтический дар проявляется в нем с первых дней жизни. Он видит на земле вытянувшегося червяка и немедленно подмечает его сходство с иероглифом *** ("единица"); дохлая лягушка напоминает ему иероглиф *** ("небо"). Для характеристики Чхое Чхивона-поэта автор вводит в повесть и несколько стихотворений в жанре рёнгу[22], вероятно сочиненных им самим или заимствованных у других поэтов, в древней и средневековой Корее (как и в Китае) существовал обычай сочинять эти стихи вдвоем, экспромтом: один говорил первую фразу, другой — вторую и т.д. Устраивались даже специальные турниры. Подобие такого турнира описано и в повести. Одиннадцатилетний Чхое не уступает в мастерстве маститым китайским поэтам, прибывшим испытать его талант. Поэтическая одаренность, живой проницательный ум, блестящее остроумие Чхое Чхивона и далее показаны в повести на примерах различных эпизодов, участником которых он является.

Но Чхое Чхивон не только гениальный поэт, он — патриот. Это особо подчеркивается автором. Уже в самом названия повести отмечено, что Чхое — "верный" своей родине подданный. Поэт спасает отечество от вторжения китайских армий, долгие годы вдали от семьи и родины живет в Китае в качестве заложника, горячо отстаивая интересы Корейского государства.

Прочтя повесть, можно убедиться, что Чхое Чхивон — человек гордый. Обидевшись на отца, который не признал его своим сыном, он не желает вернуться домой. Он отказывается открыть министру На тайну ларца, так как министр разговаривает с ним свысока, даже в дом не впускает.

Смелость, справедливость, сострадание — и эти благородные свойства человеческого характера отличают знаменитого поэта. Он не боится поехать в Китай, хотя знает, что его жизни угрожает опасность, открыто выражает свое недовольство китайским императором и его министрами, осуждает их. А встретившись с жителями острова Уидо, которые умирали от голода из-за длительной засухи, просит сына короля-дракона Лимока послать им дождь. Когда же выясняется, что этим Лимок нарушает волю Яшмового императора и должен умереть, Чхое Чхивон всю вину берет на себя.

Не лишен поэт и практического ума, хитрости, он способен даже обмануть: скрывает от китайских послов, что его прогнали из дома, появляется в столице под видом чистильщика зеркал и нарочно ломает зеркало, чтобы проникнуть в дом министра, вводит в заблуждение министра и его семью, сказав, что уезжает в родные места, не верит слову министра, обманывает Яшмового императора и т.д. Значительный плутовской элемент (несомненно, фольклорного происхождения), введенный автором в повесть, обогащает образ Чхое Чхивона, делает более реальным, "приземляет" его не только в противовес общей фантастической характеристике, но и в противовес традиционной конфуцианской характеристике ортодоксальной литературы.

Так написана "Повесть о верном Чхое". Факты переосмыслены, наполнены вымыслом. На биографический стержень нанизаны сметы и мотивы устного народного творчества, реальная историческая личность действует в окружении мифических персонажей.

"Повесть о верном Чхое" впервые на европейский язык (английский) была переведена именно с публикуемого здесь списка бывшим владельцем рукописи В. Д. Астоном. В очень коротком предисловии, предпосланном переводу, В. Д. Астон пишет, что повесть (у него — marchen) переведена им вольно и с некоторыми сокращениями, но так, чтобы не причинить ущерба этому "документу корейского фольклора". Перевод В. Д. Астона, если учесть его вышеприведенную оговорку, вполне удовлетворителен. Однако несколько критических замечаний все же следует сделать.

Во-первых, нельзя согласиться с В. Д. Астоном в том, что "Повесть о верном Чхое" — сказка (marchen), хотя она и насыщена сказочными элементами. Сказки о Чхое Чхивоне существовали и существуют теперь, но содержанием данной рукописи является именно повесть, несущая совершенно явные следы литературной обработки. О том, что "Чхое чхун джон" — повесть, свидетельствуют способ изображения человека, присущий этому жанру, композиционное построение и другие художественные приемы, в том числе и язык[23]. Повесть написана литературным языком о употреблением множества сугубо книжных оборотов, словосочетаний, слов, грамматических категорий. Стихи на китайском языке, большое количество традиционных образов китайской классической литературы (л. 2а: *** "кым и сыль в полном ладу" — о супружеском согласии; л. 14б: *** "лицо такое, что рыбы уходят на глубину и гуси падают с неба, а видом своим затмевает луну, и цветы стыдятся, что не так красивы" — о необыкновенной женской красоте; л. 37а: "но ни слово — то расшитый шелк, что ни фраза — то жемчуг и яшма" — о хороших стихах и т.д.), китаизмы в речи героев и автора (л. 1а: *** "знаменитый ученый"; л. 22б: *** "вся семья — стар и млад"; л. 29а: *** "скромный ученый из мира людей"; л. 38а: *** "император, смеясь, сказал" и т.д.) — все это совершенно не свойственно устному корейскому народному творчеству и свидетельствует явно не в пользу точки зрения В. Д. Астона. Кроме того, "Повесть о верном Чхое" относит к жанру повести и современное корейское литературоведение[24].

Во-вторых, В. Д. Астон называет повесть "Чхое-Чхун" (Chhoi-Chung), т.е. иероглиф *** ("чхун") в названии повести — *** — и в тексте он относит к имени Чхое. По нашему мнению, этого делать нельзя, хотя самого В. Д. Астона, пожалуй, можно упрекнуть только в том, что он повторил ошибку, по всей вероятности, переписчика рукописи, который иероглиф ***, как это видно из текста, относит к имени Чхое (или употребляет его как почетное прозвище) — отца Чхое Чхивона. Но логично ли было называть повесть, целиком посвященную выдающемуся поэту, именем (или именем и прозванием) его отца, о котором сказано лишь в начале повести? К тому же не следует забывать, что "Повесть о верном Чхое" имела еще другое название — "Чхое Чхивон джон", т.е. "Повесть о Чхое Чхивоне", и этот факт, очевидно, должен устранить всякие сомнения[25]. Иероглиф ***, входящий в название повести, следует переводить "верный", "преданный". Известно, что в древней и средневековой Корее почетное прозвание "чхун" (***) присваивалось за особые заслуги перед государством.

В. Д. Астон ни в предисловии, ни в постраничном комментарии к переводу не упоминает о том, что "Повесть о верном Чхое" посвящена выдающемуся корейскому поэту эпохи Силла Чхое Чхивону, и, по-видимому, не знал об этом.

На русский язык "Повесть о верном Чхое" переводится впервые. Мы руководствовались стремлением сделать перевод максимально близким к тексту оригинала как по содержанию, так и по стилю.

Л. Д. ЕЛИСЕЕВ