Чихнёшь в воскресенье...

Глава 17

На следующий день рано утром Фредерику разбудила мисс Сандерс. Она внесла поднос с завтраком и без всякой подготовки заговорила.

— Филиппина Саттон разбилась... Полковник Мохан вам рассказывал?

Фредерика, которая по утрам всегда бывала не в луч­шем настроении, подумала, что можно было бы и поздороваться. Она издала звук, который должен был означать подтверждение, и налила себе кофе.

— Да. И говорят, именно эта женщина принесла все беды в семью. Никогда бы не подумали, верно? Ну, я всегда говорила: не доверяйте таким красивым женщи­нам... гробы окрашенные[1], вот кто они такие... — сестра перевела дыхание и тут ей пришла в голову неожиданная мысль. — А не думаете ли вы, что Филиппина пыталась вас убить?

Выпив крепкого чёрного кофе, Фредерика начала при­ходить в себя.

— Я не думаю, сестра, я знаю. Только хотела бы я вспомнить о гробах окрашенных немного раньше, — она приподняла сломанную руку в пластиковой повязке. — Вряд ли я теперь гожусь на многое.

Это произвело желаемый эффект и отвлекло мисс Сандерс. Она занялась приборкой в палате, одновремен­но извергая поток успокоительных сестринских сентенций:

— Через день или два вы гипс и замечать не будете. Костыль для ноги; а к тому, что у вас одна рука, быстро привыкнете. Вот моя невестка...

Фредерика прервала её вопросом, который давно со­биралась задать.

— Звонил ли полковник Мохан?

— Нет, но звонила миссис Кэри. Ох, я совсем забыла со всеми этими новостями. Для вас записка. Её прислали с сообщением, что всё в порядке, из канцелярии, — она стала рыться в карманах. — Боже, должно быть, оставила там. Но я знаю, что в ней. Сегодня в четыре вас осмотрит доктор Скотт, а потом полковник Мохан отвезёт домой. И если будете в состоянии, поедете к Кэри на ужин. Похоже, вас ждёт приятный вечер.

Фредерика рассмеялась.

— Да, — согласилась она, — очень приятный. Мисс Сандерс собралась уходить.

— Приятно не опасаться, что тебя ударят по голове сзади, — сказала она через плечо.

— Да, — согласилась Фредерика. И приятно, подумала она, что эта женщина уходит. Каким другим станет Южный Саттон без напряжения и тревоги последних недель. Она налила себе ещё чашку кофе и принялась безмятежно смаковать. Впереди лучшая часть лета, и она недолго будет инвалидом. Злые ветры — это ужасное «Убийство в сельской местности», о котором она так бессмысленно рассуждала на ярмарке, — принесли ей удачу, виновато думала она. В этом нет сомнения. Она приобрела не только покупателей, но и друзей: Конни, Тэйна — и Питера. Но о Питере нельзя думать слишком много...

В этот момент возвратилась мисс Сандерс.

— Пакет для вас, — объявила она, — и если вы кончили, я унесу поднос.

— Да, пожалуйста, — Фредерика с интересом раскры­ла пакет и рассмеялась. На кровать вывалилась целая груда детективов в мягких обложках. Мисс Сандерс, которая смотрела, как Фредерика раскрывает пакет, по­добрала сложенный листок.

— Туг записка, — сказала она.

Фредерика чуть не выхватила у неё письмо. И прочла:

Дорогая Фредерика!

Я купил это в вашем магазине у вашей новой очень деловитой помощницы. Я просил специально убийства в сельской местности, и Конни сказала, что сделала всё возможное. Пожалуйста, прочтите их все, и я уверен, такая сверхдоза излечит вас навсегда — и аминь...

Я прихвачу вас в четыре и надеюсь, вы будете в состоя­нии провести вечер у Кэри. Никого больше у Конни не будет, поэтому вы не очень утомитесь. Мы все достаточно опра­вились, и хотим разгладить последние морщинки в деле и сдать его в архив.

Ваш Питер.

Фредерика почему-то покраснела, и мисс Сандерс с любопытством взглянула на неё. Потом улыбнулась.

— Ну, оставлю вас с этим. Теперь не будете всё утро сидеть на кнопке, как вчера.

— О, сестра, простите, — но мисс Сандерс уже вышла и не слышала этого ненужного извинения.

Несмотря на детективы, утро тянулось бесконечно, а постель становилась всё более жаркой и влажной. К полудню и постели и книг с Фредерики было достаточно.

— Кажется, я излечилась навеки, — вслух высказалаона пустой палате. Решила одеться, попросить костыль, о котором упоминала мисс Сандерс, и немного по­упражняться. Вскоре она уже чувствовала себя вполне уверенно. Даже выходила в коридор и разговаривала с другими пациентами. Вернувшись в свою палату в три, она увидела молодую сменную сестру. Та сказала, что миссис Саттон в другом крыле больницы и хочет увидеть­ся с ней.

Фредерика запрыгала за сестрой; она не поверила бы, что сможет, передвигаться так быстро. Миссис Саттон сидела, опираясь на большую подушку; выглядела она бледной и хрупкой.

— Дорогая Фредерика, — сказала она, — услышав, что вы здесь и скоро уедете, я решила, что должна с вами повидаться.

Фредерика улыбнулась, прислонила костыль к стене и села в большое кресло у кровати. И неожиданно взяла худую руку в свои.

— Всё кончено, — негромко сказала миссис Саттон.

— Да. Вы поправитесь, и всё будет в порядке.

— Да, наверно. Но мне будет не хватать Филиппины, — она остановилась и следующие слова произносила с трудом. — Не нужно судить её слишком строго. Это мир устроен неправильно, он пробуждает в нас зло, вывора­чивает наизнанку души, как у Филиппины, или тела и дух, как у Роджера.

Какая она хорошая, подумала Фредерика, и как много она страдала. Ей хотелось найти нужные слова, тем не менее она ничего не могла сказать. Но потом нужные слова полились потоком:

— Тэйн и Питер говорили мне, что с Роджером всё будет в порядке, и что у него есть всё необходимое для вас.

Миссис Саттон улыбнулась, и впервые лицо её приоб­рело счастливое выражение. Но тут же это выражение исчезло, и женщина быстро проговорила:

— Я пригласила вас не для того, чтобы вы меня утешали. Напротив, я хотела извиниться за то, что сдела­ла с вами моя семья. Не думаю, чтобы Филиппина намеревалась... я хочу сказать... О, Боже! Мне очень жаль, Фредерика. Как только выздоровею и восстановлю силы, постараюсь возместить вам...

Фредерика встала и неловко подошла к постели. Нак­лонилась и легко поцеловала мягкую щёку.

— Я знаю, что вы этого хотите. Но не нужно. Я счастлива в Южном Саттоне. Наверно, нигде бы не была так счастлива... — и поторопилась прибавить: — Кроме всего прочего, я узнала вас, а это хорошо.

Маргарет Саттон не пыталась отвечать. Она устало улыбнулась, отвернулась на подушке и закрыла глаза. Фредерика нащупала свой костыль и как можно тише пошла к двери. Но, подойдя к ней, повернулась и увиде­ла, что старая женщина на кровати открыла глаза и снова улыбается.

— Фредерика, — твёрдо сказала она, — если Питер ещё не отдал вам послание из моего букета, то наверняка отдаст. Вот увидите. И... — она помолчала, — прислу­шайтесь к совету послания.

Возвращаясь к себе в палату, Фредерика тоже улыба­лась. Она совсем забыла про букет с ярмарки.

— Что смешного? — спросил Питер, вставая с её единственного стула. — И где вы были?

— Навещала Маргарет Саттон, а шутка личная — пока.

— Вы забыли, я ищейка. Невозможно сохранить что-то в тайне от П. Мохана, ловца шпионов. Пусть это послужит для вас предупреждением.

На пути из больницы Питер серьёзно спросил:

— Как Маргарет?

— Всё в порядке, мне кажется. Я восхищаюсь ею, Питер.

— У вас есть причины, — он немного помолчал и продолжил медленнее: — Я думаю, она с самого начала знала о Филиппине и простила ей убийство Кэтрин, собственной дочери. Но Маргарет верит в человеческое добро и не понимает, что может случиться, когда люди становятся убийцами.

— Если это правда, она должна винить себя в смерти Марджи. И из-за меня она тоже расстроена.

— Ну, что ж, даже в её возрасте нужно жить и учиться.

— Но мне не хотелось бы, чтобы она перестала верить во врождённую доброту.

— Я думаю, кое в чём эта вера даже усилится.

— Да. Я понимаю, о чём вы, — тихо сказала Фредери­ка. — Тень усиливает свет. Но цена высока.

— Да. Слишком высока, — ответил Питер и потом, словно захотел сменить тему, спросил: — Вам понрави­лись мои «убийства»?

— Не так, как я надеялась. Я изменилась, Питер.

— И вы мне это говорите? — рассмеялся Питер. — Ну, ладно, но вы ещё ни слова не сказали о моём новеньком форде.

— О, Питер. Он прекрасен. Я... я просто не думала.

— Я вас прощаю.

Он остановил машину, и, прежде чем выходить, потре­пал Фредерику по колену. И рассмеялся.

— Я очень доволен вами, Фредерика. Не только пото­му, что вы пришли в себя. Вы выросли. Или, может, лучше сказать — вросли?

Он помог ей выйти из машины, потом взял здоровую руку, будто бы для того, чтобы помочь, и они вместе пошли по тропе к магазину.

За ужином началась гроза.

— Никак не могу решить, в какую погоду вид из нашего окна лучше, Конни, — не удержался от хвастов­ства Тэйн. — Сейчас красиво, но как задник к «Макбету», а с меня подобного хватит. Летний день лучше, особенно на закате.

— А я не скоро забуду летнюю ночь и звёзды, — сказала Фредерика.

— Перестаньте болтать, — рассмеялся Питер. — Еслибы у нас был диктофон и вы могли бы прослушать, что говорите, то наверняка решили бы, что это страница одной из ваших «царапающих женщин», Фредерика, — допустим, миссис Е. Д. Е. Н. Саутворт.

— О, Питер, вы просто зверь, — заявила Конни, вставая и собирая тарелки. — Вам этот дом нравится так же, как и нам. В сущности вы ревнуете. К тому же вы не можете дождаться выступления Шерлока Холмса. Конец главы и всё прочее.

— Как вы проницательны, моя дорогая Конни. Но чтобы показать вам, что я железный человек, я вначале вымою посуду.

— Вымойте — это ваше наказание.

Они вместе ушли на кухню, а Тэйн и Фредерика смотрели, как уходит гроза и одна за другой появляются звёзды.

— Мне здесь нравится, — просто сказала Фредерика.

— Вы имеете в виду наш дом или весь Южный Саттон, лежащий перед вами?

— И то и другое, — быстро ответила Фредерика.

— И не собираетесь убегать от нас, несмотря на всё случившееся?

— Нет. О, нет. Пока не буду вынуждена. И не позабыв случившееся — скорее благодаря ему, — ответила Фреде­рика, вспоминая свой сегодняшний разговор с Питером.

Тэйн не ответил. Он зажёг сигарету для Фредерики, потом раскурил свою трубку, и они молча курили, пока не вернулись Конни и Питер.

— Пора, — объявил Питер.

— Речь, речь, — продекламировал Тэйн, не вынимая трубки из зубов.

— На самом деле это ваше шоу, Кэри, — сказал Питер нерешительно.

Тэйн наконец вынул трубку и откинулся в кресле.

— Я понимаю, что после этой небольшой уступки вашей совести, Питер, я должен поклониться и отсту­пить. И так и сделаю — со временем — но вначале сообщу вам кое-какую информацию. Я только что полу­чил отчёт химиков о креме для лица. Как вы и догадывались, крем начинён прекрасным растительным ядом — цикутой, которую иногда ошибочно называют диким пастернаком. Яд проникает сквозь кожу и может быть смертельным, если кожа повреждена. А у Марджи она была повреждена, и не в одном месте. Бедная девоч­ка, — он замолчал, потом добавил, пытаясь говорить бодрее: — А теперь полицейский уступает место Шерлоку Холмсу. Вместо представления скажу ещё вот что. Я помню, как рассказывал Фредерике, что когда-нибудь напишу книгу о загадочном убийстве. Теперь я не так в этом уверен. Вероятно, займусь живописью, — и Тэйн снова откинулся в кресле, добавив: — Можете занимать трибуну, только не забудьте, что я чувствительный чело­век, хоть и начальник полиции. Всё, что вы говорите, может быть использовано против вас.

— Ладно, ладно. Все получат своё. Начну с того места, где остановился, когда меня так грубо прервали. Этот случай — преступление семейное, и чтобы понять, поче­му Филиппина убила Кетрин Клей, нам придётся вернуться в 1945 год. Вероятно, здесь следует сказать, что моё посещение Вашингтона дало мне необходимую информа­цию о предшестующих событиях. А в Вашингтон я улетел, потому что Кэтрин Клей получила несколько писем из Франции, включая то, что пришло после её смерти и не дошло до миссис Саттон, потому что его забрала Филип­пина; она взяла его у Марджи, которая взяла у Криса в книжном магазине. Из того, что я установил, стало очевидно — к счастью, Крис сохранил в своей коллекции старые конверты, на которых стоял адрес французской юридической конторы, — что Кэтрин Клей узнала фак­ты, которые я вам сообщу, и шантажировала свою предполагаемую двоюродную сестру.

— Предполагаемую? — спросила Конни.

— Не перебивайте. Я подхожу к этому. Возможно, лучше вернуться к тому, с чего я начал, — к 1945 году, году освобождения. Из концентрационного лагеря осво­бодили юную девушку по имени Альма Ферсен; в лагерь её заключили нацисты. За три года заключения она сблизилась с француженкой, участницей сопротивления, девушкой, которую звали Филиппина Д'Арнли Саттон. Альма всё узнала об этой девушке. Она оказалась един­ственной дочерью американца Артура Саттона, художника, который поселился во Франции после первой мировой войны и женился на француженке Рене Д'Арнли. Роди­тели настоящей Филиппины умерли, отец ещё перед войной, а мать во время бомбардировки при нашествии немцев. К концу войны умерла и сама Филиппина. У нас нет точных данных. Вполне возможно, что Альма ускори­ла её конец. Во всяком случае, она понимала, что в послевоенном мире имя Филиппины будет гораздо удоб­нее, чем её собственное, поэтому обменялась одеждой и приняла облик Филиппины. Альма была дипломирован­ным химиком, что очень существенно для нашего расследования, потому что Филиппина химию не знала. Я говорю «нашего» расследования, имея в виду прави­тельственное. За Альмой-Филиппиной приглядывали, как и за всеми чужаками. Это очень ускорило мои вашин­гтонские розыски. Предполагалось, что Альма Ферсен умерла в конце 1944 года. Мы знаем, что она умирает только сейчас.

— Уже умерла, — вставила Конни. — Тэйн получил сообщение об этом перед вашим приездом.

— Да будет так, — сказал Питер и быстро продолжил: — Когда Альма, в качестве Филиппины, вышла из лагеря, она вскоре обнаружила, что Маргарет Саттон разыскива­ет свою племянницу, и вскоре, опять-таки в качестве Филиппины, явилась в Америку, чтобы радовать сердца всех, кто её узнавал...

— Так оно и было. Я хочу сказать, что она радовала сердца, — подтвердила Конни.

— И да и нет. Она оказалась деловой женщиной и обладала очарованием. Приняла на себя руководство и очень помогла Маргарет, которая начала работу с трава­ми и продолжала буквально одна, пока Роджер был на фронте, а Кэтрин в Нью-Йорке.

В том же 1945 году Кэтрин бросила мужа и впервые после замужества вернулась домой. Они с Филиппиной возненавидели друг друга с первого взгляда, и вскоре после приезда Филиппины, в 1946 году, Кэтрин развелась официально и вернулась в Нью-Йорк, где начала свою авантюру с кабинетом красоты. В том же году вернулся домой и Роджер.

— К 1949 году Филиппика уже основательно здесь окопалась, травяное дело шло успешно, и она сумела организовать свою экспериментальную лабораторию. Кэтрин, с другой стороны, столкнулась с трудностями в Нью-Йорке, пыталась даже торговать наркотиками и вскоре вынуждена была вернуться в Южный Саттон под надзор полиции. Прошёл слух, что Филиппина и Роджер обручились. Теперь мы знаем, что Роджер был предан Филиппине из-за её клинического отношения к его увечью, но жениться на ней не хотел. Филиппина, конеч­но, хотела выйти замуж, но в Роджере она уже отчаялась и сделала ставку на Джеймса Брюстера, который оказался более податлив и который, хоть и не принадлежал к семье Саттонов, был вполне обеспечен. Но у Кэтрин ещё с 1945 года были свои виды на городского Бо Бруммеля[2] и это подлило масла в огонь взаимной ненависти. В 1950 году в Саттонском колледже открывается новое отделение военной разведки и в Южный Саттон приезжает полков­ник Питер Мохан.

— Появляется герой, — быстро вставил Тэйн.

— Как вы сказали, Тэйн, — спасибо — «появляется герой»! Это приводит нас в 1951 год. В начале этого года Филиппина принимает Марджи Хартвел на работу в лабораторию, а её мать — в качестве делопроизводителя. Теперь наше семейство в полном составе. Но если мы хотим завершить список действующих лиц и перейти к настоящему, мы попадаем в июль 1951 года. Приезжает Фредерика Винг и принимает управление книжным мага­зином Люси Хартвел.

— Появляется героиня, — вновь вклинился Тэйн.

— Как вы и сказали, Тэйн, — благодарю вас — «появляется героиня»! Если бы не Фредерика, не думаю, чтобы полиция и её помощник раскрыли бы это дело. Во сяком случае не скоро.

— Должен согласиться с этим вашим утверждением, Питер, и поаплодировать вашему превосходному — вели­колепному изложению. Но, учитель, можно задать один-два вопроса? — Питер рассмеялся, и Тэйн завер­шил вопрос: — По вашим словам, главный мотив убийства Кэтрин Филиппиной — ревность. Вы лишь намекнули на более глубокую причину. Искрой, которая подожгла фи­тиль, послужило то, что Кэтрин могла раскрыть подлинную личность Филиппины. Она переписывалась с французс­кой адвокатской конторой, которая проводила для неё негласное расследование. И Филиппика едва успела. Письмо, которое пришло после смерти Кетрин, открыва­ло всё. Разве не правда также, что Кэтрин отчаянно нуждалась в деньгах и требовала их у матери?

— О, да. Мне казалось, я всё это объяснил. Филиппина не собиралась отдавать с таким трудом заработанные деньги Кэтрин. Это тоже, конечно.

— Но я не понимаю, Питер, — неожиданно спросила Конни, — если вы в Вашингтоне всё узнали про Альму Ферсен, почему, вернувшись, не посадили вашу птичку в мешок, прежде чем она ещё что-нибудь не натворила?

— По двум причинам. У меня не было решающего доказательства. Вы помните, что Филиппина перехватила последнее письмо и, по-видимому, уничтожила его. При­шлось писать во Францию; больше того, связываться с Сюрте — французской полицией, и окончательную информацию я получил только сегодня. Вторая причина — знание того, что наша маленькая Филиппина на самом деле Альма Ферсен, не доказывает, что она убила Кэтрин Клей и Марджи Хартвел. Я думаю теперь, что мог бы заставить её сознаться, потому что Маргарет тоже видела, как она начиняет в лаборатории капсулы. Но тогда я этого, конечно, не знал и был убеждён, что свидетелей у нас нет. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что она не выдала бы себя, если бы Маргарет не была так уверена, а у меня в кармане не оказалось бутылочки с ядовитым кремом. Она была сильным противником, как говорят в лучших книгах.

— А откуда появился наркотик в сумке миссис Харт­вел? — спросила Фредерика.

— С сожалением сообщаю, что он попал туда из квартиры Джеймса Брюстера через Филиппину. Брюстер под покровом своей респектабельности занимался гряз­ным делом. Он снабжал Кэтрин наркотиками, и Филиппина об этом знала. Они поняли, что квартиру Джеймса могут обыскать, и решили, что сумка миссис Хартвел — идеальное место для оперативного запаса. Так оно и оказалось.

— Но как вы это всё узнали? Он ведь не признался?

— О, никогда. Он был отлично замаскирован, но стал так самоуверен, что не уничтожил запас в своей конторе в Ворчестере. Так мы его и взяли. Счастлив сказать, что у него теперь будет время подумать.

— И ещё одно он от нас скрывал. Чертежи архитектора для его будущего счастливого дома, — вставил Тэйн.

— Да. В конце концов он признался, что первоначаль­но предназначал его для Кэтрин, но потом устал от неё и переключился на Филиппину. Из них получилась бы отличная пара. Он, кстати, был ещё одним мотивом Филиппины для убийства.

— Он должен был подозревать её, — сказала Конни.

— Несомненно. Возможно, он даже подбадривал её на первое шоу. Но, конечно, ничего подобного он не признает. Он юрист, и у него сильный инстинкт самосохра­нения.

— Он ему понадобится, когда выйдет, — с явным удовольствием сказал Тэйн.

Все помолчали, потом Питер встал.

— Я пообещал доктору Скотту отвезти Фредерику домой рано, и мне кажется, что вам двоим тоже не мешает выспаться.

Конни зевнула и рассмеялась.

— Вы говорите разумно, Питер, но как нам не хочется, чтобы вы уходили. Можно, я ещё какое-то время буду помогать в магазине, Фредерика? Не думала, что это так интересно... О, и я ещё хотела спросить... Может, вы знаете, откуда у преподобного отца Арчибальда такая страсть к книгам Бертрана Рассела? Я и не подумала бы...

— Шшш, Конни, — быстро отреагировал Питер. — Нельзя сомневаться в священнике.

— Может, он тоже хочет, чтобы его охраняли, — рассмеялся Тэйн. — Но у меня сейчас нет людей. Может, полковник Мохан...

— Нам пора, Фредерика, — сразу сказал Питер, беря Фредерику за руку и протягивая ей костыль.

Когда они добрались до машины, Питер убрал верх.

— Все бури кончились, моя дорогая, — сказал он негромко, — и я подумал, что хорошо бы взглянуть на звёзды.

— Они прекрасны, Питер, и такие необыкновенно мирные. Я думала об этом весь вечер. Сначала весь этот ужас, а теперь снова мир.

— Но почему такие потрясающие мысли, моя дорогая Фредерика?

— О, Питер, не смейтесь надо мной. Два человека, которые здесь жили, мертвы, и однако все, даже миссис Саттон, снова в мире.

— «Ма» Хартвел понадобится много времени, чтобы оправиться. А Джеймсу никакого времени не хватит.

— О, да... Но я не способна ему сочувствовать. — Да и я не хочу этого. Я ведь заметил, как он строил вам глазки.

— Наверно, он был неравнодушен к Филиппине.

— Сомневаюсь. Она могла его шантажировать, потому что знала о наркотиках. Но должен признать, что его интерес к постройке дома заметно усилился, когда Кэт­рин ушла с его дороги.

— Может, он видел, как Филиппина ищет серебряную табакерку, когда обнаружил тело Кэтрин в то ужасное воскресенье?

— Возможно. Сейчас трудно сказать. Но нельзя ли оставить его?.. Я бы поговорил о нас.

— А есть, что сказать о нас?

— Да, и много. И перестаньте стесняться. Так вот. Мы распутали свой первый случай, Ватсон. Но в общей суматохе я, по-видимому, забыл несколько личных про­блем. Вы заметили, как я подготовился к этому вечеру? Нет? Я разочарован. Во-первых, новая машина, во-вто­рых, мой лучший костюм. В последний раз я надевал его, когда отводил свою подругу на ярмарку. С тех пор я был слишком занят для приёмов. И вот сегодня, надевая свой лучший воскресный костюм, я нашёл в кармане сложен­ный листок...

— Ключ. Точнее — послание букета, — сразу отозва­лась Фредерика. — А я совсем забыла о нём. Вспомнила только сегодня днём.

— Интересно, а почему именно сегодня днём?

— Маргарет Саттон сказала, что я должна спросить вас о нём.

— Правда? Ну, что ж. Я думал пойти на компромисс, но я всегда делаю то, что велит Маргарет.

Он протянул Фредерике листок, и при свете прибор­ных огоньков она прочла:

Немного стоит тот,

Кто достаётся легко,

Поэтому никогда не отчаивайся

И не сожалей о своей участи.

Оба рассмеялись, и Питер не торопясь проговорил:

— Теперь вы понимаете, почему я не счёл разумным сообщать такие мысли энергичной деловой женщине Фредерике Винг. Должен признаться, что я был напуган до смерти.

— Значит, вы считаете, что достались бы легко?

— Я думал не о себе. Просто представил себе, как это подействует на Южный Саттон, если вы вобьёте такую мысль в свою хорошенькую головку.

— Понятно. А теперь вы преодолели свой страх...

— В личном смысле кое-что другое заняло место страха. Я по-прежнему не считаю себя хорошей добычей, Фредерика, но мне кажется, что сейчас за мной стоит поохотиться.

Фредерика ничего не ответила, и немного погодя пол­ковник продолжил:

— Вы знаете, после убийства я ни слова не слышал о вашей простуде. Вы поправились?

— О, да. После того как чихнула в воскресенье и вызвала всю эту катастрофу, я сразу почувствовала себя лучше.

— Понятно. Но, если не ошибаюсь, вплоть до субботы вы продолжали чихать. Я помню громкий чих в понедель­ник — что означает опасность — очень точно. А теперь — это очень важно. Во вторник вы чихали?

— Да. Да, я в этом уверена, потому что старалась вспомнить стишок, который вы мне не рассказали.

Питер привёл машину на вершину последнего подъ­ёма, откуда видна была и долина и звёзды. Затем выключил двигатель и повернулся, глядя на бледный овал припод­нятого лица.

— А вот и стишок, дорогая Фредерика, тот самый:

— Да, об этом мы все знаем...

— Не прерывайте, пожалуйста.

— Ох!..

— Но ведь я больше не чужак. И, надеюсь, вы не станете возражать?

Много времени спустя яркая новая машина покати­лась с холма. Ожил мотор.

— Не знаю, любовь моя, что на это скажет доктор Скотт. Мы ведь безбожно опоздали, — негромко сказал Питер. — Но если это означает быть преследуемым Фредерикой, то, боюсь, я не остановлюсь. Я очень счас­тлив...

— Я тоже, — сонно ответила Фредерика, глядя на небо и дружелюбные звёзды.