Чисто весенние убийства

Глава четырнадцатая

– И что нашей Наяде так не терпелось поведать? – набросился на меня Фредди, стоило мне запереть за подругой дверь.

Только я открыла рот, дабы сообщить драгоценному кузену, что нет худшего порока, чем любопытство, как зазвонил телефон. Сэр Роберт Помрой интересовался, не буду ли я так любезна нанести визит его жене, ибо она горит желанием побеседовать со мной. О ее простуде он не сказал ни слова.

– Странно, – пробормотала я, повесив трубку. – Леди Помрой с какой-то стати приспичило со мной поболтать.

– Я с тобой!

– А кто будет присматривать за детьми и Джонасом? – спросила я. – Кроме того, вряд ли бы они стали зазывать меня к себе домой, да еще по телефону, если б затевали смертоубийство.

– И когда ты отправишься? – Фредди закинул в рот остатки тоста.

– Приготовлю обед и пойду.

– А почему бы не смыться прямо сейчас? – предложил кузен. – Я же вижу, тебе невтерпеж удрать. Так уж и быть, взвалю на себя тяжкую ношу домработницы.

– Да? – Я задумчиво глянула на часы. – Ладно! Как раз обернусь к тому времени, когда Бен вернется из ресторана, и у наших деток не возникнет ощущения, будто папочка с мамочкой трудятся в разные смены. Но только при одном условии, Фредди! Поклянись, что сразу после обеда отправишь их в кровать, как бы эти разбойники ни кочевряжились.

– Слушаюсь, капитан!

Я уже галопом неслась вверх по лестнице, размышляя, в чем следует предстать перед аристократическим семейством. В голове роились всевозможные варианты. Пришлось присесть и успокоить расшалившееся воображение. В конце концов я остановилась на кремовом платье и пушистой бежевой кофте, сунула ноги в туфли, достойные визита в Помрой-холл, схватила сумочку и бросилась вниз.

– У тебя на голове воронье гнездо! – радостно заметил Фредди, выныривая из кладовки.

Я метнулась к зеркалу и зашебуршила в волосах щеткой. Заострять внимание на том, что прическа моего драгоценного кузена напоминала швабру, которой на днях стукнуло сто лет, я не стала. Вместо этого выскочила за дверь, окунулась в легкую дымку тумана и рысью устремилась к машине. Сзади раздался топот – гигантскими прыжками меня догонял Фредди, размахивая плащом.

Я плюхнулась на сиденье автомобиля и ловко выдернула плащ из рук новоявленного швейцара.

– Больше ты ничего не забыла, дорогая кузиночка? Например, голову…

Какого черта я так волнуюсь? В конце концов, на стареньком «хайнце» уехал Бен и мне нет нужды бояться, что застряну где-нибудь на полпути. В моем распоряжении новенькая машина, работающая как часы. Но всю дорогу, пока петляла меж живых изгородей, направляясь к Помрой-холлу, перед моими глазами маячило лицо покойной мамочки. Она всегда являлась мне в трудные минуты, и на ее бестолковый совет я всегда могла положиться.

Незаметно я добралась до высокой кирпичной стены, окружавшей Помрой-холл. Завернула в величественные ворота, проехала по широченной подъездной дороге, обсаженной дубами и кипарисами, и остановилась перед древним фасадом из желтовато-коричневого кирпича, украшенного греческими колоннами. Во внутреннем дворике хозяйничали голуби, похоже перепутав его с Трафальгарской площадью.

Одна из птиц даже проводила меня до лестницы.

На первый мой звонок никто не ответил, как, впрочем, и на второй. Просто для того чтобы чем-то занять руки, я повернула массивную железную ручку. Дверь медленно отворилась, и я очутилась в просторном холле с мраморными полами и гранитным камином, оккупировавшим целый угол.

– Эй! – жалобно проблеяла я, словно прибыла прослушиваться на роль, втайне надеясь, что та окажется без слов.

Справа открылась дверь, и в щель высунулась голова сэра Роберта. Он растерянно вытаращился, словно размышляя, что мне здесь понадобилось. После продолжительного молчания сэр Роберт поманил меня, и я прошла в огромную комнату.

Мебель выглядела так, словно ее похитили из какого-нибудь музея. Я поежилась – не то от холода, не то от страха. В камине, размеры которого позволяли зажарить целое стадо быков, тлел едва заметный огонек, напоминавший угасающую свечу. Вид у представителей рода Помроев в золоченых рамах был такой, будто они страдали от жесточайшей простуды. Но даже красноносые предки выглядели не столь несчастными, как нынешний сэр Помрой. Следуя за мной на цыпочках, он тщательно закрыл за собой дверь. Слава Богу, хоть не запер на ключ.

– Леди Помрой нездоровится. – Сэр Роберт приложил палец к губам. – И мне не хочется будить ее. Приношу свои глубокие извинения, Элли, за то, что не встретил вас. Я отключил звонок, а всю прислугу отпустил по домам, чтобы не тревожили жену. Вы знаете, как раздражает суета даже хорошо обученных слуг, когда ты в таком состоянии. Ничего дурного они не желают, но с непостижимым упрямством рвутся вытирать пыль, выбивать ковры и чистить серебро. И все это обычно заканчивается грохотом – кто-нибудь непременно уронит серебряный поднос или севрскую салатницу.

– Мне очень жаль, что ее светлость приболела.

Я старалась говорить спокойно, ведь ничего страшного не произошло– я всего лишь очутилась наедине со слегка спятившим баронетом.

– Бедная Морин! Ей так плохо! – Щеки сэра Роберта, до того вздымавшиеся над воротником рубашки, вдруг обвисли. – А ведь всегда была такой крепкой женщиной. Я в полном недоумении, Элли, что мне теперь делать… Она полностью ушла в себя, отказывается от еды, и я не могу вытянуть из нее больше двух слов.

– Боже мой!

– Загадка! Что делать! Что делать! – Сэр Роберт потерянно опустился в одно из музейных кресел. – Тяжело видеть ее в столь угнетенном состоянии. Всегда такая бодрая и энергичная. Такая полная жизни. Я никогда столько не смеялся, как в наш медовый месяц. Гостиничный номер каждую ночь сотрясался от хохота.

– Вы сказали, что ее светлость просила меня заглянуть. – Мой разум атаковали страх и любопытство, так что я могла удержать зараз лишь одну мысль.

– Разве?

– По телефону.

– Ах да! Я же помнил, что вы зачем-то должны прийти. Да-да, сейчас отведу вас к жене.

Сэр Роберт тяжело поднялся и побрел в холл. Убедившись, что я не заблудилась меж мебельных раритетов, он начал подниматься по лестнице с видом человека, идущего на гильотину.

Около одной из дверей сэр Роберт остановился, тихонько поскребся и просипел:

– Морин, любовь моя! Здесь Элли Хаскелл… Если понадоблюсь, то я внизу.

Потомственный аристократ отпрянул в сторону, напоминая скорее робкого слугу, чем хозяина Помрой-холла. Я вошла в спальню леди Помрой, размышляя, какая роль уготована мне на сей раз.

Комната вполне могла быть спальней королевской особы эпохи Тюдоров. Повсюду бордовый плюш, на стенах – гобелены: собаки, терзающие дичь. Единственными источниками света служили ночник у кровати и узкая щель в шторах. Я чувствовала себя посетительницей лондонского Тауэра, где проводили свой отпуск члены монаршей семьи, прежде чем им отрубали головы.

– Элли, – донесся голос из-под балдахина.

Я на цыпочках приблизилась к кровати. Ее светлость в неверном свете походила на покойницу, тело которой выставили для последнего прощания.

– Так любезно с твоей стороны, что сразу же пришла. – Морин попыталась сесть. – Пожалуйста, возьми стул. – Она протянула руку. – И включи свет, чтобы мы могли лучше видеть друг друга.

Лучше не стало. Яркий свет лишь усилил впечатление, будто я собираюсь поболтать с покойницей. В те дни, когда Морин хозяйничала в бакалейной лавке, она была веселой и хорошенькой женщиной, а сейчас натянутая улыбка напоминала полоску резины, которая вот-вот порвется, щеки ввалились, румянец исчез и даже глаза потускнели. Так вот что за секрет выведала миссис Гигантс! Сердце мое затряслось, словно неисправная стиральная машина, в ушах пульсировала кровь. Сэр Роберт медленно, но верно отравлял свою жену! Ему уже надоела Морин, быть может, она проговорилась, что терпеть не может охоту на лис и мебель эпохи Тюдоров… Бессердечный негодяй, по которому плачет Тауэр! Я пристально посмотрела на окно – может, удастся через него вызволить несчастную… В следующий миг я едва не хлопнулась в обморок – холодные пальцы коснулись моей руки.

– Элли, ты должна мне помочь!

– Конечно, леди Помрой.

– Пожалуйста, не называй меня так. – Улыбка, казалось, разрезала ее лицо. – Для тебя я по-прежнему Морин. Мы же так давно знакомы. Я всегда чувствовала, что могу говорить с тобой откровенно, а за последние несколько дней поняла, что мне надо выговориться.

– Сэр Роберт?

– Он так добр.

– Да…

Боже, какое облегчение!

– Именно поэтому он никогда, даже спустя миллионы лет, не в силах будет понять, как женщина, которую он любит всем сердцем, могла совершить такое преступление.

Морин принялась шарить под подушкой. Я окаменела, лишь глаза мои следили за ее рукой. Вот сейчас вытащит пистолет… Казалось, рука возится под подушкой целую вечность. Наконец Морин достала платок и громко высморкалась.

Я обмякла, как лопнувший воздушный шарик.

– Почему бы тебе не рассказать обо всем по порядку?

– Помнишь, Элли, как Роберт на собрании Домашнего Очага говорил, что больше всего на свете ему ненавистна нечестность?

– Да, речь шла о цветах, которые были посланы чужаку, не являющемуся прихожанином церкви Святого Ансельма.

– А ты заметила, в какое я пришла замешательство? – Морин вновь засунула платок под подушку и положила дрожащие руки на простыню. – Ну, может, по мне было и не видно, но чувствовала я себя ужасно. Примерно за неделю до этого прошлое настигло меня… Самое неприятное, что я забыла о том, что сделала до… – голос ее дрогнул, – до того дня, когда Гертруда пришла к нам убираться и обнаружила…

– Что обнаружила?!

Вот он, решающий момент! Сейчас я узнаю правду!

– Пару меховых рукавиц.

Изумление, должно быть, до неузнаваемости исказило мое лицо.

– Они лежали в верхнем ящичке туалетного столика.

– Морин, я не понимаю.

– Помнишь, как пару лет назад миссис Брюквус устроила очередную кампанию и потребовала, чтобы все сорвали с себя меховые вещи и переслали их в некий Центр, где произойдет торжественное сожжение… – Я кивнула, и она продолжила: – Мою лавку наводнили женщины, желающие присоединиться к акции, – ты же знаешь, часть помещения занимает почта. Так вот, как-то раз зашла и Гертруда Гигантс, которую попросила отправить посылку сама миссис Брюквус. Гертруда в то время у нее убиралась. Мы поболтали, и она сказала, что внутри посылки.

– Рукавицы?

– Кроличьи рукавицы, принадлежавшие матери миссис Брюквус. Не знаю, что на меня нашло после ухода Гертруды. Зима стояла жутко холодная, и мне казалось преступным предавать огню рукавицы, когда у меня самой нет приличной пары. Плач всего мира не воскресил бы того кролика из мертвых. Так я сказала себе. Конечно, это не оправдание. И радости от этих рукавиц я не получила, так как боялась, что кто-нибудь меня в них увидит. Надев не больше двух раз, я спрятала их и благополучно о них забыла. Понимаешь, Элли, я тогда начала встречаться с Робертом, и все остальное просто вылетело у меня из головы.

– Пока рукавицы не нашла миссис Гигантс?

– Она их узнала и обвинила меня во всех смертных грехах. Это было ужасно! – Морин вновь потянулась за платком. – Гертруда сказала, что жестоко во мне разочарована. К тому же, оказывается, миссис Брюквус, не получив квитанции, обвинила Гертруду в воровстве.

– Миссис Гигантс угрожала рассказать все миссис Брюквус?

– Элли, она была слишком хорошей подругой. Гертруда уговаривала меня признаться. Но я отказалась, ведь тогда тень пала бы и на Роберта. Кража почтовых отправлений – это государственное преступление. Я могла угодить в тюрьму.

– Глупости! Не за пару же старых перчаток!

– Элли, ты ведь знаешь миссис Брюквус.

Эта защитница животных готова прилюдно четвертовать человека и сплясать на его останках. – Морин горестно шмыгнула носом. – Я подумывала отослать рукавицы миссис Брюквус, не раскрывая своего имени. Но эта женщина проведет полномасштабное расследование, и мне пришлось бы разоблачить себя, чтобы оградить Гертруду от вздорных обвинений.

– Чем закончился ваш разговор с миссис Гигантс? – У меня вновь появились дурные мысли.

– Гертруда хранила верность людям, у которых работала. Она помянула о кодексе поведения, записанного в уставе…

– Это мне известно. – Я вцепилась в сиденье стула.

– И Гертруда полагала, что если я ничего не скажу… Она хотела посоветоваться с миссис Мэллой, у которой доброе сердце и холодный рассудок, и спросить у нее, стоит ли выносить этот вопрос на обсуждение АДРЧФ.

– И что?

– Она умерла… Гертруда была моей лучшей подругой. Это я ее убила! Потому что она бы никогда не упала, если бы была в нормальном состоянии. Гертруда говорила мне, что лишилась сна и аппетита. И если я сама не могу простить себя, то как смею надеяться, что меня простит Роберт?

– Так ты собираешься все ему рассказать?

– У меня нет другого выхода, Элли. Я больше не в состоянии так жить!

– Чем я могу помочь тебе?

– Расскажи об этом Рокси Мэллой. – Теперь Морин смотрела мне прямо в глаза. – Ради памяти Гертруды я должна доказать ее коллегам, что она преданно хранила верность идеалам АДРЧФ. Передай Рокси, что я не могу выразить, как жалею обо всем случившемся.

– Непременно! – Я встала. – Надеюсь, Морин, что со временем ты успокоишься и забудешь эту историю.

– Даже если бы Гертруда осталась жива, наши отношения никогда бы уже не были такими, как прежде. Разбитая дружба – все равно что разбитая посуда: сколько ни склеивай, а трещину не уничтожить.

– Морин, сэр Роберт тебя очень любит. Он тебя простит.

Я спустилась вниз, сказала сэру Роберту, что жена хочет его видеть, и спросила, могу ли позвонить. Он показал мне телефон в дальнем конце холла и заковылял по лестнице. Набирая номер, я слушала, как шаги баронета затихают печальным многократным эхом.

Трубку снял Фредди. Больше всего на свете мечтая очутиться дома, я сказала кузену, что мне надо кое-куда заехать, так что если не появлюсь в ближайшие полчаса, пусть спешит на выручку. Все это прощебетала беззаботным тоном, поскольку не предполагала никаких осложнений. Не настолько же я глупа, чтобы заявляться в львиное логово, когда львы дома, да еще голодны. Правда, в ту минуту со здравым смыслом у меня было не все в порядке. После визита в спальню Морин на меня нашло отупение.

Удаляясь от Помрой-холла, я была уверена лишь в одном: сэр Роберт и его супруга не убивали миссис Гигантс. Оставалось убедиться в том, что смерть Гертруды – нелепая случайность, и я повернула прочь от родного дома, устремившись к «Высоким трубам».

На улице вовсю хлестал дождь. Особняк таращился на меня пустыми глазницами темных окон: сестрицы Миллер укатили на собачью выставку. И отлично! Я прекрасно могла обойтись без них – запасной ключ под цветочным горшком крепко засел в моей памяти.

Я отыскала ключ, прокралась на кухню, и стены будто надвинулись со всех сторон, зловеще и угрожающе. Проникнув в холл, я нашарила выключатель. Помещение залил яркий свет, но от неприятного ощущения не избавил. Казалось, что из-под лестницы, из темных углов за мной с недобрым интересом кто-то наблюдает. Мне не нравилось, как дом старательно делает невинный вид, одиноким эхом разносит мои шаги, дабы никто не догадался, о чем это шушукаются его стены. Хотя, по справедливости, можно ли осуждать его за это? Я ведь была ничем не лучше грабителя. Такой же преступницей, как и Морин Помрой. Я сняла мокрый плащ и оставила на вешалке в холле, потом скинула промокшие туфли и от неожиданности попятилась, когда плащ то ли Женевы, то ли Барселоны соскользнул с вешалки, а за ним последовала фетровая шляпка.

Я водворила их на место, чувствуя, как гулко бьется сердце, и поискала в себе силы, чтобы войти в кабинет и вновь пережить то жуткое мгновение, когда обнаружила Гертруду Гигантс на полу подле опрокинутой стремянки, в компании с совком и метелкой. Но так и не нашла.

Вместо кабинета я отправилась в гостиную, которая манила темным провалом открытой двери. Комоды и кресла глазели на меня с таким видом, что было ясно: стоит переступить порог, как они кинутся ябедничать хозяевам. На всякий случай я остановилась в дверях и постаралась представить тех, кто присутствовал на заседании Домашнего Очага. Женева и Барселона Миллер, сэр Роберт и Морин Помрой, полковник Лестер-Смит, Том Эльфусс и Кларисса Уитком. Призраки послушно расселись по своим местам. Их лица и тела обретали плоть, голоса гулко разносились по дому по мере того, как память услужливо подсказывала все новые детали. По спине у меня побежали мурашки, руки стали липкими, словно их вымазали клеем.

О чем эта комната пыталась мне сообщить? Может, призрак миссис Гигантс подталкивал меня к разгадке? Или всему виной портрет Джессики с сиреневым бантом между ушей и громадным рубином на лапе? Терьерша выглядела как живая, казалось, она зальется негодующим тявканьем, если я вздумаю пошевелиться.

Внезапно я перенеслась в гостиную Мерлин-корта. Наяда невозмутимо потягивает херес, хрустит печеньем, я ставлю свой стакан на каминную полку и смахиваю фарфорового пуделя… И тут на меня нашло запоздалое озарение, почему я тогда не могла оторвать глаз от пола. Осколки фарфоровой собачки пробудили в моей памяти некое воспоминание. И именно поэтому, не отдавая себе в том отчета, я вернулась в «Высокие трубы». Еще несколько деталей мозаики встали на свое место. Я судорожно рылась в памяти, пытаясь припомнить что-нибудь еще. Так бывает, когда вдруг забудешь какое-то слово, а оно вертится у тебя на языке, раздражая и лишая душевного покоя. Лучшее средство вспомнить проклятое слово – отвлечься.

Я подскочила от резкого звука, но это был вовсе не заливистый лай любимицы Барселоны. Звонил телефон. Пронзительное верещание все не умолкало. Наверное, Фредди, мрачно подумала я. Вот болван! Мои нервы отнюдь не успокоились, когда телефон перестал трезвонить. Сорвав с вешалки плащ и подхватив туфли – одеваться было некогда, – я опрометью бросилась к двери, едва не забыв погасить свет.

Чувствуя себя последней идиоткой и трусихой, я прыгнула в машину и вдавила педаль газа. Автомобиль заревел и рванул прочь от дома. Туфли я все-таки надела, а плащ швырнула на соседнее сиденье. Дворники ожесточенно елозили по стеклу, но дождь хлестал с такой силой, что я едва различала дорогу. Слишком резко крутанув руль, я вылетела в кювет. Игриво подпрыгнув, машина замерла в заросшей травой канаве, напоминая собаку, уютно примостившуюся в корзинке. Пять минут я разъяренно терзала ни в чем не повинный механизм, пытаясь выбраться на дорогу, но лишь убедилась, что без подъемного крана здесь не обойтись. Впереди замаячила перспектива добираться домой пешком под проливным дождем.

Поскрипев зубами и произнеся все известные мне проклятья, я приняла мужественное решение и нашарила плащ. Тут-то меня и ждало главное потрясение, по сравнению с которым вылет в кювет был приятным пустяком.

Из кармана плаща торчал краешек шарфа. И шарф был чужой! А значит, плащ тоже. Как сказал мой ненаглядный, такое иногда случается. Все плащи похожи друг на друга. Но сейчас некогда было сожалеть, что в свое время не приобрела плащ-палатку огненно-красного или пурпурного цвета, я уже наполовину бежала, наполовину скользила в обратном направлении. Через несколько минут свернула за угол и выскочила на дорожку, ведущую к «Высоким трубам».

Должна признаться, у трусости есть свои достоинства. Возвращения в этот дом я бы не пожелала никому, даже покойным Трикси Маккинли и Уинифред Крошкер. Меня объял такой страх, что, прошмыгнув через кухню, я даже не заметила, что в холле горит свет. Меня интересовала лишь вешалка, и потому я не услышала, как по лестнице спустилась Женева Миллер.

– Элли, какой приятный сюрприз! – Она стояла в двух шагах от меня. Если у меня еще имелся язык, то воспользоваться им я не сумела. Поэтому ничего не оставалось, как тупо пялиться на хозяйку. – Пришлось вернуться за лекарством для Барселоны, – продолжала она. – Моя бедная сестричка каждую весну ужасно страдает от аллергии.

Только потом я сообразила, что ничего не стоило придумать причину своего появления в доме. Например, накануне забыла тут сумочку, а мне страсть как понадобилась губная помада, вот и решила, что они с Барселоной не стали бы возражать, если загляну за своим имуществом в их отсутствие. Женева вполне могла бы поверить. Но, находясь в трусливом ступоре, я принялась теребить шарф, предательски свисающий из кармана. Шарф скользнул на пол, а в руках у меня остался предмет, который, видимо, скрывался в его складках. Маленький черный бантик. Как полная идиотка, я позволила Женеве прочесть по моим глазам, что мне все стало понятно.

– Женева, что было в том совке? – услышала я свой хриплый голос. – Что обнаружила Трикси?

– Так, значит, вы все знаете, милочка. – От ее любезного тона по спине у меня пробежал холодок. Никогда еще Женева не выглядела столь приветливой. Столь понимающей. – Я должна была избавиться от этой проныры Трикси, – доброжелательно сказала она. Таким голосом можно обсуждать повышение цен на кофе.

– Так это вы! Не ваша сестра! – Бантик прирос к моей руке.

– Барселона?! Да ей в голову не пришло бы убивать! – снисходительно улыбнулась Женева. – Тяжелая работа всегда доставалась мне одной. Миссис Гигантс моя сестра столкнула со стремянки случайно. А потом эта Трикси начала шантажировать Барселону, и мне, как всегда, пришлось все взять в свои руки. Не то чтобы я намеревалась убить Трикси, когда вместо Барселоны пошла на встречу с шантажисткой. Честно говоря, я надеялась вразумить эту бесстыжую девицу, убедить, что происшествие с Гертрудой Гигантс – всего лишь несчастный случай. Барселона не собиралась ее убивать. Просто моя сестра вышла из себя и толкнула лестницу. Ее чувства вполне объяснимы, ведь миссис Гигантс отнеслась к горю Барселоны с редким равнодушием. Она даже позволила себе саркастическое замечание в адрес нашей малютки Джессики. Но Трикси было не пронять. Она была в ярости оттого, что не может распорядиться наследством, хотя, если на то пошло, эта нахалка получила его только стараниями моей сестры. Трикси нужны были деньги, много денег! И конечно же, она не остановилась бы на полпути. Так что мне ничего не оставалось, как принять меры.

– Теперь это так называется? – ядовито спросила я.

– Я ждала, пока стемнеет, чтобы выйти из дома вашей Рокси, но тут заявилась эта миссис Крошкер. – Голос Женевы стал еще более вкрадчивым. – Я выпихнула ее на улицу, хорошенько пригрозив. У нее хватило ума не поднимать крик. У дома полковника стоял какой-то драндулет с открытым верхом, в замке зажигания торчал ключ.

– Это была моя машина.

– Знаю, милочка, знаю. Не сомневаюсь, вы получили хороший урок – впредь не будете так легкомысленны. Но когда я затолкала миссис Крошкер в машину, она вдруг начала вопить.

– Так вот почему мне показалось, что крик донесся с улицы! Машина ведь стояла напротив окон полковника Лестер-Смита… – Я уже не чувствовала себя такой беспомощной, беседа вывела меня из оцепенения. – Удивительно, что вам удалось незамеченной выехать из Макрелевого проезда. Там ведь собралась прорва народу.

– Не успела я завести двигатель, как из-за поворота очень кстати показались два автомобиля, я юркнула между ними и на перекрестке свернула.

Меня душила ярость – проклятый «хайнц»! Когда я за рулем, он всегда глохнет. А перед убийцей сама любезность!

– Только не рассказывайте, как вы убили бедную миссис Крошкер! – Слезы щипали глаза. – Мне не нужны подробности. Лучше вернемся к тому, почему Барселона столкнула миссис Гигантс с лестницы.

– После всех ваших вынюхиваний так еще и не поняли?

Женева впервые глянула на меня с нескрываемой неприязнью, и я вся напряглась. Взглядом она вряд ли умеет убивать, а в нагрудном карманчике не может поместиться оружие. В рукопашной же схватке перевес на моей стороне. Все-таки у больших габаритов есть преимущества.

– Миссис Гигантс разбила что-то, связанное с Джессикой? – Я сделала глубокий вдох и едва удержалась от искушения схватиться за вешалку, когда глаза Женевы сузились. – Наверное, гипсовый или мраморный бюст, поскольку Барселона как-то говорила мне, что художник, написавший портрет Джессики, занимался преимущественно скульптурой.

– Гипсовый. – Женева нагнулась и подобрала с пола шелковый шарф. – Статуэтка была самой дорогой вещицей для моей сестры. Она считала, что в ней живет душа Джессики. А эта неотесанная женщина разбила статуэтку! Да еще заявила, что гипсовая штуковина не может быть шибко ценной!

– Что-то подобное миссис Гигантс сказала, когда грохнула у меня дома зеркало, – кивнула я. – Но Джонас ведь не столкнул ее со стремянки! Возможно, у него и появилось такое искушение, но он сдержался!

– Не смейте чернить мою сестру! – Женева растянула шарф. Я как зачарованная смотрела на ее сильные руки. – Вам не дано ее понять! Никому не дано, кроме меня! Подумаешь, столкнула с лестницы какую-то уборщицу… Вы что же, думаете, из-за такого пустяка я позволила бы Барселоне страдать?! – Женева шагнула ко мне. – Это произошло за несколько минут… несколько секунд до начала собрания Домашнего Очага. Кто-то позвонил в дверь как раз в тот момент, когда Барселона взахлеб рассказывала мне о случившемся. Я подобрала самые крупные осколки и велела Барселоне бросить их в мусорный ящик. Подмести мелкие кусочки у нас уже не было времени, я просто смахнула их в совок и присыпала пеплом из камина. И пошла открывать дверь.

– Какое хладнокровие! Я должна была сразу догадаться, что миссис Гигантс опустошила бы совок, перед тем как начать стирать пыль с книжных полок! По-моему, в уставе АДРЧФ говорится, что следует полностью завершить одну работу, прежде чем приступать к другой. Но вы ведь не могли вернуться в кабинет, иначе навлекли бы на себя подозрения…

– Еще чего! – Во взгляде Женевы читалось презрение. – Просто у меня не было времени. Пришлось успокаивать Барселону, чтобы она не выдала себя. Бедняжка!

– Мне кажется, у нее все отлично получилось. – Я старалась не смотреть на вешалку, поскольку рассчитывала ею воспользоваться, когда… Женева на мгновение потеряет бдительность. – У вас хватило ума сказать мне, будто Барселона расстроена из-за того, что именно в этот день родилась ее драгоценная Джессика. Должно быть, вы считаете меня полной идиоткой, поскольку я не сообразила, что это не может быть правдой, ведь рубин соответствует декабрю.

– Все мы задним умом крепки, не так ли, Элли? – Улыбка Женевы выглядела куда искреннее моей.

– Говорите за себя! – Я непринужденно качнулась к вешалке. – Признаю, свою роль вы сыграли блестяще! Отвели меня в кабинет, чтобы я наткнулась на труп до того, как все разойдутся. К счастью для вас и вашей сестры, все гости по тем или иным причинам отлучались из гостиной. Только я сидела на месте как приклеенная! Хотя, по-моему, это не имело большого значения. У полиции не было никаких оснований полагать, что миссис Гигантс убили.

Я совсем забыла, что все еще сжимаю черный бант. Этот маленький символ траура стал частью моей руки.

– Наверное, я вырвала бант из волос Трикси, когда мы боролись, и машинально сунула в карман вместе с шарфом… – Женева говорила так, словно вела светскую беседу. – Далеко не все удалось проделать идеально. Но этого было достаточно для того, чтобы спасти сестру. Когда Трикси заявилась к нам убираться, она тут же заметила, что бюст Джессики исчез. У маленькой проныры был острый глаз. Я сказала, что спрятала статуэтку, потому что она навевала на Барселону печальные воспоминания. К несчастью, Трикси обнаружила осколок…

Я смотрела на Женеву и размышляла. Мо¬ло ли все сложиться иначе, если бы Бетти Штырь отнеслась серьезнее к словам Трикси? «Пусть не золотой дождь, но пенни с неба сыпаться будут». Но вернуть к жизни Трикси и двух ее коллег по АДРЧФ было невозможно. А потому следовало позаботиться о собственном спасении. Где же Фредди?! Ведь мы условились, что он отправится меня искать, если не вернусь в течение получаса! Неужели мой прожорливый кузен решил подкрепиться перед дальней дорогой?! Пока я предавалась этим праздным размышлениям, Женева придвинулась ближе и неожиданно накинула на мою голову шелковый шарф. Признаться, ее маневр застал меня врасплох. В следующий миг я шмякнулась на пол, и спасительная вешалка помочь мне уже ничем не могла.

Раздался оглушительный грохот. Должно быть, это моя голова рассыпалась на осколки, подобно скульптурному изображению незабвенной Джессики и фарфоровому любимцу Рокси Мэллой. Только я успела как следует сформулировать эту глубокую мысль, как меня объяла темнота. «Идиотка, какая же я идиотка» – прошептали мои губы, и я погрузилась в кромешный мрак небытия.

Правда, кроме мрака там имелось что-то еще – какая-то дрянь с мерзким запахом…

В голове у меня стучало, глаза горели, а сама я бесформенным кулем скрючилась на полу. Но не на полу холла. Ну конечно, это кладовка. Или мне снится недавний случай, когда я оказалась здесь заперта? Я приказала себе хорошенько поморгать – глядишь, и проснусь в своей собственной кровати в Мерлин-корте. Надо мной склонится Бен в обнимку с кастрюлей, источающей неземные ароматы…

Ядовитые испарения мало походили на неземные ароматы, свойственные блюдам моего ненаглядного. Смрад ясно дал понять – рассчитывать на счастливый конец не стоит. С трудом поднявшись на ноги, я на всякий случай зажала нос, без особой надежды подергала дверь и занялась исследованием моего нового жилища. В тусклом свете, проникавшем через высокое оконце, мне удалось разгладеть мраморную полку. Она была пуста. Я пошарила в темноте свободной рукой и наткнулась на другие полки, забитые банками и кульками. Интересно, это съедобно? Сколько я ни вглядывалась в серый сумрак, удалось лишь распознать ведро. Именно от него исходила эта оглушающая вонь. Я точно знала, что находится в ведре. Смесь отбеливателя и нашатырного спирта. В книге домашних советов Абигайль имелось предупреждение, что ни в коем случае нельзя работать с подобным зельем, особенно в закрытых помещениях. Испарения этой смеси очень опасны. Смертельны!

Пусть не голова, но разум мой прояснился словно по волшебству. Поразительно, на какие чудеса способен инстинкт самосохранения. Я даже смогла отчасти подавить переполнявший меня ужас. Надо хорошенько подумать! Должен же быть какой-то выход. Если Женева оставила ключ в замочной скважине, я могла бы вытолкнуть его щепкой и попытаться подтянуть через щель под дверью. Обмотав нос поясом от плаща и сунув в рот кляп из носового платка, я опустилась на колени и заглянула в замочную скважину. Пусто. Проклятая Женева меня перехитрила. Значит, нужно поискать иной путь. Думай, Элли, думай! Тебя ведь уже однажды заперли здесь… А по второму разу совсем не так страшно.

Внезапно я вспомнила слова Женевы. Когда та освободила меня из заточения в первый раз, то пожаловалась, что дверь в кладовку заедает. Не разумно ли предположить, что непорядок с дверью имел место еще до переезда сестриц Миллер в «Высокие трубы»? В таком случае у прежней жилицы могла быть та же самая проблема. Дама в черном была чудаковатой особой, но чудаковатость – не то же самое, что глупость. Если ей доводилось оказываться запертой в кладовке, то, скорее всего, она держала здесь запасной ключ. Например, моя бабушка хранила запасной ключ над каждой дверью.

С трясущимися руками и все более путающимися мыслями я принялась шарить над дверью. Есть! Вознося хвалу Даме в черном, с трудом вставила старинный железный ключ в замочную скважину. Не застрянет ли дверь снова? Я навалилась на нее всем своим немалым весом, и дверь подалась с душераздирающим стоном.

Несколько минут я сидела на полу, пытаясь отдышаться, и уже хотела подняться на ноги и выскочить в сад, когда на пороге кухни возникла Женева. Должно быть, спешила в деревню, чтобы разнести весть об очередном несчастном случае в ее доме.

Собрав все имеющиеся в моем распоряжении силы, я встала.

– Вы не любите свою сестру! – Голос мой дрожал. – Вы не знаете, что значит любить! Вы из тех людей, что готовы вытянуть все соки из самых близких людей. Пусть родители Клариссы Уитком были эгоистами, пусть они использовали ее, но они хотя бы развили в ней способность существовать в этом мире. У моей кузины Ванессы хватило любви к своей девочке, чтобы оставить ее, когда поняла, что не способна быть хорошей матерью. Но вы чудовище! Я не сомневаюсь: вы сделали все возможное, чтобы Барселона вечно предавалась горю. Тем самым вы удержали ее возле себя.

Лицо Женевы исказилось яростью. Она бросилась на меня. Я наклонилась и что было сил дернула ее за ногу. Женева шлепнулась на пол, и глаза мои закрылись…