Чистый углерод. Алмазный спецназ - 2

Эпилог

Все четыре двери, которые пришлось миновать по пути к президентскому кабинету, Мазур прошел без всяких проверок. Очередной офицерик щелкал каблуками и вытягивался в струнку, как и полагалось при виде именитого гостя. Однако Мазур, в свое время всерьез озабоченный безопасностью Кавулу, изучил дворец как следует и прекрасно знал: все четыре дверных проема оборудованы системой датчиков посложнее обычных аэропортовских рамок, и окажись у гостя, пусть трижды именитого, при себе ствол или нечто, в чем можно заподозрить оружие, группа захвата, возникнув словно бы из воздуха, сграбастает вмиг. Вот только системы бессильны, когда речь идет о случае с Кавулу… и когда-то с генералом Касемом, и многими, многими другими.

На внутренних постах стояли сплошь десантники из полка «Умконто Бачака», самой преданной Буду Мванги воинской части — там все, от командира до последнего каптера, из его касембо.

Касембо — это одно из десятка, а то и двух, маленьких племен, на которые делится основное. Нечто вроде шотландских кланов. Правда, в иных случаях и это тоже не помогает — личная охрана Кавулу тоже была сплошь из его касембо…

Знакомая приемная. Молодой адъютант-майор в парадной форме (ага, уже не тот, что был у Кавулу) столь безукоризненный и чистенький, что его хотелось завернуть в целлофан, чтобы ненароком не испачкался. Словно сошел с какого-нибудь армейского плаката (они, в принципе, во всех армиях мира одинаковы). Адъютант распахнул высокую резную дверь, вытянувшись в струнку так, что на миг послышался хруст.

Мазур долго шел по зеленой с красной каймой ковровой дорожке. Он прекрасно знал этот кабинет, не раз бывал здесь по службе и орден получал здесь: повсюду дурная роскошь, золоченая лепнина и причиндалы из чистого золота, резные панели из самых драгоценных пород дерева, разноцветный мрамор, яшма, еще какие-то не дешевые поделочные камни, картины — подлинники европейских старых мастеров, хрустальная люстра. А что до размеров — можно устраивать строевые учения роты или давать дворцовый бал. Точности ради нужно добавить, что Кавулу тут ни при чем — кабинет ему достался в наследство от предшественников.

Мозес Мванги, Булу Мванги, неспешно поднялся — в том же белоснежном костюме, без единой регалии, опирается на памятную трость с резным набалдашником из слоновой кости в виде какого-то африканского истуканчика и длинным клинком внутри, виденным Мазуром своими глазами.

Легендарный старикан кивнул, вновь сел за огромный стол с позолотой и показал Мазуру на кресло.

— С вашего позволения, я пока постою, — сказал Мазур.

Поставил на стол небольшую спортивную сумку, расстегнул молнию и принялся аккуратно выкладывать на темное полированное дерево, в котором отражался не хуже, чем в зеркале, угловатые мешочки с алмазами, расставляя их в шеренги по пять.

— Вот, — сказал он, закончив и усевшись. — До единого карата, ничего не пропало.

Покрытая твердыми морщинами физиономия старика осталась бесстрастной. Он, видимо, тронул кнопку ниже уровня столешницы — бесшумно возникший в кабинете адъютант внес серебряный поднос — бутылка отличного «Наполеона», позолоченные стопочки, подобающая закуска. Вот кем Булу Мванги никогда не был, так это трезвенником (но меру знал всегда), да и женский пол вниманием не обходил — даже сейчас кружили достоверные слухи про него и молодую связисточку из дворцового узла связи (и то, и другое в Африке компроматом не считалось, и не давало противникам Мванги никаких козырей).

— Я думаю, вы не из тех, кому нравятся долгие прочувствованные благодарности, — сказал Мванги, ловко наполняя стопочки. — Поэтому просто скажу: спасибо. Дело даже не в тех потерях, которые понесла бы государственная казна, — он скупо усмехнулся, — но еще и в том, что разрешилась нешуточно терзавшая меня загадка… Не сочтите за похвальбу, но я умею разбираться в людях — когда-то от умения мгновенно распознать человека зависела жизнь… Я прекрасно помнил, как у вас прямо-таки лицо перекосило от брезгливости, даже отвращения, когда я хотел выписать вам чек за молчание. По всему, такой человек, как вы, не должен был взять алмазы. И тем не менее вы объявились с ними в столице далеко не сразу… Ну что ж, теперь загадка разрешена… правда, не до конца, — он окинул Мазура цепким, пытливым взглядом. — Я не верю, что вы колебались. И у меня есть подозрения, что ваше затянувшееся отсутствие вызвано тем, что велась какая-то другая игра, о которой я представления не имею…

Мазур посмотрел ему в глаза:

— Если и были какие-то игры, вашей страны они не касались нисколько. И уже закончены. Слово офицера.

— Насколько я помню, мы с вами из тех старомодных типов, что верят честному слову… — сказал Мванги. — И хорошо, что не всегда эта вера, нас, что приятно, подводит… Что это?

Мазур положил перед ним вынутый из бумажника чек Кавулу на двести тысяч долларов и сказал:

— Это то, что мне не хотелось бы оставлять у себя…

Мванги изучил взглядом красивую бумажку в какие-то секунды. Тихо сказал:

— Вот теперь я в некотором недоумении. Понятно, что такой человек, как вы, не взял бы алмазов. Но тут другое дело. В конце концов, чек вам президент выписал сам, и вы спасли ему жизнь… Я понимаю, что вы хорошо все обдумали. Разрешите нескромный вопрос: у вас не было колебаний?

— Честно говоря, были, — сказал Мазур. — Но недолгие и слабенькие.

Я не бессребреник, у меня есть семья… и никаких доходов, кроме жалованья. Но, понимаете ли… У нас с давних времен ходит поверье, что грязные деньги счастья не приносят. А чистые деньги у Кавулу в последний раз были очень давно — его жалованье, когда он был преподавателем математики в геологическом колледже…

— Понятно. У нас такое поверье тоже есть. Значит, вы ничего не получили?

— Ну отчего же, — усмехнулся Мазур. — Звезда Свободы первой степени! Вот ее я как-то не считаю грязной — в конце концов, это не ворованное золото, официальная государственная награда.

— Вернее, с завтрашнего дня — просто полтора фунта золота, — сказал Мванги с веселыми огоньками в глазах. — Мы ее упраздняем, ее и еще парочку орденов, точно так же ставших несколько одиозными. Учреждаем парочку других, поскромнее…

Честно говоря, детством попахивает, подумал Мазур. Всякие награды имеют со временем склонность становиться одиозными…

— Закажете себе красивый портсигар, — сказал Мванги. — хоть что-то. Ну, а я, со своей стороны… Все, что могу.

Он вынул из стола небольшой прямоугольный бланк с печатным текстом, виньетками и каким-то рисунком слева, взял авторучку, быстро написал два слова в пустой графе, приложил небольшую печать (оттиск оказался круглым и зеленым), придвинул Мазуру:

— По-моему, я правильно написал ваше имя?

Мазур едва не присвистнул. Слева овал, в котором изображен кулак, сжимающий автомат (родимый ППШ, из которого Мазуру однажды все же удалось пострелять), по сторонам классические фасции, ликторские связки прутьев с воткнутыми в них топорами. В свое время фасция была эмблемой итальянской фашистской партии — но, с другой стороны, она и сегодня красуется на гербе Французской Республики, и убирать ее французы как-то не собираются. Три незнакомых Мазуру буквы местного алфавита вверху. Короткий текст на трех местных языках и английском. Знак «Старый партизан», номер двести четыре…

— Вот уж чего я совершенно не заслужил… — сказал Мазур искренне. — Меня тогда и близко не было по причине крайней юности…

Мванги, почти не опираясь на трость, вышел из-за стола и, встав лицом к лицу с Мазуром (тот успел подняться), открыл синюю коробочку, ловко приколов на левый лацкан Мазурова пиджака тот самый знак, в отличие от Звезды Свободы и нескольких других здешних регалий, выполненный крайне скромно — сталь и двухцветная эмаль.

— Мне лучше знать, кто и что заслужил, — сказал Мванги, вернувшись за стол. Наполнил чарочки, на миг отвел глаза. — Был один человек, заслуживший десяток таких знаков. Мы из одной деревни, в отряд уходили вместе, нас пытали в одном подвале… Мы его расстреляли позавчера — там было не просто фантастическое казнокрадство, но и кое-что гораздо похуже. Знаете, с бегом времени не все выдерживают искушения…

— Я знаю, — сказал Мазур. — Сталкивался…

— Ну вот… Конечно, официально он погиб в автомобильной катастрофе. Может, я поступил дурно, но пусть уж люди не знают, что человек из нашего учебника истории оказался… И без того вокруг столько грязи… Быть может, вы понимаете?

— Конечно, — сказал Мазур без выражения. — Я вас прекрасно понимаю, Булу Мванги…

Он вспомнил Эль-Бахлак, пьяного до остекленения Лаврика, услышанное за минуту до его появления печальное известие об убийстве террористами некоего советского генерала (передававшего на сторону поступившее для местной армии оружие, о чем знали считанные люди). Вспомнил успевшего выстрелить себе висок легендарного генерала Санчеса, тоже человека из учебника новой кубинской истории. И повторил:

— Понимаю…

Мванги, глядя куда-то вдаль, протянул:

— Тридцать с лишним лет назад все казалось проще. Достаточно добиться свободы…

Ну да, подумал Мазур. Все по классикам, которых Булу Мванги никогда не читал: бунтовщики были молоды, им казалось, что одной лишь свободы достаточно, чтобы уподобить раба Богу…

Беда только в том, что если человек — раб, он и остается рабом, правда, уже не людей, а разных грехов и пороков, но это дела не меняет.

И если б только казнокрадство… Кровь. Кровь алая, в количестве, не умещающемся в сознание. Более миллиона погибших в одной из близлежащих стран, когда одно племя решило под корень извести другое. Несколько гражданских войн в четырех странах — снова миллион покойников. Не так уж и давно закончившаяся война (угольки которой еще кое-где тлеют), которую называли по-разному: Первая мировая африканская, Вторая конголезская, Великая африканская. Гремела восемь лет — с участием десяти стран. Более пяти с половиной миллионов только убитыми. Дикие зверства.

Между прочим, именно на этой войне бесследно сгинул Франсуа Петрович Помазов, афрорязанец, подполковник военной разведки. А главное — все эти горы трупов, реки крови, пожарища на полнеба и полнейшее несоблюдение каких бы то ни было конвенций уже не имели ни малейшего отношения к былой схватке двух сверхдержав — поскольку случились на протяжении последних пятнадцати лет. И безусловно, не были «тяжким наследием колониализма» или «тяжким наследием борьбы двух империй». Свое, собственное, порой бравшее начало в те времена, когда в Черной Африке вообще не было ни единого белого…

— Адмирал, — тихо сказал Мванги. — Если обратиться и к вашей истории, и к нашей… У вас никогда не возникало мысли, что все было зря?

— Она пару раз маячила на горизонте, — признался Мазур. — Но я ее всякий раз прогонял. И не думаю, что в будущем случится иначе. Все было не зря! — вырвалось у него.

— Согласен, — сказал Мванги. — Но позавчера мы его расстреляли… Знаете, очень давно его и моих родных и близких каратели уложили в одну канаву… Да… — он словно проснулся, заговорил совершенно другим тоном, деловым, четким: — Мне говорили, вы хотели бы получить копии всех материалов, что у нас есть на министра внутренних дел?

— Если это возможно, — сказал Мазур.

— Почему бы и нет? — он полез в боковой карман белоснежного пиджака. — Вот, целых три флэшки, — и ухмыльнулся грустно-философски. — Забавно как-то получается. Я научился без запинки выговаривать слова «флэшки» и «гигабайты», я немного работаю с ноутбуком — а самый обыкновенный телефон, еще с вертящимся диском, я впервые увидел в девятнадцать лет, когда мы разгромили полицейский участок… Да, вот что. К сожалению, использовать эти материалы, возможно, и не удастся. Хотя там проходит не только покойный, но и его сообщники, а они-то живы…

— Покойный?

— Да, — сказал Мванги. — Застрелился вчера. Нет, на сей раз мы ни при чем. Не та была персона — обыкновенный дешевый ворюга, однажды поддавшийся искушению. Примитивная сволочь… впрочем, проявившая, нужно признать, определенное мужество и любовь к семье. Понимаете, взять его тихо не удалось. Кто-то недодумал, и группа захвата нагрянула к нему домой. Охрана стала отстреливаться, он все понял и долго не колебался. Теперь нам его денежек не достать, как мы намерены это проделать со счетами Кавулу. Его счета открыты в Европе на жену, а у нее, изволите ли видеть, свой честный бизнес, все замотивировано так, что комар носа не подточит, — он протянул со злобной мечтательностью. — Древние китайцы все же однажды поступили очень умно… Вы знаете эту историю?

Мазур кивнул. Он знал. В древние времена очередной император принял очередной закон: вместе с уличенным в казнокрадстве чиновником казнили всех его близких: родителей, жену, детей, братьев и сестер, племянников и племянниц. В этом не было ни капли садизма, ни даже жестокости. Один холодный расчет. Казнокрадство теряло смысл. В прежние времена казнокрады поумнее — а глупых среди казнокрадов водится мало — на всякий случай зарывали нахапанное в укромном местечке, доверив тайну кому-то из самых любимых и надежных родственников. Даже если виновный был уличен и лишался головы, в доме у него находили лишь ломаный грош. Теперь так делать стало бессмысленно: воспользоваться кладом было бы просто некому. Полностью казнокрадство искоренить не удалось, конечно, но воровать стали на порядки меньше, так сказать, на красивую жизнь, и не более того…

— Конечно, кое-кого мы возьмем за глотку… — сказал Мванги, — кое-кого…

Как и мы, подумал Мазур. Кое-кого. Кое-где. Иногда. Устроим очередную кампанию, показательно выпорем наиболее запачканных, чтобы заставить остальных хапать поскромнее и не зарываться. И все. И не более того. Потому что дело вовсе не в слабости власти или нежелании бороться с коррупцией: просто-напросто всех пересажать чисто технически невозможно.

Подобное удалось только в Сингапуре — но сколько того Сингапура… В свое время французы, затеяв после войны денежную реформу, вынуждены были пойти на некий компромисс. Тому, кто мог с документами на руках доказать легальность своих сбережений, меняли все денежки. Тому, кто приходил без документов, меняли половину. Любое количество. Припер два вагона — меняли вагон. Французы прекрасно понимали: поступи они иначе, расцветет совершенно дикая коррупция — среди тех чиновников, что сидят на справках о праведности доходов.

А так — хотя бы половину «черного нала» удалось изъять из обращения. Коррупция касаемо справок все же имела место, но не превратилась в ту эпидемию, какой могла бы обернуться. И даже товарищу Сталину не удалось…

…Портсигар из Звезды Свободы он себе заказывать не стал. Ни к чему была этакая пошлость. Всю жизнь обходился без золотых портсигаров. Он просто к дню рождения Нины заказал ей у хорошего мастера браслет, кольцо и серьги — Звезды хватило тютелька в тютельку, даже осталось граммов пять, которые он отдал мастеру в счет гонорара.

А месяцев через семь после возвращения домой его вдруг вежливо пригласили в посольство Ньянгаталы, где первый секретарь, обмирая от почтения, вручил прибывший с диппочтой большой конверт, украшенный кучей печатей и снабженный кучей «секреток».

И возвестил: это личное послание президента, господина Мванги, содержание которого ему самому знать категорически не полагается — как то предписывала прилагавшаяся к конверту шифровка.

Мазур вскрыл конверт дома. Обнаружил там оформленное по всем правилам, юридически заверенное завещание, чек на семьдесят с лишним тысяч долларов и написанное от руки письмо Булу Мванги.

В тот вечер Мазур, благо назавтра был выходной, напился в хлам. Сам он ничего не помнил, но Нина утром рассказала, что он ничего такого не отчебучил — просто, придя в состояние «грогги», долго сидел, качаясь взад-вперед, как дервиш на молитве, и долго твердил одно:

— Они все — у Лунного Бегемота… Они все — у Лунного Бегемота…

Она ничего не поняла, конечно, а Мазур ничего не стал объяснять, отделался какой-то убедительной репликой, полностью соответствовавшей истине: мало ли что из пережитого может по пьяной лавочке вспомниться…

Красноярск, 2017