Читающая кружево

Глава 26

Рафферти взял трубку и посмотрел на часы. Леа должна вернуться домой в три. У него еще есть время.

Для разнообразия он проявил сообразительность и решил первым делом поговорить с бывшей женой.

— Ты не против, если мы вернемся к первоначальному плану? — спросил Рафферти. Должно быть, она услышала нечто странное в его голосе, поскольку не повесила трубку сразу.

— То есть завтра? — уточнила она.

— Как можно скорее.

— Хорошо. Разумеется, если Леа захочет, — сказала она, а потом добавила: — Проблема в том, что у меня уже есть планы на каникулы. Придется их изменить, если Леа вернется раньше.

— Я не хочу, чтобы она возвращалась раньше, — ответил Рафферти. — Черт возьми, я вообще не хочу, чтобы она возвращалась в Нью-Йорк.

— С тобой все в порядке?

— Бывало и лучше.

Он не сказал шефу, что Таунер уезжает. Она отказалась присутствовать на суде и свидетельствовать против Кэла. Таунер сказала, что хочет прекращения процесса. Рафферти объяснил, что это невозможно, поскольку на Кэла подала в суд не она, а штат. Таунер заявила, что не станет выступать. Единственная надежда упечь Кэла — найти труп Анжелы, но Рафферти не хотел даже думать об этом.

Все согласились, что Рафферти следует передать дело новому детективу, которого только что назначили. Рафферти, по словам шефа, принимал все слишком близко к сердцу. Но шеф и половины правды не знал.

Рафферти сунул все документы в коробку, отложив несколько бумаг, касавшихся лично Таунер, и отнес старые картонные папки в архив, где они изначально лежали. Если новичок собирается копать глубоко, пусть делает это самостоятельно. Рафферти больше ничем не мог помочь Таунер.

Он вымыл кружку и навел порядок на столе, понимая, что тянет время. Ему не хотелось извещать шефа, что дело о нападении, возбужденное против Кэла Бойнтона, практически закрыто.

Шеф вошел и посмотрел на Рафферти.

— Финиш, — сказал он, словно прочитав его мысли. Выражение лица у него было недоверчивое и удивленное.

— Я именно это и собирался сказать, — ответил Рафферти. — Таунер возвращается в Калифорнию. Она не хочет выступать на суде.

Шеф странно взглянул на него.

— Речь не о Таунер.

— Не понимаю…

— Пошли.

Рафферти вышел вслед за ним в коридор. Там, разговаривая с дежурным, стояла Анжела Рики. Синяки сошли с лица. Она была в платье для беременной и выглядела почти стильно.

— Что?.. Какого черта, где ты была? — воскликнул Рафферти.

Анжела обернулась к нему.

— В Нью-Йорке, гостила у своей подруги Сьюзен, — ответила она. — А потом мне позвонили из Мэна и сказали, что вы меня ищете.

— Мягко выражаясь, — намекнул шеф.

— Весь город уверен, что тебя убили, — буркнул Рафферти.

— Я приехала, как только узнала об этом.

— Она требует, чтоб я сказал ей, где Кэл, — вмешался дежурный.

— В тюрьме. Его подозревают в твоем убийстве.

Внезапно Анжела погрустнела.

— Я должна его увидеть, — дрогнувшим голосом произнесла она.

— Говорил ей, что его здесь нет, но она не верит, — сказал дежурный.

— Он в Миддлтоне.

— Я должна его увидеть, — повторила Анжела.

Глава 27

Джек заявил Джей-Джею, что не вернется. Он не сказал брату, что Мэй его уволила. Рафферти догадался: Джек перевозил женщин с острова, но Джей-Джей об этом и понятия не имел. Он думал, его брат просто околачивается вокруг острова в надежде на возвращение Таунер. Отчасти так оно и было.

— Ты знаешь, я тебя люблю, Джек, — сказала Мэй. — Но ты становишься обузой. Ты пьяница. Пора положить этому конец.

Он уже продал лодку и торчал в Салеме лишь потому, что должен был встретиться с покупателем и получить чек. Ловушки Джек тоже продал, на прошлой неделе, когда понял, что уезжает.

Дверь лодочного сарая Евы была открыта. Джек заметил Таунер, которая заводила мотор «Китобоя». На носу лодки сидела собака — крупная желтая тварь с огромными зубами. Джек нырнул в каюту — ему не хотелось видеть Таунер. И все-таки взглянул на нее, когда лодка проплыла мимо.

Она выглядела лучше. Слава Богу. Он ни за что бы к ней не притронулся, если бы знал об операции. В любом случае не следовало это делать. Таунер не умеет пить. И никогда не умела. Мысль о том, что, возможно, из-за него ей стало плохо, не давала Джеку покоя круглые сутки. Таунер могла умереть — чуть не умерла, если верить Мэй, хотя она понятия не имеет о том, что произошло между ними той ночью и что это, возможно, его вина.

Он воспользовался ею — точь-в-точь как это случается на вечеринках. Никаких таблеток, ничего такого, но Таунер была, что называется, не в себе. Джек проклинал себя за слабость. Ему стало стыдно, как только он прикоснулся к ней, но это его не остановило. Она лежала, глядя куда-то вдаль, а не на него. В глубине души Джек, неисправимый романтик, думал, что поцелует ее, она проснется и вернется к нему. Этого не произошло. И тогда, повинуясь какой-то ненормальной логике, он решил рискнуть. Но чем активнее он к ней прикасался, тем сильнее она отдалялась, и ее глаза, по-прежнему широко раскрытые, наконец сделались совсем неживыми. Таунер словно витала где-то в другом мире.

Она не любит его. Больше не любит. У нее есть другой. Возможно, она никогда и не любила Джека.

В Канаде у него была женщина. Они долго встречались, но он не смог отдать ей всего себя. И она не смогла привязаться к нему, потому что он пил.

— Ты умрешь, — сказала она. — Если не перестанешь, то однажды упадешь замертво. Я не хочу это видеть.

Джек смотрел, как Таунер плывет прочь из гавани, в сторону Острова желтых собак.

«Вот бы вернуться в прошлое и все изменить! Жаль, что не убил Кэла в ту ночь, пятнадцать лет назад, когда была такая возможность…»

Теперь Джеку хотелось убить Рафферти. Нет, неправда, на самом деле он этого не хотел. Рафферти — славный парень. Куда лучше, чем Джек. И от этого становилось еще больнее.

Черт возьми, надо бросить пить. Джек это понимал. Он мог нащупать собственную печень, когда притрагивался к боку. Она была просто огромная.

Джек начал плакать, не в силах остановиться.

Он изнасиловал Таунер. Может, она не назвала бы это изнасилованием, даже если бы помнила о случившемся, но факт остается фактом: Джек ее изнасиловал и чуть не убил. Больше всего ему хотелось, чтобы она вернулась к нему. Но в итоге он поступил с ней точно так же, как и Кэл. Он ничуть не лучше Бойнтона. Даже хуже: он ведь знал, что за ужасное преступление тот совершил.

По правде говоря, Джек провел лучшую часть жизни, надеясь на невозможное. Он мечтал, что Таунер вернется, увидит его, поймет и они будут жить счастливо до конца дней. В глубине души Джек не сомневался, что так и будет. Некогда Таунер верила в вечную любовь не меньше, чем он сам. Джек был в этом уверен.

Больше всего той ночью ему хотелось разбудить Таунер поцелуем, сыграть роль принца… Хренова принца. Черт возьми, почему это так глупо звучит? Джек хотел, чтобы она видела в нем своего рыцаря, хотя на самом деле Таунер вообще его не замечала. Не видела Джека, не смотрела на него — с того самого дня, как прыгнула за борт и попыталась утопиться. Джек тоже прыгнул, как настоящий герой, искренне веря, что сможет ее спасти.

Глава 28

Анжела настояла на встрече с Кэлом. Полицейские сопроводили ее в Миддлтон.

Она вышла с кольцом на пальце, тем самым, которое Кэл позволял целовать своим последователям. Анжела смотрела на него как на сокровище.

— Мы поженимся! — воскликнула она с полными слез глазами. — Мы поедем в Лас-Вегас и поженимся, как только он отсюда выйдет.

— Сегодня вечером, — добавил адвокат Кэла.

На обратном пути Рафферти с новым детективом не обмолвились ни словом.

Анжела захотела, чтобы ее высадили на Уинтер-айленд.

— Я хочу сообщить остальным хорошую новость, — сияя, заявила девушка. — И потом, мне нужно забрать вещи.

Детектив ожидал реакции Рафферти, но тот молчал. Он отвез коллегу в участок и отправился в аэропорт за дочерью. Рафферти решил, что с него хватит.

Глава 29

Мэй стояла на пристани и смотрела, как «Китобой» входит в пролив. Собака сидела на носу лодки точно деревянная фигура. Как будто это были Таунер и Скайбо, которые возвращались домой. В эту минуту дочь казалась Мэй совсем девочкой.

Время сегодня играло с ней злые шутки. Таунер позвонила и сказала, что привезет Визи на остров, — слишком жестоко забирать собаку в Лос-Анджелес, где ей самой негде жить.

— Купи квартиру, — намекнула Мэй. — Теперь у тебя много денег.

Таунер сказала, что летом собак не пускают в самолет. Это слишком опасно. А если отправить Византию в Лос-Анджелес морем, к моменту прибытия она заново успеет одичать. Это жестоко, повторила она. Визи принадлежит острову.

Мэй поняла, что Таунер больше не надеется на встречу с Визи. Лишь потом она поняла, что скорее всего больше никогда не увидит дочь. Это было нелегко признать, но Таунер действительно уезжала навсегда. Если Мэй не изменится. Если не захочет покинуть остров и отправиться за три тысячи миль. Мэй уже была готова укладывать вещи — на мгновение ей показалось, что это действительно возможно. Люди меняются. Но почти сразу же Мэй поняла, что это неосуществимо. Она не в состоянии покинуть остров и переехать в Лос-Анджелес… А Таунер не сможет к ней вернуться.

Сердце у ее замерло, на глазах показались слезы. Но Мэй не заплакала.

Таунер следовало уехать отсюда подальше. Здесь небезопасно. Иногда побег — наилучший вариант. Мэй знала, что Ева бы с ней не согласилась. Та думала, что все проблемы Таунер решатся, как только девочка вернется домой. Но Ева ошибалась. Мэй кое-чему научилась, защищая несчастных женщин. Она знала: иногда единственное, что можно сделать, — убежать без оглядки.

Глава 30

Мэй помогает мне причалить. Визи бегает по лодке и раскачивает ее. Несколько золотистых псов, которые до сих пор спали вповалку на причале, вскочили и смотрят, что случилось. А потом начинают ликующе прыгать.

Это уже чересчур. Визи вся дрожит, пытаясь сдержать радость. Тогда я отстегиваю поводок и говорю:

— Иди.

Она бежит к остальным, даже не подозревая, что не вернется в город вместе со мной. Собаки прыгают от восторга, валят друг друга наземь, играют, катаются.

— Значит, ты уезжаешь сегодня, — говорит Мэй.

— Да.

Я поднимаю глаза и замечаю в огороде тетушку Эмму. Ощутив мое присутствие, она смотрит на меня. Я прижимаю руку к сердцу, и Мэй это замечает. На мгновение я забываю, где нахожусь, и даже не могу говорить — мне слишком тяжело. Наконец собираюсь с силами.

— Я приехала, чтобы попрощаться, — произношу я.

Оглядываюсь и вижу женщин, чей дом теперь здесь. Они ходят туда-сюда, занятые будничными делами. Такова теперь их жизнь, и все они работают и живут вместе.

Тетушка Эмма идет к дому с корзиной овощей для ужина. Как это знакомо. Все здешние женщины и дети готовят и ужинают сообща, за большим столом у Мэй. Меня охватывает странная тоска.

— Можешь остаться, — говорит Мэй. — Сама знаешь.

Мы обе понимаем, что это неправда. И все-таки я рада ее словам.

— Не могу.

Мать кивает.

Вот и все, чего я хочу. Наверное, все, чего я когда-либо хотела. Многое изменилось — и ничего не изменилось. Единственный способ поставить точку — уехать отсюда.

Я знаю, что нужно пойти и попрощаться с тетушкой Эммой, но не могу. Отчего-то эта картина глубоко меня трогает — как Эмма с корзиной овощей идет к дому. Такова ее нынешняя жизнь. Это невыносимо, и я не в силах заставить себя подойти к ней. Мэй читает мои чувства. Она видит, что я не могу двинуться. Несомненно, мать меня понимает.

— Попрощаешься с ней от моего имени?

— Когда будет подходящая минута, — кивает Мэй.

Мы стоим молча.

— Вряд ли ты вернешься, — говорит она. — Особенно теперь, когда Ева умерла.

— Да, — отвечаю я.

Она обнимает меня. Не в характере Мэй это делать и не в моем обыкновении это терпеть, но мы долго держим друг друга в объятиях.

— Позаботься о себе, — произносит она, когда я наконец отступаю. И я не сомневаюсь, что мать действительно беспокоится.

Визи сидит на причале и смотрит на меня, склонив голову. Гадает, что будет дальше. Каково наше следующее большое приключение? Я понимаю, что нужно уйти немедленно, раз уж вообще собралась уходить. Я поворачиваюсь и иду к лодке.

— София?.. — окликает Мэй.

Я оглядываюсь на мгновение.

— Что?

Она задумывается над чем-то — явно не в первый раз — и наконец решается.

— Я не могла бы любить тебя сильнее, даже если бы ты была моей родной дочерью, — четко произносит Мэй.

Глава 31

Открытый океан. Туман. Мотор так вибрирует, что руки дрожат. Расстояние до суши можно определить по крику чаек, направление — по ветру. Минуту назад тумана не было, но именно так он и возникает в Новой Англии: не накатывается, а появляется клочьями. Он похож на подушку, а не на одеяло. Такой туман способен удушить.

Я не могу дышать — настолько он густой. Точнее, наоборот — я дышу слишком часто.

«Я не могла бы любить тебя сильнее, даже если бы ты была моей родной дочерью».

Я непроизвольно сжимаю кулаки, чувствую спазмы от переизбытка кислорода.

Я задыхаюсь. Умираю.

Никакого бумажного пакета. Некуда подышать. Я складываю руки чашей. Бесполезно.

Оглядываюсь по сторонам. Некуда деваться.

Выключаю мотор и сижу, опустив голову меж коленей. Потом вспоминаю о стелазине. «В случае необходимости разбить стекло».

Глотаю таблетку не запивая. Она липнет к гортани. Я сглатываю и кашляю.

«Я не могла бы любить тебя сильнее…»

Я встаю, и лодка сильно раскачивается. Приходится сесть.

Этот туман мне однажды снился. Я прищуриваюсь, ожидая увидеть Еву или Линдли, обрести проводника. Но никого нет.

Я сижу на дне лодки, боясь подняться. Опасаюсь, что сделаю это неосознанно. Я не доверяю себе.

Ни звука. Нет птиц, нет воздуха. Только плетение на воде — темное кружево.

А потом, на мгновение, вижу силуэт морского конька.

Инстинкт подсказывает мне отвернуться, но я умираю. Как будто я уже умерла.

Вернуться домой. Сесть на самолет. Улететь в Калифорнию.

Я включаю мотор. Лодка не двигается.

Я пригвождена к месту. Застыла. Кэл здесь. Он наваливается на меня. Душит. Потом его лицо меняется. Это уже не Кэл, а Джек.

Я кричу.

«Позволь мне вернуться домой… Пожалуйста… Отпусти…»

Завожу мотор. И вижу части тела. Они плавают в воде. Рука, нога, торс. В натуральную величину. Так кажется, пока я не подплываю ближе. Нет, они не настоящие. Крошечные. Пластмассовые? Нет. Керамические. Ритуальные. Я видела такие в Лос-Анджелесе. Я плыву среди milagros, пока туман не рассеивается, и тогда прямо по курсу возникает Уиллоуз. Я заставляю себя думать, мысленно составляю список. Вернуться в Лос-Анджелес. Позвонить доктору Фукухара. Попросить помощи. Я справлюсь. Нужно помнить об этом, иначе я умру прямо здесь. Вернуться в Лос-Анджелес. Позвонить доктору Фукухара…

«Я не могла бы любить тебя сильнее, даже если бы ты была моей родной дочерью».

Глава 32

Анжела собрала milagros и завернула каждый предмет в туалетную бумагу, а потом закопала среди вещей, сохранности ради, — одну штучку в носок, другую в ботинок…

Она свернула черную кружевную мантилью и бросила в мусорное ведро. Кэл терпеть не мог кружево. Изображение Пресвятой Девы ему тоже не нравилось, но Анжела оставила ее. Когда они вернутся из Лас-Вегаса, то поселятся у Кэла, а человек, который займет ее трейлер, может порадоваться красивой картинке.

Она заглянула на Зимний остров, чтобы сообщить кальвинистам благую весть. Что она родит ребенка — от Кэла. Что он наконец признал свое отцовство. Что они поедут в Лас-Вегас и поженятся.

— Преподобный Кэл ни за что не поедет в Лас-Вегас, — заявил Чарли Педрик.

Анжела отказывалась называть его Иоанном Крестителем, пусть даже ходили слухи, что он официально пытается сменить имя.

— Преподобный Кэл ненавидит Лас-Вегас, — подтвердила одна из женщин. — И Сан-Франциско.

— В Лас-Вегасе можно получить разрешение на брак в любое время дня и ночи, — объяснила Анжела.

— Я помолюсь об этом, — сказал Чарли.

«Да уж», — подумала Анжела и начала переносить вещи в трейлер Кэла.

Иоанн Креститель собрал всех на молитву.

«Прекрасно, — размышляла Анжела. — Пусть занимаются чем угодно. Пусть Чарли устраивает молитвенное собрание. Мне нужно многое сделать до приезда Кэла. Например, собрать вещи и приготовиться».

Анжела собрала рюкзак, прихватив одежду для Кэла, в том числе лучший костюм от «Армани» — на свадьбу. Она задумалась: может быть, позвонить родителям и сообщить приятную новость? Матери, а не отцу.

Некогда. Нужно выяснить расписание парома и заказать билеты на самолет.

Она сунула в сумку бумажник Кэла и несколько кредиток. Потом вспомнила, что не взяла для него никакого нижнего белья. Странно было выбирать трусы для преподобного Кэла. Анжела нашла расческу и щетку. Она не знала, что еще следует взять.

Рюкзак был тяжелый. Анжела стащила его со ступенек в траву.

Все они ждали ее: Чарли, женщины и несколько мужчин — из числа тех, кого Кэл называл своими телохранителями.

— В чем дело? — спросила Анжела. Неплохо, если бы кто-нибудь из них помог дотащить рюкзак.

— У меня один вопрос, — выступил вперед Чарли.

— Какой?

— Пожалуйста, прежде чем уйти, прочитай «Отче наш».

— Ты шутишь, что ли?

Чарли улыбнулся.

— Он шутит? — Анжела обернулась к остальным словно в поисках подтверждения. По толпе прошел нервный трепет. Все молчали. — Да брось. Зачем мне читать «Отче наш»? Ты его и так знаешь.

— Да. Но мне интересно, знаешь ли ты, — сказал Чарли.

— Это глупо.

— Она не знает «Отче наш», — сказала одна из женщин.

— Не знает молитвы.

— Разумеется, знаю.

— Пожалуйста, прочти.

— Нет, не стану, это глупо. И преподобный Кэл будет недоволен, когда узнает, как вы со мной обращаетесь.

— Я молился, и Господь ответил… — Чарли пристально посмотрел на Анжелу. — Преподобный Кэл не ступит на землю Лас-Вегаса.

— Он поедет туда со мной. Сегодня же.

— Сомневаюсь. — Чарли загородил ей дорогу.

— Твой ребенок не от преподобного Кэла, — сказала женщина.

— Твой ребенок от дьявола, — добавил Чарли.

В глубине души Анжела еще надеялась, что они шутят.

— У нее отметина! — крикнула одна женщина, а другая упала в обморок.

Взгляд Анжелы заметался: она искала пути к бегству.

Чарли быстро схватил ее и ударил лицом о стенку трейлера. Анжела увидела кровь.

— Назови свое имя, демон! — заорал Чарли.

Одна из женщин схватила камень и замахнулась.

Анжела бросила рюкзак и бросилась бегом по пляжу к городу.

— Держите ведьму! — крикнул кто-то из телохранителей.

— Ловите ее! — приказал Чарли.

Роберта все видела из своей будки. Она немедленно схватила трубку и позвонила Рафферти, а потом, не дозвонившись, набрала 911.

Глава 33

Туман рассеивается, когда я вхожу в гавань. Milagros исчезли, вода становится темно-синей. Воздух здесь теплее. Я уже вижу Дерби-стрит. Лишь бы добраться до дома.

Вместо того чтобы замедлить ход, я набираю скорость. Вечереет, и нужно успеть на самолет.

Направляясь к лодочному сараю, я замечаю в конце пристани, на полпути к крошечному маяку, кальвинистов. Они карабкаются по камням и что-то ищут.

Двое сидят перед лодочным сараем.

Нужно убрать моторку, но я не хочу приближаться к кальвинистам. И не могу ждать, когда они уберутся. Тогда я оставляю лодку прямо у причала. Добравшись до аэропорта, позвоню Мэй — пусть пришлет кого-нибудь забрать «Китобой».

Я скверно себя чувствую. Плохая идея — выпить таблетку на пустой желудок. Вообще не следовало этого делать. Но я дома. В безопасности.

Шагая по улице, вновь вижу кальвинистов. Они заглядывают в двери, рыщут за таможней.

Перехожу дорогу, стараясь не смотреть на них, не поднимать глаза. Все, что мне нужно, — это взять вещи и вызвать такси. Я расслаблюсь, когда окажусь в аэропорту.

Руки у меня дрожат, когда открываю дверь. Войдя в дом, запираюсь, съедаю на кухне кусок хлеба, а потом наклоняюсь и пью из-под крана.

Позади разбивается стекло. Я замираю и жду следующего звука. Слышно, как человек тяжело прыгает на пол.

В доме чужой.

Кэл.

Я разворачиваюсь к двери.

— Помогите! — кричит голос.

Женский голос. Раньше я никогда не слышала его наяву — только во сне.

Я оборачиваюсь и вижу Анжелу Рики. Она стоит, дрожа от ужаса. Огромный синяк, который я однажды приняла за родимое пятно, уже сошел, так что на правой щеке осталась лишь тень, зато появились новые: один — на лбу, а другой — над верхней губой (у Анжелы выбит зуб).

— Они хотят убить моего ребенка! — Она плачет и дрожит.

— Кэл?

— Нет, — энергично качает головой Анжела. — Остальные.

Я смотрю в ту сторону, куда она указывает, и вижу, что кальвинисты, стоя на тротуаре, наблюдают за домом и ждут, точно хищные птицы.

— Они думают, я заколдовала Кэла. Считают, мой ребенок от дьявола!

— Ты беременна от Кэла? — тихо спрашиваю я. Следовало догадаться. Именно эту деталь от меня скрывали.

Я прикрываю рот рукой, заглушая звук. «Не двигайся. Не шуми».

Меня рвет. Прямо на пол, в центре кладовки. Я вижу нерастворившуюся синюю таблетку стелазина.

Кальвинисты переходят улицу. Их стало еще больше. Один за другим они зажигают факелы.

Слышится шум. И выкрики: «Хватайте ведьму!»

Анжела начинает плакать.

Я беру телефон и набираю 991.

— О Господи… — Анжела застывает. Она смотрит в окно и не двигается с места.

Оператор берет трубку.

— Что у вас случилось?

— Здесь Анжела Рики. Она беременна, и ее избили.

— Не кладите трубку, — приказывает оператор. — Я вижу на мониторе, где вы.

Слышу, как она дает указания патрульным.

— Они едут, — обращаюсь я к Анжеле.

Та всхлипывает.

— Анжела сильно пострадала, — сообщаю я в трубку.

Девушка рыдает еще сильнее.

— Мой ребенок!..

Я вижу, как кальвинисты с горящими факелами переходят улицу. Машины останавливаются, пропуская их, люди высовываются из окон. Вижу удивленные лица туристов. Они думают, что это одно из тех представлений, которые им уже не раз приходилось наблюдать в Салеме.

— Хватайте ведьму! — кричат кальвинисты.

Туристы думают, что здесь разыгрывают историю Бриджит Бишоп или нечто в этом роде. Они пытаются принять участие — делают вид, что проникаются всеобщей истерией, выказывают одобрение, тянут за собой детей.

— Хватайте ведьму! Хватайте ведьму! — требуют туристы.

Какая-то женщина останавливает машину и вместе с детьми выходит посмотреть на происходящее. Она усаживает малышей на капот, чтобы им было видно, как кальвинисты вваливаются во двор.

— Они идут… — Голос Анжелы взмывает на октаву. Она ходит по комнате, не в силах стоять на месте, потом подбегает к окну и зовет на помощь. Толпа аплодирует.

Факелы подпрыгивают и неумолимо, как в ночном кошмаре, движутся вперед.

— Пожалуйста, — говорю я в трубку. — Они уже близко.

— Полиция едет, — отвечает оператор.

— О Господи, о Господи… — стонет Анжела.

— Заприте двери и окна, — приказывает оператор. Она хорошо обучена и старается не выказывать волнения.

Звуки шагов по дереву — первые кальвинисты поднимаются на крыльцо.

— Они уже у двери! — кричу я в трубку и спешно проверяю, все ли заперто. Надрываясь, придвигаю комод к окну, которое разбила Анжела.

— Держите ведьму! — слышится уже громче. Я читаю их мысли. Крик звучит в моей голове.

Это невозможно. Это сон. Или галлюцинация. Я изо всех сил стараюсь удержаться в реальном мире. Я уже почти уплыла, отдалилась от неизбежного. Вот-вот потеряю сознание.

На мгновение отстраняюсь и просто наблюдаю за происходящим. Это нереально. Слишком странно, чтобы быть настоящим. И в то же время все это — реальность. Каждая деталь отчетливо выделяется, каждый шаг длится, точно в замедленном действии.

— Убейте ее! Убейте!

Все кажется простым и универсальным. История повторяется, одна сцена накладывается на другую. Мы обе одновременно и в двадцатом веке, и в семнадцатом — в старом Салеме с настоящими, первыми, кальвинистами. Чувствуем неизбежное приближение трагической развязки, и когда я мельком смотрю на Анжелу, то вижу ее в облике женщины из далекого прошлого: на ней грубое коричневое пуританское платье, волосы стянуты назад, голова покрыта. Мы вернулись в те времена, когда женщину могли схватить лишь за то, что она одинока, или рыжеволоса, или не похожа на других, или у нее нет мужа и детей, способных ее защитить. Или, возможно, даже потому, что она владеет имуществом, на которое положил глаз кто-нибудь из горожан.

Мне отчаянно хочется исключить себя из действительности. Создать дистанцию. Это все — ненастоящее. Я ненастоящая.

Но Анжела — настоящая. И это единственная правда в окружающей обстановке. Единственное, в чем я уверена. Много лет я помнила, как стояла здесь, вне времени, рядом с женщиной, которую, как теперь становится понятно, видела во сне, и узнала в тот самый момент, когда она появилась у двери кафе, обратившись за помощью сначала к Еве, а теперь ко мне.

В моей голове по-прежнему раздаются голоса. Они кричат: «Убейте ее!» Я вытесняю их, стараясь расслышать слова оператора.

— Машина в вашем районе, — говорит она. — Вы можете перейти в безопасное место, пока патрульные не подъехали?

— Наверное, — отвечаю я.

Мысли бешено несутся, и я вспоминаю о смотровой площадке, решив, что кальвинисты туда не доберутся. Если подняться наверх и сесть на крышку люка, никто не сумеет открыть ее снизу. Я часто так делала, когда никого не хотела видеть. На площадку ведет узенькая лестница, по которой может вскарабкаться только один. В одиночку человеку не хватит сил, чтобы открыть люк.

— Смотровая площадка, — говорю я в трубку — пусть оператор скажет патрульным, где искать. — Мы будем наверху, на площадке.

— Идите! — приказывает она, и мы бежим.

Кальвинисты перекрыли дорогу машинам, они приближаются. Их человек пятьдесят. Много. Не только мужчины, но и женщины. Глаза Анжелы отчаянно всматриваются в толпу в поисках Кэла. Она твердит, что он ее спасет. Вновь и вновь это повторяет. Но Кэла нет, он еще в тюрьме. И пока Анжела ждет спасения, которое, похоже, не придет, толпа вваливается в сад и вытаптывает цветы, окружая дом.

Я вижу их лица. Они у всех окон.

Снова разбивается стекло. По комнате разносится какой-то запах, знакомый мне по иному времени и месту. Запах лета и согретых солнцем досок причала в Уиллоуз или, может быть, в Трэни, где Джек нагружал лодку, прежде чем вместе со мной отправиться за омарами. Я лежала на причале, подставив спину солнцу, а Джек работал. Усталый после минувшей ночи и счастливый. Он грезил, наполняя бензобак.

В прошлом мне нравился запах горючего, он казался таким приятным. И теперь я не сразу понимаю, что именно он наполняет комнату, что кто-то плеснул бензином через разбитое окно и залил им пол.

В дыру летит факел, слышится хлопок, затем взрыв — и комната наполняется пламенем. Крики меняются. Кальвинисты — мастера импровизаций, они приспосабливаются к обстоятельствам. «Держите ведьму» меняется на старое, исторически более верное «Сожгите ведьму!». А потом слышится еще более страшный крик, который раздавался в моей голове минуту назад: «Убить ее! Убить!»

Я смотрю на толпу зевак, которые внезапно замолкают. Некоторые, кажется, ошеломлены. Они сами не знают, что творится у них на глазах. Это представление? Неужели салемские власти в погоне за спецэффектами действительно позволили сжечь настоящий дом? Я смотрю на мужчину, единственного в толпе, который все понял. Он побежал на угол, к отелю «Готорн» — вызывать пожарных.

— Дом горит! — кричит Анжела, бросаясь по лестнице на смотровую площадку.

Я останавливаю ее.

— Нет! Нельзя идти наверх!

— Выбирайтесь из дома! — приказывает оператор.

Она по-прежнему на связи, но выйти на улицу — плохая идея. Как только мы высунемся из дома, нас убьют. Я слышу звуки сирен, но патрульные далеко, слишком далеко. Улица полностью запружена зеваками. Ревут автомобильные гудки. Люди вылезли из машин, чтобы лучше было видно.

— Подвал! — говорил Анжела и спешит к двери. — Там есть тайный ход!

Я иду следом за ней в темноту и закрываю дверь, чтобы отгородиться от дыма. Люк подвала открывается на заднем дворе. Возможно, мы сумеем выбраться. Надеюсь, кальвинисты нас не увидят и мы проскользнем мимо них. Но, насколько мне известно, никаких потайных ходов не осталось. Мы с Бизером в детстве искали их, проводя в поисках часы и даже целый день. Сто лет назад под Салемской площадью существовала целая сеть туннелей — там контрабандисты прятали товары. Может быть, туннелями пользовались и потом, когда функционировала «подпольная железная дорога» — последняя остановка на пути к Канаде и свободе. «Подпольная железная дорога» Мэй унаследовала прежние традиции.

Но теперь все туннели засыпаны. Так сказала Ева, когда устала от наших поисков. А может быть, ее разочаровало, что мы ничего не нашли. Или же она просто решила, что детям следует играть на улице и дышать свежим воздухом, вместо того чтобы сутками торчать в подвале. Ева повторила слова наших школьных учителей о том, что якобы салемские власти засыпали туннели в конце прошлого века. Они об этом пожалели, когда началась Вторая мировая война: туннели могли стать хорошим бомбоубежищем, и городу не пришлось бы тратить деньги на постройку бункеров.

Анжела хватается за стену и щупает ее.

— Я знаю, он где-то здесь, — бормочет она. — В прошлый раз Ева вывела меня отсюда.

Значит, вот как это было. Разумеется, именно при помощи туннеля Ева помогла Анжеле «исчезнуть». Вот почему Кэл и его последователи решили, что Ева — ведьма. Как там сказал Рафферти? Кальвинисты видели, что Анжела вошла в дом, и окружили его, но девушка как в воду канула. Когда она наконец появилась, то не в городе, а на острове у Мэй, и жила там, пока Рафферти не привез ее обратно. Мэй злилась на детектива за то, что он помог Кэлу, но не поняла главного. Кэл боялся и Еву, и Мэй. Он сам верил в то, что плел о них. Он не знал про туннели и не сомневался, что все женщины рода Уитни, за исключением его бывшей жены, обладают магическими способностями.

Кальвинисты окружили дом — точно так же, как и в тот вечер. По ту сторону подвальных окон я вижу их ноги в сандалиях. Выбраться из подвала невозможно, на люке стоят люди. Мы видим фигуры, освещенные со спины и похожие на кукол в театре теней. Их силуэты отражаются на стенах подвала, в лучах фар от немногих машин, которые не застряли в пробке и способны проехать по улице.

Анжела снова напирает на стену, изо всех сил, чуть не расшибается. Я останавливаю девушку.

— Что ты делаешь?

— Я знаю, ход здесь! — говорит она. — За этой стеной. Там целая комната. Я сидела в ней в прошлый раз, пока Ева меня не вывела.

Она ушибается и кашляет. Здесь сыро и дымно, слабо пахнет плесенью…

И тут я вспоминаю, как риелтор, осматривая винный погреб, обнаружила лужу на полу. Меня озарило: вот где находится туннель. Я всегда удивлялась, зачем Еве битком набитый винный погреб, если она вообще не пьет. Разумеется, в его стене — дверь потайного хода, скрытая за обшивкой. Лужа на полу появилась не из-за пролитого вина или протекшей трубы. Это соленая вода, от которой заплесневели цветы. Туннель заполняется во время прилива.

— Куда ведет этот ход? — спрашиваю я на всякий случай, чтобы удостовериться в своей правоте. Впрочем, я и так не сомневаюсь. Хоть я и задала вопрос, ответ мне уже известен.

— В лодочный сарай, — отвечает Анжела.

Я двигаюсь к стойкам с бутылками и медленно провожу пальцами по стене, выискивая трещину, вход в потайной мир. Тонкие деревянные решетки, бутылки, пыль. Пытаюсь нащупать что-нибудь необычное. Как там сказано в Евиной тетради? «Ищи одно из двух — либо то, что вписывается в узор, либо то, что нарушает его».

Становится слишком дымно, и я щупаю доски, читаю их пальцами точно шрифт Брайля. Наконец нахожу маленькую трещину в дереве. Тонкую, словно бритвенный разрез. Веду по ней кончиками пальцев, три бутылки вниз, поворот на девяносто градусов, четыре бутылки по диагонали… Я нашла дверь. Настоящую дверь.

Это потайной ход, точно в Стране чудес. Дверца низенькая, рассчитана на рост человека того времени, когда ход был построен. Я тянусь между бутылками туда, где должна находиться дверная ручка, и нащупываю маленький рычаг. Нажимаю на него, и он подается. Слышно, как поворачиваются цилиндры. Но дверь не открывается, она заперта. Я щупаю вокруг рычага, ожидая найти кнопку или замочную скважину, и одновременно запускаю руку в карман в поисках импровизированной отмычки. И тут мои пальцы натыкаются на нечто гладкое и круглое. Сердце у меня замирает. Дверной засов.

Дышать становится все труднее. Я зову Анжелу, но она не слышит меня из-за шума приближающегося огня.

Пахнет старым деревом и конским волосом — огонь пожирает стены кафе у нас над головой. От жара плесень выбрасывает споры в воздух. Я чувствую запах лаванды, которая сушится на полке рядом со мной. Те самые цветы, которые я забыла выбросить.

И тогда я вспоминаю. Осматривая дом, риелтор указала на плесень в подвале. Плесень от цветов, висящих вниз головой, точно сигнал бедствия.

«Кто же сушит цветы в подвале?»

Я рассердилась, когда риелтор задала этот вопрос, — она будто намекнула, что Ева глупа или впала в маразм. Но, нужно признать, я тоже удивилась. Кто додумается сушить цветы в сыром подвале? Никто. Ни один человек в здравом уме. Ева, в частности. Вот еще один завиток, который нарушает узор, выделяется среди остальных. Цветы. Ева — воплощенная логика.

Ключ к замку должен быть среди сухих заплесневелых цветов.

Я хватаю пучки один за другим, срываю с гвоздей, трясу — точь-в-точь как Бизер тряс колокольчиком на Рождество, когда мы были детьми. Я делаю это медленно и осторожно, будто ожидая, что очередной пучок зазвучит в ином тоне.

Наверху падает балка, и дом содрогается до основания. Анжела отскакивает.

— Что ты делаешь? — Она в ужасе. — Нужно выбираться отсюда!

Она думает, что я сошла с ума — стою и трясу цветы, а в это время дом рушится у нас над головой. Она опасается, что слухи обо мне правдивы. И я склоняюсь к мысли о том, что Анжела права, потому что не нахожу ключа. Девушка тянет меня за руку. Она хочет, чтобы мы вернулись наверх и вышли тем же путем, каким она вошла. Но уже слишком поздно, весь первый этаж в огне. Анжела колотит в крышку люка, наваливается на нее всем телом и кричит зевакам, зовет на помощь. Но люди либо не слышат, либо притворяются. Тогда она, в слезах, сворачивается на полу рядом со мной.

— Мы сейчас умрем! — рыдает девушка.

Я хватаю последний пучок, почти ничего не видя из-за сгустившегося дыма. Трясу цветы, и ключ падает на пол. Я нахожу его на ощупь, вновь провожу рукой по двери и нахожу замок. Медленно и осторожно сую ключ в скважину и поворачиваю по часовой стрелке. Раздается щелчок, и дверь открывается.

— Идем. — Я хватаю Анжелу за руку и тяну ее за собой едва ли не волоком. Оказавшись внутри, мы закрываем дверь, чтобы отгородиться от ада, в который превратился подвал.

Анжеле знакомо это помещение. Она бредет вдоль дальней стены и находит фонарик. Свет тусклый. Сначала мне кажется, что у фонарика сели батарейки, но на самом деле виноват дым.

Это место больше похоже на пещеру, чем на потайную комнату: земляные стены подперты деревянными балками, снятыми со старых кораблей, часть пола выложена крупной галькой. Только часть, потому что однажды галька закончилась и строители туннелей больше не могли воровать ее с салемских улиц.

Здесь есть и сокровища — кусок слоновой кости, резная рукоять ножа. Лезвие заржавело и рассыпалось, превратившись в кучку рыжей пыли. Нож лежит на крышке шкатулки для специй — такие я видела в старых салемских домах. Дерево покоробилось от влаги. В углу стоит старинная деревянная кровать с веревками вместо пружин. Вокруг множество китайских вещиц — вероятно, украденных в ту пору, когда предки моего дедушки занялись пиратством. Возможно, все эти предметы были слишком узнаваемы, чтобы выставлять их на всеобщее обозрение.

Большая часть вещей сломана. Все ценное рано или поздно перекочевало наверх и заняло свое место в доме. Остальные предметы ни на что не годны. Кроме кровати. Она предназначалась для тех, кому нужно было переждать здесь.

В комнате царит атмосфера ожидания. И страх. То и другое можно ощутить. Мы с Анжелой, разумеется, напуганы, но здесь присутствуют не только наши страхи. Это место, где рабы ждали свободы. Последняя остановка по пути на север. Рабы сидели здесь, не зная, спасутся они или умрут в бесплодных попытках. Они доверяли аболиционистам — прямым потомкам людей, которые некогда привезли их сюда на своих кораблях и продали в рабство. Доверяли недостойным доверия, потому что выбора не было. Они надеялись, что круг завершен, что зло исчерпало себя и вскоре тьме наступит конец.

Здесь есть не только страх, но и надежда. Ее воплощение — там, в дальнем углу комнаты. Маленькое черное отверстие, которое ведет к свободе. Надежда — в этом туннеле.

— Нельзя здесь оставаться, — вскрикиваю я, увидев, что Анжела садится на кровать. Она устала.

— Вода стоит слишком высоко, — бормочет она, осознав, какую ошибку совершила. — Мы не сможем выбраться, пока не наступит отлив. Во время прилива туннель заполняется водой. — Она ложится, откинувшись на изголовье. — Я посплю. Всего минутку. Совсем измучилась…

Насчет прилива Анжела права: я чувствую запах воды. Но запах дыма тоже, и он гораздо сильнее. Анжела задремывает не от усталости. Она задыхается.

— Вставай! — велю я и заставляю девушку подняться.

Она твердит, мол, надо подождать, пока нас спасут. Но комната наполняется дымом и Анжела уже не в себе. Думает, что рассуждает здраво, но это не так. Мы не можем ждать спасателей. Даже если кто-нибудь скажет им, что мы в доме, они пойдут искать нас наверх, на смотровую площадку. Мы ведь сказали, что укроемся там.

Даже если спасатели заглянут в погреб, то никого не найдут. Никто не знает про туннель.

— Идем, — говорю я. — Здесь нельзя оставаться.

Впереди нас по туннелю бегут крысы. Я стараюсь не смотреть на них. Они спускаются со стенок и несутся в одном направлении, прочь от дыма.

Не считая крысиного царапанья, в подземелье полная тишина. Как только мы останавливаемся передохнуть, нас нагоняет дым. Когда удаляемся от пожара, Анжеле становится легче дышать.

— Может быть, отдохнем? — предлагает она, слегка воспрянув духом. — А когда доберемся до конца туннеля, подождем, пока спадет вода.

— Может быть, — отвечаю я, чтобы ободрить ее.

Но дым нас настигает. Ждать нельзя. Я чувствую воду под ногами, забираю у Анжелы фонарик и направляю луч вперед. Видно, что туннель становится уже и выше, а вода все прибывает.

— Далеко до конца туннеля? — спрашиваю я.

Анжела не знает. Или не хочет отвечать.

— Приблизительно, — настаиваю я.

— Не знаю… метров сто пятьдесят.

— Ход идет прямо или сворачивает?

— Прямо. Но мы не можем…

Мы уже по пояс в воде. Крысы впереди нас остановились. Между водой и потолком туннеля — всего полметра свободного пространства. Полукруглый промежуток воздуха. Крысы сдались, они на каменной кромке, как можно ближе к воде. Дальше не пойдут. Это — конец пути.

Дым у нас за спиной клубится и медленно ползет вперед.

— Я не собираюсь нырять, — заявляет Анжела. — Это самоубийство.

А потом она видит приближающийся дым.

— У нас нет выбора, — говорю я и показываю Анжеле на крыс.

Судя по всему, девушка сейчас вспоминает то, что слышала обо мне, и думает, что совершила большую ошибку, доверив свою жизнь безумице.

— Не могу, — почти плачет Анжела. — Я не сумею проплыть так далеко под водой.

— Зато я смогу, — отвечаю я.

Мы по грудь в воде. Рядом с крысами. Она смотрит на них, потом на меня и понимает, что это ее единственный шанс.

— Не плыви, — приказываю я. — Не греби.

Она кивает.

— Даже не шевели ногами.

Девушка вновь кивает.

Я объясняю, что делать. Как вдыхать и выдыхать, если предстоит затяжной нырок. Сначала надо вытолкнуть из легких весь воздух, а потом сделать глубокий вдох, которого хватит надолго.

— Бог мне поможет, — шепчет Анжела, не в силах отказаться от веры.

— Он поможет нам обеим.

Мы выдыхаем, а потом делаем мучительно глубокий вдох. Я толкаю Анжелу в воду и ныряю вместе с ней.

Я хватаю ее за волосы. Это единственный способ. Заставляю девушку расслабиться и держу за волосы зубами, чтобы обе руки были свободны. Работаю ногами, отталкиваясь от дна и стенок туннеля. Мы медленно движемся вперед.

Мне кажется, мы проводим в темноте часы, годы, целую вечность. Анжела то подо мной, то сбоку. Обмякшее тело, которое позволяет себя тащить.

Легкие болят. Время идет.

Тьма повсюду. Я уже давно не могу нащупать стены и пол. Может быть, туннель расширился.

«Не останавливайся, — приказываю я себе, — не сбивайся с ритма».

Я не чувствую воды, не чувствую холода.

Мы заблудились. Вокруг нас — лишь пустая мгла, которая бесконечно простирается во все стороны. Впервые осознаю, что такое смерть. Это не фантазия, а реальность. Не конец жизни, не прекращение мук, а вечная пустота.

Анжела была права: это самоубийство. Прыжок Линдли. Прыжок с «Золотых Ворот». Путь к луне. Смерть, которую, по моим представлениям, я всегда искала. Я пыталась умереть с тех пор, как мне исполнилось семнадцать. И наконец вижу то, о чем мечтала. Пустота — вокруг меня.

В какой-то момент я перестаю бороться и начинаю умирать. Это очень просто — остаться здесь, среди ракушек и гладких камней. Я уже однажды оказывалась в пустоте, и это было прекрасно. Мирно. Но только не теперь. Потому что я больше не желаю смерти. Этого хотела Линдли, а не я. Я не хочу умереть в воде, в туннеле. Тщетно пытаюсь внушить себе, что на самом деле мне этого хочется. Но понимаю: нужно спасти Анжелу и ее ребенка. И вдруг впервые в жизни начинаю сознавать, что надо спасти и себя.

Волосы Анжелы выскальзывают у меня из зубов. Я хватаю их и наматываю на кулак, высвобождая все, что в них скрыто. Как и у Мэй, волосы Анжелы хранят свои секреты. Это сеть, которая захватывает магию, а потом выпускает по одному сокровищу за раз — milagros, вуаль, рисунок Девы Марии. Многое запуталось в кружевной сети волос. Все это прокладывает мне путь.

Толкая Анжелу впереди себя, сквозь ее волосы я вижу сияние. Передо мной на свет плывет морской конек. Тот самый конек, которого я в детстве видела в волосах Мэй. Я понимаю, что это мой символ, и следую за ним. Потом замечаю что-то вдалеке… слабый зеленый блеск… Когда я отвожу руку назад для гребка, волосы Анжелы перестают загораживать мне обзор, но сияние не исчезает. Мы нашли выход из туннеля и плывем на свет.

Выныриваем возле лодочного сарая, под причалом. Я выталкиваю Анжелу на поверхность, и мы жадно хватаем ртом воздух.

Я помогаю ей подняться на чердак. Она садится на кровать, потом ложится на бок.

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

— Кажется, да, — отвечает девушка, хотя я понимаю, что нет. Анжела снова перекатывается на другой бок и стонет.

— Пойду за помощью. — Я открываю окно, чтобы впустить на чердак свет.

Анжела с трудом кивает.

На причале есть телефон. Я спускаюсь по лестнице и вдруг вижу кальвинистов. Они сидят на противоположной стороне канала, на скамейке, где обычно собираются старики. Но стариков нет. Должно быть, отправились поглазеть на пожар, как и остальные горожане. На их месте — три фигуры в черных одеяниях. Они смотрят на лодочный сарай. Взглянув на противоположный пирс, я вижу и других. Они уходят от дома Евы, их факелы по-прежнему пылают.

Я бегу обратно наверх. Анжела стоит на коленях.

— Он придет за мной. Я знаю, что придет, — бормочет она.

— Кто?

— Преподобный Кэл.

— Кэл в тюрьме.

— Нет. Он уже вышел. Он должен быть здесь. Преподобный Кэл придет за мной. Мы полетим в Лас-Вегас и поженимся.

— Вставай. — Я пытаюсь поднять ее с кровати.

— Он должен быть здесь. Они сказали, что он придет. — Анжела смотрит в окно, на толпу. — Преподобный Кэл придет. Он обещал.

— Отойди от окна! — Я хватаю ее за руку и оттаскиваю.

Анжела начинает плакать. Глаза меня обманывают.

Я вижу…

…Линдли на том же месте. Она плачет. Это наше первое лето вместе. Нам по тринадцать лет, и мы твердим друг другу о том, что, слава Богу, мы уже не дети, теперь все изменится и будет хорошо. Но все уже изменилось, тем же летом. В худшую сторону. Случилось нечто ужасное. Я ощущаю боль сестры. Произошли страшные вещи. Я не могу о них говорить, не в силах даже подумать об этом. Когда Линдли страдала, я чувствовала ее боль — каждый раз, когда Кэл ее бил или приходил к ней в постель. Сестра сказала, что все уладится, и я ей поверила. Она сказала, что справится с любой проблемой, когда мы вместе, на острове. Но Линдли ошиблась. Она ничего не могла исправить. Так же как и я.

«Нужно сказать об этом кому-нибудь».

«Нет. Он больше не будет. Он обещал».

Я возвращаюсь к реальности, услышав звук сирен, — жители соседних городков откликнулись на сигнал тревоги из Салема.

Факелы движутся. На улице, где стоит дом Евы, виден еще один пожар. Горит сарай.

Толпа приближается к нам.

Все расы, все религии. Мы вернулись в прошлое. Это видения. Разъяренная толпа… Фермер, у которого погиб урожай, соседка, у которой родился мертвый ребенок. Люди, которые достаточно натерпелись в жизни и теперь ищут, на кого можно свалить вину.

— И что нам делать? — Анжела поворачивается ко мне.

Как будто я знаю. Как будто хоть когда-нибудь знала.

И вдруг я нахожу ответ. Он — в золотом сиянии лунного света на крыше здания таможни. Я вспоминаю Готорна и книги, которые он писал, сидя там. Даже уехав из города, он не смог его позабыть. Готорн всегда писал о Салеме.

Я думаю об Энн Чейз. О том, что она сказала про кальвинистов в день похорон Евы: «Я не желаю поклоняться их богу: он недостаточно силен, если они боятся нас. Это слабый, трусливый бог».

Мои мысли возвращаются к Энн и первому виденному мной колдовскому обряду. Мы с Линдли сидели в гавани, на пирсе, и наблюдали за ней из темноты. Хихикали, когда Энн и ее подружки-хиппушки воздевали руки вверх, к луне, и танцевали на причале. Они произносили любовные заклинания, а мы хохотали как сумасшедшие, пусть даже ничего не могли расслышать. Они выглядели донельзя глупо, когда плясали с поднятыми вверх руками и призывали любовь. Помнится, я думала, что они наивные и легковерные, как маленькие дети, хотя на самом деле старше нас. Потому что в мире все не так просто даже для тех, кто искренне верит.

— Что нам делать? — всхлипывает Анжела, когда кальвинисты подходят ближе.

— Пусть получат то, чего ожидают.

Она смотрит, как я простираю руки к луне.

— Подними руки, — приказываю я, и девушка подчиняется.

— Мой бог низвергнет вашего! — кричу я кальвинистам. Я молюсь не их богу, но и не языческим богиням Энн. Бог, к которому я обращаюсь, не имеет пола. Он существует независимо от людских устремлений — Бог, который тебя забирает, когда больше некуда идти. — Пожалуйста… — прошу я.

Мы с Анжелой стоим, подняв руки к свету. Сначала мне кажется, что он исходит от луны, а потом я понимаю, что на самом деле источников света много. Они движутся к нам вереницей, несутся над водой, точно крошечные НЛО.

Кальвинисты тоже их замечают и останавливаются. Люди в черном, которые шлепают к сараю вброд, спешно убираются с дороги. Я вижу, как очертания вновь меняются: передо мной огни «Золотых Ворот».

«Доверяй своему дару», — звучит голос Евы в моей голове…

И тогда я начинаю смеяться.

Анжела видит, что мы победили, но не понимает, что произошло. Наша молитва не только была услышана, но и ответ на нее мы получили мгновенно, причем настолько содержательный, полный изящества и иронии, что только настоящий Бог мог сотворить это чудо. Когда я попросила помощи, Бог послал мне знамения гибели. Луну. Мост. Но теперь я понимаю, что глаза меня подвели. Картинки не лгали. Просто я неверно их истолковала. Это вовсе не предвестники моей смерти, а обещание жизни.

А потом тишину прорезает громкий гудок, и мост «Золотые Ворота» превращается в прогулочную яхту, которая сворачивает в канал между лодочным сараем и пристанью. Кальвинисты карабкаются на берег, чтобы не попасть под киль огромного корабля, полного пьяных гуляк, музыкантов и всего остального, что они осуждают.

Яхта входит в порт.

— Прыгай! — приказываю я Анжеле.

Мы прыгаем в воду, как только яхта приближается, и она оказывается между нами и кальвинистами, загораживая им обзор, — в ту самую минуту, когда люди в черных одеяниях появляются у стены лодочного сарая. Это самые умные из них — они обходили берегом, вместо того чтобы плыть от одного пирса к другому. Кальвинисты ломают дверь и бегут по лестнице, но обнаруживают, что мы исчезли. И окончательно убеждаются в нашем могуществе. Падают на колени, колотят себя в грудь и молятся, чтобы Бог избавил мир от таких, как мы.

Никто не видел наш прыжок. Капитан яхты слишком занят, пассажиры смотрят в сторону города, с удивлением разглядывая огни, пожарные машины и дым, который из черного сделался белым, когда пожарные принялись тушить пламя.

Мы не оборачиваемся. Плывем рядом, Анжела и я. В устье гавани я нахожу маленькую плоскодонку. У меня уходят все силы на то, чтобы втащить Анжелу в лодку, и она сворачивается на дне, измученная и запыхавшаяся.

Лунная дорожка тянется прямо к острову, освещая нам путь. Погода стоит прекрасная — это одна из последних теплых летних ночей. В гавани тихо, но в открытом море висит туман. Остров желтых собак лежит сразу за его кромкой. Сквозь дымку видна полная луна, рассеянный свет маяка указывает точно на Бэк-Бич.

Волшебство хранит нас. Вода стоит высоко, ночь светлая. Мы причаливаем к Бэк-Бич, и океан вокруг фосфоресцирует.

Я велю Анжеле остаться в лодке. Несколько собак выходят из пещер посмотреть, что случилось, но не смеют приблизиться.

— Они тебя не тронут, — подбадриваю я Анжелу. — Я схожу за Мэй.

Девушка доверчиво кивает. Она не двигается, но я вижу в лодке кровь и воду. Ребенок вот-вот появится на свет.

Я бегу по пляжу, по недавно проложенной тропинке, избегая тех мест, где океан начал подмывать утесы, отвоевывая свое. Потом сворачиваю налево, миновав дом тетушки Эммы с упавшим крыльцом, и несусь к далеким огням Мэй на противоположном конце острова. Пересекаю бейсбольную площадку и вижу каменную лачугу и скалы, похожие на крепостную стену. Именно оттуда прыгнула Линдли.

Передо мной — старая машина. Сквозь разбитое ветровое стекло проросла глициния и обвилась вокруг антенны.

А потом я внезапно останавливаюсь, ощутив чье-то присутствие.

Кэл стоит, опираясь на машину. Я почти не вижу его, небритого, в футболке и джинсах, но зато безошибочно чувствую. По ногам пробегает дрожь. Я замираю.

— София. — Он становится у меня на пути.

Его голос звучит властно, и я немедленно вспоминаю о том, отчего сменила имя, почему мне пришлось это сделать. Я не могла больше слышать, как оно звучит. Когда Кэл произносил его, в нем слышалось нечто шипящее, змеиное. София — это имя, которое можно шептать ночью. Очень тихо, так, что никто не услышит. Достаточно тихо, чтобы не разбудить Мэй.

Я стою там, где сходятся все черты, все линии перспективы, которые проведены через ключевые точки моей жизни. Здесь — место средоточия. Нити начинаются отсюда и возвращаются сюда.

Мы уже были здесь когда-то. Я знаю, что произойдет дальше, и потому не удивляюсь, когда появляются собаки.

На скалах показывается Визи, за ней — остальные. Я насчитываю десять псов, двадцать, больше. Они мягко и бесшумно выходят из логовищ, окружая его. Кэл ничего не замечает, а когда он наконец их видит, на его лице отражается сначала ужас, потом узнавание. Мы с Кэлом уже оказывались вместе в этой точке средоточия. Кэл — на лодке, которую украл в Сан-Диего. Умирающий от жажды, затерянный в море. И я — затерянная на острове, во времени и пространстве. Мы видели одну и ту же картинку, одну и ту же галлюцинацию, с одинаковым финалом, и оба знаем, что именно я сплела это кружево. Нам известно, что все происходящее — в моей власти.

Собаки приближаются к Кэлу. Точно так же, как к нам с Анжелой приближались люди в черных одеждах. Псы тихо движутся вперед. Их глаза сияют, зубы оскалены.

— Ты пришел за Анжелой, — говорю я.

— Да. За ней.

— Ты ее не получишь.

Я произношу это, и собаки бросаются на Кэла. Быстрее, чем я успеваю сказать что-нибудь еще. Они рвут его одежду и тело, точь-в-точь как во сне. Я могу остановить их: на сей раз я знаю нужное слово, — но сейчас все по-другому и мне совершенно не хочется им мешать.

А потом появляется Анжела. Она бежит к Кэлу и пытается заслонить его от собак.

— Хватит! — кричит она им, но псы только сильнее разъяряются.

— Уйди! — ору я.

Анжела не отходит, и в ее глазах я вижу то, что прочла Мэй в глазах тетушки Эммы в тот памятный вечер. Именно это заставило ее не воспользоваться дарованной свыше возможностью — спустить курок и прекратить все разом.

Не знаю почему, но Анжела любит Кэла Бойнтона. Любит достаточно сильно, чтобы умереть за него.

— Пожалуйста!.. — Она плачет и пытается подобраться ближе.

Одна из собак прыгает на Анжелу и хватает за руку.

Я вижу кровь и чувствую отвращение. Весь гнев моего детства воскресает, и на мгновение кажется, что оба должны умереть. Они достойны друг друга и заслужили такую смерть. Но тут появляется некто четвертый. Это девушка, и я вижу ее лицо. Моя сестра здесь, с нами. Я вижу Линдли одновременно юной и взрослой — такой она станет, когда вырастет, такой она хочет стать, если теперь ей дадут шанс. И я обязана помочь Линдли.

— Хватит! — ору я.

Анжела произнесла нужное слово, но оно должно сорваться с моих губ. И я должна сказать его искренне.

— Хватит! — кричу я еще громче, и мир замирает. Псы усаживаются и ждут, когда кто-нибудь вновь подаст им команду.

Анжела, рыдая, падает. Кэл лежит на земле, между нами. Весь в крови.

— Я знала, что ты придешь за мной. — Анжела пытается подползти к нему. Увидев кровь, останавливается и перегибается пополам от первых схваток.

Кэл с трудом поднимается и бредет к ней. Мой взгляд приковывает его к месту.

— Все в порядке, — говорит Анжела и прислоняется к камню.

Я вижу, что он тоже ее любит и хочет помочь. Я читаю это в глазах Кэла. Но, как бы ему ни хотелось, он не двигается дальше. Не может. Когда Кэл наконец открывает рот, то обращается не к Анжеле, а ко мне, и говорит вовсе не то, что я ожидаю. Не кричит, что я одержима дьяволом, не называет шлюхой, не утверждает, что все случилось по моей вине.

— Прости меня, — произносит он негромко. И на сей раз это не приказ, а скорее мольба.

Под ногами у него — лужа крови.

Кэл шагает вперед. Ко мне. Вытянув руки. Со слезами на глазах.

Я стою как вкопанная. Визи рычит, но не трогается с места. Она не двинется, пока я ей не скажу, и остальные псы не пошевелятся без нее.

В голове у меня пустота. Кэл тянется ко мне. Я ощущаю прикосновение его рук, а потом слышу треск: мои ребра хрустят, когда мы, будто слитые воедино, падаем на камни.

Затем вижу Мэй: она стоит с ружьем в руках. С ней остальные женщины. Они подходят, окружают Анжелу, одна из них берет девушку за руку и ведет в каменную лачугу. Анжела плачет. Это низкий, звериный вой, в котором одновременно слышатся скорбь и радость. Островитянки окружили ее точно так же, как ту перепуганную женщину с детьми, в первый день моего приезда.

— Вызовите береговую охрану, — говорит Мэй. — Скажите, что нам нужны врачи и вертолет.

Она опускает ружье и, собравшись с силами, сталкивает с меня труп Кэла.

Стоны из каменной лачуги сливаются с шумом крови в ушах, а потом превращаются в крики рожающей женщины. Передо мной проносится моя жизнь. С каждым криком Анжелы что-то покидает меня. Дыхание и кровь. Я умираю.

Все женщины здесь. Среди них тетушка Эмма. А еще — женщины из моего прошлого, школьные учительницы, подруги. Сквозь толпу я замечаю Еву. Она сидит чуть поодаль, на том самом камне, с которого только что поднялась Анжела. Ева чем-то занята, она смотрит на то, что у нее в руках. Что она делает? Я понимаю: Ева плетет кружево. Мое кружево. То самое, которое она послала мне перед смертью. И теперь бабушка пытается его закончить.

Я борюсь за каждый вдох. Повсюду тьма. Спускается туман, заслоняя луну и звезды. Как же холодно.

И все это время Ева работает не отрываясь. Мелькают коклюшки. Я хочу, чтобы Ева хоть раз подняла на меня глаза, но она продолжает плести кружево. Я понимаю, что она плетет его для меня, но Ева не может мне помочь. Только не в этот раз. Нужно посмотреть ей в глаза и сказать, что сегодня помощь должна прийти не от нее.

Сначала я слышу звук — легкие шлепки, крайне неуместные здесь. Потом вижу сандалии и поднимаю взгляд. Линдли движется через толпу, раздвигая ее. Сестра в своем репертуаре — думает только о себе, курит самокрутку и слоняется без дела, в то время как я лежу и умираю. По своему обыкновению, Линдли привлекает всеобщее внимание. На ней — знакомое индейское покрывало. Она не сшила из него штаны, как хотела, просто набросила на плечи точно огромную длинную шаль, которая волочится по земле, цепляя мусор и траву. Волосы у Линдли длинные и заплетены в косу.

— Линдли, — зову я.

— Таунер, — отвечает она, будто нет ничего необычного в том, что я лежу на земле и умираю. Сестра наклоняется, чтобы рассмотреть меня получше, и глубоко затягивается сигаретой. Я понимаю, что она собирается сделать. Я умираю, а Линдли хочет вдуть дым в мои легкие, чтобы я почувствовала кайф вместе с ней.

— Расслабься, — говорит она, и я осознаю, что уклониться невозможно.

Ощущаю ее губы и не могу отодвинуться. Дым скользит по моей трахее, обжигает, язвит.

Я пытаюсь схватить сестру за руку, но она снова исчезает. Прищуриваюсь, пытаясь ее разглядеть, но луна уже спустилась. Она снижается слишком быстро.

Туман рассеивается, и я понимаю, что это не луна и не прогулочная яхта. Слышится шум. Спускаясь, эта штука поднимает ветер, и перед глазами у меня проясняется. Ветер от лопастей вертолета разогнал туман.

Линдли поворачивается, отходит прочь и шагает к каменной лачуге. Она оглядывается, улыбается и заходит внутрь, чтобы использовать шанс, которого ее давно лишили.

Я пытаюсь позвать сестру, но не узнаю собственный голос.

— Кто такая Линдли? — спрашивает одна из женщин «Круга» у Мэй, когда слышит, как я произношу это имя.

Возле меня толпятся медики. Голос женщины звучит тихо и испуганно.

— Не Линдли… — говорит Мэй. — Линдси… сестра-близняшка Софии.

— Она здесь? — Женщина оглядывается и пытается понять, куда я смотрю.

— Нет, — отвечает Мэй. — Линдси здесь нет. Она умерла при рождении.

Да. Я знаю. И не знаю. Это одновременно правда и неправда.

Я умираю. И в эту же минуту в каменной лачуге моя сестра Линдли наконец обретает шанс родиться.

Собаки убегают обратно в пещеры, все, кроме Визи, которая не отходит от меня. Наконец Мэй хватает ее за ошейник, чтобы она не укусила врачей. Меня кладут на носилки и несут в вертолет.