Чоновцы на Осколе

ГЛАВА XVII

Солнце стояло над головой, когда Василий и Женька с коровой в поводу, в сопровождении Пащенко, наряженного в красочный украинский сарафан, покрытого голубым шелковым платочком, поднявшись на приреченский косогор, увидели зеркальные воды Оскола. Отсюда до плотины было недалеко. У плотины стояла застава из четырех человек, вооруженных винтовками и ручным пулеметом. На высоком берегу над Осколом прогуливались нарядные приреченские парни и девушки.

— Слухайте, хлопцы! — остановил ребят Пащенко. — Сойдемте трошки с дороги вон на ту полянку, хай корова попасется, а мы под кустиками передохнем.

Ребята покорно последовали за своим провожатым. Сели под колючими кустиками боярышника, уже трепетавшего при дыхании ветерка клейкими зелеными листочками. Василий держал корову на поводу. Пашенко, задрав расшитый подол сарафана, присел на корточки и стал из-за кустов внимательно разглядывать патрулей, стоящих на переправе, гуляющих на другом берегу парней и девчат.

От крайней хаты Зареченской слободки в сопровождении мелодичных звуков гармоники долетали слова знакомой задорной песни:

Пащенко повернулся к ребятам.

— Вот что, хлопцы, давайте договоримся так: я с вами дальше не пойду, нечего мне в Уразове делать. Пойдет Женька, вызовет Софью Никаноровну и скажет, что корову привели, пусть приходит сюда… Где у тебя пакет, давай-ка его мне, — обратился он к Женьке.

Женька неохотно завернул штанину потрепанных, забрызганных грязью брюк, достал из чулка пакет.

— Вот так-то, я уразумею, надежней будет. Придет она сюда, все сам передам!

Пащенко спрятал за пазуху пакет и сердито сплюнул:

— Добрым людям праздник, пьют, гуляют, а ты тут как прокаженный по кустам ховайся… Ну, иди, пацан, да пошвыдче; не забудь, шепни там хозяйке, хай бутылочку горилки для меня прихватит!

— А как Василь? — спросил растерявшийся Женька.

— Василь твой со мной посидит. Я, что ль, корову пасти буду?

— Вот и хорошо, устал я очень, передохну, — сказал спокойно Василий, бросив взгляд на нерешительно топтавшегося Женьку, — иди, только скорей возвращайся, а то завечереет, без пропуска через греблю не пройдем.

«Наверно, боится оставить меня одного с этим бандитом, оказавшимся намного осторожней и сообразительней своего атамана, — наблюдая за удалявшимся братишкой, думал Василий. — А впрочем, откуда мне знать, может быть, такой осторожности потребовал от своего начальника штаба сам Булатников!.. Как быть? Не наделает ли Женька сгоряча глупостей — возьмет и бухнет на переправе, что я тут сижу в кустах лицом к лицу с вооруженным бандитом?.. От Пащенко это, конечно, не ускользнет. Ребята кинутся его ловить, он выхватит из-за пазухи наган или гранату, и тогда без жертв дело не обойдется, первая пуля полетит в меня…»

Пащенко тоже внимательно следил за Женькой.

Вот Женька уже подошел к гребле; прошел мимо заставы — патрули разговаривают с какими-то девчонками и не обращают на него никакого внимания. «Молодец», — мысленно похвалил брата Василий.

По-своему, видимо, остался доволен и Пащенко. Убедившись, что Женька благополучно прошел мимо заставы, он снова с увлечением и завистью стал разглядывать гуляющую публику, слушать заливистые девичьи голоса, смотреть, как лихо отплясывает под гармошку какой-то молодой парень в буденовке. На груди плясуна алел не то боевой орден, не то красный бантик. «Наверно, красноармеец-отпускник приехал с фронта на побывку… А может быть, боец отряда чекистов?» — думал Пащенко.

А Василия замучила корова. Проголодавшись за дорогу, она то и дело вырывала из рук пеньковый повод.

— Куда, скаженная! Стой, чертяка! Цигарку, проклятущая, свернуть не дает! — то и дело покрикивал Василий.

— Да отпусти повод, никуда она не сбежит! — с досадой отрываясь от своих наблюдений за лихо откалывающим гопака красноармейцем, заметил Пащенко. — Или привяжи ее за куст, веревка-то длинная.

— «Привязать». Вот это дело! Как я сам не догадался, — подхватил Василий. — Все руки оттянула…

Пащенко засмотрелся на плясуна. Вот тот пошел вприсядку, подпрыгнул высоко, перевернулся вниз головой и прошелся по кругу на руках, позвякивая блестевшими на сапогах шпорами. Буденовка с него слетела, обнажив гладко выбритую голову… Вот он снова вскочил на ноги и, закинув руки за спину, пошел на носках.

— Ну и силен, подлец! — Пащенко хотел что-то еще сказать, открыл рот и… не смог произнести ни звука. Горло его стянула пеньковая петля, накинутая Василием.

Бандит повалился на бок и стремительно заскользил по зеленой лужайке за ринувшейся со всех ног вниз, к реке, коровой. Он мельком увидел бегущего впереди, размахивающего дрючком Василия и, ухватившись левой рукой за веревку, силился освободить от нее сдавленное горло. Изловчившись, он выхватил правой рукой из-за пазухи наган и, не целясь, выстрелил в Василия. Корова, напуганная выстрелом, рванулась еще сильней. Бандит потерял сознание.

Когда Пащенко снова пришел в себя и открыл глаза, он уже без посторонней помощи подняться с земли не мог. Ноги и руки его были крепко стянуты веревкой. Какой-то смуглый вихрастый парень, снимая с его шеи обрывок веревки, говорил рядом стоявшему Василию:

— Разве так можно с «языком» обращаться?! Петля портит человеку позвонки и голосовые связки… А если он вдруг немым окажется?!. Так лучше его сразу, подлюку, тут прикончить… — и, вытащив из кармана кожанки наган, парень крутанул барабан о шершавую ладонь левой руки.

— Товарищ Шорников, не убивайте его, он заговорит, — убежденно проговорил Василий.

И Пащенко, открыв рот, поспешил это подтвердить:

— Пить хочу… Дайте хоть глоток горилки… — пробасил он охрипшим голосом.

Вовремя подоспевшие на помощь Василию парни весело рассмеялись.