Чорт в Ошпыркове (сборник)

Фома-Неверующий

Заплутался у мужика теленок: искал-искал и нашел в поле за совхозом. Время позднее, домой торопиться надо – гонит мужик теленка и думает:

«Погоню-ка я его тропочкой через совхоз, все версты на полторы ближе будет».

Гонит теленка, на поля не пускает, а сам по сторонам смотрит – не увидел бы кто. Догнал до каких-то там кустиков, а оттуда:

– Стой!

Выбежал сторож, теленка за хвост – тот кричит, а сторожу хоть бы что: перекинул теленка через плечо, как мешок, и тащит. Мужик за ним:

– Отдай, пропадет скотина!

– Штраф заплатишь – отдам! Идем к управляющему.

Теленок ревет, мужик сзади кричит, отпустить просит – дошли до управляющего. Управляющий в барском доме на стеклянном крыльце сидит, чай с медом пьет и с собакой разговаривает. Увидал мужика:

– Треаор! Воры!

Собака рычать, мужик куда деться не знает, управляющий смеется, и сторож смеется.

– Это я пошутил. Трезор, сюда!

И к сторожу:

– Какое у вас дело?

Мужик сторожу слова сказать не дал. Повалился на землю и взмолил отчаянным голосом:

– Батюшка-барин! Ваше сиятельство! Отпусти моего теленка, век буду бога молить!

– Вставай, да толком говори – я не барин.

Мужик опять:

– Батюшка-барин, благодетель!

Управляющий рассердился:

– Замолчи, такой-сякой! Я не барин, а советский служащий.

Мужик поднимается на ноги:

– Не верю, что ты не барин. Докажи!

Зло взяло управляющего на такие мужиковы слова:

– Я тебе, говорит, докажу! Попрыгаешь! Плати штраф три рубля, а то теленка не отдам! А за то, что ты меня при свидетелях барином обозвал, и дурака разыгрывал – на суду ответишь!

Денег у мужика не оказалось, пошел домой без теленка.

– Сдохнет у них теленок в этом совхозе, пока я деньги найду… Пойти поискать управы.

Разыскал милиционера.

– С чем пришел? – спрашивает милиционер.

– С делом пришел, – отвечает мужик.

– Ко мне с пустым делом не ходят. Приходи завтра!

– Не могу я завтра, душа до завтра не стерпит! Выслушай меня, господин урядник! Ваше благородие!

Милиционер на мужика взъелся:

– Я не урядник, а сотрудник милиции!

Тут мужик опять за свое:

– Не верю. Ты докажи!

– И докажу! Я тебя в порошок изотру! Ты у меня в холодной клопов покормишь!

Мужик будто бы в слезы:

– Господин урядник! Ваше благородие!

Милиционер мужика, конечно, за шиворот и в милицию. Ткнул на скамейку:

– Сиди, жди!

Начальник милиции за столом доклад пишет. Посмотрел на мужика:

– Погоди!

Ждет мужик полчаса, тот все пишет. Ждет еще полчаса – тот все пишет:

– Отпусти! Без вины задержали.

– Не видишь, занят!

– Выслушай меня, господин становой, – взмолился мужик.

Начальник сразу очнулся:

– Что брешешь, какой становой?

– Ладно – говорит мужик, – становых теперь нет, а ты мне изъясни, за что меня без вины в участок забрали?

– Какой участок?

– А вот где я сижу.

– Что-о? – закричал начальник. – Участок? Это не участок, гражданин, а отделение рабоче-крестьянекой милиции!

Мужик свое:

– Не верю! Ты докажи!

– Я тебе докажу! Ты у меня за оскорбление на суде ответишь! Милиционер!

Составили на мужика протокол, из милиции взашей вытолкали и в холодной три дня продержали, будто бы пьяного. Сидел мужик, воду пил, корочкой закусывал, сколько клопов накормил – не перечтешь, а вернулся домой – узнал, что теленка давно в живых нет, в совхозе сдох, и ему же две повестки в суд: совхоз штраф требует, а милиция за оскорбление к суду привлекает. Делать нечего, пошел на суд.

На суде за столом судья сидит, и все истцы налицо: каждый свое дело обсказывает и все на мужика жалуются. Дошла и мужикова очередь ответ держать.

– Что скажете, гражданин?

Мужик опять взмолился:

– Господин земский начальник! Ваше вышескородие!

Судья ему тихо так:

– Я не земский начальник, а народный судья.

Мужик опять за свое:

– Не верю! Ты докажи!

– Сейчас докажу. Рассказывай, как дело было.

Мужик ему все по порядку:

– Я, говорит, правильно всех обзывал. Если управляющий штраф ни за что берет и собак на меня пускает, он – не советский служащий, а барин. Если милиционер не хочет с мужиком разговаривать и взятки ждет, он – не милиционер, а урядник. И только в участке с нашим братом так обходились, как со мной в милиции обошлись.

– Верно, – говорит судья, – правильны твои слова.

Мужик дальше.

– А правильно, так вот мой встречный взыск: пусть мне совхоз за убитую телку заплатит, а милиция за то, что я зря в холодной сидел.

Судья опять соглашается:

– Верно. Подавай взыск, рассмотрим в срочном порядке.

Мужик на это:

– Верю теперь, что ты действительно народный судья! Ты мне доказал!

Нахлобучил шапку на голову и сказал:

– До свиданья, гражданин судья!

А потом сбросил шапку, поклонился всем остальным до земли:

– Прощайте, батюшка-барин! Прощай, господин урядник! Прощайте, господин становой!

Тех злость так и жжет, а что ответить – не знают.

Коробочка

Приехал мужик в город хлеб продавать, продал за сто рублей, идет по базару и к товарам приценивается. Подходят двое каких-то:

– Купи часы!

Показали часики – и все-то в солдатскую пуговицу, а ходят.

– Да ты возьми в руки-то, не бойся! Посмотрел мужик на часы и так и этак, к уху приложил.

– А вы что за них просите?

Обернулся: нет никого.

– Часы-то возьмите! – кричит. Никакого ответа. В народе добрый человек нашелся:

– Чего ты их кличешь – ты лучше в своих карманах-то посмотри.

Сунулся мужик в карман: нет денег!

– Батюшки! Сто рублей пропало!

– Так вот они тебе часики в заклад оставили!

Обидно стало мужику:

– Я их разыщу!

Три часа но базарам бегал, никого не нашел. Является в милицию.

– Мы, – в милиции-то говорят, – знаем, чья работа, только поймать не можем. Это, говорят, варшавский вор, а чтобы таких ловить, у нас организация не придумана.

Видит мужик, что тут ничего не добьешься. Какая мелочь в карманах нашлась – ниток купил, да иголку – баба просила, – да и на билет нашлось, и еще два двугривенных осталось. Посмотрел мужик на покупки – неравно и это потеряешь, а положить некуда: кошелек воры унесли. Взял он тогда коробочку из-под спичек, уложил в коробочку часы, иголку с ниткой и двугривенные, билет – сел в поезд и доехал к себе в деревню.

Едет он к себе и думает: как жене такие покупки показать? – заест. А в поезде, в том же вагоне, комиссар ехал – форсистый такой, в галифе, портфель под мышкой. Едет и все время ерзает, будто куда торопится. Подъезжает к не знай какой станции, смотрит на часы: стоят.

Он к соседям:

– Который, – спрашивает, – час?

Ни у кого часов нет, а мужик вынимает коробочку, смотрит во внутрь:

– Половина шестого.

Ладно. А тут как раз контроль по вагону идет:

– Ваш билет!

Кто билет из кармана вынимает, кто из кошелька, а мужик опять коробочку достает – вот и билет! Комиссар дивится:

– Что это у тебя за коробочка?

– Коробочка-то, – мужик говорит, – особенная, сто рублей дадена, да и за два ста не отдам.

Едут дальше. Мужик сидит себе тихонечко, а комиссар все по лавке ерзает, видно, торопится. Ерзал-ерзал – зацепил там за какой-то гвоздь и штаны разорвал.

– Ах, – говорит, – беда! Я на собранье еду, люди увидят, засмеют! Нет ли у кого иголки?

Ни у кого, конечно, иголки нет, а мужик вынимает коробочку – и пожалуйте: иголка с ниткой.

Комиссар совсем диву дался:

Да что у тебя за коробка? Никак, волшебная?

Мужик серьезно на то:

– Оно так и есть! Коробка с чудом, что загадаешь, то и выйдет!

Баба по вагону с булками идет – мужику поесть захотелось. Он опять коробочку вынул, что-то пошептал – вынимает двугривенный.

Комиссар смотрит – сам не свой:

– Если, – говорит, – твоя коробка волшебная, достань из нее золотой!

А мужик ему:

– Коробочка-то волшебная, да с зароком! Просить ее надо только в крайней нужде, и то по малости, а насчет золотого и просить нельзя – золото есть достояние республики, и мы его на руках держать права не имеем.

«Вот так коробочка!» – подумал комиссар, и захотелось ему эту коробочку приобрести.

– Продай! – говорит.

– Давай двести рублей!

Сунулся комиссар в карман, а денег, известно, нету.

– Я тебе квитанцию дам, деньги в совете получишь.

Мужик на то:

– Знаем, как деньги в совете получать!

Комиссар сердится:

– А ты понимаешь, что такую штуку не имеешь права держать? Это народное достояние! Ты должен ее в совет бесплатно сдать, если ты честный гражданин.

Мужик упираться – сам за нее деньги платил а у того свой ответ. Спорили-спорили.

– Я, – комиссар-то говорит, – у тебя ее реквизирую!

С тем и с поезда слезли. Комиссар на заседание пошел речи говорить, а мужик в деревню отправился.

Приехал комиссар в совет: так и так, говорит, видал я у одного мужика коробочку, что ни загадай, то доставляет. Такую бы хорошо и нам достать.

В совете к тому комиссару веру имели:

– Делай, как знаешь, мандат, мы дадим. Только все это чудно больно и не в соответствии с программой партии.

– Какое ж тут несоответствие, – комиссар-то отвечает, – когда я своими глазами убедился!

И в пример рассказал, какое у него со штанами приключение вышло.

Ну и постановили мужикову коробку объявить в собственность республики, а мужику квитанцию выдать за печатью, чтобы обидно не было.

А мужик, как пришел домой, из коробки все повынимал да припрятал и спать лег, а утром только глаза продрал, комиссар тут как тут, с мандатом, и в каждом окошке красная армия!

– Добром не хотел – силом возьму!

Мужик видит, дело неладно, выносит коробочку.

– Бери, говорит, только без крайней нужды она тебе все равно бесполезна.

Комиссар рад-радешенек:

– Знаем, говорит, сами в нужде живем!

И поехал в совет с чудесной коробочкой.

По дороге его раздумье взяло: все коробки на один образец, почему бы самому не попользоваться? Взял другую такую же коробочку, в совет сдал, а мужикову себе оставил. Комиссарову коробку отослали при бумаге в Москву, в Москве ее во входящие записали и во все книги завели, и тут она в скорости по книгам затерялась. А комиссар с мужиковой коробкой остался. Захотелось ему есть, вынимает ее:

– Дай мне пирог с мясом!

А она хоть бы что – никакого внимания!

А мужик тем временем к судье пошел:

– Было, говорит, последнее имущество – и то комиссар отобрал.

– Какое имущество?

– И всего-то спичечная коробка!

Посмотрел судья в декреты, по законам сверил:

– На подобное имущество в Декрете совсем не указано: только дело твое отослано в Москву, там и ищи, а нас это не касаемо.

В суде мужику прошение написали, и пошло прошение в высшие инстанции. Там не сразу смекнули:

– Что за коробка? Мы не получали!

Вызывают комиссара того, а он:

– Послана с отношением, – и сейчас же номер. По номеру смотрят во входящие:

– Верно, только теперь она у нас все равно в книги заведена, и нам ее не найти.

Да на комиссара:

– Ты зачем такую кашу заварил? Не знаешь декрета мужиков не обижать? Где мы теперь ему такую коробку достанем?

А комиссар в ответ:

– Виноват, а только настоящая коробочка у меня, а вам я другую послал, – эту сам захотел испробовать.

Там и тому обрадовались, что хоть коробка нашлась:

За кражу имущества мы тебя под суд отдадим, а что коробку вернул – тебе от нас благодарность.

Комиссар видит такой оборот:

– Позвольте, говорит, слово сказать: мое мнение такое, что не меня, а мужика под суд отдать надо: он этой коробкой народ морочит!

И все про коробочку разъяснил. Те говорят:

– А как же ты мог на такую штуку позариться?

И пошла у них тут катавасия. Мужик просит вернуть коробку: комиссар отписывает, что, дескать, коробочка только советский аппарат засоряет, а мужика за колдовство – под суд. Мужик отвечает: никакого колдовства, одно иносказание, а что коробка и на самом деле чудесная, он и товарищу Ленину берется объяснить. И вызвали их обоих к товарищу Ленину.

Провели их в Кремль, во дворец. Ленин с мужиком за руку здоровается и сам смеется, а на комиссара не посмотрел даже, тот стоит у двери, дрожит, ждет, что будет.

– Вот про тебя говорят, – это Ленин-то мужику, – что ты колдовством занимаешься?

И коробку показывает. Видит мужик – его коробка.

– Это, говорит, не колдовство, а и вправду чудесная вещь, только она без крайней нужды не работает.

Комиссар от двери:

– Неправду он говорит, она и при нужде не работает!

– Потому не работает, – мужик-то отвечает, – Что ты много просишь! А как нам по крестьянству всего по малости требуется, то мы и этой коробкой премного довольны…

И просит, конечно, коробочку назад вернуть.

Ленин тогда и спрашивает:

– А какая у тебя бывает крайняя нужда?

– Такая, – отвечает мужик, – государству налог платить – тут она вывернется, а достанет!

Ленин этим ответом доволен, улыбается, а комиссар от двери:

– Не слушайте его! Он из этой коробки иглу достал, мне штаны зашить.

– Как же так? – Ленин опять к мужику с вопросом.

А мужик ему:

– Это уж она для ихней комиссарской милости, как ему во рваных штанах обязанности справлять неудобно.

Улыбнулся Ленин, похлопал мужика по плечу:

– Дай, говорит, мне твою коробочку, я по ней о тебе век помнить буду.

Мужик жмется, молчит. Ленин видит такое замешательство:

– Ты, говорит, попросить чего хочешь?

Мужик и говорит:

– У меня в здешием городе сто рублей украли, и милиция найти отказалась, прикажи того вора сыскать, а я уж сам с него деньги стребую! А то я по его милости без лошади!

Ленин ему:

– Воры те давно уж по тюрьмам сидят, и ты от них ничего не получишь, а как пострадал от неорганизованности – вот тебе записка в банк на сто рублей: купи себе лошадь.

И ушел мужик рад-радешенек. Ленин тогда подзывает комиссара и спрашивает:

– Ну что, понял?

Тот говорит:

– Понял.

– Ну а понял, так твердо запомни: – Мужика не обижай, и он тебе при крайней нужде все по малости предоставит.

Особенная судьба

Гадалка, что, по рукам предсказывала – кому утонуть, кому убитым быть, а кому без вести пропасть и не отыскаться, – Митьке – даже на руку не взглянув – сказала:

– У этого мальца судьба совсем особенная…

Митька пристал: – скажи, да скажи, – а та отвильнула:

– Дашь пятак – скажу!..

А какой там пятак, когда у Митьки и копейки в кармане не было! Так он и не узнал, какая у него судьба; одно, что не как у других – ни в воде ему не тонуть, ни убитым не быть, ни без вести пропасть – отыскаться!

Вырос Митька и стал парнем дошлым, а как срядится да с гармошкой пройдет по селу, девки глаза пялят: такой форсистый, совсем комиссар! В городу у Митьки – артель, и он в артели старшим; только вышла ему незадача.

Митькиной вины никакой – только что обознался: думал – кто из его партии, возьми да и крикни:

– Ты чего стоишь? Иди помогай!

Ан, эта самая тайная милиция, что в штатской одежде ходит, Митьке пистолет к носу:

– Ни с места – ты арестованный!

Митька отпираться:

– У меня, говорит, судьба особенная…

Да, как бы не так! Взяли голубчика, в бане заперли, а у бани человек с ружьем.

Попробуй, убеги!

– Уйдешь – и убегу!

А тот и день и два стоит – не уходит. Митька, и тут не испугался:

– Теперь, значит, кто-кого – ему, чай, стоять-то не сладко, – я его пересижу!

Да что сидеть, даже лежать можно! И корм бесплатно: утром – чай, днем – суп да картошка, а вечером опять чай! Даже сахару кусок дали:

– Это тебе на неделю!

И сидеть бы Митьке до второго происшествия; если бы не особенная его судьба!

А судьба его была в том, он в Спиридона обратился.

Приходит таким молодцом прямо к начальнику: Так и так – без вины виноват, отпустите…

– А ты кто такой?

– Спиридон…

Ну, его, как Спиридона, и отпустили. И выпуск на прохождение в дверь дали, потому двором бежать – застрелить могут.

А с того же дня сторож подметил, что арестованный Митька ни чаю не пьет, ни картошки не кушает – не заболел ли?

Отперли дверь, а там как есть никого, и в полу дыра проделана! Вспомнили про Спиридона, что без вины виноват, и в полное недоумение пришли:

– Как это может быть – вошел Митрием, а ушел совсем Спиридоном?

И начальник взъерепенился:

– Быть этого не может! Потому нет к подобному превращению никаких материалистических оснований.

Митьку дома увидели – так и ахнули.

– Как ты вылез оттудова?

– Я, говорит, и в верблюдово ухо пролезу…

Только в деревне жить не оказалось возможности – и пошел он себе место искать.

Приходит в одно учреждение. Швейцар – как полагается – папиросу курит и в газету читает:

– Без пропуска нельзя… А тебе чего надо?

– Так и так, – отвечает, – места себе ищу…

– С чего же это ты места себе не находишь, али совесть грызет?

Митька засмеялся даже:

– Какая совесть, ежели у меня судьба особенная!

– Ну, а совести нет, так для тебя место найдется! У нас заведующего уволили.

Заполнил Митька анкету и стал, как Спиридон, заведывать учреждением.

И опять вышла ему незадача. Вины, понятно никакой, разве что подпись не на то место поставил – только опять посадили, и уже в каменное помещение.

Другому, конечно, – крышка, а Митька опять выбрался.

Вызывают его в суд. Все как есть рассудили – и по такой статье, и по обратной: по всем виноват. Дошла и Митькина очередь:

– Все это, говорит, как есть правда, только ко мне никакого касательства…

– Как так?

– В имени тут у вас ошибка…

– Какая ошибка, когда ты – тот самый Спиридон!

– Какой же, говорит, я Спиридон, когда меня Митькой звали!

А Митькой звали, так ищи ветра в поле!

Пошел Митька опять в село, И стоит у его дома та самая гадалка, что когда-то судьбу всем предсказывала – кому утонуть, кому убитым быть, а кому без вести пропасть и не отыскаться…

Митька к ней:

– Вот, хорошо я тебя встретил – скажи мне, какая у меня судьба особенная?

Та посмотрела на него:

– Теперь, – говорит, – цена не та, дашь полтинник – скажу!

А у Митьки, на грех, опять ничего не оказалось!

Автомобиль

Петька к брату приехал – давно звал.

– Приезжай да приезжай – умрешь, Москвы не увидишь!

Ну, наконец, и собрался.

От вокзала идти далеко – да язык доведет, не заблудишься. По улицам народ ходит – разряженный, веселый, а в лавках добра не оберешься.

Да что в лавках! На улице на камнях тебе бороду сбреют и в лучший вид приведут. Петька тоже на камень присел, стал цыгарку свертывать, хвать, из-под самого носа мешок унесли!

Беда невелика – пошел дальше.

Идти-то легко – панель гладкая, хоть снопы молоти, только вот как дорогу переходить – измучаешься!

Ткнешься, а тут тебе под ноги автомобиль!

Летят, что бешеные, ничего не разбирают.

Дошел до площади.

А они взад и вперед, взад и вперед – только ногу занес – на ногу норовит, он вправо – и тот вправо, он налево – и тот налево, да еще ругается, окаянный!

Уж до панели три шага – и тот – как шмыгнет под носом да заревет, что оглашенный…

Пришел к брату.

– Ну, говорит, и горя же натерпелся…

– Что такое?

– Да вот так и так…

Смеется:

– Это ничего – Москва добру учит: рта не разевай!

Посидели, поговорили.

– Ну, мне на службу надо, а ты, коли хочешь, проводи!

Пошли вместе.

Брат Петьке все объясняет:

– Тут, говорит, позапрошлой ночью человека убили – лежит весь в крови, сам видел.

– А тут с одного пальто сняли, – прибежал, дрожит – из нашего же дома… А тут на-днях магазин ограбили…

Петька слушал, слушал.

– Надо бы, говорит, сторожей завести.

Что сторож… Чик – и готово. Тут нужны механические приспособления. И то сказывают, кой-где клепцы завели: ткнешься – а тебя цап! – и не вылезешь! У нас теперь все на механике, зиждется.

А тут в стороне столб стоит, высо-окий, и сверху донизу проволокой обмотан.

– Это, говорит, бес проволочный телеграф, по радио с тем светом говорить может.

Петька смотрит – где дом без окон, где от дома одна печка осталась.

– Что, тут пожар никак был?

– Какой пожар, – это, говорит, уплотнение, в целях экономии топлива. Другой во всем дому один жил, а бедному человеку и топить нечем, вот и распорядились.

Идут так, беседуют. Дошли до площади.

Брат идет не оглядываясь, а Петька все на церковь крестится.

– Ты чего отстаешь?

Только, сказал – а мимо как фукнет – инда в ушах зазвенело!

– Господи, пресвятая богородица!..

– Эх ты, деревня! Привыкать надо! Это там у вас – Иван Четверг, да Параскева Пятница, а у нас бабу и ту на Ходынке в небо подняло! Электричество!

Петька слушает и уши развесил.

– Да это что! Вот немцы-так те из человечьего сала свечи делают, да чорту ставят… Утилизация.

Дошли до фабрики.

– Ну, теперь иди домой, да смотри, не зевай!

Петька идет назад, да с оглядкой – неравно налетит, разорвет на куски, а там и на колбасу употребят… Утилизация!..

Идет панелью, а на него – черный такой, ни на что не смотрит, так на панель и прет.

Петька в переулок.

А в переулке как бы сарай, и керосином пахнет. Заглянул в окно – а они – там: так и гудят, так и гудят…

Вот так раз! На ихний дом набрел!

И на улице – друг за дружкой стоят, а глазищи громадные…

Обошел кругом – ничего.

Только по дороге шаг шагнул – на него из-за угла – п-фа!

Еле ноги унес!

Целый день дома сидел. Брат приходит:

– Пойдем, говорит, в цирк, смотреть, как через человека автомобиль переедет, а ему хушь бы что!

– Нет, не пойду, боюсь я их…

– Ну, как хочешь.

Помолчали. Петька и говорит:

– Я думаю завтра домой ехать…

– Воля твоя… Только погодил бы – привыкать надо, живем ведь мы – и ничего… Да и то я на-днях в газете читал – американец один такой снаряд изобрел: к любому автомобилю приделай – и он, как уж тут ни верти, с места не сдвинется!

Не верит.

Ночь проспал, а утречком домой отправился.

Идет – а они то тут, то там гудят, надрываются. Петька больше панелью норовит – им на панель недоступно.

Дошел до площади.

Тут уж хочешь не хочешь – переходи. А их – видимо-невидимо со всех углов, и все на него.

Петька в сторону – а тут трамвай звонит, стучит; прыгнул назад – чуть под лошадь не попал; вскочил, бежать, а тот как шваркнет по голове – и череп пополам!

Мел молотый

Встретился деревенский маклак с базарным торговцем: то да се, как дела, какова торговлишка?

– Да ничего, – отвечает тот, – только вот с мелом сел. Купил по весне молотого мела вагон, думал, ремонты большие будут да стройка, а стройку, посократили – вот и сижу с ненужным товаром, а денег для оборота нет.

– Давай продам, только барыши поровну, – говорит маклак.

– Куда ж ты продашь?

– Как куда? А в деревню.

– В деревню? Окстись! У нас не хохлы, изб мелом не мажут.

– Не твое дело как, а я продам! По рукам, что ли?

Поторговались-поторговались – ударили по рукам.

«Не продаст щучий сын, – думает торговец, – и товар не замотал бы… Ну да ладно, рискну»…

Маклак, недолго думая, забрал два воза мела и везет в деревню, лошадок понукает:

– Эй, везите скорей, завтра опять поедем!

Навстречу ему мужик. Услыхал, как тот лошадей понукает, и любопытство его взяло: не ситчику ли где раздобыл, купить бы… Останавливается, смотрит на воза:

– Что везешь-то? Ай мука белая?

– Не мука, а настоящий молотый мел! – отвечает маклак и опять лошадь бьет, приговаривает:

– Эй, поскорей, завтра опять поедем!

Удивился мужик:

– На что тебе столько мелу?

– Как на что? А разве не слыхал – война скоро будет!

Мужик аж за шапку схватился:

– Что ты? Неужто война? А мел-то тебе на что?

– Гм! На что! – ухмыльнулся маклак,? – там узнаешь!

Лошадь стегнул – и уехал. А мужика так его слова огорошили, что и с места двинуться не может, стоит, размышляет:

«Война! Мел молотый… На что? А ведь этот человек не дурак, а форменный жулик… Он-то все знает… Начнется война – глядишь – без мела ни шагу! Будет вся торговля на мел, пуд муки – фунт мелу»…

Догнал маклака:

– Уступи мне мешочек!

– Жирно больно! Езжай сам в город!

– Недосуг мне…

– А коли и был бы досуг – городские без вас все разобрали, только я и успел захватить…

– Уступи, будь друг!

Поторговались-поторговались – уступил маклак два мешка, деньги получил и опять дальше едет, лошадку подстегивает:

– Эй, поскорей, – завтра опять поедем!

Едет мужик в деревню, радуется. «Не беда, что нового плужка не на что купить, зато буду первый богатей, как война начнется»…

Жена встречает:

– Не белой ли мучки привез?

– Какое мучка! Мел молотый!

На что?

– Молчи! Война скоро, будет!

– А-а-а! – догадалась баба, – война! Прячь, подальше, а то неравно отборка начнется…

– Только ты, смотри, ни гу-гу!

– Ладно!

Только уж, если баба что узнала – не миновать и всей деревне узнать. Не успела товар припрятать – побежала к Марье, Марья – к Дарье, Дарья к Аксинье, Аксинья к Фетинье:

– Война! Надо, мел закупать!

– На что ж его, мел-то?

– Как на что?..

Бабы к мужьям, те к маклаку:

– У ступи, брат…

Маклак день и ночь товар подвозит – в три дня все расторговал, а народ так и прет со всей округи.

«Эх, продешевил, – думает маклак, – вперед умней буду»…

Поделил с торговцем барыши и живет припеваючи.

А мужикам покою нет: сами в город поехали. Ходят, мелу ищут, а нигде нет:

– Этому товару сезон прошел. А на что вам?

Мужики жмутся:

– Вот, говорят, будто война будет…

Ну, и что же?

– Как что? Вот тогда-то как раз мел и надобен…

Весь базар над мужиками смеялся:

– Дураки! Газеты-то вы читаете, аль нет? Какая война? А если и война, на что тогда мел?

– Оно и правда, – и мы думали: на что бы?

– Дураки!

– То-то и есть, что дураки…

Повернули оглобли и назад в деревню:

– Облапошили нас… Ненужный товар втридорога купили, а теперь и на нужное денег нет…

Приехали в деревню, ходят из избы в избу: Иван к Демьяну, Демьян к Трофиму, Трофим к Максиму:

– Дураки!

Думают, – куда бы мел загнать, да кто купит?

– Дурее нас человека искать надо – тот купит!

А дурее нас дураков нету!

– Не может того быть, – говорит тот мужик, который первым на мел попался, – и такие дураки найдутся!

– Неужто найдутся? – обрадовались мужики.

– А вы так рассудите: кто у нас бедный? Софрон. А беднее Софрона – Степан. А беднее Степана – Лукьян. А в городу, небось, и еще беднее Лукьяна, найдутся…

– Вестимо!

– То же и с дуростью… Мы дураки, – а дурее нас еще есть…

– Ишь ведь что придумал!

– Всю ночь, говорит, думал – я вас подвел, я вас и выручить должен. Предоставьте мне действовать.

– Ну что же, действуй! Только где ты таких дураков искать будешь?

– Известно где, – в городу! Там всего много – неужто в таком товаре недостаток?

Нагрузили на утро мужики подводы мелом и поехали в город.

Время как раз было такое, что по всем дорогам агенты шныряли, искали, где бы хлеб купить. Догоняет один такой в шляпе и с портфелем под мышкой:

– Что везете? муку?

– Мука не мука, а мел молотый…

– На что он?

– Известно, на что… Хлебы печь, – ответили мужики – и ну лошадь подстегивать. – Айда скорей, нам к сроку поспеть надо!

Задумался агент: к сроку требуется – значит, на место везут. А на место везут – значит, товар нужный. А нужный товар – его и купить не мешает.

– Много у вас?

– Урожай не велик, а хорошую цену дают, так везем…

– Продайте мне…

– Не можем! Мы для мелсиндиката…

– Что там ваш синдикат, – он вас с деньгами три дня проморит, – а у меня тут и деньги! Везите в контору, там рассчитаемся!

«Ишь ты хитрый какой, в контору! А вдруг там люди умней тебя!»

– Не продадим!

Едут дальше, а агент не отстает, – в сторонке следом тянется. А навстречу другой:

– Что у вас? Мел молотый? А на что? Может быть, у вас в зерне есть, нам для заграницы зерном требуется…

– Мы в мелсиндикат…

А первый агент нашептывает:

– Не продавайте ему, – я вам еще прибавлю…

Тут и другие агенты объявились, – и пошла торговля: забыли, что покупают, и на товар не глядят – каждому у другого отбить лестно, перед начальством выслужиться: вот, мол, я один с товаром вернулся! До города не доехали, такую цену дали, что и продать не жаль. Досталось какому-то в очках, тот не знает, что и купил, только деньги сует. Мужики спрашивают:

– Куда сваливать?

А он:

– Куда хошь, мне бы только купить, я за это процент получаю!

Едут мужики назад, радуются, промеж себя рассуждают:

– С руками оторвали! Дурости-то что!

Рука

Ванька и Васька с детства в одной деревне жили, вместе в бабки играли, вместе яблоки воровали, вместе биты бывали – вместе и в Москву приехали.

Слезли с поезда – Васька и спрашивает:

– Ты куда теперь?

Ванька подумал.

– Нись, – говорит, – к Бутыркам – там дядька, нись за Москвареку – там тетка живет – авось, где-нибудь на месте устроят… А ты как?

– Да мне-то что, – Васька отвечает, – я про себя не говорю – у меня рука есть!.. Ну, прощай, нам с тобой не по-пути…

На Ваньку, как уж товарищ ушел, сомнение напало: «Как это так – рука?!»

Только Васькина следу в толпе не осталось: ищи – не найдешь!

Шел Ванька пешком за Москвареку и все об Васькиных словах раздумывал: хотел тетку спросить, да никак не решался – засмеет еще. Выбрал время да и спросил теткину дочку – не так страшно.

Та сразу обсудила:

– Значит руки есть – не пропадешь.

И так последнее слово растянула – словно бы тетушка.

Так оно и вышло. Мало-мало Ваньке место определилось в заводе болванки перетаскивать. Тетка сказала:

– Живи, учись, до мастера дослужишься! Старшим не перечь и работу хорошенько сполняй!

Первоначалу было трудновато – а потом привык; руки есть, а с руками не пропадешь: поболят-поболят – и пройдет, а потом так и вовсе легко стало!

Первого числа всем жалованье давали и Ваньке тоже двадцать два рубля! Сроду таких денег в руках не держал. Принес тетке.

Та рассчитала, спрятала:

– Мотри, не больше ли дали-то! Ну да я все равно у мастера спрошу.

– Хошь спрашивай – хошь нет: все тут!

– Мало-мало, а все пригодится – не даром хлеб ешь!

Так начал Ванька работать.

Время много ль прошло – Ванька до слесаря дослужился. Жалованье принес – тетка и половины не взяла:

– Тебе надо костюм справить – весь обносился!

Купили новую рубаху, брюки, а Ванька еще тросточку приобрел. Тетка говорит: баловство, а ему одно удовольствие.

Вышел он в праздник в новом костюме по городу гулять, идет тротуаром, тросточкой камушки отщелкивает.

Вдруг Васька!

И не узнать бы никак! На голове шляпа с полями, руки собачьей кожей обтянуты, и на глаза стекло навешено. Да тот Ваньку сразу признал:

– Ваня, давно не видались! Как живешь?

А сам все на Ваньку смотрит – даже совестно стало; не знает, куда и руки спрятать: оробел будто.

– Да как живу – помаленьку… Работаю вот… До слесаря дослужился… Руки есть – не пропадешь!

Посмотрел Васька на Ванькины руки, а они, что сажа, черные – и отмыть нельзя!

– А ты как?

Васька ухмыльнулся:

– Как видишь… Я теперь самому дирехтору помощник… Одного жалованья полторы тысячи выгоняю… Да там еще что…

Ваньку аж в дрожь бросило:

– Ну? И как же это ты?..

– Вот чудак! Я тебе говорил – у меня рука есть!

И Ванька опять подумал:

«Вот у меня две руки – а все никакого толку»…

Чудесная машина

В деревне Перекати-Поле мужики услыхали, что в городу на выплату машины дают. Федотов Митька, ходовой парень, питерщик, расхвастался:

– Какую хочешь машину – такую и получай. Которая машина жнет, которая сеет, а есть такая машина, что ни тебе ни жать, ни тебе ни сеять, а она тебе – хлеб, она тебе – пирог, она тебе – сапоги! Во какая машина!

– Лектрификация, – смекнули мужики.

– Она самая! Сельмаш-трест, – прочитал он по складам, – вот туда и обращайтесь.

Собрали мужики денег и отправились в город. В городу на самой большой улице дом в пять этажей стоит, окна по две сажени, блестят, как зеркало, ручки у дверей медные, ты ее только открой, а она сама за тобой захлопнется, лестница каменная винтом, а для господ такая машина есть, что ты на нее только сядь, она тебя вверх моментом подымет. Мужики тоже хотели на этой машине наверх взлететь, да их не пустили: мандата на болезнь представить не могли. На самом верхнем этаже контора, в конторе еще пять машин, что сверчки трещат – пишут, а одна машина деньги считает. В отдельной комнате директор сидит, говорит не просто, а в трубку – машина для дальнего разговора: за сто верст человека обругать можно – и бесплатно, и душе облегчение.

Мужики к директору.

– Так и так, – машину бы нам.

– Молотилку? Сеялку? Веялку?

Совсем забросал.

– Очень будем благодарны… Я еще бы нам такую машину, чтобы ни тебе жать, ни тебе сеять, а она тебе – хлеб.

Засмеялся директор:

– Нет у нас такой машины!

Мужики сразу смекнули: скрывает.

– Ну, – говорят, – мы подождем, пусть он нам эти машины даст, а потом и настоящую потребуем.

Время подошло сеять, едут в город за сеялкой.

– Не прибыли еще. Обождите маленько.

Я другой, что на машине деньги считает:

– Вносите следующий взнос, не то ваш задаток пропадет.

Внесли.

Еще время прошло – косить надо, едут за косилкой.

– Не прибыли еще.

Я другой:

– С вас тут взнос.

Жать время подошло. Ну, да что говорить – нет и нет, а с них все взнос да взнос: и не дать нельзя, – грозят, что задаток пропадет. Дошел черед до молотилки – у мужиков и денег нет.

– Как хотите – задаток пропадет!

По городу бегали-бегали: везде пишут – кредит, а в долг никто не верит.

– Что ж, видно, не судьба!

Стоят мужики у входа, перекоряются, да все на Митьку:

– Это ты наболтал про машину, чтобы ни сеять, ни жать. Оно и верно: не жнем, не сеем, только и хлебца-то не прибавляется.

– И деньги пропали, и время! Ну вас и с машиной!

Как-раз в это время выходит из дома директор. Весь в бобрах, сапоги лаковые, на руках перчатки. На машину садится, кричит:

– Пошел в ресторан!

Митька на него и показывает:

– Вот этот самый не хотел настоящую-то машину дать, а почему? Сам пользуется! Не сеет, не жнет – машину вертит, и ему машина все предоставляет!

– Какая же такая машина? – заинтересовались мужики.

– А вот какая! Митька отвел их на мостовую, показал вывеску:

– Вот читайте: Сельмаш-трест. Вот он ее и вертит!

Поняли мужики, почесали в затылках:

– Сел, маши, трескай! Хорошая машина! Вот бы нам такую! Э-эх!..

Изобретатель

Сколько на свете всякой машины придумано – страсть! И все, читаешь, американцы да немцы всякие орудуют, а нет того, чтобы наш брат изобрел. А почему?

Потому, что ихнему брату это легко дается: выдумал какой ни на есть винтик к машине, – и хватит: сыт, пьян и нос в табаке. А у нас – не так. У нас башка нужна. И такая башка, что никакому немцу не выдумать.

Был у нас один башковитый. Пошел как-то в поле, – видит – жнейка! Другому хоть бы что, – а ему не терпится.

– Ежели, – говорит, – сюда рычажок, сюда винтик, а вот в это место хреновинку, так цены машине не будет!

– Ладно, говорим, орудуй!

Вишь ты, ему показалось, что немецкая машина нечисто жнет. Башка!

Что ж дальше? В Америке там это просто: делай свою хреновинку, тащи на завод – и конец. А у нас не так. У нас, коли по этой линии пошел, изобретай дальше!

Он и пошел тут изобретать: первым делом чертеж требуется: чертеж не шутка, коли бумага есть, – а на ту пору нигде бумаги не сказалось.

Немцу бы тут и крышка, – а наш парень вывернулся – бумагу изобрел! С березы кору содрал, расправил, – и готова бумага. Вот тебе и вторую штуку придумал!

Пошло письмо в город, сидит он, ответа ждет. Ждал таким манером чуть ли не год, – известно, волокитность всякая, – а все-таки дождался: поступает к нему бумага с печатью:

– Пришлите модель, ваш чертеж непонятен.

Изобретай модель! Для модели железо нужно, – изобретай железо! Он и железо изобрел, – голова! Ночью с кооперативной лавки с крыши один лист снял, ночным же манером с паровоза гайку и трубочку, – глядишь – и модель готова.

– Скажешь, – все?

Для немца какого-нибудь, может, и все, а для нашего брата – с полдела. Ты пораскинь умом, как бы такую штуку в город свезти, если билета не укупишь? Понятно, в Америке там это просто, – сел в автомобиль и был таков, а у нас и на этот счет надо аппарат придумать. И придумал!

Из ремней аппарат соорудил – и такой полезный аппарат, диву даешься! Ремешки крест на крест идут, из сыромятной кожи, – сам кожу-то изобрел. Этим самым ремнем прикручивай себя к любому вагону, хошь первого, хошь второго класса, и – жарь в город.

Прилетел на своем аппарате в город и модельку привез. Идет в одно место, идет в другое, – его в третье шлют. Он в третье, – его в четвертое гонят. Видит, а сапоги-то разваливаются, не выдержат такой ходьбы. Вы думаете, – ему крышка? Нет. Он и сапоги изобрел. Железом подметки подбил, – мало ли в городе железа, – и ходит.

Сколько он там ходил, – неведомо. Только прилетает на своем аппарате назад с той же моделью, сильно задумавшись.

– Что с тобой? – спрашиваем.

– Да вот, говорит, изобрел, очень все хвалят, а одной вещи не осилил.

– Какой такой вещи?

– Толкача, чтобы свое дело в ход толкать.

– Верно, говорим, надобен такой толкач! Ох, как требуется! Думай, говорим, выдумывай!

И зачал он думать. Год ходит, – думает, два года ходит, – думает, построил самогонный аппарат.

– Это, спрашиваем, что такое?

– Это, – говорит, – аппарат деревенские власти толкать, и какое бы, – говорит – к нему приспособление сделать, чтобы для города годился?

Измаялся весь, а не придумал: ума нехватило.

Н-да, у нас не Америка какая-нибудь, чтобы так себе: тяп-ляп, и готов корабль! У нас башка нужна. Да и не одна башка, – две башки и то, пожалуй, мало. А с одной башкой лучше в такое дело не суйся!

Путаница

Ну, ребятки мои, уж и дела ноне пошли! Что творится – не знаю.

Был я в городе. За справочкой ходил. Захожу в канцелярию.

– Где бы справочку получить?

– Вон, – говорят, – там секретарь.

Я гляжу во все стороны, где секретарь – не вижу. Мне показывают.

– Это, говорю, секретарь? Так ведь он же, говорю, девка!..

– Молчи, старик. Какие у тебя дела?

Я ей говорю и то и се. Она слушает, не разберет.

– Надо, говорит, к председателю.

– Вот, хорошо. То ли дело с мужиком говорить, не умею я с этим женским сословием. Иду в ихнюю комнату, смотрю – председателя нет. Баба там какая-то сидит.

– Что, говорю, председатель-то у вас ушедчи?

– Я, – говорит, – председатель. Чего вам?

Тут меня смех забрал – не могу. Смеюсь и говорю:

– Какой же ты председатель – ты баба.

– Я, – говорит, – не позволю меня бабой называть. Не оскорбляй! – кричит. Ты, – кричит, – чего ругаешься?

А чего я ругался, – просто так, по привычке. А ей обидно.

– Курьер, – кричит, – курьер!

Ну, думаю, мужика позовет. Сговорюсь. Ан, гляжу – опять баба.

– Это, говорю, ты-то курьер?

Она на меня:

– Язык придержи, а то под руки выведу.

– Я, говорю, не пьяный и сам уйду.

Не драться же в самом деле с бабой? Пусть бы мужика позвали, я бы ему надавал. А то – баба! Миром ушел. Пообедаю, думаю, и домой пойду. Прихожу в трактир. Советский трактир, дешевый. – Эй, кричу, половой!

А тут выбегает, кто бы вы думали? Баба!

– Нет, – говорит, – теперь половых. Мы, говорит, члены нарпита и граждане.

– Все равно, говорю, дай обед.

Пообедал. Смотрю, а там у них все бабы. И за буфетом баба и в кухне баба, и деньги баба считает.

– А нельзя ли, говорю, мне заведующего?

– На что тебе?

– Службу хочу у вас попросить.

– Вот, говорит, он.

А это и не заведующий, а баба. Смеюсь я моченьки нет.

– Как же, говорю, вы тут без мужиков? Приняли бы меня.

– На какое ж тебя место?

– Я, говорю, десять лет в трактире кухонным мужиком служил. А у вас место свободное.

– Занято, – говорит. – У нас кухонный мужик есть. Вон, говорит, он на улице дрова колет.

– Смотрю – верно, дрова колет, только совсем не мужик, а баба. И в желтом платочке.

«Уж не попритчилось ли мне, думаю. А что как нечистая сила глаза отводит? Пойду-ка, думаю, к попу».

– Где у вас тут поп живет?

– Вон в этом дому.

Стучу в этот дом.

– Можно мне батюшку?

А кухарка дверь открывает, – трясется вся.

– Нельзя, – говорит, – наш батюшка родит.

– Как, говорю, родит?

– Очень просто, как он у нас баба. Мы по старой вере живем. Родит, кричит, а за бабкой бежать некому.

– Дай, говорю, я побегу. Где она?

Подхожу к избе, в окошко стучу. А оттуда длиннющая борода.

– Позови, говорю, бабку. Поп родит.

– Я, – говорит, – и есть повивальная бабка. Сейчас иду.

Тут уж я очень обрадовался. Вот, думаю, хорошо, – мужика встретил.

– Очень, говорю, радуюсь я, бабушка, что ты есть мужик. Хоть и в женском положении, а приятно. Не все же, говорю, бабам в нашем положении ходить.

Только тут сердцем и отошел. И наше, думаю, мужицкое дело не сгинет. Куда ни шло, а на старости лет может и меня в пишущие барышни определят. Небось на эту должность женского-то сословия не принимают!..

А все-таки чудеса, ребятки, истинные чудеса, прости ты, господи.

Сказки Ганюшки Бебери

Повадился к мужику нечистый – привязался, не отстает. Мужик пахать – нечистый ему камушки под лемех подбрасывает, мужик косить – нечистый ему косу тупит, мужик молотить – и тот под цепом вертится. Надоело это мужику:

– Что ж это ты, Чорт Чортович, зря под ногами болтаешься? Или тебе дома делать нечего?.

– Так и есть, – отвечает нечистый, веру теперь в меня потеряли, и остался я без работы. Дай мне какое ни на есть дело, я тебе мешать не буду.

Мужику только бы отвязаться:

– Мой дедушка вон за тем бугром сто лет тому грош потерял, – подь сыщи.

А сам смеется: век теперь проищет – ни за что не найти. Принялся за работу – а нечистый опять тут как тут.

– На, говорит, тебе твой грош.

И снова озорничать начал.

«Ах ты, ловкий какой, – подумал мужик – ну, я тебе за то удружу».

– Вот что, Чорт Чортович, – поди-ка ты за тридевять земель, в тридесятую республику и принеси мне тамошнего комиссара от штанов пуговицу.

А тот только хвостом мазнул – и опять под ногами болтается:

– Вот тебе твоя пуговица.

Рассердился мужик: «Какую бы ему задачу загадать». И надумал:

– Вот что, голубчик, – завелась у нас с плешкинским обществом тяжба – три года в город ездки, концов не найдем. Ступай поищи концы – найдешь, так спасибо скажем.

– Эка беда, – ответил нечистый – мотнул хвостом и в город.

Видит, город большой – семь улиц, на каждой улице семь домов, в каждом доме семь квартир в каждой квартире семь комнат, в каждой комнате семь столов, за каждым столом семь писцов – все разное начальство.

Опустил нечистый хвост и пошел от писца к писцу концы искать, так и до сих пор ищет – найти не может.

Выбрали в селе комитет взаимопомощи, а кого выбрали – на другой же день и забыли. Начали дознаваться – никто не помнит. Иван на Петра. Петр на Сидора:

– Не знаем! Хоть убей, из памяти вышло.

А без комитета взаимопомощи тоже жить нельзя – начальство требует, чтобы был комитет и чтобы работал! Поехали в вик.

– Не знаем, – говорят в вике. – Это не по нашей части!

– Так ведь протокол у вас в делах?

– То-то, что в делах, и даже за номером. А уж если бумага в делах и еще за номером – как ты до нее докопаешься? Не можем! Езжайте дальше, может быть, уик знает.

Ходоки в уик и в губисполком: там тоже не знают.

– Откуда же мы-то можем знать, коли вы сами забыли?

А жить без комитета нельзя.

Не махнуть ли нам во ВЦИК? – думают ходоки.

– А что же? Чай нам общество суточные платит – отчего Москву не посмотреть!

И поехали. Являются во ВЦИК.

– Не знаете ли, кто у нас в комитет взаимопомощи выбран? Бьемся-бьемся – полгода узнать не можем!

– Посмотрели там на ходоков, улыбнулись и говорят:

– Знаем! Нам все известно: у вас в комитет взаимопомощи бездельники выбраны: поезжайте домой и выберите дельных ребят!

Приехал в летнее время докладчик в деревню собрал граждан:

– Всего, говорит, нам надо решить семнадцать вопросов: пять международных, десять внутренних, два общих. Кто за?

– Мы не против… Только нельзя ли поменьше…

– Семнадцать – и никаких!

Видят граждане – с этим не сговоришься, пошептались промеж себя, поспорили, а потом говорят:

– Ну ладно! Валяй, да побойчее!

Докладчик, известно, что машина – завели, и пошла, а граждане один за другим за дверь, только двое осталось. К вечеру кончился семнадцатый вопрос.

– Итак, граждане, – продолжал докладчик, – в порядке прений выяснилась необходимость поставить еще один вопрос…

Тут уж слушатели не выдержали:

– Увольте, говорят, товарищ дорогой, никак не можем…

– Что за саботаж?

– Не можем! Не сговорились мы на восемнадцатый вопрос. Мы за семнадцать вопросов с общества пятерку выговорили, а восемнадцатый задарма что ли слушать будем? Дозвольте сбегать в деревню прибавки попросить!

Один мужик, чтобы не платить налога, затащил свою корову на сеновал, а потом пошел к председателю:

– У меня, говорит, нет коровы!

А председатель был богатый мужик, и в это время шли перевыборы.

– Надо, говорит, проверить: я сам посмотрю. Пришел во двор, а корова-то слышит, что люди пришли – и мычит с сеновала.

– Как же ты говоришь: нет коровы! А кто это там голос подает? – спрашивает председатель.

– Это она за тебя голос подает, – ответил догадливый мужик.

Председатель понял иносказание, и так как; боялся перевыборов, то налога с мужика не взял.

В одном селе на сходке подняли вопрос об уменьшении числа праздников. Посудили-порядили, и все престольные праздники уничтожили, а оставили только один праздник: Кузьмы и Демьяна. Получили приговор в волости и спрашивают одного из граждан:

– Что же вы дело до конца не довели? Всех уничтожили – и этим на покой бы пора!

– Милай, нельзя, – ответил тот гражданин.

– Других-то ведь сократили?

– Да мы их потому сократили, что ни к чему они нам! Вот, скажем, Пантелей – это целитель, доктор, стало быть, – мы его от болезней праздновали. А больница-то на что? Или, скажем, Наум-грамотник… У нас учитель есть: научит! Фролы и Лавры – эти по лошадиной части: тут у нас ветеринар действует. А Кузьму и Демьяна никак не обойти.

– Тоже невелики святые! Ведь вы вот и Илью-пророка сократили…

– Илья-пророк громовик. Наш председатель почище Ильи громыхнет. Ни к чему нам Илья…

– А Кузьма-Демьян?

– Милай, тут понять надо. Ведь они бессребренники, Кузьма-то и Демьян! А где в нашем селе, скажи, бессребренники-то? Коли не в церкви на образах, так нигде и не увидишь!

В одном селе на масленице граждане устроили попойку в канцелярии у начальника района милиции. Спросил кто-то у тех граждан:

– Что же вы в присутственном месте самогонку пьете? Или другого места не нашли?

На это один из пивших там граждан ответил:

– А это мы делаем для общей же пользы. Приедет вдруг какое начальство, спросит у вас: «Где, мол, тут самогонку пьют?» – так вы им сразу и ответите:

«Не водится у нас этого, а если кто и пьет, так те давным-давно уж в милиции сидят!»

Организовалась на селе артель инвалидов, открыла лавку. Все как будто ладно; только смотрят крестьяне, а в лавке уселось два бывших торговца и дерут за товары почем зря.

– Вот так инвалиды! – сказал один из крестьян. – Да они как быки здоровые!

– Ну, что ты говоришь, – ответил другой. – Они самые настоящие инвалиды. Вчера я своими глазами обоих у Сидорыча в чайной видел: один без ног, а другой без языка!

Милиционер отобрал у самогонщика котел и в тот же день продал ему котел обратно.

Другой милиционер узнал об этой, проделке, является к самогонщику, отбирает котел – и опять продает ему же. Третьему милиционеру завидно стало: думал-думал, как бы деньгу зашибить, да ничего не придумал, кроме как тот же котел конфисковать. Увидал его самогонщик и говорит:

– Милый, чего тебе возиться, взад-назад котел-то таскать?

Продай его мне на месте.

А милиционер:

– Давай, – говорит, – три рубля!

– Что ты, три рубля! – торгуется самогонщик. – Сделай скидочку! Небось, я у вас завсегда покупаю!

Приехал оратор из уезда и сделал в нашей деревне доклад о пожарах.

– Надо, говорит, подрезать крылья красному петуху.

– Как! – закричал присутствовавший на докладе старший милиционер нашей волости. – Как ты смеешь здесь контру разводить! Чтобы нашему красному петуху да крылья подрезать?

Ехали в вагоне мужики и завели разговор о том, где жизнь дешевле.

– Известно, – сказал один, – в деревне куда дешевле против города. Взять хоть у нас: молоко кружка – гривенник, десяток яиц – тоже гривенник! Курицу – за сорок копеек зарежут.

– Ты, видно, еще не дальний, – возразил второй. – Вот в нашей глухой деревне дешевка, так дешевка: курицу за гривенник зарежут!

– У нас еще глуше, – нашелся третий. – Что там курицу! У нас человека за гривенник зарежут! Вот это дешевая жизнь!..

Открыли в деревне избу-читальню, но ни газет не привезли, ни человека толкового во всей деревне не оказалось. Прошло полгода – приехали из города.

– Ну, как ваша изба-читальня? Работает? Довольны?

– Ну, как же недовольны! – ответили граждане. – Раньше, без этой самой избы-то посиделки по череду в каждой избе. Пляшут, того гляди, пол разворотят, народу набьется – беда! А парни еще пьяные напьются, стекла перебьют, картеж заводят… А теперь благодать!

Удивились городские:

– Неужели так изба-читальня подействовала? И посиделок не устраивают, и не пьют, и в карты не играют?

– Есть всего! Только нас теперь это не касаемо. Теперь они в этой самой избе гульбища устраивают, – а изба-то, она вон где – за прогоном. Так теперь у нас на деревне – слова сказать не можем: благодать!..

Выбрали в одной деревне земельную комиссию. Поделила комиссия свободные земли на участки, а лучшие участки себе взяла. Граждане недовольны:

– Что ж это, так вашу так!

– Да мы, говорят, по совести!

– Где ж это такая совесть, чтобы лучшие куски себе?

– Кто-нибудь ведь должен же их получить? Хороших-то участков всего два-три, вот мы и сообразили по совести дать их тому, кто больше всех обществу заслужил…

– Ну?

– Ну и вышло, что всех больше обществу заслужили мы! Иначе за что оно нас в комиссию выбрало?

Деревенские разговоры

Два мужика сидят за столом, разговаривают.

– Пьянство, я тебе скажу, нашему брату первейший враг!

– Что говорить! Да выкушай, Иван Фомич… Сам варил; три раза перегонял!

– Все нутро прохватило, ну и крепка! Так вот я и говорю: нет хуже пьянства! Взять хоть бы Никиту нашего: поехал в город на лошади, а вернулся пешечком, и лапотки за спиной… Раззор!

– Вестимо, раззор! Чего ж ты, Иван Фомич, по второй-то? Да ты огурчиком, огурчиком закуси! Нет лучше в этом деле огурчика… Так раззор, говоришь?

– Раззор… Сидора-то Пеньковского знаешь? Ну так вот – пришел домой с праздника: где жена? Да и давай ее лупцовать, давай лупцовать… Беда!

– Что говорить – беда! Ну-ка еще стаканчик, Иван Фомич!

– Крепка!.. Да, так вот жена-то его до сей поры горбатая, – как он ее отлупцовал… А отчего? – все винцо!

– До добра это винцо не доведет!.. Выпей-ка еще стаканчик!..

– Или на празднике, кхе-кхе…

– Огурчиком-то, огурчиком-то…

– Кхе-кхе – и занозистая же! На празднике-то, я говорю, Ваньку мово: беги, говорят, зарезали! Прихожу, а у него и кишки наружу. А тот с ножом стоит, хвастает: всех, кричит, перережу! Ровно зверь!..

– Пьяный, известно, что зверь! Да и Ванька-то твой – тоже, надо сказать, – порядочный живодер…

– Кто живодер?

– Да Ванька-то!

– Не смеешь про мово сына таким выражением!.. Не смеешь!

– А ты кулаком по столу не стучи! Чужой хлеб-соль ешь!

– Нужен мне твой хлеб-соль! Тьфу!

– Ты на ковригу-то не плюй, скотина!

– Это я-то скотина? А? Ответишь за эту скотину!

– Кулаками-то не маши, у нас и свои хороши! Эва!

– Так ты что же – драться! А?

Минут через пять по деревне бегут два мужика: оба красные, потные, взлохмаченные, у одного из носа кровь.

– Держи его, держи!

У ворот одной избы стоят два других мужика, смеются.

– Пьяные…

– Известно, тверезые не подерутся… А пьяный, что те зверь…

– Верно, что зверь! Да пойдем, Петр Кузьмич, попробуем моей: так удалась, так удалась…

Мужики входят в избу.

На улице встречаются два мужика.

– А, Егор Иваныч, здравствуй! Давненько ты в наших краях не был…

– Здравствуй, дядя Петра… Да, чай, с прошлого Успленья не заходил, – с тех пор, как Ефрюху зарезали…

– Так разве Ефрюху в Успленье зарезали? В Ильин день! А в Успленье громовские ребята милиционера убили… С Ильина дня ты у нас не был!

– Память-то у тебя, дядя Петра! Разве ж милиционера в Ильин день убили? В Ильин-то день Серенька Косой у старосты окна и двери выломал – это да! А милиционера в Казанскую уложили, – еще тогда в лесу парни девчонку испортили… Казанской божьей матери праздник – да…

– Мне лучше знать, когда что! В Казанскую в Артюхине четверых изуродовали, а девчонку – это на Федора Стратилата!

– Эва!.. Стратилата! На Стратилата нашему старосте челюсть испортили, – а ты – девчонка!

– Со старостой – это во Флора и Лавра!

– Эк сказал, – Флора и Лавра! Во Флора и Лавра моему племяннику кишки выпустили! Вот что – во Флора и Лавра!

– Стой! Стой! А когда Гаврюха жену побил?

– В Ефремов день ее в больницу возили…

– Ну так вот – в Ефремов. Да еще Павлиха сгорела… А Павлиха-то в прошлый Покров сгорела!

– Как в Покров? Разве в Покров Павлиха? В Покров в Агрызкове пожар был!

– Ив Агрызкове, и в Павлихе! Павлиху агрызковские зажгли, а Агрызково – павлихинские, – неужто не помнишь? Да вот Петька Козленков на одной ноге ковыляет – спросим у него, когда ему ногу-то сломали: в Покров или Успленье… Петька! Когда тебе ногу-то?.. В девяту пятницу?.. Ну вот!

– Правда, что с девятой пятницы… Верно! Еще вернулся, а у нас в тот день Афоньку мужики побили – лежит на дороге и не дышит… А я думал – с Успленья… Сколько воды-то утекло… Да…

По деревенской улице, с котомкой за спиной и с портфелем под мышкой, проходит обожженный солнцем, потный и запыленный человек.

– Кто такой? – спрашивает один крестьянин у другого.

– Агроном! Я и то смотрю на него: человек вот ученый, всякую штуку знает, землю, можно сказать, насквозь видит, а вот вишь ты – ходит пешечком… Сколько он за это время верст исходил!..

– А ты почем знаешь?

– Я-то? Да я по этому делу тоже работал, сам с ним говорил… Тут неурожай – его гонят: поди посмотри! Там землемеры работают – опять его зовут. Там еще куда. И вот ходит и ходит, и все пешком…

– Ему бы подводу нанять.

– Нанял, кабы было из чего! Небось, тоже человек на жалованьи…

– Да по евонному делу и никакого жалованья не хватит, – вмешался в разговор третий, – весь уезд из конца в конец за месяц исколесит!

– Ну да… Посмотришь на него – инда жалко становится… Ни тебе дождь, ни тебе жара, ни тебе холод – все одно: бреди, голубчик. Прямо жалость!

– А вот бы надумать мужикам дать ему лошадь, – вмешалась в разговор баба.

– Ишь, высунулась! Коли такая жалостливая, запрягай свою да и вези!

– Как же сказал: запрягай! Мне навоз возить нужно!

Мужики засмеялись.

– Ну так помалкивай!

К разговаривающим приблизился бравый милиционер, шапка на отлете, револьвер на боку. Крестьяне посторонились.

– О чем разговариваете, граждане? – спросил милиционер.

– Да вот про агронома нашего толкуем… Ходит пешком, иной день верст сорок отмахает… И умается же, сердешный, инда жалко. Придет куда – и рта раскрыть не в силах.

– Так что же вы ему подводы не дадите? Он уж у меня был, жаловался, да я-то что могу? Говорю: не обязаны.

– Верно, что не обязаны! Правильно!

– А теперь сами жалеете! Сговорились бы, дали лошадь… Даете же мне, когда нужно, хоть и не обязаны!

– Ишь что сказал! Тебе! Тебе-то нельзя отказать, а вот агронома возить – разве это стоющее дело!

– Нестоющее дело! – подтвердил другой крестьянин. – Если мы тебе не дадим, так ты нас из-за одного самогона по судам затаскать можешь! А то – агроном! Что он нам сделает?

– Агроном для нас ничего, окромя хорошего, сделать не может – согласились остальные, – чего же ему зря подводу давать?

По дороге на станцию догоняют друг друга два крестьянина.

– Ты куда, Митрич, осоку-то везешь? В кооперацию?

– А ты со всей деревни прошлогоднее одонье собрал – тоже, небось, для кооперации?

– Она, матушка, выручает! Куда бы еще с таким добром сунулся? Больно уж там скупщик хороший – Иван Никитыч! Душа-человек!

– Что говорить! Такого человека с огнем поискать! Болот у нас – прорва. Мы всех-то и не выкашивали – кому осока нужна? Привожу в кооператив, а он, скупщик-то, посмотрел, пощупал:, «Хорошее, говорит, сено!» Я ему: «А хорошее, так прибавь пятачок!» Три копейки прибавил.

– Три копейки! Я тоже намедни прошлогоднего сена два воза привез – погнило оно у меня немножко, никто не брал…

– А он, вестимо, взял?

– Взял!

– Хороший человек! Сидора нашего знаешь? Он яровой соломой воз навалил да сенца подмешал, привозит в кооператив: «Покупай, говорит, тимошку!» Так за тимошку и продал…

– Эх, у меня этой тимошки воза три наберется… Вот жалость-то… Ну да потом привезу…

Граждане подъезжают к кооперативу. У ворот возов пятьдесят: кто с осокой, кто с одоньем, кто с овершьем, кто с яровой соломой.

– Ишь ты! Прознали! Пожалуй, и череду не дождешься…

– А ты смотри, они не по домам ли разъезжаются? Никак не берут?

– Ну, не берут! Возьмут! Хороший он больно человек-то!.. Подъезжай к воротам!

У ворот стоял новый скупщик. Заметив наших приятелей, он закричал:

– Эй, вы! Сено! Опять дерьмо привезли? Не возьму!

– Как же так… Иван Никитыч всегда у нас брали…

– Иван Никитыч! Нету теперь Ивана Никитыча!

– Вот так штука, – говорили крестьяне, возвращаясь домой с полным возом, – куда теперь это дерьмо продашь?.. Был один хороший человек, и того прогнали… Вот чёртова власть…

– Да, не любят у нас таких людей, которые хотят добро крестьянину сделать…

Плакальщик

Умер на селе комиссар: ни панихиды, ни креста, а зарыли у самой церкви. Поп говорит:

– Божье место опоганили.

И пришлось ему ночью идти как раз через кладбище: плачет кто-то на комиссаровой могиле. Кому по таком плакать?

– Небось душа креста ищет…

Подошел, перекрестился:

– Отвечай кто есть, дух или добрый человек?

А тот цап его за рукав:

– Плачь со мной!

И к земле пригибает. Поп упирается:

– Он мне ни брат, ни сват…

И думал – драла, а тот как вскочит да длиннущий револьвер на попа:

– Плачь, сукин сын!

Присел поп на корточки, опустил голову и заплакал.

Крепкий сон

Шли путем-дорогою два крестьянина. Видят, развалился кто-то посредине дороги и таково-то крепко спит, во все носовые завертки заворачивает.

– Кто ж это спит, – подумали они. – И время-то самое что не на есть рабочее.

И заспорим.

Одни говорят:

– Это никто другой, как председатель комитета взаимопомощи спит. Два года, как его на эту должность выбрали, – а что от него видим?

Другой говорит:

– Нет, это кто-нибудь из ревизионной комиссии кооператива. Вишь, как храпит… У него из-под носа разворовывают, а он хоть бы что…

Спорили, спорили, ни к чему не пришли.

– Идем, – говорят. – назад в деревню у умных людей спросим.

Вернулись в деревню. Навстречу им тетка едет.

– Рассуди, – говорят, – тетушка, наш спор. Идем мы путем дорогою – видим в дороге человек спит в таково-то сладко похрапывает…

– Знаю, – отвечает она, – это наш женотдел спит… Стонем от мужниных кулаков, а никакой защиты не видим…

Один отвечает:

– Нет, тетушка, ты ошиблась. Это комитет взаимопомощи… Разве женотдел может так сладко нахрапывать…

Другой отвечает:

– Нет, это ревизионная комиссия.

Тетка им:

– Нет, женотдел…

– Пойдем дальше, у умных людей спросим.

Навстречу им мальчонка с пустой сумкой бежит.

– Спросим, может быть, малец знает… Они теперь у нас умные… Мальчик, не знаешь ли, кто там на дороге так сладко спит?..

– Это отдел народного образования. Второй год нам книги не шлет, с пустой сумкой в школу бегаю…

Один ему;

– Врешь ты все! Только комитет взаимопомощи может так спать.

Другой ему:

– Нет, ревизионная комиссия!

Тетка тоже;

– Нет, женотдел!

Встали посреди дороги, заспорили. Парень подходит;

– О чем, граждане, беседуете?

Те ему все по порядку. Засмеялся парень.

– Больно, – говорит, – вы далеко заехали… Это просто-напросто наш избач спит… Я только что оттуда – изба на запоре…

Те ему наперекор. Один кричит:

– Комитет взаимопомощи!

– Другой свербит:

– Ревизионная комиссия!

Третий – женотдел, четвертый свое – избач!

Дым коромыслом пошел. На шум народ со всей деревни собрался.

– О чем спорите?

Тут все вперебой давай говорить:

– Спит, мол, кто-то там, а мы никак не разберем.

– А что, сильно храпит? – спрашивает один.

– Здорово храпит.

– Ну, так это машинный склад у зима на носу, а он еще косы нам не прислал.

– С присвистом храпит? – спрашивает второй.

– С присвистом…

– Ну, так это земельный отдел – третье лето землемера ждем, а он не присылает.

– Калачом свернулся или врастяжку? – любопытствует третий.

– Врастяжку спит…

– Ну, так это народный судья пятый год мое дело тянет.

– Нет, это милиция мою лошадь ищет, – кричит четвертый.

– Нет, это лесничий леса местного значения отводит, – догадывается пятый.

– Неправда, – кричит шестой, – это ликвидатор неграмотности!

– Где у вас глаза-то? кричит седьмой, – Это председатель сельсовета!

Загалдели, заспорили так, что от криков солома с крыш начала валиться. Только и слышно:

– Кооператив!

– Нет, земотдел!

– Нет, лесничий!

– Нет, народный судья!

Спорили, спорили, ничего решить не смогли.

– Пойдем по начальству – оно знает!..

Пошли по всей волости кружить – никто ничего не сказал. Кого ни спросят, каждый свое: вик говорит – это уезд спит, уезд говорит – это губерния спит, губерния на центр сваливает. Один говорит – Наркомпрос спит, другой говорит – Наркомзем спит, третий юстицию укоряет.

Замаялись наши ребята, куда идти, не знают. Уселись у дороги, сидят и на пальцах гадают:

– Земотдел спит, нарсуд спит, милиция спит…

Проходит мимо них красноармеец – бравый молодец. Шапка на затылке, на шапке звезда, идет спешит, руками помахивает. Видит: народ сидит у дороги и на пальцах гадает.

– О чем, братцы, гадаете?

Те ему, конечно, все по порядку: не знаем, мол, кто это так крепко спит…

Посмотрел на них красноармеец и говорит:

– Эх, вы! Не можете догадаться, кто спит? Да это ваше общество спит – не может своих выборных людей подтянуть. Пойдем-ка все вместе да их хорошенько растолкаем.

Мудреное дело

У избы председателя сельсовета толпится народ. Паренек в сбитой на затылок фуражке, с засученными по самые плечи рукавами и брюках галифе, – секретарь сельсовета из местных комсомольцев, читает прибитую к председателевой избе бумажку.

– Сидоров, Лямзин, Авдеев, Стукалов! – повышая голос, выкрикивает он. – Обрезкин, Федюшкин, Ковалев, Егоров!

– Вот народу-то! – вздыхает баба. – За налог, что ли?

– Попала пальцем в небо! Не налог, а председателя выбираем!

– Мудреное это дело, – заметил старик, – кабы двоих-троих вывесили, сразу бы сообразили – а тут целый десяток… То ли дело; бывало, приедем в волость, а он там уж сидит. Кто против? Известно – никого!

– Кому ж хочется против власти!

– Ну, и попадались мерзавцы, – мало ли их теперь по тюрьмам сидят!

– А вы не галдеть! – сердито прикрикнул председатель. – Приказано обсуждай, а вы тут контру разводите! Поименно будем! Кто первый-то?

– Сидоров, – ответил секретарь, – кто против?

Крестьяне смутились.

– Нешто мы против? Сидоров, так Сидоров – нам-то что!

– Кто против, – передразнил старик, – обсудить надо сначала, какой такой Сидоров и какие евоные качества…

– Известно, какие качества, – откликнулась баба, – пьяница.

– Это гашинский Сидоров? Пронька? Пьяницы хуже его во всей волости не сыщешь!

– Не надо!

– Лямзин – второй кандидат, – продолжает секретарь, – это непьющий.

– Правильно, не пьет! Давай Лямзина!

– Это который Лямзин-то? – вмешался старик. – Это что в Стрешневе председателем был? Взяточник!

– Взяточников нам не надо!

– Кто следующий? Авдеев? Это какой такой Авдеев?

– В Кожухове кооперацией заправлял?

– Это еще у которого пятисот рублей не досчитались?

– Долой! Следующего!

– Федюшкин! Егоров! Вот Егорова бы можно, – не пьет, взяток не берет…

– Рохля, – заявил председатель, – двух слов связать не может – вышел как-то на собрание, мычит, а ничего не разберешь.

– На что нам рохлю-то? Кто там еще?

– Вот еще Ковалева пропустили. Хороший мужик, непьющий…

Все призадумались.

– Вот его и наметим, – сказал председатель, – нечего бобы разводить.

– В самый бы раз, – начал старик и осекся, – только вот что…

– Чего?

– А то, что не знаем мы, кто из этого Ковалева выйдет. Те-то все у нас на виду, – ну, растратчик, ну, взяточник, ну, пьяница, – а тут – невесть что.

– Темный товар, – а вдруг он притеснителем окажется?..

– А я бы, – заявил один из крестьян, – выбрал Авдеева. Голова! А что он пятьсот рублей растратил – велика беда. За три-то года? А этот ваш Ковалев за один месяц тысячи три хапнет… Темное это дело.

– Еще бы не темное! Летось Трифонова выбирали – таким тихоньким прикинулся, а что вышло? Драчун!

– Разве ихнюю душу увидишь!

– А все-таки растратчиков выбирать не след, – сказал старик, – уж тогда, по-моему, лучше пьяница.

– Пьяница не в пример лучше. Проспался – и опять человек. Да и кто у нас не пьет?

Все посмотрели на председателя.

– Кто ж не пьет – все пьют, – охотно согласился председатель.

– То-то ж и дело, что все. Да как пить!

– Так мы Лямзина выберем – непьющего. Ежели взяточник – вина не его, небось, сами даем…

– Принесут, как не взять, – обрадовался председатель.

– По нашим местам нельзя без этого! Давай Лямзина!

– А может, Егорова выбрать, – рохля, а по нашим местам…

– Так вы кого же, граждане, хотите? – засуетился секретарь, – то никого, то все хороши. Надо что-нибудь одно решить.

– Чего ж решать! Нам все едино. Мудреное это дело!

– Да чего ж тут мудреного! – не согласился старик. – Приедем, как раньше, в волость, начальство прикажет: выбирай такого-то. Ну, и выберем.

– Вестимо, начальству лучше знать, кто по теперешней линии подходящий.

– А вы – то кого хотите? – не унимается секретарь.

– Да нам-то что: кто по списку первый, того и пиши!

– Сидоров первый.

– Вот вам и намек, – выбирай Сидорова! Иначе зачем же его наперед всех поставили?

– Пьяница ведь, – всполошилась баба.

– А тебе что? Может, нынче линия такая – пьяниц выбирать.

– Трезвого-то где найдешь, – согласился председатель. – Ну, решили, что ли, Сидорова?

– Пиши!

Народ постепенно расходится. Дольше всех не уходит старик. Он топчется на месте, хочет что-то сказать.

– Ты чего? – спрашивает его председатель.

– Как так чего! Кого ж мы, значит, выбрали?

– Сам знаешь, кого – Сидорова! Первый, небось, кричал!

Старик вздохнул, сердито сплюнул и, махнув рукой, сказал.

– Пьяницу выбрали! Ну, и дела!

Постник

Нанимался батрак к кулаку. Долго о цене торговались, спорили. Хозяин и говорит:

– Чего ты из-за рубля ерепенишься? Ну, я дешевле других даю – не спорю, а ты посмотри, какой у меня харч. Нигде такого не сыщешь. Садись – пообедай, а там и сговоримся.

Подали обед, батрака тоже за стол посадили. Смотрит тот – обед прямо надиво. Щи такие, что от них и пар не идет, до того жиру много, мяса – ешь не хочу, каша с коровьим маслом – ажно блестит. Совсем наелся, а хозяйка еще молока тащит:

– Ешь, говорит, у нас добро свое, не купленное.

– Всегда так у вас? – спрашивает батрак.

– Спроси кого хошь – все знают, как мы живем. Только одно скажу – не взыщи: люди мы старые, в бога веруем – посты строго соблюдаем.

– Что ж, – думает батрак, – постов много ли?

Согласился, стал работать у кулака.

День проходит – второй. Обеды такие – ешь не хочу.

– Разжирею, думает, на таких харчах.

Работает во-всю, затем ест во-всю – радуется. На третий день хозяин зовет обедать:

– Не взыщи, – говорит, – сегодня у нас среда – постимся.

– Ну, небось рыбы наварил, – думает батрак, – тогда и пост не в пост.

Приходит обедать – глядит: подали тюрю с квасом да редьку с постным маслом. Он и не притрагивается:

– Спасибо, говорит, я со вчерашнего дня сыт.

Шапку в руки и опять во двор работать – Завтра вдоволь наемся – день скоромный.

Приходит назавтра – хозяин ему:

– Не взыщи, сегодня хоть и четверг, а мы постимся. Когда мой родитель помирал, я ему на кресте обещал в этот день скоромного не есть.

И опять тюря да редька. Несладко, а батрак проголодался – ест. Завтра опять – пятница, а в субботу, думает, отъемся.

В субботу приходит – хозяин опять ему:

– Сегодня, говорит, моей бабушке память. Такой уж порядок, один овсяный кисель, а скоромного ни-ни!

С тех пор и пошло – что ни день, то пост. То среда, то пятница, то понедельник, да на беду во всякий скоромный день у хозяина то дедушка умер, то внучек скончался, то от старины так повелось, то попу обет даден.

Измучился батрак, похудел, работать не в мочь. Хозяину как-то говорит:

– Голодно у вас – все посты да посты…

Хозяин ему:

– А мне-то, что же, по-твоему, сладко поститься?

А сам хоть бы что! Батрак уж высох от постов, кожа да кости, а тот толстый, как был, ходит да все отрыгивается.

– Неужто ж он так отъелся, что ему и посты нипочем? – думает батрак. – Дай-ка проверю!

Стал присматриваться. Сидит за обедом – подают тюрю да редьку. Он ест, а хозяин, смотрит, не ест. Только поболтает в миске ложкой, да пустую в рот.

– Эге! – подумал батрак, – что-то ты сыт больно.

Пошел будто бы в лес дрова рубить, а сам полдороги не прошел – да назад. Приходит в избу, – а там и дверь заперта. Стучит.

– Хозяин, открой – я топор забыл.

– Где ты там забыл? Я принесу, – кричит из-за двери хозяин.

– Открой, тебе не найти.

Да на дверь, как следует, принажал – крючек и оторвись. Входит – а за столом хозяин сидит со всей семьей и щи хлебает.

– Хлеб да соль! – говорит батрак. – Неужто ж вы мясное едите? Ведь сегодня пятница. Грех!

Хозяин покраснел, что сказать – не знает.

– Правда, – говорит, – по слабости грешим, а тебе я бы не посоветовал. Душу погубишь. Грех!

– Что ты, – ответил батрак, – есть не грех. Вот грех – не евши работать!

Сел за стол и давай щи уписывать.

А как скажет хозяин, что сегодня, мол, пост, – батрак ему:

– Ой ли, пост? Дай-ка я в печку загляну, что там твоя хозяйка готовит.

С тех пор и постов как-будто поменьше стало.

Наука

Вороватый нынче народ пошел. Слов нет. Особенно нашего брата-мужика ни к чему подпустить нельзя. Ты самое что ни на есть дерьмо без присмотра оставь – он и дерьмо возьмет:

– В хозяйстве, мол, пригодится.

Вор народ… Многие говорят: оттого это, что суды слабые. А я не скажу этого – суды, как и должно быть. Нельзя же, в самом деле, всех в исправдом сажать – кто-то, ведь, и работать должен? Тут не в судах дело, а единственно разве в том, что в нашем народе никакого понятия ни об чем нет.

Все, по-моему, от недостатка культуры.

Стою я как-то у ворот, к телеге новое колесо прилаживаю. Дело зимнее, а известно, с зимы не приготовь, весной и выехать не на чем будет. Стою, работаю… Тимоха Карякин бежит.

– Эй, Митрий, идем! В совхоз какую-то штуковину приволокли.

Я телегу бросил – бегом. Даже спросить не успел, что за штуковина такая. Одно понятно – для баловства никакую штуку в совхоз не привезут, а ежели привезли что, значит – для науки. А для науки – отчего ж и не посмотреть?

Прибегаем с Тимохой, а там толпа у ворот. Сторожа упрашивают:

– Пропусти, Егор Ефимович…

– Не велено! Еще сопрете что…

Я тут обиделся:

– Как же так, – говорю, – сопрем? Какое ты право имеешь такие слова говорить? Что ты, у барина, что ли, служишь? Вытряхнем, кричу, из тебя барскую закваску!..

Народ, понятно, весь за меня. Заведующий на шум пришел. Мы к нему:

– Пропусти, Антон Евграфыч… Для науки мы…

– Знаю, – говорит, – вашу науку. Пустишь, а потом чего-нибудь и хватишься.

– Да что ты, Антон Евграфыч… Разве ж мы не понимаем…

Уговорили. Впустил.

Действительно, видим – наука! Всех коров со двора на воздух повыгнали, а работник с какой-то машиной вокруг каждой коровы ходит и чем-то опрыскивает.

Заведующий объясняет:

– Ну, вот, граждане, – машинка эта называется пульверизатор…

– Цыкалка, по-нашему, – говорю.

– Все равно, пусть и цыкалка! Только на скотине, бывает, заводится червь, а мы этого червя таким манером выводим… Поняли?

– Поняли, – Тимоха Карякин говорит, – у самих скотина от червя мается! – а сам, вижу, бочком да к сараю протискивается. Не мое дело – молчу.

– А вот жидкость эта называется раствор мышьяка. Мышьяк – страшный яд, от одной ложки человек дохнет, а много ли его для червя надо?

– Ишь, ты, ведь, как, – говорит Андрюха Косой. – Придумают тоже!

А сам, смотрю, тоже бочком, бочком, да к сараю.

– Ученые люди – они дойдут, – парень один говорит, – и тоже, вижу, к сараю. А я не пошел. Зачем мне? Сопрут что, а я – отвечай!

– Какой, – спрашиваю, – этот мышьяк из себя будет?

Заведующий выносит пакет, а я к нему. Руку в пакет сую. Заведующий мне:

– Чего вы руками-то лезете – не видите разве?

– Как же, – говорю, – можно на глаз такую штуку понять? Русскому человеку пощупать надо…

Пощупал и отошел – другим надо место уступить.

Тимоха подскакивает:

– Что там такое?

– Ты бы, – говорю, – в сарае дольше торчал. Чего достал-то?

– Семечки, – говорит. – Хочешь?

– Куда их! Мне чужого не надо…

– Не хочешь, и сам съем… А там что показывают? Порошок? Дай-ка и я посмотрю…

Андрюха из сарая явился – тоже с семечками. Парень пришел – тоже, гляжу, все карманы отвисли.

Мне-то что? Я свое дело знаю, – с заведующим разговариваю:

– Мышьяк-то, – говорю, – это очень хорошо. Пользительно. Только где такую цыкалку достать?

– У фельдшера попросите. Даст. И я бы дал – да, ведь, зажилите…

– Как же это так, – говорю… – Не воры мы!..

– То-то ж, – отвечает, – не воры – пришли будто бы без семечек, а теперь, гляжу, все семечки лускают…

Смотрю, а у всех уже семечки.

– Без понятия, – говорю, – народ. Оттого и лускает.

Выходим за ворота – и пошло хвастовство. Какие тут семечки!..

– Я, – Тимоха кричит, – вон какую загогулину достал. Смотрите!

Гляжу – у него в руках железина, вроде как дверная ручка.

– А на что, – говорю, – тебе?

– Людям была нужна, и мне пригодится. Андрюха Косой какую-то машину в сарае нашел. Цельная машинка, непорченая, только не поймешь, к чему она нужна.

– Зря валялась, а мне по хозяйству пригодится!

Парень говорит:

– А у меня семечек полный карман!

– Что там семечки? Семечки у всех есть. А я молчу. Зачем мне хвастаться. Нечем хвастаться, коли чужое добро украли. Непоздоровится от этого. Оно так и вышло.

Только к деревне подошли, – бабы навстречу.

– Чего принесли? Что там такое?

Да как расхохочутся. Да на Тимоху:

– Что это у тебя, Тимофей? Губы-то!..

Смотрю – а у него губы так раздуло, и носа не видать! На Андрюху смотрю – и у него то же. У всех… Известно, без понятия народ. А я понял и говорю:

– Семечки-то, небось, ели? А рука-то в чем? В мышьяке!

Тут только и раскусили. Семечки на землю и ругаться:

– Ну, и совхоз! К ним идешь за наукой, а они этакое…

– Совхоз, – говорю, – не при чем. Сами виноваты. А наука вам уже есть: на чужое добро не зарься.

Тоже, действительно. Не видали сроду семечки. На такое дерьмо позарились! Тьфу! И еще про них же скажут:-жулик народ.

А они просто – без понятия. Что в них толку-то – в семечках? Уж если брать что – так мышьяк надо было брать. За ним, небось, в город ехать надо. Его, небось, еще нашему брату и не продадут. Кто поумнее, да с понятием, тот так бы и сделал: на мышьяк бы внимание обратил.

Вот я, например. Я, конечно, молчал, а все-таки две горсточки мышьяку взял на пробу. Для науки, понятно. Хочу посмотреть, хорошо ли эта штука против червя действует…

А они набросились – семечки!

Все это, по-моему, от недостатка культуры.

На волоске

– Культурная работа у нас – не буду скрывать – на волоске висит, – говорил избач приехавшему из города инструктору. – Так и ждешь, что вот-вот сорвется…

– Средств что ли нет?

– Пожаловаться нельзя…

– Крестьяне не ходят и ребят не пускают?

– И этого не скажу – тяга большая… Даже старики иной раз заглядывают…

– Хулиганы? – пытался угадать инструктор.

– Вроде того, только посерьезнее… Трудное положение, товарищ инструктор, – избач даже вздохнул, – при общей, можно сказать, тяге некоторые лица срывают работу…

– Кулаки? Поп?

– Ну, с этими-то в два счета справились бы… Срывщики у нас в самом ядре…

Инструктор заинтересовался.

– Говорите, – может быть, какие меры надумаем… В случае чего, и милиция недалече…

– Тут милиция не поможет, – махнул рукой избач. – Я вам, коли хотите, всех этих срывщиков по пальцам пересчитаю… Первый – сосед наш Ефим Оглоблин. Только что соберутся крестьяне, – он в своей избе картеж заводит…

– А вам-то что?

– Как что? Мы тут читку устраиваем, газеты я начинаю объяснять – а мои слушатели один за другим – да к нему…

– Играть что ли?

– Кто играть, а кто просто так глазеет. Работа, глядишь, сорвана. Другой срывщик – Васька Башмак, – прозвище у него такое. Тот еще вреднее: каждый вечер с женой драку затевает. Он ее за волосья, она его цапать… Потеха!

– А изба опять пустая?

– Ну да… Третий срывщик – Трепалов Семен – пьяница. Выходит на улицу и давай петрушку представлять… Четвертый срывщик…

– Вот что, – прервал инструктор избача, – дело не в срывщиках, а в ваших посетителях. Ну, какой интерес пьяного мужика смотреть? Соберем их, потолкуем… А потом и нас самих взять – надо бы работу вести поинтереснее. Я сегодня сам беседу проведу…

На собрание явилось много народу: все члены школьной комиссии, вся культурно-просветительная секция и просто желающие.

– Необходимо наладить работу, – говорил инструктор. – Ваш избач жалуется, что срывается работа вами же самими. Ну какой, скажите, интерес на картежников глядеть? Или на пьяного…

– Понятно! Не видели что ли пьяных! – согласились слушатели.

– Или драка, – продолжал инструктор, – что в ней интересного?

– Известно – видели!

Слушатели со всем соглашались. Приняли резолюцию об усилении работы, постановили выписать еще газету, и даже один заикнулся:

– Развлекательного чего бы выписать для ребят… Не все же газеты…

– Чего же развлекательного? – возразил избач. – Дело у нас серьезное…

Потом инструктор повел беседу о самом животрепещущем вопросе: положение в Америке и китайские дела. Говорил он гладко, понятно, не отступая в сторону и не сбиваясь. Слушали внимательно – тишина была полная; слышно было только откуда-то со двора жалобное мяуканье заблудившегося котенка.

– Трах-тах-тах! – неожиданно прорезало тишину мастерски закрученное матерное слово.

Все всколыхнулись. Некоторые из слушателей обернулись к окну-. Сам избач улыбнулся. По рядам прошел шёпот:

– Васька, небось, опять бабу бьет…

– Что ты! Это, небось, Степан закручивает…

Докладчик тоже запнулся.

– Гм… мы… – промычал он, посмотрел на окно и продолжал – М-мы, товарищи, остановились…

– Сволота ты последняя… Пьяница, – послышался за окном женский голос. Докладчик на секунду умолк.

– Да ведь это Липатова Марья кричит… – шептали в рядах. – Опять Липат запил!

– Вот дела-то пойдут…

Некоторые встали и подошли к окну. Докладчик продолжал:

– Сорвут, – прошептал избач и сам уставился на окно, откуда изредка долетали все удаляющиеся крики. Слушатели постепенно таяли.

– Но мы дадим буржуазному миру сильный отпор, – продолжал инструктор, – потому, что нашими союзниками являются не кто иной, как…

Избач сидел как на иголках:

– Кончайте – все одно сорвали…

Последние слушатели взялись за шапки.

– Ну что ж делать, – вздохнул инструктор, – коли уж так… А вы куда? – удивился он, заметив, что избач тоже схватился за шапку.

– Пойдемте, а то не успеем! Вот начудит – вы и не представляете… Такие дела в год раз бывают…

– Что ж тут интересного? – начал было инструктор, но избач не слушал его.

– Скорей! Опоздаем! – крикнул он от дверей.

Инструктор с минуту постоял в нерешительности, потом быстро схватил шапку и побежал вон из избы.

На улице, на другом конце деревни, уже стояла огромная толпа, а из толпы доносился вместе с одобрительными криками любопытных мастерской сочный мат самого Липата.

Молодой человек

Надо было Сидорову зачем-то в милицию. Приходит:

– Обратитесь, – говорят, – к начальнику…

У начальника очередь. Постоял час, постоял два…

– Да вы, – говорит, – не туда пришли – это в той комнате! – и рядом на комнату показывает.

В комнате пять столов, за тремя люди сидят, а два пустых.

К какому же столу подойти?

Подошел к одному:

– Вон там…

Опять не то.

Вот за этим столом! – и на пустой стол показывает.

– Да тут нет никого!

– Придет!

Встал у стола, дожидается. Пять минут ждет – нету. Десять минут – нету. А рядом в уголку молодой человек с барышней разговаривает – веселый такой, штаны – галифе, пробор – в ниточку…

– Нет, не этот. Этот видит, что ждут – подошел бы, небось, не делом занят!

А сзади за Сидоровым уже шесть человек стоят и еще подходят. Какой-то возмущается:

– И всегда так у этого стола, – везде отпускают скоро, а тут стоишь, стоишь!

– Занят, видно!

– Какой там занят! Начальство из себя выказывает…

Еще десять минут прождали.

– Да скоро ли? Ушел, может, куда, – так мы и завтра…

– Чего ушел – да он тут же и сидит! Вот!..

Молодой человек отошел от барышни и подошел к столу.

– У вас что? – обратился он к Сидорову.

Сидоров бумажку сует.

Тот повертел-повертел бумажку в руках:

– Я сейчас…

– К начальнику позвали! – прошептал кто-то сзади.

Верно: молодой человек прошел к начальнику. Через две минуты вышел от начальника, немножко постоял, задумавшись: окинул, прищурясь, очередь и прошелся по комнате.

– Скоро ли? – негодует Сидоров. – Совсем было отпустил – так нет…

Молодой человек подошел к стене, для чего-то прочел объявление, потом вернулся назад, подошел к машинистке, ей что-то сказал, улыбнулся, повернулся на каблуках…

У окна стоял какой-то в военной форме.

– А, товарищ Петров! – обрадовался молодой человек. – Как живешь? Давно тебя не видел!

– Да ничего, помаленьку… Погода сегодня…

– Великолепная сегодня погода…

Сидорова зло взяло:

– Какого он чорта, – «погода»! Тут от дела оторвался – минуту жалко, а он – «погода»!

– Ничего, постоишь, подождешь…

Но Сидорову ждать не хотелось. Он отошел от очереди и прямо к молодому человеку.

– Отпустите, товарищ!..

Тот на него посмотрел строго:

– Не видите – занят! – И опять к машинистке подошел, ей что-то говорит, а сам улыбается…

Очередь ропщет.

– Эк, какой! Стоишь тут, стоишь!

– И еще постоишь! Мы не первый раз – знаем!.. Только ты к нему не приставай – хуже будет!

Молодого человека опять в кабинет вызвали. Опять вернулся, опять прочитал тот же приказ на стене и опять подошел к военному у окна:

– Ну, как живем?!

Тут уж Сидорова окончательно взорвало:

– Ишь, сукин сын! Ему нашего времени не жалко! Постой же, я…

И как у него смелости стало – он сам не знает! Подошел так спокойно к молодому человеку, – а Сидоров парень здоровый, – взял его за шиворот, как щенка, перенес к столу, усадил на кресло и прямо бумагу сует:

– На, подпиши!

И что бы вы думали? Тот и слова не сказал: нагнулся к столу, взял перо, прочитал бумажку и сразу ее подмахнул!

Большое начальство

Небольшая железнодорожная станция. Из вагона почтового поезда выходит странного вида человек – высокий, в кожаной тужурке, красных штанах и белой шапке с наушниками. За поясом у него револьвер, на ногах охотничьи сапоги, из-за голенища которых высовывается ручка большого финского ножа. Человек этот, не глядя ни на кого, проходит через вокзал и, выйди на крыльцо, у которого столпились ямщики, грозно кричит:

– Эй, у кого лошадь лучше всех! Выходи.

– У Ефима, – отозвался кто-то, – выходи Ефим!

«Не начальство ли?» – подумал Ефим и, конечно, отпираться.

– Куда моей лошади до егоровой… Валяй ты, Егор!

– Ах, так вашу растак, – кричит грозный наниматель, – Ефим! Твоя фамилия? Ковалев? Распрягай лошадь да впрягай в егоровы сани. На паре поеду! Ну, пошевеливайся…

– На паре-то ехать будет денег стоить, – возразил недогадливый Егор.

– Денег! – взревел наниматель. – Я вам покажу деньги.

– Начальство, – шепнул Егор на ухо Ефиму.

– И видать – большое начальство: денег не хочет платить… Не иначе, как старший землемер…

Когда лошади были запряжены, и Егор уселся на облучок, пассажир толкнул его кулаком в спину так, что в груди заныло, и крикнул:

– Живей!

– Ну, тут не землемером пахнет, – подумал Егор, хлестнул лошадей, и они понесли во всю прыть неведомое начальство в село Глухие Броды.

– К председателю, – заявил субъект, когда лошади поравнялись с первыми засыпанными снегом избами. Председатель долго не пускал приезжего, спрашивая, кто он такой и по какому делу. К председательской избе собрался народ.

– Открыть, так тебя так! – закричал субъект, – не знаешь, с кем дело имеешь?

Испуганный председатель открыл дверь и впустил незнакомца. За ним потянулись в председателеву избу любопытные.

– Как же это ты, так тебя так, – вскинулся рассвирепевший субъект на председателя, – впускать не хочешь? В морду захотел?

– Начальство, что ли? – спрашивали Егора любопытные.

– И, видно, большое начальство, – подтвердил Егор, – видишь, как он председателя… Из уезда, небось!..

– Ну, из уезда! Слышь, как матюкает-то. – Разве так умеют в уезде?.. Из губернии, небось. Это или над всеми председателями председатель или главный милиционер…

Субъект не унимался. Не глядя на ошалевшего председателя, он закричал:

– Эй, водки!

Выпил одним махом большой ковш и ничем не закусил.

– Ну, ты говоришь из губернии! – толкнул один из любопытных Егора. – Разве в губернии так могут пить? Жила тонка… Из центра…

И когда субъект, хорошенько выпив, заявил, что он пойдет с обыском, никто не удивился: большое, видно, начальство… Но все-таки решили поторговаться.

– Зачем же обыскивать… Мы тебе по рублю с рыла без обыска дадим…

– По рублю! – заревел субъект. – А не хотите ли по пятерке?

– По пятерке? – шёпотом толковали мужики. – Ишь, сколько берет… Это небось, над всеми секретарями секретарь…

Через час после того, как неведомое большое начальство, собрав мужицкие денежки, укатило на тройке, к той же деревне подъехал в телеге старший милиционер и тоже явился к председателю.

– Тут у вас только что бандит был – Ванька Жох! Чего ж вы глаза пялили и не арестовали?! – набросился он на председателя.

– Не могим знать! – ответил испуганный председатель. Один из мужиков пояснил:

– Мы его за большое начальство приняли…

– Как за начальство? Почему? А мандат у него спрашивали?

– Что ты мандат! Как можно – мандат…

– Ямщикам не платил, – пояснил Егор.

– Мне зубы набить хотел, – добавил председатель.

– А обыск-то устроил! Только по пятерке с рыла и откупились. Тут и без мандата видать, что большое начальство.

Милиционер сразу осекся, улыбнулся и от начальственного тона перешел на ласковый.

– Эх, вы, – сказал он, – бандита за большое начальство приняли! Да разве такое большое-то начальство бывает? Курицы не обидит!.. А этот сразу видать – самозванец!..

Мужики только почесали в затылках.

– Как же это мы так? А?