Ольга пошла на мировую.
После таких-то угроз, ледяного молчания во время всего следующего дня, и вдруг — на мировую? Люда не могла поверить. Но как не верить: и в голосе совсем: другие нотки, и взгляд уже не злой, не презрительный — наоборот, будто раскаяние в нем и желание забыть неприятности, восстановить нормальные отношения.
В принципе Люда ничего не имела против «нормальных отношений», но забыть все, сдаться на вкрадчивый, потеплевший голос — извините! Есть же у нее гордость. И разве она в чем-то виновата!
На участке поговаривали о якобы предполагаемом собрании. Примерно знали, о чем и разговор пойдет. Комиссия-то не напрасно акт составила. Видно, ни ослепительная улыбка завпроизводством не помогла, ни самое радушное обхождение.
Не этим ли вызвана и Ольгина перемена? А перемена разительная: стала Люда выдвигать из электрической печи лист с песочным печеньем, а Ольга тут как тут: «Людочка, помогу!»
Надо бы ответить «спасибо» — не смогла. Язык не поворачивается. А Ольга не фыркнула, не обиделась. Подошла, тронула за руку.
— Ну, не дуйся, ради бога. Прости, виновата. Дура я невыдержанная.
Не откликнуться, промолчать было уже невозможно, Люда, не глядя на нее, выдавила:
— Хорошо, не буду.
А потом Ольга чуть ли не силой (пока между выпечками было немного времени) вытянула Люду второй этаж — перекусить. Диетический зал был закрыт, пошли в общий.
Люда сама расплачивалась. За себя и за Ольгу. Та хотела свою рублевку сунуть, но Люда металлическим голосом сказала кассирше:
— Деньги возьмите у меня. — И тише, для Ольги, впервые взглянув на нее, добавила: — Я должна за обед. Помнишь?
Столик Ольга выбрала подальше от людей. Сели.
— Ну, Людмила, — протянула она руку, — заключаем мир?
Люда слабо усмехнулась:
— Я бы предпочла мирное сосуществование.
— Будь по-твоему. — Ольга пожала ее руку. — И на это согласна. Все равно ж — мир.
— Ты что, про собрание узнала? — напрямую спросила Люда. — Так забеспокоилась. Мир предлагаешь.
— А что собрание! — покривила губы Ольга. — Не в первый раз. Посидят, поговорят.
— Но собрание-то по выводам комиссии.
— А! — Ольга выплюнула подгоревший кусочек картофеля. — И это было. Ораторы известные. Вокруг, да около, да вообще.
— Не думаю. Раз обнаружили недовес… И качество… Вряд ли обойдется «вокруг да около».
— Обойдется, — сказала Ольга и положила вилку. — У всех грешки. Друг за дружку держаться надо.
— У всех? — Люда сделала большие глаза. — Не верю! Какие грешки? Разве плохо работает Клава Селезнева? Разве чего берет?
— Клава! — Ольга засмеялась. — Как рыба молчать будет. Почему? А кто ей помогает доставать путевки в Трускавец? Думаешь, легко доставь? А Маргарита Васильевна — пожалуйста. Три года подряд Клавка ездила. Так что ей дороже — языком побренчать или свое здоровье? Аньку Денисову возьми. Она хоть и комсомольский групорг, а станет речи толкать? Не станет. Три месяца билась — не могла Дениску своего в садик устроить. А Маргарита Васильевна позвонила — и Дениска там. С бассейном садик. Кончина о квартире хлопочет, тоже надеется, что Маргарита Васильевна поможет… Говорю же тебе: друг за дружку надо держаться. Сыты, в тепле, зарплата идет… А на свадьбу, — Ольга наклонилась к Люде и доверительно шепнула: — Маргарита той же Денисовой — сапоги югославские, в коробке, лентой перевязаны. Вот так!.. Ну, а сама-то о свадьбе думаешь?
Люда поджала губы.
— С чего ты взяла? Может, ничего и не будет.
— Что же так? Поссорились?
— Не совсем, но…
— Пустое! Милые ссорятся — только тешатся. Не бойся: сделает тебе предложение, сделает. Куда денется. Квартирка у тебя хорошая, сама еще лучше. Мать пока в силе, детеночка будет вам нянчить. И жена при сладком деле. Где еще такую найдет!
А Люде снова стало обидно. Слушает эти льстивые бесстыдные речи и будто согласна, будто все-все забыла и простила Ольге. А та и рада, распелась соловьем, хоть бы чуть постеснялась! Неужели с Маргаритой Васильевной сговорилась?
— Ты это все от себя говоришь? — мрачно спросила Люда.
— От кого же еще!
— Не знаю. Может, советчики у тебя.
— Нет, Людочка, — отчетливо выговорила Ольга, — тут никого не впутывай. Что говорю — все мое. Выстраданное. И буду бороться за это. Как умею. И опять хочу остеречь: под меня не рой. Или как все работай, или уходи. Только не пожалеешь ли потом?
Заметив, как вновь помрачнела помощница, Ольга добродушно улыбнулась, потрепала ее по плечу.
— Бука. Надулась. Ну полно. — И на цыганский лад добавила: — Ждет тебя, красавица, король бубновый, будет у тебя сердечный разговор, хлопоты счастливые и дальняя дорога. Поняла, какая дорога-то? Свадебное путешествие…
Будто и впрямь Ольга умела гадать! В девятом часу пришла куда-то отлучавшаяся бабка Ковалиха в громко от дверей сказала:
— Белова! Людмила! Мужик молодой там спрашивает тебя. На улице. Выйдь — чего ему надо?
Люда, месившая для печения крутое тесто, растерялась, поглядела на выпачканные руки.
Ольга подмигнула:
— А ты боялась! Явился, не запылился… Не суетись. И, знаешь, давай собирайся-ка совсем. Что поделаешь — жених пришел, поработаю за тебя. С начальством я договорюсь.
— Нет, а как же…
— Давай-давай! Прихорашивайся, марафет наводи. А я сама тут управлюсь, дела немного.
— Ну, спасибо. — Люда взяла, косметичку, пошла в умывальную комнату. Когда она вернулась, Ольга, расположившись за столом, уже домешивала тесто.
— А если, — она подошла к Люде, — необходимость какая случится, мало ли что, и завтра не приходи. Потом отработаешь… Маргарита Васильевна — человек, войдет в положение. Ну, давай-давай, ты какая-то неживая. Небось заждался там. Они, мужики, хоть и рыцари, с одной стороны, но долгой жданки не любят, норов начинает душить их.
«Норовом» своим Виталий умел управлять: десятиминутное ожидание не отразилось на его лице. Встретил у самого порога, внимательный, улыбающийся, и (что совсем поразило Люду) поцеловал ей руку. Поцеловал почтительно, словно просил прощения.
Люда, и без того, не знавшая, как держать себя, вконец оробела.
— Ты совсем? — посмотрел он на ее сумку и сапоги.
Она кивнула.
— Чудненько! А я думал, мне придется погулять тут.
— Нет, отпустили, — коротко молвила она.
— Тем лучше. — Виталий взял ее под руку. — Мы пройдемся? Или возьмем мотор?
— Наверно, лучше пройтись.
— Ах! — засмеялся он. — Гигиеническая норма… А знаешь, Людочка, что хочу оказать тебе? Не знаешь, конечно… Вот что: если бы ты сегодня задержалась на час, даже на два часа, я все равно ждал бы…
Он умолк, чего-то не договаривая. Видимо, хотел, чтобы она спросила, почему именно сегодня он готов так терпеливо ожидать ее. Люде и самой интересно было узнать, но то, вчерашнее, обидное, все еще жило в ней, сковывало. И тогда, вроде как разозлившись на себя, она чуть с насмешкой опросила:
— А если бы три часа?
— Хоть до утра! Не веришь?.. Вижу, что не веришь… Ну хорошо..: Нет, подойдем к тому месту, — Виталий показал на освещенную витрину магазина, — и я тебе что-то скажу.
Сердце у Люды забилось громко и учащенно. И тотчас подумала с волнением: «Неужели скажет те слова?..» Подумала, поверила в это, а вот понять, радость или что-то другое упруго и быстро толкает в сердце кровь, пока еще не могла.
Яркая витрина с выложенными галантерейными товарами показалась Виталию как раз подходящим местом.
— Людочка, дорогая моя, — не без торжественности сказал он, — я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Ну вот, не обманулась: те слова произнесены. Те, заветные, которых ждала, хотела. Но что такое? Почему не может поднять глаз, почему не улыбнется открыто и благодарно? «Да что со мной? — подумала она. — Из-за вчерашнего? Но ведь вчера ничего такого необыкновенного, из ряда вон выходящего не произошло. Просто он любит меня, горяч, нетерпелив. По-всякому же бывает, чего только не рассказывают. А насчет «проверки» придумал. Надо же было ему как-то выкручиваться. Если бы это всерьез — действительно «поверял, то ужасно. Как он сам не понимает! Или уже понимает, дошло?..»
— Ты не рада? — настороженно спросил Виталий. И, словно боясь, что она вдруг может сказать что-то да так, поспешил подсказать: — Кажется, понимаю: ты, наверно, не ожидала?
— Почему, — осмелев, сказала Люда, — я ожидала. Недавно Ольга, совсем как цыганка, нагадала: бубновый король, разговор сердечный, счастливые хлопоты.
— Вот видишь, все правильно! — оживился Виталий. — Ну, а почему ж ничего ты не скажешь? Я же, как принято выражаться, сделал тебе предложение. Раньше еще добавляли: руки и сердца. А ты…
— Виталий, опять ты… торопишься.
— Не надо, не надо. Того, что было вчера, не вспоминай.
— Я не о том.
— А о чем? Что я сейчас поторопился?
— Нет… не понял, — немного с досадой сказала Люда. — Ну не могу же я так: «Ах, как рада, как счастлива!» Это ведь один раз в жизни делается… Лучше, когда один раз, правда?
— Я тоже так считаю.
— Вот… Надо же подумать. Осознать, что ли. Как мама отнесется.
— Ну, это другое дело! — с облегчением закивал Виталий. — Все правильно и законно… А прости, хочу уточнить — думать ты как… долго будешь?
Она вымученно улыбнулась.
— Я просто хотел сказать: не год, не месяц?
— Господи, ну какой ты! При чем тут месяц!
— Завтра скажешь? — Виталий заглянул ей в глаза. Затем, маскируя неловкость, посуровел лицом. — Как в военных ультиматумах пишут, — он приложил к губам руки, сложенные рупором: — «Даю на размышление двадцать четыре часа!» — И сам рассмеялся: — Что, опять тороплюсь?
Она со слабой улыбкой подтвердила:
— Опять… И я надеюсь, что это все-таки не ультиматум?
— Что за вопрос! Конечно! Просто шутка… Ну, а через три дня?
— Наверное…
— Уф-ф, — длинно и с облегчением вздохнул Виталий. — Будто целый час на ковре провел. — Все, Людочка, три дня жду. А больше сердце мое не выдержит. Сегодня среда. В субботу ты мне скажешь. До субботы, что ж, дотяну. Нет, лучше даже в воскресенье. Четыре дня. Точно! Тут как раз ответственные соревнования — полуфинал, потом финал.
— Желаю победить, — сказала Люда.
— Постараемся. Мне теперь проигрывать никак нельзя. А то уж если не повезет… и воскресенье черным окажется. Или не окажется? — задорно спросил Виталий и обнял ее за плечи.
— К чему такой тон? — сказала Люда. — Это ведь все очень серьезно.
Они еще стояли у витрины магазина.
— Посмотри, — сказал Виталий, показав на большую коробку с нарисованной большеглазой улыбающейся женщиной, которая накручивала золотистые локоны. — Электробигуди. Тебе нравятся?
— Не знаю, Виталий.
— Ничего ты не знаешь! Волосы у нее как и твои. Я считаю: удобная и практичная вещь. Можно и в дорогу взять. В нашем «Жигуленке» на все места хватит… Давай все же возьмем такси? — увидев вдали машину с зеленым огоньком, сказал Виталий. — Да и холодно. А я не хочу, — он снова приобнял ее, — чтобы моя дорогая золотокудрая невеста замерзла и простудилась. — Он вышел на дорогу и поднял руку.
В такси Виталий тесно прижался к Люде, руку ее держал в своей, а незадолго до того, как подъехали к девятиэтажному дому на улице Космонавтов, сказал:
— Значит, в воскресенье. В три часа приду. Как время, удобное?
— Хорошо.
— Вот этот дом. Сверните налево, — тронул Виталий за плечо шофера и снова повернулся к Люде: — Если вырвусь с соревнований, то, может, еще и на работу к тебе забегу…
Люда поднялась на лифте, открыла ключом замок. Татьяна Ивановна вышла из кухни и, как обычно, сказала приветливо:
— Вот и явилась. Не замерзла?
— В такси ехала.
— В такси? — не столько удивилась, как с тревогой спросила мать.
— С Виталием. Он на работу ко мне заходил.
Люда разделась и, пройдя на кухню, опустилась на табурет.
— Ну вот, мама, — каким-то странно спокойным и будто усталым голосом проговорила Люда, — могу сообщить новость: Виталий сделал мне предложение.
— Ой, да что ты, доченька! — Татьяна Ивановна опять же больше с испугом, чем с радостью, всплеснула руками.
— Что «ой»? — серьезно спросила Люда. — У тебя появились какие-то сомнения?
— Доченька, да какие у меня сомнения… Тебе жить… Если у тебя только. А я и советовать боюсь. Как советовать? Вдруг что не так будет… Хотя окажу: человек самостоятельный, жизнь понимает. Да и все по-людски, видишь, предложение сделал. Не обидел…
Люда неслышно вздохнула.
— Конечно, — с деликатной осторожностью продолжала мать, — человеку в душу не заглянешь. Что и как может у вас дальше получиться — никому не известно. Главное, чтобы любил и жалел. Вот как у нас с Мишей было. Одной душой жили. Век бы так… — Татьяна Ивановна пригорюнилась, вытерла под глазами и тихо добавила: — А так, что ж, парень, прямо сказать, видный. Вот и не курит. Даже на главный показатель проверку ему сделала.
— Проверку? — Люда вскинула настороженные глаза.
— Это девчонки в управлении у нас смеются. Ведь до чего додумались! Вот начинает кто подмазываться, в ухажеры, значит, метит, — ему проверку и устраивают. Водки купят и зовут в гости. Сидят компанией, разговоры разговаривают, смех, шутки, а сами из бутылки подливают. И смотрят. Особенно когда в бутылке немного остается. Как заметят, что грусть и тоска в глазах у парня — не может спокойно видеть недопитую поллитровку, тут и картина ясная. Гони такого со двора, задаром не нужен!
Закончила Татьяна Ивановна свой веселый, а по сути грустный рассказ и вроде как сконфузилась: у дочери событие такое — до утра глаз не сомкнуть, а она со своими потешками!
— Только уж скоро как-то, — снова с озабоченностью сказала она. — И двух месяцев не знакомы.
Люда на это ничего не сказала. А про себя отметила: верно, мало еще знает Виталия.
— А с другой стороны, раз на раз не приходится. Иные по пять лет знают друг друга, а свадьбу сыграют — и жизни нет.
«И так бывает», — мысленно согласилась Люда.
— Про глаза свои ничего ему не рассказывала? — с тревогой спросила Татьяна Ивановна.
Люда отрицательно мотнула головой и, достав из сумки зеркальце, внимательно всмотрелась в него. Глаза были чистые. Ни рези, ни боли она не чувствовала.
— И правильно, не надо говорить. Здоровья тебе от этого не прибавится, а человека тревожить зачем же?..