Что-нибудь такое

Другая. Писатель Анатолий Ким о рассказах Аллы Лесковой

Прочитал с наслаждением, любострастием, с физическим ощущением того, что мозги мои впитывают лучшее снадобье для оздоровления, что-то вроде отвара жень-шеня.

То, что написал некогда мой коллега Ефим Ярошевский о мужественной и нежной прозе Аллы Лесковой (предисловие к первой книге «Фимочка и Дюрер»), – это почти все хорошее, что можно сказать про ее удивительные тексты. Я буду писать за пределами этого «почти». Однако уверен в том, что и сам останусь в пределах «почти», ибо еще кто-то другой, прочитав двух-трехстраничные тексты Аллы, вместимостью в роман или повесть, сможет увидеть в них что-нибудь свое, особенное.

Алла Лескова не писатель, не поэт, она – другая. На Руси вначале не было понятия «писатель». Был летописец, от «писец», потом сочинитель, «господин сочинитель», был «господин беллетрист». А писатель – это уже звучит гордо.

Алла, мужественная и нежная, ироничная и смешливая, никогда не звучала гордо. Но то, что прозвучало из ее опусов, было самое-самое, горестно затаенное, иронией и силою духа преодоленное, не подавленное никаким общечеловеческим и частным сволочизмом, черной болезнью, с которой она борется, – чистый подростковый голос («Подросток» Достоевского) гениальной библейской еврейской девушки, который не будет старческим до самого…

Ах, Аллочка, живите сто лет, как (почти) прожила друг моей писательской молодости Шира Горшман, писавшая на идише, теща Смоктуновского. А хотите и больше.

Я вот читал ваши опусы и вдруг начинал понимать, что вы рассказываете о какой-то житейской мелочи вроде 1 сентября в школе для слабоумных детей, – и проваливаешься в бездну догадки, что тебе показывают картинку тысячелетней давности. И на бесконечном эскалаторе времени и ты, читатель, и сам рассказчик – отстоите на непреодолимом расстоянии к трогательной картинке. Но что же это за сердце, для которого не существует никаких расстояний и никакой вечности, чтобы нежно прикоснуться к своему подбородку живой маминой рукой.

Были такие писатели. Мишель Монтень, например, или Генри Торо, наш русский Юрий Олеша, которые ни дня без строчки. Но вы, Аллочка, ближе для меня тем, что пишете не лукавствуя в том, чтобы вписаться на века в скрижаль мудрости всечеловеческой, а пишете для того, чтобы дзэнски легко и нежно прикоснуться к тому, что так эфемерно протекает сквозь пальцы, растворяется в пространстве, вызывая легкое недоумение – а стоило ли появляться в этом лучшем из миров.