Что-нибудь такое

Хорошо живут

У Люды была очень красивая грудь и мертвые глазницы.

Она каким-то краем измученного мозга помнила, что грудь красивая, поэтому открывала ее, умеренно и с расчетом, все взоры падали сразу туда, и женские тоже, поэтому мертвые глазницы если кто и замечал, то не сразу.

В этих, с отсутствием в них пульса, глазах был постоянный сарказм, постоянный, где надо и нет. Как улыбка болезненная бывает, когда что-то с челюстью или психикой. А у Люды так было с сарказмом в мертвых глазах.

Как будто она давно умерла, но именно в тот момент, когда что-то саркастическое произносила.

Мы сидели на работе рядом и подружились. Работа наша была связана с телефонным маркетингом, там стрессоустойчивые нужны, и многие уходили, не получалось у них. У Люды тоже не получалось, потому что у нее ничего не получалось, только съедать по несколько плиток шоколада в день, открывая часто стол и отламывая очередной квадрат.

Она говорила, что очень любит шоколад, но с такими глазницами невозможно что-то хотеть и любить, только спасаться. Шоколад спасал, там, говорят, есть какие-то спасительные серотонины, чтобы не умереть от тоски и безнадеги. И незнания, что же делать.

Люда не знала.

Она уже много лет не знала, что делать ей, вечной с юности жене подводника, с жизнью в этих городках, где жены ждут и смотрят на море подолгу, вдаль. А на самом деле, куда они смотрят и ждут ли, – не знаю. Но хотелось бы, потому что так красиво.

Люда ждала, я уверена… Потом родила дочек, дочки были уже взрослые, одна школу заканчивала, на пацана похожа и боевая, а вторая женственная и тихая, старомодная. Тихая была привязана к маме, жалела ее, но защитить от папы не могла. А бойкая грубила, фыркала, но зато пыталась защитить, когда бывший подводник давал маме в челюсть или в глаз просто так.

Несколько лет он не разрешал доделать ремонт в квартире, и туалет поэтому был у них посреди квартиры, без дверей и стен, под каким-то шатром-чумом, как в тундре.