Чучельник

XV

– Здравствуйте, доктор, – сказал человек, выходя из темной зоны мусорных мешков.

Молодая женщина, обвешанная покупками, без энтузиазма обернулась на голос. Но, узнав человека в свете фонаря, она вздрогнула и разулыбалась. Потом сообразила, что не следует выказывать чрезмерную радость оттого, что увидела его в этот темный и одинокий вечер, похожий на все ее вечера. Человек мягкими шагами преодолел разделявшее их пространство. Словно скользил, а не шел. Горящие глаза вонзились в нее, не выпуская. Его будто сжигал внутренний огонь.

– Какими судьбами? – произнесла докторша, машинально облизнув уголок рта.

– Убиваю время, – печально ответил он. – Не хочется возвращаться в огромный холодный дом, особенно теперь, когда там пусто.

Женщина сочувственно покивала.

– А вы? – спросил человек.

– Я здесь живу. – Она кивнула на здание, перед которым они стояли.

– В самом деле?

– Да.

– Какое совпадение.

– Что?

Человек ответил не сразу.

– Пройди я здесь чуть раньше или чуть позже, и не встретил бы вас.

Докторша опустила глаза.

– Вы верите в судьбу или в случай? – продолжал он. – Я заметил, что все люди делятся на две группы. Одни бесцельно плывут по течению, как обломки, положившись на случай, натыкаясь на камни. Другие следуют определенному замыслу и знают цену каждому событию. Их никогда не разобьет о скалы, потому что они плывут заданным курсом и не покоряются судьбе так слепо, как первые. Вы из их числа?

Женщина спросила себя, всегда ли у него был такой гипнотический голос.

– Я верю в судьбу, – ответила она.

Человек улыбнулся.

– Не странно ли, что два почти незнакомых человека вдруг открывают друг другу душу на тротуаре, в дождливый и печальный вечер? – Голос его становился все теплее и как будто обволакивал ее. – Вы ничего не знаете обо мне, я – о вас, и тем не менее мы готовы поведать друг другу самые сокровенные тайны… Такое нечасто случается, верно?

– Да, – прошептала она.

– Да, – серьезно подтвердил он. – Вы последуете моему совету?

Женщина вопросительно посмотрела на него.

– Позаботитесь нынче о своих ногах?

Она залилась румянцем, как тогда, в палате.

– Впрочем, я вас задерживаю, – сказал он, вмиг разрушив колдовское очарование. – Сумки, верно, тяжелые. Прошу меня простить. Был очень рад повидать вас.

– Я тоже. – Докторша набрала полную грудь воздуха и вдруг почувствовала себя глупой и неуклюжей, как школьница. – Но едва ли это случайность.

Ей показалось, что он как-то напрягся. Скрипнул объемистый бумажный пакет, который он держал под мышкой. Лицо окаменело.

– Судьба, – поспешно добавила она.

Он сразу обмяк.

– Судьба… да. Хотите я помогу вам донести все это до квартиры? – И он протянул к ней левую руку.

Только теперь докторша заметила, что на его мизинце не хватает двух фаланг; от пальца остался один обрубок, желтый и мозолистый. Поднимаясь в лифте, оба молчали. На пятом этаже столкнулись с жильцом, выводившим прогуливать собаку.

– Добрый вечер, – поздоровался тот, а его пес приветливо завилял хвостом.

Женщина ответила, а человек наклонился погладить собаку, хотя обе руки у него были заняты сумками. Он не сказал ни слова, пока не убедился, что сосед уже не может услышать его голос.

– Вот здесь я живу, – смущенно сообщила докторша перед дверью в квартиру.

– Ждете кого-нибудь?

Она помотала головой.

– Я бы мог приготовить вам ужин и подложить подушку под ноги.

У женщины сильно забилось сердце. Уже давно мужчины не бывали у нее дома. Она медлила с ответом.

– Вы правы, – помолчав, сказал он. – Извините, я поставил вас в неловкое положение… Глупая бестактность… Прошу вас, не думайте, что я неверно истолковал вашу профессиональную любезность.

– Нет… – Голос у нее вышел какой-то неприятный, скрежещущий. – Нет, я бы тоже не возражала… если вас устроит разогретый ужин… и не смутит мой бедлам.

Человек улыбнулся.

– Проходите, – сказала докторша и повернулась к нему спиной, скорее ощущая, чем слыша сзади мягкие, кошачьи шаги. – Это вы меня извините за ребячество. Просто я…

– Ни слова больше, – перебил ее человек, опуская пакеты на пол. – Слова ни к чему. – И положил ей руку на плечо.

Докторша обернулась в полной уверенности, что сейчас он ее поцелует.

– Я помогу вам снять пальто, – сказал он вместо этого.

– Выпьете чего-нибудь? Садитесь. И подождите меня минутку, я только умоюсь.

Глаза настойчиво, с дерзкой чувственностью ощупали ее всю. «Он имеет власть надо мной», – подумала женщина. Было приятно подчиняться этой власти.

Она прошла в ванную, вымыла руки, ополоснула лицо. Когда овладела собой, осмелилась взглянуть в зеркало. Осунувшееся лицо, жидкие волосы показались ей почти красивыми. Она улыбнулась своему отражению и зарделась от своего невинного кокетства. Выйдя из ванной, увидела, что он по-прежнему стоит посреди гостиной.

Стоит и робко осматривается. Взгляд тотчас выхватил старое, бесформенное кресло перед телевизором. Зато белоснежный диван выглядел вполне добротно. Когда вышла женщина, он взял ее за руку, свежую и приятно влажную, подвел к креслу и, не говоря ни слова, усадил в него. Пододвинул к креслу низкий журнальный столик, положил на него подушку с дивана, опустился на колени перед женщиной и, прежде чем снять с нее туфли, предупредил:

– Прошу вас, не сопротивляйтесь. – Затем осторожно положил ее ноги на подушку, вдохнул запах ее чулок. – Кухня там?

Женщина слабо кивнула. И столь же слабой была ее попытка подняться. Но она покорилась твердой руке, прижавшей к подушке ее ноги. Ее внимание снова привлек обрубок мизинца. От его прикосновения по телу прошла дрожь. Как врач, она знала, что этот обрубок почти атрофировался. Тяпни его за мизинец – он ничего не почувствует. Но изуродованная фаланга, ставшая неодушевленным предметом, способна доставлять наслаждение, ничего не ощущая.

– Повар из меня неважный. Надеюсь, вы не слишком требовательны, – произнес он вставая.

– Нет, – уронила она, поглощенная своими мыслями об этой нелепой ситуации, о собственной податливости, о подспудном томлении, которое вызывает в ней присутствие мужчины, внезапно ворвавшегося в ее жизнь. Ей отчаянно захотелось отдаться этому потоку, быть втянутой в этот омут. Пусть ее убаюкивают звон посуды и журчанье воды, отдаленно, словно сквозь вату, доносящиеся с кухни. Женщина закрыла глаза.

А человек тем временем вытащил продукты, нашел в шкафчике тарелки и вилки, поставил разогревать приготовленные макароны. Из сумки, стоящей рядом с его здоровенным пакетом, достал две свечки и белый конвертик, который тут же спрятал в карман брюк. Время от времени он бросал взгляд на женщину, что сидела вполоборота к нему, положив на столик свои сильные ноги. Тело неподвижно, расслабленно. Он ни разу не окликнул ее. У тишины был свой отчетливый голос, который теперь работал вместе с ним и на него. В этой напряженной тишине внутренний голос человека возвестил следующий шаг лучезарного замысла, воспел его. Пока он хлопотал вокруг плиты, перед ним разворачивалась вся его жизнь. Он раскладывал по полочкам беспорядочные обломки прошлого, когда еще верил в случай, а не в судьбу. Когда был одиноким страдальцем. Вспомнилось детство, его комната, единственный свой угол в огромном доме, раскуроченном архитекторами и рабочими для превращения в сиротский приют. Он сидел в этой комнате, когда снаружи послышался жалобный скрип гравия во дворе. Подойдя к окну, он приложил к холодному стеклу ладонь, потом лоб, нос, губы и прижался к нему всем телом в надежде, что холод стекла проникнет внутрь и заморозит, выстудит всю его муку. Если бы тот холод мог дать ему легкую смерть, чтобы глаза его не видели того, что видели. Вереница сирот показалась ему нашествием заразной саранчи. Минувшей ночью грусть составила ему компанию, но при виде сирот она рассеялась, уступив место жгучей, беспричинной ненависти. Потом он вспомнил материну куклу, кружева под юбкой, мягкие сборки бархата под негнущейся гипсовой грудью. Суровая, но беззащитная, как мать после постигшего ее несчастья. И вспомнил день четырехлетней давности, когда он начал выслеживать сироту из прошлого. Сироту, которого сдала ему Клара-избранница, Клара-проститутка.

– Спасибо, – громко сказал он своей судьбе.

– Что?

– Ш-ш-ш…

Человек выглянул из кухни проверить, как там женщина. Она сидела неподвижно. Два дня он выслеживал и изучал эту женщину, расшифровывая ее обыденную, одинокую жизнь. На кухонном столе он зажег две свечи и тщательно накрыл стол, следя за тем, чтобы ножи лежали за вилками и чтобы ни один прибор не нарушал безупречного квадрата, в который был вписан круг тарелки. На тарелки выложил порции макарон, вытер все пятнышки, аккуратными треугольничками сложил бумажные салфетки и, когда, оглядев стол, остался доволен, вытащил из кармана конвертик. Белый порошок без запаха он подмешал в порцию хозяйки, проверил идеальное расположение тарелки и, глубоко вздохнув, торжественно объявил:

– Ужин на столе!

Войдя в гостиную, он подал женщине руку, помогая ей подняться.

Свет в кухне был погашен. Стол и вся обстановка слегка колебались в пламени свечей.

Женщина сжала его руку.

– Я нашел их в ящике и зажег без спросу. Тень часто позволяет нам увидеть то, чего не видно на свету.

– Не помню, чтобы у меня были свечи.

– Случается. Садитесь.

Он налил ей вина и сел напротив.

– Со мной никогда не случалось… Вы, верно, считаете меня… – начала было женщина, блестя глазами. – Не знаю, как сказать… – И смущенно засмеялась.

Человек знаком велел ей замолчать, протянул через стол руку и задержал в нескольких миллиметрах от ее щеки. Плавным движением очертил овал ее лица, плеча, руки, не касаясь их. И только добравшись до кисти, мягко, одними подушечками обвел тыльную сторону ладони и контуры пальцев.

– К чему слова? – повторил он шепотом. – Разве мы еще не все сказали друг другу?

Потом поднялся, переставил свой стул рядом со стулом хозяйки, намотал на вилку макароны и поднес к ненакрашенным губам.

– Позвольте мне…

Женщина открыла рот, не отрывая от него глаз. Сжала губы и, торопливо прожевав, проглотила, после того как он деликатно вытащил вилку.

– Почему? – спросила она.

– Потому что вы позаботились о моей матери.

– Только поэтому?

– И еще потому, что мне нужны ваши ноги.

Женщина больше ничего не сказала, пока он не скормил ей всю тарелку. Закончив, достал платок и вытер ей рот с такой нежностью, какой женщина не знала в своей жизни. Его лицо было совсем близко. Покорно подставляя губы мужским пальцам, она ощущала на щеке его теплое дыхание. Он уронил платок. Ее глаза были полузакрыты.

– Как кукла, – шепнул он ей на ухо.

Женщина снова открыла глаза и попросила:

– Поцелуйте меня.

– Нет, – улыбнулся он с огромной нежностью. – Уже нет времени.

В полусне женщина увидела, как он встал, поднял с пола свои вещи, следя за ней взглядом, полным любви и заботы. Ощущая внутри странную, томящую тяжесть, она смотрела, как он достает из сумки инструменты и неторопливо раскладывает их на столешнице. Узнала среди них скальпель и хирургическую пилу. Страшный спазм в желудке насквозь пронзил ее тело. Она выпрямилась на стуле, пытаясь вздохнуть, но легкие не расширялись. Они горели, и вся она горела в огне ужаса. Человек начал разворачивать пакет. Нет, в его взгляде не было любви, только забота. Боль внезапно прекратилась, как будто под наркозом. Парализованная, она не могла даже моргнуть. Кислород в легких был на исходе. Человек закончил разворачивать пакет, и ей предстали две деревянные ноги, соединенные металлическим штифтом. На коленях и щиколотках шарниры. Деревянные ступни безжизненно свисают вниз; поверх них нарисованы красные балетные туфли.

Больше женщина ничего не видела. Она погрузилась в черное безмолвие. Навечно.

Человек помассировал обрубок мизинца. Многие считают его анемичным, возможно, из-за внешнего вида. Но это не так. Напротив, это самый чувствительный из его органов. Незаживающий шрам обеспечивает его душе прямой контакт со всем миром. В желтой и мозолистой уцелевшей фаланге сконцентрирована вся боль его существования.

Он провел мизинцем по искаженному лицу лечащего врача его матери, обрубок спустился к шее, затем еще ниже, к ложбинке меж грудей, не касаясь их, пробежался по животу и, наконец, зацепил край юбки и приподнял его для первого осмотра.