Чучельник

XXXII

– Стоп, – вдруг приказал Амальди водителю, нарушив гробовое молчание в салоне машины.

Полицейский припарковался под козырьком городской больницы.

– Вызывай все подразделения, – сказал он Фрезе, открывая дверцу. – Надо найти, где он прячется… и держит Джудитту. – Он в упор поглядел на помощника. – Ты и сам понимаешь, времени у нас нет.

Фрезе молча кивнул. Он уже отдал по рации соответствующий приказ. Хоть и с опозданием, но охота на человека началась. Простая учетная запись перевернула всю логику расследования. Две фамилии. Один человек. Казалось бы, разгадка лежала на поверхности. Теперь профессору Авильдсену не скрыться. Но надо найти его, прежде чем он убьет свою жертву.

– Я еще раз попробую потрясти Айяччио, – добавил Амальди, уже выйдя из машины. – Как знать, вдруг попаду на миг просветления, вдруг он что-нибудь вспомнит и… – Окончание фразы повисло в воздухе.

И так же подвешены все их надежды.

Фрезе захлопнул дверцу и тронул за плечо водителя. Машина растворилась в ночи.

На другой стороне улицы в куче отбросов рылся бродяга, явно надеясь найти клад. Увидев Амальди, он сгорбился и потрусил прочь.

Амальди окинул взглядом серый силуэт больницы. Главный вход заперт и окутан тьмой. Светились только окошки в крыле «скорой помощи».

– Да вы знаете, который час? – возмутилась сестра, видя, как он быстрым шагом направляется к коридору, ведущему в главный корпус.

– Спокойно, – ледяным голосом ответил Амальди и предъявил удостоверение.

Проходя по темному, пустынному вестибюлю, он бросил взгляд в коридор, где несколько дней назад в последний раз видел Джудитту в больничном халате. Сразу вспомнились ее покрасневшие глаза и потухшее лицо. Если б он не сдержал своего порыва броситься к ней, обнять, утешить, возможно, все обернулось бы иначе. Потом Амальди почему-то представил свое жилище со свисающими с потолка голыми лампочками и нераспечатанными коробами, и ему отчаянно захотелось привести его в божеский вид. Для Джудитты. Ради нее он готов обжить свой дом. Должно быть, своей человеческой конкретностью эта мысль ранила его сильнее прочих.

Лифт остановился на четвертом этаже, и Амальди уверенно сказал себе, что ничего не ждет от Айяччио. Ему надо просто найти место, где можно спокойно подумать, а главное – укрыться от звонков родителей Джудитты, потому что он не знает, что им отвечать и чем утешить.

Он нажал ручку и бесшумно вошел в палату № 423, думая, что Айяччио спит.

Спиной к нему, склонившись над постелью, монахиня шептала что-то неразборчивое.

Амальди остановился, собираясь с мыслями.

Монахиня, судя по всему, не заметила вторжения. Ее тихое бормотанье продолжало уютно и размеренно оглашать комнату.

Амальди почувствовал, как эта молитвенная кантилена вовлекает его в свой круг, успокаивая издерганные нервы. В ней было нечто умиротворенное и гипнотическое, а монахиня показалась ему больше похожей на сказительницу. Не разбирая слов, Амальди окунулся в музыку, от которой мягко расслаблялись мышцы ног, живота, плеч, как будто кукольник, дергающий его за ниточки, вдруг отвлекся, ослабил хватку. Он поймал себя на том, что старается не дышать, чтобы, не дай бог, не нарушить этого тихого розария в ритме детской считалочки. В отуманенном сознании всплывали образы детства, уводя его прочь от действительности. Давние знакомые образы, навеянные молитвенной колыбельной, постепенно вытесняли жуткое напряжение последних недель.

И вдруг монахиня застыла. Не просто сделала паузу, а словно бы осеклась. Разорвала ритм. Хотя и едва слышно. Надрыв был не столько в голосе, сколько во всей ее позе, в судорожно сжавшихся плечах. Мгновение. Доля секунды.

Амальди не зафиксировал его как реальное явление, как факт, который можно изложить в словах. Нет, это было просто смутное и неприятное ощущение нарушенного обряда. Какой-то ошибки. Осечки.

Туман в голове рассеивался медленно и неохотно, но все же краешком сознания он отметил, что у двери палаты не было охранника. Нахлынувшие образы мешали, удерживали его, не давали сосредоточиться, но он уже говорил себе, что очень уж высока и массивна фигура этой монахини. Сказал и шагнул к ней, все еще повинуясь не воле, а инстинкту. Слово, предназначенное монахине, застряло в горле. Шаг. Другой. Глаза пока не различали всех атрибутов сцены, и тем не менее он оглянулся, словно почуяв что-то за спиной, словно уже зная.

В углу комнаты, справа от распахнутой двери громоздилось безжизненное тело охранника, переодетого санитаром. Разорванный халат. Пятно крови, расплывшееся по белой ткани.

Колыбельная в ушах Амальди зазвучала негромким, но грозным рыком. Очень уж высока и массивна, думал он, делая новый шаг вперед еще без четкого плана в голове. Он был готов ко всему, только не к этому больному, истерзанному взгляду, который обратила на него монахиня.

– У него нет для меня крови, – сказала она так, будто огромный замок рухнул и обратился в пыль у нее на глазах.

Амальди не был готов прочесть такое детское огорчение на знакомом лице. Потом он увидел скальпель и медленно отступил, надеясь найти у убитого охранника пистолет.

– У него нет для меня крови, – повторил мужской голос.

Амальди узнал его, несмотря на то, что он сбрил бороду и помолодел. Детское лицо. Или девичье. Глаза их встретились. У Амальди прищуренные, как будто неожиданность ослепила его. У профессора Авильдсена широко распахнутые навстречу незваному гостю.

– У него нет для меня крови, – твердил он, сжимая в кулаке скальпель так крепко, что побелели костяшки.

– Успокойтесь, профессор Авильдсен, – сказал Амальди, пытаясь совладать с голосом и понимая, что уже не успеет добраться до пистолета убитого охранника. – Сдавайтесь… Все кончено… Все кончено.

– Нет… нет… нет… – без перерыва повторял убийца, отчаянно мотая головой. – Нет… нет… нет…

Амальди напряг мышцы, изготовился отразить нападение. Страха нет, как нет и спешки. Вот он, перед ним. После стольких кошмарных лет призрак, убивший всех женщин мира, здесь, перед ним. Конец истории. И в том, и в другом мире. Амальди чувствовал, как мир воцаряется и в его душе.

– Все кончено, – повторил Амальди, но уже самому себе.

Профессор Авильдсен, словно почувствовав передышку, перестал трясти головой, и в глазах его проглянуло что-то новое. Он опустил правую руку со скальпелем и левой показал Амальди на тело Айяччио.

Амальди увидел обрубок мизинца. Кровь из него капала на простыню.

– Почему Айяччио? – спросил он.

Профессор Авильдсен погладил лицо сироты, мучителя всей его жизни, и скорбно улыбнулся.

– Он мертв.

Амальди стоял, не двигаясь. Опять появилась надежда схватить пистолет охранника, пока профессор отвлекся.

– Он мертв, – повторил убийца.

– Все кончено. Положите скальпель и поднимите руки, – сказал Амальди.

Глаза Авильдсена стали жесткими, на щеках задергались желваки.

– Мертв! – выкрикнул он, делая шаг к Амальди и размахивая скальпелем. – Понимаете вы это или нет?

Амальди сжал кулаки, но профессор Авильдсен быстро успокоился и как будто укрылся в одному ему понятном мире.

– Он уже был мертв, – объяснил он отстраненным голосом и положил левую руку на холодный лоб Айяччио. – Он уже был мертв. – И провел пальцем по разрезу на шее.

Амальди увидел края этого разреза. Почти белые. Почти сухие.

– Нет крови, – детским голосом приговаривал профессор Авильдсен. – Он мертв. Он уже был мертв, когда… – Он замотал головой, глаза подернулись слезами. – Уже был мертв, когда… Он должен был отдать мне голову. Она моя… его голова моя. – Профессор пристально посмотрел на Амальди. Большим и указательным пальцами прихватил край раны и оттянул вверх. – У него уже нет для меня крови… Видите? – пожаловался он, словно считая Амальди сообщником, единомышленником.

Амальди рванулся вперед, чтобы перехватить скальпель.

Профессор Авильдсен краем глаза уловил этот рывок и наугад нанес удар. Лезвие прорезало куртку на плече. Амальди ощутил жгучую боль, и тут же тепло стало разливаться по всей руке. Он метнулся вбок, обогнул Авильдсена и, оступившись, рухнул прямо на тело Айяччио. В ноздри ударил запах мяса пополам со спиртом. Он увидел карандашную линию на шее мертвого, а за кроватью, на полу, деревянную голову куклы с закрывающимися глазами, в нелепом белокуром парике. Амальди поднял ногу, пытаясь перевернуться и восстановить равновесие, но еще один удар взрезал ткань брюк, и лезвие вонзилось в ягодицу. Амальди взвыл от боли. Профессор Авильдсен, оскалив зубы, провел скальпелем по ноге. Амальди услышал скрежет металла о кость и подумал, что сейчас потеряет сознание. Боль ослепила его, и в следующее мгновение скальпель был уже у него на горле.

Все, подумал он, удивляясь своему спокойствию и ясности ума. Он полностью отдавал себе отчет, что путь его окончен и скоро все кошмары вытекут из него вместе с кровью. С полной уверенностью он сказал себе, что проиграл, и смирился.

Профессор Авильдсен смотрел ему в глаза, явно не узнавая.

– Ты тоже умер? – спросил он детским голоском, чуть ослабив нажим лезвия.

Это отрезвило Амальди. Желание жить одержало верх. Он изо всех сил нанес противнику удар коленом в живот. Поднимаясь, увернулся от нового удара, вцепился Авильдсену в плечи и швырнул его на кровать. Скальпель с глухим, зловещим шипеньем вонзился в тело агента Айяччио.

Амальди метнулся к мертвому охраннику и стал шарить у него под халатом. За спиной слышалось натужное дыхание убийцы. Нащупал пистолет, молясь о том, чтобы в стволе оказался патрон и чтобы оружие было снято с предохранителя. Он выстрелил, не оборачиваясь. Наугад.

Вспышка. Грохот.

Сдавленный стон.

Где-то вдали послышались возбужденные голоса.

Как в тумане, он увидел, что монахиня выронила скальпель и поднесла обе руки к животу, к прорехе в черном одеянии.

Профессор Авильдсен сделал еще несколько шагов по направлению к нему и удивленно развел руками, показывая кровавую рану.

– Кровь… – произнес он и рухнул на колени.

Сознание Амальди мутилось. Он смотрел, как монахиня забирает у него пистолет, и даже пальцем не шевельнул. Ему казалось, что он плывет по волнам сна, густого и темного, как кровь, заливающая ему плечо, ногу, шею. Еще горячий ствол уперся ему в лоб.

– Где… она? – с трудом проговорил Амальди. – Где Джудитта?

Монахиня склонила голову набок, как собака. В глазах недоумение смертельно раненного животного. Губы скривились в детской улыбке.

– Мама… – пробормотал профессор Авильдсен, стягивая с головы капюшон.

Амальди заметил, что он обрит наголо и на черепе несколько глубоких царапин.

– Мама, – повторил он слабым, жалобным голосом, как ребенок, который никак не добьется отклика взрослых, – ты тоже чувствуешь запах… ладана?

Амальди еще сильнее прижался лбом к дырке ствола.

– Где Джудитта? Говори или стреляй.

– Мама… ладан… Понюхай. Это запах ладана, правда?.. Мама…

– Стреляй! Стреляй! – крикнул Амальди, проваливаясь в черную пропасть, на дне которой ласково и спокойно улыбалась Джудитта.

Голоса в коридоре звучали все так же отдаленно.

– Ты так и не научила меня молиться… мама…

Амальди услышал выстрел.

И больше ничего.