Душа – таинственный предмет.

И если есть душа, то все же

Она не с крылышками, нет!

Она на колбочку похожа…

Сжимаясь ночью от обид,

Она весь день в огне проводит.

В ней вечно что-нибудь кипит,

И булькает, и происходит:

Взрывается и гаснет вновь,

Откладывается на стенки.

И получается любовь,

И боль, и радость, и оттенки.

Кушнер


В основе каждой уродливой мысли, лежит изуродованная в химическом отношении молекула.

Джерард (биохимик)


ПСИХИКУ ВЗРЫВАЕТ ЛЕКАРСТВО.

НАРКОТИКИ И МИРАЖИ

В предпоследний день февраля тридцать третьего года в Берлине загорелся рейхстаг. Когда в сентябре начался шумливый, тщательно и подло организованный процесс, на скамье подсудимых среди других обвиняемых сидел странный человек – единственный, кто не пытался защищаться. Якобы голландский коммунист Ван дер Люббе. Он со всем соглашался, сидел, безвольно уронив голову, и лишь два раза поднял ее, чтобы пробормотать: «Другие…» На большее у него не хватало сил. Хлеб в камеру ему приносили отдельно, завернутым в бумагу, на которой было написано его имя (остальные заключенные сами брали хлеб с общей тарелки). К разговорам и расспросам он оставался безучастен, на заседаниях суда конвойные вытирали ему нос, как ребенку, – он ни на что не обращал внимания, однажды только громко заявив, что слышит какие-то голоса. Сообщение о смертном приговоре он принял безразлично. Двигался, как живой автомат, ни единого признака личности, характера, воли, желания жить не проявлял. Впоследствии имя его всплыло снова – уже на Нюрнбергском процессе. Свое мнение излагал суду врач-эксперт по наркотическим средствам:

«Если физически и духовно здоровому человеку давать дозу скополамина в четверть или в половину миллиграмма, то он вскоре совершенно потеряет интерес к окружающему миру и полностью оскотинится. Его мозг как будто парализуется и впадет в постоянную одурь».

Фашисты были не единственными, кто применял для судебной фальсификации наркотические средства. В разных странах в разное время известны были процессы, на которых подсудимые вели себя странно и безвольно – покорно сознавались в несуществующих преступлениях, безропотно подтверждали чудовищные обвинения и безучастно отправлялись на казнь. В странах Латинской Америки полиция вообще широко пользовалась скополамином для допросов – безразличие к будущему, скованность воли мешали предполагаемым преступникам отрицать вину, облегчая работу охранки. А в меньших дозах скополамин (это химический родственник широко известного атропина) с давних пор успешно применялся как лекарство.

Атропиновые психозы были детально изучены лишь в середине нашего века, хотя известны они с давних времен. Из дурмана, белены и белладонны – растений, содержащих алкалоид атропин, – изготавливалось питье для религиозных церемоний, шаманских фокусов и знахарских обрядов. Зрительные и слуховые галлюцинации, спутанность и затемнение сознания, причудливые поступки и действия сопровождают это отравление психики. Больные что-то ловят в воздухе, стряхивают с одежды, жуют, порываются бежать, произносят отрывистые и несвязные монологи.

Старая врачебная мысль о том, что все есть яд и все есть лекарство, в отношении атропина очень точна. Но и большинство других сегодняшних средств химического вмешательства в психику часто попадало к ученым от колдунов и знахарок разных народов, употреблявших наркотический яд как душевное лекарство – от тягот, неприятностей, страхов повседневной жизни, – чтобы забыться и получить хоть в видениях необходимую долю радости. Основные среди таких наркотиков – опиум, мескалин и гашиш. Но если расслабляющий, снимающий тревоги и заботы, исподволь, но стремительно разрушающий организм опиум был известен и изучен сравнительно давно, то другие наркотики попали к ученым значительно позже. Лишь в конце прошлого века началось изучение психических ядов. Биографии нескольких из них довольно интересны.

Гашиш – обработанные верхушки побегов особого вида конопли. Наркотик этот был известен еще за двадцать семь веков до нашей эры – тогда жил один китайский император, памятный до сих пор своими трудами по фармакологии. Он-то и оставил первое описание действия гашиша. Приблизительно с тех времен и появились уважительные прозвища этого наркотика: «Освободитель от греха», «Дающий свет», «Проводник среди тяжестей». Последнее особенно точно говорило о значении дурмана для человека, измученного ежедневным изматывающим трудом.

В средние века о наркотике заговорили со страхом. Появилась тайная мусульманская секта убийц – ей платили дань многие эмиры и султаны Востока, вожди армий крестоносцев и другие владыки, окруженные бандой бдительных телохранителей, но не защищенные от странных одиночек, в полном сознании открыто убивавших людей и радостно отправлявшихся на казнь. Это и были члены секты. Глава ее – сирийский князь из крохотного горного селения – требовал дань от самых могущественных владык, а к отказавшим посылал всепроникающих убийц. О секте этой подробно написал впоследствии Марко Поло. Властитель секты вербовал юношей и давал им испробовать гашиш. Одурманенных уносили в сад, где причудливые счастливые галлюцинации рисовали им красивых женщин, волшебную музыку и прочие воображаемые радости. Пришедшим в себя объяснялось, что они видели рай, в который попадут немедленно после смерти, выполнив задание князя. Вот почему с такой готовностью шли на верную гибель эти обманутые убийцы. Их называли федаи – обреченные.

В конце прошлого века гашиш пробовали французские поэты Бодлер и Готье. Надо сказать, что галлюцинации от наркотиков вообще очень тесно связаны с воображением и зависят от уровня развития идущего на это искусственное временное безумие. Вот почему описания поэтов очень отличались от того, что видел средневековый наркоман. Бодлер писал, что пережил чувство неопределенного безгрешного счастья, почувствовал осуществимость любых своих мыслей, увидел и ощутил вечность. Запахи, звуки, шорохи и прикосновения нарастали и приносили ощущение полного слияния с природой. Шорох листьев дерева, писал он, – это ваш шорох, вы становитесь этим деревом.

Готье был более конкретен. Он писал, что тело его стало невесомым, окружающие превратились в полулюдей-полурастения, их расплывчатые фигуры поворачивались и извивались. В рассеянном свете кружились бабочки с крыльями-веерами. Распространяли изумительный запах гигантские, насквозь прозрачные цветы. При этом он продолжал видеть окружавшую его обстановку комнаты: спинка кресла вибрировала и рокотала, каждый предмет касался его и отступал, кровать поднималась и двигалась, излучая свет. Одновременно он видел грифонов, сатиров и монстров – они прыгали вокруг и были похожи на ожившие рисунки (это интересно показывает, что самые причудливые создания фантазии все-таки лепятся из реальных деталей нашего окружения или пользуются уже разработанными, имеющими графическую реальность предметами). У чудовищ были лица знакомых. Потом по комнате проехал живой локомотив с телом ящера, хвостом змеи, покрытый чешуей и с двумя крыльями. Он видел и самого себя – второго. Причем обоих ощущал очень ясно, и оба они испытывали друг к другу симпатию. Ему казалось, что такое состояние длится сотни лет, хотя понимал одновременно, что реально это невозможно. Опьянение продолжалось пятнадцать минут. За это время он еще успел поговорить со стенами (шепотом, ибо звуки собственного голоса казались ему невыносимым грохотом). Несколько сот голосов, исходящих от стен, исправно отвечали ему (тоже громовым шепотом).

Еще один психический яд был обнаружен в священных мексиканских грибах. О них писал еще в шестнадцатом веке просвещенный францисканский монах де Саагун, автор книги об истории и обычаях разграбленной и уничтоженной испанцами древнеамериканской культуры. Высушенные грибы теонанакатл индейцы ели, собравшись в круг, после магических заклинаний жреца – церемониймейстера. Саагун описывает уже результат этого ритуального пиршества: «…некоторые танцевали, плакали, другие, еще сохранявшие рассудок, оставались на своих местах и тихо покачивали головами. В своих видениях они наблюдали, как погибают в сражениях, пожираются дикими зверями, берут в плен врага, становятся богатыми, нарушают супружескую верность, как им разбивают головы, они превращаются в камень или мирно уходят из жизни, падают с высоты и умирают…» А потом индейцы обменивались своими видениями – так сегодняшние дети рассказывают друг другу содержание фильмов.

Культ священного гриба, загнанный католической церковью в подполье (все святые отцы склонны запрещать непонятное), все-таки не исчез, и в пятидесятых годах уже нашего века один из белых путешественников уговорил индейцев глухой деревушки допустить его к ритуальному пиршеству. Забавно, что состоялось оно в тесной хижине, где был алтарь с католическим распятием – религия отцов и вера, насажденная силой, мирно соседствовали здесь. Старуха бормотала заклинания, но все это было лишь звуковым сопровождением к главному – в несколько рядов лежали высушенные грибы. Кроме Вэссона (таково имя путешественника) к ритуалу был допущен его спутник – фотограф. Съели по двенадцать грибов. Некоторое время Вэссон противился наплывающим видениям, потом сдался. Возникали причудливые цветные орнаменты, объемные залы с колоннами из сверкающих камней, готические дворцы, ярко освещенные пейзажи. Что касается чувств, ему казалось: вот-вот откроется что-то главное, невероятно важное, начало всех начал, нечто вроде смысла существования. Но видения перешли в сон.

С помощью Вэссона грибы попали в лаборатории. Впрочем, нет – сначала к ботаникам. Их научились выращивать и разводить. Прежде чем выделить из них вещество, рождающее галлюцинации, химик Гофман испытал воздействие грибов на себе. Через полчаса после приема все окружающее обрело мексиканский характер. Напрасно Гофман противился, пытаясь сохранить нормальное видение мира. Перед глазами крутились красочные индейские орнаменты, лицо врача, наклонившегося, чтобы измерить ему кровяное давление, стало типичным лицом ацтекского жреца (Гофман писал, что не удивился бы, увидев в руках своего преображенного друга не прибор, а ацтекский жертвенный нож из вулканического стекла). Потом наплыв быстро меняющихся красок и абстрактных картин затопил сознание полностью. Через шесть часов он очнулся. Это не было пробуждением от обморока, а напоминало скорее возвращение в привычную обстановку из диковинного, но абсолютно реального другого мира.

Из священных теонанакатлей было выделено галлюциногенное вещество, названное псилоцибином – от латинского названия грибов. Тут-то и начало выясняться главное: химическое строение псилоцибина оказалось родственным веществу, незадолго до опытов Гофмана обнаруженному в мозгу – серотонину. Мы еще поговоpим подробнее о химии мозга, а сейчас только отметим вот что: в сложнейшем обмене вещества, непрерывно происходящем в нейронах, глии и ликворе (жидкости, омывающей мозг), важную роль играют так называемые индольные соединения, основа которых – индол – служит как бы костяком, остовом, на котором надстраиваются различные соединения мозгового обмена. И одно вещество из этого индольного братства оказалось структурной копией (не абсолютной, но очень похожей) психического яда грибов. Не в подмене ли их кроется причина галлюцинаций? Наверно, химическая цепочка отравления психики гораздо сложней, но причина коренная – возможно, сходство молекул.

Так человечество стремительно приблизилось к обоснованной идее, что безумие – чисто химическая проблема. Обнаруженное сходство с серотонином дарило исследователям необычайно интересное толкование других экспериментов с грибами – псилоцибин принимали разные люди, и психика их (она неповторимо индивидуальна) взрывалась по-разному. Искажались лица, двигались и кривились предметы, вокруг плясала мозаика цветовых пятен, раздваивалось сознание (один из исследователей увидел себя актером, играющим в комедии, второй «он» сидел в партере и все это наблюдал), возникали идеи преследования или чрезмерное внутреннее спокойствие, неожиданно пробуждалась необъяснимая, неестественная откровенность. Так, писатель Мишо говорил о себе вещи, которые раньше стыдился бы сообщить даже близким. (Это не было чувство общения с вагонными попутчиками, которые сойдут и навсегда исчезнут из жизни – всем знакомы такие поездные откровения. Нет. Мишо, придя в себя, объяснял самовыворачивание полным безразличием к будущему.) Но вот странная и простая слуховая галлюцинация: испытуемый долго и отчетливо слышал знакомую музыку. Гендель и Моцарт. Галлюцинаторное воспроизведение архивов памяти! Ясно было и раньше, что галлюцинации не возникают из ничего, что это калейдоскопическое смешение наших знаний и впечатлений. Но так прямо и без искажений? Это сделал псилоцибин, где-то в тайных глубинах, возможно, подменивший серотонин в замочной скважине к хранилищам памяти.

Существуют и вещества, прямо влияющие на сферу чувств. В старой Скандинавии были отряды воинов, которых называли берсерками (от слова, означающего незащищенную грудь – берсерки сражались без щитов). Перед боем они ели ядовитые грибы (или пили их настой), после чего лица их краснели и распухали, они впадали в неописуемую слепую ярость, взвывали, как дикие звери, кусали края своих уже ненужных щитов и бросались в битву, рубя налево и направо, не разбирая своих и чужих, кроша мечами людей, изгороди и скот. Это вызывалось затемнением сознания с приступами звериной злобы. Напитки берсерков были запрещены.

Интересно бы узнать, что за грибы, какие психические яды употребляли воины. Очень вероятно, что мы так и не узнаем этого – даже если отыщутся грибы. Психиатры говорят, что вещества, вызывавшие у предков ярость и гнев, у сегодняшнего человека пробуждают лишь страх и тоску – наша психика изменилась, века подавлений и организованных насилий над личностью исказили реакцию на события внешнего мира, а значит, изменилась и химия наших эмоций. А возможно, те же вещества, которые содержатся в этих грибах, вырабатывает искаженная цепочка химических превращений в мозгу легко возбуждающихся гневливых психопатов или неудержимо буйствующих жестоких эпилептиков. Мозг Нерона или Калигулы очень пригодился бы биохимикам. (Здесь только важно не потерять верного понимания работы нашего мозга. Мы ведь – помните? – говорили о том, что психопатии и неврозы – во многом продукт социальных взаимоотношений. Так, потенциальному, наследственному психопату Нерону понадобилось почти десять лет низкого раболепия и трусливого попустительства окружающих, чтобы тлеющее в нем безумие вспыхнуло огнем звериной жестокости и необузданных, слепых вспышек ярости. Социальные истоки этого бесспорны. Но ведь все наше знание о мире, отношение к событиям, людям и нормы поведения – все это зашифровывается в мозгу кодом химических связей, а ход обмена вещества и сложных химических превращений вновь претворяет эту связь в поступки, чувства и мысли. Так что мозговая химия маниакального убийцы, может быть, чем-то отличается от обмена веществ в мозгу шизофреника, считающего себя ромашкой. Может быть, эту химию у обоих можно исправить? Психохимики сегодня утвердительно отвечают на такой вопрос, честно сознаваясь при этом, что конкретный рецепт – пока еще дело будущего.)

В этом перечислении издавна известных взрывателей нормальной психики я оставил напоследок мескалин, наркотик наиболее изученный, подаривший исследователям несколько перспективных идей о мозговых превращениях веществ. Биография этого яда полностью аналогична предыдущим, а проявления не столько сильнее и ярче, сколько своеобразней и намного существенней для исследователей, часть которых даже утверждает, что в мескалиновом психозе они явно различают микрокопии настоящих психических болезней, модели безумий – модели, о которых так мечтают психиатры и химики, ибо любая модель – лучшее средство изучения прототипа – оригинала.

В сухих и бесплодных районах Мексики среди скал и песка растет небольшой кактус, лишь немного поднимающийся над землей. Его мясистые верхушки вполне съедобны, и туземцы, возможно от недостатка пищи, уже много веков назад впервые попробовали их есть. Обнаруженные свойства кактуса привели их к обожествлению растения. Пришедшие сюда испанцы среди прочих языческих богов узнали и еще одного – кактус считался телом бога Пейотля. Его собирали в октябре. Перед сбором индейцы молились, постились, принимали публичное покаяние, размахивали копьями, чтобы отогнать от посевов злого духа. Нарубленные и высушенные кусочки пейотля получили впоследствии название мескалиновых пуговиц. Католические священники, присланные бороться с употреблением пейотля, начинали пить его сами. А индейцы устраивали тайные религиозные службы. Собравшись в тесный круг, стоя на коленях, они молились, склонив головы, и пели песни под ритмичные удары в барабан. Потом ели мескалиновые пуговицы (или пили настой пейотля) и сидели неподвижно от захода солнца до начала следующего дня, наслаждаясь видениями и эмоциями безумствующего мозга.

В прошлом веке мескалин попал в лаборатории и клиники. Одни чувстворали после приема бодрость, другие – угнетение и усталость. У одних галлюцинации были просты: звезды, блестки, переливы света, зигзаги различных цветов; у других – несравненно причудливей.

Если бы мескалин только порождал видения, он так и остался бы в ряду других наркотиков, привлекая, но мало оправдывая периодический интерес исследователей. Однако различными дозами мескалина у отдельных людей удавалось вызвать психозы, удивительно похожие на будничные и разнообразные проявления шизофрении.

Возникали ощущения своего немыслимого величия и всемогущества, расщепление сознания на одно – состоящее из фантазий, эмоций и растворенности в иллюзионном мире видений, и второе – трезвое, рациональное, холодно наблюдающее со стороны. Неподвижность кататоников удавалось воспроизвести до необычайного сходства: опытные врачи не могли отличить испытуемого, временно застывшего в странной позе, от больного, живущего таким образом долгие годы. При этом даже укол иглой не сдвигал ни того, ни другого, хотя испытуемый мог впоследствии подтвердить, что ощущал боль, только она проходила мимо сознания, не вызывая желания обороняться или отодвинуться. Даже бред преследования, выросший на чувстве страха (самое распространенное, пожалуй, проявление шизофрении), появлялся у человека, еще только что объективно относящегося к миру. Звуки казались ненатуральными и вызывали боязливую настороженность с ожиданием беды. Будничные шумы и шорохи лабораторного корпуса пронизывали тело насквозь, проникая, казалось, сквозь стены и потолок. Стук пишущей машинки был так мучителен, что сознание боролось очень недолго: пишущая машинка превратилась в адский аппарат, производящий по приказу преследователей электрическое облучение. Спокойная беседа людей в соседней комнате обернулась тайным заговором врагов, звуки собственного голоса ужасали, лица окружающих приобрели зловещее выражение, увеличились, интенсивно задвигались морщины на лицах, обнажая подделку, проступили следы грима. Каждое движение окружающих грозило расправой.

Психиатры, поставившие на себе, сотрудниках, близких и добровольцах сотни опытов, утверждают сегодня, что нет ни одного проявления шизофрении, которое не воспроизвелось бы с помощью мескалина. Как будто люди, населяющие больницы, постоянно находятся под действием этого яда, выделяемого в их мозгу искаженной цепочкой химического обмена веществ. Эта мысль открывала дорогу широкой серии экспериментов. К ним мы обратимся несколькими страницами ниже (через один раздел), а сейчас надо добавить в ряд описанных наркотиков одно вещество, полученное искусственным и случайным путем, но по силе воздействия на психику настолько превосходящее упомянутые атропин, псилоцибин, мескалин и другие, что при сравнении их употребляются образы то Гималаев и крохотного холмика, то атомной бомбы и древнего тарана. Вещество ЛСД с некоторых пор стало объектом пристального изучения для биохимиков, физиологов, психиатров и… военных, полицейских, священников и даже политиков.

В сорок третьем году швейцарский биохимик Гофман (тот самый, что через двенадцать лет испытает на себе воздействие псилоцибина), работая со спорыньей – срибком, поражающим рожь и пшеницу, – переливая раствор, неосторожно и сильно втянул ртом содержимое пипетки, так что несколько капель проглотил. Неаккуратность стоила ему быстро ухудшившегося самочувствия и тошноты. А через короткое время лабораторную обстановку сменили быстро мелькающие галлюцинации. Геометрические фигуры, люди, животные, меняясь, как в калейдоскопе, замелькали перед его глазами. Потом появилась болтливость, улучшенное самочувствие, стремление говорить в рифму, подвижность. Они сменились замедлением и остановкой речи, страхом, затемнением сознания. Справедливо связав эти состояния с проглоченными каплями раствора, Гофман назавтра же все повторил сознательно. И вновь пережил кратковременный приступ безумия. Он же и выделил этот препарат, сокращенно названный ЛСД. Человечество получило наркотик, в сто раз более эффективный, чем мескалин, и в несколько тысяч раз – чем псилоцибин. Гофман же первый испытал и раздвоение личности: ощущая, что невесомо парит в пространстве, он видел собственное тело, безжизненно распростертое внизу.

В середине пятидесятых годов ЛСД начали исследовать вплотную, и столкнулись с проблемами, далеко выходящими за рамки лечебной и научной, медицины.

После приема ЛСД испытуемые чувствуют гамму запахов, воспринимая музыку; слышат звуки, видя оттенки, цвета; ощущают телесное прикосновение, принюхиваясь к аромату духов. «Я взбираюсь по музыкальным аккордам… Я впитываю орнамент». Как будто расстроенные органы чувств перемешивают каналы своей информации. При исполнении Пятой симфонии Бетховена человек начал гладить воздух, утверждая, что он различает мотивы на ощупь: «Это чистый шелк… Это острая галька… Это одежда ангела». Иногда связь мысли с галлюцинацией очень образна: больной видел свой собственный мозг в виде огромного бассейна, куда параллельными, молниевидными стрелами вонзались слова врача, будоража ровную поверхность. Изменяется восприятие времени, которое то летит, то застывает; искажается и уродуется схема тела – вырастают ноги, до исчезновения уменьшаются руки, непостижимые гримасы перекашивают отраженное в зеркале лицо. Чувство полного и диковинного превращения личности с удовольствием комментируется самим человеком: «Я распадаюсь по швам. Я раскрываюсь, как красивый желтый-желтый апельсин! Какая радость! Я никогда не испытывал подобного экстаза. Наконец-то я вышел из своей желтой-желтой корки апельсина! Я свободен! Я свободен!»

И другие искажения личности, порой до того напоминающие болезнь, что специальная комиссия из нескольких десятков очень опытных врачей, прослушивая записи бесед с больными и испытуемыми, не могла отличить: шизофрения или отравление.

Ощущения и галлюцинации вовсе не всегда приносят радость. (Кстати, стоит вспомнить, что галлюцинации и бред больных, как правило, связаны как раз с неприятностями, ожиданием бед, тревогами и тоской. Когда расстройство психики наступает в реальных, а не в искусственных лабораторных условиях, повседневные тяготы существования властно определяют печальную тональность психоза.) Рассудок, омраченный ЛСД, рождает порой не праздник, а трагедию. «Все разваливается на куски. Я разваливаюсь. Сейчас случится что-то ужасное. Черное. Черное. Сейчас случится что-то страшное. Моя голова разваливается на куски. Это ад. Я в аду. Вытащите меня отсюда! Вытащите!!»

ЛСД относится к тому же химическому братству, что адреналин, псилоцибин, мескалин и несколько других наркотиков. Вещества, служащие психическим лекарством, обнаруживают аналогичное строение. А конструктивная разница в этом строении напоминает неуловимо разнящиеся бороздки на ключах внутренних замков. Из-за таких едва заметных отклонений в профиле ключи эти отпирают разные двери. Еще не зная, в какое звено химических цепочек обмена попадают психические яды, ученые стремятся пока уловить разницу в их действии по внешним проявлениям психики. Поразительно трудная задача, ибо индивидуальные характеристики психики почти несопоставимо своеобразны, а поставить два одновременных опыта на одном характере – увы, невозможная затея. Хотя (припомните главу о памяти) кое в чем здесь, возможно, помогут в недалеком будущем обезьяны с искусственно раздвоенным мозгом.

Среди описанных временных безумий очень немного случаев расстройств, приносящих радость. Однако то любопытство, то стремление сменить наркотик, то просто – и это самое распространенное – желание забыться в видениях, как ищут отдыха в кино и виски – все это привело к тому, что в Америке проблема потребления ЛСД стала с недавних пор национальным бедствием. Ничтожное количество, которое нужно человеку для опьянения (одна десятитысячная грамма), достаточно, чтобы выбить его сознание из нормальной колеи на несколько часов, а для некоторых – и на несколько дней. Черный рынок галлюциногенов все расширяется, рождая странное движение, идея которого – новая современная религия на базе ЛСД. Работа и наркотик – вот основа страны, в которой, по мнению жрецов этой новой религии, наступит покой и счастливое братство. Мы сейчас поговорим об этом.

А ЛСД между тем заинтересовались военные. Милитаристов не интересуют видения, им и без того чудится заманчивый призрак: армия противника, временно сходящая с ума. В самом деле, всего 400 граммов ЛСД достаточно, чтобы вывести из строя четыре миллиона человек – при условии, что каждому достанется какая-нибудь часть и что армия нападающая при этом, естественно, не пострадает (хотя ни в одной из войн еще не случалось, чтобы оружие не оказывалось обоюдоострым). Армия противника, мечтают милитаристы, на время превратится в стадо. Народ, целый народ всей страны, мечтают проповедники религии на базе ЛСД, превратится в послушную обезличенную толпу, покорность которой будет надежно куплена ежедневной выдачей наркотика.

Расширение сферы духовной и эмоциональной жизни, богатство новых ощущений заставляют отдельных молодых художников и музыкантов тоже с одобрением и надеждой говорить об эпохе ЛСД (хотя попробовавшие уже убедились – возрастает при приёме наркотика не творческая отдача, а повышается самооценка сделанного, что идет искусству во вред, несмотря на действительно раздвинутые горизонты чувствования мира).

Нравоучительные сентенции на тему о морали, долге и назначении человека, равно как и напоминания (наркотики стремительно рождают привыкание и тягу к ним) о страшной участи неотвратимо опускающихся к безумию наркоманов, только повредили бы необходимым самостоятельным раздумьям каждого на эту тему.

Но от двух небольших, вовсе не нравоучительных историй автор отказаться не в силах.

В стройном и старательном мирке муравьев, где основа благополучия всех – в деятельности каждого, также встречаются наркоманы. В муравейник проникает маленький черный жучок – ломехуза. Он поедает муравьев, а его личинки растут там же, где находится муравьиный «инкубатор»; однако беспощадные к пришельцам, муравьи не гонят жучка, несущего им смерть необычным и обманным путем. Влажные волоски на теле ломехузы покрыты веществом, которое муравьи жадно слизывают. Это психический яд. Все записанные в их несложной памяти инстинкты поведения, все строительные и коллективные навыки исчезают у муравьев-ломехузоманов. Забыв о своем долге, забыв о работе, они бесцельно и потерянно блуждают, вновь и вновь возвращаясь к подачкам коварного гостя. И муравейник гибнет, муравьи-бойцы и муравьи-строители, рабочие и охотники выбывают из жизни, державшейся лишь на коллективных усилиях.

Вторая история относится уже к людям. Когда в шестнадцатом веке конкистадор Писарро и двести его головорезов вторглись в страну инков – Перу, они обнаружили диковинное государственное устройство. Незадолго до этого огромная территория (в восемь раз больше Испании), населенная разными племенами, была захвачена инками, установившими на покоренной земле первобытный фашистский строй. Неограниченная власть над телом и душой каждого принадлежала сыну Солнца – верховному инке. Его соплеменники захватили все главные должности – губернаторов, жрецов, надсмотрщиков и военачальников. Жители страны трудились с утра до ночи, но получали только треть урожая. Две трети шло верховному инке и жрецам. Свободно ездить по стране могли только жрецы и «чистокровные» инки. Огромная армия надсмотрщиков разных рангов с бичами в руках следила за трудом рабов, считавшихся свободными людьми. Каста правителей, рассредоточась по деревням (их отличали особая одежда и массивные золотые серьги в оттянутых ушах), пронизывала своим бдительным участием всю жизнь покоренных деревень. Когда что-либо решал верховный инка, с помощью гонцов (каждые несколько километров стояли заставы с постоянно живущими там бегунами) его решение мгновенно доходило до надсмотрщиков и безоговорочно проводилось в жизнь. Целые общины мог переселить правитель в еще необжитые области, обрекая их на голод и смерть во имя завоевания новой земли – уже для будущих поколений.

Но всеобщая покорность сотен тысяч объяснялась причиной более страшной, чем постоянная бдительность надсмотрщиков. Вся страна жевала листья коки! Это невзрачное растеньице, листья которого растирают и, перемешав с золой, жуют, дарило обманчивую бодрость и ощущение благополучия. Вернее, полного. безразличия. Психохимики знают и умеют объяснить сегодня действие кокаина на нервную систему. Он подготавливает нервные клетки к более эффективному восприятию передатчика активности – норадреналина. Кокаин каким-то образом приводит нейроны в такое состояние, что норадреналин действует на них уже не как спичка на бумагу, а как искра – на порох. Жующим листья коки почти не нужен сон, они; едят очень мало, их искусственно понукаемый организм стремительно и интенсивно работает на износ.

Однако инкам – правителям было безразлично, в каком возрасте умирают их рабы. Сами они листья коки не жевали. От кокаина тупел разум (только молодые еще недолго сохраняли живость ума), появлялось полное безразличие, безволие, пропадал ко всему интерес, и эта равнодушная тупость рождала свое прямое следствие – абсолютную, слепую покорность. Они по приказу шли работать (сменить профессию можно было лишь с позволения местного властителя или жреца), с разрешения женились, безропотно, когда им велели, шли на верную смерть. Это была единственная, кажется, в истории планеты страна наркоманов. Завоеватели стерли ее с лица земли, ибо, уничтожив властителей, больше уже не встретили сопротивления.

На этом хватит перечислять искусственные и природные взрыватели психики. Дело в том, что химия наркотиков непостижимым (на сегодня) образом оказалась причастна к наладке расстроенного рассудка. Это обнаружилось буквально несколько лет назад.


ОТСТУПЛЕНИЕ В ИСТОРИЮ. РОЖДЕНИЕ НАУКИ

Летопись психических заболеваний насчитывает тысячелетия. Еще древний вавилонский царь Навуходоносор «скитался, как вол, опустив голову, по пастбищам; одичал, весь оброс и питался травой». Спартанцы сажали на цепь и в колодки своего царя Клеомена, обезумевшего от пьянства. Появившиеся в разных веках приюты для душевнобольных напоминали скорее тюрьмы, чем больницы: пациентов нещадно били, заковывали в цепи и кандалы, устраивали мучительные «целебные» процедуры, скармливали рвотное и слабительное – все, чем обладала медицина. Побои считались мероприятием лечебным – еще в девятнадцатом веке довольно гуманный философ писал, что «палка заставляет помешанных снова почувствовать связь с внешним миром».

Так, в Англии придворный врач без всякого почтения колотил заболевшего короля Георга III, который выскакивал из коляски, чтобы раскланяться со «знакомыми» деревьями. (Интересно, как отставали медицинские понятия человечества от его понятий о социальном устройстве. Вскоре после короля Георга в сумасшедший дом был отправлен его первый министр. Двое больных людей у кормила власти! И все-таки это никак не сказалось на стране. Она управлялась парламентом, кабинетом министров, борьбой партий. О том, что нельзя доверять никому единоличную власть, что власть должна быть коллективной, человечество уже догадалось – это было огромным историческим шагом вперед; а вот что делать не со страной, а с отдельной психикой, наука еще не знала совсем.)

Подлинную, человечную историю психиатрии начать, пожалуй, надо с Пинеля – личности невероятного мужества, врача, в котором поражаешься не только (и не столько) таланту медика, сколько куда более редкому таланту – высокой способности быть Человеком. Он первый в мире снял с больных цепи. Было так.

Пинель стал главным врачом приюта для умалишенных Бисетра в годы Великой французской революции. То ощущение освобождения, которое охватило тогда Францию (а вскоре после нее – мир, недаром все властители так ненавидели в то время эту страну), без сомнения, овладело и Пинелем – хочется думать, что именно это чувство свободы и вслух провозглашенного всечеловеческого равенства заставило его подумать о больных. В то время предместье Бисетр было огромной человеческой свалкой, где содержались нищие и бродяги, проститутки и уголовники всех мастей. Когда весть о том, что в Бисетре снимают цепи, достигла ушей тогдашнего революционного правительства, известный организатор трибуналов Кутон якобы сказал Пинелю: «Гражданин, я приду навестить тебя в Бисетре, и горе тебе, если ты нас обманываешь и между твоими помешанными скрыты враги народа». Пинель шел на смертельный риск.

Но он решился. Кстати, Кутон сдержал слово и побывал в Бисетре. Вернее, его принесли на носилках – половина тела у него была парализована, сам он не мог ходить. Возможно, собственное физическое бессилие и породило в нем непреклонную жестокость, которой он так отличался. Осмотрев больницу-тюрьму, он с присущим ему гуманизмом мрачно сказал Пинелю: «Сам ты, вероятно, помешанный, если собираешься спустить с цепи этих зверей».

Больных начали освобождать. Один из них просидел на цепи сорок лет, за это время ни разу не видя солнца. Уже давным-давно он был здоров. Другой (когда-то он был писателем) настолько одичал, что отбивался, когда его освобождали. Через несколько недель он был выписан. Третий, высокий силач, вскоре стал служителем в больнице и спас однажды жизнь Пинелю, когда того с криками «На фонарь!» окружила науськанная кем-то темная взбудораженная толпа.

Снятие цепей было первым лечебным шагом. Пинель, по точному выражению психиатров, возвел сумасшедшего в ранг больного. В других странах это было сделано позже. Когда (позднее лет на двадцать) освобождали узников-больных из английского Бедлама, часто выяснялось, что на цепи следовало держать не их, а надзирателей, от безнадзорной власти потерявших человеческий облик и позволявших себе звериную, необузданную жестокость. Избиения и истязания больных стали у них нормой присмотра. Так, в одной из клетушек был найден рослый мужчина, закованный в цепь, один конец которой проходил в узкое отверстие в стене. Он когда-то ударил надсмотрщика, был посажен на цепь, и подлый победитель, укорачивая ее, ежедневно притягивал несчастного вплотную к стене, причиняя ему невыносимые физические и душевные муки. Надзирателя никто не остановил, он был хозяином положения. Длилось это двенадцать лет. Кто же из них был помешанным?

Позже всех освободили больных в Германии. Еще до середины прошлого века считалось, что психическое расстройство – собственная злая воля больного, выбравшего общение с внутренним демоном и не желающего обращать внимание на окружающий мир. Чтобы вернуть это внимание, больных били плетками, прижигали каленым железом, неожиданно сбрасывали с.высоты в ледяную воду, лили на голову сильную струю воды или тонкую – на темя (а когда-то такую пытку применяла инквизиция). Употребляли жгучие втирания, вращали в полом колесе (человек мог выдержать в нем две – четыре минуты, потом терял сознание или просил о пощаде). Для буйствующих и просто возбужденных применялись смирительные рубашки и камзолы, специальные стулья и постели, к которым людей привязывали; растяжка на канатах посреди комнаты в распятом положении (от усталости быстро приходило спокойствие и сонливость, считалось, что это прививает «уважение к врачу»); мешок, сквозь который больной видел все, как в тумане; кожаные маски и шлемы. Все это не было проявлением массовой профессиональной жестокости врачей, а являлось лишь следствием тогдашних воззрений на причины и развитие психических болезней. Еще шли споры о разделении этих болезней на виды и группы (эти споры не кончены до сих пор; так, сейчас все громче голоса о том, что болезнь номер один – шизофрения – лишь общий ярлык для нескольких разных видов расстройства). Болезнями объявлялись и социально обусловленные типические характеры. Так, в прошлом веке один немецкий врач выделил среди нездоровых состояний психики так называемую «придворную болезнь». Он описал высокомерного, жадного и трусливого, то почтительного, то наглого, туповатого высшего чиновника, уже давно разучившегося думать и работать, смертельно боящегося за свое место и испытывающего тоску лишь при мысли, что он может лишиться высокой милости и расположения, готового на все для сохранения своего благополучия. Интересно, что материалы для этих обобщений (книга его называлась «Врач-философ») автор собрал при дворе Екатерины II, у которой пять лет состоял домашним врачом.

Но оставим прошлое. События нашего века всё повернули по-иному в этой безнадежной и потому несколько заброшенной отрасли медицины.

Умение лечить появилось в тридцатых годах, неожиданно придя из совершенно других областей. История этой эстафеты полна случайностей, загадок и промахов.

В двадцать первом году молодой деревенский хирург Бантинг буквально с голыми руками, не вооруженный не только приборами, химикатами или идеями, но даже основательными знаниями, выступил против одной страшной болезни – диабета. Возможно, был огромный талант? Нет. «Он не был блестящ, только упорен», – впоследствии писал биограф. Впрочем, я не совсем верно освещаю ситуацию: одна идея была. Не идея даже, а наблюдение. Собака, лишенная поджелудочной железы, стремительно худела, истощалась и погибала, несмотря на буквально звериную, ненасытную (и удовлетворяемую) страсть к воде и пище. С людьми происходило то же самое. Правда, при некоторых других формах диабета они жирели, но это была нездоровая полнота, она, так же как истощение, неотвратимо вела к смерти. Уже была известна основная причина болезни (одновременно и признак ее): организм не принимал, не усваивал сахар. Это важнейшее топливо клеточного существования и обмена исправно попадало в кровь, разносилось ею по всем обычным адресам и… исчезало без пользы. Ткани (и в том числе мозговые) без какого-то таинственного посредника не умели усвоить сахар. Клетки раньше сжигали его, обретая энергию, а теперь он выбрасывался впустую.

Я не буду излагать историю, как голодный, непризнанный, чудом пристроенный к лаборатории и воровством добывавший собак Бантинг нашел вещество-посредник. Оно выделялось крохотными островками особой ткани внутри поджелудочной железы. От латинского «инсула» – остров – посредник-гормон был назван инсулином. К теме книги имеет прямое отношение его дальнейшая биография. Злоключения и победу Бантинга блистательно описал Поль де Крюи. Все, что я могу рассказать, было бы только жалкой копией его образов и метафор. И, перейдя ко второму этапу инсулиновой истории, я попадаю в след Поля де Крюи (Бантингу посвящена одна из глав книги «Борцы со смертью», а то, что было дальше, есть в его книге «Борьба с безумием»). Метод доктора Закеля – ученого, принявшего эстафету, – победно прошел по клиникам, не устарев по сию пору. Бантинг работал на собаках, Закель же поставил на карту не только жизни нескольких больных, но и свою собственную.

Это было в середине тридцатых годов. Закель жил в Берлине. Фашисты еще не приступили с целью очистки нации к варварскому уничтожению немецких больных (это пришло чуть позже, в расцвете духовного гниения Третьего рейха; буквально оправдывалась старая мысль, что о моральном уровне государства можно точно судить по тому, как оно заботится о своих душевнобольных). Но зато уже существовал закон, что врач отвечает собственной головой за сохранность каждого арийца. Поэтому на всякий случай Закель держал в ящике стола выездной оформленный паспорт – на границах черный занавес еще не опускался.

Путем сложных теоретических рассуждений Закель пришел к мысли, что введение инсулина может восстановить нарушенный обмен веществ в мозгу шизофреников. Первые опыты не дали результата, пока вводимая доза не оказалась чересчур велика для одного больного. Он стал биться в судорогах, потом погрузился в тяжелое бессознательное состояние, был спасен и… превратился в здорового человека. Поль де Крюи пишет: Закель вел свою игру у порога смерти. И приводит наблюдение Закеля: наилучших результатов тот добивался, когда вплотную приближался к смертельно опасной дозе.

Теперь логичен вопрос: инсулин или его следствие – судороги – просветляли больное сознание? Часть ученых уверенно отвечает: конечно же, инсулин. (В доказательство предлагаются длинные, стройные и убедительные цецочки возможных химических превращений, в которые инсулин якобы целительно включается. Но ведь сама-то химическая цепочка, приводящая к болезни, неизвестна! Гипотезы пока висят в воздухе.) У сторонников того, что излечивает именно «встряхивание», доказательство косвенное: такие же просветляющие результаты приносит лечение с помощью судорог, вызванных током, – так называемая электросудорожная терапия.

Но так или иначе, еще не умея окончательно объяснить, врачи-ученые уже лечат, и часто успешно. Но главный подарок был принесен им из области, в сторону которой они никогда не смотрели. В начале пятидесятых годов психиатрию буквально потрясло лекарство, рекомендованное… хирургом.

Ища возможности оперировать при низких температурах, хирурги натолкнулись на яростное, автоматическое сопротивление всего человеческого организма. В ответ на охлаждение незамедлительно срабатывали древние механизмы защиты: повышалось кровяное давление, нервное возбуждение и напряженность работали на тревогу. Этих бдительных стражей требовалось усыпить. Хирурги применили уже известное врачам лекарство хлорпромазин (или аминазин, что одно и то же), угнетающий тепловые центры и вызывающий общее снижение температуры (он применялся раньше при лихорадках и разных других болезненных состояниях). Когда больным перед операциями начали вводить аминазин, было замечено его побочное действие: исчезал всегдашний вполне понятный страх, наступало спокойствие, граничащее с равнодушием. Хирурги и палатные ординаторы не могли не заметить это, а заметив, сообщили психиатрам. Те попробовали аминазин на беспокойных, взбудораженных, буйствующих или постоянно напряженных больных.

Сенсация разносилась по миру с ракетной скоростью. Это был, вероятно, один из немногих в истории современной науки случаев, когда ученые восторгались громче и упоенней, чем журналисты. Больные выписывались сотнями, у тысяч наступало просветление, спадало нервное возбуждение, исчезали навязчивые страхи и буйные, неконтролируемые движения; больные делались мягче, доступнее и общительнее (а это многовековая мечта психиатров – чтобы суметь воздействовать словом; теперь это становилось возможным), проявляли интерес к миру и осознанное желание выздороветь. Исчезали галлюцинации, стихал бред, на фоне успокоенной психики лучше действовали другие лекарства. Энтузиазм врачей почти ежедневно подкреплялся возвращением в мир шизофреников, многие годы безнадежно и тупо погруженных в темноту. Палаты можно было открыть – больше не было опасных вспышек необузданного гнева, маньяки превращались в больных. Растормозились и задвигались люди, раньше годами пребывавшие в чудовищной, неестественной неподвижности. Психиатрические клиники впервые за долгие столетия стали напоминать больницы.

Удача не приходит одна. Плечо к плечу с аминазином стало второе лекарство. В созданных несколько тысячелетий назад, много веков передаваемых устно, потом записанных индийских книгах Ведах (в одной из них – Аюр-Веде) упоминается о целебных свойствах корня кустарника раувольфии. Эти высушенные корни издавна продавались на всех индийских базарах и ярмарках. Жевать корни рекомендовалось при укусах змей и насекомых, при бессоннице и головных болях.

Врач и ботаник Раувольф еще в шестнадцатом веке детально описал это растение, но только спустя четыре столетия два индийских химика выделили из корней смесь из почти двух десятков алкалоидов. Еще двадцать лет. В пятьдесят втором году от смеси был отделен резерпин (искусственно его синтезировали спустя четыре года). И так же, как алкалоид морфин, выделенный некогда из опиума, оказался в чистом виде несравненно активней, чем в родительской смеси, так в сравнении с корешками возросло воздействие чистого резерпина. Примененный сначала для снижения давления, он довольно быстро перекочевал в клиники психиатров.

В восторженном хоре похвал в адрес аминазина и резерпина вдруг зазвучали через год нотки тревоги. Начиналась новая эпопея – вследствие потребления аминазина и резерпина у больных наступала подавленность, депрессия, чувство тоски, безысходности, отчаяния. Успокаивающее и просветляющее действие имело оборотную сторону: чрезмерное успокоение оборачивалось своей противоположностью (кстати, механизмы действия обоих лекарств в обе стороны от нормального тонуса до сих пор объясняются лишь рядом гипотез).

. Однако стимулировать, возбуждать угнетенную психику человечество научилось гораздо раньше, чем укрощать бунтующую. Такие стимуляторы активности, как. кофеин, известны настолько давно, что не стоит о них писать (пришлось бы повторять старую легенду о йеменском пастухе, обратившемся к приору местного монастыря с жалобой на подозрительно веселящихся коз. Так было открыто кофейное дерево, а много лет спустя получен алкалоид кофеин). Другой стимулятор нервной деятельности тоже родился из старой знахарской медицины, где среди разных бабушкиных сказок вдруг попадался совершенно реальный рецепт. Вечнозеленое растение эфедра (в честь энтузиаста и пропагандиста этого средства фельдшера-знахаря Федора Кузьмича Мухавникова названное в том столетии «кузьмичевой травкой») было помянуто под именем «махуанг» еще в травнике того знаменитого императора-фармацевта древности (помните, двадцать семь веков назад он описал гашиш). В прошлом веке из травы был выделен эфедрин, возбуждающий (но очень ненадолго), нервную систему и затем стремительно выводимый из организма. Анализ его строения привел к, созданию мощного искусственного стимулятора фенамина. Тут уже был поиск с открытыми глазами, ибо предположения биохимиков о том, что эфедрин работает не «личным» вмешательством, а просто задерживая распад, продлевая действие норадреналина, этого гормона возбуждения и беспокойства, кажется, подтвердились.

Были известны, есть и обдуманно создаются другие стимуляторы. Они еще не действуют, к сожалению, на усиление и улучшение разума, и ощущение, что приходящая бодрость несет с собой умственный подъем, обманчиво, несмотря на убедительность. Так, после опытного приема стимулятора один известный психиатр попытался сесть за работу. Писал он в тот день много и охотно, но на следующий день вынужден был зачеркнуть почти все написанное. Мысли прыгали, а не текли, возникали идеи, которые разум не успевал обрабатывать, и поэтому они казались безошибочными. На отправленное тогда же письмо он вскоре получил ответ. Друг удивленно писал: «Радуюсь твоему детскому оптимизму». Стимуляторы действуют на сферу чувств, и именно оттуда, снизу, из подкорки, просветляется больное сознание, демонстрируя неразрывную, хотя и непознанную пока общность эмоций и мышления.

В руках врачей оказался мощный рычаг движения психики. Двойной рычаг. Вверх-вниз, вниз-вверх. Балансируя на этих спадах и подъемах, то натягивая, то ослабляя вожжи, действие которых становилось все рассчитанней и осознанней, врачи то выволакивали больных из пропасти мрачного отчаяния, то мягко стаскивали с крутых скал маниакального возбуждения.

Так поступали и поступают лечащие врачи. Им нужен результат – психическое здоровье, нормальное поведение и спокойный настрой. То, что они работают ощупью, наугад, ориентируясь лишь на опыт и интуицию, волнует их, не останавливая попыток лечения. Любой больной согласился бы с их позицией.

Но что именно делают аминазин и другие в сбившихся нервных сетях, мы еще не знаем наверняка. Из запутанного узла проблем и загадок выглядывает пока лишь несколько разрозненных ниточек.

Возле каждой из них работает сейчас группа исследователей.

Давайте чуть постоим за их спинами.


БУДНИ БОРЬБЫ С БЕЗУМИЕМ, ВРЕМЯ БОЛЬШИХ ОЖИДАНИЙ

Каким бы явилось счастьем сразу открыть вещество – причину трагедии! Пусть даже несколько веществ – психических ядов. Одно погружает шизофреника в каменную неподвижность, другое – в мрачную тоску, третье пробуждает взрыв движений и веселость у маниакального больного, четвертое наглухо запирает от контрольного аппарата разума несколько навязчивых идей параноика, пятое замыкает порочную цепь из группы нейронов, погружая эпилептика в судороги. Шестое, седьмое, наконец, пусть сотое, но найти каждый раз конкретную, зримую, явственную причину. Такую, как иногда находится.

Несколько лет назад была побеждена малораспространенная, но страшная наследственная болезнь, вызывавшая слабоумие, граничащее с идиотизмом. Биохимики установили, что причина кроется в одной кислоте, которая полноправно участвует в обмене веществ, на должна вовремя уничтожаться особым ферментом (ферменты – биологические вещества, выборно ускоряющие ход реакций обмена в организме). Этого не происходило, и неустраненная кислота отравляла мозг, включаясь в реакции, к которым не имела отношения. Простая диета, ограничивающая образование этой кислоты, спасает детский мозг, который потом уже развивается нормально. А другие болезни?

Сенсация! В крови шизофреников обнаружен особый ядовитый белок, названный тараксеином. Введенный двадцати добровольцам, тараксеин вызвал у них временную картину шизофрении самых разных вариантов: бред преследования, болезненную неподвижность, автоматические бессознательные движения, утрату чувства личности. Неужели вот оно, недостающее (или лишнее?) звено цепочки болезненного обмена? Другие исследователи повторили опыты. Безрезультатно. Это было уже лет десять назад, тараксеин стал принадлежностью истории биохимии.

Сенсация! Сыворотка крови и различные выделения застывших больных вызывают такую же заторможенность у крыс, прекращающих беготню, у кошек, обретающих неподвижность, даже паук ленивее и искаженно плетет свою охотничью сеть. Снова неизвестное вещество? Однако с людьми, которым вводят сыворотку, ничего не происходит.

Повальное увлечение химическими открытиями пятидесятых годов убедило ученых, что приступом эту крепость не взять. Началась планомерная осада. Врачи продолжали лечить больных набором из нескольких десятков успокаивающих и стимулирующих лекарств (число их все возрастает, и действие все тоньше и придельней), а биохимики, пытаясь распутать клубок химического обмена, то от больного мозга обращаются к здоровому, то совершают обратный путь, то создают искусственно вещества, обнаруженные в нейронах, глии и ликворе, чтобы немедленно испытать их на животных, потом на себе и в последнюю очередь – на пациентах. В лабораториях психофармакологов десятки белых мышей – первые подопытные и потребители, – и эта мышиная возня спасает тысячи человеческих рассудков.

Очень перспективно предположение, что значительная часть искажений мозговой химии происходит на границах нейронов – там, где нервные клетки, никогда не переходя прямо одна в другую, разделяются узкой щелью. По обеим сторонам щели расположены своеобразные бляшки, наполненные пузырьками (уже вовсе ничтожного размера) с различными веществами. Эти вещества – посредники или медиаторы, выбрызгиваясь из одной бляшки в другую, и определяют состояние соседнего нейрона. Одним из таких химических передатчиков информации является уже знакомый нам адреналин, вездесущее вещество, работающее и гормоном, и медиатором.

Может быть, искажение химического состава адреналина и влияет на искажение психики? Гонец – посыльный, подмененный по дороге, приносит, как в детективных романах, заведомо лживую информацию.

Группа исследователей пошла по пути изучения продуктов распада адреналина. Начало обещало многое: одним из веществ – наследников разложившегося адреналина оказался… мескалин. Как тут не предположить, что вовремя не нейтрализованный, не связанный адреналин производит некое вещество «М», постоянно искажающее психику! Продукты распада этого заподозренного гормона – адренохром и адренолютин – один из исследователей попробовал на себе.

Ему принесли и показали автопортрет Ван-Гога. С восприятием происходило чудо. С бумаги смотрел на него живой художник – он был явно виден в трех измерениях, ощутимо реальный, с перевязанной головой и больными трагическими глазами. Казалось, можно было ощупать ткань его куртки. Мешала расслабленность. Раздражал паркет пола, каждая дощечка качалась. Дома приближались и отдалялись, у каждого было страшное, пугающее выражение. Прохожие были смешны, чужды и неприятны, он чувствовал, что отгорожен от них прочным стеклянным барьером. Его привели в гости. Он просидел час, ни с кем не разговаривая и угрюмо глядя в коврик на полу – для его обычного характера это было более чем странно. На глянце стеклянного прибора плясал и подмигивал ему какой-то человечек. Наутро все прошло.

Когда сразу двое исследователей приняли адренолютин, они неделю скрывали друг от друга результаты. У обоих появилась эмоциональная тупость: полное отсутствие чувств привязанности, симпатии, гнева или любви, тонкого и разнообразного участия эмоций в мышлении и поступках. Мир стал безразличен. Оба знали: это постоянный, почти непременный спутник шизофрении. Оба боялись, что болезнь начинается у них помимо экспериментов (кстати, когда применили меченый, радиоактивный адреналин, то оказалось, что наибольшее количество его сосредоточено в районе гипоталамуса – там как раз, где зарождаются эмоциональные оценки событий и поступков).

Все эти работы находятся сейчас в самом разгаре. Трудность поиска биохимиков связана именно с тем, что изучается черный ящик. В него невозможно влезть, об устройстве можно судить, только вмешиваясь в его работу (электричеством или химикатами) и изучая полученное на выходе.

Да и ввести вещество прямо в мозг испытуемого человека невозможно – дело в том, что существует некое устройство, охраняющее нас от прямого вмешательства химикатов, находящихся в крови. Это так называемый гемато-энцефалический (крове-мозговой) барьер, спасительный фильтр, еще неизвестно как сконструированный. Одна из первооткрывателей этого барьера – выдающаяся советская исследовательница, академик Лина Соломоновна Штерн.

Не будь этой заставы, мы по меньшей мере трижды в день сходили бы с ума, засыпали или буйствовали – в пище, которую получает человек, всегда есть вещества, которые могли бы повлиять на психику, и, не будь крове-мозгового барьера, десятки психогенных ядов обрушились бы на наш мозговой обмен. Этого не происходит.

Над конструкцией барьера (это какое-то сотрудничество проницаемости тканей, клеточных мембран и химических фильтров) биохимики бьются сегодня не только в целях отвлеченного познания. Разгадать пароли и шифры барьера означает не только возможность повысить при надобности его запирающие свойства (есть многочисленные гипотезы о внутреннем самоотравлении по цепочке: обмен веществ в организме – кровь – мозг), но и суметь вводить в мозг вещества, недостающие ему для нормальной (или улучшенной) работы. Уже давно было замечено, что при повышении температуры, в лихорадочных состояниях проницаемость барьера падает. На этом свойстве строились даже методики лечений: больных искусственно заражали малярией, чтобы провести лекарства через ослабевшие от жара заставы-фильтры. Мозг очень мудро устроил свое существование: вмешиваясь во все события, происходящие в организме, он отбирает для себя из крови только необходимые ему вещества. А часть вообще производит на месте. Так, в те же пятидесятые годы, когда рождалась психофармакология, в тканях мозга человека и высших животных было открыто вещество, имеющееся только в мозгу. Это вещество – гамма-амино-масляная кислота (сокращенно ГАМК) – еще десятки лет будет предметом тщательных исследований не одной, а десятка лабораторий. Специфическое вещество мозга! Наблюдения и эксперименты установили, что ГАМК работает как успокоитель. Одна из гипотез связала недостаток этой кислоты с повышением склонности мозга к активности, рождающей судороги. Значит, введение ГАМК могло бы уменьшить эту активность! Но как провести ее через бдительные системы крове-мозгового барьера? Хитрости, на которые пускаются исследователи, вызывают усмешку и радость одновременно. Усмешку, потому что в их теоретических выкладках при объяснении их неспециалисту барьер начинает выглядеть каким-то одушевленным, существом, которое нельзя взять силой, но можно и нужно обмануть маскировкой. Троянского коня – но во имя не разрушения, а созидания готовят фармакологи к засылке в крепости мозга. Объяснения их вызывают радость по той же причине: о еще так недавно непознаваемом черном ящике говорится как о механизме, в котором надо исподволь, не нарушая его работы, восстановить слаженность частей. Для того чтобы провести ГАМК через неведомые охранные заставы, ее молекулу присадили на вещество, о котором заведомо известно: барьеры пропустят его в мозг, что-то неизвестное пока в его строении служит опознавательным знаком.

Так родился еще один препарат, и наблюдения за его действием подарят новые знания.

Поиски химиков порой приводят к созданию веществ с болезненным побочным действием на организм. При отсутствии достаточного контроля и спешке конкурирующих фирм ошибки оборачиваются дикими трагедиями. Такая катастрофа случилась семь лет назад в Германии: широко разрекламированное новое снотворт ное и успокаивающее, под названием «контерган», появилось одновременно во многих аптеках. А затем… Ближайшие два года казалось, что природа нарочно свирепствовала, производя уродливых младенцев, напоминая человечеству о необходимости быть бдительными; Почти у десяти тысяч женщин родились дети без рук или без ног, только кисти торчали прямo из плеч или от таза начиналась стопа. Около десяти тысяч! И несколько сот в других странах, куда успело проникнуть это недостаточно проверенное лекарство. Таких катастроф история медицины, пожалуй, еще не знала.

Правда, надо сказать, что виной тому не только спешка фирмы, но и какие-то особенности человеческого обмена веществ, присущие только нам. Подопытные животные, получавшие контерган, производили вполне здоровое потомство. А страшный этот яд, калечивший детей в утробе матери, вдруг оказался мощнейшим средством борьбы с проказой. Так, балансируя на лезвии ножа, постигает человечество тайную кухню живого.

В сегодняшних работах биохимиков содержится обещание не только для больных. Многочисленные средства, снимающие усталость, бодрящие и успокаивающие, – только первые плоды их поисков. Но ученые говорят уже о значительно большем – о благотворном вмешательстве в человеческую психику с самого рождения человека, о средствах, улучшающих память, выправляющих характер, повышающих работоспособность и желание жить.

Есть красивая легенда, имеющая прямое отношение к психофармакологии. Будто однажды итальянцы задумались, почему столь разительно талантливы уроженцы именно Флоренции (достаточно вспомнить Леонардо да Винчи и Микеланджело). И пришли к идее: только в окрестностях Флоренции растет белый абрикос – не в нем ли таится вещество, развивающее одаренность?

Препараты биохимии смогут создать фон, почву, на которую общество будет плодотворней сеять знания, и не только знания, но и понятия о морали, чести, справедливости и добре. Это не благодушная утопия, для таких надежд сегодня уже есть основания. И так же как вошли в нашу жизнь, став'ее неотъемлемой частью, лекарства и витамины, влияющие на тело, появятся психические корректоры нашего характера, способностей и памяти. Некогда выделив человека из ряда своих питомцев, природа оставила ему множество животных черт. Жестокость и эгоизм, варварство и подлость, вероломство и ханжество – продукты не только плохо устроенного пока человеческого общества, но и во многом психический атавизм, пережитки дикарской «юности», от которых человечество, разумно и справедливо устраивая свой быт, могло бы постепенно освобождаться. Всем очевидно, что никогда не заполнят планету упитанные и розовощекие, идеально положительные, постные и бесполые молодчики из лакированных романов, но правильное развитие личности со своевременным устранением психических загибов и поправкой характеров в сторону отваги, разума и прямоты общество сможет обеспечить не только своим социальным (коммунистическим!) устройством, но и с помощью науки. И как значительно повысился в нашем веке средний возраст жизни, так, возможно, чище и выше станет постепенно средний человеческий рассудок. Очень хочется думать, что это произойдет, и не пушечное мясо будет вырастать на нашей земле, постепенно заполняя ее и время от времени и самоуничтожаясь, а люди коммунистического будущего, способные принести на соседние планеты не убийство и ложь, а смелость и доброту. Но это впереди.

Загрузка...