Чудесный сад

Как Алдар-Косе начал свой путь

Были, говорят, времена, когда мир держался на правом роге сивого бычка, когда небо было не больше верблюжьей попоны, а земля с конское копыто, когда волки щипали траву, а жаворонки гнездились на спине баранов, когда в тени одной былинки могли спрятаться от солнца тысячи табунов, когда у зверей и птиц ещё только-только начали отрастать хвосты, когда лиса праведницей слыла, над всеми бием была…

Может, в те времена, а может, в какие иные доживал в степи свой век седобородый старец Кожир. Было у него три сына, три славных джигита. Однажды говорит Кожир сыновьям:

— Дети мои, совсем слаб я стал, пора мне собираться в последнее кочевье. Чиста моя совесть, как родниковая вода, — не боюсь смерти. Но хочу перед концом узнать, как вы, сыны мои, намерены жить без меня, какие пути для себя изберёте. Подумайте и отвечайте. Помните лишь, что за хорошим человеком всегда остаётся хорошая дорога.

Старший сын сказал:

— С младенческих лет душа моя лежит к земле. Нет ничего лучше, как пахать поле и возделывать злаки, чтобы у людей всегда было вдоволь хлеба.

И отец благословил его:

— Будь земледельцем, сынок!

Средний сын сказал:

— А мне по сердцу пастушеская жизнь. Люблю коней, верблюдов, овец, коров, коз. Самая большая радость для меня — ухаживать за скотиной, чтобы было у людей мясо и молоко, и кумыс, и одежда, и войлок для жилищ.

Благословил и этого сына Кожир:

— Будь скотоводом, сынок!

Младший сын сказал:

— Люблю петь, смеяться и смешить других! Что за жизнь без песни, без шутки, без меткого слова! Я обойду весь свет, побываю, где никто не бывал, появлюсь в аулах и пастбищах, на дорогах и в караван-сараях, на базарах и на празднествах, в дырявом шалаше и в ханских покоях. Я буду обманывать обманщиков и выручать обманутых, печалить насильников и веселить обездоленных, дурачить бездельников и ободрять тружеников, смелым словом валить с ног гордецов и поднимать с земли слабых. Сотни возненавидят меня, зато тысячи станут моими друзьями. И может, не забудется в народе моё имя — Алдар-Косе[7].

Выслушал старик сына и улыбнулся:

— Хороши твои слова, сынок. Природа не наделила тебя бородой, но дала тебе острый разум, просторное сердце, весёлый нрав, быстрый язык. Делай, что задумал! Пусть твоё имя наводит страх и досаду на злых, утешает и радует добрых, пусть переходит оно из уст в уста, из рода в род, из века в век, из сказки в сказку. Даю тебе своё отцовское благословение! Начни путь, Алдар-Косе!

Как Алдар-Косе изгнал джинна

Смазал жиром сапоги Алдар-Косе, подтянул кушак, подоткнул полы халата и пустился в дальнее странствие. Идёт он день, идёт ночь, идёт месяц, идёт год. Вдруг подоблачная гора загородила ему дорогу, будто нар-великан, разлеглась в безлюдной степи.

Приостановился Алдар-Косе, призадумался, но тут же сказал себе:

— Нет невозможного для человека. Самое крепкое железо покорно молоту кузнеца. Упорный и иголкой выроет колодец. Нет, не сойду с пути, перед крутым подъёмом не отступлю…

Переночевал. Перезимовал. А по весне принялся за работу: скалы долбил, ступени мастерил, шаг за шагом поднимался всё выше и выше.

Настал день и час — ступил Алдар-Косе на вершину. Увидел он перед собой светлое солнце, вскрикнул от радости, повалился на камни и заснул непробудным сном. Проснулся: байгыз-птица сидит у него на груди, вертит головкой, чистит пёрышки. Схватил Алдар-Косе птицу за крылья.

— Вот она, моя первая добыча! — смеётся. — Не бойся, байгыз-птица, я тебя не обижу. Но придётся тебе прогуляться со мной… — А у самого под шапкой уже сто мыслей, сто затей.

Стал Алдар-Косе спускаться в долину, да и залюбовался: зелёные склоны, цветущие джайляу, внизу по долине струится прозрачный ручей! А у ручья стоит новая юрта, белая юрта, белее яйца, и над ней вьётся дымок.

«Друга это жилище или врага? Люди здесь обитают или страшные дяу? Зайти в юрту или пройти стороной?» — размышляет Алдар.

Осторожно подобрался к двери, заглянул в щёлку, видит: на узорной кошме сидят двое — мужчина и женщина, пьют кумыс, лакомятся жирной бараниной, перешёптываются да перемигиваются.

«Э, да здесь, гляжу, пир идёт! А где пир, там и гости. Войду!»

— Апчхи! — чихнул Алдар.

— Ой! — всплеснула руками женщина. — Это мой постылый муж вернулся. Прячься скорее!

Джигит, что любезничал с ней, заметался по юрте, увидел за пологом сундук, мигом нырнул в него и прикрыл за собой крышку.

«Всё понятно», — кивнул Алдар и шагнул через порог.

— Здравствуй, хозяйка! Окажи милость, позволь усталому путнику отдохнуть у твоего очага.

Женщина глянула на него с ненавистью.

— Шайтан тебя привёл, непрошеный гость! Как ты меня напугал!

А Алдар-Косе уже примостился на почётном месте, скрестив ноги, и улыбается во весь рот.

— Чему улыбаешься? — злобно спрашивает хозяйка, а сама думает: «У этого прохвоста что-то есть на уме…»

— Я улыбаюсь вот этой посудине с кумысом да вон тому блюду с мясом, — умильно говорит Алдар.

— Ну так ешь и пей! Да поскорее проваливай!

Только шепни «ешь и пей» — Алдакен сразу услышит, но сколько ни кричи «проваливай» — он глухой. Подсел Алдар поближе к скатерти и давай расправляться со всем, что на ней стояло. Напился, наелся по самое горло, да и развалился тут же, на узорной кошме.

Видя, что странник не торопится в дорогу, женщина достала монету и говорит:

— Вот тебе теньга, бродяга! Возьми и уходи вон!

Алдар-Косе принялся благодарить за подарок, целый час, а может и больше, благодарил, а потом сказал:

— Ухожу, хозяйка, ухожу… Вот только покормлю в дорогу свою вещую птичку. — И пустил на скатерть байгыза поклевать крошки.

Байгыз клюёт, время течёт, хозяйка злится, Алдакен усмехается.

Вдруг подле юрты заржал конь. Дверь отворилась. Входит бай, владелец юрты. В изумлении останавливается.

— Кто этот чужой человек, жена? Что за птица у него?

Не успела женщина слова вымолвить, как Алдар-Косе уже опередил её:

— Почтеннейший бай, я странствующий баксы — колдун и прорицатель. А птица моя — это вещая птица. Ей ведомы все тайны, она угадывает прошлое и предсказывает будущее. Хочешь, погадаю, скажу, какая беда тебе угрожает?

Бай высокомерно оглядел незнакомца и, рассевшись у очага, где только что нежился Алдар-Косе, заговорил:

— Если б ты был на самом деле прорицатель, ты бы знал, что в этом краю нет человека богаче меня. Четыре вида скота[8] имею: лошадей, коров, верблюдов и овец — счёта нет. А кто богат, тот и силён. Какой беды мне ждать.

— Ох, мой бай, — наставительно сказал Алдар, — не говори, что нет близко волков, они таятся в овраге…

— На что намекаешь? — откинулся на подушки бай. — Ты что-нибудь знаешь?

— Знаю, да не всё. Вещая птица всё знает.

— Если птица знает, пусть скажет. Гадай!

И начинается ворожба. Носится, точно вихрь, по юрте Алдакен, держа птицу над головой, выкрикивает непонятные слова, разбрасывает вещи… Птица пищит, Алдар кричит:

— Вещай, волшебная птица, вещай!

Бай, выпучив глаза, смотрел и дивился: «Таких баксы никогда не видел. Может, и будет прок от гадания».

А Алдар-Косе кружился всё быстрее и быстрее, потом замер, вытянувшись, и страшным голосом прошептал:

— Э, бай мой, дело плохо!

Бай побледнел.

— Что такое?

А Алдар:

— Птица говорит: в жёлтом ящике лежит чёрная беда на шёлковом одеяле. Это значит, злой джинн поселился, бай, под твоим кровом. Нужно его выселить!

Бай трясётся, а всё же с недоверием поглядывает на Алдара: «А не жулик ли этот баксы? Не дурачит ли он меня, толкуя про джинна? Посмотрим, что будет дальше, однако».

А вслух:

— Выселяй, светик, выселяй поскорей!

Алдар-Косе знает, что ему делать! Схватил ковш, зачерпнул из казана над очагом горячей водицы, подошёл на цыпочках к сундуку и, приподняв крышку, плеснул разок и другой. В тот же миг крышка сундука слетела с петель, и одним прыжком ошпаренный джигит вымахнул из юрты.

Бай лежит без дыхания. Молодка под ковёр забилась. А Алдакен, держась за бока, раскачивается от смеха.

Но вот пришёл в себя бай и кинулся обнимать Алдара:

— Тысячу раз спасибо тебе, душа моя! Выгнал из дома беду! Не будь тебя, погубил бы меня зловредный джинн. Награжу тебя по заслуге. Есть у меня в табуне один конь, не конь — медведь. Бери его!

Алдар подскочил от радости, а бай, помолчав, добавил:

— Чтобы джинн не вернулся в мой дом, — всё может быть, дружок! — продай мне вещую птицу. Хорошо заплачу.

Алдар замахал руками:

— Что ты, что ты, бай, и не помышляй об этом! Без вещей птицы у меня жизнь будет темней непроглядной ночи!

Бай не отстаёт, Алдар не сдаётся. До ночи шла тяжба, наконец, Алдар уступил:

— Так и быть — оставляю тебе, бай, птицу! Без обмана говорю: за сорок коней её купил. Хозяин птицы до сих пор плачет, что продешевил. Но не погонюсь за барышом. За что купил, за то и продаю. Сорок лошадок, — и вещая птица твоя!

Бай заморгал, словно ему ткнули пальцем в глаз.

— Ой-бой! Много просишь. Лошадь ведь не тушканчик.

— Твоё дело, я товаром не набиваюсь. Вещая птица тоже не воробей!

Видит бай: потянешь за арбу — арба сломается, потянешь за вола — волу пропадать.

— Даю тридцать! — говорит.

— Мало тридцать. Сорок!

— Тридцать!

— Сорок!

Двое хитрых заспорят, скоро ли договорятся? Целый месяц, а то и год стоял шум в юрте бая. Сходились и расходились, торговались, рядились, били по рукам. Не устоял бай. Вытер пот со лба и сказал:

— Бери сорок! За мной вещая птица!

От радости или с горя, вправду или для виду заголосил Алдакен на всю юрту и, прижимая птицу к груди, стал с ней прощаться:

— Прощай, друг, прощай, вещая птица! Как жить без тебя на свете? Где найду утешение одинокой голове?

Три дня и ещё три дня — всю неделю прощался Алдар-Косе с птицей, — жил в довольстве, пил кумыс, ел казы, сладко спал на мягкой постели, пока не сказало ему сердце: «Стоячее озеро зарастает тиной. Застоявшийся скакун не обскачет и жеребёнка. Беспредельны земные дороги, а жизнь человеческая коротка».

Тогда он сел на медведя-коня, затянул песню и погнал шестом перед собой косяк байских скакунов.

Под вечер нагоняет пешехода, молодого парня.

— Эй, приятель, — окликнул его Алдар-Косе, — что идёшь пешком? Где же твой конь?

— Был конь, да не стало, — печально отвечал путник. — Каракурт укусил. Пропал конь…

— Вот как! — протянул Алдар. — Ну, так выбирай себе коня из моего табуна. Любого выбирай! Дарю тебе скакуна.

На другой день Алдар-Косе опять нагнал пешехода, пожилого мужчину.

— Эй, дяденька, что идёшь пешком? Или нет коня?

— Ещё вчера был у меня добрый конь, а сегодня… Байские сынки отобрали коня на дороге. Едва сам спасся… — отвечал мужчина.

— Не увидеть бы им отца и родичей, тем разбойникам, что грабят бедняков! — в сердцах сказал Алдар. — Но не горюй! Бери коня из моего табуна, езжай, куда надобно.

На третий день наехал Алдар-Косе на дряхлого старика. Бредёт старик, опираясь на палку, еле ноги волочит.

— Дедушка, — сказал Алдар-Косе, — нелегко на старости мерить степь ногами. Разве нет у тебя коня?

И старик отвечал:

— Всю жизнь, покуда не иссякли силы, пас я байских скакунов. А вот своего коня не нажил. Так-то, сынок…

— Постой, дедушка, — остановил его Алдар, — не спеши! Возьми коня из моего табуна. Какой понравится, тот и твой. Не отказывайся! Да позволь, я подсажу тебя…

Чем дальше ехал Алдар-Косе, тем меньше становилось в табуне лошадей. На сорок первый день остался у него последний конь, тот, что был под ним.

И тут увидел Алдар: бежит по степи, распугивая птиц, девушка.

— Что стряслось? От кого убегаешь, красавица?

— От смерти убегаю! — обливаясь слезами, выговорила девушка. — Отец продал меня старику богатею… А я люблю удалого джигита-пастуха. И он меня любит… Бегу к нему. Удастся скрыться от погони — счастливы будем и в нищете. Поймают — конец обоим!

Алдакен соскочил с коня.

— Милая сестрица, — ласково улыбнулся он, — в начале жизни грех думать о конце. Садись в седло, скачи к своему джигиту! На этом коне вас ни горе, ни смерть не догонит. Живите в радости сто лет!

И пошёл Алдар-Косе дальше пешком. Легко шагает, озирает степь, улыбается небу, улыбается солнцу да поёт, поёт себе песни, как жаворонок, не гадая о том, что ждёт его впереди, не печалясь о том, что осталось за спиною.

Как Алдар-Косе перехитрил шайтана

Было ли, нет ли — рыскал по степи шайтан. Много пакостей людям делал. Где ни повернётся, там и беда. И люди терпели. Боялись нечистого. Думали: нет никого сильней и хитрей шайтана. Сам аллах не может с ним сладить, где же человеку?

А шайтану это и на руку: «С покорного верблюда легче снимать шерсть». Над старым и малым, над конным и пешим тешился шайтан, как хотел. Да настали и для него чёрные дни.

Но кто же одолел шайтана? Послушай — узнаешь.

Рыскал шайтан по степи. Глядь — на берегу речонки, над самым обрывом, лежит какой-то безбородый человек. На теле рубаха да штаны, ноги босы, под головой кулак. Можно бы подумать, что мертвец, да как подумаешь, если от храпа безбородого прибрежные кусты, как от ветра, гнутся.

«Ну, раз живой, — ухмыляясь, потёр лапы шайтан, — так сейчас будешь мёртвый».

Подкрался он на цыпочках к спящему и столкнул его с обрыва. Но тут вдруг две ловких руки туже, чем аркан, стиснули шайтану шею, и полетел он в воду вместе с человеком.

— Отпусти, — взмолился шайтан, — пропадём оба!

— Отпущу, когда вынесешь меня из воды, — сказал человек.

Долго барахтались в омуте. Понял шайтан: не вывернуться ему из цепких рук. Пришлось покориться человеку: вынес он безбородого на берег.

Посидели. Отдышались. Просохли немного. Шайтан говорит:

— На этот раз ты перехитрил меня. Больше не перехитришь. Хочешь, побродяжим по свету вдвоём, померяемся смекалкой?

— Изволь, — отвечает безбородый.

Шайтан не ждал такого ответа.

— Неужто ты надеешься взять верх надо мной в плутовстве? Да узнал ли ты меня? Ведь я шайтан. А ты кто?

Безбородый поглядел на шайтана, усмехнулся и пропел:

Идут Алдар-Косе и шайтан по степи. Прошли шесть долин, шесть перевалов, напились воды из шести колодцев. У седьмого колодца на караванной дороге нашли кошелёк.

Шайтан:

— Моя находка!

Алдар:

— Нет, моя!

Заспорили. Шайтан говорит:

— Пусть кошелёк достанется тому из нас, кто старше годами.

— Ладно, — соглашается Алдар-Косе.

Шайтан радуется: «Попрощайся с денежками, Алдакен». А вслух говорит:

— Я родился на свет — миру было семь лет.

Алдар-Косе всплеснул руками и залился горькими слезами:

— Ой-бой, горе!

Оторопел шайтан:

— Какое горе? О чём ты плачешь?

— Ой, шайтан, растревожил ты своими словами мне сердце. Вспомнил я моего старшего сыночка. Умер сынок. А был он твой ровесник. В одно время вы, оказывается, родились.

И, не переставая всхлипывать, Алдар-Косе суёт кошелёк себе за пазуху.

Шайтан только глазами хлопает. Как ни суди, выходит, прав Алдар-Косе: ведь не случалось ещё, чтобы сын был старше своего отца.

Идут да идут Алдар-Косе с шайтаном. День жаркий, путь дальний. Надоело Алдару шагать пешком. «Как бы, — смекает, — на шайтане мне прокатиться? Попробую-ка надуть косматого». И говорит:

— Эй, шайтан, не сократить ли нам скучную дорогу?

Шайтан не понял.

— Не говори глупости, как её сократишь?

— А очень просто. Ты песни знаешь?

— Знаю.

— Так давай устроим на ходу айтыс. Сначала я спою, потом ты. Чья песня будет длинней, тот и победитель.

У шайтана заискрились глазки.

— Правильно, Алдар-Косе. С песней всякий путь короче. Начинай айтыс. Да заранее готовься к проигрышу. Не перепеть человеку шайтана.

— Не боюсь проигрыша, — сказал Алдар-Косе, — да вот что худо: не привык я петь пеший. Договоримся так: пока я буду петь, ты подвезёшь меня, а как кончится моя песня, — мне тебя везти. Идёт?

— Идёт!

Одним махом вскочил Алдакен шайтану на загривок, устроился поудобней и затянул на всю степь:

— Гой-гой-гой-гой-гой-гой!..

Течёт время, повернуло солнце на полдень, всё дальше и дальше трусит рысцой шайтан, а песня Алдара-Косе не кончается.

— Гой-гой-гой-гой…

Не выдержал шайтан.

— Скоро ли, — хрипит, задыхаясь, — будет конец твоему «гой-гой», Алдар-Косе?

А Алдар:

— Вези, вези, шайтан, не ленись. Песенка моя длинная. «Гой-гой» — это только начало. А за «гой-гой» пойдёт «дой-дой»…

И он заорал ещё громче:

— Дой-дой-дой-дой-дой!..

Так, не слезая с шайтана, и проехал Алдакен всю широкую степь от края до края.

На краю степи было поле, среди поля лежал брошенный плуг. Говорит Алдар-Косе шайтану:

— Давай испытаем, кто сильнее — ты или я?

— Давай. А как?

— Видишь плуг? Ты станешь тащить его вперёд, я — назад. Кто прежде устанет, тот, значит, и сдался.

Запряг Алдар шайтана. Тянет шайтан плуг, надрывается, язык вывалил, пот мохнатыми лапами утирает, а Алдар-Косе за плугом идёт, на рукояти налегает, ведёт борозду. Хорошо ли, плохо ли, а вспахал Алдакен поле на шайтане.

Под конец совсем ослабел шайтан, ткнулся носом в землю, чуть дышит.

Снял с него Алдар-Косе упряжку и посмеивается:

— Вот теперь и видно, какой ты силач. А я так почти и не устал. Ещё бы с десятью шайтанами потягался.

Посеяли они на пашне пшеницу. А когда пшеница поспела, сжали её и обмолотили. Алдар-Косе ссыпал зерно в кучу, а солому в копну сметал.

— Ну, — говорит, — выбирай, шайтан: большую или малую кучу возьмешь?

— Большую! Большую! — кинулся к соломе шайтан.

— Ладно, бери большую.

Алдар продал пшеницу, оделся, обулся на вырученные денежки, а шайтан так и остался ни при чём со своей соломой.

Рассердился шайтан на Алдара-Косе.

— Ты обманул меня. Хочу с тобой драться, — объявил он спутнику.

— Драться, так драться, я не прочь, — говорит Алдар-Косе. — Однако в открытой степи начинать драку не стоит: кто-нибудь увидит, бросится разнимать да мирить, и мы с тобой не додерёмся.

Набрели на пустующую землянку. Переночевали в ней. А наутро Алдар-Косе спрашивает:

— Чем драться будем? Есть тут только один курык да камча. Возьми, что тебе больше по руке.

Шайтан схватил курык и думает:

«Ну и дурак всё-таки этот Алдакен. Сейчас я ему бока наломаю! Пока у меня курык в руках, разве он меня камчой достанет?»

Начался бой. Хотел шайтан размахнуться пошире, да длинный курык упёрся в стенку — и ни туда, ни сюда. А Алдар-Косе налетел на шайтана и ну что есть силы хлестать его по мохнатой спине. Кинул шайтан курык, закрутился по землянке, как шальная овца.

— Нет, — кричит, — я так не согласен! Ты опять меня обманул. Давай меняться оружием, давай биться в степи!..

Вышли на простор. У шайтана — камча, у Алдара — курык. Стали сходиться. Не успел шайтан взмахнуть камчой, как Алдакен так огрел его по рёбрам, что у того и ножки подкосились…

Никогда больше не затевал шайтан ни ссор, ни драк с Алдаром. Стал смирный, услужливый, во всём уступал, во всём поддакивал спутнику. Но злобу против него таил и днём и ночью. Решил он пойти на последнюю уловку, задумал погубить врага, прикинувшись его другом.

Шайтан:

— Алдакен, немало я натерпелся от твоих шуток и выдумок, но нет в моём сердце на тебя обиды. Люблю тебя, светик, за удаль, за ловкость, за весёлый нрав. Готов для тебя на всё, верь слову шайтана. Будем навек друзьями! И скажи ты мне, как другу, неужто нет ничего на свете, что могло бы тебя доконать. Или тебе дана вечная жизнь?

Алдар:

— Никто из людей не вечен, шайтан. Помру и я. А от чего помру, хоть сам и знаю, да тебе открыться опасаюсь. Это великая тайна.

Шайтан навострил уши.

— Алдакен, душа моя, посовестись, — как можешь ты мне не доверять! Да ведь ты мне дороже кровного брата! Когда узнаю, что тебе угрожает, стану беречь и охранять тебя, как зрачок глаза. Не скрывай от верного друга свою тайну.

Алдар-Косе подумал, подумал и махнул рукой:

— Ладно, будь что будет, признаюсь тебе по-дружески во всём. — И зашептал на ухо шайтану: — Не страшны мне ни стрелы, ни кинжал, не страшны мне ни волчьи зубы, ни жало змеи, не страшны мне ни плутни шайтанов, ни гнев аллаха, а страшны мне свежие баурсаки. Чем жирней, тем страшней! От них — моя погибель…

Выведав тайну Алдара, шайтан до того обрадовался, что и скрыть веселья не мог: идёт — приплясывает, подбрыкивает копытцами, точно сытый козлёнок.

«Теперь-то я с тобой разделаюсь, «друг» Алдакен, — ликует шайтан, — теперь твоя печёнка в моих лапах!»

Ночью, когда Алдар-Косе заснул на привале, шайтан шнырнул в один аул, в другой, накрал по юртам полный мешок баурсаков и перед самым рассветом воротился назад. Алдар-Косе безмятежно похрапывал у тлеющего костра. Шайтан пнул его ногой и пронзительно пропищал:

— Прощайся с жизнью, безбородый зубоскал! Вот когда отомщу я тебе за всё разом! Видишь мешок? В нём твоя смерть!

Алдар задрожал всем телом, прикрыл руками голову и кинулся за куст:

— Ой, шайтан, прости, ой, пощади!

А шайтан:

— Не проси, не будет тебе пощады!

И давай один за другим кидать в Алдара баурсаки:

— Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!..

А Алдакен, укрывшись за кустом, ловит баурсаки — да в рот, да в рот… Во всём он был не промах, а в еде и подавно.

Опустел мешок у шайтана. Вздохнул нечистый с облегчением и побежал к кусту взглянуть, что сталось с недругом. Глянул — и зашатался: сидит Алдар на травке под кустом, скрестив ноги, суёт в рот последние баурсаки и, то ли от жира, то ли от блаженства, сияет весь, как слиток золота.

— Вот спасибо, шайтан, славно ты меня попотчевал! — говорит Алдар, вытирая руки о голенища. — Давненько я так не завтракал. Не зря есть пословица: «С хорошим другом будет рот в сале, с плохим — будет нос в крови»…

А сам хохочет, заливается.

Заплакал шайтан от бессилия и злости, заплакал и ударился от Алдара-Косе наутёк. И чем быстрее он скакал, убегая, тем веселее хохотал Алдакен. Да и кто бы на его месте тут удержался от смеха?

С тех пор не стало в степи шайтанов. Навсегда не стало. Поняли, лукавые твари, что человек всех хитрее, всех храбрее, всех выше разумом. Только в сказках теперь и услышишь про шайтана.

Как Алдар-Косе батраков угощал

Однажды пришлось Алдару-Косе батрачить у бая.

— Как живётся? — спрашивает он у других батраков.

— Плохо живётся, — отвечают те, — совсем забыли запах мяса.

— Не унывайте, накормлю вас мясом за счёт бая.

Батраки только головами покачали:

— «Не обращайся с просьбой в юрту, где не бывает гостей», — так говорит народ, Алдакен.

— А я и не собираюсь просить. Сам даст.

— Что ты такое задумал, отчаянная голова?

— Не подует ветер — не шевельнётся тростник, — уклончиво ответил Алдар-Косе.

В тот же день — неизвестно, как и почему — лучший баран из байской отары свалился в яму и сломал ногу. Бай схватился за голову:

— Ой, Алдар-Косе, пропадает баран! Что делать?

— Прирежь его быстрее! — советует батрак.

— Так ведь жалко: одним бараном меньше будет… — хнычет бай.

— А если жалко резать, пусть себе подыхает, — преспокойно говорит Алдар-Косе.

Делать нечего, зарезал бай барана и приказывает:

— Снеси баранью тушу на базар, продай подороже.

Взвалил Алдар-Косе тушу на спину и побрёл на базар.

Ходит там и покрикивает:

— Эй, добрые люди! Продаю за червонец дохлого барана! Покупайте!

Смеются люди:

— Ну нет, Алдар-Косе, на этот раз никого ты не проведёшь. Не нужен нам твой дохлый баран. Тащи его туда, откуда принёс.

Алдару-Косе по душе такие слова.

Вернулся он к баю и, вытирая рукавом пот, говорит:

— Придётся, бай, нам самим есть мясо. Никто не покупает барана. Напрасно я силы тратил. Не нужен, говорят, никому…

Бай не поверил работнику:

— Почему не нужен! Такой хороший баран! Такой жирный баран! Врёшь ты всё, Алдар-Косе! Завтра вместе пойдём продавать.

Рано утром отправились они на базар вдвоём.

Бай кричит:

— Эй, люди добрые! Покупайте барана! Кому нужен баран?

А Алдар-Косе подтягивает:

— Покупайте вчерашнего барана! Это тот самый баран! Берите за червонец вчерашнего барана!

Тут уж народ не стерпел:

— Проваливайте прочь, бездельники! И гроша вам не дадим! Ешьте сами свою баранину!

Пришлось торговцам убираться с базара.

— Что будем делать дальше? — спрашивает Алдар. — Съедим мясо или выбросим его в овраг волкам?

— Дай подумать, Алдакен, дай подумать, — сокрушённо отвечает бай.

И вот собрал он в своей юрте всех работников и держит речь:

— Пастухи, ходят глупые толки, что я злой человек, жадный человек. Пусть аллах накажет болтунов за клевету. Сегодня вы узнаете, каков ваш хозяин. Хочу вас угостить на славу. Самого лучшего барана, самого жирного барана не жалею для вас. Вари, Алдар-Косе, барана! Только такой уговор: твёрдое в казане — моё, остальное — ваше.

Переглянулись батраки, развели руками, ничего не сказали в ответ. Ладно и так: коль нет надежды на мясо, и отвар неплохая еда.

А Алдар-Косе уже хлопочет в стороне: горит костёр, бурлит вода в казане, варится баранья туша. И так долго варил Алдар-Косе мясо, что бай забеспокоился:

— Скоро ли будет обед, Алдар-Косе?

— Скоро, скоро, потерпи, бай!

Когда мясо разварилось так, что даже от костей отвалилось, Алдар говорит хозяину:

— Повтори, бай, что твоё в казане?

— Твёрдое! Твёрдое! — засуетился бай.

— Вот всё твёрдое! — выкладывает Алдар-Косе баю голые кости. — А нам остальное.

Уселись батраки вокруг казана и принялись за еду. Бай посинел от злости, а работники посмеиваются. Наевшись баранины, вытерли они усы и сказали разом:

— Спасибо за угощение, Алдакен!

Как бай свел знакомство с Алдаром-Косе

Один спесивый бай разглагольствовал перед одноаульцами:

— Вся степь твердит: Алдар-Косе! Алдар-Косе!.. Не верю я россказням про его ум и хитрость. Поглядеть бы мне на этого ветрогона хоть разок. Я б его вмиг самого одурачил.

Рассмеялись молодые, закачали головами старики.

— Не хвастай, бай, не срамись. Ещё никому на свете не удалось одурачить Алдакена.

— А вот я одурачу! — раскипятился бай. — Обещаю вам заколоть кобылицу и устроить той на весь аул, коли не перехитрю при случае хитреца. Только бы мне с ним повстречаться!..

Как-то раз — по делу ли, без дела ль — выехал этот бай на верблюде в степь. Смотрит: неподалёку от дороги, точно ищет что-то, ходит и ходит по кругу какой-то человек.

— Эй, приятель, — крикнул бай, — что потерял?

Незнакомец остановился и озабоченно отвечал:

— Ничего не потерял, а всё-таки ищу.

— Что же ищешь?

— Ищу начало земли. Хорошо знаю, что оно где-то здесь, да никак не могу отыскать. Глянуть бы на степь с высоты — сразу нашёл бы. Да вот беда — ни холмика, ни бугорка кругом. Но всё равно достигну своего. Громкая слава, вечный почёт ожидает того, кто найдёт начало земли.

С удивлением выслушал бай незнакомца, потом спросил:

— А с верблюда, скажи, друг, мог бы ты увидеть начало земли?

— Ещё бы с верблюда не увидеть! Конечно, увидел бы. Да ведь у меня нет не то что верблюда, даже паршивого осла.

Бай заёрзал в седле.

— Полезай на моего верблюда, — предложил он. — Но только с условием: всюду будешь говорить, что мы вместе нашли начало земли. Поделим славу и почёт. Согласен?

— Так и быть, согласен!

Слез бай с верблюда, подсадил на него незнакомца и, задрав кверху бороду, ждёт не дождётся, что тот скажет.

— Ну, как, видишь ли начало земли?

— Нет, — вздохнул незнакомец, поудобнее усаживаясь и подбирая поводья, — не вижу. Вижу только, что ты, бай, большой дурак. Ну, да не горюй: зато с этого дня ты можешь всем хвалиться, как с Алдаром-Косе искал начало земли!

— Алдар-Косе! Так это ты?! — взревел бай и кинулся к всаднику. — Отдай верблюда, разбойник!

— Отдам, если догонишь! — крикнул Алдар-Косе и пустил верблюда напрямик, да так, что только трава пучками полетела. А бай с раскрытым ртом остался на месте.

Лишь на закате дотащился он до аула. Навстречу жена:

— Что согнулся крючком? Где верблюд?

— Нет верблюда. Отнял Алдар-Косе, — буркнул бай.

Завыла жена бая. Сбежался народ. Узнали, в чём дело.

— Как отнял, — спрашивают, — силой или хитростью?

— Хитростью, — признался бай.

Зашумел аул. Молодые хохочут, посмеиваются старые.

— Так тебе и надо, хвастун! Режь кобылу, зови людей на той. Ты проиграл спор.

Куда деваться баю? Против народа не устоишь. Зарезал кобылицу, глотая слёзы, потчует мясом весь аул.

В разгар тоя подъезжает на верблюде Алдар-Косе.

— Получай, бай, верблюда, — смеётся, — да не тягайся вперёд умом с бедняками и не гонись за чужой славой!

Рад бай верблюду, а народ Алдакену. Подняли бедняки своего любимца на руки, усадили на почётное место, поднесли ему лучший кусок. До утра пировали в веселье.

Как Алдар-Косе наказал жадного муллу

Сундуки муллы ломились от приношений верующих, а мулле всё было мало. Редкий человек не слышал от него слова «дай», но не встречалось таких, кому бы он хоть раз сказал: «Возьми». Если какой-нибудь горемыка и обращался к мулле за помощью, то ответ был всегда один и тот же:

— Сын мой, усерднее молись всевышнему. Аллах всемогущ и милостив к правоверным. Если на тебе нет греха, он не оставит тебя своими щедротами.

Узнал Алдар-Косе про жадность и лицемерие муллы и решил его проучить.

Как-то раз ехал мулла на осле из одного аула в другой. Слышит: впереди у дороги кто-то горестно рыдает. Что такое? Не по умершему ли плачут? Мулла подогнал ослика. Ведь не зря говорится: «Скотина жиреет от обильных кормов, мулла — от частых покойников».

Подъезжает мулла к старому придорожному колодцу и видит: сидит какой-то человек, уронил голову на колени, громко плачет.

— Что случилось? — спрашивает мулла.

— Ой, беда, беда! — не перестаёт причитать человек.

— Какая беда? Не умер ли кто-либо из твоих родичей?

— Ой, хуже!

— Что же может быть хуже?

— А то, что меня разорил проклятый Алдар-Косе.

— Алдар-Косе? От этого безбожника всего можно ждать. Я не видел его, но знаю о нём от людей. Что же он тебе сделал?

— Мы случайно сошлись у колодца. Сели, поговорили. Алдар-Косе попросил у меня щепотку насыбая. Я протянул ему свой старый кисет, а он, негодяй, выхватил его и швырнул в колодец…

Мулла усмехнулся.

— Стоит ли из-за старого кисета, даже если в нём был табак, поднимать шум на всю степь!

— Так ведь в кисете под табаком я хранил три золотых монеты — всё моё достояние, — проговорил незнакомец и заревел ещё громче.

Мулла соскочил с седла:

— Ты говоришь, в кисете три золотых? Что же ты не лезешь за ними, чудак? Колодец не очень глубок.

— Как лезть, когда у меня нет верёвки.

У муллы забегали глаза.

— Послушай, — сказал он, — я одолжу тебе ослиный повод, если ты дашь мне за это одну монету.

— Да благословит вас аллах, благочестивый мулла! Я с радостью отдал бы вам золотой, но боюсь, что и повод мне не поможет.

— Почему же?

— Потому что я с младенческих лет больше всего на свете боюсь холодной воды, и мне легче помереть, чем окунуться в колодец…

«Вот дуралей! — подумал мулла. — Да я бы ради денег не то что в колодец, в преисподнюю полез бы…» А вслух говорит:

— Коли так, изволь, я выручу тебя из беды, достану со дна твои деньги. Только за риск и труды ты должен дать мне две монеты.

— Отдам! Без жалости отдам! Всё равно пропадают деньги. Пусть так и будет: два золотых — вам, один — мне.

Мулла мигом сбросил одежду и, придерживая живот, опасливо заглянул в колодец.

— Крепче держи повод, — сказал он, — а когда я достану кисет, тяни изо всех сил.

Ухватившись за повод, мулла, пыхтя, спустился в колодец и повис над водой.

— Опускай, опускай меня помаленьку, да, смотри, осторожно! — раздался из глубины его голос. — Ну, что же ты медлишь?

— А куда нам спешить, отец мой? — услышал он сверху. — «Неторопливый и на арбе догонит зайца». Я медлю потому, что думаю. А думаю я вот о чём: не признаться ли мне вам сразу, что в колодце нет никаких денег.

— Как?! — вскричал мулла. — В колодце нет денег? Мошенник! Значит, ты солгал, будто Алдар-Косе зло подшутил над тобой?

— Солгал, солгал, каюсь, святой отец! Алдар-Косе действительно подшутил, но только не надо мной, а над вами. Ведь Алдар-Косе — это я сам.

— Ох, бедная моя голова! — взвизгнул мулла и, сорвавшись с повода, плюхнулся в воду.

Колодец и вправду был неглубок. Стоя по пояс в воде, мулла бранился, проклинал, угрожал, но скоро понял, что этим Алдара не проймёшь: тот только весело хохотал, наклонившись над колодцем. Тогда мулла заговорил по-другому:

— Алдакен, душа моя, я на тебя больше не сержусь за твою озорную выходку. Не сердись и ты на меня. Пошутил — и хватит. Кинь мне поскорей конец повода, помоги, дорогой, выбраться из колодца!

Но Алдар отвечал голосом муллы:

— Молись усерднее всевышнему, святой отец. Аллах всемогущ и милостив к правоверным. Если на тебе нет греха, он не оставит тебя своими щедротами.

Тут безбородый уселся на ослика и поехал, куда ему было надо, не забыв получше запрятать одежду муллы. А мулла не один час прополоскался в колодце, пока его не вытащили оттуда проезжие купцы.

Как Алдар-Косе выручил вдову

У бедной вдовы захворал сын. Горит мальчишка, мечется, просит в бреду:

— Мама-душа, дай глоточек кумыса!

Плачет мать: сроду в их землянке кумыса не бывало. Взяла она выщербленную чашку, пошла к баю.

— Смилуйся, бай, вели налить хоть полчашки кумыса умирающему ребёнку. Муж мой замёрз в степи, спасая в буран твоё стадо, жизни для тебя не пожалел, не пожалей же ты ради доброго дела сока степных трав[9]!..

Бай только посмеялся над ней:

— Кумыса хочешь? А палки не хочешь? До чего дожили: нищие не стыдятся беспокоить достойных людей! Убирайся прочь, бессовестная попрошайка! — И он вытолкал женщину за дверь.

Обливаясь слезами, поплелась она домой. На полпути слышит за собой топот. Обернулась в страхе: Алдар-Косе на лысом коньке.

— Кто тебя обидел, женщина? Чего плачешь? — спрашивает.

Вдова рассказала ему о своём горе.

— Не тужи, помогу тебе, — говорит Алдар. — Я так считаю: была бы голова, а шапка найдётся.

И, не прибавив больше ни слова, он затрусил к юртам бая.

Бай в это время вышел подышать свежим воздухом да заодно полюбоваться своими стадами.

Алдар подъехал к нему, поздоровался по обычаю и спросил вкрадчиво, не знает ли почтенный бай, кому в этом краю нужен конь.

— Ты что же — продаёшь коня? — полюбопытствовал бай.

— Не продаю, дяденька, — меняю.

Бай заволновался: не было для него большего удовольствия, как меняться да при мене дурачить простаков. Родного отца променял бы, чтобы выгадать хоть ягнячью шкурку.

— Что же хочешь в обмен на свою клячу? — кинул он небрежно и стал ощупывать лошадку Алдара.

— Мало прошу. Пять баранов дашь?

— Сколько? Сколько? — не поверил ушам бай.

— Пять баранов. Много пять — отдам и за трёх.

Коня — за трёх баранов! Экая прибыль лезет за пазуху!

— Согласен! — заторопился бай. — Слезай долой, выбирай баранов!

Но Алдакену куда спешить? Торопливый не сделает дела. С коня-то он слез, да повода из рук не выпускает.

— Вот и хорошо, что согласен, — говорит он. — Пусть наша сделка будет к добру! А не продолжить ли нам мену, бай? Даю коня и трёх баранов за бычка. Какое твоё слово?

Бай расстегнул ворот и сплеча махнул рукой:

— Согласен!

— Вот и славно, что согласен. Ты доволен, и я доволен. Так, может, продолжим мену? Даю коня, бычка и трёх баранов за дойную кобылу!

У бая уже всё нутро пылало от азарта.

— Согласен! — выпалил он, тяжело дыша. — Пусть будет мне в убыток… Согласен!

— Какой там убыток, посовестись, бай! Ты же, как овечку, остриг меня. Ну, да пользуйся моей добротой. Меняемся дальше! Даю коня, кобылу, быка и трёх баранов за самого слабосильного верблюда!

— Согласен! — схватился за сердце бай. — За тобой верблюд.

— Вот и отлично, что согласен. Да я-то не согласен.

— Почему не согласен? — взъерепенился бай. — Зачем выворачивать шубу наизнанку? Слово, что стрела: выпустил — в колчан не возвращается.

— Потому не согласен, — отвечает Алдар, — что не хочу брать лишнего. Такой уж у меня нрав! Хватит с меня и кобылы. Пусть тебе остаётся верблюд, а мне — моя лошадёнка. Идёт?

«Опять повезло, — торжествовал замороченный бай, — какой бы ни был верблюд, цена ему не та, что лошадёнке…»

— Идёт! Идёт! Забирай своего коня! — И на радостях бай стал подсаживать Алдакена в седло. А тот накинул на шею байской кобылице аркан да и был таков.

— Эй, джигит, — крикнул ему вдогонку бай, — если будет чем меняться, приезжай опять!

— Обязательно приеду! — отвечал на скаку Алдар. — Жди!

По дороге Алдар-Косе заехал к вдове.

— Бай поскупился плеснуть тебе черпак кумыса, так я привёл тебе от него дойную кобылу. Теперь у тебя будет свой кумыс.

Обрадовалась вдова, подоила кобылицу, напоила сына кумысом. И вскоре мальчишка поправился. Всю жизнь вспоминала бедная женщина Алдара-Косе.

Бай тоже помнил его. Поостыв после сделки, спохватился он, что отдал кобылу совсем даром, да было уже поздно: брошенное в костёр не ищи в кармане.

Как Алдар-Косе гостил у скупца Шигайбая

Каков человек, такая у него и слава. Кто славится умом, кто — знатным родством, один — добрыми делами, другой — табунами, этот — храбростью и силой, тот — осанкой спесивой…

А вот бай Шигайбай на весь свет прославился своей скупостью. Над каждой каплей сыворотки, над каждой обглоданной костью трясся. Хоть год кланяйся ему в ноги, не даст и не ссудит ни убогому, ни голодному и росинки с цветка. А уж чтобы позвать кого в гости, так этого и в помине у него не было. Только завидит, старый скряга, чужого поблизости, сейчас же в крик:

— Что надо? Пошёл прочь!

Оттого-то и прилипло к нему навеки прозвище — Шикбермес Шигайбай[10].

Чтобы никто не лез к нему с просьбами, поставил Шигайбай свою юрту в глухом, безлюдном месте. Мало того, вокруг юрты настелил в три слоя сухой камыш. Расчёт у хитреца простой: ступит на настил человек или конь — зашумит камыш и тут же даст знать, что приближается непрошеный гость.

Так и жил этот бай волк-волком. Да и то сказать, кому могла прийти охота связываться с таким жмотом? Разве только одному Алдару-Косе.

И верно, засела у Алдакена в удалой голове мысль — погостить недельку-другую у Шигайбая, так засела — колом не вышибить. Не стал он долго раздумывать, а взнуздал своего лысого конька — и в путь-дорогу.

Трусит, подбоченясь, мимо аулов и пастбищ, а люди ему вслед:

— Едешь к скупцу на день, припасай еды на неделю, не то пропадёшь в гостях с голоду.

— Сидя в речке, только дурак не напьётся, — погоняет конька Алдар-Косе. — А я разве, по-вашему, дурак?

Под вечер завиднелась вдали юрта Шигайбая. Над юртой клубится дымок — наверно, ужин варится.

«В самый раз пожаловал», — ухмыльнулся Алдакен и направил коня к коновязи, где стояли верховые лошади бая. Потихоньку привязал коня, пододвинул ему травы и принялся подбирать в охапку раскиданный перед юртой камыш.

Стемнело, но Алдар-Косе не торопится, помнит пословицу: «Будешь понапрасну гнать коня — находишься пешком». По камышинке, по стебельку, без единого звука расчистил он себе тропочку до юрты и приник глазком к дверной щели.

В юрте всё тихо, спокойно. Ровно теплится кизяк на очаге, над огнём в казане варится мясо. У очага собралось семейство Шигайбая: сам бай готовит казы, байбише месит тесто, невестка опаливает баранью голову, дочка ощипывает дикого гуся.

Не про Алдакена ли сказано: если такой хват просунет в дверь палец, считай, что он уже сидит на почётном месте. Хозяева и ахнуть не успели, как джигит вместе со степным ветерком ворвался в юрту.

— Светлый вечер! — поклонился Алдар-Косе.

— Камень тебе в темя! — буркнул бай и сделал грозный знак домашним.

В тот же миг всё, что готовилось к ужину, куда-то исчезло, а руки хозяев уже заняты совсем другими делами: бай чинит ремённую уздечку, байбише прядёт шерсть, невестка шьёт рубаху, дочь помешивает кочергой угли в очаге.

«Вот это славно! — подивился Алдар. — Но пусть забудется моё имя, если я поддамся на твои уловки, бай!» И, не ожидая приглашения, подсаживается к очагу, оттеснив хозяина.

— Зачем явился, безбородый? — хмуро заговорил бай. — Может, нацелился на угощение? Так не разевай рот, нет у меня ничего, нечем тебя потчевать. — И, чтобы отвести разговор от еды, прибавил: — Но уж коли ввалился без спросу, так не сиди молчком. Расскажи что-нибудь…

— Что ж тебе рассказать, бай? Что я видел или что слышал?

— Рассказывай, что видел. Не верю слухам. Слухи врут.

— Ладно, слушай же, — приподнялся на коленках Алдар-Косе и, состроив страшные глаза, начал: — Подъезжаю я сейчас к твоей юрте, бай, и вдруг вижу: лежит на моём пути жёлтая змея. Длинная-предлинная, толстая-претолстая! Не преувеличиваю и не преуменьшаю — точь-в-точь такая, как казы, которую ты прикрываешь полой халата. Чем, думаю, оборониться? Схватил камень величиной с ту баранью голову, что лежит под твоей невестушкой, и давай изо всех сил гвоздить гадину. Измял, измесил её, как тесто, на котором уселась байбише. Если вру, можете ощипать мне бороду, как того гуся, что сунула под себя твоя дочка!

Понял бай: от Алдара-Косе ничего не утаишь. В досаде стал он перебалтывать черпаком воду в казане, приговаривая:

— Кипи, мой казан, шесть месяцев!

Услышав такое, Алдар-Косе не спеша разулся, поставил сапоги рядышком и, позёвывая, говорит:

— Отдохните-ка, мои сапожки, в гостеприимной юрте до следующего года!

До полуночи кипел казан. Шигайбай всё надеялся, что, доняв гостя голодом, выставит его как-нибудь из юрты. Но Алдар и не собирался трогаться с места.

В конце концов бай отчаялся.

— Эй, старуха, стели постель! Давно спать пора.

Все стали укладываться. Улёгся и Алдар, для виду крепко зажмурив глаза. А как только бай захрапел, он проворно поднялся, выудил из казана мясо, наелся досыта, потом кинул в казан кожаные штаны бая и как ни в чём не бывало снова растянулся на кошме.

Среди ночи всполошился бай, будит жену:

— Вставай! Сдаётся мне — уснул безбородый. Пока он дрыхнет, успеем съесть ужин. Пошевеливайся!

Заспешила байбише в потёмках, сняла казан, вытащила из него на деревянное блюдо штаны и подала мужу.

Бай с усилием откромсал ножом от штанов кусок побольше и затолкал в рот. Что такое? Жуёт он, жуёт кусок, и так жуёт и этак, а его и зубы не берут.

— Вот напасть, пропало мясо! — злится бай. — До того затвердело — не разгрызть. А всё из-за негодника Алдара!

Умаявшись, Шигайбай отодвинул блюдо и говорит жене:

— Светает. Поутру съезжу поглядеть стада. Напеки-ка мне в дорогу лепёшек. Хоть в степи, может, наемся.

Байбише достала спрятанное тесто и принялась за стряпню.

Через некоторое время бай шепчет:

— Готовы ли лепёшки, старая?

— Готовы, — отвечает байбише, — только горячи ещё, как огонь. Пусть поостынут.

Тут Алдар-Косе зачмыхал носом, закряхтел и перевернулся с боку на бок.

— Просыпается! — шикнул бай и стал второпях запихивать лепёшки за пазуху. Но только он сделал шаг к порогу, как Алдар-Косе вскочил на ноги и заслонил ему выход.

— Ты, кажется, куда-то собрался, дорогой бай? Благополучного тебе пути! — сердечно и ласково затараторил Алдар. — Наверно, и я сегодня двинусь в дорогу. Увидимся ли ещё когда? Обнимемся же по обычаю на прощанье!

И, не дав баю рта раскрыть, Алдакен обхватил его и стал тискать да прижимать.

Бай попытался было вырваться, да где там: гость точно арканом его скрутил. А лепёшки припекают да припекают бая. Не стерпел он и завопил:

— Ой, ой, пропал живот!

Отпустил его Алдар, и Шигайбай выкинул ему под ноги все лепёшки.

— На, бессовестный, хватай, жри эти поганые лепёшки!

Алдар-Косе и рад:

— Зря, бай, ругаешь с молитвой испечённый хлеб. Такие лепёшки хоть хану на стол!

Подобрал их, отряхнул и давай уплетать на полон рот. Позавтракал — и опять на бок. А бай ушёл из дому злой и голодный.

На другое утро снова бай стал готовиться к отъезду. Отвёл байбише за юрту, шушукаются:

— Налей, жена, в торсык айрана, да только так, чтобы безбородый пакостник не увидел. По дороге выпью, облегчу душу.

— Налить-то налью. А как унесёшь?

— Под халатом унесу, на шею торсык повешу…

Перешёптываются, и невдомёк им обоим, что Алдакен с закрытыми глазами видит, с заткнутыми ушами слышит.

Вот стала снаряжать старуха бая. Повесила мужу на шею полный торсык, запахнула на нём халат и подпоясала цветным платком.

— Езжай, бай! Пусть будут целы твои руки-ноги, пусть будет здоров твой скот!

А Алдар-Косе уж тут как тут. Выскочил из юрты и с ходу к баю:

— Прощай, любезный бай, прощай! Не стану больше стеснять тебя — уезжаю! Не поминай лихом! — И, схватив бая за обе руки, стал их трясти так, что бай задёргался, как от судороги. Мотается скупец из стороны в сторону, а айран под халатом булькает, плещется, льётся баю на грудь, течёт по штанам в сапоги.

— Пусти, — взмолился бай, — упаду!.. — И, кое-как высвободив руки, швырнул в Алдара торсык. — Пей, ненасытный, пей мой айран, чтоб тебе захлебнуться!

Алдар поймал на лету торсык, запрокинул голову и вылил себе в рот весь айран до последней капельки.

— Ой, мой бай, спасибо за угощение! Опять обкормил ты меня с самого утра. Придётся отложить отъезд. Не пускаться же в путь с набитым желудком. Пойду-ка отдохну в прохладной юрте!..

Прошло ещё несколько дней. Зверем смотрит Шигайбай на Алдара, осунулся от злости. Жалуется жене:

— Объел нас безбородый. Нет сил больше видеть его бесстыжую рожу. Злоба внутренности распирает. Да уж отомщу я ему за всё, будет помнить!

Алдар-Косе догадался, что бай затевает недоброе.

«Не сделал бы сквалыга по злобе чего моей лошади!» — думает.

И как только стемнело, он подобрался незаметно к лошадям и замазал навозом белую лысину своего коня, а на лбу лучшего байского жеребца мелом навёл точно такую же лысину.

«Если вздумает Шигайбай сделать вред, пусть несчастье на самого обернётся!»

Так оно и получилось.

В полночь бай выполз на четвереньках из юрты, дополз, оглядываясь, как вор, до коновязи, да и пырнул ножом под ребро лошадь с белой лысиной.

— Вот тебе, бесценный гость, моя отместка!

Вытер о траву нож, вернулся в юрту и затаился под одеялом. А чуть рассвело, поднял шум:

— Эй, проснись, безбородый лентяй! Беда! Вон старуха прибежала сама не своя: лошадь гостя, говорит, подыхает. Должно быть, напоролась на что-то острое, кровью исходит. И что ты за человек никудышный, совсем не глядишь за конём. Только и заботы у тебя, как бы пузо ублаготворить из чужого казана!..

Шумит бай, а сам в душе посмеивается.

Алдар сел на постели, зевнул во весь рот:

— Что взбеленился, бай? Чья там лошадь подыхает?

— Твоя, шалопут! Та, что с лысиной!

— Ну и пусть подыхает, — повалился снова Алдар. — Только имей в виду: если с навозной лысиной, то это, правда, моя лошадь, а если с меловой, то как бы это не твоя была…

Подозрительными показались Шигайбаю слова Алдара-Косе. Кинулся он к лошадям и увидел, что заколол своего любимого скакуна. Заголосил бай на всю округу, а винить некого.

Долго ещё гостил Алдар-Косе у Шигайбая. И всё это время он то и знай поглядывал на хозяйскую дочку — Биз-Бекеш. Понравилась ему расторопная быстроглазая девушка. И ей пришёлся по сердцу весёлый заезжий джигит.

Однажды, когда они остались наедине, Алдар сказал:

— Биз, пойдёшь ли ты за меня замуж?

Зарделась Биз-Бекеш, опустила глаза.

— На край света пошла бы за тобой, Алдакен! Опостылела мне эта тёмная юрта, эта скаредная жизнь. Только где ты добудешь калым, чтобы насытить жадность отца?

Обнял девушку Алдар-Косе:

— Завтра же увезу тебя отсюда, душа моя! Увезу без всякого калыма.

Настал новый день. Бай спозаранок, чтобы только не видеть ненавистного нахлебника, подался вон из дома.

Алдар-Косе догнал его и придержал за локоть:

— Бай, сегодня, правду говорю, уезжаю от тебя. Клянусь аллахом, не обманываю. Воротишься назад — просторно будет в твоей юрте. Выручи только меня напоследок, одолжи биз[11]. Надо в дорогу починить сапоги, а то совсем продырявились, портянки вываливаются…

Бай постоял, помолчал понурясь. А Алдар не отстаёт:

— Одолжи, бай, одолжи, пожалуйста, биз! Откажешь — поневоле придётся мне зимовать у тебя…

«Только этого не хватало!» — ужаснулся бай и, не глядя на Алдара, процедил сквозь зубы:

— Ладно уж, грабитель, иди к байбише, пусть даст тебе биз. Скажи — бай велел… Да сгинь поскорей с наших глаз, обирала!

— Ой, спасибо! Ой, спасибо! — запрыгал от счастья Алдакен и птицей впорхнул в юрту.

— Байбише, одевай дочку!

— Для чего это?

— Мы с баем договорились — беру за себя Биз.

— Пусть почернеет твой язык, вертопрах, — что врёшь? Да разве бай отдаст за такого голодранца единственную дочь?

— Не веришь моим словам, поверь своим ушам, байбише! — И, вытащив старуху из юрты, он закричал далеко ушедшему баю: — Бай, бай! Байбише не хочет исполнить твою волю: она не отдаёт мне Биз! Прикажи ей сам!

— Эй, жена, — отозвался Шигайбай, — отдай ему биз! Отдай без разговоров, а то хуже будет. Пусть берёт биз и убирается к самому дьяволу!

— Слышишь? — кротко моргает Алдакен. — А ты мне не верила…

Байбише запричитала:

— Да что ж это такое? Взбесился, старый сумасброд, что ли? Кому дочь просватал! Нищему проходимцу, без роду без племени, без скота, без припасов!.. — Однако ослушаться мужа не посмела. — Бери, — говорит, — бери, окаянный, дочку, но чтоб и духу твоего здесь больше не было!

А Алдар-Косе уже сидит на своём лысом коньке, и застоявшийся конь так и пляшет под ним, почуяв дальнюю дорогу. Тронул джигит поводья, подхватил к себе на седло красавицу Биз-Бекеш, и — только вихри закрутились за его спиной.

Как Алдар-Косе продал баю ученого зайца

Встретил Алдар-Косе старого приятеля.

— Что так исхудал? — обнял его Алдар. — Почему невесёлый? Рассказывай, как поживаешь?

— А так живу, — печально вздохнул приятель, — что нечего ни на плечи накинуть, ни в казан положить. Голод из юрты гонит, нагота в юрту загоняет… Пропадает семья, Алдакен.

— Постой, да ведь у тебя были овцы!

— Были. Целый десяток. Теперь нет ни одной.

— Передохли, что ли?

— Не передохли. Бай Карынбай отобрал. Всех подчистую. «За что губишь, бай?» — говорю ему. А он смеётся: «За то, что твой дед моего деда в песне кровососом обозвал!»

Шевельнул бровями Алдар.

— Вот что, друг… Сколько ни повторяй: «Халва, халва», — у тебя во рту не станет сладко. Не слова тебе нужны — овцы. И, клянусь, овцы у тебя будут! Подожди до новой луны…

Простились и разошлись.

Шагает Алдар-Косе по степи, пританцовывает да напевает, словно и забыл о недавнем разговоре. Вдруг из-под самых его ног вымахнули два зайчонка и айда в разные стороны.

Прытки зайцы, да не проворней Алдакена: повернулся он влево, повернулся вправо и поймал за уши обоих.

Принёс домой. Жена обрадовалась:

— Дай подержать зайчишек, дорогой! Где ты их взял?

— После всё узнаешь. А покамест слушай мой наказ: разжигай очаг, вари обед пожирней да повкусней! Будет к нам сегодня Карынбай — ненасытное брюхо. Надо его принять поласковей да накормить посытней. А когда он спросит, кто известил тебя о госте, отвечай: «Заяц». Да и покажи ему длинноухого. Запомнила мои слова? Прощай!

Алдар сунул в руки удивлённой жене одного зайчонка, а с другим выскочил за дверь. Трижды не покачнулся на ветру ковыль, как он уже был в ауле Карынбая.

Тучный бай покосился на Алдара, на зайца, которого тот держал у груди, и ядовито хмыкнул:

— Что, плохо тебя кормят твои плутни, безбородый? Знать, не от сытости принялся промышлять зайчатину!

Алдар-Косе отвечал с достоинством:

— Не дошёл до воды — не скидай сапоги, бай. Чем скалить зубы попусту, спросил бы ты лучше, что у меня за заяц. Не простой это заяц — учёный. Куда его ни пошли, что ни поручи, всё исполнит в точности. Расторопней слуги и у хана нет.

Бая точно слепень укусил.

— Бессовестный враль! Кому ты сыплешь песок в глаза? Или ты не знаешь моего нрава? Да я так отделаю тебя за обман, что у тебя навек окаменеют челюсти!

— Ай-яй-яй, как нехорошо ты бранишься, бай-аке! — с укором сказал Алдар-Косе. — Ну да что от тебя ждать! Из поганого рта выходят поганые слова. Я не обижаюсь: собака лает — караван идёт. А вот за зайца обидно. Ему отчего не доверяешь? Хочешь, покажу его ухватку?

— Покажи! — выдохнул бай.

Алдар-Косе поднял зайца к лицу и проговорил ему в ухо:

— Эй, быстроногий! Беги, что есть мочи, домой и скажи хозяйке, что я веду в гости почтеннейшего Карынбая. Пусть к нашему приходу приберёт юрту да приготовит угощение! — И он пустил зайца на траву.

Заяц присел, поводил ушами, сделал скачок, другой и, почуяв свободу, понёсся в степь, точно за ним гнался кумай.

Бай гикнул ему вслед. Алдар тронул бая за плечо:

— Не подгоняй его: учёный заяц сам своё дело знает. Идём за ним. Пока дойдём, жена настряпает всякой всячины. Отведаешь — язык проглотишь!

— Ладно, — погрозил кулачищем бай. — Иду к тебе, надувала! Не подорожу временем и честью, чтобы уличить тебя в обмане. Попомнишь ты этот день!

Идут. Бай дуется да сопит, а Алдакен знай себе без умолку нахваливает зайца.

Показалась юрта Алдара. Бай потянул носом: что за чудный мясной запах! Он проглотил слюну и ещё больше надулся.

Вошли в юрту — а там всё вычищено, прибрано, посреди раскинута белоснежная скатерть, и на ней чего только нет: десятерым не съесть!

Бай пялил на всё это глаза, а Алдакен подхватил его под руку, будто любимого родича, усадил на почётное место, собственной горстью вложил ему в рот бешбармак.

Прожорливый бай как накинулся на еду, так и дышать перестал, а нарядная хозяйка, стоя по обычаю от гостя по левую руку, всё подкладывала угощения и повторяла:

— Кушайте, кушайте, Карынбай-ага!

Набив кишки до отказа, бай подобрел. Он опёрся локтем на подушку и, осклабившись, пропыхтел:

— Медовые руки у твоей жены, Алдакен! Ублажила душу. Сроду так не наедался. Ради щедрого угощения пусть будет забыта наша размолвка, прощаю тебе твои враки… Но скажи мне всё же, молодка, — обратился он к хозяйке, — как ты узнала, что муж твой ведёт в дом гостя?

Жена Алдара улыбнулась, скрылась на миг за пологом и вынесла оттуда зайца.

— Вот кто принёс мне радостную весть о драгоценном госте! — И она стала нежно гладить зайчишку.

Бай изменился в лице.

— Мне нужно с тобой поговорить, Алдакен! Выйдем за дверь.

Когда они остались вдвоём, как говорится, рот ко рту, бай примирительно взял Алдара-Косе за руку.

— Вижу, что был неправ в споре с тобой, Алдар-Косе. Прости меня. Хорош был обед твоей жены, но твой учёный заяц ещё лучше. Однако признайся по чести, Алдакен, не слишком ли большая роскошь для такого бедняка, как ты, иметь учёного зайца?

— Пожалуй, что так, — вздохнул Алдар-Косе. — Юрта богатея выдержит бурю, юрте нищего и дождевая капля тяжела. Я понял твой намёк, бай, и готов уступить тебе зайца: раз он приглянулся тебе, забирай его, хвастайся зайцем перед своими друзьями и недругами. Но что я получу взамен? Дашь сотню баранов?

Бай почернел, как закопчённый казан.

— Не слишком ли дорого, Алдакен?

— Не хочешь — не надо… — И Алдар отвернулся в сторону.

Бай покряхтел и согласился.

На следующий день он пригнал Алдару-Косе отару — сто овец, и Алдар торжественно вручил ему зайца.

— Служи своему новому хозяину, как мне служил! — сказал он с дрожью в голосе и поцеловал зайца.

А ещё через два дня разъярённый Карынбай вломился с бранью в юрту Алдара-Косе и схватил его за ворот:

— Мошенник! Отдавай назад, что взял за своего паршивого зайца! Не отдашь — худо будет!

— Спокойней, спокойней, любезный бай! Что с тобой? — увернулся Алдакен. — Не ужалила ли тебя змея? Расскажи толком, что случилось?

— А то случилось, что ты, злодей, надул меня, да ещё и ославил на всю степь. Выехал я на охоту с двенадцатью знатными баями. И зайца прихватил в мешке. Стали баи похваляться — кто конём, кто ружьём, кто беркутом… Тут я вытащил из мешка зайца и сказал, что ни у кого из них нет и не будет такого дива. «Мой заяц, говорю, исполняет любой мой приказ». Не поверили баи. Побились мы об заклад. Тогда я приказываю зайцу: «Беги ко мне в аул, скажи, чтобы жена всё приготовила к тою, — еду, мол, с двенадцатью друзьями, прибудем к вечеру». Ускакал заяц, а мы, погонявшись ещё немного за зверьём, повернули к аулу, голодные, как шакалы. «Скорей бы доехать!» — погоняют коней гости. «Потерпите немного, говорю, ждёт вас добрая еда, учёный заяц знает своё дело». Приезжаем: в юрте грязь, беспорядок и очаг холодный. Я к жене: «Почему не готов обед на всех гостей, как я велел?» У жены глаза на лоб: «Когда ты велел? Приснилось тебе, что ли?» — «Разве учёный заяц тебе ничего не сказал?» — «Какой заяц? Опомнись!..» — «Так, значит, учёный заяц не прибегал к тебе?» А жена: «Люди добрые, держите его, бай с ума спятил!» — да бежать от меня. А гости держатся за животы, покатываются со смеху, про голод забыли. «Ай да Карынбай, — тычут пальцами, — подивил-таки ты нас своим учёным зайцем!..» Видишь, что ты натворил, бездельник? Теперь мне проходу из-за тебя не будет. Отдавай моё добро, плут, а за обман ты ещё мне ответишь!

— Бай, дорогой мой, — сердечно сказал Алдар, — клянусь жизнью, сочувствую тебе от души. Но ты, видимо, сам виноват в своей неудаче. Скажи, давал ли ты зайцу по утрам аспан-жапрак-траву?

— Аспан-жапрак? — поперхнулся бай. — Разве нужно было ему давать аспан-жапрак?

— А как же! Ведь и последнему дураку известно, что без этой травы учёные зайцы дня прожить не могут. Ты обидел бедное животное, оно и убежало от тебя.

— Так я же не знал, что ему нужен аспан-жапрак! — гаркнул бай.

— Тс-с! — прикрыл ему рот Алдакен. — Никому не признавайся в этом! Выходит, ты глупее последнего дурака. А что, как об этом проведают твои знатные дружки!

Бай прорычал что-то, плюнул и выкатился из юрты.

До вечера хохотали Алдар-Косе с женой.

А вечером, когда над степью блеснул молодой месяц, они отогнали отару тому бедолаге, которого обездолил безжалостный Карынбай.

Как Алдар-Косе вылечил бая

Проезжал Алдар-Косе по горному джайляу, поглядывал по сторонам: где бы ему закусить с дороги. Видит: расползлась, колыхаясь, меж двух холмов отара овец голов с тысячу, а при ней один-единственный пастух — старикашка в каком-то грязном рванье.

Спустился Алдар по склону.

— Чьих овец пасёшь, отец мой?

— Чьих бы ни пас, тебе какое дело, — недружелюбно пробурчал пастух.

— Напрасно сердишься, почтенный, я ведь по-хорошему тебя спросил. Жалко стало твоей старости. Не шуточки — в одиночку стеречь такое стадо. Без сердца человек твой бай, чтоб его юрта лишилась хозяина!

Старик ещё больше озлился.

— Отсохни твой язык за такие слова! Какой такой бай? Нет надо мной бая. Я сам бай!

— Вот оно как! — присвистнул Алдар. — Что ж, всякое в жизни бывает. Бывает, что жадная собака отбивает кость у голодной. А всё же не пойму, отчего бы тебе при таком достатке не нанять пастухов.

— Пастухов кормить надо, не знаешь, что ли?

— Что верно, то верно, — согласился Алдар, — у сытого коня — восемь ног… Так зато с пастухами поспокойнее бы тебе жилось. Погоняться за овцами в твои-то годы, так и захворать недолго.

— Захворать, захворать… — передразнил бай. — Я уже давно хвораю.

— Чем же, отец мой? — наклонился с седла Алдар-Косе.

Старик снял тымак.

— Видишь? Всю лысину обсели болячки. От зуда терпенья нет. Чем сильней скребёшься, тем злее чешется…

Алдар сочувственно покачал головой.

— Ой, плохо, плохо, бай-аке!.. Лечиться нужно.

Старика так и передёрнуло.

— Лечиться нужно — платить нужно. Жулики лекари даром тебе и камчу не подадут. Повадились было ездить ко мне, ловкачи. Один за врачеванье требует верблюда, другой — скакуна, третий — целый табун… Всех прогнал. Чем такие убытки, уж лучше пусть пропадает голова.

— Бай мой! — вскинул вдруг руки Алдар. — Благодари аллаха, — тебе посчастливилось!

— Что орёшь, уголь тебе на язык! Овец напугал. В чём моё счастье, говори?

— В том твоё счастье, бай, что я тоже лекарь. Но я не такой лекарь, как все. Помогаю людям не из корысти, а по обету. Любую болезнь могу исцелить…

Бай в удивлении таращил глаза.

— А не скажешь ли всё-таки, джигит, что просишь за лечение? — осведомился он наконец. А у самого в голове: «Зря подсаживаешься, голубчик, к моему очагу. Не случалось сосунку-телёнку задрать матёрого волка».

— Отчего же не сказать, — охотно отвечал Алдар-Косе. — Прошу у аллаха милостивого долгой жизни и тихой смерти, а больше ничего не прошу.

Баю подумалось, что он ослышался.

— Правду ли говоришь?

— Зачем мне тебя обманывать? — повёл плечами Алдар. — Врут ради выгоды, а какая польза врать себе в убыток.

«Лекарь, должно быть, не в своём уме, — решил бай, — но глупость глупого умножает казну умного. Кажется, и вправду аллах посылает мне нежданную удачу. Вот он, как говорится, случай съездить в Бухару на чужом верблюде.

Почему не полечиться, раз это ничего не будет стоить? Поможет лекарь — хорошо, не поможет — моё останется при мне…»

И старикашка сразу переменился.

— Ой, благодетель мой, — заюлил он, — да сбудутся все твои надежды и желания! Не проезжай мимо, полечи старика, спаси от мук, покажи чудотворную силу!..

— Не упрашивай, — Алдар-Косе соскочил с коня, — без просьб помогу тебе. Режь барана!

Бай вздрогнул и попятился.

— Резать барана? Ты же только что уверял, что лечишь бесплатно!

— Готов хоть сто раз повторить свои слова! Не для себя, для твоей пользы требую барана. Чтобы вылечить паршу, нужен бараний желудок. А ещё нужно, чтобы перед лечением больной вдоволь поел баранины. Иначе ничего не получится.

Бай задумался. Но в это время у него так невыносимо засвербела лысина, что он замотал головой, точно мерин от оводов. Алдар приметил это.

— Ну, так как, бай мой, будешь лечиться? Или тебе вонючая баранья требуха дороже жизни?

Бай засопел и направился к стаду. Выбрал барашка поплоше, заколол его, освежевал, требуху отдал Алдару-Косе, а тушу положил в казан.

Сварилось мясо.

— Ешь, бай! — приказал Алдар-Косе. — Ешь, на меня не поглядывай: я мяса в рот не беру.

Бай, недоверчиво косясь на Алдара, отрезал кусочек баранины и от жадности тут же проглотил его целиком.

— Ешь, ешь ещё! — настаивал Алдар.

— Довольно! — утёрся рукавом бай. — Завтра и послезавтра тоже поднимется солнце. Если расходовать мясо понемногу, надолго мне хватит…

Алдар рассмеялся.

— Ох, и жадина же ты, бай! Надеешься год прокормиться одним бараном? Нет, дорогой, собачьей шкурой юрты не накроешь. Ну, да это твоё дело, а мне толковать с тобой недосуг. Садись на корточки в ямку, скидай шапку и не шевелись!

Бай повиновался. А Алдар вспорол ножом бараний желудок и принялся его, как колпак, натягивать баю на голову.

— Что ты делаешь? — заскулил бай. — Я же так могу задохнуться!..

— Терпи, терпи, почтенный, — прикрикнул Алдар, — терпи, да повторяй погромче заклинание: «Что ветер принёс, то ветер и унёс!». Семь тысяч раз произнесёшь эти слова и станешь здоров. Смотри, не сбейся со счёта!

Вдруг бай рванулся из ямки.

— А мои овцы? Кто их будет пасти?

— Не беспокойся, я попасу.

— Так я тебе и доверился! Ты их угонишь! Ведь мои глаза ничего не видят…

— Не видят глаза, так слышат уши. Пока овцы пасутся рядом, слышен шум. Если шум прекратится, разве ты не заметишь этого?

Бай примолк: правильно говорит лекарь, хоть он и странный человек. И, сидя в тесной ямке с бараньим желудком на голове, он затарабанил, как мулла в мечети:

— Что ветер принёс, то ветер и унёс! Что ветер принёс, то ветер и унёс!..

Тогда Алдакен, покрикивая на овец, вытащил из казана баранину, наелся, как только хотел, а остатки еды и бараньи внутренности раскидал по пастбищу. Потом собрал отару в кучу и погнал её на своей лошадке через горы, через долы, а куда — никто не знает. Известно только, что с этого дня у многих бедняков, кто век не имел своего скота, появились овцы — у кого пять, у кого десять, а у многодетных и того больше.

Едва тронулась отара с джайляу, учуяв корм, налетели со всех сторон на бараньи останки птицы, захлопали крыльями, завозились, деля добычу. А баю кажется, что это овцы пасутся поблизости. Прислушается, прислушается, да и снова забубнит своё:

— Что ветер принёс, то ветер и унёс! Что ветер принёс, то ветер и унёс!..

Под вечер пришли из аула женщины доить овец. Глядят туда, глядят сюда — нет нигде отары, только стаи птиц носятся над пастбищем, да откуда-то, будто из-под земли, слышится голос бая. Заглянули они в ямку и загалдели все разом:

— Ты что сидишь здесь? Помирать собрался или прячешься от кого? Что это у тебя на голове? Что твердишь про ветер? Куда подевались овцы? Не случилось ли какое несчастье?

Услышав голоса, бай перепугался насмерть, выскочил из ямы и сдёрнул с головы бараний желудок. Тут он сразу всё понял.

— Помогите! — забегал он вокруг ямки. — Ограбили! Помогите!

Примчались на его зов джигиты из ближних аулов с дубинками наперевес, да, разузнав в чём дело, опустили дубинки. Кто же захочет помогать злому человеку? Только посмеялись джигиты над баем.

— Этот лекарь был не иначе как Алдар-Косе. Кому другому придёт такое в голову? Отплатил скряге за всех нас. Здорово придумал: «Что ветер принёс, то ветер и унёс…» А ты, бай, не реви, хватит тебе награбленного ещё на многие годы!

Надулся бай и замолчал. Только и оставалось ему, что с досады поскрести голову. Притронулся к лысине — что такое? Нет больше болячек! Все отвалились. Ни прыщика на плешине, как арбуз, стала гладкой безволосая голова. Хотите — верьте, хотите — нет, а вылечил-таки выдумщик Алдакен шелудивого бая.

Как Алдар-Косе женил бедного джигита

Жил на свете бай. Был он глуп, как бараний курдюк, а мнил себя великим музыкантом. Когда он, надув щёки и выкатив глаза, высвистывал что-то на сабызги, люди убегали в степь, а собаки поднимали такой вой, точно чуяли поблизости волчью стаю. Но баю казалось, что никто в мире не сыграет лучше его.

Была у этого бая красавица дочка. Её крепко полюбил удалой джигит Малик. Но Малик ничего не имел — ни скота, ни денег, а бай требовал за дочь большой калым. Увидев однажды джигита в толпе молодёжи рядом со своей дочкой, бай раскричался:

— Убирайся, наглец, прочь из аула и не попадайся мне на глаза! Нищий не пара дочери знатного человека. Я отдам её за тебя разве только тогда, если буду умирать, а ты вернёшь мне жизнь!..

В горе и тоске ушёл джигит в степь, и здесь на него наткнулся Алдар-Косе.

— Что повесил голову, дружок? — спрашивает Алдар-Косе. — Или солнце перестало греть землю, или земля перестала кормить скотину?

Малик чистосердечно открылся ему во всём.

— Не печалься, — сказал Алдар-Косе, — будет красавица твоей. Положись на меня. Поваляйся на мягкой травке до вечера, а я наведаюсь к баю.

Бай никак не ожидал такого гостя.

— Зачем пожаловал, непоседа?

Алдакен низко поклонился.

— Пришёл к вам, почтеннейший бай, с великой просьбой!

— С просьбой? — насупился бай. — С какой просьбой?

— Осмеливаюсь просить вас, бай-аке, поиграть для меня немножко на сабызги.

Бай оживился и повеселел.

— Вижу, Алдар-Косе, что ты неглупый и достойный человек. Проходи в юрту. Я с удовольствием сыграю тебе. Ты исколесил всю степь, в разных кочевьях побывал, всяких людей повидал. Послушай же мою игру да скажи, есть ли где другой такой музыкант, как я?

Пока бай говорил, Алдар-Косе оглядел юрту. Богатая юрта! Повсюду ковры да подушки, бархат да шёлк, по стенам развешана драгоценная сбруя, а в изголовье постели стоит резной ларец, запертый тяжёлым замком.

«Не уйду отсюда без ларчика, — думает Алдакен. — В нём-то и хранятся байские денежки».

А бай достал сабызги, приложил к губам и дунул изо всех сил в отверстие. Из дудки вырвался пронзительный писк, и тотчас люди, что были в ауле, опрометью бросились в степь, а все собаки дико завыли. Бай свистел, а Алдакен слушал с восхищением и прищёлкивал языком.

— Ну, как? — оторвался от дудки бай.

— Дорогой мой бай, — отвечал Алдар-Косе, притворно вытирая слёзы подолом рубахи, — слушая вашу дивную игру, я совсем забыл, что нахожусь на земле, мне почудилось, будто надо мной поют райские гурии. Вы поистине необыкновенный музыкант!

Бай самодовольно погладил бороду.

— Ты мне всё больше нравишься, Алдар-Косе, — сказал он, — я, пожалуй, подарю тебе свой старый халат.

— Благодарю, благодарю, бесценный бай! Но, — продолжал Алдар-Косе, — не прогневайтесь, господин, на мои слова: я знавал человека, который играл ещё лучше.

Бай сдвинул брови и метнул на гостя сердитый взгляд.

— В чём же состояло искусство того музыканта?

— Тот музыкант, — проговорил доверительно Алдакен, — мог три часа подряд играть на сабызги с закрытыми глазами.

— Только и всего? — расхохотался бай. — Да я готов хоть пять часов играть, не глядя на пальцы. Не веришь? Тогда завяжи мне платком глаза.

Алдакен не стал мешкать. И вот бай с завязанными глазами старательней прежнего принялся дуть в сабызги. Ещё дальше в степь убежали люди, ещё отчаяннее завыли псы. А Алдар-Косе, осторожно ступая по кошмам, поднял тяжёлый ларец, взвалил его на плечо да и улизнул потихоньку из юрты.

До самого вечера, пока не вымок весь от натуги, свистел, надрываясь, бай.

— Ну, что скажешь, Алдакен? — спросил он, переводя дух.

Но ответа не было.

Бай снял с глаз повязку и вдруг завопил не своим голосом: нет в юрте Алдара-Косе, нет и заветного ларчика!

Столпились люди вокруг юрты бая, хихикая и зажимая рты, перешучивались:

— Просвистел бай денежки!

Целую ночь, не унимаясь, проголосил бай:

— Ой-ой, конец мой пришёл! Ой, умираю! Ой, пропал!

А наутро является к баю Малик и без слов ставит перед ним его резной ларец.

Бай онемел на мгновение. Как шальной, кинулся он к ларцу, отомкнул замок, открыл крышку: ларец до краёв был полон денег. Дрожащими руками стал бай пересчитывать монеты: все деньги были целы.

— Малик, душа моя, — всхлипывал от радости бай, — ты вернул мне жизнь! Бери дочь! Уж так и быть. Но не рассчитывай на приданое. Ничего не получишь. Могу отдать тебе только свою сабызги. Хорошая дудка! Свисти, сколько хочешь. Живи весело. А мне она больше не нужна. Бог с ней!

Вот как Малик женился на байской дочери. И до конца своих дней бай не узнал, каким образом попал в руки джигита его ларец. Ну, а мы-то с вами это хорошо знаем.

Как Алдар-Косе променял драный чапан на лисью шубу

Мороз да ветер, метель да бураны — настал свирепый месяц хют — февраль.

Издавна известно: «Хют пришёл — джут пришёл». Горе в стужу скоту, горе и бедному люду; плохо в непогоду под кровлей зимовки, куда как хуже в голой степи.

В лютую вьюгу — гривы коня с седла не видать — тащился Алдар-Косе на убогой клячонке по сыпучим снегам. Вязнет лошадка в сугробах, то и дело падает на колени, погоняй её, не погоняй — быстрее не пойдёт.

Одёжка на Алдаре такая: рваная шапка на голове, рваный чапан на плечах, на ногах ветхие байпаки. Совсем окоченел, бедняга, ёжится, жмётся, дует в ладони, клянёт и холод и дорогу, а всё же духом не падает.

«Нет надежды на счастливый случай только у покойника», — думает Алдакен.

Едва он так подумал, ветер разорвал перед ним снежный полог и стало видно: едет степью наперерез какой-то человек. Бойко идёт по стылым увалам конь под всадником. Значит, добрый это конь. А у кого же быть такому коню, если не у бая. Повеселел Алдакен:

«Вот он, счастливый случай. Волка никто не гонит в капкан, сам лезет».

Сдвинул он лихо шапчонку на затылок, распахнул на груди чапан и, кинув поводья, точно вовсе и не торопится, затянул, что было голоса, песню.

Всадники съехались. Алдар мигом определил, что не ошибся в догадке: на сытом холёном аргамаке в пышной лисьей шубе колыхался грузный, пузатый бай.

— Что горланишь? — придержал бай коня. — Одурел от холода, что ли?

— А мне вовсе не холодно, — весело отвечал Алдар-Косе. — По правде говоря, я даже рад свежему ветерку. Без него меня окончательно сморила бы жара.

— Перестань болтать чепуху!.. — оборвал бай. — У меня вон какая шуба, и то я промёрз до самых костей. Неужто твои лохмотья греют лучше, чем лисий мех?

— Добрый человек, — снисходительно улыбнулся Алдар, — ты, возможно, и не глуп от природы, да наверняка не богат опытом. Разве ты не догадался, какой у меня чапан?

— Какой ещё нужен опыт, — огрызнулся бай, — чтобы сразу сказать: в твоём чапане было бы двести дыр, когда б не было на нём сотни заплаток.

— Ах, какие безрассудные слова ты говоришь, мой бай! — осуждающе прищурился Алдар. — Для тёмного человека весь мир тёмен. Ты заметил в моём чапане множество прорех, да не сообразил того, что в них, в прорехах этих, кроется волшебная сила. Чапан мой не простой, это заколдованный чапан. Ветер и холод мне нипочём: влетят в одну дырку — и тут же вылетают в другую. И мне в моём бесценном чапане в любую стужу теплее, чем летним днём.

Бай слушал и всё шире разевал рот.

«Вот так чапан! — позавидовал он. — Как бы его выманить у этого простака…»

«Хороша твоя шуба, бай, — тем временем размышлял Алдар-Косе, — да не удержаться ей на твоих плечах, как не держится вода в дырявом ведре».

Помолчал, пошмыгал синим носом бай и вдруг предложил:

— Хочешь меняться? Я дам тебе лисью шубу, ты мне — заколдованный чапан.

— Отдать чапан? — Алдар насмешливо оглядел бая и, сняв шапку, стал ею обмахиваться. — Нет, светик мой, чем тратить время на пустые шутки, лучше бы ты поспешил домой, пока вовсе не окостенел в своей лисьей шубе.

Бай ещё пуще раззадорился:

— Если тебе мало шубы, прибавлю денег. В степи голод. С деньгами не пропадёшь.

— Зачем мне деньги? «Беззаботный толстеет от одной воды».

— Не упрямься, — уговаривал бай. — Отдаю в придачу коня. Смотри, какой конь: из всех моих коней — первый. Снимай чапан — надевай шубу, слезай с клячи — садись на аргамака! Ну, не тянись!..

«Пока мудрый думает, решительный делает». А кто на свете решительней нашего Алдакена? Не прошло и пяти минут, как он уже нёсся по снежной пустыне на байском скакуне, отогреваясь в лисьей шубе.

— Где ты достал такую шубу? Где добыл такого коня? — спрашивали после друзья у Алдара-Косе.

Алдакен только лукаво щурился:

— Пусть расскажет вам об этом бай, который польстился на мой драный чапан. А мне известно одно: «Лучше иметь ума с пуговицу, чем рост с верблюда».

Как Алдар-Косе победил трех великанов

Спокойно было тем летом в степи: ни вражеских набегов, ни междоусобиц, ни барымты. Да внезапно навалилась беда: из неведомых стран, из-за снежных гор пришли три великана. Пришли, поставили под горой свою великанскую юрту и стали промышлять себе еду.

А что её промышлять, когда еда вот она, рядом.

Набросились великаны на стада, стали их пожирать. Заревела скотина, кинулись пастухи её отбивать, да где же им совладать с великанами! А великаны набили утробу, да от сытости затеяли игру: тысячелетние скалы, тысячепудовые камни давай из земли выворачивать да перекидывать с места на место.

От этой игры застонала земля, заплескались воды, побежали звери из нор и берлог, полетели птицы из насиженных гнёзд, потянулись кочевья с тучных пастбищ в выжженную степь.

Собрались в круг аксакалы, старейшины родов и аулов, стали думать, как избавиться от несчастья, как великанов умилостивить. Уставясь в бороды, думают день, думают другой, думают третий…

А пока они думают, Алдар-Косе уже делает дело.

Подбил он сапоги, сменил рубаху, срезал палку, прихватил на дорогу мешочек свежего творогу и отправился прямо к горам, к великаньему стойбищу.

Встречные его уговаривают:

— Вернись, Алдар-Косе, пропадёшь понапрасну… Беги с нами подальше от напасти, спасай жизнь!

Алдар-Косе в ответ похохатывает:

— Заяц погибает от шелеста камыша, герой погибает за честь!

— По-другому ты заговоришь, весельчак, когда увидишь великанов. Сразу, дружок, оробеешь.

А Алдар своё:

— Если долго гнаться за робким, он сделается храбрецом, если крепко разозлить слабого, он сделается силачом.

— Одной храбростью великанов не сразить. А силы против них не найдётся во всём свете.

— Камень дробит голову, а рука дробит камень. Слыхали про это? Ничего не сделают мне великаны, потому что каждый батыр не без придури.

Идёт да идёт Алдар-Косе. Вот уже видны снежные горы. И от гор, сам точно ожившая гора, движется навстречу великан.

Как увидел Алдакен чудище, так и дух у него перехватило. Но он сказал себе:

«Трус помирает тысячу раз, смелый — однажды. Что мне терять? Голому ливень не страшен…»

Остановился великан, упёр кулаки в бока, наклонился и стал разглядывать человека. Алдар тоже остановился и тоже — только снизу вверх — глядит на великана. Глядел, глядел да вдруг как захохочет:

— Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

Великан отроду не слыхивал человеческого смеха.

— Что ты говоришь? — рявкнул он.

— Ничего не говорю. Я смеюсь над тобой.

— Смеёшься? Что же во мне смешного?

— Слишком ты мне хилым показался, великан.

— А ты разве сильней?

— Сильней не сильней, а могу из камня воду выжать.

При этих словах Алдар-Косе наклонился, будто поднимая камень, а у самого в горсти уже припрятан изрядный ком творогу. Сдавил он покрепче творог: сыворотка и брызнула между пальцами.

— Ну-ка, великан, попробуй и ты так!

Нашёл великан камень, стал его сжимать одной рукой, потом обеими, долго маялся, сам весь от пота вымок, а вода из камня так и не потекла. Бросил он камень и говорит:

— Вижу теперь, крепок ты силой. Зачем нам ссориться, батыр? Пойдём со мной. Будешь дорогим гостем.

Подошли к великанской юрте. Ну и юрта! За три дня на арбе не объехать, за день верхом не обскакать.

Вошли. Алдар-Косе учтиво поздоровался, а великан стал взахлёб нахваливать товарищам его силу и удаль.

Усадили великаны Алдара на почётное место, вытащили из казана, что был как перевёрнутый холм, бычью тушу и принялись гостя потчевать.

Алдакен от угощения отказался:

— Спасибо, я наелся с утра. Сто быков, тысячу баранов умял. Кушайте сами, набирайтесь сил. А то на вас, бедняжек, смотреть жалко…

Заработали у великанов зубы, заходили челюсти, — в один миг опустел огромный казан. Насытившись, зовут великаны гостя поиграть, позабавиться на воздухе.

— Люблю играть, — говорит Алдар-Косе, — если игра честная. Но лихо придётся тому, кто сплутует в игре со мной!..

— Не беспокойся, дорогой гость, игра наша без хитростей: кто поднимет скалу потяжелей да бросит дальше, тот и в выигрыше.

Первый великан схватил скалу величиной с юрту и кинул её на расстояние полёта стрелы. Второй великан вдвое большую скалу кинул вдвое дальше. Третий ещё большую скалу метнул на расстояние трёх полётов стрелы.

Застонала земля, заплескались воды, чёрная пыль поднялась до неба.

— Твой черёд показать силу, батыр, — говорят Алдару великаны.

Алдакен зевнул, потянулся, почесал лениво спину и недовольно поморщился:

— Разве это игра? Вам только с аульными мальчишками в бабки баловаться. А по мне, уж коли кидать, так не скалы, а всю гору.

— Гору?! — ахнули великаны.

— Да, гору, — подтвердил Алдар-Косе. — Только вот посоветуйте по-приятельски, в какую сторону её кинуть. Кину на восток — загородит она дорогу дню, вечная ночь наступит. Кину на запад — загородит дорогу ночи, вечный день будет, опять нехорошо. Кинуть на север? Завалит гора путь холодному ветру: всё живое погибнет от зноя. Кинуть на юг — не будет пути тёплому ветру: навсегда оледенеет земля. Самое лучшее — брошу-ка я гору вверх!

Грохнулись все три великана в ноги Алдару-Косе:

— Ой, славный батыр, признаём твою победу, только не бросай, сделай милость, гору вверх!

— Нет, — артачится Алдар, — мне не нужна дарёная победа. Бросок за мной. Куда хочу, туда и закину гору.

— Повелитель наш, — ещё жалобнее взмолились великаны, — пощади нас! Делай, что тебе вздумается с горой, но позволь нам прежде уйти в свои владения.

— Ай-яй-яй, — начал стыдить великанов Алдар, — а ещё обещали играть по-честному! Где же ваша совесть? Люди говорят: «Щедрый не попрекнёт подарком, доблестный не изменит слову». А ваше слово, получается, что зола: куда ветер дует, туда и летит… Ну, да уж ладно. Хоть вы и сплутовали, отпускаю вас на все четыре стороны. У нас такой закон: чего не простишь родному отцу, прости чужеземцу. Но только поторапливайтесь! А то мне просто неймётся запустить горой в небо, так все жилочки и подёргиваются!..

И Алдакен стал засучивать рукава. Засучить рукава — дело не долгое, но когда оно было окончено, великанов уже и след простыл.

А седобородые старейшины той порой всё ещё сидели насупившись и думали свою думу.

— Ас-салам валейкум, премудрые старцы! — неожиданно услышали они весёлый голос Алдара. — Хоть и неприлично мне, безбородому, входить в такое почтенное собрание, да ведь случается, что по нужде и в сапогах полезешь в воду. Хватит вам думать! Давайте суюнши! Грозных великанов нет больше на нашей земле!

Аксакалы сердито затрясли бородами.

— Что врёшь, пустомеля! Нашёл время для шуток!

Алдар-Косе смеётся:

— Что бы ни сказал бедняк, всё назовут ложью! Не верите ушам — поверьте своим глазам.

Выбрались аксакалы из юрты, а кругом ликование, радость, веселье: с песнями, с музыкой, с играми возвращаются кочевья на горные джайляу. Снова мир наступил в степи.

Как Алдар-Косе научил бая возделывать ослов

Для безлошадного, говорят, и осёл — скотина. А у многодетного бедняка Камала не было даже осла. Потому-то он и обрадовался так, будто выдал дочь за султана, когда после долгих просьб богатый родич согласился, наконец, дать ему трёх ослов — отвезти в город дрова на продажу.

— За ослов отвечаешь головой, за милость отработаешь у меня три месяца, — сказал родич.

Нагрузил Камал на ослов саксауловые дрова, весёлый-развесёлый отправился в дорогу.

Долог путь до города. Бредёт за ослами Камал, размышляет:

«Если дадут за дрова приличную цену, куплю овечку. У кого есть хоть одна овца, тот уже не нищий. Подоит жена овечку — накормит айраном ребят. А как объягнится овечка раз, и другой, и третий, появится у нас и жир в похлёбке, и шерсть на кошму, чтобы залатать юрту… Со временем, глядишь, заведу жеребёнка. Справедливы слова: «Не брезгуй жеребёнком, на лето он будет коньком». А конь — это крылья мужчины. Ведь пеший перед конным, что хворый перед здоровым. Сяду в седло — стану человеком. Вот когда заживёт Камал!..»

Так размечтался бедняк, что позабыл обо всём на свете и не заметил впереди небольшое болотце. Ему бы объехать стороной топкое место, а он погнал ослов прямо.

Тут и случилась беда: провалились ослы в трясину — сначала по брюхо, а там и до вьюка. Кинулся Камал их спасать, да чуть было и сам не пропал: чудом выбрался из грязи. В горячке успел ухватить лишь дорожную суму-коржун. А к ослам уже и не подступиться: только три головы на вытянутых шеях покачиваются над болотцем.

Сколько ни метался Камал подле топи, сколько ни звал на помощь — всё понапрасну: ни живой души вокруг…

А уже стало смеркаться. Упал бедняк ничком на землю и простонал:

— Ой-бой, хоть бы смерть моя явилась!

Только сказал — слышит над собой голос:

— Что тебе надобно, человек?

Похолодел Камал: что теперь будет? Приподнял голову, а перед ним всадник на статном коне.

Еле ворочая от страха языком, Камал пролепетал:

— Пожалей, смерть, неразумного Камала, не отбирай жизнь! Помоги мне лучше вытащить из болота ослов.

— Про каких ослов ты говоришь? Ну-ка, расскажи толком, что с тобой стряслось.

Рассказал Камал всё, как было, и снова молит:

— Не губи меня, смерть, отпусти проститься с женой, с детками. Как вернусь домой, родич всё равно за ослов свернёт мне шею.

Расхохотался всадник.

— Ой, Камал, Камал! Да как же ты не узнал меня! Не смерть я, а Алдар-Косе. Вовремя, вижу, я подоспел. Не горюй, приятель. Утро подарит свет, свет озарит дорогу.

Стреножили коня. Улеглись. Заснули.

С зарёй вскакивает на ноги Алдар, а Камал уже давно не спит: подперев щёки, печально глядит на болотце — с головой увязли за ночь ослы, только три пары ушей торчат из трясины.

Алдакен не любит ловить ртом жаворонков.

— Иди в степь, — приказывает он Камалу, — набери в свой коржун побольше заячьего помёта и поскорее возвращайся обратно.

Через короткое время вернулся Камал с полным коржуном.

— Теперь, — говорит Алдар, — садись на моего коня и шажком поезжай домой. Да смотри, не потеряй коржун! Не проедешь и полдороги, как заячий помёт в нём превратится в деньги. Не веришь? Если не сбудутся мои слова, владей моим конём. А если сбудутся, помни: ради такой удачи ты должен справить добрый той.

Ничего не понял Камал из слов Алдакена. Шутит он или говорит правду? Как может помёт превратиться в деньги? Неужели Алдар-Косе колдун? Чего только не мелют о нём, а про такое ещё слуха не было.

В растерянности и тревоге тронулся Камал в путь.

А Алдар примостился у самого болотца, где потонули ослы, и стал ждать. Всякий знает, уж если Алдакен ждёт, значит, чего-нибудь да дождётся.

В самом деле: ещё не высохла роса, как послышался издали звон бубенцов, рёв верблюдов, ржанье, мычанье, блеянье, людской говор и собачий лай, — движется по степи богатое кочевье. Впереди, оглядываясь на свои стада, гарцует на иноходце бай в шёлковом халате.

Наехал на Алдара-Косе.

— Что сидишь среди степи, как дурак?

— Дурак тот, — Алдар в ответ, — кто смотрит, да не видит, а что и видит, о том не смыслит. Вот ты и посуди, бай, кто из нас двоих дурак. А если говорить по-хорошему, то сижу я здесь не зря — сторожу свой посев.

— Что ж ты посеял?

— Погляди на всходы, авось сам догадаешься. — И Алдар указал рукой на болотце.

Бай поглядел, наморщил лоб, протёр глаза.

— Ослиные уши? Почему ослиные уши торчат из грязи?

— Эх, бай! Не про тебя ли сказано: «Лучше не иметь скота, чем не иметь ума». Ослиные уши — это же и есть всходы того, что тут посеяно. Я, дорогой мой, как видишь, возделываю ослов. Вчера только посеял ослиные зёрна, а сегодня вон уже какие вытянулись ростки!..

Бай недоверчиво покосился на Алдара, потом на болотце.

— Сорок лет живу на свете, — сказал он, — знаю, что оседлые люди сеют хлопок и пшеницу, просо и ячмень. Но чтобы можно было возделывать ослов… об этом слышу впервые.

— Не удивляйся, бай, всё знать невозможно. Сказать — «всё знаю», всё равно что сказать — «погибаю». Я, признаться, сам ничего не ведал об ослиных зёрнах, пока не свёл меня аллах с одним добрым человеком. Камалом его звать. Едет на родину из Багдада, везёт с собой оттуда целый коржун чудесных зёрен. С великим трудом и опасностями он их добыл. Встретились мы с Камалом вчера на этом месте, разговорились, и он показал мне свои семена. Странный у них, скажу тебе, вид: точь-в-точь заячьи шарики. Да ведь коня ценят не за масть, а за резвость. Выпросил я у Камала горсточку зёрен и кинул их в грязь. Думал, пустое это дело, а смотри-ка, какие побеги за одну только ночь вымахали! Через неделю будет у меня табун ослов. Захочу — продам, захочу — себе оставлю. Об одном печалюсь: не было у меня денег купить весь коржун. Сто червонцев просил за него Камал. За бесценок отдавал. На сотню червонцев можно было бы нажить тысячу…

«Повезло безбородому, пусть бы его придушила албасты, — думает бай, — да не смог он ухватить своё счастье целиком. Мне бы повстречать Камала!»

И говорит:

— Алдакен, душа моя, захотелось и мне по твоему примеру возделывать ослов. Как бы разжиться ослиными зёрнами? Скажи, в какую сторону поехал Камал? И хорош ли у него конь?

— Конь у Камала не плох, да твой лучше, — отвечал Алдар-Косе. — Скачи прямо, к полудню настигнешь Камала. Передай ему мой салем и скажи, что я жив, здоров и, как обещал, непременно буду у него на тое. Благополучно тебе кочевать, бай!

Поднял бай коня на дыбы — и был таков.

Смеётся ему вслед Алдакен:

— Чтоб за тобой так горе гналось, как ты, жадина, гонишься за заячьим помётом!

Ровно в полдень бай догнал верхового с коржуном.

— Ты Камал? — гаркнул он, заезжая наперёд.

— Я, — оробел Камал.

— Слушай, Камал, мне всё известно про тебя и про твой коржун…

У Камала душа ушла в пятки. «Ну, — думает, — вот она — новая беда! Спасаясь от дождя, попал я под снег…»

— Покупаю коржун! — продолжал бай. — Ты, говорили мне, просишь за него сто червонцев? Не будем торговаться. Вот тебе деньги. Давай коржун!

Камал и опомниться не успел, как кошель с деньгами уже был у него в руках, а коржун лежал на спине байского иноходца.

— Прощай, Камал! — помахал камчой обрадованный бай, заворачивая коня. — А когда увидишься с Алдаром-Косе, передай ему, что я достиг, чего желал. Пусть позлится, что коржун достался не ему!

Сказал — и скрылся.

А через несколько дней в новой чистой и просторной юрте Камала шёл радостный той. Было теперь чем угостить друзей недавнему бедняку!

Полная юрта набралась гостей, да ещё и подле юрты расстелили для них белые узорчатые кошмы.

Явился на той и Алдар-Косе. Как старшего брата после долгой разлуки, встретил его Камал.

— Как мне тебя благодарить, друг Алдакен? — говорил он со слезами. — Ты спас мне жизнь, ты одарил мою семью счастьем!

— За что меня благодарить, Камал? — улыбался Алдар-Косе. — Тебе в руки попали не мои деньги. А бай хоть и потратился немного на тебя, да что его жалеть: «Сытый конь враз не похудеет». Пускай помнит, дурачина: «Кто накидывается на варево, обжигает рот».

И под громкий хохот Алдар-Косе рассказал гостям Камала, как он одурачил бая.

На другой день вся степь повторяла этот рассказ. Не дошёл он только до бая, что купил «ослиные зёрна». Бай в это время тайком от всех сидел у болота и ждал, когда же наконец из грязи появятся всходы ослов.

Как Алдар-Косе забавлял двух баев-охотников

Погостил Акбай у Карабая, погостил Карабай у Акбая, а потом вздумалось баям-дружкам вместе поохотиться на птицу. Вскинули за спину луки в налучниках, приторочили к сёдлам колчаны и понеслись к дальнему озеру.

Едут и видят: впереди бредёт человек.

Припустили коней. Скачут утро, скачут день и только к вечеру настигли путника. Пригляделись, — а это Алдар.

— Быстро же ты ходишь. Алдар-Косе.

— Богачам прилична степенность, беднякам — поворотливость. Кто быстро ходит, больше пройдёт; у кого длиннее дорога, у того дольше жизнь.

— Новости есть? — спрашивают охотники.

— Новости есть.

— Какие? Рассказывай!

— Один славный батыр одной стрелой ранил кулана в копыто и в ухо.

Баи неодобрительно покачали головами.

— Всё выдумываешь, Алдар-Косе! Нельзя одной стрелой ранить зверя и в ухо и в копыто.

— А вот, оказывается, можно. Когда батыр пустил стрелу, кулан задней ногой чесал себе правое ухо.

— Ну, если так, — смутились охотники, — то ты, пожалуй, прав… Ещё новости есть?

— Есть. Тот же славный батыр сбил, говорят, стрелой звезду с неба.

— Кто поверит такой новости, Алдар-Косе?

— Коли сомневаетесь, дождитесь ночи и пересчитайте все звёзды. Хоть десять раз пересчитывайте — одной не досчитаетесь.

У кого хватит слов переговорить Алдакена? Иному дай жердь, и он не выстрогает из неё мурындык, а этот ловкач, если захочет, войлочный кол без колотушки загонит в землю.

— А сам-то ты, Алдар-Косе, умеешь стрелять? — спросили охотники.

— Острая стрела поражает одного, острое слово — тысячи, — ответил Алдакен.

— Ладно, острослов, оставайся с нами. Мы будем стрелять птиц, а твоё дело — забавлять и веселить нас. Согласен?

— Согласен.

Поставили шалаш, развели костёр, легли спать.

На другой день принесли с охоты Акбай с Карабаем пеликана. С тучного барана птица! Недаром её называют «берказан» — «полный котёл».

— Как будем делить пеликана? — спрашивают. — Дай совет, Алдар-Косе.

— Извольте! Ведь моё дело забавлять вас, верно? Забавным будет и мой совет. Пусть пеликан достанется тому из нас, кто до первой звезды не проронит ни слова.

— Ох, и затейник ты, Алдакен. Ну, будь по-твоему.

Уселись все трое перед костром и затихли, молчат, точно им рты набили песком. Вот уже день клонится к вечеру, а никто даже не шевельнул губами. Тогда Алдар-Косе берёт молча пеликана и начинает его ощипывать. Ощипал, выпотрошил, опустил птицу в казан и подвесил над костром.

Акбай с Карабаем смотрят на всё это в недоумении — и ни звука: ведь до первой звезды ещё далеко.

Когда пеликан сварился, Алдар-Косе подсел к казану и давай, ничего не говоря, налегать на мясо.

Акбай с Карабаем глядят ему в рот так, будто хотят выстрелить глазами, но тоже молчат. И только когда Алдакен обсосал последнюю косточку, они разом вскинулись:

— Ты что же, безобразник, делаешь? Это же разбой!

А Алдар-Косе облизал пальцы и говорит:

— Что разорались? Разве я нарушил уговор? Было условие: кто промолчит до звезды, тому и пеликан. Но вы первыми подняли галдёж. Стало быть, как ни примеряй, пеликан мой. А раз он мой, я им и поужинал в своё удовольствие.

Почесали охотники бороды, да и улеглись спать натощак.

На другой день подстрелили Акбай и Карабай двух жирных гусей и маленького куличка.

— Как разделим добычу? — спрашивают.

У Алдакена ответ на языке:

— Почтенные Акбай-ага и Карабай-ага, вас двое, а я, несчастный, один. Гусей тоже двое, а куличок один. Возьмите же себе куличка, а мне отдайте гусей. Тогда вас будет трое и нас трое.

— Э-э-э, обманщик, — насторожились баи, — погоди: разве может кулик сравниться с гусями?

— Что вы, что вы, мои милостивцы! — замахал руками Алдакен. — У меня и в мыслях не было сравнивать тощего куличка с разъевшимися гусями. Так ведь никому не придёт в голову равнять и безвестного сироту Алдара-Косе с вами, высокородные баи. Потому-то я и предлагаю вам вместо себя куличка, а себе вместо вас беру гусей.

Глядят охотники друг на друга, и на Алдара, и на битую дичь — и уже ничего понять не могут. Совсем задурил им головы безбородый. И принялись они со вздохами за куличка.

А Алдакен ел-ел да ещё и в мешок припрятал гусятину.

Назавтра убили охотники лебедя. Снова задача: как его делить? Птица одна, едоков трое.

— Вот что я придумал, — предложил Алдар-Косе. — Положим лебедя в казан, пусть себе варится, а сами покамест поспим у костра. И кому приснится самый лучший сон, тот и разделит лебедя по своему усмотрению.

Легли. Алдар-Косе как растянулся, так и захрапел. А те двое и не собираются спать. «Храпи, храпи, Алдакен! Пока ты храпишь, мы себе такие сны насочиняем, каких не видел ещё ни умный, ни дурак». До полуночи проворочались баи с боку на бок, принюхиваясь к запаху дичины. А потом и сами уснули, да так, что и утро проспали.

Проснулись охотники — солнце высоко, Алдар-Косе сидит в сторонке, что-то напевает, угли под казаном чуть тлеют.

Стали рассказывать сны.

Начал по старшинству Акбай:

— Привиделся мне удивительный сон, будто я не я, а сказочный конь — тулпар. На спине у меня могучие крылья, на ногах — серебряные копыта, по хребту вьётся золотая грива. Вдруг явился передо мной неведомый батыр, накинул на меня драгоценную сбрую и вскочил мне на спину. Тряхнул я гривой, ударил копытами, взмахнул крыльями и взлетел на небо…

Карабай сказал:

— Твой сон, Акбай, и вправду удивительный, но он только начало моего сна. Ведь тот батыр, что взлетел на тебе в небо, был я. Очутившись на небе, я не испугался, не растерялся. Скачу всё дальше и дальше — впереди солнце, позади луна, под ногами звёзды, а над головой носятся райские гурии и указывают мне путь к престолу аллаха…

— Ах, — подал голос и Алдар-Косе, — хороши ваши сны, баи мои, до чего ж хороши! Сколько ни думай, не скажешь, чей лучше. А мне и рассказывать нечего. Ведь я видел во сне всё то же, что и вы: и как почтенный Акбай превратился в тулпара, и как почтенный Карабай стал батыром. А когда дошло дело до того, что оба вы вознеслись на небо, заплакал я горько, и говорю сам себе: «Не вернутся теперь мои кормильцы назад, покинули они сироту Алдакена. И лебедь уж больше им не нужен. У престола аллаха небось получше еда. Но не пропадать же напрасно и земной пище…» Взял я да и съел с горя лебедя на помин душ ваших…

— Во сне съел или наяву? Отвечай, проныра! — вскричали Акбай с Карабаем и, стукнувшись лбами, наклонились над казаном. А в казане лишь лебяжьи косточки плавают.

Напустились баи на Алдара-Косе:

— Хватит с нас твоих шуток. Проваливай!

— Ну что ж, — сказал Алдакен, — пойду себе дальше. Для бездомного везде приют. Но как найти такое место, где бы шутки умных не злили дураков?

И он исчез в камышовых зарослях.

Почему Алдар-Косе был безбородым

Раз во время тоя кто-то спросил у Алдара-Косе:

— Эй, Алдакен! Отчего у тебя не растёт борода?

И Алдар-Косе, словно он только и ждал такого вопроса, невозмутимо ответил:

— Незадолго до того, как мне явиться на свет, мои добрые родители затеяли спор, кого им пошлёт судьба — мальчика или девочку. Отец уверял: «Сын будет!» Мать твердила: «Нет, дочка!» А надо вам сказать, ещё до рождения я горячо любил и почитал своих родителей. И вот, чтобы угодить отцу, я родился мальчишкой, а чтобы не огорчить мать, навсегда остался безусым и безбородым. Жизнь, друзья, часто ставит нас в затруднительное положение, но никогда не следует теряться: уж если попал в пастухи, умей найти пастбище!

Все засмеялись, а Алдар-Косе ещё подкинул хвороста в огонь.

— Да и какой прок, посудите сами, в усах и бороде? Захочешь плюнуть вверх, а там усы. Захочешь плюнуть вниз, а там борода. То ли дело я: поплёвывай себе, как вздумается, и никакой помехи. Разве это не выгода? Но главная выгода в другом. Кого, скажите, не старят годы да невзгоды? А вот надо мной так ни горе, ни время не властно. О том и пословица сложена: «Могучий нар не знает усталости, безбородый не ведает старости». Вечная молодость, что ни толкуй, всё же ценнее бороды. Верно я говорю?

— Да, уж ты скажешь, Алдакен! — загудели весёлые голоса. — Пей кумыс, говорун, пей на здоровье! И пусть на твоих дорогах почаще встречаются такие люди, у которых мало ума, да много денег.

Как Алдар-Косе приходил к бию за советом

Был этот бий таков: придёт к нему виновный, да с дорогим подарком, — уйдёт приплясывая, придёт правый, да. с пустыми руками, — уйдёт в слезах. Потому-то и прославляли его баи за мудрость, да зато бедняки проклинали на все лады.

«Постой-ка, обдирала, — грозит про себя бию Алдар-Косе, — хоть у тебя и длинная борода, а придётся мне, безбородому, поучить тебя уму-разуму».

И вот он уже слезает с коня у юрты бия.

Кто бы узнал Алдакена! Халат на нём такой, что, пожалуй, и хан не погнушался бы надеть: как утренняя заря, сияет атлас, как цветущий луг, пестреют узоры. Но ещё издавна известно: нарядится богатей — его поздравят с обновой, а нарядится бедняк — станут выпытывать: «Где украл?»

— Ай-пырымай! Какой халат! — раскинул руки бий, увидев Алдара. — Ты у кого это стянул его, мошенник? Не тебе бы владеть такой вещью, не по посудине черпак. Носить бы его какому-нибудь уважаемому человеку, вроде меня, да и то не всякий день, а по большим праздникам…

Алдар-Косе, ни слова не говоря, стаскивает с себя халат и накидывает на плечи бия.

Бий сразу растаял, заулыбался и второпях стал напяливать халат, никак не попадая в рукава.

— Ай, да халат! Вот так халат! — вертелся он на одном месте и всё оглядывал себя то с одного, то с другого бока. — Ну и уважил ты меня, дорогой Алдар-Косе! Вижу теперь, напрасно говорили мне про тебя дурное… Может, и вправду насолил ты какому-нибудь дуралею, так пусть пеняет на себя: не разевай рот — не проглотишь муху.

И, напустив по привычке на себя важность, бий уселся, покряхтывая, на мягкие подушки.

— С каким делом явился, сынок? — спросил он ласково, не переставая поглаживать полы халата.

— Приехал к вашей милости за советом, да не знаю, с чего начать…

— Говори, не стесняйся, — подбодрил бий. — Пришёл, как говорится, просить молока, так не прячь за спиной чашку… Атласный халат согревает мне сердце, так что, каково бы ни было твоё дело, заранее скажу — оно будет решено в твою пользу.

— Ой, спасибо, ой, спасибо! — кланялся Алдакен. — Ну, раз вы так добры ко мне, премудрый бий, то расскажу вам всё по совести. Был у меня раб. Недёшево он мне достался, но до чего же я его полюбил, как же к нему привязался! Птица меньше бережёт птенца, чем я его берёг. Не он моим — я был его слугой. Я, бывало, тружусь, а он отдыхает, я мечусь в заботах по степи, а он полёживает себе дома. Пылинка сядет на него — сдую, росинка падёт на него — обсушу. Кое-когда случалось выходить нам вместе на люди, так представьте, я иду, а его на себе несу. И что же?

— И что же? — с любопытством вытянул шею бий.

— А то, что сегодня лишился я своего раба, — печально проговорил Алдар.

— Как же это произошло?

— Произошло это так. Как раз сегодня натолкнулись мы с ним на одного старого лихоимца. Увидел этот корыстный человек моего раба и позарился на него. Принялся прямо при мне его расхваливать, меня хулить, а себя возвышать, да и — мог ли я это ожидать? — переманил негодяя к себе. Ушёл от меня мой раб, сбежал, неблагодарный, на глазах у меня к другому хозяину. Как же мне теперь быть? Посоветуйте.

— Как быть? — с усмешкой поднял брови бий. — А очень просто. Разыщи немедленно своего раба, тут же выпори без пощады камчой и тащи его за шиворот к себе в юрту. Пусть знает телёнок свою матку!

— Да продлятся ваши дни, премудрый бий! Золотая у вас голова! И никогда ещё вы не выносили решения справедливее этого. Спешу исполнить ваш приговор. Ведь виновного не нужно далеко искать. Он рядом. Надеясь на вашу сообразительность, я назвал рабом не человека, а вещь — свой халат. Это на халат я жаловался вам, благородный бий. Я ли ни дорожил им, я ли его ни берёг, а стоило вам сказать всего несколько слов, как он очутился у вас на плечах… Но ответит он мне за своё вероломство!

И Алдакен вытаскивает из-за голенища камчу.

Бий в мгновение смекнул, в какую сторону поворачивает ветер, и бросился было наутёк, но Алдар так полоснул его по спине камчой, что он подпрыгнул под самый шанырак и заверещал на всю округу:

— Спасите! Убивают!

— Что воешь, бий, как шакал? Что скачешь, как горный козёл? — орудуя камчой, говорил Алдар-Косе. — Не тебя наказываю, халат свой наказываю по твоему же приговору!

— Пусть твой халат превратится на тебе в змеиную шкуру, лиходей! — прокричал бий и, высвободившись из халата, шмыгнул за сундук, да там и притаился.

Алдар сунул камчу за голенище, ухватил халат за ворот и, будто бы исполняя приговор бия, потащил его за собой к выходу. У самой двери он обернулся к сундуку и сказал:

— Не обижайся, бий, если муха попала в твой рот. Мне хотелось только напомнить тебе, что, когда бьют по халату, больно бывает человеку. Понял ли ты меня?

Говорили потом, что бий понял Алдакена и с того дня стал судить людей и разбирать их тяжбы по правде и по справедливости.

Как Алдар-Косе смирил буяна

Весь свой аул, всю округу держал в страхе этот бай, грубиян и забияка. Силы у него было, как у нара, а жалости к людям меньше, чем у дикого зверя. Ни старому, ни малому проходу не давал: того толкнёт, того прибьёт, того изувечит. И не находилось смельчака, чтобы утихомирить буяна. Одно оставалось: искать управы на него у хана. Но кто же не знает, что между двумя верблюдами погибает муха. Бывает, бухнешься в ноги сильному, да и расшибёшь себе лоб. Недаром говорится: пошла комолая коза ко льву просить рога, а вернулась без ушей.

Вот и сходили с рук богатому верзиле все его выходки. А дружки-богатеи ещё его и подзадоривали. Из одного с ним были табуна.

Прослышал однажды вояка-бай, что неподалёку у пастухов гостит Алдар-Косе, и размахался руками:

— Да как он, безбородый паршивец, посмел приблизиться к моим кочевьям! До чего обнаглел! Дай ему потачку, так он завтра запустит лапу в мой карман… Только не бывать этому! Седлайте коня! Еду за Алдаром-Косе. Вместе со шкурой сдеру с него штаны и рубаху! Голого пригоню всем напоказ! Как ощипанного филина, пущу скакать по степи[12]!

Подвели слуги баю коня. Свистнула камча — и бай умчался.

Идёт время, а в ауле не расходится толпа, ждут люди, чем кончится дело. Бедняки, пригорюнившись, вздыхают: жаль им весельчака Алдакена. А байские подголоски злорадствуют:

— Пропал безбородый! Считай, готова ему могила!

Той порой бай уже доскакал до пастушьего стана.

— Где Алдар-Косе?

— Был, да ушёл.

— Куда ушёл?

— А кто его знает. Разве перепёлка выбирает дорогу? Где идёт, там поёт…

— Догоню мерзавца! — заскрипел зубами бай. — Не схоронится и под землёй. Всё равно заставлю его плясать нагишом среди степи!

И поскакал дальше.

Вот перед ним река. А на берегу сидит сгорбленная старушонка, прядёт пряжу. И вокруг ни души.

— Эй, старая хрычовка! — крикнул с коня бай. — Не проходил ли тут недавно безбородый человек?

Старуха закашлялась, закряхтела и, тряся головой, прошепелявила:

— Глуховата я, птенец мой, ох, глуховата, не слышу, что говоришь. Сойди, родной, с коня, повтори свои слова погромче мне на ухо.

Бай в досаде спрыгнул с седла, приблизился к старухе и, нагнувшись, заорал:

— Не проходил ли, спрашиваю, тут!.. — и не договорил.

Старуха с невероятным проворством сшибла его с ног и накинула ему на голову свой жаулык. В тот же миг перепуганный бай услышал раскатистый смех, топот коня и плеск воды.

— На помощь! — завопил бай. — Меня душит албасты!

Дрожащими руками он наконец стянул с головы тряпку, но лучше бы ему не видеть того, что он увидел!

Драгоценный его скакун стоял на другом берегу, а на нём, чуть держась в седле от хохота, сидел… Алдар-Косе.

— Вот, батыр мой, и осилил я тебя без боя. Признаёшь ли мою победу? — покатывается Алдар-Косе.

— Признаю, — мычит «батыр», багровея от ярости. — Верни только коня, Алдар-Косе.

— Конь твой мне не нужен. Перебирайся вплавь или вброд, как знаешь, на эту сторону и забирай коня.

Что было делать баю? Разулся он, разделся донага и полез, бедняга, в мутную речку. Вдоволь нахлебался воды, пока выбрался на отмель.

А Алдар, дождавшись, когда он ступит на берег, взвизгнул, как джинн, и, вздёрнув коня на дыбы, снова кинулся в воду.

Брызги окатили и ослепили бая, а когда он протёр глаза, то так и уселся на песок от отчаяния: Алдар-Косе, перемахнув реку, спешился, не торопясь подобрал его одежду, связал её в узел и, помахав на прощанье с седла рукой, пропал в степном мареве…

Было всё это утром, а за полдень конь бая, весь взмыленный, без седока, с одеждой хозяина, притороченной к седлу, влетел, храпя, в аул. Поднялась тревога. Дружки бая, вооружившись кто чем, помчались на поиски своего пропавшего предводителя. Вскоре они заметили в степи человека. Голый и босой, ковылял он в сторону аула, то и дело подскакивая на колючках. По росту и дородности всадники ещё издали узнали приятеля. Окружили его, закидали вопросами:

— Что случилось? Кто тебя так опозорил? Неужели Алдар-Косе?

Но бай, потупясь в землю, молчал.

С того дня точно подменили задиру-бая. Стал кроток, как ягнёнок, мягок, как войлок. А если ему иногда приходила охота по-прежнему покуражиться над людьми, то достаточно было сказать только: «Алдар-Косе», и он сразу съёживался и притихал.

Как Алдар-Косе заступился за песню

Наигрывая на домбре и беззаботно распевая, ни шагом ни рысью подъезжал Алдар-Косе к большому аулу. Выбежали к нему навстречу люди, замахали руками:

— Замолчи, Алдакен, замолчи! В нашем ауле петь нельзя.

— Нельзя петь? — приподнялся в седле Алдар. Это почему же? Печально жилище без хозяина, ещё печальней поселение без песни. Или у вас какое несчастье?

— Сущее несчастье, дорогой, — хуже чёрной оспы… Поселился в нашем ауле мулла. Скоро год, как приехал, а убираться, по всему видно, не собирается. Есть тут один богомол, ходжа Юсуп, у него-то и гостит мулла. Гостит у Юсупа, а жрёт-пьёт всё наше: скоро вконец разорит аул. Сидят два бездельника по целым дням над кораном и нас заставляют молиться да поститься. Запретили нам петь, запретили шутить и смеяться. Живём, как в мечети: ни ребятишкам поиграть, ни молодёжи позабавиться, ни старикам порадоваться на детей. Не то что за песню, за улыбку мулла грозит карой пророка и вечными муками…

— Плохо живёте, — потемнел Алдар-Косе. — Нет на свете лютее злодейства, как заткнуть рот песне. А что вы скажете, если я попробую выпроводить муллу из аула?

— Халва тебе в рот, сто лет тебе жизни за такие слова, джигит! Выдворишь муллу — возвратишь нам свет и радость.

— Тогда покажите-ка мне, где остановился мулла.

Подъезжая к юрте ходжи Юсупа, Алдакен откашлялся, набрал воздуху и завел гнусавым голоском:

— Во имя аллаха единого, всесильного, всемилостивого, всеблагого, всеведающего, господина миров, промыслителя, властного на всякую вещь, предвечного, премудрого, преславного, преблагосклонного, совершеннейшего…

Из юрты вывалился приземистый человек в чалме, неуклюжий, как сундук, и сердито спросил:

— Что тебе надо, приезжий?

— Позвольте узнать, — стал кланяться Алдар-Косе, — не вы ли благочестивый ходжа Юсуп, украшение правоверных?

— Да, это я, — несколько мягче ответила чалма.

— А не у вас ли, благочестивый ходжа, гостит преподобный мулла, вернейший из служителей пророка?

— У меня гостит. Зачем он тебе?

— Благодарение аллаху, — закатил глаза Алдар-Косе, — что я отыскал, наконец, достопочтенного муллу! Я привёз святому отцу подарок, — громко, чтобы слышно было в юрте, продолжал он, — отличный подарок, какого он ещё ни от кого не получал. Прошу, ваша милость, передайте ему вот это…

Тут Алдар-Косе, свесившись с седла, влепил ходже такую оплеуху, что тот едва удержался на ногах.

Ходжа от неожиданности лишился дара речи, а Алдакен хватил коня камчой — и был таков.

Держась за щеку и отводя глаза от муллы, злой-презлой вернулся ходжа Юсуп в юрту. Мулла так и прилип к нему взглядом. Он сразу приметил, что в руках у ходжи ничего нет, и решил: «Припрятал, мерзавец, подарок за пазухой».

— Кто это приезжал? — насторожившись, спросил мулла.

— Приезжал какой-то нечестивец, — мрачно пробубнил ходжа.

— Нечестивцы не воздают хвалу аллаху, — раздражённо возразил мулла. — И что же он сказал тебе?

— Стоит ли повторять слова всякого грешника.

Мулла окончательно уверился, что ходжа хитрит с ним.

— Ты считаешь грешником того, кто почитает своего муллу и по внушению аллаха привозит ему подарки? Не лукавь! Я ведь слышал весь ваш разговор. Сейчас же давай сюда подарок!

Ходжа побагровел от гнева, но сдержался.

— Клянусь пророком, я не могу сделать этого, святой отец. Не требуй от меня невозможного.

— Как? — остервенился мулла. — Ты хочешь присвоить достояние своего гостя, бедного муллы? Нет уж, кого-кого, а меня тебе не облапошить. Выкладывай, что украл! Не то прокляну тебя, вероотступник, и ты будешь гореть в адском огне!..

У ходжи ещё гудело в голове от оплеухи, а от брани муллы он совсем потерял рассудок:

— Ты хочешь, глупый мулла, получить то, что передал тебе тот висельник? — Юсуп шагнул вперёд. — Так получай же!..

И он с размаху закатил мулле пощёчину.

Мулла, забыв о своём сане, ринулся на обидчика и, даром что с виду был тощ, точно клещами, сжал ему горло.

— Неверный пёс! Прихвостень шайтана! Вор! — визжал он. — Ты ограбил меня, да ещё и посмел поднять руку на своего духовного наставника!..

Они покатились по ковру. Юрта от их возни заходила ходуном, зашаталась, затрещала и повалилась. Еле выволокли из-под неё люди сцепившихся святош, еле растащили их в разные стороны.

В тот же день мулла исчез и никогда больше не показывался в этих местах. И ходжа, чтобы скрыться от насмешек, тоже откочевал вскоре куда-то в горы.

Весело стало в ауле. От зари до зари не смолкали в нём песни, точно там всегда был праздник.

И долгие годы потом рассказывали старики детям, как Алдар-Косе заступился за песню и выставил из аула ненавистного муллу.

Как Алдар-Косе осрамил гордеца

На белой верблюдице, под цветным балдахином, окружённый слугами и охраной, возвращался с богомолья во владения отца сын султана.

По дороге встретился каравану всадник, безбородый человек в ветхой одежонке. Едет себе да улыбается во весь рот. глядя на небо.

— Эй, — крикнул ему сын султана, — ты не Алдар-Косе?

— Вы угадали, господин мой, так оно и есть, я Алдар-Косе, раб вашей милости.

Сын султана поднял руку — караван остановился.

— Скажи, Алдар-Косе, это правда, что ты обманываешь всех людей?

Алдар смиренно склонил голову.

— Господин мой, бывает ложь, как правда, бывает правда, как ложь. Но посудите сами: разве под силу одному человеку, будь он хоть мудрец из мудрецов, обмануть всех? Все — ведь это народ, не так ли?

— Зачем виляешь? — перебил Алдара сын султана. — К чему приплёл сюда народ? Не люблю это слово.

— Любите или нет, однако существует пословица: «Не плюй на народ — слюны не хватит; если же народ плюнет на тебя, утонешь в плевке, как в озере…»

Сын султана нахмурился.

— Поберегись! Ты что-то слишком распускаешь язык. Ответь-ка лучше без умничанья: меня, например, ты можешь обмануть?

— Вас, господин мой? — задумался Алдар. — Нет, вас я, пожалуй, обмануть не смогу. Впрочем, чтобы сказать точно, мне нужно было бы взглянуть на ваши голые пятки…

— Ах, вот как? — недобро покривился сын султана. — Что ж, взгляни…

Он приказал слугам положить верблюдицу, сел на землю и, отдуваясь, стал стаскивать сапоги.

— Ну, вот они — мои пятки!

— Выше, прошу вас, выше поднимите ноги, господин!

Сын султана опёрся руками о землю и задрал ноги.

Алдар долго смотрел на его пятки, покачивая головой и что-то бормоча, а потом с дрожью в голосе проговорил:

— Нет, господин! Нет и нет! Делайте с несчастным Алдаром-Косе, что хотите, хоть шкуру велите содрать, хоть посадите на горящие угли, но обмануть вашу милость я не в состоянии…

Сын султана, довольный, рассмеялся:

— То-то же! Не родился ещё человек, который мог бы меня обмануть. И счастье твоё, баламут, что ты не осмелился мне солгать!

Вскоре караван прибыл на место, и султан устроил многолюдный той в честь приезда сына. На тое сын рассказал обо всём, что видел в пути, и закончил тем, как хитроумный Алдар-Косе перед ним опростоволосился.

— Постой, постой! — вскричал султан. — Но ведь ты по желанию безбородого сошёл с верблюда! Ты по его воле разувался перед ним среди степи! Ты, как дурак, на потеху ему и слугам задирал ноги выше головы! Выходит, Алдар-Косе трижды обманул тебя!

Султан в бешенстве отвернулся от людей, а сын, будто его оглушили колотушкой по темени, только хлопал глазами да что-то мычал.

Гости, что съехались на той, глядя на эту картину, подталкивали друг друга под бока и давились от смеха, потому что громко смеяться не отваживались. Но каждый из них думал про себя:

«Достойный сын прославит своего отца, недостойный — навлечёт на отца позор».

Как Алдар-Косе попал в услужение к Алаша-хану

— Уж если падать, так падать с верблюда, — сказал Алдар-Косе и отправился в становище хана.

Был тогда ханом над степью Алаша-хан, властитель лукавый и своевольный. Никто никогда не знал, что взбредёт ему в голову, чем обернётся его милость, к чему приведёт его гнев.

Когда хан со свитой проезжал по степи, люди разбегались и прятались кто куда. Считалось несчастьем попасться ему на глаза. Но от ханских законов куда спрячешься? Недаром сложилась пословица: «Палка хана до края степи достанет».

Отдал хан повеление: «Все, у кого есть хоть одна овца, должны внести до зимы в ханскую казну по золотому. Ослушники будут обращены в рабство».

Заволновалась степь. Зароптал народ. Где взять голодному и убогому золотой, когда он сроду и стертой теньги в руках не держал?

Призадумался Алдар-Косе:

«Много надо золота, чтобы вызволить из горя бедняков! У кого столько денег? У одного лишь хана. Схожу-ка я да потолкую с ним. Не удастся ли призанять у него мешок-другой золотых? Будь что будет, — «челнок смельчака не тонет»…

Стояла весна. Степь горела маками и тюльпанами. Весело было идти Алдару.

Ханское становище раскинулось под холмом у озера. Полукругом встали белоснежные красавицы юрты, но одна — посредине была больше и наряднее всех. У входа её — стража, над куполом возносится копьё с бунчуком. Это юрта хана.

Алдар-Косе не решился сразу подойти к юрте, а стал, насвистывая, прогуливаться поодаль — вперед-назад.

Налетели ханские телохранители:

— Что гоняешь ветер? Кто такой? Зачем пришёл?

— Я Алдар-Косе. Хочу открыть хану одну важную тайну.

Привели его к хану.

— Так вот ты какой, безбородый плут! — сказал Алаша-хан. — Много я слышал о твоих проделках, много известных и достойных людей жаловалось мне на тебя. С чем явился?

— Тахсыр, — бухнулся на колени Алдар, — не верьте досужим россказням. Кто угодит людям? Скажешь слово — назовут болтуном, промолчишь — назовут дураком. Вы сами убедитесь в моём усердии и бескорыстии, позвольте только высказать, что у меня на уме.

Хан кивнул головой: говори, мол, послушаем.

— Тахсыр, — с жаром продолжал Алдар-Косе, — я не считал вашей казны, но уверен, что её и невозможно сосчитать. Однако нет на свете правителя, которому помешала бы лишняя мера золота. Так вот, я знаю способ, как умножить ваше богатство. Сейчас весна — пора сева. Дайте мне батман денег, я посею их на своём поле, а осенью соберу и привезу вам весь урожай. Известно мне, что в погожее лето от одной монеты можно получить тысячу.

— А если деньги пропадут? — сурово спросил хан.

Алдар покорно развёл руками.

— В вашей власти, повелитель мой, лишить меня жизни за обман.

Визири, присутствовавшие при разговоре, перестали дышать в ожидании ответа хана. Но хан молчал и только пристально смотрел на Алдакена, будто хотел раскрошить его своим взглядом на мелкие кусочки. Наконец он раскрыл рот:

— Насыпьте ему батман золота! Пусть сеет. — И, видя изумление визирей, прибавил с зловещей усмешкой: — Он от нас нигде не скроется.

Приказание хана было тотчас исполнено, и Алдар-Косе, весёлый-развесёлый, зашагал с мешком за плечами домой. А следом за ним, таясь в ковыле и по оврагам, крались ханские лазутчики, чтобы подсмотреть, что же он станет делать с золотом.

Через некоторое время лазутчики вернулись и донесли хану: придя домой, безбородый запряг пару волов и выехал на пашню, вспахал клок земли и стал что-то раскидывать по ней, приговаривая: «Родись от одной тысяча! Родись от одной тысяча!» Затем он поставил возле пашни шалаш и уселся в нём сторожить посев от птиц, так что проведать, золото он сеял или что другое, не удалось…

Настала осень. Тронулись с озёр гуси к югу, высохла трава на джайляу, потянулись кочевья на зимовки. А об Алдаре всё ни слуха ни духа.

Шлёт Алаша-хан за ним отряд воинов:

— Притащите ко мне обманщика! Пришло время ему ответить за все свои плутни.

Гикая и обгоняя друг друга, понеслись воины в степь, но скоро ни с чем возвратились обратно.

— Тахсыр, — доложили они, — ворвавшись в юрту Алдара-Косе, мы не увидели в ней хозяина. У потухшего очага сидела только миловидная девушка, которая назвалась сестрой Алдара. Она горько плакала. «Где твой брат?» — спросили мы. «Его нет дома, а может, уже нет и на свете…» — ответила девушка, заламывая руки. У каждого зашлось бы сердце при виде такого горя! «Что же случилось?» — продолжали мы расспросы. И она сказала: «В этом году с весны не было у нас дождей. Ханское золото, что посеял мой несчастный брат, не дало всходов. И вот он в страхе перед гневом хана ушёл добывать деньги, чтобы сполна вернуть хану долг. Если не удастся ему рассчитаться с ханом, Алдакен наложит на себя руки…» Вот всё, что нам удалось узнать. Что повелите делать дальше, господин?

Хан поразмыслил и сказал:

— Мне думается, что сестра Алдара-Косе заодно со своим братцем. Напрасно вы поверили слезам этой притворщицы. Доставьте-ка её ко мне вместо брата, — пусть будет за него заложницей.

Но когда девушку привезли, она так понравилась всем лицом и обхождением, слёзы её показались такими искренними, что и сам хан растрогался. Он отвёл ей особую юрту, послал туда угощения, лакомства и подарки.

Как раз в это время молодой султан стал сватать одну из дочерей хана. Хану никак не хотелось родниться с этим человеком, и ему пришла мысль выдать за него замуж сестру Алдара-Косе. Не откладывая дела, надели на голову невесте высокий саукале, обрядили её в дорогие свадебные одежды, спели «Жар-жар», посадили на коня и повезли к новой родне.

— Дорогой мой, — спросила по пути невеста султана, — чем наполнены ваши дорожные мешки?

— Это золото, которое дал мне в приданое за тобой хан.

Остановились в пути на ночлег. Раскинули для молодых шатёр. Султан наелся, напился и уснул мёртвым сном. А невеста стащила с него халат и шапку, быстро переоделась во всё мужское и превратилась вдруг в… Алдара-Косе. Потому что с самого начала это был он, проказник Алдакен!

Взнуздал Алдар-Косе коня султана, прикрутил покрепче мешки с деньгами, вскочил, даже не коснувшись луки, в седло и скрылся в потёмках.

С рассветом является он в ханское становище и прямо с коня — к хану:

— Тахсыр, прошу милости! Не я виноват, что ваше золото не дало урожая: засуха погубила посев. Хоть это и не большая для вас потеря, но мог ли я остаться в ваших глазах лгуном? Нет, честь дороже жизни. Что такое золото, спрошу я вас? Камень. Но такой камень нелегко добыть бедняку. Однако бог помог мне, и я имею теперь возможность вернуть вам полученные деньги. Отныне совесть моя бела перед вами, как парное молоко. Но как же, господин мой, оказывается, легко обидеть и унизить маленького человека в стране, где нет правды! Пока я отсутствовал, жилище моё подверглось нападению ваших слуг. Беззащитная моя сестра была похищена и насильно отдана в замужество на чужбину. И я, единственный брат бедняжки, ничего не знаю о её судьбе. Какое насилие! Какое посрамление! — И Алдар-Косе разразился громкими рыданиями.

Смущённый хан стал его успокаивать:

— Не убивайся так, Алдар-Косе! Сестра твоя с хорошим приданым выдана за султана. Разве и султан, по-твоему, не пара ей? Грешно тебе жаловаться. А что до золота, то пусть будет так: возьми себе всё, что привёз, вместо калыма за сестру.

И только хан сказал это, как прискакал на взмыленном коне гонец от султана с известием, что невеста сбежала с дороги и что вместе с ней пропал аргамак жениха и золото.

— Ой, господин мой! — не давая хану опомниться, ударился Алдар о землю. — Ой, господин мой, свершилось злое дело! Не иначе, как султан убил мою сестру, а гонца подослал, чтобы как-нибудь прикрыть страшное преступление. Защити, владыка!

Сбитый с толку, Алаша-хан совсем потерялся. Наконец, он встал со своего места и поднял бесчувственного Алдара.

— Слушай слово хана, Алдар-Косе. Если твоя сестра не отыщется в течение трёх дней, я заставлю султана выплатить тебе за неё такой кун, какого ещё никто не получал. А сам ты пока оставайся у меня в услужении.

Нечего и говорить, что ни через три дня, ни через три месяца невеста не нашлась. Алдар-Косе получил кун и нежданно-негаданно попал в придворные к хану.

В скором времени ударили заморозки, и хан вспомнил о своём повелении. Целое войско сборщиков податей двинулось в степь от зимовки к зимовке взыскивать золото да вязать арканами должников.

Но до ханских воинов во всех зимовках уже успел побывать Алдар-Косе.

И произошло чудо: хан сполна получил дань! Ни один человек не попал в рабство, так как в самом нищем жилище был припасён золотой для уплаты хану.

Хан был доволен. Доволен был бедный народ. Доволен был и Алдакен.

Как Алдар-Косе обыграл Алаша-хана

Однажды Алаша-хан призвал к себе Алдара-Косе и сказал:

— Мне скучно, Алдар-Косе. Понятно тебе это?

— Понятно, великий хан. Когда хану весело, у подданных льются слёзы, когда хану скучно, у подданных льётся кровь. Чем же мне рассеять вашу скуку? Хотите, я сыграю вам на кобызе, спою старинную песню, расскажу забавную сказку?

— Нет, — нетерпеливо отмахнулся хан, — мне надоели песни и музыка, опостылели сказки и прибаутки. Давай-ка лучше позабавимся игрой, которую я сам придумал.

— Что же это за игра, великий хан? — чуя недоброе, спросил Алдар-Косе.

— Игра такова. Мы сядем друг против друга, посадим между собой моего любимого кота, поставим ему на хвост зажжённую свечу и станем манить кота каждый к себе. К кому на колени прыгнет кот, тот и выиграл, в чью сторону упадёт свеча, тот и проиграл. Ставлю за себя для начала сто золотых.

«Плохо дело, — подумал Алдар-Косе, — кот, конечно, пойдёт на зов хозяина… Как бы не получилось по пословице: «Барсу смех — козлу смерть».

Но можно ли перечить хану!

— Отличная игра! — весело сказал Алдар-Косе. — Одного не соображу — какая вам выгода, господин мой, играть со мной? У меня нет при себе и потёртого гроша.

— Нет денег — ставь халат! — приказал хан.

Вот посадил Алдар-Косе кота посреди ханской юрты на ковёр, поставил ему на пушистый хвост горящую свечу, потом опустился на корточки против хана — и игра началась.

— Кис-кис-кис! — позвал хан.

— Кис-кис-кис! — позвал Алдар-Косе.

Кот повёл головой, пошевелил усами и лениво скакнул на колени к хану. Свеча, дымясь, упала в сторону Алдара.

— Моё взяло! — хлопнул в ладоши хан.

И во второй, и в третий, и в четвёртый раз кот пошёл к хану. Вслед за халатом Алдар-Косе проиграл тюбетейку, кушак, сапоги… Остался он босой, в одной нательной рубахе. А хан всё не унимается.

«Что будет дальше? По всему видно: хан решил меня погубить», — подумал Алдакен, снимая рубашку.

— Ставлю пятьсот золотых! — вскричал хан в исступлении. — Игра не кончена! А раз у тебя ничего не осталось, ставь на кон свою голову!

— Хорошо, — спокойно сказал Алдар-Косе, — ставлю голову. Наперёд знаю, что ей несдобровать. Так уважьте, великий хан, мою просьбу, позвольте в последний раз глянуть на родимую степь.

— Что ж, — скривил губы хан, — ступай погляди. Да не задерживайся!

Алдар-Косе вышел и прикрыл за собой дверь. А через минуту он снова стоял на пороге.

— Я готов, — с улыбкой сказал безбородый, — продолжим игру, великий хан.

Снова усадили кота на ковер, зажгли свечу, и хан, опередив Алдара, ласково поманил:

— Кис-кис-кис!

Но тут случилось такое, чего хан никак не ожидал. С пылающими глазами и вздыбленной шерстью, кот, как бешеный, кинулся на грудь к Алдару, а свеча покатилась к хану.

— Мой выигрыш! — хладнокровно объявил Алдар-Косе.

Хан от ярости точно обезумел.

— Ставлю тысячу! Три тысячи! Пять тысяч! — кричал он в беспамятстве. Лицо его налилось кровью, шапка свалилась с головы. — Ставлю сорок тысяч!

Но теперь раз за разом кот кидался к Алдару — словно тот околдовал его.

Наконец Алдар-Косе сказал:

— Не хватит ли на сегодня, великий хан? Я вижу, вам что-то не по себе, да и ваш любимый кот совсем выбился из сил. Возобновим игру завтра, если вам не боязно, что дело может дойти и до вашей головы.

Обливаясь потом, хан прохрипел:

— Горит моё нутро! На погибель себе затеял я игру с тобой, злодей. Твой верх, Алдар-Косе! Загребай выигрыш, но открой тайну: каким волшебством ты осилил меня?

— Не волшебством я осилил вас, господин, а смекалкой. Отпросившись проститься со степью, я поймал в траве зверька, который для кота милее всех ханов на свете. Во время игры я показывал коту из горсти зверька — вот и всё моё волшебство, премудрый хан.

И Алдар разжал пальцы: на ладони у него сидел маленький дрожащий мышонок.

— Мышь! — вскрикнул хан и отскочил в сторону: он до смерти боялся мышей.

От крика мышонок свалился на ковёр. Кот погнался за ним, опрокидывая и гася светильники.

Было самое время для Алдакена убираться подобру-поздорову. Он живо подобрал с ковра свою одежонку и неслышно юркнул в дверь.

Как Алдар-Косе спасся от смерти

Хан повелел схватить Алдара-Косе и приговорил его к лютой смерти.

— Строптивого дурака укрощай бичом, а строптивого умника — мечом! Долго я терпел проделки смутьяна. Поглядим теперь, какими шуточками отшутится наш краснобай от палача, какими хитростями вывернется из когтей смерти… — И тут же распорядился: — Скликать народ на казнь!

Понеслись вестники на все четыре стороны, не давая отдыха коням, и вскоре двинулись к ханскому становищу, кто с радостью, кто со скорбью, толпы людей поглядеть, как будут рубить голову Алдару-Косе.

А бедный Алдакен той порой сидел в пустой юрте и ждал своей участи.

Вокруг юрты на равном расстоянии друг от друга торчали двенадцать стражников, вооружённых саблями и пиками. И было им приказано не разговаривать и не переглядываться, не двигаться и не шевелиться, а смотреть в оба за юртой да слушать, не скажет ли чего преступник перед смертью.

Но Алдар-Косе сидел, поджав ноги, посреди юрты на голой земле и молчал. Молчал и думал.

«Был бы я птицей, — думал он, — взмахнул бы крыльями и вылетел в шанырак на волю. Был бы я кротом, прорыл бы ход под землёй и ушёл бы в чистую степь. Был бы я лев, я набросился бы на своих сторожей и растерзал их в клочья. Но как спастись человеку в моём положении?»

И вдруг лицо его просияло. Он сунул руку в карман и нащупал там старую медную пуговицу. Давным-давно он поднял её на каком-то базаре: авось пригодится со временем. И время это пришло.

«Вот оно, моё спасение!» — торжествовал Алдар-Косе и принялся с усердием натирать почерневшую пуговицу песком.

Подошла ночь. Луна сквозь шанырак заглянула в юрту. Подставил Алдакен пуговицу под лунный луч: она заблистала, как золото. И тогда стражники услышали голос узника:

— Какой глупец наш хан! — будто размышляя вслух, говорил Алдар-Косе. — Обрекая людей на смерть, он сам, видать, рассчитывает на бессмертие. Но всякому ведомо: рано или поздно смерть всех хватает за шиворот. Выходит, что и хан тоже приговорён к казни. Так чем же его доля лучше моей? А коли так, что ж мне, безродному, страшиться смерти!

И, помолчав немного, он продолжал:

— Нет, не боюсь смерти, но горько мне, что вместе со мной уйдёт в землю и моё сокровище…

Стражники затаили дыхание.

«Сокровище? Какое сокровище?»

— О, аллах! — жалобно воскликнул Алдар-Косе. — Это ты помог мне добыть перстень иранского падишаха, что держу я сейчас в обречённой руке. Я хранил его много лет в тайне от людей, зашив в заплату штанов. Ни отец, ни братья, ни друг, ни недруг, ни вор, ни честный человек — никто не знал о нём. А ведь чудесному перстню нет цены! Стоит добраться до Ирана и предъявить перстень падишаху, как ты получишь половину его казны и красавицу-дочь в жёны…

Стражники точно окаменели, в горле у них пересохло от волнения.

«Неужто, — думает каждый из стражников, — в самом деле у безбородого есть перстень падишаха? И такая вещь пропадёт напрасно! А может, перед казнью обыщут смертника, и перстень достанется хану? Мало ему, что ли, своего богатства? Вот бы мне такой перстень! Я б не стал таскать его под заплатой, а живо нашёл бы дорогу в Иран!..»

Тут снова послышался голос Алдара:

— Знаю, знаю, как поступить с перстнем! Аллах надоумил меня! Я выкину перстень через шанырак в степь. Пусть не достанется он ни земле, ни убийце-хану. Пусть поднимет его себе на счастье какой-нибудь бедный человек!

И едва прозвучало последнее слово, над юртой, сверкнув, как молния, что-то пролетело дугой и, поблескивая, покатилось в кусты полыни.

Два ближних стражника, вмиг забыв ханский приказ, ринулись к кусту.

— Моё! — прошипел один.

— Моё! — прошипел другой.

И тотчас десять остальных стражников сорвались со своих мест и сшиблись в кучу, вырывая друг у друга блестящую вещицу. Наконец, она попала в руки самого сильного.

— Дурачьё! — вполголоса выругался верзила. — Остановитесь! Алдар-Косе надул нас: это не перстень, это медная пуговица! По местам, ротозеи, пока безбородый не ушёл из юрты!

Стражники кинулись на свои места и снова застыли, будто ничего не произошло.

К утру подле ханского становья собралась несметная толпа, — кол вбить некуда.

Слуги расстелили белые кошмы. На кошмах важно расселись хан и его визири. Хан дал знак, и палачи направились к юрте осуждённого, вокруг которой на равном расстоянии друг от друга стояли без движения двенадцать стражников, вооружённых саблями и пиками.

Толпа затихла. Палачи откинули запон над входом в юрту и попятились назад.

— Что там такое? — недовольно крикнул хан. — Ведите же преступника!

— Великий хан, — отвечали палачи, — преступника в юрте нет! Здесь только валяется его драный халат.

Хан взмахнул руками и повалился на кошму.

Как Алдар-Косе ушел от погони

Хан сказал:

— Возьми из моего табуна полсотни самых быстрых скакунов, посади на них опытнейших воинов и отправляйся на розыски Алдар-Косе. Живым или мёртвым приволоки его ко мне!..

И верховный визирь покорно преклонил перед ханом колени.

Семь и ещё семь лун носился по степи отряд визиря и, в конце концов, напал-таки на след Алдара.

Где бегом, где ползком, хоронясь по оврагам и тугаям, уходил Алдакен от погони. Почернел лицом, отощал телом, изодрал одежонку, истоптал сапоги. В таком-то виде и объявился он, точно с неба свалился, перед старым, полузаброшенным караван-сараем, что стоял у озера, заросшего тростником.

Редко кто заезжал и заходил в этот караван-сарай, поэтому хозяин его, заслышав топот человеческих ног, поспешно выскочил за ворота: «Не шлёт ли пророк постояльца?» Однако, глянув на незнакомца в лохмотьях, он приуныл и сердито отвернулся.

— Если ты, джигит, — сказал он, — прискакал на рысях ко мне в уповании вымолить подачку или переночевать на дармовщинку, то вот тебе мой совет: беги, душа моя, дальше.

Алдар с укором покачал головой:

— Нет, нет, достопочтенный бай, мне ничего от тебя не нужно. Не ради корысти, а ради твоего спасения торопился я к тебе, не щадя здоровья. Скажи, дорогой, не таясь, чем ты провинился перед ханом, что он так гневается на тебя?

Хозяин даже икнул от неожиданности.

— Хан на меня гневается? Какой вздор! Я хана отроду и в глаза не видывал. Что ему до меня? Из какой ноздри ты всё это выковырял?

— Всё бы я тебе растолковал по порядку, друг ты мой, когда б у нас было время, — с тревогой в голосе проговорил Алдар-Косе и прильнул к уху хозяина: — Скажу лишь о том, что проведал от верных людей: хан выслал отряд своих головорезов схватить тебя и привезти к нему на расправу. Беда уже близко! Погляди-ка в степь!..

Хозяин посмотрел, куда показывал Алдар, и обмер: по степи, в горящих на вечерней заре доспехах, прямо к караван-сараю мчались всадники. Уже были слышны грозные голоса, дробь копыт и заливистое ржание.

Обвислые щёки хозяина сделались белее творога. Трясущимися пальцами он ухватился за лохмотья Алдара.

— Благодетель мой, не бросай на погибель невинного! Будь милосерден: коли известил о напасти, так укажи и путь к спасению. Проси, что хочешь, только выручи!

Алдар-Косе наморщил лоб и застыл, будто о чём-то размышляя.

— Ну, говори же, говори, не молчи! — тормошил его хозяин.

— Придумал! — с размаху хлопнул себя по лбу Алдакен. — Давай мне свой халат — прикрыть наготу, а сам, что есть прыти, беги в тростниковые заросли. Пережди там денёк-другой… Будь, что будет, — рискну головой, встречу за тебя ханских посланцев. Скажу им: «Опоздали, родимые, помер тот, за кем приехали… Три дня, как схоронили. Объелся, мол, и помер от поноса, воздавая хвалу имени хана…» Что с покойника взыщешь? Уберутся, разбойники, ни с чем… Как в пословице говорится: «Позарились на варёный курдюк, да не урвали и сырой требухи…».

— Благослови тебя аллах! Благослови тебя аллах! — лопотал хозяин. И — в одном исподнем — пропал в тростнике.

Алдар-Косе помахал ему вслед рукой:

«Поваляйся, дружок, как кабан, в грязи, покорми комаров, — такого, как ты, не жалко!..»

А сам быстро-быстро обрядился в оставленный ему халат, обмотал голову какой-то валявшейся под ногами тряпицей и, со стоном придерживая рукой щеку, заковылял навстречу отряду.

— Милости прошу, бесценные гости, в мой караван-сарай! Милости прошу!

Визирь с разгону поднял коня на дыбы перед самым его носом.

— Эй, чучело, что за чалму ты навертел на глупую башку? Тебе бы волков отпугивать от ягнят, а не держать караван-сарай. Но раз назвался хозяином, отвечай: не прячется ли у тебя человек, которого мы преследуем? Это опасный преступник, лютый враг хана. Безбородый такой, худощавый… Или он пробежал мимо?

Вместо ответа Алдар, покачиваясь, жалобно застонал:

— Ой, окаянные! Ой, изверги! Ой, душегубы! Одно горе от вас людям… В огонь бы вас всех, проклятых! Шайтану б вас под хвост!

У визиря от негодования глаза налились кровью.

— Замолчи, негодяй! Как ты смеешь оскорблять слуг хана? Не видишь, кто перед тобой? Или ты в сговоре с Алдаром-Косе?

— Виноват, владыка мой, виноват… — заныл Алдар, — помутился разум от боли… Какой ещё Алдар-Косе? Не знаю такого… Зубы! Ой, зубы меня доконали! Вконец замучили, пропади они пропадом, не дожить, видно, до утра…

— Ты не доживёшь и до ночи, если не перестанешь скулить и тянуть с ответом! — замахнулся саблей визирь. — В последний раз спрашиваю: видел или нет ты безбородого человека?

— Видел, видел, господин золотой… Но зачем злиться? От злости может высохнуть печёнка… А безбородый… Как же, как же… Был он недавно тут. Да я не пустил его на ночлег. Нет его у меня, хоть всё переворошите.

— Где же он? Где? — толкнул Алдара визирь грудью коня. — Говори скорей!

— В тростник… в болото стрельнул, дурачина! (Ох, зубы!) Да ведь там — непролазная топь, ни проезда, ни прохода… Не вздумайте искать его в потёмках. Избави бог! Пропадёте! Сами пропадёте и коней утопите!.. Переночуйте у меня — недорого возьму. По теньге с человека… (Ох, кровопийцы!) Оставайтесь до рассвета… Люди отдохнут, кони отдохнут… Перед рассветом разбужу вас… Поутру возьмёте беглеца голыми руками… Куда он денется? Как желторотого птенчика, сцапаете (ох, мучители вы бессовестные!). — И Алдар-Косе снова схватился за щёку.

— Спешиться! — приказал воинам визирь. — Этот болван, пожалуй, прав. Случается и дураку обронить дельное слово. Передохнём здесь. А хитроумный Алдар-Косе пусть помокнет ночку в болоте, — на зорьке мы обсушим его нагайками. Располагайтесь на покой! — И он швырнул «хозяину» кошелёк денег в уплату за ночлег.

Алдакен поймал кошелёк, как беркут пичугу, и кинулся раскатывать кошмы для постояльцев.

— Доброй ночи вам, дорогие гости! Крепкого сна!

Воины расседлали лошадей, привязали к коновязи, задали корму, повалились впокат на кошмы и засвистели разом в пятьдесят носов. Дольше всех ворочался на особой постели визирь. Засыпая, он строго пробормотал:

— Смотри же, хозяин, разбуди нас перед рассветом. Упустим Алдара-Косе — тебе снесу голову!..

И он тоже захрапел.

Пока постояльцы укладывались, Алдакен сидел на корточках в сторонке, охая и проклиная, не понять — то ли больные зубы, то ли ханских воинов. Но вот все угомонились.

«Первый сон крепок, — сказал про себя Алдар-Косе. — Самое время действовать…»

И сразу преобразился. Прежде всего, без шума и суеты, он разыскал среди хозяйских пожитков ножницы, которыми стригут баранов. Попробовал на палец — остры ли: ещё как остры, что твоя бритва! С этими ножницами в руке, неслышно, как тень, стал Алдакен переползать от одного спящего к другому. К кому подползёт, у того уже и гол подбородок. Первой слетела с лица пышная борода визиря, за ней и остальные… Всем своим недругам начисто бороды обкарнал. А какие это были бороды! Длинные и короткие, косматые и гладкие, густые и реденькие, седые, чёрные, рыжие!.. И до того ловко всё было обделано, что никто из воинов даже не пошевелился во сне.

Покончив с бородами, Алдар-Косе берётся за сбрую: сёдла и потники, уздечки и подпруги — всё на мелкие кусочки искромсал. Только один набор, самый дорогой, не тронул. Вскинул он его на лучшего коня, вдел ногу в стремя — и точно растаял в предутренних сумерках.

На заре продрог визирь и проснулся. Осмотрелся: уже светает.

— Хозяин! — позвал он в тревоге. — Что же ты не разбудил нас вовремя? Эй, хозяин! Куда ты подевался, образина?

Никто не откликнулся.

Визиря пробрал озноб.

«Уж не надул ли нас этот червяк? — мелькнуло у него в голове. — Надо немедленно поднимать отряд!»

Но воины так разоспались, что хоть дубиной по ним колоти — не добудишься. Наконец, визирю удалось растолкать одного.

Тот вскочил на ноги и дико вытаращил глаза на визиря.

И визирь в изумлении отшатнулся от него.

«Что за безбородая рожа? Да это же Алдар-Косе! Переоделся, злодей, воином»…

А воин протёр глаза кулаками раз и другой и снова уставился на визиря.

«Неужто я ещё сплю? Нет, это он — Алдар-Косе! Нарядился, хитрец, визирем…»

И они вцепились друг другу в горло.

— На помощь! Алдар-Косе прокрался в наш лагерь! Держу Алдара-Косе! — орали они в один голос.

От такого крика и мёртвый из могилы выпрыгнул бы. Повскакали воины с места:

— Кто кричал? Где Алдар-Косе?

Да как глянули друг на друга, так и началась свалка: каждый ведь увидел перед собой безбородого.

— Вот он, Алдар-Косе!

— Сам ты Алдар-Косе!

— Хватайте его! Бейте!

— А, так ты драться! Вот же тебе, вот!..

Все сбились в кучу, перемешались, покатились по земле, все кричат и все молотят друг друга по чему попало. Шум разнёсся по степи, как от сражения, и неизвестно, чем кончилось бы побоище, если б не показалось из-за дальних гор солнце.

При свете солнца опомнились воины и сообразили, что они попали в такую историю, хуже и постыднее которой сам шайтан ещё не затевал.

— Найти хозяина!

Обшарили весь караван-сарай — хозяина нигде нет.

— Пересчитать лошадей!

Стали считать — одного коня, коня визиря, недосчитались.

— В погоню! — прохрипел избитый визирь. — Тот человек, что назвался хозяином, и был Алдар-Косе! Это он, смутьян и богоотступник, обесчестил и погубил нас. В погоню!

Бросились воины к сбруе, — а там, где она лежала, только ворох кожаных обрезков. Какая уж тут погоня!

Все в ссадинах и кровоподтёках, вскарабкались безбородые воины на неосёдланных коней и, держась за гривы, потянулись гуськом на повинную к хану. Последним — пеший — плёлся безбородый визирь. Никто не захотел уступить ему коня, потому что никто его теперь не боялся: песенка грозного визиря была спета!

А Алдар-Косе в это время был далеко-далеко и скакал всё дальше и дальше… И какой мудрец мог бы сказать, где пролегла его дорога и где он остановил коня. Ведь Алдакен, что перекати-поле: катится и катится перекати-поле по степи из края в край, а куда оно катится — спроси у ветра, а где остановится — и ветер не знает.