Чудо-2018, или Как Путин спас Россию

Иван Али Кац

Удивительный текст нашел я в сети. Называется «ЧУДО-2018, или КАК ПУТИН СПАС РОССИЮ. Подзаголовок – историческая комедия.

Книга написана в 2043 году. Время событий – с осени 2017-го по весну 2018-го.

Всякий текст в интернете – живой, поэтому не удивлюсь, если окажутся актуальные вставки и позднейшая редактура (кстати, не помешает). Я пока выложу это в открытый доступ – с разрешения правообладателя. Пока на своем сайте, который милые мои помощники уже год никак не переделают, а также на сайте проза-ру, еще каких-то ресурсах. Издательствам предлагать бессмысленно – поезд уйдет (если кто-то только не сработает с космической скоростью).

Не исключаю, что заинтересуются авторитетные СМИ, имеющие свои сайты, страницы, блоги – готов отдать эксклюзивные с права, и пусть тогда все на них ссылаются. Была у меня идея печатать по частям, с продолжениями, как когда-то в старину, но этот текст выигрывает целиком.

PS. Во избежание недоразумений: то, что мелькнуло в сети с похожим названием, не имеют ничего общего. Буквально ни строки. Кстати, кому трудно читать 90 страниц онлайн, могу в виде гражданской благотворительности послать файлом.

Зачем мне это? Я устал слышать, что я ничего не могу сделать. А поле весны с нами могут сделать, что хотят.

Итак.

ЧУДО-2018, или КАК ПУТИН СПАС РОССИЮ

историческая комедия

Сон разума рождает чудовищ

Старинная испанская поговорка

1.

Теперь, отдалившись на четверть века, мы можем объективно оценить события весны 2018 года, когда случилось то, что одни назвали парадоксом, другие казусом, третьи случайностью, а самые страстные – чудом.

Датой отсчета обычно называют 20 сентября 2017 года. Именно в этот день газета «Ведомости» опубликовала данные опроса-эксперимента аналитической организации «Левада-центр». Выяснилось, что почти 18% россиян готовы проголосовать за несуществующего кандидата в президенты РФ Андрея Семенова, которого якобы поддержал Владимир Путин.

«Отмечается, – сообщала газета, – что эксперимент с вопросом-ловушкой было решено провести, поскольку в общественном мнении не выражено представление о возможном преемнике Путина».

Естественно, журналисты тут же обратились за комментариями к пресс-секретарю Путина Дмитрию Пескову. Тот сказал следующее: «Со всеми известными допусками и оговорками, которые должно в себе содержать любое социологическое исследование, можно сказать, что говорить это может только об одном: об абсолютном доминирующем доверии к главе российского государства и его кадровой политике».

Либеральная пресса ехидничала и глумилась, замечая, что доверие столь высоко, что Путин хоть обезьяну на трон посади, все только хлопать будут. И это, дескать, не доверие, а полное затмение умов.

Но мы сейчас знаем: затмение было ясным, вполне осознанным, и то, что случилось весной восемнадцатого, является тому подтверждением.

Строго говоря, в измерении не политическом, а человеческом, все началось еще раньше – когда итоги опроса не были известны, а он только проводился.

Итак, место действия: городок Серманкуль на границе с Казахстаном. Градообразующее предприятие – консервный завод. Завод не простой, а государственный, ибо он производил тушенку для армии. Это давало право директору Дмитрию Васильевичу Сухареву гордо говорить: «На оборону работаем!»

И вот Д.В. Сухарев прибыл утром на завод, к воротам, а впереди что-то такое маячило в легком тумане, мешало проехать.

– Чего это там? – спросил Сухарев.

– Девчонка какая-то, – ответил водитель Митя. – С блокнотом.

– Журналистка, что ли? Дави, – шутливо посоветовал Дмитрий Васильевич, но опустил стекло, выглянул, и увидел, что девчонка ничего себе, симпатичная. А та уже семенила к машине на своих довольно стройных ножках. Сухарев был неравнодушен к женской красоте, иногда даже в ущерб семейному очагу, поэтому с улыбкой ждал приближения девушки. Ему журналистов бояться нечего – предприятие успешное, плановое, атмосферу загрязняет в пределах допустимого, на зарплату люди не жалуются, детский сад новый недавно построили. Может, о детском саде и хочет спросить?

– Здравствуйте, Дмитрий Васильевич, я по поручению «Левада-Центра», они проводят опросы, и на этот раз на основании принципов математической статистики, генерирования случайных чисел, выпал наш город, а в нем ваша конкретно кандидатура, – наизусть протараторила девушка, поглядывая то в блокнот, та на Сухарева бойкими карими очами.

Ишь ты, шустрая, нежно подумал Сухарев, не очень вникая в ее слова.

Девушка, однако, ждала какой-то реакции.

Сухарев пожал плечами:

– А почему я? У нас есть Аниканова Аня по связям с общественностью, все вопросы к ней.

– Вы не поняли! – дерзко сказала девушка. – Замена не допускается, хотя вы имеете право отказаться. Это как в лотерее.

– И прямо на меня выпало?

– На вас и еще на несколько тысяч человек по всей стране.

– Случайно? – не поверил Сухарев.

– Абсолютно!

– И в чем вопрос, напомни?

– Вопрос такой: поддержите ли вы нового кандидата в президенты Андрея Семенова, учитывая, что его кандидатуру поддерживает Владимир Владимирович Путин?

Сухареву сразу стало неприятно. Он чурался политики, он брезговал ею, будучи сугубым хозяйственником. Но положение обзывало быть в курсе происходящего. И нате вам – выдвинулся какой-то Андрей Семенов, а он об этом даже ничего не знает.

Но сказался большой управленческий опыт, умение быстро ориентироваться в любой ситуации.

– Так нельзя, извини, как тебя? – осведомился Сухарев.

– Лара.

– Так нельзя, Ларочка. Тема серьезная, с налета нехорошо как-то. Ты садись, а я пока подумаю.

Лара впорхнула в машину, села рядышком, всколыхнув осенней прохладной свежестью застоявшийся воздух машины – механический, попахивающий бензином, несмотря на приятные отдушки, которые использует заботливый Митя. Но сквозь холод ее одежды Сухарев чуял укромное девичье тепло, таящееся между кожей и материей, и от этого воображения ему стало даже немного жарко.

Эх, мысленно вздохнул Дмитрий Васильевич, прошла мое молодость, миновало счастье.

Но, прямо скажем, сетования эти были приятно лицемерными, лукавыми, Дмитрий Васильевич в свои пятьдесят пять был вполне еще свеж, моложав и в возможность неожиданного счастья вполне верил.

И даже ждал его, поэтому появление девушки воспринял как знак и шанс.

– Ну, о чем ты там? – спросил он Лару, положив свою полную белую ладонь на ее озябшую тонкую лапку.

Спросил с улыбкой, спросил играючи, так говорят с детьми, но в эту отеческую интонацию подпустил все-таки и мужского бархата. На всякий случай.

– Поддержите ли вы нового кандидата в президенты Андрея Семенова, учитывая, что его кандидатуру поддерживает Владимир Владимирович Путин? – повторила Лара, глянув в блокнот.

Машина въехала через ворота во двор, подкатила к особняку заводоуправления, стоявшему отдельно и напоминавшему архитектурой загородное поместье олигарха средней руки. Дмитрий Васильевич специально его таким выстроил, чтобы чувствовать себя на работе, как дома.

Он понимал, что пора сбросить с себя этот морок, нельзя поддаваться очарованию юности, вопрос ведь не шуточный.

Но тянул время. Уточнил:

– Значит, кроме меня, никто ответить не может?

– Нет.

– А я, значит, обязан?

– Можете отказаться. Я сделаю пометку, что вы не ответили. Не захотели.

– Зачем же? Я своих мыслей не скрываю – да и с какой стати? Но получается, что я один за весь город отвечаю?

– Почему. На Серманкуль выпало три человека. Вы и еще двое.

– Кто?

– Извините, не могу сказать. Таковы условия.

– А ты-то откуда? В смысле, почему ты работаешь на эту Леваду или как ее там…

– Левада-центр. По имени основателя, Юрия Александровича Левады. Это был такой социолог и политолог.

– Извини, не слышал.

Лара тут же выхватила из сумки планшет, потыкала в него пальцами, нашла информацию и прочитала вслух:

– Юрий Александрович Левада, советский и российский социолог, доктор философских наук, родился в 1930-м году, в Виннице, в семье журналистки Натальи Морейнис и историка Моисея Когана…

Митя в этом месте неожиданно прыснул и закрутил головой.

– Ты там не надо этого антисемитского смеха! – одернул его Сухарев, сам с трудом сдержав усмешку.

– Да я так, – оправдался Митя. – Просто сразу подумал, что без них не обошлось.

– Без кого? – холодно и жестко спросила Лара.

А Сухарев подумал, что глаза у нее очень уж густо карие, почти черные, и личико специфического оттенка, бледно-смуглое. И красива она как-то не по-нашему, не открыто, нараспашку, а как бы исподволь, с некоторой как бы ехидцей, словно даже и в красоте был вечный этого племени вызов: «Да, мы такие, да, умные и красивые, вы что-то имеете против или вас это оскорбляет?»

– Шутит он! Дурачится! – заступился Сухарев за Митю.

Но ладонь с руки девушки снял.

От греха подальше.

Лара продолжила:

– После смерти Левады центр назвали его именем. Я с ними сотрудничаю время от времени. А вообще-то работаю в газете «Серманкульский исток». Еще вопросы?

Как ее зацепило! – размышлял Сухарев. С такой надо держать ухо востро!

Он вышел из машины, Лара тоже.

Он пошел к зданию, она стояла.

Он обернулся:

– Чего вы там? Пойдемте!

– Мне еще двоих опросить надо. Правила таковы, что по телефону нельзя, только лично. Я, кстати, звонила вам, хотела договориться о встрече, но вы не отвечали, а ваша секретарша, наверное, не передала. Пришлось ловить у проходной.

Ну вот, уже наезжает, упрекает, насторожился Сухарев.

Лаской ее надо, лаской, никак иначе.

– Я надолго не задержу, – сказал Сухарев. – Соберусь с мыслями и отвечу.

Он провел ее на второй этаж, проводил в свой кабинет мимо удивленной секретарши Альбины, усадил, попросил Альбину принести Ларе чаю или кофе – по ее выбору, а сам отправился в кабинет Ани Аникановой. Открыв дверь, не поздоровавшись, спросил:

– Кто такой Андрей Семенов?

Аня не поняла.

– Какой Семенов?

– Новый кандидат в президенты!

Аня дорожила своей работой. Она одна кормила семью, двух детей и мужа Викентия, разочаровавшегося в жизни, в работе и в игре российской футбольной сборной, чьи поражения горько отмечал каждый вечер пивом и водкой. К тому же, пять лет назад у Ани была короткая связь с Сухаревым, вследствие чего он и взял ее на работу. Но Аня жила в постоянном страхе, что Дмитрий Васильевич отомстит ей за свое увлечение женщиной не первой, увы, молодости и не сногсшибательной, прямо скажем, красоты. Она боялась не угодить ему, дать повод к недовольству. И вот он, опасный момент: начальник задал вопрос, а она не знает ответа.

Выручила сидевшая с Аней в одном кабинете Кузеева Инга Олеговна, дама предпенсионного возраста, отвечавшая за кадры.

– Это не наш ли Семенов? – хмыкнула она, отхлебнув чаю, и в голосе ее слышалась глубочайшая ирония. Так всегда бывало, когда речь заходила о мужчинах, которых она считала поголовно всех виноватыми в своем одиночестве.

– Который, что ли, кладовщик? – недоверчиво спросил Сухарев.

– Он самый. Андреем, кстати, зовут.

– Да нет, другой. С какой стати наш-то? Кладовщика в президенты, ага. Ладно, работайте.

Сухарев ушел, а Аня осталась в некоторой тревоге. С одной стороны, оплошала, с другой – ответственность с нею разделила Инга Олеговна. Правда, не по доброте разделила, а просто отреагировала на слова Сухарева, потому что не бывало такого разговора, в котором Кузеева не захотела бы поучаствовать.

Когда потом снимали фильм о Семенове, обе женщины дали интервью. Не все вошло в фильм, учитывая, что он был из разряда так называемых авторских, даже и название вычурное – «Прецедент претендента», мы приводим те фрагменты, которые остались за кадром и были любезно представлены в наше распоряжение.

АНЯ. Если честно, я о нем практически ничего не знала. Но один случай помню. Я зашла зачем-то на склад, он встретился, я поздоровалась, а он так тоже: «Здравствуйте!» И так улыбается. Ну, так как-то, будто мы знакомы или он про меня что-то знает. Мне даже неприятно стало, я так ему: «Вы по какому поводу улыбаетесь, интересно?» А он говорит: «Мы сегодня утром в управлении здоровались, а потом в столовой, и вот теперь опять. Какая вы вежливая!» – говорит. Я киваю: да, да, я такая, а самой совестно, что я его настолько не отличаю, что даже и пять раз поздороваться могу. Лицо такое – не запоминающееся.

КУЗЕЕВА. Это правда. Тихий, серенький. Неинтересный, если честно. Может, и лучше, с интересными сами знаете, как. Сначала он тебя приятно удивит, а потом опять удивит, только уже так неприятно, что даже говорить не хочу. И если бы мне сказали, что он что-то там, никогда бы не поверила. Вот правда, что в тихом омуте черти водятся. Нет, я в хорошем смысле слова, вы это выбросьте, про чертей. Вставьте ангелов, что ли. (Смеется). Да я понимаю, что ангелы в омуте не водятся, а где? Как сказать? Есть поговорка про них? Вот видите, а про чертей есть! И это, я вам скажу, факт свидетельства, что люди больше хуже, чем лучше. В смысле люди, лучше, чем хуже, если в целом, но отдельно хуже, чем лучше. (Смеется, машет рукой). Уберите это все, запуталась я, скажут – вот дура!

2.

Продолжим.

Сухарев, помня, что Лара ждет и может бог весть что подумать, быстро заглянул к молодежи, к двум парням и одной девушке, специалистам по компьютерам и другой сложной технике, они занимались также приемом и рассылкой электронных писем, оформляли и вели сайт завода – и тому подобное.

Вид у них был, словно их застали врасплох. Будто смеялись они над чем-то неприличным или даже над самим Сухаревым, а тут он и вошел, и они смутились. Но у Дмитрия Васильевича не было времени и охоты разбираться, он бодро спросил:

– Ну, что там про Семенова пишут?

Парни, один долговязый, в очках, второй приземистый, плотный, без очков, оглянулись на девушку, с рыжими жидкими волосиками, очень веснушчатую и поэтому имевшую вид высокомерный и неприступный, потом посмотрели друг на друга. Ответил долговязый:

– А что?

– Да ничего, просто проверяю, вы в курсе событий или нет?

– Мы в курсе. Нужна информация?

– Вообще-то да. Поищите там у себя – или как вы это говорите?

– Погуглить Семенова? Сейчас.

Они уставились в мониторы. Не прошло и пяти секунд, как плотный ответил злорадным, как показалось Сухареву, голосом:

– Нашлось девять миллионов двести двадцать тысяч результатов!

– А если Андрей Семенов?

Уставились, застучали пальцами.

– Четыреста двадцать восемь тысяч! – доложил долговязый.

– Вот дела! Хорошо, тогда так: Андрей Семенов, кандидат.

Сухарев хотел было добавить – кандидат в президенты, но подумал, что слишком раскроется. Не государственная тайна, конечно, но осторожность не помешает.

Они застучали.

На этот раз ответила рыженькая:

– Четыреста восемьдесят шесть тысяч.

– Ого! А что пишут? Для примера хотя бы.

– Андреев Семеновых много. Тут сначала про известных. Семенов Андрей Владимирович, боец смешанного стиля. Семенов Андрей Сергеевич, футболист. Андрей Семенов, без отчества, актер.

– Ясно. Ладно, работайте.

Когда Сухарев вернулся в кабинет, Лара демонстративно посмотрела на свои наручные часы.

Вот нахалка, растерянно подумал Дмитрий Васильевич. И сел за стол. Там он всегда чувствовал себя уверенней.

– А какие могут быть варианты ответов? – спросил Сухарев.

– Поддерживаете или нет. Да или нет. Но допускается и короткий комментарий.

– Комментарий – это хорошо. А то слишком просто – да или нет. В жизни так не бывает. Даже в личной, правда?

– Возможно, – сказала Лара так равнодушно, словно понятия не имела о личной жизни. Или хотела этим показать, что личное сейчас неуместно.

– Еще раз озвучьте вопрос, – попросил Сухарев.

Почти по слогам, как диктующая учительница младших классов, Лара продекламировала:

– Поддержите ли вы нового кандидата в президенты Андрея Семенова, учитывая, что его кандидатуру поддерживает Владимир Владимирович Путин?

Вот заразы, подумал Сухарев о тех, кто придумал этот вопрос. С виду все просто: президент поддерживает, так и ты не зевай. Но что получается в итоге? Что ты готов проголосовать за соперника президента?!

Явная провокация.

При этом, конечно, это не случайный выбор. Как она там говорила? Математическая статистика? Знаем мы, где и как делают эту математическую статистику. И в советское время делали, и сейчас делают. Нет, не методом тыка, а целенаправленно кто-то выбрал Дмитрия Васильевича, желая узнать его мнение. Он все же не последний человек, руководитель, начальник. А начальники у нас всегда голосуют в соответствии с курсом партии и правительства, голосуют правильно.

Но как правильно-то, вот в чем закавыка!

Тут Сухареву позвонили из транспортного цеха с производственным вопросом. Вопрос был мелкий, но Сухарев уточнял детали и подробности, интересовался работой смежных цехов, участков и групп, говорил долго и с наслаждением – эти темы ему были близки и понятны, а то, о чем спрашивала Лара – чуждо и далеко.

Положив трубку, посетовал:

– Видите, какая у меня сразу началась запарка!

И по взгляду ее понял, что она ему не верит и никакой запарки не видит. Вот гадюка-то. Ничего, надо стерпеть.

– Мы вот как поступим. Вы когда должны передать данные?

– Сегодня к вечеру. Потом будут обрабатывать, через день или два обнародуют результаты.

– Хорошо. Тогда давайте вечерком созвонимся. Вы мне или я вам. Или опять заедьте сюда, если не трудно, я допоздна тут.

– Как скажете.

Лара встала, выпрямилось, и Сухареву вдруг почудилось, что на ней красная косынка, армейские сапоги, кожаная куртка, перепоясанная широким ремнем, простроченным двумя рядами дырок, а на ремне – маузер. Именно маузер, и даже стихи вспомнились, школьные, зазубренные на всю жизнь: «Ваше слово, товарищ маузер!»

Что за наваждение?

И почему так тревожно стало на душе?

Девушка распрощалась и ушла. Сухарев, пока не забыл, записал вопрос. Читал и перечитывал его. И все больше понимал, что на него не может быть однозначного ответа. Но требуется именно однозначный, да или нет. Как быть?

Возможно, разобраться будет легче, если узнать, кому еще Лара задаст этот вопрос. Поэтому Сухарев позвонил начальнику городского отдела внутренних дел Омельченко, с которым был приятель, как, собственно, и со всем руководством города, причем приятельствовал не подчиненно, а даже, пожалуй, покровительственно, добродушно снисходя к местным чиновникам – ведь именно он, Сухарев с его заводом, дает полнокровную жизнь Серманкулю, кормит всю эту служилую сволочь.

Омельченко отозвался голосом, всегда готовым к услугам. Надежный человек.

– Тут журналистка одна, – без экивоков сказал Сухарев. – Лара, фамилию не спросил. Да найдешь, Илья Борисович, она в городской газете работает, в «Истоке». Опрашивает людей по одному поводу. Препятствовать не надо, но проследи, будь добр, с кем встретится.

– Оппозиция? – тут же предположил Омельченко.

– Да нет, вряд ли. Неважно. Просто узнай, кто это. Дело срочное.

– Могу для профилактики административному аресту подвергнуть. И ее, и их.

– Спасибо, друг, не тот случай. Она же и у меня только что была, меня тоже арестовать, значит? Просто – понаблюдать. Лучше, если они вообще об этом не догадаются. Найди у себя там шустрого, деликатного, чтобы сам все видел, а его не видели.

– Без проблем!

И Омельченко тут же вызвал расторопного, молодого лейтенанта Володю Чиркина, объяснил ситуацию.

– Из «Истока», Ларой зовут? – переспросил Чиркин.

– Ну.

– Тогда знаю. Это Лара Ким. Она интервью у меня брала по поводу оперативно-розыскной работы.

– Ким? Из корейцев, что ли?

– По лицу не скажешь. Может, дедушка кореец был. У нас Кимов вообще много, Казахстан же под боком, а там их вообще тьма.

– Ладно, действуй.

– Просто проследить – и всё?

– На твое усмотрение. Если ничего такого, то и ничего. А если что-то, сам сообразишь. Она сейчас у Сухарева была.

– Понял.

Володя был толковый малый и поступил просто: исходя из оперативной информации, что Лара была на консервном заводе, к заводу и направился, вглядываясь во встречные машины.

И вскоре увидел Лару. Она ехала в старенькой «девятке» – наверное, отцовской. Симпатичная девушка. То есть женщина, Лара молодо выглядит, а ей под тридцать уже. Такие женщины до зрелых лет свежи, в отличие от большинства серманкулянок, которые к сорока годам увядают. Такая женщина хорошей машины достойна. И дружбы с ним, с Володей. А то у него все больше простушки – продавщицы, официантки, девушки из салонов связи. С ними легко, для них главное, что Володя высок, хорош собой, улыбчив. Подойдешь, любезно спросишь: «Ну, чего по чем, как оно?» Тебе ответят в том же духе, отзываясь не на слова, а на приятное внимание. И готово дело. Но Володя всегда мечтал задружиться с девушкой умной и образованной. Может, сейчас удастся?

Он ехал не на полицейской, а на цивильной машине, держался на расстоянии. Лара проследовала на другой край города, где были частные дома, остановилась на Лесной, 16. Чиркин тут же пробил по базе и узнал: по этому адресу проживают Гричухины – бабушка за семьдесят, муж с женой, дочь-школьница, сын – студент-заочник Серманкульского филиала Уральского политехнического университета. С ним Лара, судя по всему, и контачит. Не с бабушкой же и не с родителями.

А сына зовут Анатолий Гричухин.

Володя быстро нашел его страничку в соцсетях. Ничего особенного, друзей мало, интересы разные, в том числе рэп-музыка. Музыка эта Чиркина раздражала, потому что в последние годы она громко бухтела из машин местной молодежи, которые включали ее на полную громкость, в том числе и ночью. Долбила так, что, казалось, сотрясались стены домов, мимо которых проносились эти лихие прожигатели жизни, за которыми Володя неукоснительно гонялся и пресекал или накладывал штраф – в зависимости от поведения виновного.

Да и вообще, не патриотично это – любить музыку иностранцев, да еще черных, да еще, говорят, они гангстеры. Значит – деньги, секс, наркотики. Паскудство.

Пока Чиркин все это обдумывал, Лара уже вышла из дома, не пробыв там и пяти минут.

И поехала дальше.

Чиркин позвонил сержанту Сереже Алфееву и дал команду подъехать по адресу Лесная, 16, дождаться, когда выйдет Анатолий и найти повод доставить его в отдел.

Омельченко ведь сказал действовать на свое усмотрение. И Володя усмотрел, что перестараться всегда лучше, чем недоглядеть, а потом терпеть упреки.

Забегая вперед, скажем, что Алфеев с напарником Егором приехал через десять минут, но ждать пришлось два часа. Гричухин вышел, обычный парень, лет двадцать, с рюкзаком на плечах. Направился в магазин, что был в конце улицы.

Рюкзак облегчил дело, потому что у него сзади был карман. Егор шмыгнул вслед за Гричухиным в магазин, потерся возле него, и операция завершилась успешно: именно в кармане рюкзака сотрудники полиции в присутствии понятых, продавщицы магазина и пенсионера-покупателя, обнаружили, остановив Гричухина, изрядную долю порошкового героина. И увезли Анатолия в отдел. Тот возмущался, протестовал, кричал, что сроду героина не нюхал и даже не знает, как он выглядит. Но кто ему поверит – в Серманкуле, городе, через который из Казахстана в Россию идет густой наркотрафик?!

А Володя Чиркин продолжал следить и наблюдать. На этот раз Лара остановилась возле многоэтажного дома. Рискуя быть раскрытым, Володя, надев бейсболку и темные очки, вошел вслед за Ларой в подъезд, поднялся с нею на лифте на восьмой этаж. Вышли вместе, она свернула налево, а Володя направо. Там он положил палец на кнопку звонка, изображая, что звонит, а Лара вошла в квартиру №51. Володя тут ж пробил по базе эту квартиру. Результат озадачил: владельцем и проживающим был одинокий Виктор Ярославович Зуев, 47 лет, дважды судим за бытовое хулиганство, в настоящее время – охранник при магазине «Магнит». Что может быть общего у Лары с таким человеком?

Володя поднялся на этаж выше, стоял и прислушивался.

Вот хлопнула дверь.

Лара вышла, направилась к лифту.

– Так и запиши! – напутствовал ее хриплый голос.

– Да, записала!

– Передай им там всем: Зуев против!

– Да, хорошо.

Лара уехала вниз, Володя, перепрыгивая через ступеньки, ринулся к Зуеву, который еще не закрыл дверь. С первого взгляда была видно: выпивший. Но не пьяный. Володя наскоро представился и сказал:

– Проедем со мной, Зуев.

– Зачем это?

– Да не бойся, чистая формальность. Понимаешь, – на ходу придумывал Чиркин, – раньше отмечаться надо было только тем, кто условный срок получил или освобожден по УДО, а сейчас требуют, чтобы раз в месяц отмечались все, кто был на зоне. Не тяни, Зуев, поехали! Распишешься – и все!

– Чего только не выдумаете, чтобы людей помучить! – упрекнул Зуев.

Но он знал, что противиться полиции – себе дороже.

– Ладно, заходи, сейчас переоденусь.

Володя вошел в прихожую и сразу же задохнулся от ароматов квартиры – и перегар, и запахи постельного белья, на котором спят годами, не меняя, и мужского давно не мытого тела, которое давно не интересно ни себе, ни, тем более, женщинам.

Провоняет он мне всю машину, не проветришь потом, подумал Володя. Да и некогда ждать.

И сказал:

– Слушай, ты вот что, ты сам приходи, найди Сергея Алфеева, он в курсе. А мне некогда. Но не откладывай!

И поспешил, чтобы успеть за Ларой.

Та была уже в конце улицы, Володя догнал и продолжил преследование, держа дистанцию.

Но Лара на этот раз поехала домой, где и осталась.

И у нее, как запоздало выяснил Чиркин, не догадавшись сразу просмотреть все данные о Ларе, имеется муж. Но муж ладно, муж, в случае чего, не такая уж и помеха. Однако есть и ребенок, годовалый сын. А Чиркин с женщинами, у которых есть малые дети, предпочитал не связываться – и в личном плане, и, если позволяли обстоятельства, в служебном. Не мог он спокойно видеть детских лиц, детских больших глаз, сразу щипало что-то где-то в душе, и до смерти хотелось своего такого же, чтобы подбрасывать до потолка, целовать в щеки, в попку, в волосенки эти, такие мягкие, шелковистые, каких у взрослых людей не бывает…

Вот почему искал он умную и образованную девушку. Жениться пора. И очень хочется. Но хочется еще при этом, чтобы у детей была хорошая мать, у которой было бы чему поучиться. Чиркин, конечно, тоже передаст им жизненный опыт, здравый смысл, понимание людей и все прочее, что требуется в ежедневной жизни. Но этого маловато, при всем уважении к опыту и здравому смыслу. Как говорит Омельченко, крот слепой, а жратву находит. Есть что-то и помимо жратвы, хотя ясно, что и без нее никак…

Чиркин вернулся в отдел, где устроил Зуеву и Гричухина очную ставку.

Они делали вид, что не знают друг друга, и ни в чем не сознавались.

Зуев начал канючить, как это свойственно бывшим зекам-шестеркам:

– Начальник, мне на смену с утра, отдохнуть надо, отоспаться!

– Вот здесь и отдохнешь. А ты, Гричухин, решай, что лучше – срок за наркоту или чистосердечное признание.

– Да в чем признаваться-то? Вы хоть скажите! – просил перепуганный Анатолий.

– Если я тебе скажу, будет уже не чистосердечное. Ладно, даю обоим подсказку: зачем к вам Лара Ким приходила?

– Так бы сразу и спросили! – обрадовался Зуев. – Насчет президента спрашивала!

– В смысле?

– Ну, проголосую ли я за этого… Не помню, как его… Савельев, что ли… Или Самсонов. Забыл.

– Какой еще Савельев-Самсонов? У нас Путин, без вариантов.

– Я ей так и сказал. А она говорит, что он поддерживает.

– Кто?

– Путин.

– Кого?

– Не помню! Сазонов, может? Сергеев?

– Ты меня спрашиваешь? Объяснить можешь, кто кого поддерживает?

– Путин – его!

– Тьфу! Так, Гричухин, помогай, тебя про то же спрашивали?

– Меня вообще не спрашивали!

– Ну, ну, не будем! Лара Ким к тебе приходила?

– Какая Лара, какая Ким! Была девушка, да, с бабушкой моей говорила, я подумал – из пенсионного фонда или что-то. И всё!

– С бабушкой?

– Да!

– И думаешь, я поверю?

– А вы ее спросите! И маму мою, она дома была, подтвердит.

Чиркин помолчал, постучал пальцами по столу. Ничего не понятно. Зачем Ларе охранник Зуев? Зачем какая-то старуха? И почему она им задает такие странные, но при этом такие важные вопросы? Может, черт его знает, тут заговор какой-то, политика какая-то? Но это тем более удивительно: сроду в Серманкуле не водилось никакой политики. Работа у людей есть, значит, нет причин для недовольства. Голосуют на всех выборах спокойно и дружно, всем консервным заводом – за того, за кого скажут. А если кто не на заводе, то связан с заводскими семейно или соседски, тоже никаких противоречий.

Возможно, Лара за кого-то или против кого-то агитирует, но почему общается с такими незначительными людьми?

Как почему? – потому что для агитации нужен широкий охват.

Придется, видимо, все-таки пообщаться-таки с Ларой.

Да, у нее ребенок. Но, может, она с мужем живет плохо, давно мечтает развестись, однако нет порядочного человека, который принял бы и воспитал бы ее ребенка, как родного. А такие люди есть, их только разглядеть надо!

От этих мечтательных мыслей душа Володи прямо-таки захлебнулась сладкой и теплой слюной, если можно так выразиться, а если и нельзя, мы все равно выразимся, потому что хочется.

– Хорошо, – сказал он. – Беру с вас подписку о невыезде – и по домам.

– Извини начальник, но подписку берут, если дело завели, – напомнил Зуев, напомнил подчеркнуто вежливо, чтобы не обидеть лейтенанта.

– Тогда без подписки будешь париться здесь, – предложил Чиркин.

– Шуток не понимаешь? Дам я подписку, на здоровье, я и так пять лет никуда не езжу.

– Нет, но хочется все же понять, на каком основании… – расхрабрился было Гричухин, одако Володя глянул на него с такой ироничной усмешкой, что Анатолий сразу заткнулся. Ему было всего двадцать, но с кровью отцов и дедов впитал он в себя знание, что требовать у представителей власти отчет об основании каких бы то ни было ее действий, бессмысленно, опасно, да и просто смешно.

И он тоже, как и Зуев, подписал бумажку.

Обе расписки Чиркин сунул в карман, это были, на самом деле, ничего не значащие и ни к чему не обязывающие цидульки. Отпустил задержанных, поразмышлял, что и как сказать Омельченко, и решил ничего не говорить, поскольку ничего пока не понятно.

Может, после разговора с Ларой что-то прояснится.

3.

Меж тем Сухарев продолжал терзаться проблемой, как ответить на двусмысленный вопрос.

Позвонил младшему сыну Глебу. Тот в свои четырнадцать так умен, что приходится даже иногда одергивать, чтобы имел память, с кем говорит. Очень уж вольно выражаться начал.

– За ноутом сидишь? – молодежно выразился Сухарев.

– Ну. А чего?

– Про Андрея Семенова, нового кандидата в президенты читал?

– Делать мне больше нечего.

– С отцом разговариваешь!

– Ты сроду сам начнешь чего-то, а потом злишься!

– Я не злюсь, а просто… Как мама себя чувствует? С утра на давление жаловалась.

– Я не знаю, – нетерпеливо ответил Глеб.

– Вот именно! Не знаешь, не интересуешься. Думаешь, мы вечные? А потом жалеть будешь!

– Уже жалею!

– Это ты о чем?

– А ты о чем?

Чтобы не раздражаться еще больше, Дмитрий Васильевич прекратил разговор.

Надо старшему позвонить, Борису, в Москву. Отцовская гордость, тридцатилетний финансист, в крупном банке сидит, все знает. Правда, всегда занят.

Поэтому Сухарев говорил с ним ясно и четко. И даже решился прочесть вопрос.

– Пап, плюнь, – посоветовал Борис. – Это явно фейк, утка.

– А если нет?

– Я бы знал.

– А если они сначала… Ну, как бы почву прощупывают? Может, хотя бы краем слышал, кто это?

– Понятия не имею. Есть такой Дмитрий Семенов, замминистра финансов Забайкальского края, имел я с ним дело по одной теме.

– Нет, не то.

– Конечно, не то. Повторяю, забей и забудь. Извини, у меня тут второй звонок.

– Да, конечно. Как жена, как Славик?

Вопрос повис в пустоте – Борис уже отключился.

Был один человек в запасе, вот уж кто всегда знал, что, зачем и почему происходит в стране. Саша Мечников. Сухарев учился с ним в одном классе. Мечников был звездой школы, победителем всех возможных олимпиад, после школы поступил не куда-нибудь, а в МВТУ, закончил, работал в Дубне, женился, все у него было хорошо, если бы не увлечение политикой. Насколько известно Сухареву, Мечников злостно критиковал существующую власть и существующий строй. Его чуть было не приструнили соответствующие органы, но тут умер Брежнев, началась чехарда, потом перестройка, потом институт, где работал Мечников, расформировали, он вернулся в Серманкуль – один, без жены, попытался открыть частную лавочку по ремонту сложной электронной техники, но что-то у него не пошло, и вот уже четверть века работает в одиночку мастером по компьютерам и всему, что с ними связано. Выезжает к клиентам редко, предпочитает трудиться на дому, чтобы это не мешало ему спокойно выпивать, когда захочется. При редких встречах Мечников был желчен до злости, хаял все окружающее, любил порассуждать о неверных и глупых действиях высших эшелонов власти, упоминая фамилии ключевых персон, о большинстве из которых Сухарев, занятый своими делами, даже и не слышал.

Уж он-то должен знать об этой инициативе.

И Дмитрий Васильевич позвонил ему и, задав пару вопросов о здоровье и о том, как вообще жизнь, сказал, словно между прочим:

– Говорят, у нас нового кандидата в президенты выдвинули. Мнениями интересуются. Моим вот тоже.

– Ты про женщину, что ли?

– Какую женщину?

– Это они так народ веселят. Будто бы хотят женщину выдвинуть. Типа спарринг-партнерша. Уроды! – завелся Мечников, и Сухарев услышал, как у него там что-то булькнуло. – Понимают, козлы, что смешно все выглядит, выборы эти будущие, вот и ищут, как усерьезить, а получается еще смешнее!

– Женщину в президенты? – не поверил Сухарев. И тут же сам своему неверию возразил: – С другой стороны, выбрали же в Америке негра!

Тут сделаем паузу, чтобы всем, кто читает этот текст, объяснить следующее:

Во-первых, это сказал персонаж, это его выражение, он за него и отвечает.

Во-вторых, да, мы знаем, что слово «негр» считается за рубежом неприличным, но в России со времен СССР оно произносилось и воспринималось исключительно позитивно, было связано с образами Патриса Лумумбы, Анджелы Дэвис, Мохаммеда Али, Луи Армстронга, Мартина Лютера Кинга, Майкла Джордана, Майкла Джексона, Моргана Фримена и других замечательных людей.

В–третьих, то, что Сухарев оценил выбор американского народа как нечто чрезвычайное, следует отнести не на счет косности Сухарева, а на счет косности американского народа. Который, заметим, женщину в президенты за двести лет с большим хвостом так и не выбрал.

Об этом напомнил и Мечников:

– Негра, да, а бабу хватило ума в президенты не ставить! Хотя у нас, я тебе скажу, это было бы самое то. Бабу, да еще дуру, типа… – тут Мечников назвал несколько фамилий, которые мы опустим в силу нашей исторической деликатности. – Пусть бы она окончательно развалила страну! До нищеты, до голода! Тогда, может, очухаемся!

– Не позволим! – бодро возразил Сухарев. – У нас запас прочности! Вон Америка с Европой санкциями давят, а мы…

– А мы дураки! – с обидной категоричностью оборвал Мечников. – Санкции! Да если бы они и вправду захотели нас уничтожить, они бы в три дня это сделали! Что три дня, три часа! Три минуты! Обрубить поддержку программного обеспечения всех электронных систем – и все! Компьютеры зависли, банки замерли, транспорт встал, производство застопорилось! Твой завод, между прочим, тоже заглохнет. Ты в этом, я знаю, не разбираешься, а спроси своих компьютерщиков, как они связываются с поставщиками, заказчиками, как транспорт регулируют, как все у тебя там делается вообще, включая рецептуру твоей свиной говядины!

– Не преувеличивай! – рассердился Сухарев. – Не лезь туда, где не понимаешь! Завод с тридцатых годов на армию работает, все отлажено. Обходились без всякого твоего интернета.

– Ага, через вертушку будете переговариваться, курьеров посылать! Да что с тобой говорить, ты ведь даже не осознаешь, что занимаешься бессмысленным делом! Вы там тушенку выпускаете – для складов, для стратегических запасов. НЗ так называемый.

– И что?

– А то, что вдумайся! Консервы твои – на случай войны! У них срок годности! Нет войны – их утилизируют! На помойку их! А ты новые поставляешь! Понимаешь, Дима? Без обид, но ты на помойку работаешь! Сизифов труд в чистом виде!

– Да пошел ты! – огрызнулся Сухарев. – Есть вещи, которые, да, сейчас, может, не нужны, а придет время… Вон, ракеты стоят, тоже по черт знает сколько лет, тоже никакой пользы. И что, не делать их? Зато, когда понадобятся, так бабахнут! Поэтому, между прочим, никто ничего у нас всерьез отрубать не будет. Себе дороже.

– В этом ты прав, – согласился Мечников. И опять что-то булькнуло. И голос Мечникова стал усталым и равнодушным. – Ну, спасибо, что позвонил, мне работать надо.

– Постой. Ты так и не сказал, слышал что-то про Андрея Семенова?

– Какого Андрея Семенова?

– Кандидата в президенты, которого поддерживает Путин.

– Не знаю и знать не хочу. Может, преемник. Из ниоткуда, как они любят. Самое было бы веселое – из гущи народа. По завету Ленина – чтобы любая кухарка могла порулить государством. Хоть вот соседа моего, в доме напротив живет.

– При чем тут сосед?

– Андрей Семенов его зовут. Ты-то должен знать, он у тебя там на складе где-то работает.

– Не знал, что он твой сосед.

– И даже приятель. Заходит иногда, в шахматы играем. Неплохо играет, должен тебе сказать. И грамотно при этом, разбирается, где защита Нимцовича, где Каро-Канн. Вот его бы и выбрать. Непьющий, рассудительный. Может, Путин его на полигоне приметил, когда вы туда всем городом мотались?

– Глупости все это. Ладно, будь здоров!

Разговор с Мечниковым еще больше встревожил Дмитрия Васильевича. Женщину хотели выдвинуть, надо же, думал он. А могут, в самом деле, кого-то из народа.

А с полигоном была такая история. В прошлом году президент решил посетить военный полигон, то ли ракетный, то ли еще какой-то, что был в сотне километров от Серманкуля, в глухой степи. Само собой, перед визитом туда срочно вылетела комиссия. Увидели, что все содержится в относительном порядке, некоторые постройки надо обновить, другие снести. Главное, чтобы видна была работа. Дело в том, что на предыдущем полигоне вышел некоторый конфуз. Все там было отлично, все новенькое, но при этом полное безлюдье. И президент, оглядевшись, заметил: «Как-то совсем пусто у вас. Будто люди тут не живут и не работают». Сопровождавшие генералы спохватились: как же забыли они, что президенту очень нравится не только порядок, но и когда в навещаемых местах все живет, трудится, что-то там копошится, ему весело наблюдать многолюдное энергичное коловращение.

И учли это, и решили избежать ошибки. Для этого дали задание руководству окрестных населенных пунктов свезти к полигону в день визита как можно больше народа. Участвовал своими людьми и Сухарев, собрал всех не занятых, выделил транспорт. Приехав на полигон, заводчане получили лопаты, кирки, тачки и принялись работать, катая плоское и таская круглое.

(КОММЕНТАРИЙ ПУБЛИКАТОРОВ: явная историческая ошибка с необоснованным ироническим оттенком. В описываемое время было предостаточно землеройной и транспортной техники, кирками и тачками никто не пользовался).

Президент все это увидел, одобрил, а потом была встреча с ним: встали в круг, началось живое общение. Сухарев там тоже был, имел удовольствие лицезреть лидера в пяти шагах от себя. Но вот был ли там Семенов? А может, он был в одной из групп работающих, к которым подходил Путин? И потом, вспомнил Сухарев, президент шел к вертолету, а рядом терлась кучка людей, о чем-то беседовали. Может, тогда-то и успели перемолвиться о чем-то сокровенном президент и кладовщик Семенов? Трудно представить? Но не представлял же Сухарев, что Семенов, оказывается, играет в шахматы! Играет и выигрывает у самого Мечникова, который был почетным членом серманкульского шахматного клуба. Правда, несколько лет назад обиделся на запрещение курить даже в коридоре и туалете, а потом оскорбился плакатом, повешенным на стене, где изображена была перечеркнутая бутылка. Воспринял это как намек, перестал ходить в клуб и участвовать в городских соревнованиях.

Что я гадаю? – подивился Сухарев своему тугодумию. Вызвать этого Семенова, да и все!

И нажал кнопку селектора.

– Альбина, Семенова ко мне.

– Это какого? – спросила Альбина с оттенком фамильярности. Приходится терпеть. Всегда так – не сдержишься, приласкаешь женщину под влиянием минуты, а потом расплачиваешься за эту минуту всю жизнь.

– Андрея Петровича Семенова, кладовщика, – сказал Сухарев сухим служебным голосом.

– Щас позвоню! – со смешком, упорствуя в панибратстве, ответила Альбина.

– Не щас и не звони! Сама пошла и позвала, ясно?

– Ладно, – обиженно сказала Альбина. – Мне не привыкать по заводу бегать!

Ничего, побегаешь, злорадно подумал Сухарев. Не всё тебе на каблучках тут цокать меж кабинетами. И ведь не по делу, а так, лясы точит!

Из фильма «Прецедент претендента». Не вошедшее.

АЛЬБИНА. Знаете, человек с должностью не всегда совпадает. Я вот тоже значительную часть жизни работала помощницей руководителя, в просторечии – секретарша. Но мало кто знает, сколько тонкостей в этой работе, потому что ее суть не в бумажках и не просто на звонки отвечать, это работа с персоналом, с людьми. Человека вызывают, но иногда принимают не сразу, он сидит в приемной, переживает. И кто-то может игнорировать, а кто-то отнесется… Ну, чаю хотя бы налить.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ. Мы о Семенове…

АЛЬБИНА. И я о нем. Он тоже не совпадал. Никто не замечал, а я видела. Он всегда такой задумчивый был. И мы с ним беседовали на разные темы.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ. О чем?

АЛЬБИНА. О жизни. В широких пределах. (Улыбается, что-то вспоминая).

ГОЛОС ЗА КАДРОМ. Похоже, он вам нравился?

АЛЬБИНА. Возможно. Я не имела права оказывать предпочтение. Ведь я представитель начальства. Получится – если я покажу человеку, что он мне нравится, он подумает, то и начальству он нравится. Зачем вводить в заблуждение? Так что я свои чувства не обнаруживала. И он тоже.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ. А были?

АЛЬБИНА (грустно). Давайте не будем об этом.

4.

Семенов, узнав, что его зовет директор, слегка удивился. На складе у него было все настолько в порядке, что никаких вопросов никогда не возникало. Может, решили наконец пристроить еще одно помещение? Это было бы славно.

Нехватка места была постоянной заботой Андрея Петровича. Хотя продукцию вывозили довольно регулярно, все равно успевало скопиться много банок, в ящиках и штучно, которые не помещались на полках и стеллажах. Семенов творил чудеса логистики, выстраивая из банок ровные многоярусные ряды, устанавливая их с максимальной плотностью, но иногда все же приходилась размещать банки вдоль стен, на деревянных поддонах, неровными пирамидами и колоннами, это было некрасиво, Семенов страдал. Довольством, гармоничной музыкой души отдавалось в нем такое расположение продукции, когда нет ничего у стен или в проходах, все выстроено на полках ровными длинными шеренгами, как солдаты на параде.

Если бы штукарь и выдумщик Энди Уорхол ожил и увидел это великолепие, это многообразие однообразия и одновременно однообразие многообразия, он бы вторично умер от творческой зависти, настолько великолепно все выглядело.

При вывозе очередной партии Андрей Петрович тоже печалился. Ему нравилось, когда все пространство точь-в-точь заполнено, без пустых мест и прорех, каждый кубический сантиметр задействован пользой. Но приходят грубые грузчики, приезжает электрокарщик, начинается разор, исчезают ряды и шеренги, будто выбитые вражеским огнем, зияют пустоты, обнажая серые бетонные стены. Хочется уйти, не видеть этого безобразия, но Семенов не может, он ведет всему строгий учет, никогда такого не было, чтобы количество банок на бумаге и в реальности не совпали. Правда, три года назад вместо больших амбарных тетрадей Семенову вручили ноутбук. Он быстро и старательно обучался, освоил программы учета, привык сноровисто постукивать клавишами, вбивая меняющиеся цифры, и даже, скрепя сердце, признавал за новой системой удобство – данные тут же поступали в заводское управление. Но для себя, в своей комнатке при складе, он вел все же и живые, бумажные тетради, вписывая туда ровные колонки наименований и цифр каллиграфическим почерком, за который в школе его всегда хвалили учителя, а одноклассники посмеивались.

Семенов так любил свой склад, особенно когда он был без излишеств полон, что не часто ходил обедать в столовую, перекусывал здесь же, наслаждаясь отдыхом и видом тысяч банок. Этот вид никогда ему не надоедал, как не может надоесть философу созерцание водопада, всегда разного, но при этом всегда одинакового, как верно заметил Гегель, чего Андрей Петрович не знал, он смог бы выразить подобную мысль, но не чувствовал такой потребности. Ему, наоборот, нравилась неосознанность своих мыслей, когда он оглядывал свои богатства, это было что-то вроде транса, и не бывало у Семенова наслаждения больше, чем эти вот минуты блаженного созерцания.

Итак, он пошел к Сухареву, оставив склад на помощника, тридцатилетнего легкомысленного свистуна Мишаню, которого Семенов терпел только потому, что, посвистывая, тот умудрялся точно помнить, где что стоит и лежит – имел уникальную зрительную память.

Войдя в кабинет, Семенов не спросил, зачем, дескать, звали. Он вообще редко начинал разговор первым. Кому надо, тот пусть и говорит.

Сухарев показался ему странным. Встал из-за стола, подошел, пожал руку, усадил за гостевой столик у окна, в кресло, попросил Альбину принести чаю с лимоном.

Альбина принесла и мимоходом, как бы нечаянно, нажала на кнопку селектора. Она видела, что с Дмитрием Васильевичем сегодня происходит что-то непонятное и желала знать причины этого.

– Как жизнь? – спросил Сухарев.

– Нормально.

Надо бы спросить, как жена и дети, подумал Сухарев, но он не сообразил подготовиться, узнать семейное положение Семенова. Может, он бездетный вдовец или женат вторым браком, может, у него кто-то болеет или недавно умер. Лучше обойтись без лишних вопросов. Но с чего начать?

– Ты ведь у нас член «Единой России»? – неожиданно выскочило у Сухарева.

– Как все, – спокойно ответил Семенов

Действительно, Сухарев вспомнил: он же сам, получив сколько-то лет назад из Москвы, из министерства, устную разнарядку с указанием принять в «Единую Россию» энное количество сотрудников, собрал руководителей цехов и участков и предложил написать заявления о приеме. Все, конечно, согласились, понимая, что предприятие оборонное, почти военное, и вступление куда-либо в приказном порядке – дело обычное.

Заказали, помнится, и карточки – да кстати, а раздал ли их Сухарев?

Вспомнив об этом, он подошел к большому напольному сейфу, где хранились, в отличие от маленького, встроенного в стену, второстепенные документы, открыл его, пошарил, и точно, карточки оказались тут, упакованные в полиэтилен. Сухарев вскрыл упаковку, перебрал пластиковые прямоугольнички, нашел заодно свое удостоверение, а потом и карточку Семенова. Подивился простоте этих документов – даже без фотографии, похожи на обычные банковские кредитки. Вытеснены фамилия, имя, отчество, дата рождения и дата вступления. Ого, оказывается, аж в 2013-м было дело, четыре года пролежали, нехорошо. И номер билета очень уж длинный. 40052307. Сорок миллионов нас, что ли? – поразился Сухарев. Надо, кстати, узнать, кто у нас секретарь городской организации, если таковой имеется.

Он вручил пластиковый документ Семенову.

– Вот. Извини, что не сразу.

– Ладно, – сказал Семенов и сунул карточку в карман пиджака.

Одет он, кстати, был не в какую-то спецовку, а в костюм – простой, но добротный, серого цвета, с серою же рубашкой – словно Семенов не хотел выделаться на фоне разноцветно оформленных банок и ящиков.

– С работой никаких проблем? – поинтересовался Сухарев.

– Нет. Маленько тесновато, конечно.

– А чего же молчишь? Мы, вроде, собирались расширить?

– Оно неплохо бы.

– Все, решено. Дам отмашку проектировщиком. Площадь, кубатура, оборудование – какие?

– Подумать надо.

– Подумай и сообщи. От твоего слова все зависит, ты там хозяин.

Странную, непонятную стеснительность чувствовал Сухарев. Смущал его этот человек, а чем – непонятно. Может, своей неопределенностью, таинственностью? Лет уж двадцать, если не больше, работает Семенов завскладом, а что он за человек, Сухарев не знает. Если бы пил, прогуливал, опаздывал, пренебрегал работой, было бы известно, но Семенов не пил, не прогуливал и не пренебрегал. А на совещаниях отмалчивался.

Сухарев кашлянул, хмыкнул, отпил большой глоток остывшего чаю и решился иди напрямик:

– Ты ведь на полигоне был, когда Владимир Владимирович приезжал?

– Какой Владимир Владимирович? – от неожиданности не понял Семенов.

– Какой? Ишь ты, хитрец! – Сухарев рассмеялся неприятным для самого себя тенорком и погрозил Семенову пальцем, а потом указал пальцем на портрет Путина, висевший на стене за его столом.

– А. Да, был, – сказал Семенов.

– И как? Пообщались?

– Не без этого, – с легкостью признался Семенов.

– И о чем говорили?

– Да я уж не помню. Про ветер что-то.

– Про ветер?

– Вроде того. Я рядом шел, а он так лицо отвернул, дуло потому что. И говорит: ветрено у вас.

– А ты?

– А я говорю: да, такие места. Что, не надо было?

– Почему? Факт есть факт, места у нас ветреные. А он не говорил что-то вроде того, что преемника ищет?

Семенов пожал плечами.

Дмитрий Васильевич, не в силах больше выносить неопределенности, высказался напрямик:

– Значит, человека из народа решил выдвинуть? Из глубинки? А что, давно пора! До президентства, конечно, дела не дойдет, но зато Владимир Владимирович посмотрит, как люди отреагируют? Да?

– Наверно, – Семенов не понимал, о чем речь, но его это и не заботило, он думал, что там сейчас делает Мишаня, не сунет ли партию стеклянных банок на стеллаж с жестяными, не поставит ли свинину к говядине, а овощное рагу к перловой каше? С него станется, он не порядком интересуется, а той музыкой, что засунута у него в уши. Да еще и подпевает английским языком, бездельник.

– А вы, значит, решили никому не говорить? – допытывался Сухарев. – Тоже правильно, президент у нас, говорят, сюрпризы любит, а какой же сюрприз, если все узнают? Но я вам вот что скажу: мы все равно организуем поддержку. Создадим общественное мнение. Ну, и все, что полагается.

Читатели могут подумать, что Сухарев сразу поверил, будто именно этот Андрей Семенов, его кладовщик, выдвигается на выборы. Нет, он не сразу поверил. Он только допустил эту возможность, исходя из убеждения, что в России может случиться все, в том числе то, чего случиться вроде бы никак не может. Он допустил и подстраховался, забежал вперед. Даже если все окажется не так, хуже не будет.

Поэтому дополнительно озаботился:

– Кстати, Андрей Петрович, у вас с жилищными условиями как?

– Нормально. Нет, тесновато немного, дочь у меня замуж вышла, с нами живут, но это временно. На ипотеку копят.

– Непорядок, взрослые дети должны отдельно жить. Квартира у вас в каком доме?

– В своем. Домик у нас на земле. На двух хозяев, но ничего, зато садик две сотки.

– А дачи нет?

– Да как-то не собрались.

– Понял! – радостно сказал Сухарев, предвкушая доброе дело. – Ну что ж, идите, работайте!

– Спасибо. А план когда подать?

– Какой?

– На расширение?

– Да когда будет готов, тогда и подадите.

И Семенов ушел, торопясь к своему складу и начиная в уме представлять, каким должно быть дополнительное помещение.

Альбина, убирая чайные чашки, выключила селектор. А потом шмыгнула в бухгалтерию.

Три бухгалтерши, работавшие вместе очень давно и похожие, как сестры, выслушали новость со скептицизмом, свойственным всем, кто имеет дело с чужими деньгами, часто при этом выписывая другим намного больше, чем себе.

– Ерунда все это, – сказали они.

– Ага, думаете, Дмитрий Васильевич будет всерьез ерунду обсуждать? Вы, наверно, не поняли, Семенова не в президенты выдвигают, а в претенденты. Есть разница?

– Есть, – согласились бухгалтерши. – Это запросто, в претенденты кого угодно можно. Теоретически.

Они с подобными процессами тоже имели дело, понимали, что значит, когда теоретически, на бумаге, выписываешь одну сумму, а практически, на руки, человек получает другую. Больше или меньше, в зависимости от отношения начальства.

– Он ему говорит, почему вас, а тот ему говорит, потому что я человек из народа, – пересказывала Альбина своими словами беседу Сухарева и Семенова. – А он ему говорит, ловко вы, говорит, провернули это на полигоне, когда там были, а тот говорит, да, говорит, договорились потихоньку. Он для этого и прилетал сюда, а думали, полигон посмотреть!

– Да, – кивали бухгалтерши, – так государственные дела и делаются. Вроде все на виду, а ты ничего не видишь. Вроде все понятно, а ничего не понимаешь. Взять хоть всю нашу жизнь, в смысле политики, – принялись рассуждать бухгалтерши, вообще по роду профессии к этому склонные. – С одной стороны, как бы ясно, куда идем, а с другой стороны, спроси нас, ведь не ответим. Как бы в капитализм, но какой-то он опять социалистический у нас.

– Это неважно! – отмахнулась от пустяков Альбина. – Главное, кто бы подумал! Кладовщик Семенов, скажите на милость! Тоже мне начальство!

– Не начальство, но дело важное, – вступились за Семенова бухгалтерши.

Альбина и сама так думала, но ей нужно было подтверждение со стороны, и она его получила.

И поспешила опять в заводской корпус, на склад. Ей хотелось еще раз взглянуть на Семенова и заново оценить его.

Пока она идет туда, приведем отрывок из интервью с бухгалтершами. Они на тот момент были уже пенсионерки, но часто собирались вместе, в палисаднике возле дома. Там их и снимали. Они сидели за дощатым столиком, на столике фрукты, чайник, хлеб, масло и две бутылки вина.

БУХГАЛТЕРШИ (смеются). Да чего мы скажем-то, мы ничего толком и не помним! Вы кого другого спросите!

ГОЛОС ЗА КАДРОМ. Мы всех спрашиваем. Что можете рассказать о Семенове?

БУХГАЛТЕРШИ. Зарплата у него приличная была. Не так, чтобы совсем, но на уровне.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ. Мы не об этом. О человеческих качествах.

БУХГАЛТЕРШИ (смеются). Какие еще качества, работа и есть работа! Качества дома, в семье. А на работе, если все выполняешь, какие еще качества? Штрафов у него не было, это точно.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ. И все?

БУХГАЛТЕРШИ (хохочут). Да что вы, честное слово, он нам не муж был, не сват, не брат. Вы, ребята, уберите камеру свою, сядьте, закусите, выпейте. Когда у нас еще будет шанс с молодежью пообщаться в плане мужчин? Мы без вас только о болячках, а с вами смотрите, какие сразу веселые!

ГОЛОС ЗА КАДРОМ. Нам нельзя, мы работаем!

БУХГАЛТЕРШИ (умирают со смеху). Тем более нам совестно – вы работаете, а мы отдыхаем! Бросайте, давайте вместе отдохнем, а потом вместе поработаем!

ГОЛОС ЗА КАДРОМ (с улыбкой). Это какая же у нас будет вместе работа?

БУХГАЛТЕРШИ (сползая под стол от смеха). А вот выпьем – и обсудим!

Альбина, зайдя на склад и отмахнувшись от Мишани, который подскочил с игривыми словами, осмотрела Семенова, занятого своим делом. И он показался ей не просто симпатичным, а даже по-своему красивым, значительным. Ведь у мужчины все не от правильных контуров внешности зависит, а от другого. Тот же Путин Владимир Владимирович – не красавец, а начнет прямую линию вести, на вопросы отвечать, глаз не оторвешь, сидишь и влюбляешься, несмотря на то, что рядом муж, который и моложе, и выше, и плечами шире, и глаза красивые, но начнет говорить или гоготать над глупыми шутками из телевизора, и видишь, что он урод и дебил, и это еще мягко сказано.

И с этим новым впечатлением, чему-то печально усмехаясь, Альбина пошла по цехам и участкам, а потом по кабинетам управления, и всем по секрету рассказывала, с каким замечательным человеком им довелось работать.

Бухгалтерши же оповещали по телефонам знакомых и подруг.

Не удивительно, что вскоре весь город знал, что их земляка выдвигают на выборы соперником самого Путина. Гордились. Восхищались. Цокали языком. Некоторые не поверили, но таких было мало.

Историки, исследовавшие вопрос, утверждают, что большинство осталось совершенно равнодушно. Что ж, и это не исключается.

5.

Начальник УВД Омельченко позвонил Сухареву и поздравил его.

– А кто выдвинул? – спросил он. – Завод или город?

– Тут поэтапно все происходит, – уклонился Сухарев.

– Ясно. А эти, за которыми ты проследить просил, они что, препятствуют?

– Я бы не сказал, Илья Борисович. Скорее, наоборот. Я ведь тоже задействован, но я-то не препятствую.

– Типа того – доверенные лица?

– Как бы да.

– Ясно.

– Вы там не очень с ними? – встревожился Сухарев.

– Володя Чиркин занимался, человек ответственный. Но я проверю.

И Омельченко позвонил Чиркину. Тот как раз шел к Ларе Ким, на ходу придумывая повод для посещения. Доложил: были задержаны Зуев, охранник, и Гричухин, студент, по подозрению в общении с Ларой Ким, как и было прелписано. На обоих, если что, есть компромат. Правда, выяснилось, что Лара общалась не с Гричухиным, а с его бабушкой. Чиркин готов действовать, включая мероприятия в отношении Лары Ким, но ждет указаний.

Омельченко указал: эти люди, в том числе бабушка, судя по всему, являются доверенными лицами Андрея Семенова, заслуженного работника консервного завода, выдвинутого кандидатом в президенты от Серманкуля, а Лара Ким, должно быть, их координатор. Надо навестить их и ее открыто, без всякой слежки, дать понять, что мы все знаем, выяснить, чем можем помочь.

– Есть, понял! – ответил Володя и повеселел: теперь повода выдумывать не надо.

Лара встретила его настороженно, не пустила в квартиру, говорила на пороге.

– Вы не подумайте, – успокоил Володя, – полиция не всегда же криминалом занимается. Нам известно, что вы группа поддержки. Хотим поспособствовать. Я понимаю, вы молодая мама, вам некогда, – ввернул Володя. – Как сына зовут?

– Прохор.

– Красивое имя. Муж кем у вас работает, если не секрет?

– Он нефть качает. Вахтовым методом, в Сургут летает. Инженер.

– Ясно. Но помогает кто-то? По хозяйству, с ребенком посидеть?

– Я не понимаю, извините, – строго стояла в двери Лара, – какова цель вашего посещения? И что за группу поддержки вы придумали? Я провожу опрос от «Левада-центра», это все, что могу сообщить. А работаю в газете.

– Знаю, знаю, все про вас знаю! – сказал Володя и тут же спохватился: – В смысле – информация не секретная, да и вы у меня интервью однажды брали, не помните?

– Нет.

– Можно уточнить, а почему в группу такие люди разные вошли? Охранник, старушка?

– Вы и это знаете?

– Такая работа!

– Странно. Следили за мной, что ли?

– Ни в коем случае! Так почему?

– Случайная выборка.

– Ясно. Логично – чтобы не казалось, что какие-то нанятые. А чисто из гущи.

– Именно.

– Хорошо…

Володя медлил. Тонко, слабо, но ощутимо из квартиры тянуло детским запахом. До тоски хотелось посмотреть на ребенка Лары. А совсем счастье – улучив момент, схватить детскую пеленку или одеяльце, приложить к лицу, вдышать в себя молочные ароматы этой недавно народившейся жизни, такой крохотной, такой еще безгрешной, господи, не то что мы все!

– Значит, пока ничего не нужно?

– Нет.

– Но я карточку оставлю все-таки, – Володя вручил Ларе свою служебную визитку. – И ваш бы номер узнать на всякий случай.

– Полагаю, если понадобится, узнаете.

Какая четкая! – мысленно восхитился Володя. Сразу видно, что отличная мама своему сыну, прекрасно его воспитает – в умной заботе, в справедливой строгости. Володя так не сможет, он слишком мягок. Со взрослыми бывает совсем другим, может и по рогам вломить, если надо, за ним не задержится, а с детьми – весь течет и тает, будто сироп.

– Что ж, простите, – сказал Володя таким тоном, словно и в самом деле просил прощения, словно был в чем-то виноват.

А ведь и виноват, горько сетовал он, спускаясь по лестнице. Учился бы лучше, орясина, стал бы тоже инженером, подчитал бы книжек, мог бы общаться с Ларой на уровне и стать ее мужем, отцом ее ребенка.

Досадно, обидно…

Чтобы хоть как-то избыть печаль, Володя поехал на окраину, в гости к Вере Ховайской, хозяйке маленького пивного заведения. Два года назад он оказал ей услугу, помог посадить буйного пьяницу-мужа, а Вера влюбилась в Чиркина без памяти. Принимая ее неуемные ласки, он завидует: «Как ты любишь меня, надо же!» – «А ты тоже люби», – советует Вера. «Нет, Вер, не получается». – «Почему это? Ты же меня хочешь – значит нравлюсь. Нравлюсь – значит все-таки любишь. Все так и любят». – «Ты не так». – «По мне равняй, я дура!»

Вот он и поехал к ней: если уж самому не досталось сегодня счастья, пускай другая порадуется. Пусть любит

Ехать надо было через Лесную улицу. А там как раз дом, где жили Гричухины, то есть, та самая старушка, с которой общалась Лара. Любовь любовью, а служба службой, Чиркин решил узнать эту старушку поближе.

Дверь в доме была нараспашку, он вошел и увидел сидящего за круглым столом в центре комнаты Анатолия в одних трусах (было довольно жарко). Перед ним стояли две большие пластиковые бутыли с пивом, одна уже пустая. Он пил и истерично кричал, сгорбившись, глядя мокрыми глазами в стол и ударяя по нему кулаком:

– Это репрессии, ба! Это чистый сталинизм! Ни за что взяли, издевались! Пытать хотели, еле вырвался!

– Репрессии – не повод пить! – заметил Володя. – Да и врешь ты все. Где твоя бабушка? Бабуля, ты дома?

– Дома я, дома! – ответил голос, который Чиркин сразу вспомнил.

Из другой комнаты вышла не бабуля, не бабушка, не старуха, а дама пожилого возраста Калерия Игоревна, которая была когда-то, не так уж и давно, учительницей Чиркина. Значит, она и есть бабушка Анатолия Гричухина? Вот уж повезло так повезло!

Калерия Игоревна была не была злой, скорее ключей, как и ее непроизносимые имя-отчество, которые ученики еле выговаривали. Получалось что-то вроде «Карельигорьна!». Между собой называли проще и точнее: «Холера», и она наверняка об этом знала. Преподавала русский язык и литературу, постоянно заставляла учить наизусть стихи, втолковывая, что они развивают память и обогащают словарный запас. Не раз мучила у доски Чиркина, заставляя читать стихи не просто так, а с выражением, и приходилось дурацки кривляться перед классом, изображая это самое выражение. После прочтения Холера обязательно спрашивала: «А что автор хотел сказать этим стихотворением?» Володя под взглядами хихикающих одноклассниц мялся, потел, краснел. Шут его знает, что автор хотел сказать. Там и всего-то два куплета:

Когда сквозная паутина

Разносит нити ясных дней

И под окном у селянина

Далекий благовест слышней,

Мы не грустим, пугаясь снова

Дыханья близкого зимы,

А голос лета прожитого

Яснее понимаем мы.

– Осень пришла? – пробовал Володя.

– Да неужели! Как ты догадался? – ехидно изумлялась Холера под хохот класса.

Так она доставала этими стихами, что вот уже десять лет после школы прошло, а Володе регулярно снится один и тот же сон: он читает перед скоплением людей стихотворение, причем стоит совершенно голый, да еще и в состоянии готовности к любви, чего совершенно не стесняется, а вот стихи читать стесняется, потому что быть голым и готовым – естественно, читать же вслух какие-то рифмованные строчки – неестественно (если здраво рассудить, так оно и есть), он читает, торопясь закончить, но не забывая про выражение. И заканчивает, но тут громовой голос: «А что автор хотел сказать этим стихотворением?!» – и Володя просыпается в страхе и в поту.

Сейчас он перемялся с ноги на ногу и выдавил голосом виноватого ученика, опоздавшего на урок:

– Калерия Игоревна!

– Вспомнил? А то – бабуля! Какая я тебе бабуля, Чиркин? – усмехалась Калерия Игоревна, помнившая фамилии и лица всех, кого учила.

Действительно, какая там бабуля, на ней светло-бежевый костюм – жакет с юбкой, на голове шляпка, тоже светло-бежевая, в руке сумочка – и тоже светло-бежевая. Прямо английская королева.

– Я к вам как раз собиралась! – грозно сказала Калерия Игоревна. – Вы с какой стати моего внука забрали и терзали?

– Мы не терзали. Недоразумение получилось.

– Недоразумение? Хватать человека без суда и следствия – недоразумение? Я вас этому учила?

– Ошибка, извините, – признал Володя. И поспешно перевел тему: – Зато мы вас готовы поддержать в смысле поддержки Андрея Семенова.

– И ты туда же? Какой еще Андрей Семенов, я в выборах не участвую и не собираюсь! Так и сказала Ларе. И никого не поддерживаю!

– Понимаю…

– Что ты понимаешь? Я принципиально вне политики! Политика приходит и уходит, а книги остаются. Ты читаешь что-нибудь?

– Я? – испугался Володя, вспомнив, что лет пять не брал в руки ни одной книги, а смотрел только сериалы. – Да, конечно.

– Что читал последнее?

– Эту… – Володя, как бы вспоминая, глянул искоса на книжный шкаф, что стоял сбоку, увидел знакомую фамилию на корешках. – Чехова перечитывал.

– Конкретно?

– «Крыжовник».

Сейчас спросит, что автор хотел сказать этим рассказом, обреченно думал Володя. Но Калерия Игоревна помиловала, не спросила. Приказала:

– Иди, и больше чтобы внука не трогали!

– Конечно. До свидания. На минутку тебя, – обратился Чиркин к Анатолию, который все это время сидел, слегка покачиваясь, то и дело рывком приподнимая голову, будто намеревался что-то сказать, но так и не собрался с мыслями.

Анатолий встал, пошатнулся, Володя взял его под локоть и вывел в сени. Там прижал к стене, прошептал:

– Если будешь еще при бабушке пить, я тебя засажу! Надолго засажу! Понял?

– Понял! – огрызнулся Анатолий.

– Скажи так, чтобы я поверил!

– Понял, – буркнул студент.

– Смотри у меня!

– Вы мне наркоту подбросили, – обвинил Анатолий.

– Будешь плохо себя вести, еще подбросим! – пообещал Чиркин. – Так что не вздумай шалить!

И ушел с чувством исполненного долга.

Насчет Семенова получилось как-то непонятно, но, в конце концов, это не его работа, эта та самая политика, которой чуждается Калерия Игоревна и к которой равнодушен сам Чиркин.

Вылетев с консервного завода, новость о выдвижении кладовщика Семенова в президенты, вернулась обратно вместе с водителем грузовика Леней Опреловым, который, въезжая через ворота, весело крикнул:

– Ну, где тут наш новый Путин?

И поехал загружаться на склад.

Семенов наблюдал, как электрокар вывозит к грузовику ящики с консервами, а Леня балагурил:

– Петрович, ты, когда станешь президентом, прикажи пересмотреть правила дорожного движения! Почему детям до шестнадцати не разрешают за руль садиться, а старперы до смерти катаются? Там ума уже нет, голый маразм в голове, с утра в одного чуть не воткнулся. И он же на меня орет, что ветеран труда, типа того! Запрещать после семидесяти лет!

Андрей Петрович, ведя учет, только морщился от помехи голоса, не вслушиваясь. И ничего Лене не ответил.

Потом диспетчер Валентина заглянула, пропела:

– Вы уж нас не забудьте, когда в Москву возьмут! Вы уж нам в столице местечко согрейте, а мы всегда переехать согласны!

И качнула при этом крутым бедром.

Инженер Чугуев подошел, поинтересовался:

– От какой-то партии выдвинули? Или самовыдвиженцем?

– Куда?

– Ясно. До официального сообщения не имеете права? В любом случае – мои поздравления!

И все другие наперебой поздравляли, жали руку, хлопали по плечу.

Только наладчик Акимов, всегда раздраженный небрежностью работников и ломкостью механизмов, не поверил, пришел, спросил:

– Ведь врут же, да?

Прикидывая, как он будет заполнять опустевшие полки, Семенов кивнул.

– Я так и думал! – сказал Акимов с таким же удовлетворением, с каким выносил приговор вышедшему из строя узлу или агрегату. Дескать, говорил же вам, что сломается, если так относиться, а вы не послушали, получите теперь неприятность.

Но большинство, повторяем, поверили легко и сразу. Вернее, как и Сухарев, допустили, что это может быть. И на том же самом основании: у нас может быть все, в том числе то, чего быть не может.

6.

А за стенами и заборами завода события развивались стремительно. К дому Семеновых, улица Пролетная, 17, подъехали фуры, во двор через калитку вошли две женщины. Одна из них была заместитель главы серманкульской администрации Елена Владимировна Ширшова, женщина милая, мягкая, светловолосая и голубоглазая, лет примерно сорока. Она отвечала за социальные вопросы и, если не всегда могла решить их, то всегда умела найти слово успокоения и умиротворения. Сейчас ей поручили срочно расселить Семеновых. Младших, дочь Татьяну с мужем Виктором, в двухкомнатную квартиру в новом доме, старших, Андрея Петровича и жену его Людмилу Сергеевну, которая трудилась в той же администрации ведущим специалистом архивного отдела, – в особняк.

Вторая женщина и была эта самая Людмила Сергеевна Семенова. Елена пришла к ней в отдел, присела к столу, взяла за руку, улыбнулась и спросила:

– Ну что, Людочка, как оно – быть женой кандидата?

– Какого кандидата? Куда?

– Понимаю, понимаю. Я бы тоже растерялась. Я вот что. Когда об этом объявят, начнутся всякие журналисты, в том числе из Москвы. А вы, как мне сообщили, живете довольно тесно.

– Есть такой момент. После родителей жилье осталось.

– Вот мы и решили вас переселить. Не для показухи, а для представительства. Город может себе позволить.

– Куда переселить, почему? Нас сносить, что ли, будут?

– Нет. Ладно, давайте начистоту. Кандидат в президенты должен жить как кандидат в президенты.

– Самой собой, но мы-то при чем?

Удивление Людмилы было настолько натуральным, что Елена засомневалась.

– Неужели и правда не знаете? Не сказал?

– Кто?

– Муж.

– О чем?

– Что его выдвинули кандидатом в президенты?

– Елена Владимировна, вы что, извините, смеетесь, что ли? Вроде не первое апреля у нас!

Людмила чуть не плакала от недоумения, она вообще была женщина очень эмоциональная и все принимающая близко к сердцу. Долго не решалась выйти замуж – боялась ошибиться. После долгих ухаживаний Андрея Семенова все же согласилась, убедившись, что он человек со всех сторон положительный и предсказуемый. Потом никак не осмеливалась завести ребенка – знала, что будет тревожиться за него до умопомрачения. Так и вышло, тряслась над Танечкой, провожала ее в школу до четырнадцати лет, пока та не начала убегать от нее по дороге. Андрей как-то заикнулся о втором ребенке, о сыне, Людмила три дня и три ночи плакала и сказала: прости, нет. Очень хотела сына, прямо очень, но второй раз переживать беременность, роды, а главное – опять сходить с ума и ночью, и днем, нет, невозможно.

– Какой тут смех! – воскликнула Елена. – Разве я смогла бы на такую тему шутить, подумайте сами! Все руководство знает, а оно уж точно в этом направлении шутить не станет! А что не сказал – ну, значит, он такой скромный у вас. Или сам только недавно узнал.

– О чем?

– Что его утвердили кандидатом в президенты.

– Да господь с вами, как же это может быть?

– У нас, знаете ли, все бывает.

И этот довод, как ни странно, успокоил и убедил Людмилу, хотя до конца осознать происшедшее она все же не сумела.

И вот вошла с Еленой во двор, а потом и в дом, как во сне слышала вопросы, что куда грузить, учитывая, что все делилось на две семьи, с трудом вникала, давала указания, сама бралась то за одно, то за другое.

Прибежала Татьяна, которую оторвали от ее парикмахерской работы. Позвонили из администрации, ничего толком не объяснили.

– Мама, в чем дело? – с порога спросила Татьяна.

– Да вот.

Людмила взялась объяснять, Елена помогала, Татьяна сначала не поняла, а потом не поверила.

– Ерунда какая-то! Мам, ты папе звонила?

В самом деле, Людмила почему-то не догадалась сделать самое простое – позвонить мужу. Может, оттого, что с детства слишком привыкла все чувствовать в одиночку – родители были заняты, замкнуты, строги, а старший брат вырос редкостным молчуном; молча женился, молча избил до полусмерти жену, когда увидел, как она любезничает со стариком-соседом, молчал на суде, и в тюрьме, наверное, тоже погиб молча, о чем сообщили через год соответствующие инстанции, указав причиной несчастный случай на тюремном производстве. И с мужем Людмила тоже не откровенничала, соблюдала дистанцию. И не было у них привычки, как у некоторых, перезваниваться, расставаясь на время работы.

Татьяна, не откладывая, позвонила отцу:

– Пап, что за чепуха, с какого перепуга ты кандидатом стал?

– Да болтают люди.

– А с чего болтают-то?

– Шут его знает. Меня тут директор вызывал, тоже говорил про это.

– Опа! Если директор, значит, не с потолка свалилось! Значит, ты у нас кандидат в самом деле!

– Кто меня сделает кандидатом без моего согласия?

– Будто нас кто-то кого-то спрашивает! – рассудила Татьяна, зная в свои двадцать три года то, чего жители других стран не понимают и в сорок – что от нас в этой жизни зависят только дела личные, мелкие, да и то не все, а в больших делах все решают власть и государство.

– Ты вот что, – сказал Семенов. – Ты, если у тебя что серьезное, то говори. У меня тут работа.

– Пап, да куда серьезней! Нас переселяют уже! Мы не против, конечно, но как-то это все… Неожиданно как-то.

Пока Татьяна говорила, Елена постоянно улыбалась и знаками показывала, что тоже хочет пообщаться. И Татьяна дала ей трубку.

– Во-первых, Андрей Петрович, разрешите поздравить, – медовым голосом сказала Елена. – Во-вторых, да, мы решили улучшить ваши жилищные условия. Адрес у вас теперь будет – Весенняя, пятнадцать.

– С кем говорю, извините? – спросил Семенов.

– Ох, в самом деле, будто вы меня узнавать обязаны! Ширшова Елена Владимировна из администрации, социальный отдел.

– Ясно. А почему такая спешка?

– Не спешка, а оперативность. Неужели возражаете?

– Посмотреть бы надо…

– А вот после работы и посмотрите. Или хоть сейчас. Уверена, что вас отпустят.

– Не вижу повода, – суховато сказал Семенов и закончил на этом разговор.

Нет, ему, конечно, хотелось увидеть и понять, что творится, но он не любил перемен и не ждал от них ничего хорошего, поэтому решил отсрочить момент прямого столкновения с этими переменами, успокоить себя привычной работой. Только вот очень мешали посторонние, которые то и дело заходили на склад и говорили разные слова.

Настал конец рабочего дня, он поехал сперва к своему дому, увидел, что дом пуст и гол, даже двери не заперты. Но не дом его интересовал, а сарай, аккуратный домик в глубине двора (если возможна глубина на двух сотках, упомянутых Семеновым в разговоре с Сухаревым), крытый новенькой блестящей жестью. Андрей Петрович поспешил туда. Замок цел, но второй ключ был дома, может, открывали? Отомкнул замок, распахнул дверь, включил свет – на душе сразу стало легче.

Здесь был оазис его души, мастерская с верстаком, плотницким широким столом, а на стенах в идеально порядке были развешены и разложены:

- пила двуручная;

- ножовка поперечная;

- ножовка узкая;

- лучковая пила;

- стамески 12 видов для работы по дереву;

- шило большое, среднее и маленькое;

- два вида рашпилей и четыре напильника;

- угольник;

- складной метр;

- рулетка;

- клещи большие и маленькие;

- плоскогубцы;

- отвертки 8 видов;

- три молотка;

- две киянки;

- гвоздодер;

- разводка;

- коловорот;

- бурав;

- дрель ручная;

- дрель электрическая;

- сверла от длинного, полуметрового до крошечного, с иголочку, 28 штук;

- рубанок;

- фуганок;

- зензубель;

- фальцебель;

- шерхебель…

И так далее, всего не упомянешь. Это – дань увлечения столярными работами. Семенов ведь учился когда-то в строительно-монтажном институте, после переименованном в университет архитектуры, дизайна и, тьфу, противно выговорить, реинжиниринга, а там, помимо теории, были практические занятия в плотницких и столярных мастерских. Эти навыки пригодились Семенову, когда он поехал в Казахстан на всесоюзную стройку. Правда, именно в это время всесоюзность кончилась, Казахстан отделился, Семенов перебрался в Серманкуль, устроился прорабом строительного участка консервного завода – в ту пору как раз возводили административный корпус, а когда стройка закончилась, Андрею Петровичу, оценив его старательность, предложили заведовать складом. Он для пробы согласился, да так и застрял.

Ничего особо сложного по столярной части Андрей Петрович не мастерил, однако все стулья и табуретки в доме были – его работы. И кухонные шкафчики сам соорудил, и полки для книг, а потом увлекся резьбой по дереву. Посмотрев сериал «Прогулки с динозаврами», восхитился этими великолепными чудовищами и начал их вытачивать в масштабе 1:40 – строго только в этом масштабе, чтобы не было разнобоя. И вот у него на полках уже целый доисторический зоопарк, а на верстаке почти готовый красавец пентацератопс. Под каждой фигурой табличка с названием и краткой характеристикой – время и ареал обитания, пищевые повадки и т.п.

Постояв, он выключил свет, закрыл сарай и поехал по адресу, который ему назвала Елена.

Улица Весенняя, как указал Семенову навигатор, была не длинной и целиком располагалась в поселке Гаврики, что отдельно странно. Гаврики, бывшее сельцо под Серманкулем, лет двадцать назад стало козырным местом, где кучно поселились богатые и важные люди, к числу которых Семенов не принадлежал – и не собирался, если честно.

На въезде в поселок, обнесенный по периметру капитальной кирпичной стеной метров этак шесть высотою, был шлагбаум, а рядом будка. Из будки высунулся охранник.

– К кому едем?

– К себе как бы, Весенняя, пятнадцать.

– А фамилия?

– Семенов был с утра, – ответил Андрей Петрович с легкой иронией.

Охранник, суровый мужчина лет пятидесяти, шутки не принял, не улыбнулся – он считал неприемлемым для своей должности реагировать на юмор неизвестно кого. Очень уж смущала машина, на таких не ездят ни местные жители, ни их гости – дешевый бюджетный автомобильчик. Если бы, к примеру, это был развозчик пиццы или сантехник, ремонтник, телевизионный мастер, тогда понятно, но у них на машинах надписи и картинки, а эта обычная, домашняя.

У охранника была тетрадь со списком домов и жителей, он посмотрел. Напротив этого адреса, Весенняя, пятнадцать, было пустое место.

– Вас тут нет, – сказал он Семенову.

– Ясно нет, я же не проехал, – продолжал пошучивать Андрей Петрович. – Может, жену мою видели или дочь? Или как вещи перевозили?

– Я только что заступил.

– Тогда зови начальство, не вечно же мне тут торчать! – рассердился Семенов.

И тут со стороны поселка подъехал автомобиль Ширшовой. Она выскочила, всплеснула руками, упрекнула охранника, тот немедленно открыл шлагбаум и пропустил Семенова. Елена Владимировна ради такого случая вернулась, чтобы порадоваться радости Семенова.

А тот, увидев двухэтажный особняк, довольно скромный, по сравнению с соседними, но выглядящий дворцом для Семенова, был скорее не рад, а озадачен. Встретить вышла жена, у нее тоже вид был обескураженный.

– Вот, Андрей, – сказала она. – Такие вот чудеса. Извини, что не подождала, но нас сразу же вывезли.

А когда муж приблизился, шепнула:

– Боюсь я, не к добру это!

– Посмотрим, – неопределенно ответил Семенов.

Он обошел дом, казавшийся пустым и незаселенным. Вещи и мебель, свезенные из родного обиталища, здесь поместились в одной комнате первого этажа, стояли и лежали дико и чужеродно. Табуретки, стулья и шкафчики собственной выделки всегда казались уютными и симпатичными, а тут поблекли, стали выглядеть бедно, убого, будто сработаны были не для красоты, а только по необходимости.

На первом этаже особняка были гостиная, столовая, кухня, гостевая спальня, туалет, сауна с небольшим бассейном, специальная комната для домашнего кинотеатра, на втором три спальни, туалет и ванная, просторное помещение со спортивными тренажерами, комната с бильярдным столом, библиотека с пустыми полками, комнатка без окна, пустая, непонятного назначения. Следовавшая за Семеновым Елена пояснила:

– Гардеробная.

– Отдельная комната для одежды?

– Конечно.

– Хорошо живут. И чей же этот дом?

– Ваш, Андрей Петрович!

– Что значит – мой? Я его не покупал, не строил.

– Я же говорила, это подарок города!

– Нет, но платит кто? Что значит – от города? У города ничего нет, кроме бюджета. А бюджет – деньги общие. Народные как бы. Непонятно.

– Пусть вас это не волнует, все будет оформлено абсолютно законно!

– А все-таки, кто его строил? Для кого?

– Да один человек, строил, строил, совсем уже построил, а потом что-то у него случилось или передумал, мало ли, вот он и передал его городу!

Ширшова умолчала, что на самом деле особняк возводил некий деятель Кобыляев, но попал под следствие и под суд, сел в тюрьму, дом отошел к городу, его желали приобрести по умеренной цене сразу несколько высоких чиновников, но никак не могли договориться. И вот – случай помог пристроить это яблоко раздора.

Семенов спустился и в подвал. Там ему больше всего понравилось: сухо, комнаты с окошками на уровне земли, отличные получились бы мастерские, вот здесь – плотницкая, здесь столярка, а тут можно устроить экспозицию динозавров.

Видя одобрительность его взгляда, Елена просияла:

– Нравится?

– Конечно. По уму все сделано, хороший дом. Особенно если кто друг друга годами не хочет видеть, да, Люд?

Людмила стояла у подвальной лестницы и оттуда сказала что-то непонятное.

– Что ж, – сказал Семенов, – хороший дом, даже очень, да не наш. Так что теперь, Елена Владимировна, у меня вопрос: как нам наше барахлишко назад везти?

– Почему назад? Что вас не устраивает?

– Все устраивает, но зачем? Вот молодежи вы дали квартиру, это спасибо. Они ее по ипотеке лет за двадцать осилят. А нам этот дом не по карману.

– Я же сказала…

И тут сверху послышались какие-то голоса.

7.

Это прибыл поздравить с новосельем Сухарев. В гостиную бурно и весело вошел он сам, Альбина, еще несколько человек из заводской администрации, они несли цветы, торт, шампанское, какие-то еще корзинки и картонные ящики.

Вышедший из подвала Семенов не успел ничего сказать, а уже шампанское было откупорено, бокалы налиты и всем вручены, и Сухарев начал речь:

– Друзья, коллеги, родные мои! Вот знак нашего времени, когда, благодаря демократии, каждого человека могут оценить и заметить! Но тут какая мораль, если вглядеться? Мораль, что мы не ценим того, что видим и знаем! Нам кажется, что где-то в других местах что-то происходит. Там в космос чего-то запустили, там сессия ООН, там терроризм, не дай бог, конечно. Я имею в виду – события мирового масштаба. Нам кажется, будто у нас, в Серманкуле, ничего этого не может быть. Нет пророка в своем отечестве! – как сказал… Кто сказал? – Сухарев повернулся к Ане Аникановой, но та не помогла – тоже не знала. – Ладно, неважно. Короче, на самом деле оказывается, что и события мирового масштаба у нас происходят, и пророки есть! За тебя, Андрей Петрович, за твое высокое назначение, одобренное Владимиром Владимировичем!

Семенов хотел возразить после того, как все выпьют, но в этот момент с улицы послышалась надрывные прерывистые звуки полицейский сирены.

– Доигрались! – тихо произнесла Людмила.

Но нет, не только не доигрались, наоборот, игра продолжилась на самом высоком уровне: в сопровождении кортежа полицейских машин прибыл не глава городской администрации и даже не кто-то из областных министров, а сам губернатор Илья Иннокентьевич Лясов!

С ним была целая делегация областных сановников, все в одинаковых черных костюмах, они влетели в гостиную, как стая грачей. Илья Иннокентьевич для несведущего глаза ничем не отличался; неудивительно, что, когда живо, без всякой важности, он подскочил к Семенову и начал горячо пожимать ему руку и что-то говорить, Андрей Петрович, спросил:

– Извините, а вы кто?

Губернатор жизнерадостно расхохотался, все подхватили.

– Между прочим! – закричал губернатор. – Между прочим, сие означает, – он любил ввернуть такие обороты, – что я работаю неплохо! Ибо тот губернатор хорош, которого никто не знает! Следовательно, все идет своим чередом, правильно я понимаю?

– Правильно! – хор голосов был ответов.

Семенов не узнал не только губернатора, но вообще никого почти не знал из гостей, которые все прибывали и прибывали. Мужчины в костюмах, женщины в праздничных нарядах. Шампанское лилось рекой, откуда-то доносилась музыка, все это напоминало Новый год, только без елки.

Прибыли и Таня с мужем Виктором, рядовым менеджером местного офиса сотовой компании, оба выгляди счастливыми.

– Мам, там ванная – десять метров! И с окном! – делилась с Людмилой Татьяна.

– Да, хорошо, – отзывалась Людмила.

Она уже почти не реагировала на происшедшее, стояла в уголке, рассеянно улыбалась, кивала в ответ на поздравления.

Ждала, что из этого всего выйдет.

Из толпы выделился и подошел к ней Жанборисов, один из самых богатых людей города. Впрочем, он наведывается сюда редко, чаще в Москве или по заграницам. Жанборисов – не фамилия такая, просто с детства он всегда представлялся полностью, считая имя слишком коротким и смешным, а фамилию слишком простой. Поэтому – Жан Борисов. Так и пошло, и слилось, и все только так его и назвали: Жанборисов.

Жанборисов со школы был влюблен в Людмилу. А она сначала вроде бы готова была ответить, но потом ускользнула. Жаборисов поставил целью добиться ее, достичь в жизни такого положения, что Людмила будет не силах отказать. И пустился во все тяжкие, добывая деньги. Подобная история неплохо описана в «Великом Гэтсби», так что не будем повторяться. И, как в этом романе, ничем не кончилась. У Фицджеральда великая любовь погибла не от безответности, она разбилась о самое худшее, что бывает в жизни, за исключением, конечно, войны, тяжкой болезни и смерти – о заурядность. Человек весь мир готов был положить к ногам любимой, а ему ответили: «Зачем мне мир, полежим да выпьем, вот и славно». Впрочем, и правильно ответили, распознав, что не любовь была у героя, а мечта об идеале, а идеалом быть никто не хочет. Да и не может.

С Людмилой вышло не совсем так, она почему-то оказалась в замужестве не только довольна, но, похоже, вполне счастлива. Жанборисов этого не понимал. Скучный город, скучный муж, скучная работа! Что он только не предлагал Людмиле, она неизменно отказывалась. И отказывалась без слез, без мучений, так спокойно, что Жанборисов в иные моменты готов был схватить ее и душить до тех пор, пока она не проявит хоть какое-то отношение к нему, пусть даже ненависть.

– Ну, что, – сказал он, подойдя. – Дурим людей помаленьку?

– Ох, не знаю, – вымолвила со вздохом Людмила.

– Даже если его выдвинули, это же курам на смех! Ты извини, что я прямо, но я, сама знаешь, своих мыслей не скрываю.

Это была правда, Жанборисов славился правдивостью и веселым цинизмом. Первой реакцией на все, что он видел и слышал, была всепоглощающая и всепокрывающая ирония. Заговорят при нем с похвалой о каком-то человеке, о фильме или книге, он тут же скажет: «Да фуфло это все!» – не вдаваясь в аргументы и доказательства. Он просто давно уже не верил, что в этом мире действительно может быть что-то хорошее и ценное. А вот известия о чьем-то крупном воровстве, об авариях и катастрофах, о неудачах больших людей, его радовали. Не потому, что он был бессердечен и зол, но ему важно было получить еще одно доказательство того, что мир прогнил и вот-вот накроется медным, как он говаривал, тазом.

Узнав о выдвижении Семенова, то ли настоящем, то ли придуманном, он сказал вслух: «Вот идиоты!» Но тут же приказал снарядить свой самолет и прилетел из Москвы в Серманкуль, чтобы растравить себя еще больше, но и получить удовольствие от созерцания человеческой глупости – она всегда его утешала.

– Так как? – спросил Жанборисов, заранее зная ответ. – Может, наконец, уедешь отсюда? Дочь замуж выдала, мужа в люди вывела – не пора?

И вместо привычного отказа вдруг услышал:

– Да я уж и не знаю…

– Людмила, ты серьезно?

– Какие-то предчувствия у меня, что ли… Будто вижу, как завтра на меня весь город пальцем показывает и стыдит… Мне вообще-то отпуск положен, – вслух размышляла Людмила. – Нет, если сразу что-то серьезное, то вряд ли. Но уехать отсюда и в Москве побыть – можно. Какое-то время.

– Нет! – тут же начал торговаться практичный Жанборисов. – Или ты едешь ко мне, не просто в Москву, а ко мне – или никак!

– Могу и к тебе, только… Привыкнуть ведь надо.

– Привыкнешь!

Жанборисов взволновался и почувствовал потребность выпить. Пошел искать выпивку. Увидел стол с бутылками, налил себе полный стакан, выпил махом. И посмотрел издали на мечту всей своей жизни. И увидел, что Людмиле-то уже за сорок, при этом вполне видно, что за сорок, где те хрупкие плечи, где талия, где высокие красивые ноги? Плотное тело почти пожилой женщины. Лицо по-прежнему красивое, да, особенно глаза с длинными стрелочками ресниц, от которых Жанборисов всегда с ума сходил, но одним лицом сыт не будешь…

Впору потихоньку исчезнуть, раствориться, ничего не объясняя. Но Жанборисов не таков. Да, он не уважает людей, но уважает себя и свою былую любовь. Надо что-то придумать, чтобы не обидеть Людмилу.

И он, выпив еще стакан, медленно пошел к ней, ничего пока не придумав, но полагаясь на свой талант импровизатора, который не раз его выручал.

А Людмила уже раскаялась. Это был минутный порыв – от растерянности, от отчаяния. Никогда она не полюбит Жанборисова и не согласится с ним жить. Вот только как сказать ему об этом?

Жанборисов подошел.

– Послушай… – сказал он.

– Нет, ты послушай! – торопливо возразила Людмила.

Тут раздались треск, грохот – это в саду запустили фейерверки. И все пошли туда, и Жанборисов с Людмилой тоже пошли, сначала вместе, а потом как бы потеряв друг друга.

Захмелевшие гости вторили залпам криками восторга.

Были здесь и Зуев, и Калерия Игоревна, и Лара – к ним посылали специальных людей, уговорили приехать. Зуев тут же наклюкался и на все вопросы отвечал почему-то по-военному: «Так точно!» Калерия Игоревна недоумевала и требовала, чтобы ее вернули домой. Лара, оказавшись в положении координатора несуществующей группы поддержки несуществующего кандидата, пыталась это объяснить, на что все лукаво подмигивали: «Конечно, конечно, понимаем, понимаем!»

И не то чтобы все безоговорочно поверили в выдвижение доселе безвестного человека кандидатом в президенты, но, как и Сухарев, – допустили.

Почему допустили?

Тому исторические беллетристы и историки от науки за четверть века нашли множество причин. Суммируем их, добавив и кое-что свое.

1) Во-первых, многие помнили, что и стремительное выдвижение Путина было довольно неожиданным, что дало повод и заграничным, и отечественным либералам периодически задавать вопрос: «Кто вы, мистер Путин?»

2) Во-вторых, это же все-таки не выдвижение серьезное, только кандидатом, а кандидатов на каждых выборах бывает много, как привычных, так и новеньких – для ассортимента.

3) В-третьих, информация поступила от уважаемых людей; в частности, аппарат губернатора был оповещен самим губернатором, которого, в свою очередь, кто-то оповестил, но некоторые решили, что он и был тем, кто предложил Путину кандидатуру серманкульского простого работяги, недаром же Илья Иннокентьевич все чаще летает в Москву; пожалуй, если так пойдет, улетит навсегда, войдет в ближнее окружение, а принятие Путиным кандидатуры от Лясова есть свидетельство особого доверия. Того, что все началось с Сухарева, многие просто не знали. Сухареву и самому уже казалось, что не он это придумал, а как бы осенило свыше.

4) В-четвертых, это льстило патриотическим чувствам серманкульцев, географически обиженных в пору развала империи – раньше они были, если глянуть на карту, если не возле пупа, то близко к географическому центру обширной российской территории, а оказались с краю, в унизительном подвздошье.

5) В-пятых, давно уже всем хотелось чего-то необычного, сверхординарного, в последние годы все ощущали какое-то томление духа, будто моряки на корабле в штиль, тоскливо глядящие на обвисшие паруса. Хотелось чуда, как выразится чуть позже Мечников, но мы до этого еще дойдем.

6) Подогревало и то, что Андрей Петрович с течением вечера становился все увереннее и от уклончивых ответов перешел к утвердительным. Его даже и спрашивать не надо было, он сам охотно всем рассказывал.

Да, он рассказывал, он разошелся, расшевелился. И все потому, что выпил. А пить Семенову было нельзя. Он понял это сразу же после первой стопки, употребленной за семейным столом, когда строгие отец с матерью разрешили ему таким образом отметить вступление в совершеннолетие.

Юный Андрюша выпил, хрустнул огурцом, посидел, подумал, еще выпил, уже сам, без разрешения. И тут же еще. Отец отставил бутылку.

Андрей сказал серьезным и трезвым голосом:

– Тут к нам в институт приходили. Отбирали людей в отряд космонавтов. Меня взяли.

– На Луне дома строить? – спокойно спросил отец.

– Почему? Профиль института не имеет значения! Гагарин в индустриальном техникуме учился.

– Он в аэроклубе летал.

– И я летал, только вам не говорил! И с парашютом прыгал! Но вообще-то я выбираю – может, в отряд космонавтов, а может, в Академию Наук, в Москву. Я теорему Ферма доказал, послал им, они там упали все.

– Как бы тебе тоже не упасть, иди-ка ляг, – сказала мама.

– Не верите? Вы просто ничего про меня не знаете! Меня два года назад вообще в американские шпионы вербовали! Я отказался, но шифр дали. И имя. Агентурное. Семен Семеныч. От фамилии. Они меня пытали! – Андрей положил руки на стол, а голову на руки и принялся рыдать – долго, сладко, безутешно. Отец, мужчина мощный, взял его на руки и отнес в постель.

С того дня Семенов еще раза два или три пробовал выпить, надеясь, что обойдется. Не обходилось – малейшей дозы хватало, чтобы его понесло в нелепые фантазии. То рассказывал, что позвали работать на Южный полюс (по ходу рассказа Южный превращался в Северный), то раскрывал тайну, что будто бы он изобрел машину времени и путешествует по ночам в разные времена, в том числе в триасовый или меловой периоды, где его чуть не заклевал птеродактиль (вот откуда возник интерес к динозаврам), то вдруг признавался в том, что у него была короткая, но яркая любовь с актрисой Еленой Прокловой, которая хотела ради него бросить мужа… – ну, и так далее.

Его фантазии смешили друзей, на другой день они ему их припоминали, но вполне добродушно, а вот сам Семенов страшно терзался, ему было невыносимо стыдно.

И бросил эксперименты, не касался ничего спиртного, и привык не пить настолько, что даже мысль об алкоголе была неприятна, даже вид винных полок в магазине вызывал легкую судорогу в желудке, и он отворачивался. Если же приходилось участвовать в застольях, страдал, но терпел и ждал момента, когда можно будет убраться из-за стола.

И вот выпил сначала шампанского, чтобы хоть как-то смягчить свою ошеломленность от происходящего, а потом вина, потом еще чего-то – и началось, и вот он уже рассказывает, как, идучи под руку с Путиным к вертолету, разъяснял ему пункты своей будущей предвыборной программы. Тот одобрял, а особенно ему понравилась идея уничтожить пост президента сразу после того, как Семенов этот пост займет. Чтобы никому неповадно было считать себя верховным правителем, ибо стране это вредило и вредит, так как неизменно вырождается в самодержавие, в культ личности, и каждый начальник, подражая верховному, начинает корчить из себя царя и бога. Меж тем главное в любой стране – порядок. Но не насильственный, а когда каждый рулит своим делом.

– Мне вот ничего указывать не надо, – обращался Семенов к собравшимся в кружок гостям так дельно и разумно, будто говорил с самим президентом, – я сам знаю, что тушенка свиная должна идти к свиной, а говяжья к говяжьей. И доступ ко всему легкий должен быть. Потому что загонишь продукт в угол, а потом посмотришь, а он столько уже там, что срок годности вышел! Вот еще в чем вопрос, Владимир Владимирович, говорю я ему, срок годности у всего есть! И даже, извините за прямоту, у вас. Чтобы, говорю, извините, не протухнуть!

Слушающие ахнули – кто мысленно, а кто, не удержавшись, и вслух: надо же, какие слова не побоялся сказать президенту.

Но это опять же не означает, что все полностью поверили Семенову. Просто в душах и умах этих людей и чиновников незыблемо торчало убеждение, которое почти двести лет назад было аксиомой для гоголевского Городничего: дескать, да, приврал немного, но не привравши никакая речь не говорится!

– А он-то, он-то что? – спросил один из слушавших.

– А он так задумался, а потом мне: вот какого соперника я себе хочу на выборы! И говорит: не согласитесь ли баллотироваться? Я говорю: это приятно, но неожиданно! Надо подумать! А он мне: некогда думать, страна ждет! Ну, говорю, если ждет, тогда ладно!

И все зааплодировали, так им понравилась эта история, независимо от того, считали они ее правдой, полуправдой или вовсе неправдой.

А потом все смешалось – люди разбрелись по саду, по комнатам, где-то пели, где-то устроили танцы, где-то целовались, где-то ссорились, все это была празднично, весело, но очень уж сумбурно и с какой-то внутренней нервозностью. То и дело можно было увидеть, как человек смеется, поет, выпивает, с кем-то обнимается и вдруг останавливается, трет лоб, будто не может вспомнить, как он сюда попал и что, собственно, происходит.

8.

Семенов скачет на мегалозавре, пришпоривая его, погоняя хворостиной, и оглядывается на преследующую стаю велоцирапторов, и кричит им: «Имейте совесть, вы из позднего мелового периода и в Монголии живете, а мы-то с Сивкой из юрского и живем в Европе! Кыш отсюда!» Велоцирапторы злобно стрекочут, разевают страшные острозубые рты, один из них на бегу цапнул Сивку за бедро, Сивка взбрыкнул, скакнул в сторону, Семенов чуть не упал.

А впереди – огненная река лавы, вытекающей из вулкана, изрыгающего камни, которые падают и спереди, и сзади, и по бокам, взрываясь, как бомбы.

– Тпрру! – кричит Семенов, натягивая поводья, но Сивка, храпя, свернув шею и кося сумасшедшим глазом, несется к лаве. И становится все жарче, жарче, вот мегалозавр уже скакнул в расплавленную реку, плывет, сгорая, и сам Семенов горит, но при этом продолжает жить. Лицо, шея, плечи, руки, все горит, а жарче всего во рту, печет невыносимо, хоть бы уж скорее конец.

Но вдруг Сивка выносит на берег, на зеленую траву, под синее небо и белые облака. Семенов соскакивает, усталой рукой снимает с головы буденовку, распахивает шинель, сбрасывает сапоги и падает на траву, раскинув руки.

– Попасись, отдохни, – говорит он Сивке.

А Сивка, встав над ним, отвечает спокойно:

– Ты, Семенов, и сам уже запутался, какое такое попасись, я плотоядный, забыл?

– Ну, поймай живность какую-никакую.

– Да нету тут ни шиша. Кроме тебя, конечно.

– Э, э, ты не шали!

– Да уж какая тут шалость, Андрей Петрович. Эволюция! Или, проще сказать, пищевая цепочка. Не я тебя, так ты меня. Тоже ведь не одной капустой питаешься.

И мегалозавр резко опускает голову, вонзая зубы в то, без чего мужчине жить нельзя. То есть вообще-то можно, но не так, как хотелось бы.

Семенов просыпается, вскакивает, хочет выбежать во двор, но не может найти дверь, везде стены и окна. А ему очень надо. Хоть бы какой горшок или ведро! Но не видно ни горшка, ни ведра, ни даже какой-нибудь вазы. А просто на пол Семенов не может.

«Пузырь же лопнет!» – слышится чей-то голос.

И тут же внутри что-то лопается, взрывается, и ошметки Семенова разлетаются по всей комнате, заляпывая золоченые люстры, белые потолки, чьи-то портреты, висящие на стенах и узорчатые ковры на полу.

Семенов просыпается, трет глаза, озирается.

Господи, как же тяжело!

Он не сразу сообразил, где находится, потом все вспомнил, в том числе вчерашнюю свою трепотню, застонал от стыда. Глянул на часы: до начала работы двадцать минут! Наскоро умылся, попил воды прямо из-под крана, в горячке начал искать штаны, потом увидел, что они на нем, как и все остальное, выскочил из особняка, у двери переступив через кого-то мертвецки спящего, и побежал к своей машине.

Но ему преградил дорогу мужчина в черном костюме, в белой рубашке, с галстуком.

– Здравствуйте!

– Здравствуйте, мне некогда, опаздываю!

– Со мной как раз успеете! – он распахнул дверцу машины представительского класса.

Семенов нырнул внутрь, а человек в костюме сел на водительское место.

Обернувшись и деликатно кашлянув, он спросил:

– Может, желаете?

– Чего?

Водитель потянулся назад рукой, нажал на кнопку, открылся ящичек, обитый внутри красным бархатом. В нем стояли разноцветные бутылки – и водка, и коньяк, и виски, и вино. А также, в особых отделениях, конфеты, нарезанные дольки лимона, еще какие-то кусочки чего-то.

– Нет, нет! – отказался Семенов.

Но увидел знакомую этикетку «Нарзана», взялся за горлышко.

– Можно?

– Даже нужно!

Покачиваясь в удивительно мягкой машине, Семенов пил «Нарзан», тер лоб и вслушивался в свои неразборчивые мысли. Ничего не понял. Решил позвонить жене.

– Люда, привет, как ты?

– На работу собираюсь.

– А ты там?

– Где?

– Ну, в этом доме? В особняке?

– А где же еще? И ты тут был.

– Да… Я тебя вчера так и не спросил – ты что об этом думаешь?

– Ничего я не думаю, Андрей. Жду, куда все это выльется. И страшно мне, если честно.

– И мне тоже. Я вчера много чего наболтал?

– Не больше, чем другие, – успокоила Людмила. И добавила с необычной для нее задушевностью: – Ничего, Андрюша, все это пройдет, будем жить, как раньше.

– Тоже верно. Вы куда это едете?

Вопрос был водителю, тот свернул не к заводу, а в центр города.

– Куда сказали, – ответил водитель.

– Кто сказал?

– В администрации.

Через пять минут были на главной площади, которую окружали различные учреждения города Серманкуля, в том числе администрация.

На крыльце Семенова встретила Ширшова – приветливая, свежая, бодрая.

Повела его, не понимающего, в чем дело, по коридору, оказались у двери с табличкой: «Кандидат в Президенты А.П. Семенов». У двери на стульях в ряд сидели какие-то люди разных возрастов и с любопытством смотрели на Семенова.

– Зачем? – спросил Андрей Петрович.

– А как же? Дело серьезное, не будете же вы им заниматься без отрыва от производства? Проходите, я сейчас.

В кабинете стоял обширный стол, за ним кожаное кресло с высокой спинкой, сразу видно, что начальственное – массивное, громоздкое. Перед столом еще два кресла, попроще. На столе телефон с обширной панелью, на которой множество кнопок.

Стесняясь сесть, Семенов подошел к окну, с тоской посмотрел на площадь и поверх площади – в ту сторону, где находился родной завод.

Елена вернулась, принесла несколько папок.

– Тут мы подготовили проект вашей предвыборной программы, обращение к избирателям, несколько интервью с вами, ну, и тому подобное, сами посмотрите. Если что, все вопросы ко мне.

– Не знаю… Я же еще не зарегистрировался. И там же, вроде, подписи собирать надо, еще что-то…

– Время есть, успеем, все сделаем. А сейчас – прием избирателей.

– Каких избирателей?

– А у двери сидят, не видели?

– Это как у депутатов, что ли? Всякие жалобы и проблемы?

– Ну, жалоб и проблем не будет, больше – наказы.

– Какие наказы?

– Сами услышите.

И начался прием избирателей. Входили по одному люди, садились перед Семеновым и говорили о том, что они полностью поддерживают политику президента и правительства, одобряют идею выдвижения свежего кандидата, желают успеха и просят не ослаблять заботу о народных нуждах и чаяниях.

Семенов с натугой вслушивался в эти явно заученные речи, посматривал на часы. Не выдержал, прервал очередного избирателя, пожилого пенсионера в больших старых очках, одна дужка которых была замотана скотчем:

– Я все понял, а вам-то лично ничего не нужно?

– Мне? – растерялся пенсионер. – А чего мне? Жила бы страна родная, и нету других забот! – вспомнил он слова советской песни.

– Это я понимаю, дедушка, но неужели у тебя все хорошо? Очки вон новые купить не можешь.

– Как это не могу? Да хоть десять очков куплю! Я просто привык к этим.

– Разве? И держатся плохо, и стекла вон все поцарапанные, ничего не разглядеть.

– А чего мне разглядывать? – пенсионер зашевелился и, оглянувшись не дверь, прошептал: – Чего мне разглядывать, вас, что ли? Я и так всю жизнь на вас смотрю! Раньше в газете «Правда», теперь по телевизору. Смотри на вас, не смотри – толк один, то есть – никакого!

– Вот, это уже разговор! А подробней?

Пенсионер подался к столу, налег на него грудью, собираясь что-то сказать, но в это время открылась дверь, заглянула Ширшова и ласково пропела:

– Дедушка-а-а-а, – с протяжкой на конце; так внучка зовет любимого деда отведать только что испеченных пирожков.

Но пенсионер почуял не пирожки, а что-то иное, засуетился, поднялся, опираясь рукой на стол.

– Да я ничего… Я все… По трафарету!..

Он дрожащей рукой достал и показал измятый листок.

– Вот и хорошо. Но, кроме вас, еще люди есть. Пойдемте!

Она вывела пенсионера, вернулась.

– Устали, наверно?

– Да нет. Я вот, что, Елена… Отчество забыл, простите.

– Можно просто – Лена. Или даже Леночкой некоторые зовут. По настроению.

– Мне бы на завод смотаться. Там после ночной смены новую партию разместить надо, потом отгрузка… Последить бы.

– Проследят, не беспокойтесь. А мы вас сейчас будем технически оснащать.

В кабинет внесли компьютер, то есть монитор и системный блок, мотки проводов, притащили также огромный телевизор-панель и начали прилаживать к стене. Андрею Петровичу стало еще тоскливее: все работают, все что-то делают, он один, как дурак, сидит лодырем. Взялся помогать прокладывать кабель, но тут опять явилась Елена. Подошла, сказала тихо, укромно:

– Поедем сейчас насчет одежды. Вы теперь все-таки лицо официальное, а у нас тут принято хоть и без пафоса, но и не кежуал, не джинсы с футболкой.

– Ладно, – понуро согласился Семенов. – Чем бы ни заниматься, лишь бы заниматься.

Меж тем Лара накануне вечером, вернее, ровно в полночь, отправила результаты в «Левада-Центр», там оперативно их обработали, приплюсовали к данным, поступившим из всех регионов, и решили, не откладывая, опубликовать.

Так и появилась информация в газете «Ведомости», а потом и во всех СМИ.

И почти сразу же откликнулся Кремль в лице Пескова. Эту историческую фигуру сейчас уже мало кто помнит, а функция у пресс-секретаря Путина была весьма важной – он озвучивал, как тогда выражались, мнение Путина по актуальным и важным вопросам. Впрочем, чаще всего Песков считал поднимаемые вопросы слишком незначительными для того, чтобы президент на них реагировал. Это давало повод тогдашним СМИ интриговать на пустом месте. Например, появлялись аршинные заголовки в газетах и новостных лентах: «ЧТО ДУМАЕТ КРЕМЛЬ ПО ПОВОДУ…» – и далее значилась горячая тема дня. Обыватель хватал газету или открывал ссылку, и читал: «КРЕМЛЬ ПО ЭТОМУ ПОВОДУ НЕ ДУМАЕТ НИЧЕГО». А рядом – фото Пескова, отчего складывалось даже впечатление, что Кремль – его псевдоним. Недаром же на одной из новогодних кремлевских елок какой-то простодушный малец, увидев Пескова, радостно крикнул: «Здравствуй, дяденька Кремль!»

На этот раз Песков счел нужным прокомментировать – мы процитировали его комментарий в самом начале. Однако серманкульцы, увидевшие эту новость, первым делом обращали внимание не на комментарий, а на слова: «несуществующего кандидата».

Позвольте, а серманкульский Андрей Семенов тогда кто?

Рядовых горожан, до которых дошла нелепица случившегося, это страшно рассмешило, но лицам ответственным и начальственным было не до смеха.

Губернатор Илья Иннокентьевич Лясов в это время проводил хозяйственное совещание, просматривая одновременно новости. И перед каждым из подчиненных, сидевших за длинным столом, тоже были ноутбуки или планшеты, и многие тоже увидели эту новость, и притихли, поэтому голос докладчика Лавочкина, заместителя губернатора по дорожно-строительным работам, бубнил в полной тишине.

И тут Лясов крикнул.

Он крикнул сильным, звучным голосом, из груди:

– Кто нап…л? – употребив нецензурное слово, означающее крайнюю степень лжи, время прошедшее, вид совершенный.

Те из присутствовавших, кто видел фильм «Чапаев», вспомнили, что именно таким грозным голосом красный комдив перед строем вопрошал: «Кто стрелял?!» – и ждал ответа. А строй расступился, и кто-то объяснил: «Мы тут сами одного кокнули». И Чапаев, удовлетворенно кивнув головой, успокоился.

Эх, если бы и сейчас так можно было бы: кокнуть кого-то, и нет проблемы. Но кокать, во-первых, не принято, а во-вторых, без приказа начальства, нельзя.

Лавочкин, решив, что вопрос губернатора адресован ему, опешил и выдавил:

– Никто не это самое, что вы сказали, Илья Иннокентьевич, я объективные данные даю! Хотя на местах, конечно, постоянно именно только и делают это самое, что вы сказали, но мы пресекаем.