Чудо для Алисы

Глава 1

Счастье можно купить. Уверена, неисправимые романтики, услышав это утверждение, закатили бы от разочарования глаза или схватились за сердце. А те, кто посмелее, плюнули бы в спину и выкрикнули вслед какое-нибудь ругательство.

Ступая по хрустящему, словно капуста, снегу, я глубоко вдыхаю морозный воздух и впервые за долгое время улыбаюсь своим мыслям.

В свете уличных фонарей кружатся снежинки. На фоне замерших, покрытых инеем, хрустальных деревьев, они кажутся живыми. Я останавливаюсь и поднимаю глаза к узкой полоске фонарного света, наблюдая за их танцем, а затем подставляю ладонь, затянутую шерстяной варежкой, и собираю крохотные крупинки, похожие на кокосовую стружку.

Мороз щиплет щеки и забирается под мою скудную одежду. Я плотнее запахиваю на шее объемный вязаный шарф и сворачиваю на широкую аллею заснеженного парка.

Малыш Хью звонко лает на проходящего мимо бродячего пса, и я вновь мысленно возвращаюсь к своему неожиданному открытию: счастье можно купить!

Потому что питомец – это и есть счастье! «А вы про что подумали?» – про себя успокаиваю тех самых неисправимых романтиков и слышу их вздох облегчения.

В моих руках три поводка. Да, мне приходится подрабатывать, гуляя с чужими собаками, но мне нравится эта работа, как никакая другая.

Самый маленький и подвижный – щенок мальтийской болонки Хью Грант. Белоснежный пушистый комок с черными глазками-бусинками в модном джинсовом пальто принадлежит Антонине Викторовне, врачу терапевтического отделения областной больницы.

Тойтерьер Вилли – взрослый, степенный песик в болоньевой зеленой курточке скрашивает одиночество своей пожилой хозяйки Нины Алексеевны – профессора университета на пенсии.

И наконец, французский бульдог Джесси – общительный, подвижный пес, – живет в молодой семье Оксаны и Леонида Дубровиных. У этих ребят ответственная работа и суточные дежурства, поэтому в их отсутствие Джесси остается на моем попечении.

Снег засыпает пустеющие тротуары парка, мягко вьюжит между одиноко стоящими лавочками и декоративными хвойными кустарниками. Прохожие приподнимают воротники выше, зябко кутаются в шарфы, торопясь попасть в уютную атмосферу семейного очага. Размышления об этом отдают тупой болью в сердце. С недавних пор у меня нет уютного дома… После смерти мамы назвать кирпичные холодные стены своего жилища домом у меня не поворачивается язык.

Хорошее настроение испаряется подобно морозному облачку. Я топаю по темной аллее, крепко держа поводки полюбившихся мне животных, и представляю себя участницей подстроенного квеста или скандального телешоу для домохозяек. Как в фильме «Игра» с Майклом Дугласом, не иначе!

– А теперь встречайте Алису-у-у!!! – громко тянет ведущий.

– Алиса, расскажите, каково это – быть неудачницей? Получать удары судьбы раз за разом?

Лица телезрителей застывают от удивления, они напряженно сверлят меня взглядами, в которых нет сочувствия и жалости, лишь жажда сенсации…

– Я… я… – виновато бормочу я, судорожно подбирая в голове слова оправдания.

Сую руку в карман и нащупываю ключи от квартиры Дубровиных. Пора возвращаться домой, пока лезущие в голову дурацкие мысли не свели меня с ума!

Мы с мамой жили в Снегиреве, поселке недалеко от города. Снегирево прозвали рябиновым раем. Полвека назад местный предприниматель Игорь Скороходов вырастил на колхозных полях рябиновый сад. Чуть позже вокруг деревьев построили здание небольшого винно-водочного завода. Его фирменный продукт, рябиновую настойку, ценили во многих регионах России и даже за рубежом.

Моя мама, Марина Тимофеевна Легенда, работала главным бухгалтером на другом, хлебопекарном заводе, или «маковке», как его называли в простонародье. Уж больно вкусные там пекли маковые булочки.

Его белое обшарпанное четырехэтажное здание находилось недалеко от нашего дома. С одной стороны высокого металлического забора ленивые работники отогнули лист железа, что позволяло мне ходить домой коротким путем. После школы я любила забегать к маме на работу, пользуясь дыркой в заборе, вдыхать ванильный запах свежей выпечки, разносящийся на добрые десятки метров вокруг. Мама угощала меня вкусной булочкой, целовала в нос и провожала до перекрестка с улицей Саврасова – прямо за ним высилось здание художественной школы.

«До вечера, Лиса!» – улыбалась мама и махала мне вслед рукой. Именно такой я ее и помню: красивой кареглазой брюнеткой с цветастым платком на плечах и в свитере ручной вязки.

Мама берегла каждую копеечку, чтобы обеспечить меня всем необходимым: одевалась я не хуже сверстников, много читала и ходила в художественную школу.

К выпускному классу мой фирменный росчерк «Легенда» с завитушкой над последней буквой «а» вошел в сотню рисунков, украшающих стены местного ДДТ и сельсовета.

Мое счастливое детство не омрачалось отсутствием папы. На вопросы о нем мама отвечала уклончиво, говорила, что папа погиб в горной экспедиции. Я хотела знать больше, но мама закрывалась в себе, оставляла меня без ответа. Со временем расспросы о папе прекратились.

Моим единственным близким человеком после мамы была моя тетя – мамина старшая сестра Глафира Тимофеевна Карташова. Тетя Глаша жила в уютном спальном районе города. Ее муж, капитан полиции Петр Карташов, погиб при исполнении много лет назад. Второй раз замуж она так и не вышла, хотя женщиной была красивой и умной. Она посвятила себя работе и нам с мамой.

Я поступила в Институт живописи, скульптуры и архитектуры на бюджетное отделение уже после того, как моя мама заболела. На поступлении настояла она, убеждая меня, как аргумент приводя слова Конфуция: «Три вещи нельзя вернуть: время, слово, возможность. Не упускай возможность, Лиса!»

Я восхищалась оптимизмом мамы. Приговор онколога не подкосил ее веру в выздоровление, она аккуратно выполняла врачебные рекомендации и продолжала работать на заводе. Но частенько я слышала, как мама стонет и плачет по ночам. Я сходила с ума от такой несправедливости и собственного отчаяния.

Мир перестал видеться таким ярким и удивительным, как раньше, он поблек, и во мне что-то словно сломалось. Казалось, я медленно высыхаю, умираю вместе с мамой. «Рябиновый рай» больше не вдохновлял меня своим великолепием: я возненавидела ярко-красные рябиновые грозди, припорошенные искрящимся белым серебром. Хотелось выбросить все картины с зимними пейзажами, благодаря которым меня приняли на факультет живописи. Ужасающая реальность растоптала меня, превратила в капризную слабачку, постоянно жалеющую себя. Мне стало стыдно перед мамой…

Я обратила свое отчаяние в несокрушимую веру, а уныние – в радость, я улыбалась ради мамы, строила планы на будущее, которому не суждено было быть… Я читала маме вслух стихи и ее любимые романы Агаты Кристи, а она слушала с неизменно спокойным и добрым лицом, сосредоточенным на чем угодно, только не на болезни.

Мамы не стало год назад. Через месяц после ее смерти у тети Глаши случился инфаркт.

– Да, вы правы, господа телезрители, последний год моей жизни выдался адски сложным!

Я сжимаю кулаки от злости на судьбу и удивляюсь собственной решимости: тетя в больнице четвертый раз, но я сделаю все, чтобы не потерять ее. Буду пахать как проклятая и бороться с этим несправедливым миром! Другого не дано – одержу победу или сломаюсь! «Так что выкусите, господа телезрители!» – добавляю я мысленно.

А еще… я хочу узнать все о смерти папы. Он снится мне. Разговаривает, улыбается, касается меня во сне, протягивая между нами невидимые нити привязанности. С наступлением утра сон рассеивается, унося воспоминания о наших разговорах прочь… В мир мертвых… Желание узнать о таинственной экспедиции привело меня в архив областного Министерства обороны. Что я могла там найти? Официальную версию, указанную в документах папы: «Пропал без вести в чрезвычайной ситуации природного характера – обвал льда и камнепад». Не знаю, по какой причине, но пожилая женщина-архивариус Зоя Тихоновна сжалилась надо мной и дала (по большому секрету) номер телефона председателя областной организации Союза генералов – Георгия Константиновича. По ее словам, генерал Вдовин двадцать лет назад служил в Грузии и может что-то знать. Георгий Константинович оказался легендарным человеком – ветеран боевых действий, заслуженный юрист России, он проходил службу в главном управлении Генеральной прокуратуры на Северном Кавказе, управлении Генеральной прокуратуры РФ в Южном федеральном округе с 1999 по 2004 год. Как раз в тот период, когда пропал мой папа! Георгий Константинович выслушал просьбу по телефону, записал фамилию и пообещал позвонить в ближайшие дни. Но прошла почти неделя…

Выхожу из парка и сворачиваю на улицу Федосеева. Ну и пусть! Я буду обивать пороги других учреждений, но не прекращу поисков информации. Шагаю по хрустящему снегу, любуясь сверкающими самоцветами-снежинками.

Я научусь снова радоваться жизни… Обещаю… Ради мамы, папы и тети Глаши. Ради себя… В тот момент, когда я говорю себе эти заветные слова, как по волшебству, оживает телефон:

– Да, – отвечаю я, крепче сжимая поводки в руках.

– Добрый вечер, Алиса Ильинична, это генерал Вдовин. Помните такого? – Еще бы! Последнюю неделю я только о вас и думаю, товарищ генерал!

– Конечно, Георгий Константинович. Слушаю вас, – заглушая в голосе ликование, отвечаю я.

– Алиса, в метеорологических сводках нет сведений о лавине или камнепаде. В день, когда погиб ваш папа, была ясная погода.

– Вы уверены?

На том конце провода слышатся шуршание страничек и покашливание.

– Простите… Я еще не отошел от простуды, – извиняется генерал Вдовин. – Расскажу вам, как это было. В то время я служил на грузинской границе. В ущельях со сложным рельефом и низкой облачностью частенько случались камнепады или сход лавин. Безопасность личного состава была на первом месте. Поэтому сведения об изменениях погоды приходили каждые два часа.

– Эм-м… Значит, во всех без исключения сводках предупреждения о лавине не было? – Я останавливаюсь под фонарем, тупо уставившись на сливовое, затянутое морозным туманом небо.

Как же так, а? Выходит, мой папа, как и другие члены экспедиции, погибли по другой причине?

– Алиса, вы сможете приехать ко мне? Я отдам материалы, и вы увидите все своими глазами, – предлагает генерал Вдовин.

– А почему тогда официальная версия смерти экспедиторов…

– Не могу знать. Причиной указана несуществующая лавина. Пресс-службы это и напи-сали… Приезжайте. А я подумаю, как помочь вам.

Заговор! Военная тайна! Убийство! Я завершаю вызов, задыхаясь от собственных догадок. Мысли бешено скачут в голове. Кто приказал написать про лавину? И, главное, зачем?

Морозный воздух щиплет щеки, и я решаюсь сократить путь, пройдя через длинную темную арку. Мне срочно нужно домой – унять волнение и привести в порядок шальные мысли. Ныряю в объятия арки и… меня ослепляют ярко-оранжевые фары вылетевшего из нее автомобиля…

Я становлюсь на одно колено, и оно утопает в длинном ворсе черно-белого ковра со сложным геометрическим рисунком.

– Аллочка, я много лет мечтал о тебе, и теперь, когда мы вместе, я ловлю себя на мысли, что это сон… Я хочу просыпаться рядом с тобой, хочу делать тебя счастливой, делить с тобой горе и радость…

– Богданчик, вставай, ну что ты устроил? – Мои взволнованные заранее выученные излияния прерывает Римма Сергеевна, мама Аллы. – Согласна Алуня. Можно без пафоса этого обойтись… – протягивает она недовольно.

Римма Сергеевна картинно закатывает глаза и взмахивает рукой, словно пытаясь выгнать заполнивший комнату «романтический пафос». Ее мелкие ярко-бордовые кудряшки подпрыгивают от каждого движения. Как ей удалось так бесшумно войти?

Римма Сергеевна закатывает рукава домашней ярко-голубой рубашки и по-хозяйски выхватывает из моих рук бархатный футляр с обручальным кольцом. На лицо Аллы наползает румянец, она улавливает мой растерянный взгляд и глубоко вздыхает: перед авторитетом матери она бессильна…

– Аллочка, давай примерим, – предлагает Римма Сергеевна. Она поддевает колечко упитанным пальцем с длинным ярко-оранжевым ногтем и протягивает Алле.

Я наблюдаю странную картину, нелепую до абсурда: мать надевает кольцо на палец дочери вместо меня. Лицо моей невесты преображается от восторга при виде украшения, она вмиг сбрасывает с себя неловкость и стеснение, вытягивает руку вперед, шаловливо играя пальчиками.

– Красивое колечко, да, мам? – с надеждой в голосе спрашивает она. Римма Сергеевна одобрительно кивает, оценивая размер камня. Ее небольшие карие глаза придирчиво сужаются, сканируя взглядом аккуратный бриллиант.

Наблюдая за восторженными лицами близких мне женщин, я успокаиваюсь: пускай все пошло немного не по плану, важно только то, что мы поженимся.

Римма Сергеевна с досадой смотрит на старинные настенные часы, отдает коробочку Аллочке и медленно поднимается с места.

– Поздравляю вас, дети мои! – гортанно протягивает она. – Не могу уделить вам больше времени, сейчас придет ученик.

Она маневрирует между пузатыми синими креслами к стоящему в углу пианино, открывает крышку и пробегается пальцами по клавишам. Звучит марш Мендельсона.

Алла вскакивает с места, не в силах справиться с переполняющими ее чувствами, и бросается в мои объятия. Я люблю ее! Я столько времени ждал ее взаимности и одобрения родителей (особенно ее мамы), что реальность кажется видением.

Римма Сергеевна бьет по клавишам и подпевает высоким сопрано:

– Та-а-а та та-ра-ра трам пам пам!

Я подхватываю Аллу на руки, она хохочет, когда я кружу ее по комнате. Из груди вырывается вздох облегчения, когда звенит дверной звонок: мне не терпится остаться с Аллой наедине. Римма Сергеевна поднимается с вращающегося деревянного стула и идет открывать дверь. Разве я вправе судить ее? Аллочка – все для нее, смысл ее жизни.

Таланты моей будущей тещи обширны: она преподает игру на фортепиано в музыкальном училище, заведует учебно-воспитательной работой факультета, сочиняет музыку к популярным хитам, а также готовит музыкантов к участию в международных конкурсах. Римма Москвитина – уважаемый, известный в городе человек.

Из коридора в гостиную Римма Сергеевна вплывает уже в сопровождении Ванечки – тощего прыщавого подростка лет тринадцати, мечтающего о славе певца. Ваня готовится к участию в шоу «Голос. Дети».

Он стягивает мокрые шапку и шарф и небрежно сует их в рукав куртки. Римма Сергеевна подходит к окну, завешенному синими бархатными портьерами, и аккуратно отодвигает их. Перед глазами предстает знакомый, с недавнего времени ставший привычным пейзаж: деревья и декоративные кустарники, узкие тротуары, фонарные столбы и многочисленные лавочки Лебедянского парка.

– Ребята, ну и сыплет сегодня! – громко произносит она, перехватывая портьеры витым шнуром с бархатными кисточками на концах. – Снегопад, как в разгар зимы! Будьте осторожны по дороге в загс, – добавляет убедительно она.

Я увлекаю Аллу в соседнюю, смежную с гостиной, комнату и плотно закрываю дверь. Алла не одобряет моего «смелого» поступка и приоткрывает ее, оставляя тонкую щель. «Чтобы мама ничего такого не подумала», – без слов понимаю я.

– Я счастлив… – шепчу на ушко Аллочке и нежно целую ее. Наши отношения давно перешли в горизонтальную плоскость, но при Римме Сергеевне мы ведем себя невинно.

– Выше, Ванечка, тяни, ты же можешь! – кричит Римма Сергеевна. Ваня играет и поет песню Криса Айзека Wicked Game.

– No, I-i-i don’t want to fall in love…[1] – надрывается парень.

– Выше, сказала! – стучит указкой по лакированной поверхности пианино его строгая учительница. – Давай еще раз с этого места!

– No, I-i-i don’t want to fall in love.

– With you… With you…[2]

– Давай уйдем… – шепчу я, оторвавшись от губ Аллы. – Поедем ко мне.

Второй раз за день я наблюдаю за тем, как быстро меняются ее чувства. Затуманенные страстью глаза проясняются, она размыкает объятия и отходит к окну. На подоконнике стоят керамические горшки с фиалками и каланхоэ. Не к месту вспоминаю высказывание Риммы Сергеевны, что «сок каланхоэ заживляет ранки».

Алла теребит свой длинный локон и покусывает нижнюю губу. Она что-то хочет сказать мне. Может, подыскивает правильные слова для отказа? Сердце пропускает пару ударов в ожидании ее слов.

– Богдан, мама уже договорилась с регистратором в загсе. Бракосочетание назначено на тридцать первое декабря, – тихо шепчет Алла, виновато опуская глаза в пол.

Я облегченно вздыхаю. Мне хочется смеяться и плакать одновременно: Римма Сергеевна управляет нами, как марионетками, и я почему-то позволяю ей это…

– The world was on fire and no one could save me but you[3].

– Хорошо, хорошо… Если так споешь, они все обернутся, обещаю! – гремит Римма Сергеевна за стеной.

– Любимая, есть хоть одна сфера твоей жизни, в которую не влезла мама? – «Грязными сапогами», хочется добавить мне, но я сдерживаюсь.

– Богдан, в этом вопросе я абсолютно согласна с мамой! – пылко шепчет Аллочка. – Мы просто распишемся, а на сэкономленные деньги купим квартиру побольше. Ты же понимаешь, что твоя двушка слишком мала для семьи…

От ее слов я теряю дар речи. Мое лицо превращается в напряженную тоскливую маску. Я сам виноват… Первое время я закрывал глаза на тотальный контроль Риммы Сергеевны, пытался оправдать ее фанатичную любовь к дочери. Поначалу меня даже забавляло ее поведение, а сейчас раздражает до чертиков!

– Богдаша, милый, ты расстроился? – Алла скользит ладонями по моим плечам и зарывается пальчиками в волосы на затылке. – Разве это важно? Для тебя так необходимо застолье, торжество?

– Нет, – смягчаюсь я. – Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Если ты хочешь, пусть это произойдет тридцать первого декабря.

В загсе нас ждали. Мы приехали, чтобы подать документы и написать заявление. Римма Москвитина заранее договорилась о визите дочери с женихом и о брони на тридцать первое декабря. Вездесущая женщина словно залезла в мою голову и точно узнала, когда именно я сделаю предложение Алле – другого объяснения я не нахожу!

Регистрация тридцать первого декабря в четыре часа вечера – моя последняя уступка, дорогая теща!

В один день отметим сразу два праздника – Новый год и свадьбу! Отличная экономия! Квартиру будем подыскивать после свадьбы, моя подруга работает в агентстве недвижимости, она обещала помочь. Богдаша, что ты думаешь насчет Гоа? Там сейчас тепло, рекомендую поехать именно туда!

Я высаживаю Аллочку возле ее дома и уезжаю, ответив на ее предложение подняться в квартиру вежливым отказом. Меня сбивают с толку собственные растерянность и беспомощность. Крепче сжимая руль «Бентли», я мчусь по заснеженным улицам вечернего города. Дворники шелестят, стирая с лобового стекла непрерывно падающий снег. Урчанье мотора старины Бэна под сиденьем наполняет душу умиротворением.

Мы поженимся, и все изменится… Я грезил этой девушкой несколько лет, терпеливо добивался ее благосклонности не для того, чтобы сдаться. И я добьюсь, чтобы со мной считались.

Вера в счастливое будущее распускается в моем сердце, словно бутон, наполняя его нежностью и теплом. В туманной вечерней мгле призывно мерцают яркие неоновые вывески торговых центров и кафе, под козырьками автобусных остановок прячутся от снегопада люди. Мне хочется запомнить этот последний день ноября, высечь в памяти только то, что по-настоящему важно для меня. Ее тихое «да»…

– Я люблю тебя, – шепчу я Алле в трубку. – Скучаю… Мы только расстались, и я предвижу недовольство Риммы Сергеевны, но предлагаю тебе переночевать у меня.

– Богдан, ты с ума сошел? – чуть слышно бормочет она. – Что я скажу родителям?

Я грустно улыбаюсь, вспоминая забитого безмолвного отца Аллочки – Семена Леонидовича. В их семье все решает Римма Сергеевна, и упоминание второго родителя выглядит комично.

– Скажешь, что переночуешь в квартире своего жениха, – настаиваю я.

– Приезжай в одиннадцать. Родители уснут, и я смогу незаметно улизнуть, – мягко произносит она.

Перед глазами маячат картинки ее обнаженного соблазнительного тела. Я трепещу от предвкушения заполучить Аллочку в свою берлогу на всю ночь и снова сдаюсь… Нервно облизывая нижнюю губу, отвечаю ей:

– Хорошо. Приеду в одиннадцать.