Чудо-компасы

Перекочуем в мир насекомых

Ученые проводили опыты с пчелами — выставляли на блюдечке пчелиное лакомство, метили пчел разноцветными пятнышками, выпускали их. И пчелы приводили сборщиц.

Тогда нас интересовала работа биологических часов пчел, а не их способность находить дорогу. У нас даже не возникал вопрос о том, как же все-таки пчелы умудряются приводить сборщиц на место, удаленное от жилья.

Представь, что ты пчела и ты летишь километрах в четырех — в человеческом измерении, конечно, — от родного улья и внюхиваешься во всякие ароматы. Эх, кабы найти хорошее цветочное поле!

И вдруг — аромат готового меда! Это исследователи выставили пчелиное угощение — блюдечко с медом.

Ты поворачиваешь на запах, и — о радость, о удача! Перед тобой целое озеро — на этот раз в пчелиных масштабах! — готового меда.

Мед, правда, пахнет не твоим ульем, но какое тебе до этого дело? Ты теперь пчела, не человек, и тебя вовсе не интересует абстрактный вопрос: кому принадлежит этот мед и имеешь ли ты юридическое и моральное право на него. Для тебя не существует понятий «мое», «твое», а есть одно — «наше». Все, что вкусно, все, что можно и должно принести домой, — все это «наше», пчелиное.

Ты набираешь полный зобик меда и летишь домой. Пчелиное сердце твое полно радости, — единственной радости, доступной тебе. Лишь бы рою было хорошо, а остальное неважно.

Вот ты прилетел, опускаешься на леток — площадку перед входом в улей. Строгие, неподкупные сторожа бесцеремонно обнюхивают тебя и тут же уважительно пропускают внутрь: этот товарищ принес хороший груз. Пусть идет!

Ты взбираешься на соты. Сотни пчел окружают тебя: что нашел? Где нашел? А как туда лететь?

О том, что именно ты нашел, сообщить не трудно. Ты принес в зобике капельку меда, и ты угощаешь медом всех, кто поближе. Угощение приходится по вкусу: ведь это же готовый мед! «А ну, скорей показывай дорогу!» — торопят тебя товарки.

Но как рассказать пчелам-сборщицам о дороге? Как сообщить, сколько меда ты нашел, чтобы прилетело нужное количество пчел, а то, чего доброго, ринутся они скопом и только помешают друг другу? Может случиться и наоборот: понадеются пчелы друг на друга и никто не полетит. Тут нужно послать строго определенное количество пчелиных рабочих рук — простите, ножек!

Когда ты был человеком, ты знал множество всяких слов и каждое слово что-то значило и для тебя и для других. Тебе достаточно было сказать друзьям примерно так: «Шагайте, ребята, под углом в пятнадцать градусов к солнечному направлению и идите, пока не доберетесь до горы. Гору огибайте справа. Когда же доберетесь до одинокой березы со сломанной вершиной, опять идите под тем же углом к солнцу. Так вы дойдете до леска. Лесок огибайте слева, а потом…»

Нужно думать, если твои приятели умудрятся запомнить всю цепочку примет, они, при некотором навыке, найдут дорогу.

Но ты сейчас пчела, а пчелы если и слышат, то слышат совсем не так, как мы с вами. Когда же из улья порой доносится гул, то это не значит, что пчелы сейчас сплетничают или дискутируют какой-то наболевший пчелиный вопрос. Нет, они всего-навсего проветривают помещение взмахами своих крылышек.

Глухонемые люди обычно объясняются жестами.

Может, и тебе прибегнуть к этому способу — поднять правую переднюю лапку и указать: туда, мол, летите, вон за ту гору.

Но какая пчела заметила бы, что ты поднял правую указательную лапку, если здесь, в улье, столько пчелиных лапок, что голова с непривычки закружиться может.

И тут ты находишь самый простой выход — летишь и своим полетом показываешь пчелам путь. Десяток сборщиц увязываются за тобой.

Что ж, этот способ не так уж плох, и, очевидно, пчелы могли бы воспользоваться им. Но как обстоит дело в жизни?

Чтобы выяснить это, посмотрим, как сборщицы прилетают к твоему блюдечку с подкормкой.

Вот прилетела одна. Через две минуты — еще одна. Через полминуты — сразу две. Затем пауза. Опять прилетела пчела.

Нет, не скопом, не непрерывной цепочкой летят пчелы за взятком, а каждая передвигается самостоятельно.

Выходит, прилетают они без поводыря. А раз так, то им дорогу разъясняет каким-то удивительным способом разведчица.

Кто его знает, возможно, в далекие-далекие времена разведчицы приводили сборщиц так, как гид приводит группу экскурсантов к какому-нибудь интересному памятнику старины — прямо. Но шло время, и метод этот совершенствовался. Разведчица провожала сборщиц часть пути, описывала дугу, возвращалась домой, агитировала новую группу пчел, провожала этот отряд часть пути и летела за новым. А сборщицы продолжали направление, указанное этим совместным полетом с разведчицей.

Шло время, и пчелы все укорачивали и укорачивали этот ориентирующий полет, пока не превратили его в символ полета — танец на сотах.

А может, в самом начале пчелы только тормошили своих товарок: летите, мол, туда, где пахнет так, как от меня. Потом стали танцевать на прилетной площадке, у входа в гнездо. Виляя тельцем, разведчица бежала по площадке в направлении цели, затем, описав дугу, возвращалась к исходной точке и снова «летела» в том же направлении, но уже на этот раз описывала дугу с противоположной стороны. Получалась как бы сплющенная восьмерка, где длинная средняя часть, перемычка, указывала направление полета.

Сборщицы с упоением следовали за разведчицей в этом танце, потом взлетали и летели под тем же самым углом по отношению к солнцу, под каким танцевала разведчица. Расстояние же разведчица указывала скоростью полета.

Теперь пчелы танцуют в улье не на прилетной доске, а на вертикальных сотах. Направление на солнце им отсюда не видно.

За миллионы лет своего развития пчелы как бы условились: раз солнце в улье не видно, то будем считать вертикальное направление — то направление, по какому действует сила тяжести, — направлением на солнце. Пчела-разведчица как бы говорит своим танцем: «Смотрите, сестры-пчелы, на меня! Видите, под каким углом к вертикальному направлению я танцую? Когда вы выберетесь наружу, то найдите на небе солнце и летите под этим углом к нему. Верх — это солнце».

Так сила, противоположная силе тяжести, стала для пчел символом направления на солнце, а «перемычка» сплющенной восьмерки, которую танцует, виляя, пчела-разведчица, — символом направления на взяток.

Ученые ставили на специальных столиках пчелиное угощение к северу, к югу, к востоку и к западу от улья, и каждую пчелу, прилетевшую к кормушке, они метили разноцветными пятнышками, у каждой кормушки — собственный цвет.

А потом следили в опытных ульях за танцем пчел.

Пчелы, прилетевшие с южной кормушки, танцевали, двигаясь вверх головой. Это значило: «Летите прямо на солнце».

Пчелы с северной стороны танцевали вниз головой, то есть виляли брюшком, когда двигались вниз. Это значило: «Летите так, чтобы солнце было позади, или на север».

«Восточные» пчелы танцевали влево, «западные» — вправо.

Пчелы-разведчицы прилетали и перед вечером, а в это время их танцы были ориентированы иначе. И это понятно — солнце ведь переместилось на небе, направление на взяток уже находится под другим углом к солнцу.

Но как это все проверить?

Однажды скептик-ученый, один из тех, кому всегда кажется, что только его опыты безупречны, сказал:

— Никогда не поверю, что пчелы способны передавать информацию о блюдечках с медом с помощью танца, пока не найду эти блюдечки, следуя указаниям пчел-разведчиц.

Его научили, как надо понимать танцы пчел, и он пошел по пчелиному указанию и нашел то, что искал.

Говорят, он очень гордился тем, что сумел поговорить с пчелами на их языке.

Проверяли танцы пчел и так: запускали в улье макет пчелы, как две капли воды похожий на обычную пчелку, и та своим танцем показывала настоящим пчелам, куда надо лететь; пчелы, обманутые сходством, летели по ее указаниям. И находили именно те места, которые закодировали ученые этим механическим танцем.

Тут возникает сомнение: в улье не всегда светло, как же пчелы умудряются увидеть там танцы разведчиц?

И людские и пчелиные танцы часто сопровождаются песнями, и эти песни несут дополнительные сведения.

Но ведь пчелы почти глухи и немы. Как же так?

Танцуя свой наводящий танец, пчела-разведчица быстро-быстро трепещет крылышками, и от этого трепетания идут во все стороны колебания. Сборщицы улавливают эти колебания всем тельцем и понимают по частоте колебаний, как далеко им следует лететь.

Потрепещет крылышками разведчица четыре десятых секунды — пчелам ясно: надо лететь метров двести. Восемь десятых секунды обозначают четыреста метров.

Если нектар хороший и его много, пчела трепещет крылышками изо всей силы. Если нектар плохой и его мало, то она еле шевелит крылышками. И всем понятно — лететь нужно немногим.

Так вот и получается, что за взятком прилетает как раз столько пчел, сколько требуется.

И все поля оказываются обслуженными пчелами. И пчелы не мешают друг другу.

Пчелы умудряются указывать путь и когда до цели прямиком добраться нельзя, потому что по пути находятся всякие препятствия, которые надо огибать.

Пусть балерины Большого театра не обижаются на меня, но и они не сумели бы объяснить танцем зрителю, как ему добраться до цели, если его ожидает множество разных поворотов под разными углами. Даже словами не рассказать этого.

Пчелы с этой задачей справляются очень просто.

Танцем они сообщают лишь общее, генеральное направление относительно солнца. Они как бы говорят танцем: «Ты, сборщица, лети под таким-то углом к солнцу. А когда пролетишь такое-то расстояние, то окажешься у цели. Ни пуха тебе, ни пера!» И никакого упоминания об ориентирах и поворотах.

Однако выйти на цель по такому самому общему солнечному направлению нетрудно лишь тогда, когда можно передвигаться прямиком или же видна цель.

Забрел турист в швейцарские горы и жестами просит гида показать ему путь до поля, где растут замечательные маки.

Гид понимающе кивает головой: не беспокойтесь, мол, сэр! Он выдирает из записной книжки листик бумаги, берет тоненький карандашик и рисует на бумаге нечто похожее на арбуз, в который воткнули вязальные спицы. И турист понимает — это же солнце с лучами. Он и сам, когда был маленьким, рисовал такие же вот арбузы со спицами, выдавая их за солнце с лучами. Потом гид рисует дом с балкончиками — это гостиница, где они сейчас находятся. Он соединяет солнце и гостиницу прямой линией, затем в сторонке изображает поле с тремя маками. Поле он соединяет линией с гостиницей. И эта линия лежит под углом в пятнадцать градусов к солнечному направлению. И тут же он машет рукой: шагай, мол! Авось доберешься. А если не доберешься, то пеняй на себя. Все люди как люди — нанимают гидов, а ты лучше их, что ли?

Шагает турист с легким сердцем и улыбкой на устах по этому направлению, наслаждаясь и природой и одиночеством. Он то и дело взглядывает на солнце, чтобы не сбиться с пути. Будучи человеком опытным, он и учитывает, что солнце не станет задерживаться на своем небесном пути, и принимает во внимание его перемещение.

И, может, наш турист без труда дошел бы до цели, если бы на пути не возникла гора.

Турист огибает гору и оказывается на противоположном склоне. И тут он останавливается в замешательстве. Дошел ли он до прямой линии, гостиница — маки, указанной гидом, или не дошел? А может, уже перешел?

Он снова отмеривает на глазок угол в пятнадцать градусов к солнечному азимуту и шагает вперед уже не с таким легким сердцем. И оказывается в клеверном поле, а не в маковом. Эх, надо было бы взять другой курс!

Ну, а если бы швейцарский многоопытный гид указал ему и все повороты, углы, расстояния, нужно думать, турист добрался бы до макового поля.

А пчелам таких сложных объяснений не нужно. Им достаточно знать лишь общее генеральное направление. И сколько бы ни было поворотов на пути, они найдут по этому направлению место.

Как они это делают, мы не знаем. А хотелось бы знать. Это очень облегчило бы путешествие по пересеченной местности.

Кстати, пчеле легче находить дорогу, когда видно солнце или когда его не видно?

Пожалуй, проще всего определить это по продолжительности полета. Опыт лучше проводить вдвоем или целой компанией.

Вы уславливаетесь о начале опыта, и пусть у каждого улья устроится по наблюдателю. Один из вас относит блюдечко с подкормкой за пару километров от пасеки, а вместе с ним и пчелу-разведчицу, пойманную у улья. Пчеле дайте попробовать сироп из блюдечка и отпустите — пусть летит за сборщицами.

Вот прилетела первая сборщица. Пока она насыщается, наблюдатель, расположившийся у блюдечка, ставит на ее тельце красное пятнышко, записывает в журнал наблюдений время отлета. Наблюдатель же, сидящий у летка, отмечает время прилета и метку пчелы.

То же проделайте со многими другими пчелами и выведите среднюю продолжительность полета.

Потом сравните результаты наблюдений и узнайте среднюю скорость, с какой летали пчелы в ясный день. Ну, а через несколько дней, выбрав плохую погоду, установите блюдечко на новом месте, но на таком же расстоянии от улья, как и в первый раз. Ставить же блюдечко в старом месте нельзя, а то опыт не будет чистым — пчелы смогут ориентироваться по видимым земным ориентирам.

Удивительные глаза у пчелы. Не будь у нее таких глаз, не было бы у пчелиной семьи излишков меда.

Глаза ее состоят из четырех-пяти тысяч отдельных глазков, каждый с собственным хрусталиком, и видит этот глазок только свой участочек.

Такое устройство глаз очень удобно для определения скорости полета и для ориентации по солнцу.

Нужно пчеле измерить скорость полета — взглянет она на землю, засечет появление какого-нибудь особенно яркого ориентира в переднем глазке, а потом заметит, когда он перешел в самый последний глазок, и сопоставит скорость передвижений изображения из глазка в глазок с высотой полета, и ей станет ясно и с какой скоростью летит она, и сколько пролетела, и сколько осталось лететь.

Авиационные инженеры позаимствовали у насекомых этот принцип и построили приборы, которые позволяют измерять скорость полета по перемещению ориентиров.

Еще одним удивительным свойством обладает пчелиный глаз. Стоит пчеле увидеть хотя бы кусочек голубого неба — пусть даже наиболее удаленного от солнца, — и она узнает, где находится оно, а зная место солнца на небе, нетрудно определить, куда надо лететь.

Для проверки ученые прикрывали экспериментальный улей со стеклянной стенкой непрозрачным чехлом. Пчела танцевала, правильно показывая направление полета. Сила тяжести символизировала направление на солнце.

Улей поворачивали так, что соты становились горизонтально. Вертикаль теперь не могла символизировать солнечное направление. Пчела начинала выделывать беспорядочные па, непонятные ни ей самой, ни ее подружкам. Танец переставал быть ориентированным.

Пчелам показывали через отверстие в чехле лишь кусочек неба, далекий от солнца. И пчелы узнавали, в какой части неба находилось солнце.

Им показывали лишь отражение неба в зеркале. И пчелы танцевали в противоположном направлении, ибо отражение было обратным, зеркальным, где левая сторона находилась на правой, а правая — на левой стороне.

А это уже неплохое доказательство, что пчелы способны узнавать, где находится солнце, видя лишь кусочек неба.

Нужно думать, небо кажется пчеле расчлененным на кусочки, причем каждый кусочек окрашен по-своему, в зависимости от расстояния его до солнца.

Ну, а как быть пчеле в районе экватора ровно в полдень, когда солнце стоит прямо над головой и по нему не скажешь, где юг, где север и где остальные страны света? Как тут объяснить товаркам, куда надо лететь?

Пчелы нашли самый простой и мудрый способ — они попросту отсиживаются дома, когда солнце находится в зените.

Пчел перевозили из Парижа в Нью-Йорк, и они быстро переставляли свои биологические часы — приспосабливались к тому, что время там идет не так, как дома. То же происходило с нью-йоркскими пчелами, попавшими в Париж.

Совсем другие результаты были, когда пчел из Северной Америки перевезли в Южную. Три поколения пчел не могли привыкнуть к тому, что солнечный компас в Южном полушарии показывает все наоборот и в полдень солнце находится не на юге, а на севере.

Ну, а потом приспособились.

Возможно, у вас уже возник вопрос: а зачем, собственно, пчеле солнечный компас, если кругом сколько угодно видимых ориентиров? Ведь ей же не приходится совершать огромные перелеты через моря и океаны, где не видно ни одного ориентира, кроме небесных?

Думаю, теперь вы и сами сможете ответить на этот вопрос.

Если бы пчела пеклась лишь о собственном благе, а не о благе семьи, она могла бы обойтись лишь наземными ориентирами. Запомнила дорогу, слетала несколько раз за нектаром, вот и все! Но пчела должна сообщить товаркам о своей находке и показать им дорогу. Тут у всех пчел должен быть единый ориентир, общий для всех поколений и всех мест. Таким указателем может быть лишь направление на солнце.

Но направление на солнце — лишь приблизительное направление. Не так-то просто по этому указателю выйти точно к месту.

Возникает вопрос: а на какой компас пчела больше полагается? Предпочитает находить направление по солнцу или же по видимым приметам пути? И чем, когда пользуется?

Это можно выяснить опытным путем, но эксперимент надо проводить в спокойной местности, где немного естественных примет пути.

Блюдечко с пчелиным угощением ставят поблизости от улья. Когда же пчелы проберутся к нему, то блюдечко переносят подальше, а на его месте устанавливают вешку с каким-нибудь ярким лоскутом. Так постепенно, относя блюдечко все дальше и дальше и выставляя по пути вешки, отмечают дорогу от улья к блюдечку.

Вдоль этой магистрали пчелы будут лететь непрерывной чередой. Но вот однажды ночью, когда пчелы ушли на покой, вешки переставляют в другом направлении. Блюдечко же остается на старом месте.

Обычно в подобных случаях пчелы продолжают лететь вдоль вех и, долетев до последней вехи, ищут блюдечко.

Для уточняющей ориентации у пчел есть еще один компас — запах.

А какой компас важнее — зрительный или обонятельный? Исследователи помещали кормушку с лакомством, пахнущим мятой, в синий ящичек. Несколько дней подряд пчелы прилетали к нему. Время от времени ящик передвигали, чтобы пчелы привыкли к тому, что он не стоит на месте.

И вот однажды неподалеку от синего ящичка установили другой ящичек, желтого цвета. В него поместили кормушку с мятным угощением. Синий ящик был пустым.

Уверенно летит пчела к синему ящику, и вдруг — что это? Запах мяты больше исходит не от синего цвета, а от желтого… И пчела, не задерживаясь, направляется на запах, а не на цвет.

Очевидно, дело обстоит так. Отправляясь в первый раз к незнакомому месту, по маршруту, подсказанному пчелой-разведчицей, пчелы пользуются солнечным компасом. При повторных полетах они руководствуются зрительными ориентирами. Главный ориентир при подлете — запах.

На пути к своему участку пчела никогда не отлучится в сторону, если уловит запах особо вкусного нектара или даже того, за каким летит. Ее дело маленькое — добирайся именно до того участка, куда направила разведчица. Направление и расстояние ей сообщены.

В этом покорном следовании указаниям разведчицы большой смысл. Если бы пчелы отвлекались на первый же соблазнительный запах, то они мешали бы друг другу на ближних полях, а дальние участки оказывались бы необслуженными. Не долетели бы до них пчелы.

Когда цветы не пахнут от природы, то беда в этом не большая. Цветы можно всегда надушить — для этого у пчелы есть особая желёзка, которая выделяет ароматическое вещество, когда в этом появляется необходимость.

Пометит этим запахом пчела цветок, а другие пчелы запеленгуют его и найдут по нему дорогу. А еще этот аромат хорош тем, что им можно усиливать естественный запах цветка.

Если нектара на поле мало, то пчела не станет одарять цветы запахом — пусть другие пчелы не отвлекаются на него от своих более богатых угодий. А сама, возможно, будет снова и снова возвращаться к цветку, пока не соберет весь нектар.

Бывает и так. Перенесет пчеловод улей на новое место, пчелы вылезут на леток — глядь, а кругом все незнакомое. Отправится партия пчел в ориентировочный полет, чтобы ознакомиться с местностью, а старые пчелы дома беспокоятся: «Как-то они найдут дорогу домой? Места-то ведь все незнакомые!» И выходят тогда на леток десятки пчел. Они выделяют ароматическое вещество и машут крылышками — гонят запах по воздуху: «Вот где ваш дом! Чуете?»

И пчелы летят на этот ароматический маячок.

Когда же наступает время роения, тревожное гудение несется из улья. Тысячи пчел выбираются на прилетную доску, растекаются по стенкам, летают вокруг в роевой пляске, гудением вызывают других пчел.

А потом выбирается и матка. Она тяжело взлетает и садится на какую-нибудь ветку, или на камень, или забор. И сейчас же к ней устремляются остальные пчелы. Они образуют одну сплошную копошащуюся гроздь из живых пчел, где наружный верхний слой — корку — образуют самые старые, самые опытные пчелы.

Замечено, на этой оболочке кружат в танце отдельные пчелы — это пчелы-квартирьеры.

Они уже побывали в разведке, поискали квартиры для семьи и вот теперь рассказывают товаркам о своих находках. Другие пчелы расшифруют эти танцы, полетят туда, куда они указывают. Если место покажется им подходящим, то они и сами будут танцевать подобный танец, вербуя сторонников этого варианта. И если вариант действительно хорош, то число сторонников будет расти и расти, все больше и больше пчел будет указывать это направление, пока весь рой не сорвется с места и не полетит на новую квартиру. Найти же ее будет не трудно — пчелы-квартирьеры указали танцем направление, расстояние и аромат места.

Однажды, например, все удивились: на рое танцуют черные, как сажа, пчелы, и несет от них копотью.

Пчеловоды пригляделись к танцу, отправились по указаниям пчел и увидели заброшенную заводскую трубу. А в трубе полно пчел. Тут уж всякие сомнения отпали. Пчелы собираются поселиться в трубе.

Компасы муравьев тоже изучены неплохо. Попробуй поживи мысленно жизнью муравья — не будем уточнять, какого именно вида.

Вот ты, муравьишка, забрел от дома на тысячу муравьиных километров, только что раздостал вкусную букашку и тащишь ее домой. И тут вдруг какая-то сверхъестественная сила подняла тебя и перенесла в далекие, неведомые страны.

Ты сейчас не человек, ты муравей, и ты не станешь, конечно, выяснять причины подобного удивительного перемещения и не будешь все приписывать сверхъестественным силам и богам. Нет! Муравью пристало только одно занятие — хлопотать на благо своей семьи.

Итак, не выпуская из жвал букашки, ты тут же устремляешься домой. Но где же твой дом?

Кругом в беспорядке навалены всякие стволы и бревна, скалы и валуны. Одни стволы такие, что и в одиночку передвинуть можно, — это травинки и хвоя. Другие же и за целый муравьиный рабочий день не обежишь. Третьи, толщиной в тысячу муравьиных обхватов, уходят ввысь и теряются где-то в муравьином небе, которое совсем не так высоко, как человеческое.

Подлезая под одни стволы, переползая через другие, огибая третьи, ты бежишь и бежишь. И вдруг путь тебе преграждает водное пространство — это ты натолкнулся на колдобину, оставленную ногой человека и заполненную дождевой водой.

Карты у тебя нет. Никто тебе никогда не рассказывал о географии данного района, и вчера еще не было этого водоема, так что ты не знаешь, какой величины он — может, он чуть-чуть больше Байкала, а может, и с целый Атлантический океан.

Так неужели отставить поиск и отказаться от дома? Нет! Такой вариант для муравья неприемлем, вне семьи муравей погибнет, даже если ему обеспечат идеальные условия существования. Думаю, ты заблудился бы в этих условиях. А вот муравей — нет!

Но хватит тебе быть на положении муравьишки, попавшего в чужие края. Попробуй стань теперь мирмекологом — специалистом по муравьям.

Некоторые муравейники окружены причудливым лабиринтом муравьиных дорожек, по которым непрерывными цепочками в одну и другую сторону бегут муравьи: кто с букашкой в жвалах, кто с травинкой, кто с комочком земли, а кто и просто так, налегке.

Можно взять пинцетом за ножку муравьишку и выпустить его вдали от муравьиных троп.

Первое время муравей будет суетливо носиться туда и сюда, пока не натолкнется на пахучую тропку. С этого момента бег его становится ориентированным и он находит нужное направление.

Однако, может, он руководствуется не запахом?

Ученые брали муравья из числа тех, кто спешит домой, клали перед ним лист бумаги. Муравей, поколебавшись немного, продолжал свой бег.

Путь его отметили на бумаге пунктиром. Лист этот подсовывали другому муравью-носильщику, и тот бежал по пунктирной линии. Видимо, первый муравей отметил свою дорожку условным запахом, а второй прочел этот запах-след и подчинился его указаниям.

Ученые и сами прокладывали муравьиные трассы. Они набирали в шприц несколько десятков муравьев и, когда те выделяли муравьиные запахи, прокладывали на чистом листе бумаги шприцем дорожку. И муравьи бежали по ней.

Но ведь не так просто записать на ароматической дорожке указатель направления к дому и от дома.

Перед муравьями, спешащими домой, клали чистый лист. Когда муравей пробегал по листу, след его отмечали карандашной линией, и на одном конце его писали «к дому», а на другом — «от дома». Этот лист подсовывали другим муравьям, спешащим домой.

И муравьи бежали к надписи «к дому», даже если она была направлена в противоположную сторону.

Некоторые исследователи полагают, что муравьи, путешествуя, метят дорожку двумя запахами: с левой стороны один запах, а с правой — другой. Выбежит на такую трассу муравей, ощупает своими чудесными усиками-антеннами дорожку и сразу найдет направление по этой двойной дорожке.

Другие считают, что у запаха-следа, оставленного муравьем, есть своя форма. След, дескать, суживается с одной стороны и расширяется с другой, вроде груши или капли. Ну, а если это так, то каждый след способен указывать направление, как указывает направление след ноги человека или лапы медведя, где пальцы впереди, а пятка позади.

Третьи утверждают, что дело тут гораздо сложнее. Дескать, опыты эти недостаточно серьезны и недостаточно чисты, так как невозможно положить лист бумаги так, чтобы ароматные дорожки легли след в след.

К тому же надо учесть, что у некоторых муравейников не видно протоптанных стежек-дорожек, а муравей, оказавшись вдали от муравейника, бежит тем не менее прямехонько домой.

Бывает и так. Муравья относят от муравейника за несколько десятков метров, где нет муравьиных троп, или же выпускают на чистый лист бумаги, по которому не бегали еще муравьи. И муравей все-таки направляется к дому. Муравья, спешащего домой, прикрывали непрозрачным колпаком или же держали в темной коробке в течение нескольких часов, а потом освобождали. И он бежал в сторону от муравейника.

Муравьи такой народ — они верят лишь тому, что происходит перед их глазами. Находясь в темноте, муравей не видел солнца. Ну, а раз не видел, как оно движется по небу, то, значит, оно и не двигалось, — так, вероятно, рассуждал бы муравей, если бы умел рассуждать. В большинстве случаев муравьи учитывают перемещение солнца только тогда, когда видят его.

Впрочем, есть среди муравьев и такие, которые принимают в расчет перемещение солнца, даже если сидят в заточении. Выбравшись на свободу, спустя несколько часов они находят по солнцу правильное направление.

Есть муравьи, которые, видимо, способны, не видя ни солнца, ни ориентиров, не ощущая запахов муравьиных дорожек, все-таки находить дорогу к дому. Некоторые ученые считают: это им удается потому, что они и днем видят звезды и по ним ориентируются.

Известно, если смотреть на небо со дна глубокого колодца, то и днем можно увидеть звезды на небе.

Сложные глаза муравьев состоят из длинных-предлинных глазков-фасеток с единственной светочувствительной клеткой, расположенной на самом дне — ни дать ни взять, наблюдатель на дне колодца.

Такой глаз, можно предполагать, способен увидеть звезды и днем.

Однако есть слепые от рождения муравьи, и слепота не мешает им путешествовать.

Существует предположение, что некоторые муравейники излучают радиоволны и что все их обитатели настроены на волны этих биологических радиостанций.

Она их радиомаяк. Она же источник информации. Иначе как, например, объяснить такие наблюдения?

В горах Тянь-Шаня ученые прикрывали муравья стеклянной банкой и засыпали банку землей. Муравьи каким-то чудом узнавали, что их собрат не может выбраться из неволи, проникали в банку и вызволяли его. Ни ароматные пеленги, ни небесные ориентиры не могли привести их к нему.

Известно, если из муравейника извлечь матку, то весть об этом каким-то образом расходится по всему муравейнику, и муравьи приходят в страшное волнение. Но если вернуть ее в муравейник и дать хотя бы одному муравью обнаружить ее появление, то об этом узнают одновременно все муравьи — и те, которые отсиживаются дома, и те, кто на дальних маршрутах добывают пропитание для семьи.

Замечательно находят дорогу осы-охотницы, которых за их хищные повадки зовут осами-волками.

Нет, я не хочу, чтобы вы, читатели, хотя бы мысленно перевоплощались в этих неисправимых индивидуалистов, этих жестоких специалистов по изготовлению живых консервов из мух, гусениц, пауков и пчел.

Выкопает оса-волк норку в земле или песке и улетит на промысел. Настигнув пчелу, она поражает ее точным уколом шпаги в нервный узел. И вот уже жертва не способна пошевелиться.

Оса несет жертву в норку, откладывает в ней яйца, замуровывает норку и улетает за очередной жертвой. Будущей личинке хватит пропитания. Будет питаться пчелой, про которую трудно сказать, жива она или мертва: не движется, не подает признаков жизни пчела, но и не гниет.

Можно воспользоваться отсутствием осы и прикрыть норку куском фанеры, камнем или засыпать землей, навозом, листьями.

Некоторые осы умудряются подкапываться под препятствие и находить направление под землей не хуже рудничного маркшейдера, вооруженного новейшими геодезическими инструментами для прокладки подземных ходов. Как она это делает — не известно.

По запаху? Но найдет ли она дорогу к норке, если окружающую «местность» залить каким-нибудь пахучим веществом — скажем, бензином, керосином — или посыпать нафталином?

Оказывается, находит.

Можно воспользоваться моментом, когда оса копает норку, и окружить норку кружком из сосновых шишек, камешков или клочков бумаги. Выбравшись из норки, оса, скорее всего, проделает ориентировочный круг, чтобы запомнить окружающие приметы пути, и улетит. А в это время можно перенести кольцо из шишек и камешков в сторону. Найдет ли оса теперь вход в норку?

Возможен и другой вариант опыта: в отсутствие осы исследователи прикрывают кусты и участки земли вокруг гнезда старыми газетами, переставляют камни, выкапывают канавки — словом, всяческими способами меняют окружающий «ландшафт». Найдет ли оса свою норку, когда вернется?

А если поймать ее и отнести подальше от гнезда? Оса аммофила, отправляясь на поиск, бросает взгляд вокруг, запоминает местность и улетает. Возвращается же она с ношей такой тяжелой, что порой уже не летит, а плетется по земле, еле держась на ножках от тяжести.

Деревья, кустарники, камни выглядят снизу совсем не так, как выглядят при взгляде сверху, а особенно если на них смотрит такая крохотулька, как оса-пешеход.

И оса все-таки не теряет направления.

Да, зрительная навигация играет большую роль при перемещениях ос, но, очевидно, она не объясняет всего.

Еще менее понята способность насекомых находить дорогу при дальних путешествиях.

Мы уже говорили: вряд ли американская бабочка монарх могла бы добраться из Канады до своих излюбленных бабочковых деревьев во Флориде и Калифорнии, если бы полагалась только на зрительные ориентиры.

У насекомых очень развито чувство обоняния, и некоторые бабочки способны находить по запаху своих подруг, даже если их разделяет добрый десяток километров… Но неужели монарх, находясь в Канаде, ощущает запах калифорнийской растительности и летит по этому пеленгу?

Можно предположить, что монарху от родителей досталось воспоминание, этакая карта-лоция, всех запахов, которые встречаются на пути… Но ведь запахи меняются изо дня в день, из года в год. Не могут они указывать направление на больших расстояниях.

Ветры — компасы? Да, конечно, теплые и холодные потоки воздуха часто приносят стаи насекомых, но нет попутных ветров, которые дули бы с редким постоянством осенью из Канады в Калифорнию, а весной в обратном направлении.

Бабочки способны к астронавигации и летят, ориентируясь по небесным светилам? Или у них, может, есть магнитные компасы?

Увы! Не так-то просто исследовать это. Не заставишь насекомое лететь в клетке, как какого-нибудь скворца или славку-завирушку.

Что ж, обратимся к ученым, которые изучают чудо-компасы водных жителей.