Чудо на озере

МАРИНАД

— Я извиняюсь, гражданин…

Мне стало сразу грустно. Три красноармейца, человек в черной коже и гудок автомобиля у подъезда. Ясно. Все же я попробовал сделать шаг вперед.

— Гражданин, я фактически прошу вас остановиться.

Пришлось фактически остановиться. Менее чем в четверть секунды припомнил, что у меня в карманах, чье письмо осталось на столе… Не забыть взять с собой подушку и сунуть в башмак огрызок карандаша… Известить Союз Писателей… Помнить, что все это делается для счастья потомства, в интересах социальной справедливости и гражданской свободы… Перед увозом закусить, так как до завтра бурды не дадут…

— Пожалуйте с нами в эту квартиру.

— Я живу выше.

— Не имеет значения, гражданин. Ваше присутствие необходимо при вскрытии.

Волосы зашевелились. Дело выходит хуже обычного. Еще четверть секунды на воспоминания о том, кого я мог убить и чей труп будут вскрывать. Но все же уголовное дело лучше политического.

— Вы, гражданин, не преддомком?

— Нет, я просто жилец.

— Не имеет значения. Можно и так. Потрудитесь удостовериться, что печати целы.

На двери квартиры, этажом ниже моей, уже с месяц висят печати. Жил здесь врач, но куда то исчез; говорят — убежал, опасаясь ареста. Квартиру его опечатали, позабыв потушить электричество. Домовой Комитет ходатайствовал о временном снятии печатей на предмет поворота выключателя, но совдеп не разрешил. Так и светились окна всю ночь.

Отлегло от души: вскрывают не труп, а квартиру. А я не преступник, а свидетель. Приободрился, повеселел, осмотрел печати:

— Да, все в порядке.

— Фактически удостоверились, гражданин? Во избежание в будущем нареканий на власть.

— Фактически.

— А-атлично. Петь, ломай печати к чертовой матери!

Петь, красноармеец, сломал печати. Ключа не было, но шоффер дал ломик, вроде фомки, и показал, как делается.

— Дверь, гражданин, заперта, по какой причине отворяем при помощи орудий производства.

— Можно бы ключ в Домкоме попросить.

— Времени, гражданин мало, не до ключа.

— Вы там электричество потушить хотите?

— Об электричестве ордера нет, хотя, конечно, потушим, если что горит. Мы же на предмет реквизиции.

Петь, очень добродушный красноармеец, пояснил:

— У нас насчет небели мандат, для домашнего театра. Цельный список имеем. Вот товарищ комиссар нам выдаст. А вы, значит, за понятого.

Вошли в квартиру. Обстановка очень хорошая. Столовая карельской березы, гостиная со всякими пуфами и интимными уголками. Кабинет серьезный, деловой. Шкап с медицинскими книгами, другой с инструментами, третий заперт на ключ. На стенах недурные картины, оригиналы скромных художников.

— Ну, Петь, забирай, что надо. Где список ваш? Вы, гражданин, извольте удостовериться, что все по списку. Номер первый: четыре картины. Забирай, Петь, и выносите, времени у нас мало.

— А какие брать то? Вон их сколько.

Красноармеец постарше предложил:

— Бери, которые побольше и повиднее.

Но Петь колебался.

— Вы, гражданин, не посоветуете нам, которые брать?

— А вам для чего картины?

— Все для театра. Только я вот не помню, на какой нам лях картины.

Мы обошли комнаты. В спальне и в прихожей висели нелепые полотна в золоченых рамах. Я посоветовал остановиться на них: и ярко, и здорово.

Отобрали три, а четвертую Петь облюбовал в кабинете. Сняли со стены.

— Ну, теперь тащи их на машину. Следующий номер: стол столовый один.

— Нам бы взять тот, писчебумажный, из кабинета.

— Сказано — столовый, значит, этот и бери. Тот для учреждения потребуется.

— Этот то жалко брать, он от цельной обстановки; что ж ее разрушать.

— Есть что жалеть, буржуазную мебель. Бери, что по списку указано. Того стола я фактически не могу позволить. Вот, пускай, гражданин, сам убедится.

— А нам первое дело занавески нужны.

— Занавески? Тут занавески не показаны в списке.

— Как же не показаны. Вот, пусть гражданин-понятой проверит.

Я взял список, читаю:

«Четыре гардины, стол для столовой один»…

Объясняю:

— Вы, гражданин комиссар, ошиблись. Сказано «четыре гардины», а не картины. Гардины, это и есть занавески.

Петь обрадовался:

— Вот я тоже и говорю! Нам главное дело в занавесках.

— Ага. Так, значит, гардины. Это и есть… Эй, товарищ шоффер, назад картины. Не нужно. Сымай, Петь, тряпки с окон. Напишут тоже, черти, и не разберешь.

Еще отобрали зеркало, ломберных столиков два, кресел кожаных два, ковер и умывальник.

— Зачем вам умывальник для театра?

— Ну это уже так, для удобства. Что бы умываться. Для полной обстановки.

Список кончен. Петь умаялся. Его товарищи расселись на диване и тушат папиросы об исподнюю часть стола, а не то, что бы обо что попало. Один вышел плюнуть в переднюю.

— А славно буржуи живут. Я бы так пожил.

Комиссар заметил:

— Несообразно рабоче-крестьянским интересам; хотя безусловно удобно. Кабинет, например, отличный для серьезных занятий.

В кабинете порылись по ящикам; любопытного было мало. При помощи того же фомки вскрыли шкап — и ахнули.

— Вот это запасы! — сказал Петь.

— Что же тут у него припрятано? — заинтересовался и комиссар. — Вот, гражданин, потрудитесь взглянуть. Банки стоят, а что в банках…

Петь вскрыл банку и понюхал.

— Ребята, да это спирт!

Оживились все. Перенюхали банку за банкой. Даже комиссар не скрыл удовольствия:

— Спирт безусловный. И не воняет ничем особым. Однако, что в нем плавает? Вот, гражданин, не потрудитесь ли удостоверить находку. А главное не вредно-ли. Отравы нет-ли?

Я прочел латинскую надпись на банке и охотно удостоверил:

— Нет, это вредным не должно быть.

— Маринад какой?

— Вроде маринада.

— А если попробовать?

— Не знаю. Как вам понравится. Вреда, конечно, не будет.

Комиссар подумал и сказал решительно:

— Придется законфисковать и реквизировать. А ты, Петь, попробуй на язык.

— Кабы чего не вышло.

— Вон гражданин говорит, что вреда не будет.

Соблазн был силен; Петь сначала лизнул языком краешек банки, затем пригубил, наконец отпил глоток, крякнул и вытер рукавом губы.

— Спирт как есть, настоящий. А на чем настоен — не разберешь. Плавает что то.

Попробовал и комиссар.

— Натуральный спирт. А что же тут написано? Вы, гражданин, по иностранному знаете?

— Знаю.

— Окажите помощь власти, гражданин. Объясните нам, а мы в протокол запротоколим.

Из простого понятого я был повышен в эксперты.

— Вот тут, товарищи, написано «солитер».

— Это что же?

— Это вроде глиста, только не круглый, а ленточкой.

— Тьфу, — сказал Петь. — Это который мы пили?

— Нет, другой.

— Ну, слава тебе, а я испугался. А на нашем что?

— На вашем… как бы вам объяснить… Вроде маленького человека; по четвертому месяцу выкидыш.

Шоффер, что стоял в дверях, так и лопнул от хохота, вроде резиновой шины. Петь остолбенел, а комиссар пришел в негодование.

— Я извиняюсь, гражданин, но вы за это ответите. Я вас фактически спрашивал…

— Вы спрашивали, не повредит ли. Я вам ответил, что ничего вредного тут нет.

— Этакую мерзость давать людям пить.

— Кто же вас заставляет. Я тут не при чем.

Петь пришел в себя, долго вытирал губы, сплевывал на ковер и пугливо косился на шкап с банками.

— А ничего от этого внутре не станет?

Шоффер оскалил зубы:

— Смотри, не забеременей.

Подошел к шкапу, похлопал дверцу, и жалостливо прибавил:

— Эх, добра то сколько загублено. И на что! На паршивых, на глистов, да на бабье непотребство. Уж действительно!

Из соседней комнаты нас позвал комиссар:

— Вот, гражданин, соблаговолите расписать фамилию под списком, что все из квартиры забрано согласно мандата.

Я подписался.

Мы вышли. Дверь снова опечатали. Поднявшись в свой этаж, я услыхал гудок отъезжавшего грузовика.

А вечером, выйдя подышать воздухом, увидал освещенные окна квартиры беглого врача. Электричество так и забыли погасить.