Чудовище

II

Шестого августа в курорте была обедня с молебном и водосвятием, и вся публика, больная и здоровая, прилежно молилась. Только Астафьев с Гавриловым бродили мимо курзала, откуда слышалось пение и доносился легкий запах ладана. Гаврилов, мечтательно поводя глазами, напевал высоким фальцетом обрывок романса: "Я болен -- я влюблен..."

Астафьев злился с самого утра и мысленно давал себе слово уехать завтра же.

-- Ах, как мне все это надоело, -- жаловался он Гаврилову, -- а в особенности вы с вашими нелепыми декламациями.

-- Я болен, я влюблен, -- мечтательно отвечал Гаврилов, не обращая внимания на злобный тон Астафьева.

-- Если вы не перестанете, я уйду, -- внезапно раздражаясь, сказал Астафьев, -- и что за охота паясничать!

-- То была не птица, то была крылатая маленькая женщина, -- не смущаясь, декламировал Гаврилов.

-- Что за чушь? -- уже с недоумением спрашивал Астафьев.

-- Мой друг, -- возразил Гаврилов, -- это не чушь, а слова Тургенева и самая серьезная правда: сегодня к нам на курорт прилетела маленькая крылатая женщина. Обедня кончается, и вы сейчас увидите сами.

Из дверей курзала повалила публика, сильнее запахло ладаном, аллеи наполнились шумной толпой, среди которой Астафьев скоро заметил новую "больную" -- молодую женщину в легком белом платье и белой воздушной шляпке, напоминавшей облако. Хорошенькое личико, бледное, как у алебастровой статуэтки, с большими голубыми глазами и черными бровями, изогнутыми капризно и горделиво, сделало рассерженную мину и едва кивнуло на почтительно-развязный поклон Гаврилова.

-- Разве вы знакомы? -- удивленно спросил Астафьев.

-- О да, -- спокойно отвечал Гаврилов.

-- Давно?

-- С сегодняшнего утра, -- еще спокойнее произнес он.

Вечером, в библиотеке, внося в толстую книгу фамилию новой подписчицы, Лидии Максимовны Лабунской, Астафьев мысленно отложил отъезд на неделю и потом, у себя в комнате, долго набрасывал акварелью поэтические головки в больших шляпках, похожих на причудливые белые цветы и на облака.