1 тё = 109 м
1 дзё = 3,03 м
1 кен = 1,818 м
1 сяку = 30,3 см
1 сун = 3,03 см
1 цубо = 3,3 кв.м (1 квадратный кен)
1 циновка татами = 1,65 кв.м
1 кан = 3,75 кг
1 монме = 3,75 г
Есть ли другой японский писатель, который показал такую чистую, такую постоянную любовь и понимание классического детектива? Есть ли другой японский писатель, который показал такое глубокое мастерство в создании интеллектуального детектива?
Кейкичи Осака отнюдь не был счастливым писателем. Он слишком недолго жил для этого, и большая часть его карьеры пересекалась с периодом в истории, когда детективные романы были подвергнуты остракизму. Многие его работы, были предположительно забыты. А потом «откопали» жанр хонкаку.
Сегодня истории Осаки тепло воспринято целым новым поколением читателей, как будто они были написано только вчера. С определенной точки зрения можно даже сказать, что нет таких писателей, которым так повезло, как он.
Фукутаро Судзуки[1] родился 20 марта 1912 г., в городе Араки в префектуре Аити. После окончания коммерческого училища в 1932 году, в журнале Shinseinen ему удается опубликовать его первый рассказ «Палач из универмага». Рассказ покорил сердца читателей. После своего дебюта, писатель публикует рассказы еще в нескольких детективно-приключенческих журналах, которые существовали в то время. А в 1936 году выходит его первая книга «Yacht of Death». В том же году публикуются один за одним его новые расказы, начиная с «Трех безумцев». Это была возможность, предлагаемая только наиболее многообещающим писателям.
С началом китайско-японской войны в 1937 году в Японии начали считать детектив в западном стиле нежелательным элементом в обществе. Появились критики утверждающие, что детективы представляли опасность для общества, так как рассказы об убийствах могут нарушить порядок в стране. Поэтому у Осаки не было выбора, кроме как переключиться на комедию и шпионские истории. Он продолжал писать, но уже без особого успеха и окончательно оставил писательскую деятельность в 1943 году, когда был отправлен солдатом японской армии в Китай, а затем на Филиппины.
Осака умер на острове Лусон 2 июля 1945 года (по некоторым источникам, сентября), скончавшись от болезни при очень суровых обстоятельствах.
Японская детективная история продолжилась после войны без Осаки, и со временем его имя было забыто. Парадоксально, но спустя более тридцати лет после его смерти, его произведения начали заново печататься и включаться в новые антологии, представляя его творчество новому поколению. И, это поколение интернета полюбило писателя. Появились фан-сайты Кейкичи Осаки, где появилась информация о нем и его работах. Это привело к нескольким новым публикациям.
И пару слов о переводчиках. В отличии от большинства книг нашей серии, рассказы для этого тома переведены членами «Клуба любителей детективов» – интернет-форума на котором можно найти сведения о детективных авторах, отзывы на прочитанные книги, интересные дискуссии о жанре и т. д. Если вы заинтересовались, то вам сюда – http://impossible-crimes.ru/Forum/index.php
И о нашей серии. Мы стараемся наладить регулярный выпуск новых переводов, и надеемся что на просторах интернета найдется хотя бы несколько десятков человек, которым не жалко поддержать нас финансово, получив взамен бумажные книги или возможность повлиять на выбор очередного произведения в серии. Если кто хочет поучаствовать, — загляните в наш блог http://deductionseries.blogspot.com или в нашу группу Вконтакте — vk.com/deductionseries
Этот инцидент случился примерно через два месяца после моего знакомства с Киосуке Аоямой на первом показе одного фильма. Помню, фильм этот был немецким. В пять тридцать утра я принял телефонный звонок с работы, и мы с Киосуке спешно поймали такси в универмаг «Р», чтобы собрать сведения о вероятном самоубийстве лица, выпавшего из здания ранее тем же утром.
Киосуке, тремя годами меня старший, был известен когда-то как очень оригинальный режиссер, но, оказавшись неспособным учесть интересы широкой зрительской публики или грубую коммерциализацию отрасли, ушел на покой и ныне тихо проводил свою жизнь, исследуя то, что его заинтересовало. Несмотря на твердый нрав, он часто удивлял меня развитой чувствительностью и большой силой воображения. Но обладал он и экстраординарным аналитическим умом, приобретя богатые знания во многих отраслях науки.
В первое время нашей дружбы я намеревался использовать его блестящие знания в личных целях – для содействия моей работе. Но через несколько месяцев намерения мои переросли в чувство восхищения и уважения, так что я решил оставить жилье в своем родном городе ради многоквартирного дома, где обитал он, и занять соседнюю комнату. Это показывает, как очаровал меня человек по имени Киосуке Аояма.
Когда мы прибыли на место, было всего десять минут седьмого. Жертва погибла в задней части универмага, и тело лежало в переулке, обращенном на северо-восток. Переулок уже полнился торговцами, рабочими и ранними прохожими, смотревшими на крышу магазина и обсуждавшими происшедшее. Кровь на асфальте начала уже высыхать, и тело временно разместили на складе отдела закупок. Когда мы вошли в комнату, медицинский осмотр был уже завершен. Нас приветствовал мой двоюродный брат, повышенный до должности старшего полицейского сыщика двадцатого участка. Он разъяснил, что на самом деле это не самоубийство, а убийство, поскольку погибший, двадцативосьмилетний холостяк Тацуичи Ногучи, был задушен. Он работал кассиром в ювелирном отделе, а рядом с местом его падения лежало ценное жемчужное ожерелье, украшенное несколькими бриллиантами. Это был один из двух предметов, двумя днями ранее исчезнувших из этого отдела, а обнаружил его и тело охранник в четыре часа утра. Мой кузен объявил не без некоторого бахвальства, что сам руководит расследованием, и нам позволили подойти к телу и изучить его.
Увиденное напомнило мне цветок мака. Череп был раздроблен, а лицо искажено и ужасно окрашено засохшей черно-красной кровью. На шее виднелись следы жестокого удушения, на пепельной коже виднелись раны, и кровь просочилась на воротник махровой пижамы жертвы. Одежду распахнули для медицинского осмотра, и на бледной груди были видны рубцы. Одно из левых ребер, как раз по линии рубца, было переломано. Кроме того, на открытых участках тела присутствовали бесчисленные повреждения и ссадины – на обеих ладонях, плечах, локтях, нижней части подбородка и так далее. Пижама из махровой ткани также была порвана в нескольких местах.
Пока я делал записи об этом ужасном зрелище, Киосуке спокойно коснулся ладоней трупа и тщательно обследовал ссадины и следы удушения на шее.
– Сколько времени прошло с его смерти? – спросил, выпрямившись, Киосуке. Судмедэксперт, с любопытством наблюдавший за ним, ответил:
– Вероятно, шесть-семь часов.
– Стало быть, он убит между десятью и одиннадцатью часами прошлого вечера. А когда его сбросили со здания?
– Исходя из коагуляции пятен крови в переулке и на голове жертвы, сказал бы, что не позднее трех часов утра. Люди ходили по переулку по крайней мере до полуночи, поэтому думаю, что мы можем ограничиться периодом между полуночью и тремя часами утра.
– Согласен. Другой вопрос: почему жертва в пижаме? Ведь он не работал здесь ночным сторожем?
Судмедэксперт не смог ответить на вопрос Киосуке. Один из шести продавцов, пока одетый в пижаму и уже допрошенный моим кузеном – полицейским сыщиком, ответил вместо него:
– Конечно, Ногучи дежурил прошлой ночью. В нашем универмаге есть особое правило – служащие каждого отдела должны также исполнять обязанности ночных сторожей. Этой ночью из работников тут были я и Ногучи, плюс еще пятеро из других отделов, то есть всего семь человек. К нам присоединились три сторожа, то есть получилось десять человек. Семеро из нас все время оставались в комнате для ночного отдыха охраны. Но, конечно, мы не слишком хорошо знаем друг друга. Вы хотите услышать о прошлой ночи? Как вы сами, должно быть, знаете, мы всегда работаем до девяти вечера. В девять закрываемся, и только через добрых сорок минут в магазине стихает всякий шум. К тому времени, когда мы все заперли, потушили и легли спать, было уже почти десять. Переодевшись в пижаму, Ногучи снова ушел куда-то один, но я решил, что он идет в ванную, и не уделил этому внимания. Я крепко спал до четырех часов утра, пока меня не разбудил полицейский. Кстати, комната ночного отдыха для сторожей не там, где у нас. Они на первом этаже, а мы в задней части второго. Дверь с пятого этажа на крышу? Нет, ее не запирают.
Когда служащий закончил, Киосуке опросил остальных восьмерых, составлявших в ту ночь охрану, но никто из них не смог прибавить ничего значимого. Один, работавший в отделе детской одежды, заявил, что у него болел зуб, и он не мог заснуть до часа ночи. Он не заметил, что кровать Тацуичи Ногучи все время оставалась пустой, и ничего подозрительного не слышал.
Киосуке продолжил вопросом про ожерелье, и на сей раз ему ответил начальник ювелирного отдела, вытерший пот с лица носовым платком.
– Новость удивила меня, и я поспешил сюда. Ногучи был хорошим парнем. Случилось нечто ужасное. Он был не из тех, кто забредал не на ту сторону. Кража ожерелья? Нет, не могу поверить, чтобы Ногучи был с этим связан. Видите ли, ожерелье исчезло из магазина позапрошлым вечером, незадолго до закрытия. Ожерелье и еще один предмет, то есть всего два. Вместе стоят примерно двадцать тысяч йен. Судя по обстоятельствам, полагаю, что вором был один из наших клиентов, поскольку мы обыскали не только сотрудников ювелирного отдела, но и всех работников в здании с ног до головы. Очень трудные два дня. И все кончилось вот так. Я совершенно сбит с толку.
Как только он закончил, прибыла машина, чтобы увезти труп. Три ночных сторожа подняли тяжелое тело и нетвердым шагом, с тревогой на лицах вынесли его из комнаты. Киосуке какое-то время смотрел на них, словно что-то вспоминая. В конце концов, он обернулся, хлопнул меня по плечу и энергично воскликнул: «Давай поднимемся на крышу!»
Магазин уже открывался. Толпа продавцов складывала белые хлопковые простыни, покрывавшие витрины, и приносила на все прилавки новые товары. Я наблюдал за ними из лифта, быстро возносившего нас на крышу. И глубоко вздохнул, словно стряхивая с себя мрачную атмосферу, взглянув на крыши города, раскинувшиеся далеко под уже становящимся осенним небом.
Киосуке направился к северо-восточной части крыши, откуда, по-видимому, сбросили Ногучи. Он присел на корточки, посмотрел на кафельный пол, сунул руку в кустарник шириной около трех сяку, посаженный у железных перил, ограждавших крышу, и даже порылся в корнях некоторых растений. Когда он окликнул меня, глаза его странно заблестели. Тем временем, я был очарован зрелищем сторожа, кормящего тигра с западной стороны крыши, и рабочего, чинившего рекламный воздушный шар с восточной стороны.[2]
– Восхищаетесь тигром? Думаю, мы наткнулись и на след нашей добычи... Кажется, довольно интересный случай.
Когда Киосуке ушел, я понял, что это дело его действительно заинтересовало, и из любопытства последовал за ним на пятый этаж. Там я нашел телефонную будку, исполнил свой журналистский долг, сообщив обо всем в газету, и последовал за Киосуке в кафе.
Столь ранним утром там было еще тихо. В углу, за столиком у окна, мой кузен-сыщик и один из его подчиненных жевали какие-то толстенные бутерброды. Заметив нас, кузен встал и принес к своему столику еще стульев. Мы составили ему компанию, и к нам подошла официантка принять заказы. Киосуке, смотревший на великолепные оконные решетки, схватил ее за руку и не давал уйти, пока не получил подтверждение, что окна на всех этажах защищены одинаково.
Мы погрузились в наш завтрак, а кузен, потягивая чай, начал:
– Дело сложное, а решение простое. Видите ли, я твердо верю в следствие на месте преступления. Как вы слышали, убийство произошло между десятью и одиннадцатью часами вечера, а жертву сбросили с крыши между полуночью и тремя часами утра. Учитывая временные ограничения, равно как и тот факт, что все двери и окна были надежно заперты, так что никто не мог попасть сюда извне, можно предположить, что убийца – кто-то из универмага. Да, для ясности – кто-то, бывший в универмаге этой ночью. Вы единственные, кому я скажу так много, но я намерен самым тщательным образом допросить всех, кто сторожил этой ночью. Но кое-что, а именно ожерелье, все еще представляет небольшую проблему. Если именно убийца Ногучи украл ожерелье, почему он его бросил? А если вором был сам Ногучи, каков мотив убийцы? Чтобы в этом разобраться, для начала изучу отпечатки пальцев на ожерелье. Ну, приятного аппетита.
И с этими словами кузен бодро попрощался с нами и вместе с подчиненным удалился.
Киосуке, до того евший молча, теперь слегка улыбнулся и начал:
– Так вы говорите, это ваш кузен? Что ж, ничего не поделаешь. Наша полиция любит с самого начала сосредоточиваться на мотиве преступления. Увы, это значит, что всякий раз, когда они сталкиваются с делом, где мотив – элемент поверхностный, или – как здесь – кажется непостижимым, все сильно затрудняется. Конечно, искать мотив – это логично. Но приводит к упрощенному, стереотипному мышлению, предполагающему мотив единственной основой раскрытия преступления. Так что, как бы то ни было, я думаю, важнее сосредоточиться не на ожерелье, а на трех особенностях ранений жертвы. Во-первых: следы удушения на шее и ранки и ссадины на груди. Очевидно, что для этого нужно приложить довольно большую силу. Сначала я предположил, что их оставило некое орудие, используемое, как кнут, но был неправ. Во-вторых, большое число ссадин, покрывающих ладони жертвы. Были там и мозоли. В-третьих, немало ссадин на открытых участках тела – плечах, локтях, подбородке и так далее.
Разберем все это поочередно. Из первой особенности я делаю вывод, что преступление совершено либо несколькими лицами, либо одним, но исключительной силы. Вторая, следы на ладонях, ясно указывает, что жертва держала в руках что-то, натиравшее ей кожу. Что до третьей детали, ссадин по всему телу, ранений поверхностных, но широких и грубых, то они явно сделаны не ножом или иным металлическим предметом. Их оставил некий тупой, тяжелый, грубый предмет, и можно предположить, что он тот же самый, что поранил ладони. Отсюда можно сделать вывод, что предмет, нанесший подобные раны, имелся на месте преступления в момент убийства. Следовательно, либо он был под рукой в момент борьбы убийцы с жертвой, либо убийца принес его с собой. Скорее второе. Вернемся теперь к следам удушения и ссадинам на груди. Вы заметили, что не было никаких явных следов лигатуры, пережима кровеносных сосудов, только области, где кровоточила разорванная безжизненная кожа? Это заставляет меня думать, что следы на шее и груди оставил тот же грубый толстый предмет, что и ссадины на остальном теле.
Теперь обдумаем заново сказанное мной в начале – бесчисленные ссадины на теле жертвы не были вызваны контактом с неким странным объектом, находившимся на месте преступления в момент борьбы жертвы с убийцей. Причина этих ранок – некое змееподобное орудие, которым убийца все время нападал на жертву. Но особо интересны для дальнейших выводов маленькие ранки на ладонях жертвы. Вы, конечно, не думаете, что жертва занималась с кем-то перетягиванием каната?
Когда мы установили, что ранения нанесены в ходе борьбы, следующий вопрос – где произошли борьба и убийство? Учитывая, что все указывающие на убийство улики нетронуты, нелепо думать, что убийство совершено за пределами универмага, а убийца приложил столько усилий, чтобы занести тело внутрь и затащить на крышу с той единственной целью, чтобы создать иллюзию падения жертвы по своей вине. Не говоря о том, что здание было ночью заперто. Как насчет гипотезы, что убийство совершено в универмаге? Но этому противоречит тот удивительный факт, что в момент борьбы с убийцей жертва не звала на помощь. Следовательно, убийство имело место в единственно оставшемся возможным месте – на крыше универмага. Довольно очевидный вывод, и полиция, полагаю, с ним согласится. Но хотя я считаю эту теорию верной, должен указать на одну-две очевидные проблемы с ней. Например, сначала я предположил, основываясь на следах удушения, что либо убийца очень сильный человек, либо их несколько. Но теорию нескольких убийц опроверг последующий анализ. Люди, несущие ночной дозор в подобном месте, не замышляют что-то сообща. И мы приходим к выводу, что убийца – один, но очень сильный человек. Кто же это?
– Дело начинает сильно осложняться.
Я внимательно слушал теории Киосуке, и разум мой постепенно закипал от волнения. Киосуке закурил сигарету, глубоко затянулся и продолжил, а в глазах его что-то замерцало.
– Осложняться? Напротив, оно упрощается. Будь я Шерлоком Холмсом, то сказал бы: «Когда устранено невозможное, оставшееся, каким бы невероятным оно ни было, и есть правда». Так что преступление произошло на крыше. И не забывайте, что в кустах нет следов. Зато есть много любопытных ссадин на ладонях жертвы, очень сильный убийца и вездесущее орудие убийства. Давайте с учетом этих ключей приступим к тщательному осмотру помещений. Купим лупу и снова поднимемся на крышу.
Мы встали и вышли из кафе. По мере прихода покупателей здание наполнили обычные дневные шумы. Я услышал веселую джазовую мелодию из музыкального отдела, расположенного этажом ниже по галерее, по которой стремились людские потоки.
В оптическом отделе на третьем этаже мы приобрели лупу среднего размера и пробились сквозь толпу людей, чтобы снова подняться на крышу. Для широкой публики ее из-за происшествия закрыли, и при нашем появлении на сцене преступления на нас с любопытством посмотрели несколько полицейских.
На лбу Киосуке, по мере того, как он, наклонив голову, долго взирал на каждый угол крыши, появились глубокие морщины сосредоточенности. Затем он отвел меня в северо-восточный угол, откуда, как считалось, упало тело. Взмахнул лупой и принялся еще тщательнее, чем до того, исследовать перила и кустарник. Вскоре он выпрямился и, забормотав что-то про себя, как будто нечто вспомнил, подошел к клетке тигра с западной стороны крыши. Он казался погруженным в свои мысли, уставившись на крупного африканского самца,[3] расслабленно дремавшего в клетке. Но затем он внезапно обернулся и уставился в чистое, безоблачное небо. Во взоре его что-то блеснуло, и он быстро подошел к балкону с восточной стороны крыши. Большой серый рекламный воздушный шар, медленно плавающий в ясном голубом небе над балконом, смотрелся странно и удивительно, и я в ужасе затаил дыхание. К моему удивлению, Киосуке схватил служащего, ответственного за шар, и принялся его настойчиво расспрашивать.
– Во сколько вы сюда пришли сегодня утром?
– Э-э, ночью была плохая погода, так что я забеспокоился и пришел раньше обычного, в половине седьмого, – вежливо ответил мужчина, повернув рукоять лебедки, чтобы высвободить чуть больше веревки.
– Значит, в половине седьмого вы были на этом балконе?
– Нет, я пришел в магазин в половине седьмого, но услышал о случившемся и вышел на улицу посмотреть на тело, так что не поднимался сюда раньше семи.
– Было ли на балконе что-нибудь необычное, когда вы наконец поднялись сюда?
– Не то, чтобы я что-то заметил. Но газовый шланг запутался, и шар серьезно потерял в плавучести. Он просто дрейфовал в воздухе и так потерял в весе, что мог упасть в любой момент. Но это часто случается после плохой погоды.
– Вы всегда держите его на плаву, даже ночью?
– Обычно спускаем и привязываем здесь, но иногда недооцениваем погоду и оставляем в воздухе, как вчера.
– Вы упомянули, что шар потерял в плавучести?
– В оболочке была дыра, которую я заметил еще месяц назад.
– А-а, то-то вы починили ее только сейчас. Кстати, какой наибольший груз держит шар, сохраняя плавучесть?
– При нормальном давлении легко поднимает шестьсот килограммов.
– Шестьсот килограммов – это, несомненно, впечатляет. Благодарю.
Закончив расспросы, Киосуке посмотрел на рекламный плакат, прикрепленный к веревке, соединенной с воздушным шаром.
В тот самый момент, когда веревка натянулась, и шар достиг максимальной высоты, прибыл старший полицейский сыщик.
– Так вам легче дышится тут? Отменно, отменно. Кстати, мы установили, что на ожерелье отпечатки пальцев жертвы, Ногучи. Взгляните, четкие-то какие!
Сообщив это, он вытащил прекрасное мерцающее ожерелье и протянул в нашу сторону. И, конечно, на крупных камнях были хорошо видны два больших отпечатка.
– Поистине отличная новость, – с улыбкой произнес Киосуке. – Если это не составит проблемы, я хотел бы одолжить немного ртутно-мелового порошка, или что вы там используете?
Мой кузен выглядел озадаченным, когда Киосуке взял соответствующее оборудование и направился к лебедке, где умело вытряхнул на ручку немного серого порошка и смахнул излишки щеткой из верблюжьей шерсти.
– Теперь мне кажется, – сказал ответственный за шар, как будто задумавшись, – что когда я сегодня утром спустил шар, чтобы его починить, то клапан отверстия для подачи газа был еще открыт.
– Значит, открыт? – Киосуке удивленно поднял голову и задумался. – Хм, весьма полезный факт, – буркнул он и вернулся к работе. Изучив поверхность рукояти сквозь увеличительное стекло, он повернулся к специалисту.
– Полагаю, вы сегодня утром касались ручки без перчаток.
– Верно. Торопился спустить шар для починки...
Киосуке одолжил у полицейского ожерелье и сравнил отпечатки пальцев с обнаруженными на ручке. Я присел рядом с ним. Было очевидно, что они совершенно разные.
– Итак, вот отпечатки этого господина на ручке, а отпечатков жертвы – тех, что на ожерелье – нигде не видно. Это хорошо. Теперь не могли бы вы осторожно спустить для нас шар?
Служащий подозрительно посмотрел на нас, услышав просьбу Киосуке, но, тем не менее, надел рабочие перчатки и стал вертеть ручку лебедки.
Одно сяку. Два сяку. Рекламный шар стал медленно опускаться.
Держа в руке лупу, Киосуке подошел к наматывавшейся веревке и тщательно ее осматривал. Когда намоталось около тридцати пяти сяку, он велел служащему прекратить спуск и подозвал полицейского сыщика.
– Я нашел вашего убийцу.
Всех нас озадачили слова Киосуке. Он указал на участок толстой пеньковой веревки, где виднелись хорошо заметные пятна крови.
– Это пятна крови от ран на шее жертвы. С воздушным шаром все, можете поднимать обратно. А, подождите. Намотайте всю веревку. Кое-что я забыл. Надо проверить, прав ли я.
Озадаченный служащий снова принялся вертеть ручку. Мой кузен скрежетал зубами, уставившись то на медленно спускающийся воздушный шар, то на вертевшего лебедку служащего, то на силуэт Киосуке. Через некоторое время веревка была полностью смотана, и перед нашими глазами колыхалась матерчатая оболочка. Киосуке открыл клапан подачи газа и засунул в него руку. Он пошарил внутри и вскоре извлек еще одно прекрасное ожерелье.
– Разрази меня гром!
Полицейский готов был прыгнуть на служащего, ответственного за шар.
– Погодите! Вы ошибаетесь. Ваш убийца – воздушный шар. Вот этот рекламный шар. Взгляните.
Киосуке посыпал немного серого порошка на металлический клапан отверстия для подачи газа и на найденное ожерелье, отряхнув остаток той же щеткой. Мы увидели, как везде проявились все те же отпечатки пальцев.
– Проверьте, пожалуйста. Полагаю, они идентичны.
– Хм. Да, вы правы, это отпечатки жертвы, Тацуичи Ногучи.
Мой кузен выглядел так, словно увидел призрака. Киосуке повернулся ко мне:
– Можете кое-что сделать? Позвоните в центральную метеорологическую обсерваторию и спросите о погодных условиях в районе Токио прошлой ночью.
Я спустился в телефонную будку на пятом этаже и записал полученные сведения. Вернувшись на крышу, я передал листок Киосуке.
– Благодарю. Вижу-вижу, низкое атмосферное давление всего в 753 миллибара и сильный юго-западный ветер. Отлично, здесь мы закончили, можете поднимать шар обратно. А теперь я изложу свои выводы.
Он зажег сигарету, взглянул на взлетающий в небо шар и тихо начал рассказ.
– Прежде всего, я сформулировал следующие основные предположения. Первое: убийца – исключительно сильный человек, который не был одним из ночных сторожей. Учтите и то, что все двери и окна были крепко заперты. Второе: убийство произошло на крыше. Обратите внимание на незаметную подсказку – нигде не осталось следов, ни в кустах, ни на перилах, ни на кафельном полу, ни еще где-либо. Третье: единственным оружием, которое могло быть использовано для преступления, был длинный предмет с шероховатой поверхностью, способной при необходимости крутиться. Короче говоря, веревка. Четвертое: не было ясных мотивов убийства. Исходя из этих предположений, я позволил своему сознанию работать максимально свободно. Немного времени потребовалось, чтобы прийти к однозначному предварительному выводу, что орудием убийства была веревка, прикрепленная к воздушному шару, и я направился сюда, чтобы проверить свою теорию, собрав новые доказательства.
Киосуке остановился и повернулся к воздушному шару. Затем, уже громче, продолжил рассказ.
– Два дня назад Тацуичи Ногучи, работавший в вечернюю смену, украл два ожерелья. Естественно, он предположил, что все находившиеся в здании будут подвергнуты тщательному обыску, поэтому спрятал ожерелья в самом безопасном месте, какое мог представить. Внутри воздушного шара.
Киосуке повернулся к служащему, ответственному за шар.
– Полагаю, вы не следите за шаром всю ночь? Конечно, нет. Итак, прошлой ночью жертву отрядили в ночную охрану. Должно быть, он думал только о спрятанных ожерельях. Так что около десяти вечера, прежде чем сторожа легли спать, он направился на крышу проверить шар. Там он с ужасом обнаружил, что в воздушном шаре дыра, и тот медленно теряет плавучесть и высоту. Он поспешно принялся тянуть веревку, чтобы спустить его на крышу. Но, даже утратив часть плавучести, шар оставался способным удерживать груз в шестьсот килограммов при условии полного заполнения газом. Когда вор отчаянно пытался спустить шар, веревка натерла его ладони. Он открыл клапан подачи газа, чтобы проверить, в безопасности ли его добыча. Поскольку вещи еще были в розыске, он решил, что не может рисковать вынести их из укрытия, поэтому вынул шланг и стал заправлять шар газом. А по мере подачи газа плавучесть шара стала, разумеется, расти вновь. Здесь жертва и совершила главную ошибку. Заметив состояние шара, он взял веревку в руки, а не намотал на лебедку. Это подтверждается тем, что на рукояти лебедки его отпечатков нет. Единственные отпечатки на ней принадлежат служащему, торопившемуся спустить шар. Итак, наполняя шар газом, вор держал и шланг, и веревку. Он понял свою ошибку, только когда плавучесть шара возросла. В панике он, вероятно, пытался как-то прикрепить веревку к лебедке, чтобы не дать шару подняться выше. Но шар, вновь способный к самостоятельному полету, оторвался от шланга и, с открытым клапаном, взлетел в небо. Жертва отчаянно пыталась предотвратить это. Осторожно, чтобы его не унесло, он попытался дернуть за веревку обеими руками. Но единственным результатом стало множество ссадин на его руках, оставленных все еще разматывающейся толстой, грубой веревкой. К тому моменту, когда рекламный плакат парил в воздухе, плачевная участь жертвы была решена. По ходу борьбы его тело запутывалось в веревке, разматывавшейся из свертка у его ног. Это вело к ужасному результату. Стало быть, его тело обматывалось веревкой. Как он ни пытался сопротивляться, неумолимая веревка оставляла бесчисленные ссадины на всех открытых участках его тела – на плечах, локтях, подбородке, повсюду и даже рвала пижаму. Наконец, веревка обвилась вокруг его шеи и груди. Неспособный более двигаться, он взлетел ввысь. Шар поднимался все выше и выше, натягивая веревку. Жертва не могла уже дышать, ребро ее было сломано, а из раны на шее хлынула кровь. Тацуичи Ногучи в буквальном смысле был поднят на небо.
Затем Киосуке посмотрел в записку, полученную от меня.
– С полуночи до половины третьего в районе Токио установилось низкое давление в 753 миллибара, а также сильный юго-западный ветер. Все это направило шар в северо-восточном направлении. В шаре была дыра, и это, вкупе с низким давлением, заставило его терять плавучесть. Когда веревка ослабилась, тело жертвы освободилось и рухнуло вниз. Но не на крышу универмага. Он упал на асфальт в переулке к северо-востоку от здания. Толчок от падения тела, ранее обвитого веревкой, привел к тому, что одно из ожерелий внутри шара выпало через открытое отверстие для подачи газа и приземлилось вслед за трупом на землю. Хотя смерть наступила за несколько часов до падения тела на асфальт, кровь в трупах задушенных остается жидкой еще довольно долго, так что разбитая голова могла кровоточить после удара об асфальт.
Завершив объяснение, Киосуке поднял глаза на небо.
В чудесном голубом небе мирно плавал под лаской легкого ветерка воздушный шар – таинственный палач из универмага.
– Да, вы абсолютно правы. Когда погода проясняется, как сейчас, путешествие на поезде действительно удобно. Кстати, куда вы направляетесь? О, Токио? Значит, ваш университет находится в Токио? Да, я понимаю. Великолепно... Вы имеете в виду, я? Э-э, я выйду прямо перед вами, в городе Х. Да, там. Где локомотивное депо.
По мне, наверное, не скажешь, но еще два года назад я работал в этом депо. Я проработал там целую вечность, но кое-что произошло, и я уволился.
И вот уже как два года в этот день – восемнадцатого марта – я возвращаюсь в город Х. с печальной миссией, которую я должен исполнить для одной несчастной женщины. А? Почему я оставил работу на железной дороге? Хм, мир – странное место. Видите ли, ровно год назад, восемнадцатого марта, я ехал поездом в город Х. в компании приятного молодого человека, студента университета, наподобие вас. Как и вы, он был достаточно любезен, чтобы расспросить меня о том, что произошло. Это, должно быть, воля Будды... ах, но я с радостью расскажу вам об этом. У вас, студентов, право, всегда такие открытые сердца.
Причина, по которой я оставил свою работу и почему каждый год отправляюсь в город Х., довольно своеобразна, и некоторые могут назвать ее судьбоносной. Моя история, может быть, не совсем в вашем вкусе, если вы изучаете новейшие науки, но она поможет скоротать время, пока вы не доберетесь до места назначения.
Моя история началась несколько лет назад в локомотивном депо с поворотным столом на станции Х., где я работал. Вы могли бы назвать это веерным депо. Там стоял большой старый локомотив, весь в саже, который рабочие окрестили Траурным Локомотивом. Когда-то это был великолепный тендерный локомотив модели Д50-444: на четырех колесных парах, каждое колесо которых напоминало твердый жернов, возлежало большое, точно у беременной женщины, пузо котла с круглым и сияющим, как лоб старого Фукусукэ,[4] паровым колпаком и трубой в форме чайника.
По непонятной причине он был также самым невезучим из всех локомотивов депо по количеству наездов. Его построили в Кавасаки в двенадцатый год эпохи Тайсё[5] и сразу же пустили тянуть грузовые составы по ветке Токайдо, однако впоследствии он стал очень проблемной машиной. С момента ввода в эксплуатацию до момента списания он поучаствовал в свыше двадцати инцидентах, связанных с наездом, установив рекорд депо Х.
Кроме того, – и я не знаю, было ли это простое невезение, которое каждый раз обрушивалось на этот злополучный локомотив, или же то была сама судьба, – в течение этого долгого периода, растянувшегося почти на десять лет, все аварии случались, когда локомотивом управляла одна и та же бригада из двух несчастных человек.
Машиниста в этой бригаде звали Сэндзо Осада. Старший выпускник железнодорожного учебного центра Н., дородный мужчина, ему было тридцать семь лет, когда случился первый инцидент. Сбрить бы ему свои короткие, совсем непохожие на настоящие, усы, и выглядел бы он гораздо моложе, как тот актер Кикугоро.[6] Большинство людей в депо звали его Оса-Сен, что звучало как сценическое имя актера. Помощником машиниста был Фукутаро Сугимото – невысокий мужчина, около тридцати лет, со светлой кожей и худощавым телосложением. Он всегда ходил с пятном сажи под носом, похожим на усы Оса-Сена.
Добродушные и дружелюбные, выпив, они любили приударить за женщинами, но их начинало тревожить росшее количество ужасных аварий с участием Д50-444. Поначалу они никак не обсуждали это друг с другом, но ситуация действовала им на нервы. Дело достигло своего апогея одной осенней ночью, за три года до того случая, о котором я вам сейчас расскажу. Лил холодный дождь, столь типичный для этого времени года, когда проклятый локомотив переехал сорокалетнюю сумасшедшую женщину под мостом недалеко от станции Х. Для успокоения разума Оса-Сен предложил ввести новый ритуал. В знак своего рода поминовения по духу жертвы на сорок девять дней они подвесили к потолку кабины дешевый траурный венок.
Вскоре их маленький ритуал получил широкое одобрение коллег. Заботливое отношение двух мужчин восхищало людей, вызывало у них отклик и уважение. В этот момент Оса-Сен и его помощник Сугимото осознали, какой значимый поступок они совершили, и с тех пор после каждой аварии сорок девять дней в их кабине висел свежий венок. Со временем Д50-444 стали называть Траурным Локомотивом.
А теперь будьте внимательны, господин студент. Позапрошлой зимой Д50-444 ввязался не в один, а в целую серию причудливых инцидентов.
Это началось в первые дни февраля, ранним морозным утром. В то время Д50-444 днем и ночью доставлял грузы между Й и Н. Из его трубы валил дым, белее инея, когда он прибыл на платформу станции Х. точно по расписанию, в пять тридцать утра.
В присутствии контролера и грузового диспетчера они начали разгружаться, а помощник начальника станции обходил поезд, осматривая его с фонарем в руке. В это время помощник машиниста Сугимото зажег от углей из топки сигарету «Голден Бэт», сунул ее в рот и, напевая какой-то мотивчик, спустился по железной лестнице с масленкой в руке.
Однако Сугимото тут же вернулся в кабину с изменившимся выражением лица. Не говоря ни слова, он сел рядом с Оса-Сеном, который пристально уткнулся в манометр. Со странным спокойствием Сугимото снял фуражку и перчатки, подышал на ладони своих худых рук и вытер сажу из-под носа. Сугимото некоторым образом испытывал нервный шок, когда обнаруживал останки жертв, прилепившиеся к колесам локомотива. Ведь Д50-444 был настолько гигантским локомотивом, что машинисты запросто не замечали, как сбивали ночью одного-двух человек.
Настроение Оса-Сена упало, когда он узнал эту новость. Пронзительным голосом он позвал работников станции. Помощник начальника станции быстро распорядился о замене локомотива, и Д50-444 был доставлен внутрь депо вместе с двумя машинистами.
Подключив нескольких рабочих из депо, они взялись за очистку локомотива. Депо располагает рядом мест, работа в которых ужаснее, чем очистка локомотива после аварии. Бывает, что тела жертв разрезаны так, словно по ним прошлись каким-то острым инструментом. В этом случае руки, ноги или голова отделены аккуратно – у вас остается лишь пара-другая кусочков плоти, приставших к колесам локомотива, да несколько нечетких черных мазков. Любой человек с крепкими нервами мог без особых проблем справиться с этим – не труднее, чем очищать разделочную доску в мясной лавке. Но если бы жертву полностью затянуло до середины ходовой тележки, все ее члены были бы разорваны с огромной силой. В результате вы получаете шеи, намотанные на ось, руки и ноги, зацепившиеся за центр колеса или соединительную тягу – сплошное кроваво-черное месиво с клочьями одежды внизу и тошнотворный запах крови. Очистка локомотива от такого ужаса – поистине неблагодарный труд.
В общем, Д50-444 развернули на поворотном столе и доставили в веерное депо. И как только к нему хорошенько присмотрелись, то увидели картину, типичную для тех, кого задавили и растерли в кашу.
Сугимото поморщился, брызнув дешевым одеколоном на полотенце, которое надел как маску и завязал на затылке. Держа перед собой резиновый шланг для воды, он шагнул в пространство высотой в три сяку, открывающееся внутри колеи прямо под локомотивом.
Там он сделал странное открытие. Обычно Сугимото направлял струю на нижнюю часть кузова локомотива, стараясь не упустить из виду угодившие туда вещи, например одежду. Однако на этот раз он не смог обнаружить никаких видимых следов одежды, даже штанины. То, что он обнаружил, между тем, было маленьким волосатым комочком плоти. Он взял кусочек щипцами – как будто тщательно собирал пазл – вытащил его и показал остальным. Осматривая находку, все пытались определить, что это. Хирата, транспортный инспектор, заметил, что для человека волосы слишком толстые и жесткие. Случился настоящий ажиотаж, и несколько стариков из числа ветеранов депо вызвали для совещания. И как вы думаете, к какому выводу они пришли? К своему изумлению, они определили, что это кожа с брюха черной свиньи!
Удивительное предположение через пару часов подтвердилось – железнодорожный рабочий обнаружил останки крупной, взрослой особи черной свиньи, полностью разорванной, на изгибе путей примерно в шести милях к западу от станции Х. – в городе Б, где располагалась аграрная школа префектуры и в котором многие фермеры разводили свиней в качестве побочного бизнеса. Свинье каким-то образом удалось перелезть через забор вокруг свинарника, после чего она встретила свою печальную участь, идя вдоль изгибающейся колеи. Таким образом, инцидент прояснился относительно легко. Оса-Сен, как всегда великодушный и почтительный, купил новый траурный венок, повесил его в кабине и вернулся к работе.
Но однажды утром, несколько дней спустя, свежие куски мяса черной свиньи были снова обнаружены под колесами Д50-444, когда он прибыл на станцию Х. в пять тридцать. Расследование установило, что два последовавших друг за другом инцидента произошли в одно и то же время. Это было очень странно, но всё приписали простому совпадению из-за отсутствия каких-либо причин обратного. Не прошло первых сорока девяти дней траура по первой свинье, как Оса-Сен и его помощник Сугимото повесили новый венок в своей кабине.
Верите ли, господин студент, но через несколько дней колеса Д50-444 были покрыты чем-то вроде мягкой плоти белой свиньи, и помощнику Сугимото пришлось снова вытирать сажу из-под носа. Это случилось в третий раз, в одном и том же месте в одно и то же время. Господин Ивасэ, главный инспектор депо, решил связаться с полицейским участком в городе Б.
Согласно отчету полицейского Андо из участка, все свиньи были украдены с разных ферм в окрестностях города Б., и каждая особь погибла в день своей кражи. Но фермеры понятия не имели, кто стоял за этой мерзкой выходкой. Все знали, что Траурный Локомотив Д50-444 трудился, как монахи в неделю Хиган.[7]
А потом это случилось снова... Нет, господин студент, я совершенно не разыгрываю вас: опять авария, и опять это была свинья – уже четвертая по счету – белая свинья, которую задавили. Ее пятачок зацепился за кривошип главного ведущего колеса и крутился там, как вертушка, пока локомотив двигался вперед.
Инспектор Ивасэ из депо и инспектор Нанахара из транспортной инспекции пребывали в совершеннейшей ярости. Если это была шутка, то она зашла слишком далеко. Группа из трех человек, возглавляемая господином Катаямой, отправилась в город Б. для проведения расследования.
Дальше начинается почти детективная история, как потом признался мне один из участников расследования. И сейчас я расскажу вам все, что знаю об этой довольно удивительной истории...
Катаяма, помощник начальника локомотивного депо, выглядел именно так, как должен был выглядеть человек, закончивший Императорский университет. Он еще только постигал основы железнодорожного ремесла, но показал себя человеком умным и находчивым, который знал, как добиться того, чтобы все было сделано. С тех пор он продвинулся по карьерной лестнице и ныне занимает высокий пост в Министерстве внутренних дел. А тогда он взял с собой двух клерков – одного из депо, другого из отдела технического обслуживания железной дороги – и вместе с ними отправился в город Б. на двухчасовом поезде.
Изгиб путей, где все произошло, начинался не далее чем в миле от станции Б. в направлении станции Х. Внутренняя колея изгиба была сверху и бежала вдоль соснового леса, в то время как внешняя, снизу, прижималась к шелковичному полю. Группа подошла к бетонному столбу, на котором были написаны какие-то цифры. Клерк из отдела обслуживания железной дороги отметил, что все было убрано после четвертого происшествия, случившегося накануне. По его словам, все четыре чрезвычайных происшествия случились в одном и том же месте: каждый раз на столбе и костыле, торчащем из шпалы, находили концы обыкновенной соломенной веревки. Костыль прочно удерживал рельс на изгибе, и это был обычный костыль, который, как и все прочие, торчал наполовину из шпалы.
Свое объяснение клерк из отдела обслуживания железной дороги закончил следующим замечанием: «Короче говоря, мы полагаем, что человек, стоявший за этими инцидентами, привязал один конец веревки к костылю рельса снаружи, другой к мильному столбу рядом с рельсом внутри, расположив свинью между рельсами так, чтобы ее переехал поезд».
Господин Катаяма заметил, что все могло обойтись без жертв и выразил недоумение, почему свиньи, движимые испугом, не убежали, учитывая то, что их привязали всего лишь одной веревкой, которую можно было довольно легко разорвать. Преступник, вероятно, выбрал это место, скрытое от машиниста изгибом, чтобы тот не успел затормозить, но свиньи должны были услышать грохот приближающегося поезда.
Решив, что здесь больше нечего искать, господин Катаяма сказал сопровождающему из отдела обслуживания железных дорог, что хочет навестить фермеров, у которых украли свиней.
Группа двинулась напрямик через шелковичное поле и вскоре прибыла в полицейский участок города Б. Они попросили импозантного полицейского Андо, с шикарными усами, показать им дорогу, и он повел их на ферму, откуда похитили четвертую жертву.
Хозяин фермы был прекрасно сложенным человеком лет пятидесяти с рябым лицом. Он приветствовал гостей и, робко склонив голову, показал им на удивление грязный свинарник из кедровой коры. Там он начал причитать, что украденная белая свинья – самое драгоценное, что у него было, что это свиноматка породы Йоркширская Большая Белая весом самое меньшее шестьдесят кан и что он никак не может утешиться, поскольку ее жестоко раздавил паровоз.
Помощник начальника Катаяма повернулся к полицейскому Андо.
– Я слышал, что свинью выкрали посреди ночи, а рано утром ее задавил поезд. Это так? – спросил он.
– Именно так произошло во всех четырех случаях, – ответил полицейский.
– А как их выкрали?
– Вы открываете дверь в низкой загородке, они просыпаются на звук, и тогда вы просто выманиваете их каким-нибудь сухариком. Они беспрекословно последуют за кем угодно, – объяснил полицейский Андо.
– После проведенного расследования вы пришли к выводу, что во всех четырех случаях свиней уводили именно так?
– Да. Обстоятельства всех четырех инцидентов в основном совпадают.
Господин Катаяма продолжал задавать вопросы.
– Если не трудно, назовите, пожалуйста, точные даты краж.
– Точные даты? Подождите... – Полицейский Андо достал из кармана блокнот. – Посмотрим, первая произошла одиннадцатого февраля. Следующая была... восемнадцатого февраля. Третья пришлась на двадцать пятое февраля. Последняя – вчера, четвертого марта. И все кражи были совершены в середине ночи, до пяти часов утра.
– Именно так я и думал. Между кражами проходила ровно неделя. Сегодня понедельник, а это значит, что свиней крали всегда в ночь на воскресенье. – Господин Катаяма на некоторое время глубоко задумался. – Вы не вспомните что-нибудь такое, что проходит здесь по воскресеньям? Сам день недели, впрочем, не так уж и важен. Главное, чтобы это происходило раз в неделю. Что-то рутинное, что угодно, каким бы тривиальным оно не было. Например, предприятия или школы, не работающие по воскресеньям. Бани или парикмахерские, которые закрыты в определенный день недели. Другими словами, я хочу знать обо всем, что происходит в этом городе с интервалом в семь дней. Вплоть до разной незначительной ерунды, которая придет на память.
Андо был, конечно, очень удивлен такой просьбой, но, немного подумав, поднял глаза.
– Предприятия или школы... Отделение банка Х., мэрия, офис кредитного кооператива, аграрная и начальные школы по воскресениям закрыты. Уверен, что прядильная фабрика не работает первого и пятнадцатого числа. Парикмахерская закрывается два раза в месяц, только по тем числам, где присутствует семерка. То же самое общественная баня, только закрывается она по числам с пятеркой. Но это обычные выходные, и они не закрываются каждую неделю. Шелковый рынок еще не открыт, а рынок яиц работает каждый пятый день. Что еще?.. Ах да, в аграрной школе каждую субботу после обеда устраивают что-то вроде базара.
– Так, и что там продают?
– Они изучают сельское хозяйство, – ответил полицейский, – так что в основном то, что выращивают сами студенты. Овощи, фрукты, цветы и тому подобное. В общем, у них неплохо получается.
Любопытство господина Катаямы, казалось, было полностью удовлетворено, и он сменил тему.
– Поскольку преступник до сих пор не найден, каковы ваши ближайшие планы в отношении расследования и как собираетесь подготовиться к дальнейшему развитию событий?
Андо взволнованно отреагировал:
– Мы, конечно, приняли меры предосторожности. Но у нас не хватает людей.
– Ну, делайте, что можете, только не заходите слишком далеко. А здесь я закончил, – и с этими словами господин Катаяма вышел в сопровождении клерков на улицу. В тот же вечер группа покинула тихий городок Б.
Его подчиненные провели с ним довольно много времени, им всегда казалось прискорбным то, что господин Катаяма иногда вел себя очень странно, вызывая подозрения у других людей. После того как они покинули город Б. и вернулись в локомотивное депо Х., господин Катаяма на следующий день приступил к своим обычным обязанностям, как будто совершенно забыл о загадочном случае с Траурным Локомотивом. Несколько дней он сохранял невозмутимость и спокойно вел дела. Наутро пятого дня один из его подчиненных не выдержал и расспросил господина Катаяму. Ему был дан очень неожиданный ответ:
– Но что мне еще остается делать в данную минуту?
Однако ночью позиция помощника начальника депо кардинальным образом изменилась.
В три часа господин Катаяма разбудил одного из своих подчиненных – человека по имени Ёсиока. Они вышли на улицу и сели в машину. Ёсиока понятия не имел, куда они направляются, но после стремительной почти получасовой езды в темноте господин Катаяма остановил машину и вышел в поле. Приказав глазами Ёсиоке следовать за ним, он вошел в ближайший сосновый лес. В лесу Ёсиока окончательно проснулся. Пробираясь вприсядку кустарником, он понял, что примерно через десять кенов лес впереди них закончится, и они выйдут к изгибу путей у станции Б. Ночной мороз окреп, и до Ёсиоки наконец дошло, что задумал господин Катаяма. Наручные часы помощника начальника депо – с подсвеченным циферблатом – показывали половину пятого. Конечно! Наступило одиннадцатое марта, ранее воскресное утро. Господин Катаяма, несомненно, ожидал встретиться с похитителем свиней. От этой мысли у Ёсиоки похолодела спина. Он зарылся лицом в воротник пальто и сделался еще меньше, присев на корточки рядом с господином Катаямой.
Ровно в сорок две минуты пятого мимо них с ревом пронесся ночной поезд, и сразу же наступила тишина. Не прошло и пяти минут, как господин Катаяма вдруг напрягся и молча потряс Ёсиоку за плечо.
Ёсиока затаил дыхание.
Да, с тропинки через шелковичное поле вдалеке он мог различить лишь низкий, но отчего-то удовлетворенный визг свиньи. Все происходило будто во сне.
В следующие две минуты визг стал громче, и вскоре они услышали звук шагов на посыпанной галькой тропинке. На железнодорожных путях возникла темная фигура. В тусклом свете звезд угадывались длинные рукава, вероятно, фигура была одета в пальто и брюки. Ноги, которые она тащила вместе с какой-то веревкой, принадлежали белой свинье. Кто знает, откуда ее украли? Человек иногда наклонялся и давал ей немного корма, но потом он перешагнул через внешнюю колею и встал на внутреннюю – ближе к западу. Там он дал свинье еще немного корма, оглядываясь и озираясь по сторонам. Было слишком темно, чтобы разглядеть лицо мужчины.
Затем свиной вор приступил к выполнению своей задачи. Теория, которую клерк из отдела обслуживания железной дороги изложил около пяти дней назад, оказалась верной. Темная фигура привязала свинью и щедро разбросала корм перед своей несчастной жертвой. Господин Катаяма и Ёсиока молча встали и осторожно начали приближаться к таинственному незнакомцу.
Но какое невезение! Не успели они сделать и двадцати шагов, как под ногами Ёсиоки громко хрустнула сухая ветка. Ёсиока вскочил и бросился к рельсам.
В тот же миг свиной вор повернулся к сосновому лесу и закричал странным голосом, похожим на крик птицы. Он быстро спрятал лицо в одежде и метнулся вдоль колеи. Ёсиока устремился по рельсам вслед за беглецом, но вскоре потерял его из виду. Вдалеке он слышал, как господин Катаяма что-то кричит ему.
Ёсиока чувствовал на себе вину за то, что спугнул злоумышленника, но так как ничего не мог с этим поделать, вернулся обратно к изгибу.
Там господин Катаяма успокоил его, сказав, что нет абсолютно никаких причин винить себя.
– Сейчас нет нужды проявлять нетерпение. Но посмотрите на это милое создание! Как я и подозревал с самого начала, ни одна свинья не позволила бы себя задавить, просто стоя на привязи.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что там действительно происходит что-то необычное. Свинья как вкопанная стояла на четырех ногах, мотала головой и что-то, визжа от боли, отрыгивала.
– Бедное животное отравлено.
Мистер Катаяма отвязал веревку, и они вдвоем потащили бедную хрюшку через сосновый лес туда, где оставили свою машину. Свинью, между тем, несколько раз обильно вырвало по дороге, и к тому времени, когда они добрались до машины, она уже не могла идти. Она начала биться в конвульсиях, и мужчинам ничего не оставалось, как привязать ее к ближайшему дереву. Водитель получил указание отвезти их в полицейский участок города Б. Садясь в машину, они услышали шум поезда, проходящего по другую сторону соснового леса.
– Это грузовой поезд с Д50-444, – сказал мистер Катаяма. Попросив Андо из полицейского участка города Б. позаботиться о свинье, ранним ясным утром они помчались через окраину города обратно на станцию Х.
– Вы прикажете убить эту свинью и препарировать? – спросил Ёсиока по дороге.
– Нет-нет. Сама свинья мне больше не нужна. Достаточно корма и яда, которым ее отравили, – сказал помощник начальника депо и достал из кармана пальто несколько рисовых крекеров сэмбэй, похожих на цветы. Они были окрашены в красную и голубую крапинку и усыпаны чем-то вроде маленьких ягод, размером вполовину боба адзуки.[8]
В общем-то, это было главной целью нашего предприятия с самого начала, – объяснил господин Катаяма. – Я, правда, не ожидал, что мне в руки попадут эти рисовые крекеры. Видите ли, именно это я сразу и заподозрил. Было бы невозможно предположить, чтобы кто-то убил свинью после того, как украл ее, а затем весь путь нес тушу на себе. Поэтому вор должен был пригнать свинью на рельсы живой. И немыслимо, чтобы вор мог столько раз преуспеть с этим жертвоприношением свиньи поезду, всего лишь привязав ее простой веревкой к костылю и столбу. Значит, вор должен был либо убить свинью после того, как привязал ее, либо по меньшей мере обездвижить. Предположим, вор выбрал первое – убил: заколол чем-то острым или отравил сильнодействующим ядом. Это указывало бы на то, что у него был способ расправиться с животными мгновенно, из чего в свою очередь следует, что привязывать животных было необязательно. Он мог просто убить свинью и оставить ее на рельсах. Но этого преступник не сделал. Таким образом, я пришел к выводу, что яд в сухом кондитерском изделии не вызвал какой-либо острой реакции, поэтому преступник постепенно заманил свинью на рельсы, дозируя отравленный корм. Там он привязал свинью и дал ей еще немного отравы. Яд начнет действовать как раз к появлению Д50-444... Во всяком случае, так я представлял себе суть происходящего. Но что это были за сухие кондитерские изделия? Я никогда не видел таких красочных рисовых крекеров сэнбэй.[9] А вы?
Ёсиока покачал головой. Вскоре оба прибыли на станцию Х. и принялись изучать любопытные улики, привезенные из поездки. Базой их операций служило локомотивное депо.
В первый день после этого разговора господин Катаяма никуда не выходил, размышляя о найденных кондитерских изделиях, но во второй наконец вышел и продолжил свое расследование. Вечером он вернулся и, покончив с едой, которую ему принесли, послал за Ёсиокой и еще одним клерком. Инструктируя их, он сказал:
– Я хочу, чтобы завтра утром вы поехали в город Б. Мне нужно, чтобы вы... в общем, для начала позвольте кое-что объяснить. – Он положил кондитерское изделие перед двумя мужчинами. – Благодаря моим исследованиям я знаю теперь, что это за кондитерские изделия. Они очень странные, по форме напоминают игрушечную ветряную мельницу и на вид страшно несъедобные. И действительно такие обычно не употребляют в пищу. Они принадлежат к низкосортным кондитерским изделиям и называются казаригаси – «декоративное кондитерское изделие», но здесь их принято называть харигаси – «декорационное кондитерское изделие». Вы, должно быть, видели их раньше? Они используются на похоронах. Я также рассмотрел ягоды, приклеенные на поверхность этих рисовых крекеров сэнбэй. Это плоды небольшого вечнозеленого растения семейства магнолиевых. Его академическое название illicium anisatum, или японский анис, но мы обычно называем его сикими или ханасиба. Плоды этого растения содержат яд – шикимовую кислоту. Она относится к пикротоксинам и вызывает судороги. Дальше мы затрагиваем техническую часть, но физиологической реакцией на кислоту является стимуляция нервов заднего мозга, что вызывает судороги, подобные тем, которые возникают при эпилептических припадках, а они, в свою очередь, приводят к временной потере сознания. Употребление шикимовой кислоты в некоторых случаях летально, но она не считается смертельным ядом. Растение можно найти в естественной среде в горах к югу от центральной Японии. Однако у него есть и другое применение. И с этого места начинается самое интересное. Оказывается, им обсаживают кладбища в качестве долговременного подношения умершим, а в некоторых местах листья и ветви растения кладут вместе с умершим в гроб. Но в большинстве регионов люди сушат листья и крошат стебель – на их основе делают благовония, которыми окуривают умерших или могильные камни. Итак, теперь вы видите связь? Пожалуйста, обратите внимание, что как рисовые крекеры сэнбэй, так и ягоды – это два совершенно уникальных ключа. Позвольте мне вернуться к нашей несчастной свинье. Если бы я был преступником, я бы воздержался от таких необычных улик. Я бы взял приманку попроще, например морковь, и не стал бы привязывать свинью. Я бы просто убил животное ударом молотка, а потом положил бы труп на рельсы. Но, как мы успели убедиться, наш преступник решил сделать что-то весьма экстравагантное, выбрав почти театральный реквизит. И куда это нас приводит? Тот факт, что наш преступник каждый раз использует эти решительно уникальные предметы, означает, что они являются для него прежде всего предметами, которые находятся у него под рукой. Другими словами, используются им в повседневной жизни. Поэтому я хочу, чтобы вы отправились в город Б. и его окрестности и проверили, нет ли там магазина похоронных принадлежностей, в котором торгуют такими кондитерскими изделиями и самодельными ароматическими палочками.
Вот почему, господин студент, эти двое на следующий день отправились в город Б.
Это маленький сельский городишко, поэтому расспросы в полицейском участке, ратуше и других местах помогли быстро установить, что никакого магазина похоронных принадлежностей, где продавались бы соответствующие описанию господина Катаямы товары, там нет.
Удрученные клерки вернулись на станцию и доложили о своих находках помощнику начальника. К их удивлению, известие он встретил необыкновенно тепло: «Я подозревал, что все так и обернется. Прекрасно. Пока вас не было, я сходил в депо и спросил, где Оса-Сен, машинист Траурного Локомотива, берет свои венки, и узнал, что он всегда покупает их в „Дзиппоша“, магазине похоронных принадлежностей на задворках городского рынка, прямо за этим депо. Я также узнал, что магазин продает не только кондитерские изделия, но изготавливает и продает собственную ароматическую продукцию – благовония. Я иду туда прямо сейчас. Если мы с вами найдем какую-либо связь между „Дзиппошей“ и городом Б., которая поддерживается раз в неделю, то это будет означать, что дело близится к своему логическому завершению».
Итак, все трое вышли из конторы и направились в заднюю часть депо. Им не потребовалось много времени, чтобы найти обшарпанную двухэтажную похоронную лавку под вывеской «Дзиппоша».
Господин Катаяма вошел внутрь первым и уверенным тоном заказал небольшой венок. Мужчина лет пятидесяти с румяным лицом и широким лысым лбом интеллигентного ученого был занят тем, что размельчал в ступке какие-то сушеные растения с невероятно угрюмым выражением лица. Как только господин Катаяма сделал заказ, мужчина – вероятно, хозяин лавки – принялся украшать белыми искусственными цветами маленький круглый венок из соломы, обернутый зеленой лентой. В это время господин Катаяма осматривал магазин.
За прилавком стоял большой стеклянный шкаф, чем-то напоминавший кондитерскую витрину. Раздвижная бумажная дверь рядом со шкафом, ведущая в заднюю часть дома, была слегка приоткрыта. Сквозь щель они увидели молодую девушку – вероятно, дочь хозяина. Ее поза казалась причудливой, и видно было только лицо под немного странным углом. Женщина украдкой заглядывала в магазин, открыв посетителям только свое лицо. Никогда еще господин Катаяма не видел столь очаровательного личика. Волосы девушки были уложены в простой пучок на затылке, но полные щечки, светлая, как восковая свеча, кожа, маленький нос, миниатюрный рот и круглые глаза, словно там лежал нежнейший шелк... боже, как пугающе соблазнительно выглядела эта женщина. Глядя на посетителей, она выдавила из себя странную улыбку и крикнула им: «Добро пожаловать!»
Сколько раз рассказывали мне об этом визите после того, как инцидент закончился! Как бы то ни было, увидев девушку, господин Катаяма почувствовал, что никогда не сможет забыть ее. Он и сам не знал, как описать это загадочное чувство, но ему показалось, что ее образ был выжжен прямо у него в глазах. Итак, мы встретились с этой странной дочерью и ее угрюмым отцом... Да, в этом доме определенно была какая-то глубокая тайна... Знаете, просто... ощущение... О, кажется, девушка не сходит с моих уст.
До этого момента господин Катаяма молча оглядывал магазин, но затем в его глазах появился довольный блеск. Он повернулся к отцу, который был занят оформлением венка, и спросил его, указывая на ведерко с красивыми растениями.
– Какие прекрасные цветы. Неужели они растут даже в такую холодную погоду?
Мужчина поднял голову.
– Конечно, но только в теплицах аграрного училища, что в городе Б. Вы можете купить их там в субботу вечером. Так, венок готов. С вас шестьдесят сен.[10] Благодарю.
Господин Катаяма взял венок, расплатился и вышел из магазина. Ёсиока следовал за ним по пятам, но когда он оглянулся, то увидел, что лицо очаровательной грустной женщины все еще выглядывает из двери. Оказавшись на улице, Ёсиока догнал своего босса и спросил его в растерянности:
– Господин Катаяма, этот человек признался, что бывает в городе Б. каждую субботу после обеда, так почему же мы его не схватили?
– Потому что мы не полиция, – ответил помощник начальника депо. – И не нужно торопить события. Предположим, что мы задержали его, какие убедительные доказательства у нас есть на данном этапе? Конечно, я более чем уверен, что преступник, которого вы преследовали прошлой ночью, это наш торговец. Однако не лучше ли нам подождать несколько дней и поймать его прямо с поличным в субботу вечером, чтобы он не смог отрицать обвинения? Давайте сохранять спокойствие, по крайней мере до субботы, и посвятим наше внимание оставшимся загадкам, которые у нас есть.
И вот группа послушно вернулась в депо.
На следующий день господин Катаяма начал расследование в отношении угрюмого отца и грустной дочери из магазина «Дзиппоши», опрашивая всех по соседству.
День за днем они узнавали всё новые и новые факты. Отец и дочь вели затворническую жизнь, и вся семья их состояла из двух человек. Они никогда не жили богато и почти не общались со своими соседями. Дочь звали Тойо, и она требовала к себе внимания. Любопытно, что последние несколько лет она вообще не выходила из дома, и проводила целые дни, разглядывая через полуоткрытую бумажную дверь покупателей, словно кого-то ожидала. Отец же, напротив, очень любил свою дочь и был готов на все ради Тойо. Всякий раз, когда его дочь впадала в истерику, он старался успокоить ее, – даже пускал слезу, – на что больно было смотреть. Истерические припадки дочери участились за прошедшие полгода, но в последний месяц она стала необыкновенно спокойной, когда пела много старомодных популярных песен вроде Катюши или Потонувшего колокола звонким детским голоском и, как будто счастливая, громко и весело разговаривала с отцом. Затем, совсем недавно, внезапно без видимой причины она снова впала в истерику.
Я сам был крайне удивлен тем, насколько тщательным было расследование господина Катаямы. Видите ли, мне самому приходилось часто ходить в этот магазин за покупками. И каждый раз я видел лицо дочери, выглядывающее из-за бумажной двери. Ей бы рассмеяться мне – как бы это сказать? – в искусительной манере с ее круглыми, широко распахнутыми мягкими шелковистыми глазами, но напряженный взгляд проникал прямо в мой разум...
После каждого визита я вспоминал только, как чарующе она выглядела. И ее отец был именно таким, как описывал мистер Катаяма в своих расследованиях. Даже когда он был занят работой, он находил время, чтобы посмотреть на свою дочь любящими глазами и сказать что-то вроде: «Ты простудишься, если оставишь раздвижную дверь открытой» или «Почему бы тебе не поболтать о поездах с этим клиентом?» Я не раз видел, как он нежно заботился о дочери, обращаясь с ней так, словно она могла рассыпаться от одного прикосновения.
Так или иначе, как только господин Катаяма показался удовлетворенным результатами своих поисков, он взял опять тех же подчиненных и полицейского из участка Х. в сосновый лес у изгиба в следующую субботу ночью, точнее рано утром в воскресенье, чтобы схватить отца. Таким образом, восемнадцатого марта, в половине пятого утра, все четверо молча притаились в темноте.
Вскоре после этого, однако, планы господина Катаямы начали рушиться. В четыре сорок две проехал ночной поезд, прошло пять минут, но свиной вор, к их удивлению, так и не появился.
Десять минут. Двадцать минут. Группа продолжала ждать, затаив дыхание, но их добыча не появлялась. Неужели вор стал осторожен из-за того, что случилось в прошлый раз? Наконец мимо прогрохотал Д50-444 во главе грузового поезда.
– ...Хм. Должно быть, он заметил нашу засаду. Придется тогда ехать прямо в «Дзиппошу», – сказал господин Катаяма, поднимаясь в скверном расположении духа.
Группа села на следующий поезд до станции Х., и уже совсем рассвело, когда они пересекли территорию станции по направлению к депо на своем пути в «Дзиппошу». Но тут они заметили Оса-Сена с Траурного Локомотива и его помощника Сугимото, понуро бредущего к ним. И под носом Сугимото сажа была вытерта начисто!
– Это случилось снова.
– Что случилось? – воскликнул господин Катаяма.
– В этот раз я определенно почувствовал что-то. Это было под мостом, примерно в квартале от станции. Женские волосы, которые зацепились за колеса локомотива. Это не свинья...
Группа возложила задачу ареста владельца «Дзиппоши» на полицейского и повернула назад. Им не потребовалось много времени, чтобы добраться до места, где поезд переехал жертву – оно находилось чуть западнее станции Х.
Ранние зеваки уже вовсю ползали по замерзшему мосту и вокруг влажных от мороза рельсов. Когда группе удалось протиснуться сквозь толпу, первое, что им ударило в нос, был зловонных запах крови и плоти. Поодаль лежала голова женщины, представлявшая собой ужасное зрелище – верхняя половина отсутствовала, мозги и оба глаза куда-то отлетели. Сквозь глазницы и дырку в голове они могли видеть железнодорожные пути, покрытые черными пятнами крови. Пока они стояли там, зачарованные ужасной картиной, неумолимая мысль медленно проникла в их головы. Это была Тойо, дочь владельца магазина похоронных принадлежностей.
Мистер Катаяма повел трясущихся спутников дальше по путям. Вид того, что лежало на рельсах, вызвал потоки рвоты.
Им показалось, что они увидели две женские ноги, отрезанные в верхней части бедер, но около восьми или девяти сун в диаметре, толщиной с бревно. Кожа была пепельно-серой, лишенной цвета жизни. Господин Катаяма присел рядом с ними на корточки с бледным лицом, однако не колеблясь ткнул пальцем в кожу. В этом месте образовалось несколько складок, но кожа не поддалась. С озабоченностью на лице господин Катаяма серьезным тоном произнес:
– ...Это не отеки, вызванные порезом. Вы когда-нибудь слышали о том, как паразитный филяриатоз, который блокирует лимфатическую систему, может стать причиной скопления лимфы или как стрептококк, проникнув в ваше тело через небольшую ранку, вызывает отеки?
Он встал.
– Мы должны опустить занавес над этим делом. Кто бы мог подумать, что несколько происшествий с задавленными свиньями закончатся такой трагедией? Я был неосторожен. Девушка почти наверняка покончила с собой. Давайте обсудим всё по дороге в «Дзиппошу». Если этот человек увидит свою любимую дочь мертвой, он сойдет с ума...
И пока все шли, господин Катаяма кратко объяснил последнюю загадку этого странного случая: как его интуиция помогла ему выйти на мотив кражи свиней хозяином «Дзиппоши».
Господин студент, я не знаю, был ли я счастлив оттого, что интуиция господина Катаямы подсказала ему верный путь, но то, что он был прав, вскоре подтвердило предсмертное письмо, найденное судмедэкспертом на теле девушки и адресованное Оса-Сену с Траурного Локомотива.
Письмо девушки... знаете, оно сейчас у меня с собой. Вместо того чтобы слушать от меня объяснение господина Катаямы, вам лучше прочесть письмо. Честно говоря, у меня нет желания цитировать самодовольное объяснение господина Катаямы, оно слишком душераздирающе. Эта история... это ужасно болезненное воспоминание для меня. Это слишком ударило по мне много лет назад. Пожалуйста, прочтите это письмо сами...
Дорогой Оса-Сен.
Меня зовут Тойо, я дочь владельца «Дзиппоши». К тому времени, как вы прочтете это письмо, я уже отправлюсь в такое место, где больше не буду чувствовать себя неловко. Вот почему я могу здесь все написать. Пожалуйста, прислушайтесь к тому, что я скажу.
С самого рождения я была обречена на несчастную жизнь. У моей семьи не так много денег, поэтому мои родители не смогли сделать меня счастливой, как детей в других семьях.
Четыре года назад, когда мне было девятнадцать лет, в результате несчастного случая я немного поранила ногу. Часто ходить к врачу возможности я не имела. Инфекция попала в рану, и я заразилась болезнью, которая называется «огнем святого Антония». Я пошла к врачу, который вылечил меня, но шесть месяцев назад я снова подхватила похожую болезнь, и мне понадобилось гораздо больше времени, чтобы оправиться. В результате меня поразил страшный недуг – элефантиаз, от которого ноги пухнут, как у слона, и ужасно болят, и я не могу без мучений смотреть на них. По словам доктора, это не смертельная болезнь, но она на всю жизнь и мне никогда не поправиться. С приходом весны и осени мое состояние ухудшалось.
О, дорогой Оса-Сен.
Какая же я несчастная, что начала проклинать отца и мать за такую судьбу. Но с этого времени мои родители начали лечить меня иначе.
Отец пришел в отчаяние и стал относиться ко мне с любовью. Моя мать каждый день умоляла меня простить ее, как сумасшедшая. И в конце концов с ней это и произошло – она сошла с ума.
Ровно три года назад, холодной и дождливой осенней ночью, сойдя с ума, моя мать убежала из дома, и ее задавило поездом под мостом.
Дорогой Оса-Сен.
Машинистом, который управлял тогда поездом, были вы. Вы были очень добры. Вы поднесли венок из цветов духу моей матери. И вы приходили ко мне домой, чтобы купить венок, когда сбивали какого-нибудь человека. Какое же у вас, должно быть, чистое сердце.
О, мой дорогой Оса-Сен.
С того момента, как я впервые увидела вас в нашем магазине, я почувствовала к вам глубокую любовь. Я не переставая думала о вас. Мой отец в конце концов узнал о моей сердечной болезни. К тому времени я стала для него смыслом жизни, поэтому каждый раз, когда вы приходили за венком, он исполнял заказ особенно тщательно.
Но послушайте, что я вам скажу, мой возлюбленный Оса-Сен.
Мое тело слишком чудовищно, чтобы вы могли приблизиться к нему. Но время шло, и я все больше расстраивалась, впадала в истерику и терзала себя каждый прожитый день. Как часто я боялась расплакаться отцу, что сильно хочу видеть вас, хотя вы приходили всего два или три раза в год. Мой отец больше не мог смотреть на мои страдания, когда я целыми днями выглядывала из подсобки в надежде увидеть вас. Примерно месяц назад мой отец пообещал, что раз в неделю, отправляясь в город Б. за цветами, он будет молиться за меня очень действенному богу. И что, вы думаете, произошло? Этот очень действенный бог посмотрел на меня с неба и сделал так, чтобы я могла видеть вас каждое воскресенье. Вы можете представить себе, как я была счастлива? Дни напролет я пела и весело болтала с отцом...
Но это продолжалось недолго, и в прошлое воскресенье вы не пришли. Отец сказал, что небеса разгневаются, так что он больше не мог молиться, поэтому в тот вечер планировал лишь купить цветы. Я больше не могла себя контролировать и сильно поссорилась с отцом.
О, мой любимый Оса-Сен.
В тот момент я держала в руках сверло, которое используется при изготовлении гробов, и им я случайно убила отца. Мне больше незачем жить. В обнимку с этим письмом я отправляюсь туда, где находится моя мать благодаря вашей заботе. Я оставлю венок из цветов у себя дома, после того, как закончу это письмо. Пожалуйста, повесьте его в кабине своего локомотива в память об одной несчастной девушке.
...Вы закончили читать письмо? Как здесь написано, к тому времени, когда группа, возглавляемая господином Катаямой, прибыла в «Дзиппошу», тело отца, склонившегося над наполовину готовым гробом, с большим сверлом в животе, воткнутым до самого сердца, уже остыло.
Господин студент, я думаю, теперь вы понимаете, почему я оставил свою работу на железной дороге и почему возвращаюсь каждое восемнадцатое марта, чтобы посетить общественное кладбище в городе Х. Что? Конечно, вы правы... Вы, вероятно, уже некоторое время как догадались, что тот самый Сэндзо Осада, также известный как Оса-Сен с Траурного Локомотива – это я.
Кажется, мой рассказ получился довольно длинным. И, похоже, мы уже подъезжаем к станции Х5.
Ну что ж, позвольте тогда попрощаться с вами.
Сразу к западу от многоквартирного дома в городе N, где жил Ютаро Ёсида, стоял особняк Акимори. Большой, обращенный фасадом на юг, чья серая черепичная крыша, там и сям заросшая лишайником, была едва заметна из окна Ютаро, поскольку вокруг дома росли каштаны и вечнозеленые дубы. Участок при старом доме окружала крепкая стена необычайной высоты для района, приведенного в порядок лишь прошлой зимой. Перед фасадами обоих домов мирно шла с востока на запад дорога шириной в шесть кенов, отделявшая главные ворота особняка от длинного узкого пустыря площадью в триста цубо. К югу от этого заросшего сорняками пустыря на несколько десятков дзё возвышался утес, аккуратно выступавший из белой скалы.
С самого переезда Ютаро Ёсида заинтересовался особняком Акимори. И не столько обликом этого старинного дома, сколько его обитателями. С момента его переезда прошло почти полгода, но, хотя у задней двери, выходившей на тропинку у западной части ограды, иногда появлялась женщина, вероятно, горничная, он ни разу не видел никого, похожего на члена семейства Акимори. Равно как не замечал, чтобы открывались большие, старинные деревянные въездные ворота. Члены семьи явно было затворниками, избегавшими контактов с внешним миром: Ютаро казалось, что Акимори забыты обществом, брошены на этом небольшом холме у подножия горы.
По слухам, семья состояла только из трех человек – отца лет шестидесяти и двоих неженатых сыновей. В обширном особняке жили также управляющий, человек средних лет, его жена, выполнявшая обязанности экономки, и две горничные. Даже те, кто передавал Ютаро эти слухи, сами никогда не видели ни старого хозяина, ни его сыновей. Но без всякого предуведомления и неожиданно для самого Ютаро он попал в центр таинственного и совершенно необъяснимого происшествия, сценой которому послужил особняк Акимори.
Случилось это жарким воскресным днем. В половине второго, едва закончив письмо родным и вспомнив, что почтальон в любой момент может прийти забрать почту второй раз, Ютаро спешно вышел из комнаты. График подобных служб соблюдался неукоснительно, так что, конечно, надежный старый почтальон уже присел у почтового ящика при входе в дом, намереваясь вставить свой ключ. Ютаро подошел к нему, поприветствовал и вручил письмо. Изучая взглядом старого почтальона, изможденного и вспотевшего, он подумал, как жарко и тихо вокруг. Квартал был особенно тихий, даже у самого подножия холмов. Почти никто и никогда не проходил мимо, а теперь, в особенно жаркий день, на дороге шириной в шесть кенов не пробегало и кошки. Спокойствие кругом словно купалось в солнечном свете. И именно в эту минуту разразилась трагедия...
Ютаро с почтальоном внезапно услышали приглушенный крик, донесшийся от особняка Акимори. Они изумленно повернулись и увидели, как в тридцати кенах от дороги рядом с большим, темным комком, валяющимся у входных ворот, стоят двое мужчин в белых кимоно повседневного покроя юката.[11] Резко сорвавшись с места, они бросились бежать вдоль высокой каменной стены прочь от места, где стоял Ютаро. Мужчины бежали так близко друг к другу, что, казалось, они в любой момент сольются воедино. Спустя мгновение оба исчезли за углом, где дорога сворачивала в северном направлении. Все это произошло столь внезапно и в целых тридцати кенах, что Ютаро не мог разглядеть убегающих, но уверен был, что они одинакового сложения и одеты в белые юката с черными поясами. Ютаро почувствовал легкое головокружение и повернулся к почтальону. Но старика уже не было возле ящика. Он бежал к особняку Акимори, и Ютаро немедленно последовал за ним. Вскоре оба достигли ворот, где не было уже и следа подозрительных мужчин. Большой темный комок, как они и боялись, оказался жертвой нападения, упавшей лицом на землю, но еще слабо дышавшей. Это была женщина средних лет с бледной шеей. Красная жидкость уже сочилась на асфальт. Почтальон взволнованно присел рядом с ней на корточки, пытаясь оказать первую помощь и указывая подбородком на каменную стену. Он велел Ютаро преследовать тех двоих!
Дорога шириной в шесть кенов плавно изгибалась к северу перед воротами особняка, но у западного угла стены резко сворачивала, как и сама стена. Обогнув угол и уставившись вперед на дорогу, уходившую далеко на север, Ютаро увидел справа длинную каменную стену особняка Акимори, а слева столь же длинную, но куда более низкую стену, защищавшую особняк некоего барона. На всем длинном пути впереди не было ни следа преследуемых, ни места, где можно укрыться!
Вместо двух нападавших Ютаро увидел человека, одетого в костюм западного покроя и несшего черную кожаную сумку. Внешне мужчина был похож на продавца.
– Вы видели двух мужчин, одетых в белые юката и проходивших здесь? – спросил Ютаро.
Мужчина как будто удивился и энергично покачал головой.
– Нет. Что-нибудь случилось?
– Нечто ужасное, – взволнованно воскликнул Ютаро, – кого-то только что убили перед особняком Акимори...
– Что? – Мужчина заметно побледнел. – Убийство? Кто убит?
Ютаро уже бросился обратно к месту преступления, а мужчина побежал за ним. Задыхаясь от быстрого бега, он представился:
– Я... управляющий Акимори... Яити Тогава.
Обогнув угол и завидев ворота, они продолжили бежать, не говоря ни слова. Почтальон, повернувшись к женщине, прижимал носовой платок к ране на ее шее. Мужчина в костюме, только завидев безжизненное лежащее на земле женское тело, тут же закричал:
– А! Сомеко!
Он обезумел от горя.
– Это... моя жена!..
Тогава опустился на колени рядом с ней.
Из-за угла Ютаро мог слышать раздражающий шум уличных музыкантов-тиндонья.[12]
Несколькими минутами позднее, полицейский участок N.
Дежурный Хатисука, новобранец, задремал на угнетающей жаре и борется во сне с песчаным человеком. Довольно увлекательное сновидение было прервано ворвавшимся в участок запыхавшимся музыкантом-тиндонья. На спине у него табличка с надписью Café Lupin, на груди колокольчики и барабаны-тайко. Он быстро объяснил, что, когда их группа проходила мимо особняка Акимори, они узнали, что там произошло ужасное убийство на глазах троих озадаченных мужчин. И он тут же бросился сообщить в полицию.
Убийство! Дежурный Хатисука подпрыгнул, как ужаленный. Он взглянул на часы. Без десяти три. Хатисука быстро позвонил в главный полицейский участок и спешно последовал за музыкантом.
Тем временем на месте преступления к троим мужчинам присоединились горничные из особняка Акимори и куча зевак. Ютаро пытался отогнать их, но, завидев дежурного Хатисуку, подошел к нему и протянул окровавленный нож. Он пояснил, что подобрал его примерно в пяти кенах к западу от жертвы, на дороге, у каменной стены.
Дежурный Хатисука немедленно приступил к опросу свидетелей.
– Так вы говорите, что... молодой Ёсида... немедленно бросился отсюда вслед за теми двумя в юката. А господин Тогава в тот момент шел по дороге за углом. И ни следа убийц. Это значит...
Хатисука подошел сам взглянуть на дорогу. Он прикусил губу и нахмурился, оценив глазами длину пути. Его взгляд упал на маленькую деревянную дверь западного входа сразу за западным углом стены особняка Акимори. Он повернулся к свидетелям и мрачно усмехнулся. Ютаро и управляющий Тогава поняли, что на уме у Хатисуки, и дружно кивнули.
– Ужасно, – сказал Тогава с обеспокоенным видом, – похоже, это единственный способ, каким они могли сбежать.
Дежурный Хатисука решительно направился к дверке, открыл ее и зашел во двор особняка. Вскоре он вернулся с видом триумфатора.
– Я так и знал. Там следы!
В этот момент прибыла группа полицейских во главе со старшим сыщиком. Дежурный Хатисука протянул улику, врученную ему Ютаро, и гордо доложил о своем предварительном расследовании. Тут же последовали новые расспросы свидетелей. Жертвой была Сомеко, экономка в особняке Акимори и жена управляющего Яити Тогавы. Что до преступления, Ютаро с почтальоном видели умирающую живой, и, поскольку не было никакого сомнения, что причиной смерти был удар ножом, тело вскоре увезли. Исходя из показаний Ютаро, почтальона и управляющего Тогавы, сыщик решил продолжить изучение следов, обнаруженных дежурным Хатисукой.
Они открыли заднюю калитку и зашли во двор. В пяти кенах направо был вход в кухню. Слева – каменная стена. Несколько правее, за заросшим садом, стоял дом. Виднелась веранда-энгава, через которую и был вход в особняк. Сад был слегка влажным, скорее всего, растения в такую жару поливали. На земле между задней калиткой и кухней виднелось множество следов от ботинок и войлочных сандалий-дзори, оставленных слугами и торговцами. Впрочем, следы, найденные дежурным Хатисукой, резко сворачивали от калитки направо и вели через сад перед домом к входу в особняк. Это были следы садовых сандалий-гэта.[13]
Тщательное изучение этих следов показало, что их можно разделить на четыре дорожки, что в свою очередь означало только два варианта: два человека в садовых сандалиях-гэта прошли туда и обратно. Пришли снаружи и вновь удалились? Или вышли наружу и вернулись в дом? На этот вопрос ответить было несложно, ведь в случае сандалий-гэта легко понять, в какую сторону направлены следы. Две пары таких сандалий, прекрасно совпавших со следами на земле, были вскоре найдены перед входом на веранду-энгаву, в том месте, где перед входом в особняк из сада оставляют свою обувь.
Таким образом, под подозрение попали все обитатели особняка Акимори. Полицейские, словно ищейка, взявшая след, активизировались. Старший сыщик оставил дежурного Хатисуку охранять следы и зашел в особняк через веранду-энгаву. Под пристальным наблюдением Ютаро, почтальона и управляющего Тогавы детектив начал опрос всех обитателей особняка.
Старый хозяин, Тацудзо Акимори, отказался отвечать на какие-либо вопросы, сославшись на заболевание, не позволявшему ему выходить наружу. Управляющий и горничные дружно подтвердили его болезнь, поэтому сыщик вызвал сыновей. Увидев их, Ютаро с почтальоном побледнели.
Братья были точно такого же сложения и так же выглядели, и оба носили белые юката с узором кагасури, имитирующим москитов, подпоясанные черными шелковыми лентами. Звали их Хироси и Минору, и им было по двадцать восемь лет.
Братья были близнецами.
На мгновение повисла зловещая тишина. Но почтальон не выдержал и дрожащим голосом вскричал: «Это они!»
Старший сыщик подверг их жесткому допросу. Но близнецы утверждали, что дремали под глицинией на заднем дворе, только что были разбужены и ничего не знают о случившемся. Они отрицали, что связаны с преступлением и что вообще выходили в сад перед домом.
Вновь вызвали обеих горничных. Нацу, старшая из них, заявила, что заботится о старом хозяине, так что едва ли выходила из пристройки сзади и ничего не знает о происходившем в главном доме. Кими, младшая, сказала, что, конечно, молодые хозяева спали под глицинией, но сама она тоже вздремнула часок после полудня, а незадолго до происшествия кто-то позвонил по телефону, и экономка Сомеко попросила ее посмотреть за домом в свое отсутствие. Кими, к сожалению, снова заснула, да и все еще не проснулась до конца.
Показания горничных подмывали алиби близнецов, но куда больше повредило им то, что при каждом упоминании имени Сомеко Тогавы близнецы беспокоились и начинали заикаться, произведя на полицейских дурное впечатление. Старший сыщик послал одного из подчиненных в соответствующий отдел главного полицейского управления, дабы сравнить отпечатки близнецов с найденными на рукоятке орудия убийства.
Тем временем дежурный Хатисука, новобранец, которому поручили охранять следы, тайно гордился тем, что в первом же деле об убийстве после поступления на службу оказал такую существенную помощь. Все шло так гладко, что служба казалась ему всего лишь игрой. Он заложил руки за спину и прогуливался туда-сюда вдоль следов, кивая сам себе.
Взглянув на следы ближе, он заметил, что они весьма интересны. Эта мысль бродила в сознании Хатисуки, когда он присел у задней калитки и поднял розовый рекламный листок, раздавленный одной из садовых сандалий-гэта в тот момент, когда их след вел к задней калитке, то есть когда человек, оставивший следы, вышел из сада и наступил на листок, проходя в калитку. Взглянем-ка... Похоже на рекламу кафе. Lupin... Lupin? Кажется, он уже слышал это имя? Хатисука поднялся и увидел горничную Коми, которая вышла из кухни после допроса.
– У меня есть небольшой вопрос, – сказал он. – Где вы забираете газеты и рекламные листовки?
– О, газеты? – Горничная вытерла руки о передник. – Газеты всегда проносят через черный ход сюда, на кухню. Почту тоже. А что до рекламы, то просто приоткрывают ту калитку и бросают ее в сад.
– Ясно. Спасибо.
Дежурный Хатисука кивнул в знак благодарности, но его лицо побледнело, приподнятое настроение словно испарилось. Молодой парень принялся кусать губы и чесать дрожащим пальцем висок. «Странно. Значит, кто-то наступил на листовку, брошенную через заднюю калитку. Это так? Это и случилось? Нет, нет. В этом нет смысла!»
В этот момент старший полицейский сыщик со своими людьми, закончив расследование, в приподнятом настроении вышел из дома, забрав с собой близнецов Хироси и Минору. Дежурный Хатисука, продолжая размышлять над странным фактом, подошел к сыщику.
– Прошу вас, подождите. У меня еще есть некоторые сомнения.
– Что? – наклонился к нему сыщик. – Сомнения? Не время шутить. Все ясно. Специалисты согласны. Отпечатки на рукоятке ножа совпадают с отпечатками Хироси Акимори!
Не имея возможности это опровергнуть, дежурный Хатисука прикусил язык.
Вскоре полицейские покинули особняк. Близнецов Акимори сочли убийцами и решили пока держать в местном полицейском участке. Дело казалось завершенным. Но не для дежурного Хатисука. Вечером, после окончания смены, во время которой он ломал голову над загадкой рекламного листка, он решил вернуться в особняк Акимори. Та горничная, с которой он говорил, увидела, как он снова присел и принялся размышлять в том месте у задней калитки, где был листок с рекламой, раздавленный садовой сандалией-гэта.
Это была реклама Café Lupin, и едва ли можно было сомневаться, что ее бросили здесь музыканты-тиндонья. Значит, сперва тиндонья бросили листок внутрь? Или сперва здесь прошли убийцы? Единственной возможной интерпретацией вставших перед ним фактов было то, что сперва был брошен листок, и только потом там прошли убийцы, случайно наступив на листок садовыми сандалиями-гэта. Точно. Несомненный факт. Значит, музыканты-тиндонья должны были здесь пройти до того, как убийцы вышли через боковую калитку, – и до того, как произошла трагедия. Погоди-ка. Разве так? Этого не может быть – музыканты-тиндонья появились уже после того, как произошло убийство. Ничего не сходится!
Озадаченный Хатисука встал.
Так и есть. Он должен был допросить музыкантов-тиндонья. Возможно, они прошли мимо до того, как было совершено преступление. Маловероятно, но это надлежало тщательно проверить.
Хатисука покинул сад особняка Акимори и направился вдоль каменной стены на восток.
Что, если, как он заподозрил, музыканты-тиндонья бросили внутрь листок уже после преступления? Тогда следы убийц... да, тогда это была ужасающая ловушка.
Хатисука продолжал размышлять. Едва ли он знал, что столкнется с еще одной невозможной проблемой.
Дойдя до места преступления – ворот главного входа в особняк Акимори, он резко остановился. Посмотрел перед собой, покачал головой. Раздраженно прищелкнул языком и продолжил путь. Дойдя до соседнего многоквартирного дома, он зашел и сказал служащему за стойкой:
– Позовите, пожалуйста, Ютаро Ёсиду.
Ютаро, вымученный всеми этими событиями, дремал в своей комнате. Но, быстро собравшись, спустился по лестнице. Увидев лицо Хатисуки, он спросил:
– Что-то еще стряслось?
– Нет, но я хотел бы кое о чем спросить вас. Следуйте за мной, пожалуйста, – сказал полицейский и вышел.
– В чем дело? – спросил Ютаро, последовав за полицейским. Но тот продолжал идти вперед, не проронив ни слова. Дойдя до точки, где он ранее резко остановился, на площадке перед главным входом в особняк Акимори, Хатисука повернулся и произнес:
– Место, где мы стоим сейчас, это место преступления, где лежала жертва, верно?
Ютаро удивился этому неожиданному, но очень банальному вопросу. Он задрожал и кивнул. Хатисука внимательно смотрел на юного Ютаро, словно старался что-то поймать в его взгляде.
– Я верю, что вы честнейший свидетель, но, помнится, вы сказали, что стояли справа от почтового ящика перед входом в ваш дом, когда увидели, что жертва лежит тут, не так ли?
– Да, так и есть, – ответил Ютаро и быстро добавил: – Если думаете, что я лгу, спросите почтальона.
– Хм, так-так. Стало быть, если мы стоим здесь, мы, очевидно, должны видеть почтовый ящик перед входом в ваш дом, так? И что вы теперь скажете?
Ютаро побелел. С места, откуда он смотрел, не было видно никакого почтового ящика! Уличный фонарь, вроде бы стоявший в нескольких кенах впереди ящика, бросал свой мутный свет в темноту раннего вечера, но не было и следа почтового ящика, словно его поглотила каменная стена.
Хатисука положил руку на плечо Ютаро и взволнованно спросил:
– Как же вы это объясните?!
Ютаро был застигнут врасплох этим открытием и провел всю ночь, размышляя над ним. Ранним утром его разбудил полицейский. В очень плохом настроении, абсолютно не выспавшись, Ютаро оделся и вышел из комнаты.
– Мне нужна ваша помощь, – необычно дружелюбным тоном сказал полицейский-новичок, когда они подошли к лестнице. – Я тоже не спал эту ночь. Понимаете, я всю ночь думал о тех музыкантах-тиндонья. Об этом пока никто не знает, но я нашел нечто очень странное. Вскоре после преступления эти музыканты-тиндонья бросили рекламный листок, и двое убийц, очевидно, наступили на него своими садовыми сандалиями-гэта. Но отпечатки гэта не могли быть оставлены в момент преступления – их подделали позже, чтобы обвинить близнецов. Ужасный фокус. Не знаю, кто убийцы на самом деле, но это не близнецы Акимори!
Они вышли из дома Ютаро. Полицейский, не обращая внимания на изумление собеседника, вдруг рассердился.
– И никто в участке слушать не хочет, что я говорю. У них есть свидетели, есть улики, а хуже всего, что в ходе допроса в участке они обнаружили, что между близнецами и экономкой была интрижка. Можете представить? Уж не знаю, получала ли женщина деньги за свои «услуги» или же причиной всему были ее собственные странные желания, но, в любом случае, их связь – убедительный мотив для убийства. И еще тот факт, про который мы говорили вчера вечером. Плохо идут дела. Но не думаю, что я потерплю поражение.
Дойдя до главных ворот особняка Акимори, Хатисука извлек из кармана большую рулетку и с помощью Ютаро принялся аккуратно производить измерения с учетом выясненных несостыковок. Но как они ни пытались, невозможно было от почтового ящика увидеть место, где лежала жертва, поскольку его скрывал плавный выступ каменной стены. Точно так же они не могли увидеть почтовый ящик с места, где лежала жертва. Хатисука бросил безуспешные попытки и произнес:
– Ёсида, последний раз прошу вас, помогите мне и скажите честно – вы с почтальоном действительно видели преступление, стоя у того почтового ящика?
Ютаро начинали злить непрестанные вопросы полицейского, но он оставался спокоен и отвечал так же, как прошлым вечером.
– Значит, вы уверены. Простите, что сомневался в вас, – сказал полицейский, убирая рулетку. – Значит, ту фундаментальную каменную стену передвинули ближе к дороге, по крайней мере, на три сяку с тех пор, как вы двое видели преступление. Это совершенно невозможно, но все равно спасибо.
Поблагодарив Ютаро, полицейский добавил:
– Но обратите внимание – все это может поставить под сомнение надежность свидетелей, так что будьте готовы к новым вопросам.
Сказав это, полицейский Хатисука отправился домой, выглядя очень удрученным.
Ничего себе, – подумал Ютаро. Мог ли он ошибиться? Нет, нет, он точно не ошибся. И все же это очень любопытно. Полицейский Хатисука говорит, что близнецы Акимори не убивали. Но кто же они тогда? Кто убийца, кто сообщник? Были еще одни близнецы? Или, быть может?.. Он вспомнил последние слова Хатисуки. Вопрос надежности свидетелей? О, да он до сих пор не оценил этот момент. Ютаро прокрутил в голове всю проблему. Но как он ни изучал ее, решить не мог. Когда Ютаро наконец понял, что не может сам раскрыть дело, он принялся искать в памяти, кто бы мог ему помочь, кому он может довериться.
А! Киосуке Аояма!
Ютаро вспомнил странного человека, которого порой встречал на занятиях в школе.
Это он! Тот человек говорил, что имеет опыт в криминальных делах. Если Ютаро объяснит все Аояме, конечно, тот даст какой-нибудь совет.
После школы Ютаро навестил Киосуке Аояму.
– Разве дело еще не закрыто? – поинтересовался Киосуке, подвигая Ютаро стул. Но когда Ютаро изложил факты, которые сам слышал и видел, новую гипотезу полицейского Хатисуки о невиновности близнецов, странное поведение каменной стены и не менее странную позицию, в которой он оказался сам как свидетель, Киосуке Аояма выказал куда больший интерес. По ходу рассказа Ютаро он задал два-три вопроса и, закрыв глаза, задумался, но затем встал.
– Да. Все это довольно странно. Я помогу вам. Как и говорит ваш приятель Хатисука, близнецы Акимори не убийцы. Тогда кто же они? Подождите завтрашнего вечера.
Можно представить, каким долгим казался следующий день для Ютаро. Время тянулось мучительно медленно. Как только стемнело, нетерпеливый Ютаро покончил с трапезой и выбежал из дома.
Киосуке Аояма ждал Ютаро в своем кресле.
– Я сегодня встречался с вашим Хатисукой. Очень умный молодой человек, – сказал Киосуке. – Не сомневаюсь, что его повысят за работу над этим делом.
– Так вы знаете, кто настоящие убийцы?
– Конечно. По большей части я разобрался в деле еще по ходу вашего рассказа вчера вечером. Не удивляйтесь. Вы не понимаете, что дело-то простейшее? Вы с почтальоном были на этой дороге и преследовали тех двоих. Управляющий шел с той стороны. Но никаких следов убийц не было. Вы нашли только один выход с этого пути – заднюю калитку особняка Акимори. Там обнаружились следы убийц. Но те следы были оставлены много позже того, как совершилось преступление. Что же отсюда следует?..
– Что убийцы вовсе не проходили тогда через ту заднюю калитку?
– Точно. И в тот момент вы трое были единственными людьми, находившимися снаружи каменной стены. Теперь вы понимаете?
– Думаю, что да... Нет, вообще-то, похоже, не понимаю.
– Какая досада!.. Убийца в тот момент стоял снаружи каменной стены. Убийца – один из вас троих!
Ютаро хотелось закричать, что этого не может быть. Но Киосуке успокоил его.
– Среди вас троих один прошел через боковой вход в сад между тем моментом, когда музыканты-тиндонья, проходя мимо, бросили рекламный листок, и моментом, когда дежурный Хатисука прибыл, будучи извещен теми самыми музыкантами. Этот человек и есть убийца.
– Так вы полагаете, что убийца – управляющий Тогава?
– Да. Кстати, как долго Тогава пробыл внутри?
– Минут пять? Но он только зашел положить сумку и сообщить домочадцам…
– Ах да, та сумка. Мы с Хатисукой сегодня изучили ее. Внутри были белое кимоно-юката и черный пояс! Вот что произошло. Когда все дремали после полудня, Тогава вызвал жену и выманил ее наружу. У вас двоих на глазах, надев юката, он заколол жену тем самым орудием убийства, на котором заранее обзавелся отпечатками одного из близнецов. Затем он завернул за угол, где вы не могли его видеть, снял юката – оставшись в костюме, надетом снизу, – и сунул его в сумку. Позже он оставил сумку в доме, быстро осуществил трюк со следами садовых сандалий-гэта и только потом пошел будить горничную.
Так просто. Полиция заявила, что у близнецов был мотив для убийства – страсть, поскольку женщина находилась в связи с близнецами, но я увидел обратную сторону и понял, что мотив был и у мужа – Яити Тогавы.
– Но кто же был его сообщником?
– Сообщник? Его не было.
– Погодите. Вы собираетесь отрицать мое чувство зрения? Я ясно видел двух убийц...
– Признаю, у вас есть право злиться на меня. Сообщник, о котором вы говорите, имеет тесную связь с зеркалом, помещенным в каменной стене. Убийца скрыл правду в, так сказать, чуде. Совершение убийства на глазах у вас, свидетеля, и особенно на глазах почтальона, всегда прибывающего к этому дому в одно и то же время, было частью его хитрого плана. О, в чем дело? Разболелась голова? Нет, все нормально. Чудо с каменной стеной – проблема действительно загадочная. У меня есть некоторые соображения по этому поводу, но не думаю, что вы мне поверите, если я просто коротко объясню вам. Потерпите еще пару дней. В любом случае, сейчас мне надо идти в полицию.
Тремя днями позднее Киосуке Аояма наконец устранил источник головной боли Ютаро.
Стоял невыносимо душный и жаркий день, точь-в-точь день убийства. Киосуке, Ютаро и полицейский Хатисука подошли к западной части ограды особняка Акимори, прожаренной палящим, но уже клонящимся к закату послеполуденным солнцем. Когда они дошли до того самого угла, Киосуке объявил:
– Начинается наш эксперимент. Полагаю, он будет успешен. Вернемся вдоль этой стены до главных ворот особняка Акимори, точки, где лежала жертва. Если мы сможем увидеть впереди почтовый ящик – ящик, который не должны увидеть, значит, я раскрыл секрет чуда. Согласны? Тогда вперед.
Ютаро и полицейский Хатисука шли и чувствовали, будто чем-то околдованы. Пять кенов. Десять кенов. Пятнадцать кенов. Оставалось всего пять кенов до ворот особняка Акимори, но ничего не происходило. Четыре кена. Три кена. И вот, наконец, чудо свершилось!
Они были примерно в трех кенах от места, где лежала жертва, но из-за каменной стены показался яркий красный объем почтового ящика, того самого красного почтового ящика, что стоял в тридцати кенах дальше по дороге, у входа в многоквартирный дом. По мере их движения вперед изображение становилось яснее и яснее, и, наконец, почтовый ящик словно отделился от каменной стены. Но как странно! Они видели еще один почтовый ящик – тот же самый ящик, и первый ящик перекрывал второй. Встав прямо перед воротами, они увидели два красных почтовых ящика, стоящих рядом в тридцати кенах перед ними. У Ютаро слегка закружилась голова, и ему пришлось закрыть глаза. Но тут Киосуке произнес: «Смотрите, брат-близнец почтальона!» Да, впереди гротескно виднелись два почтальона-близнеца, оба в черно-белой униформе и с большими черными мешками, спускающиеся по тротуару от почтового ящика. Но по мере приближения близнецов к троим зрителям их фигуры стали накладываться одна на другую и наконец слились в одного человека. А спустя мгновение настоящий почтальон широко раскрыл глаза от удивления и остановился, глядя на них.
– А! Это был мираж! – внезапно воскликнул Ютаро.
– Хм, вы не так уж неправы, но и не совсем правы, – сказал Киосуке. – По сути, это форма отражения воздуха. Когда из-за разницы температур происходит локальное перемещение воздушных масс, свет изгибается, и можно видеть проекции вещей с самых неожиданных углов. Это мы и называем миражом. Случившееся только что – уменьшенная версия миража. Сегодня очень жаркий день, как и день убийства. Эта недавно отремонтированная большая каменная стена, обращенная на юг, купается в тепле, отраженном от пустыря с другой стороны дороги, а также возникающего в силу более мелких условий, таких как длина и высота самой стены, что приводит к локальным изменениям в плотности воздуха непосредственно вдоль нее. Итак, с места, где мы сейчас находимся, свет, проходящий мимо почтового ящика, отражается в воздухе и изгибается самым причудливым образом – и рождается чудо каменной стены.
Киосуке подбородком указал на почтальона и засмеялся.
– Ха-ха. Взгляните. Почтальон подошел к нам ближе, чем нужно, и перестал казаться двумя близнецами. Должно быть, он видел нас примерно так же, поэтому и стоял там в таком изумлении. Через тридцать минут каменная стена начнет остывать, и, как только исчезнет любое из сложного сочетания условий, необходимых для появления этого чуда, мы больше не сможем увидеть отсюда почтовый ящик. О, похоже, ваша головная боль уже прошла?
Темное небо затянула пелена морского тумана, весьма характерного для северной части Тихого океана в ту роковую ночь, когда без всякого предупреждения внезапно исчез свет маяка Сиомаки. Мы работали в морской лаборатории на другой стороне залива.
Лаборатории рыболовства и маяков не подпадают под одну юрисдикцию, но нас и наших соседей с маяка связывало не просто общее дело – море; мы были добрыми друзьями в этом отдаленном от человеческой цивилизации уголке. Действительно, когда мы глядели в наши микроскопы, чтобы рассмотреть рыбьи икринки или оценить качество водоросли комбу, успокаивающий вид маяка Сиомаки, простирающего ночью мягкий сияющий луч света над дикими морями, всегда утешительно воздействовал на нас. Внутри себя мы преклонялись перед нашими береговыми братьями. Поэтому, когда ночной сторож вытащил меня и директора лаборатории Адзумая из постелей, чтобы рассказать о странном исчезновении света, мы отправились темной пляжной тропой в сторону мыса Сиомаки с замиранием сердца.
Мыс Сиомаки выступал в море примерно на половину навигационной мили, окруженный множеством рифов. В точке, расположенной в нескольких милях к северу от мыса, холодные воды, движущиеся на юг от Курильских островов вдоль побережья Санрику, вступают в контакт с теплыми, движущимся в северном направлении. Встретившись, они образуют свирепое подводное течение, устремляющееся в район рифов мыса Сиомаки. Бесчисленные выступы на морском дне разрезают это течение, которое распадается и внезапно поднимается на поверхность. Если бы вы взглянули на морскую гладь, то увидели бы множество потоков, бесшумно противостоящих друг другу. Вот почему в нóчи густых туманов здесь происходило непропорционально огромное количество кораблекрушений, и моряки боялись этого места, называя его Мысом Демона.
Несколькими месяцами ранее начали распространяться сообщения, исходящие от экипажа грузового судна, которое едва избежало столкновения с рифами. В сообщениях утверждалось, что свет маяка Сиомаки иногда действовал беспорядочно, особенно в ночи с густым туманом. В нормальных условиях маяк посылал луч яркого света каждые пятнадцать секунд, но тут начал светить каждые тридцать. Кроме того, там есть маяк Инубо, в нескольких сотнях миль южнее, работающий в режиме тридцати секунд, поэтому пароходы, совершающие свой трудный переход назад из северных морей сквозь плотный туман, могли быть дезориентированы этим жутковато неустойчивым светом. Если бы они взяли право руля на радостях оттого, что достигли мыса Инубо, их немедленно бы отнесло на скалы с рифами и затянуло в водоворот. Моряки – народ суеверный. Ужасный слух, ложный он был или правдивый, начал овладевать умами, и вскоре после этого – около месяца назад – то грузовое судно в особенно туманную ночь все-таки налетело на подводные скалы. Оно разослало десятки сигналов бедствия, повторяя свои сообщения об аномалии с маяком Сиомаки, но корабль в конце концов исчез бесследно. Этот инцидент стал достоянием общественности, и маяк Сиомаки получил серьезное предупреждение от властей.
Маяк Сиомаки был маяком третьего класса и контролировался непосредственно Министерством связи. Обслуживали его два смотрителя, а всего, включая их семьи и другой персонал, там проживало шесть человек. Одному из смотрителей, в частности Дзороку Кадзаме, чрезвычайно ответственному сотруднику, олицетворению надежности, было почти шестьдесят лет, и он жил там со своей дочерью Мидори. Его суровый характер, напоминавший людям старого воина, пользовался немалым уважением. Надежность старого смотрителя еще больше укрепляла страстная вера в науку – он верил в нее и не верил в сверхъестественное, как многие из его ровесников. Даже когда пришло предупреждение от властей, он лишь резко заметил:
– Каждую ночь на маяк заступает новая вахта, так что здесь не могло произойти ничего подобного. Вероятно, роковую роль сыграла оптическая иллюзия, вызванная потоком густого морского тумана или большой стаей перелетных птиц внутри него, которая отражала свет. Но теперь из этого раздули целую историю, сделав нас главными виновниками.
И все же, несмотря на жесткое заявление старого смотрителя, с маяком Сиомаки случился новый странный инцидент.
Сначала излучатель бил далеко в серый туман, пульсируя, как обычно, каждые пятнадцать секунд, но затем луч, неожиданно превратившись в жуткий непрерывный свет почти на две секунды, исчез в зловещей тьме. Изредка до нас доносились низкие, тяжелые гудки туманного горна сквозь безжалостный рев моря – это все, что мы могли разобрать.
Как можно быстрее мы достигли оконечности мыса Сиомаки, и так же внезапно, как проступившие из тумана очертания гигантской тридцатиметровой белой башни, перед нами из темноты молча выросли фигуры двух мужчин. Это были Митамура, радиотелеграфист, и Сано, служитель.
– Ох, это вы... – крикнул маленький служитель и сразу же побежал нам навстречу, как только узнал нас.
– Я очень рад, что вы пришли, – сходу вступил в разговор Митамура. – Наш радиотелеграф вышел из строя, поэтому я ни с кем не смог связаться. Мы решили дойти до лаборатории.
По их необычайно нервному поведению я понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. По дороге к маяку Митамура пустился в объяснения.
– Сегодня ночью вахту нес мистер Томида, смотритель маяка... с ним случилось что-то ужасное. Это действительно невероятно. Мистер Кадзама вам все подробно изложит.
Служитель, шедший следом за нами не отставая, неожиданно пробормотал:
– Он, наконец, появился.
– Кто появился? – спросил начальник Адзумая. Служитель несколько раз покачал головой как бы в опровержение собственных слов.
– Э-э... призрак появился...
Мы вошли через бетонные ворота и оказались на залитой светом территории маяка. Три небольших жилых помещения справа и радиорубка слева были ярко освещены, но темнота уже окутала верхушку маяка, стоявшего в центре площадки, обращенной к морю. Отражая свет своих окрестностей, белая глыба маяка, казалось, медленно плыла в темноте, напоминая очертаниями женщину-сумоистку. У подножия маяка стоял старый смотритель Кадзама, похожий своей седеющей бородкой на генерала Ноги,[14] и пытался успокоить бледную женщину средних лет. Заметив нас, он велел служителю Сано отвести женщину в жилую часть и повернулся к нам.
– Это Аки, жена Томиды. Она находится в ужасающем психическом состоянии, поэтому я не могу показать ей место, где это произошло, пока она не успокоится. Мне по-настоящему тяжело поверить в случившееся.
Говоря это, старый Кадзама попытался зажечь свечу, но, поскольку его руки тряслись, ему пришлось потратить несколько спичек, прежде чем свеча загорелась. Я встречался с ним пару раз до этого, но сейчас я впервые видел перед собой трясущегося старика, в котором не осталось ничего от прежнего несгибаемого воина. Он стоял перед нами с мерцающей во тьме свечой и, как только мы вошли, осторожно открыл вход на маяк и снова повернулся к нам.
– В лю... любом случае, пожалуйста, пойдите посмотрите, что случилось.
Начальник Адзумая, радист Митамура и я проследовали за ним на мрачную лестницу. Как только мы ступили на нее и дверь за нами закрылась, из темноты вдруг вынырнул смотритель маяка и прошептал:
– Впервые за свою долгую жизнь я сталкиваюсь с призраком...
Услышав такое от обычно спокойного Кадзамы, я почувствовал, как все мое тело омертвело.
– Выслушайте, что я скажу, от начала до конца, – прошептал старик, поднимаясь с нами по крутой винтовой лестнице, и его голос жутким эхом отразился от уходящих вверх внутренних стен. – Сегодня ночью была не моя вахта, но Томида днем помогал с радио и, усталый, обычно засыпал. А потом эти разговоры про маяк, да еще моя гордая дочь вечером была не в духе – и со всем этим в голове я просто не мог заснуть. Где-то с час назад я все-таки собрался вздремнуть, как вдруг услышал страшный звон бьющегося стекла, доносящийся откуда-то сверху. И почти сразу вдогонку ему раздался сильный металлический скрежет, как будто сломалась машина. Я сел в постели, ошеломленный и сбитый с толку, но потом понял, что если бы шум шел сверху, то исходил бы он только от маяка, и я с тревогой поспешил из своей комнаты наружу. Я посмотрел вверх, но увидел лишь непроглядный мрак. Фонарь наверху башни не светил. Не успел я опомниться, как уже во весь голос кричал Томиде, который должен был находиться там. Ответа не последовало, но я почувствовал, как земля вздрогнула у подножия маяка. Я понял, что случилось что-то ужасное, и бросился к маяку, где напоролся на Митамуру, который, как и я, быстро покинул радиорубку.
В этом месте старый смотритель маяка остановился перевести дух. Винтовая лестница начинала казаться оптическим обманом и действовала мне на нервы. Митамура, стоявший на лестнице позади нас, добавил:
– Да, мы оба, господин Кадзама и я, слышали этот жуткий шум. А потом, как только мы оказались у входа в башню, раздался низкий, душераздирающий стон, от которого волосы буквально вставали дыбом, – должно быть, это стонал Томида, – и стон еще продолжался, когда мы услышали невообразимый голос призрака.
– Голос призрака? – спросил директор Адзумая, сильно заинтригованный.
– Да, определенно призрака. Не может такой голос принадлежать... человеческому существу! Выглядело это так, будто он смеялся и плакал одновременно... Да, да, словно какой-нибудь игрушечный свисток из воздушного шарика.
– Некоторые перелетные птицы кричат похожим образом, – заметил старый смотритель маяка.
– Крики, может быть, и похожие, но звучат все равно совершенно по-разному. Точнее было бы сказать, что он напоминал крик течной кошки.
– Да, да, вы правы. – Кадзама оставил эту тему. – Как бы то ни было, я отослал Митамуру обратно в радиорубку, а сам продолжил подниматься по лестнице с подсвечником в руке. И когда наконец я добрался до фонарного отсека наверху, который служит также вахтенной комнатой, я стал свидетелем жуткого зрелища...
– Вы увидели призрака? – спросил директор.
– Да. Он пробрался внутрь, разбив толстые стекла вокруг фонарного отсека, огромным камнем.
В этот момент Митамура вскрикнул и указал на ступеньки лестницы впереди нас. В тусклом пламени свечи я увидел лужу темной крови, стекающую вниз по ступенькам. Я затаил дыхание. Не проронив ни слова, мы ступили в помещение фонарного отсека, где воочию увидели следы насилия, оставленные чудовищем.
Отсек был остеклен со всех сторон, но в одном месте, со стороны темного моря, зияла заметная дыра. Как паутина, от нее по стеклу расползались тонкие нити трещин. Холодный ветер загонял в прореху холодный морской туман, заставляя пламя свечи колебаться. Гигантский треугольный фонарь, оборудованный мощной линзой Френеля,[15] стоял прямо в центре небольшого цилиндрического помещения. Часть его была сильно повреждена, и, казалось, из темного жерла горелки вырывается нефтяной газ, поскольку я слышал слабое шипение. Громадные шестерни – характерная черта этих вращающихся маяков – были установлены в раме массивной линзы, которая опиралась на кольцевой поплавок чашеобразной ртутной ванны. Сложный шестеренчатый механизм приводил в действие вращательное устройство, но его разломало на куски. Груз обычно подвешивался внизу и плавно скользил внутри центральной шахты маячной башни, обеспечивая вращающее усилие линзе, однако трос оборвался.
Все эти разрушения не шли ни в какое сравнение с тем по-настоящему ужасным зрелищем, которое заставило меня отвести глаза. Рядом с разбитым механизмом лежало истерзанное тело смотрителя маяка Томиды. Кровь брызнула во все стороны, глазные яблоки, казалось, вот-вот выскочат из орбит, и больше всего он напоминал сплющенный мясной рулет, придавленный огромным мокрым булыжником.
– Это ужасно... это очень большой камень, – произнес директор Адзумая.
– Я бы сказал, что весу в нем сорок или пятьдесят кан, – заметил Митамура. – Я сомневаюсь, что двух сильных мужчин хватило бы, чтобы поднять его сюда. Или чтобы его подбросить на тридцать метров вверх, через остекление, с края моря... тут нужен великан.
– Так что насчет того призрака, которого вы видели? – директор лаборатории повернулся к старику Кадзаме. Смотритель маяка поморщился.
– Я же сказал, что вошел сюда и застал мерзкого дьявола, плюхающегося в море с той площадки, которая опоясывает отсек снаружи этого остекления. Он был похож на чудовищного осьминога, весь скользкий, красный и мягкий...
– Осьминога? – Директор Адзумая склонил голову набок.
– У осьминога есть присоски, так что он мог забраться сюда, – сказал я полушутя. Но директор покачал головой.
– Конечно, в этой части Тихого океана, где есть холодное течение, порой попадаются гигантские октопусы[16] размером от двух до трех метров, но вряд ли их можно назвать красными.
Я перевел взгляд на линолеумный пол, где виднелись следы, оставленные чудовищем. Помимо множества осколков стекла и моря крови, местами я мог разглядеть какую-то обильную жидкую слизь, от которой во всей комнате стоял неимоверный смрад.
– Я просто не понимаю. – Через некоторое время директор Адзумая сдался. – У меня нет никаких соображений по поводу случившегося. Но у нас все же есть кое-какие факты. – Он развел руками. – Давайте объединим рассказ ночного сторожа из нашей лаборатории с вашей историей... Первое: этот камень разбил остекление, приземлился внутри фонарного отсека, разрушил линзу, вращательное устройство и раздавил господина Томиду. В этот момент вращение линзы прекратилось, остановив движение светового луча, но свет вскоре все равно погас из-за проблемы с газовой трубой. Второе: трос, прикрепленный к вращательному механизму, оборвался, и груз, который обеспечивал вращающее усилие, рухнул вниз с высоты тридцати метров внутри центральной шахты и потряс основание маяка, после чего господин Томида вскрикнул в последний раз. И затем, в довершение всего, появляется чудовище, которое то ли ужасно плачет, то ли мерзко смеется, выделяя за собой массу вонючей жижи... Признаться, я не представляю, что можно из всего этого собрать.
– Я никогда в жизни не испытывал ничего подобного! – воскликнул Кадзама.
Директор повернул к нему лицо.
– Итак, вы наткнулись на этот ужас, и что было дальше?
– Я, конечно же, был потрясен, но решил спуститься вниз, и встретил Митамуру, поднимающегося сюда.
– Радиотелеграф не работал, – объяснил радист.
Кадзама продолжал:
– Радиомачту, установленную между вон тем железным столбом и перилами наружной площадки, сломал камень. Поэтому мы разделились. Я спустился вниз, чтобы разбудить Сано, а Митамура поднялся в фонарный отсек. Нам было нужно что-то предпринимать, поэтому после небольшого раздумья я послал Митамуру и Сано в вашу лабораторию за помощью.
– Понятно. Боюсь, мы не очень-то вам помогли, – сказал директор; в нем снова проснулась жажда деятельности. – Но мы не можем оставить все как есть. Господин Кадзама, не могли бы вы подготовить резервную линзу прямо сейчас, ни к чему не прикасаясь внутри отсека? На море кромешная тьма. Господин Митамура, вы можете починить радиомачту и восстановить связь как можно скорее? Мы тоже в вашем распоряжении.
Поколебавшись мгновение, двое мужчин, словно подгоняемые шумом волн, начали спускаться по лестнице маяка. Мы с директором Адзумаей еще раз осмотрели разгромленный отсек, стараясь сохранять хладнокровие. Ничто не подготовило нас к тому важному открытию, которое мы сделали. В темном углу комнаты мы нашли тяжелый топор с потемневшей кровью на тупом лезвии.
Выражение лица директора изменилось, и, присев на корточки, чтобы получше рассмотреть тело Томиды, он практически сразу обнаружил смертельную рану над правым ухом, которая, по всей видимости, была недавно нанесена топором. Он поднялся.
– Судя по тому, как запеклась кровь из этой раны, я бы сказал, что она появилась первой, и, следовательно, стала смертельной. В общем, к тому времени, когда камень проломил остекление, смотритель маяка Томида был мертв. Но это означает, что крик, который раздался после шума, произведенного обрушившимся камнем, принадлежал не покойнику. Это все меняет.
– От кого же тогда исходил этот призрачный крик? – выпалил я.
Он не ответил и, казалось, погрузился в свои мысли. Потом снова заговорил.
– Думаю, прежде всего нам нужно выяснить, откуда взялся этот огромный булыжник. Я не вижу на нем ни моллюсков, ни улиток, что целыми колониями покрывают скалы в здешних морях. Это значит, что камень располагался где-то выше линии прилива. Но судя по его влажной поверхности, он явно прикатился сюда не с гор. Почему бы нам не прогуляться немного по свежему воздуху, чтобы осмотреть район прилива?
И вот мы спустились к кромке воды у подножия маяка.
Там нас встретил резкий ветер с темного, туманного залива и окатил брызгами от разбивающихся волн. В том месте, где волны были особенно яростными, мы наткнулись на россыпь похожих камней, мокрых от воды.
Между двумя скалами я неожиданно обнаружил фрагмент толстой веревки, уходящей в море. Когда я потянул за него, веревка поддалась, и я начал ее сматывать. Веревка оказалась довольно длинной, и вскоре показался ее конец, но ненадолго – за ним я обнаружил еще одну веревку, но более тонкую, в виде шнура. Я потянул уже за шнур, который оказался таким же длинным. Смотав веревку и шнур, я с удивлением заметил директору лаборатории: «Очень странно».
Все это время он не спускал глаз с моего необычного улова, а потом заявил:
– Дело становится все интереснее. Нам предстоит тщательно обдумать наше новое открытие! Давайте спросим их, для чего они это использовали.
С этими словами он взял у меня моток, и мы побрели назад к маяку. Там мы увидели Митамуру, выходившего из передней кладовой с пучком проводов. Директор Адзумая прямо спросил его:
– Это веревка ваша?
– Да. Мы храним некоторый запас. О, но здесь прикреплен тонкий шнур... где вы его нашли?
Директор не ответил. Вместо этого он посмотрел на темное небо над нашими головами и спросил:
– Высота маяка до пола фонарного отсека, полагаю, метров тридцать? Не могли бы вы проверить длину веревки?
Митамура воспользовался рулеткой и объявил:
– Веревка – двадцать шесть метров, а шнур... тоже двадцать шесть метров.
– Двадцать шесть, говорите? Минутку... – Директор Адзумая уставился снова в темное небо. – Господин Митамура, какова масса вращающейся линзы?
– Порядка тонны.
– Одна тонна. Одна тонна это чуть больше двухсот шестидесяти шести кан. Тогда груз, который опускается в тридцатиметровую шахту маячной башни и обеспечивает вращение линзы, – эта вещь должна быть довольно тяжелой тоже.
– Да, по меньшей мере восемьдесят кан. Это как часовая гиря из камня, только гигантская. Она медленно опускается в шахту, и, как только достигает самой низкой точки, мы снова поднимаем ее, будто заводим часы.
– Понятно. И когда вы в последний раз «заводили» ее?
– Вчера днем.
– Значит, сегодня ночью груз должен был находиться вверху шахты?
– Да.
– Большое вам спасибо. Э-э, вы не возражаете, если я закурю сигарету в радиорубке? – спросил директор. Он затащил меня внутрь и закрыл дверь. – Послушайте, мне кажется, я кое-что понял. Но сначала я хотел бы обсудить свою теорию с вами.
Директор Адзумая пристроился на соседний стул, закурил сигарету и начал рассуждать.
– Прежде всего, кем бы ни был наш одержимый насилием субъект – чудовищем или человеком, – он пропустил один конец толстой веревки через небольшое вентиляционное отверстие под остеклением фонарного отсека, оставив тем самым другой конец висеть над скалами у берега. Затем он спустился с маяка, вышел наружу и обвязал висевшей веревкой большой булыжник, который позже мы обнаружили в фонарном отсеке. Вернувшись на верхушку маяка, он взял первый конец веревки и открыл крышку вращательного механизма в фонарном отсеке. Затем привязал веревку к зацепу груза, висевшего в верхней части закрытой шахты, скользящим узлом-удавкой, который можно было бы потом развязать, просто потянув за один конец. Дальше он связал свободный конец веревки, идущей от скользящего узла, с тонким шнуром, убедившись, что противоположный конец шнура находится в фонарном отсеке. Когда все приготовления были закончены, он перерубил топором трос лебедки вращательного устройства. И...
– О, все равно что колодезное ведро с воротом! – воскликнул я. – Груз весом восемьдесят кан, устремившись по шахте вниз, потянул бы за собой камень снаружи маяка и поднял бы его прямо в фонарный отсек. Но если это так, микроземлетрясение, устроенное ударившимся о дно шахты грузом, должно было практически совпасть по времени со звоном бьющегося стекла и металлическим скрежетом ломающегося механизма.
– Я, естественно, обдумал этот момент, – продолжал директор. – Но, видите ли, случайно или намеренно, при общей высоте шахты тридцать метров длина веревки составляет всего двадцать шесть метров. Мы должны были поверить, что морское чудовище метнуло огромный булыжник в остекленный фонарный отсек, разрушив вращательное устройство, от чего трос, удерживающий груз, будто бы лопнул, уронив груз и вызвав землетрясение. Но это совсем не то, что произошло на самом деле. А произошло на самом деле то, что наше «чудовище» сначала убило смотрителя маяка Томиду, затем привязало толстую веревку к зацепу груза, а тонкий шнур к концу скользящего узла. Итак, после того, как «чудовище» уничтожило механизм, оно потянуло за конец шнура и развязало скользящий узел на зацепе – груз в свободном падении рухнул на дно шахты. Вот почему наши два свидетеля сначала услышали звон стекла и металлический скрежет и только после короткой паузы почувствовали толчок.
– Понятно, – кивнул я.
– Наше «чудовище» или дьявольское человеческое порождение вытащило веревку из шахты – та больше не удерживала груз, а также высвободило конец веревки, обвязанный вокруг камня, придавившего Томиду. Оно не могло спуститься вниз, ибо люди, встревоженные всем этим грохотом, начали подниматься по лестнице, поэтому чудовище привязало веревку к перилам площадки за пределами фонарного отсека – опять же с помощью скользящего узла с закрепленным шнуром – и спустилось по веревке на один из самых высоких валунов, выступающий на пять-шесть метров выше подножия маяка. Там оно снова развязало скользящий узел тем же способом, потянув за один конец, и бросило веревку со шнуром в море...
– Изумительно! – воскликнул я, потрясенный до глубины души. – Не надо обладать большой силой, чтобы провернуть этот трюк. Но кто же это сделал – призрак или человек?..
– Вот в чем вопрос! – произнес директор Азумая, вставая. – Теперь, когда мы раскусили трюк с камнем, стало очевидно, что это мог сделать только человек. Однако наш надежный, серьезный господин Кадзама настаивает, что видел чудовище, и мы все еще не объяснили эту вонючую слизь, размазанную по всему полу, и этот странный стон, и причудливый крик... В любом случае нам придется подняться на верхушку маяка еще раз.
И мы снова поднялись в темный фонарный отсек. Митамура с частью своего снаряжения уже находился там. Увидев нас, он сказал, что собирается починить радиомачту и был бы очень признателен, если бы мы помогли ему. Поэтому я вышел на опасную с виду площадку по другую сторону одной из стеклянных секций со связкой проводов в руках, изображая здешнего электрика.
Ветер усилился, слегка рассеял туман, но вызвал жестокое волнение на море – рассвирепев, волны разбивались о скалы ровно в тридцати метрах ниже площадки, на которой мы стояли.
– Мы находимся довольно высоко, – сказал директор. – Не каждому под силу спуститься отсюда по веревке. – Внезапно он просиял и задал странный вопрос Митамуре, который работал рядом с ним.
– Не могли бы вы на секунду показать мне свои ладони?
Ага, он посчитал, что чудовище выдадут мозоли на ладонях. Какая блестящая идея!
Однако на ладонях Митамуры мозолей не оказалось. Директор неожиданно смутился и не без некоторой неловкости решил покинуть нас. Он поспешил вниз по лестнице маяка.
Пока я помогал с ремонтом радиомачты, я смог не просто заглянуть вниз и увидеть его, появившегося у подножия маяка, но и отлично расслышать, что он сказал старому Кадзаме, который только что вышел из своего жилища.
– Вы еще не приготовили резервный фонарь? – прокричал он сквозь ветер.
– Я как раз собирался этим заняться. Сначала я должен навести порядок в фонарном отсеке. – По непонятной причине голос старого Кадзамы, казалось, утратил всякую твердость.
– Прошу прощения, но... не могли бы вы на секунду показать мне свои ладони?
Снова прозвучал этот вполне ожидаемый вопрос. Я приготовился к самому интересному, но мое волнение было недолгим. На ладонях старого Казамы мозоли также отсутствовали. Затем старый смотритель маяка ушел в кладовую, а директор направился к жилым помещениям и исчез из виду.
Ремонт радиомачты оказался довольно сложной задачей. Руки у меня нестерпимо ныли, и я боялся, что они отнимутся. Еще наверху было ужасно холодно, кроме того, от высоты могла закружиться голова. В конце концов, нам удалось закончить это хлопотное дело, но как раз в этот момент в фонарный отсек ворвался директор Адзумая с обеспокоенным выражением лица.
Он был явно расстроен, дыхание его сбилось, и говорить он мог только на выдохе.
– Жена жертвы... она извела служителя... требует, чтобы ей показали тело мужа... думаю, будет лучше, если мы сделаем это как можно скорее...
– А ее ладони? – Я не мог сдержать своего любопытства.
– Ее ладони? Ни у нее, ни у служителя не было никаких мозолей.
– Значит, и вправду это было проявление чего-то сверхъестественного...
– Подождите. Поговорив с женой убитого, я наскоро заглянул в соседнюю комнату господина Кадзамы, чтобы познакомиться с его дочерью... И там меня ждало грандиозное открытие!
– Грандиозное открытие? Неужели вы нашли мозоли на ладонях спящей Мидори?
– Нет, совсем не это. Ничего подобного.
– Нет? Стало быть, с ней что-то не то?
– Хотел бы я так сказать. Нет, с дочерью я вообще не встречался. Дело в том, что я нигде не нашел ее.
– Вы говорите, Мидори ушла? – Митамура ухватился за слова директора, когда тусклое пламя свечи отбросило его тень на стену.
– В комнатах ее не было. Но зато я увидел то, что видел старик... скользкого красного призрака!
Спустя мгновение директор Адзумая пришел в себя, быстро взглянул на меня и повернулся к Митамуре.
– Кстати, господин Митамура, вы сказали, что встретили смотрителя Кадзаму на полпути вниз по лестнице, когда поднимались сюда, сразу после того, как все произошло. Держал ли господин Кадзама что-нибудь в руках в тот момент?
– Ну... раз уж вы об этом заговорили, он снял куртку и держал ее в правой руке – вот так.
– Я понял. Спасибо. Позвольте задать вам еще один вопрос. Сколько лет его дочери?
– Э-э... думаю, ей не больше двадцати восьми.
– И как она вела себя?
– Вела себя? Э-э... она кажется очень разумным, хорошим человеком...
– Все, что вы скажете, останется строго между нами, так что можете говорить без опасения.
– Хорошо... сначала она была очень мила... но потом... – Митамура, казалось, не испытывал желания продолжать разговор. – Думаю, это случилось примерно год назад, почти в тех же числах. Она очень сдружилась с механиком грузового судна, который в то время жил в доме господина Кадзамы, и они... Ну, по делу, они не должны были бежать. Я слышал, они уехали куда-то недалеко от Иокогамы или что-то в этом роде, но ее муж оказался неблагонадежным моряком и – этого следовало было ожидать – бросил ее после того, как она забеременела. Она вернулась сюда около полугода назад с разбитым сердцем.
– Понятно. А потом?..
– Когда-то она была по-настоящему жизнерадостной девушкой, но этот опыт полностью изменил ее. И вот спустя некоторое время сам господин Кадзама начал смотреть на собственную дочь холодными глазами. Бедняжка...
На лице Митамуры отразились противоречивые чувства, и он начал потирать руки, как будто успел пожалеть о том, что проговорился. Директор, однако, внимательно слушал его. Он поднял голову и мрачно пробормотал:
– Мне кажется, я догадываюсь, кто мог проделать этот трюк со взбесившимся валуном.
– Кто? Это была дочь, но, возможно?..
– Разумеется, это была Мидори.
Адзумая молча сел на ближайший стул, положил локти на колени и сцепил пальцы. Несколько раз покачав головой, словно все еще в раздумьях, он начал неспешно объяснять:
– Боюсь, что пока это только теория, а я не специалист по романтике, но мое воображение не может не вести меня по этому пути. В любом случае, пожалуйста, представьте себе дочь смотрителя маяка, девушку с чистым сердцем. Однажды она влюбляется в моряка, спасенного с терпящего бедствие судна. Однако ее отец – человек ужасно строгих нравов – не одобряет чувств своей дочери. Молодые возлюбленные сбегают в поисках райских кущ. Но когда девушка понесла плод совместной любви, мужчина вербуется на флот и уходит в дальнее плавание. Обманутая девушка возвращается домой с беспощадной ненавистью в сердце. Прохладное отношение ее отца лишь подталкивает девушку в пасть безумия, и вид кораблей, проходящих мимо, как мираж, днями и ночами вскармливает ненависть в ее сердце. Ненависть к одному человеку оборачивается ненавистью ко всем морякам, а ненависть к морякам оборачивается ненавистью к кораблям. Желая потопить все эти проходящие мимо суда, она решает нарушить одно непререкаемое правило. В туманные ночи она ждала, когда вахтенный задремлет, и самым губительным образом вмешивалась в работу маяка – спасительного круга для мореходов. Однажды ее злодеяние было прервано смотрителем маяка, и она, обезумев, схватила топор и обрушила его на голову мужчины. Напуганная ужасным преступлением, она проделала этот трюк с камнем, чтобы похоронить улики и скрыть следы содеянного. Вероятно, трюк был придуман ею заранее как часть плана по дестабилизации работы маяка.
– Но как быть с этим мерзким чудовищем? – Я имел право спросить.
– Никакого чудовища не было.
– Но вы же сами сказали, что видели его.
– Потерпите минуту. Пожалуйста, дайте мне досказать. Ее старый отец – невероятно строгий и суровый человек, с большим чувством ответственности – никогда бы не простил такой, по его мнению, распущенности. Его чувства к согрешившей дочери охладели. И все же в этом ледяном панцире произошел качественный сдвиг в тот момент, когда он вошел в фонарный отсек, услышав всю эту какофонию. Именно тогда он впервые в жизни открыл для себя нечто новое – он стал лжецом, выдумав легенду о чудовище, чтобы скрыть преступление своего дитя.
– Но если все это было откровенной ложью, тогда как объяснить следы, оставленные чудовищем? Ту жутковатую на вид слизь, стон, который засвидетельствовал господин Митамура, да и этот необычный крик?
– Позвольте мне закончить. Старый смотритель маяка зажег свечу и, дрожа от страха, стал подниматься по лестнице маяка. Как вы думаете, что он увидел, поднявшись в фонарный отсек? Не разбитые стекла. Не разрушенный механизм. Не тело Томиды. Послушайте – он увидел двух живых людей! Свою несчастную дочь, уже наполовину спятившую после жестокого убийства – она стояла по ту сторону оконного стекла, и он не мог помешать ей прыгнуть в море. Но был еще один человек... Мягкое скользкое красное существо, похожее на осьминога. Психологический шок и возбуждение, вызванные напряженными усилиями, привели к преждевременным родам: это был его первый внук, появившийся на свет вполне себе здоровым!
Я не мог сдержать слез.
Так вот в чем дело! Удивительно, как я до сих пор не догадался сам. Загадочный стон был вызван мучительными, болезненными потугами роженицы; своеобразный крик, подобный свистку из воздушного шарика, был первым криком новорожденного; а странная слизистая жидкость – амниотическими водами, которые отошли, выполнив задачу по защите плода. Я начал представлять, каким старым, должно быть, чувствовал себя Кадзама в ту минуту, когда увидел милое личико своего первого внука, призывающее его сердце смягчиться.
В этот момент мой приятный мысленный образ был прерван легким скрипом. Сломленный старый смотритель маяка, Дзороку Кадзама, показался в дверях; тусклый свет отражался на его опухших веках.
Частная лечебница для душевнобольных, управляемая доктором Акадзавой, стояла на вершине Акацутиямы, небольшого холма на окраине города М., посреди зарослей, выходящих на дорогу, ведущую к крематорию. Это было старомодное одноэтажное здание, напоминавшее большого, ползущего по земле паука.
Говорят, беда не приходит одна. Еще до того, как произошел этот ужаснейший случай, за деревянными стенами лечебницы Акадзавы уже сконцентрировались миазмы безумия и боли, подтачивавшие сами основы этого учреждения. Как стало понятно впоследствии, разрушение было неизбежным.
Согласно доктору Акадзаве, забота о душевнобольных представляла невероятно сложную задачу. Многие из пациентов могли – по причинам вполне тривиальным или мотивам вовсе неведомым – совершать ужасные поступки: насилия или поджоги. Другие убегали, отказывались принимать пищу, лекарства или вообще кончали жизнь самоубийством. Понятно, такие пациенты часто становились опасны не только для санитаров, но и для общества в целом. Для обеспечения ухода, опеки и душевного спокойствия следовало помещать подобных лиц в медицинское учреждение, удалив их из человеческого общества. В отличие от больных и раненых, большинство таких душевнобольных о своем недуге не знали. Они не боялись действий, которые могут предпринять их тела, и оставались вполне спокойными перед лицом любой опасности, так что забота об этих людях требовала осторожности и терпения. Исследования показали, что лучше было взамен крупного учреждения вроде больницы содержать небольшое число пациентов в домашних условиях, обеспечивающих им домашний уход, чтобы каждый пациент непременно обслуживался персональным санитаром.
Первым в семье понял это дед Акадзавы по отцу. Неудивительно, ведь он прибыл из Ивакура-муры в Киото, первого места в Японии, где появился домашний уход за больными. Он сумел объединить два противоречивых способа ухода и открыл то, что можно было назвать первой небольшой домашней лечебницей. Но, поскольку у каждого пациента был персональный санитар, расходы на содержание подобной больницы вышли чрезвычайно высокими. Первый директор каким-то образом смог, реализовав эту идею, даже получить прибыль. Во время работы второго директора финансовые проблемы лишь наметились. А третьему, нынешнему директору, уже пришлось вкладывать личные средства.
В лечебнице всегда было мало пациентов, но с наступлением новой эры и открытием новой муниципальной психиатрической больницы число их стало сокращаться еще быстрее. Великие полководцы и изобретатели, бродившие по палате, покидали ее один за другим. Бодрое пение, некогда звучавшее для слушателей, превратилось в странную, одинокую мелодию, особенно жуткую по ночам, когда завывал ветер. Два-три санитара просто бежали, бросив работу. Остался лишь один, в возрасте уже за пятьдесят, заботившийся об оставшихся трех пациентах, никем не охраняемых. Кроме санитара, были там студентка медицинского факультета, выполнявшая также обязанности горничной, и жена директора, так что всего в лечебнице находились семь человек. Но эта маленькая группа была не в состоянии обеспечить покой пустынного холма.
Когда эта атмосфера (напоминавшая доктору Акадзаве о запертых окнах, покрытых паутиной и душными, заплесневелыми циновками татами) стала ощутимее, доктор вынужден был признать, что находится на грани. Однажды он, задумавшись, выдернул слишком много молодых побегов, ухаживая за деревом бонсай – недавним своим увлечением. А во время обхода совершил безответственный поступок – в запале крикнул своим пациентам: «Вы идиоты! Вам нужны новые мозги!» К счастью, в тот момент пациенты находились в невменяемом состоянии и никак не отреагировали. Санитар и горничная, ставшие свидетелями этой сцены, были обеспокоены скорее директором, чем пациентами, и, переглянувшись, поморщились. Но пациенты внезапно закрыли рты и отшатнулись, глядя на доктора, будто поняли, что же все-таки он сказал.
Когда число пациентов сократилось до трех, их для удобства переместили в комнаты 1, 2 и 3, ближайшие к главному зданию. Все трое были мужчинами средних лет. Их, конечно, как-то на самом деле звали, но в лечебнице использовались прозвища. Человек в первой комнате именовался «Тук-тук». Все дни он проводил, стоя у окна комнаты. Глядя на ряды машин, едущих в крематорий, и воронов на телеграфном столбе, Тук-тук без остановки пинал босой правой ногой дверную панель, так что татами под окном, где он стоял, было стерто от беспрерывного шарканья. Ворсинки циновки стояли торчком, напоминая внутренности ступки фармацевта.
Мужчину во второй комнате звали «Дива». Этот бородатый человек день и ночь, облачившись в женское кимоно, распевал некогда популярные песни, которые, должно быть, помнил с тех пор, когда его рассудок еще не помутился. Затем он сам себе аплодировал и просил спеть на бис, но, не бисировал, а громко хохотал.
Человека в третьей комнате назвали «Раненым». В действительности он ранен не был, но уверял, что получил серьезные травмы. Все его лицо было обмотано бинтами, и он целыми днями лежал на спине, уверяя, что нуждается в полном покое. Всякий раз, как санитар приближался к нему, он кричал и яростно сопротивлялся прикосновению посторонних к его ранам. Слушался он лишь директора, время от времени менявшего повязки для поддержания гигиены.
Все три пациента были беззлобными людьми, целыми днями предававшимися своим занятиям в тесных стенах лечебницы Акадзавы, не беспокоясь о будущем. Но время шло, заботились о них все хуже и хуже, падало и качество еды, так что темное облако отбросило свою тень на дух и облик даже этой беспечной троицы. Пациенты столкнулись с растущими финансовыми проблемами директора, и атмосфера лечебницы потемнела и закружилась, подобно ветру, точно отражая настроение всех обитателей. Ветер становился все сильнее и жестче, пока, наконец, не поднялся вихрем, сурово толкавшим лечебницу Акадзавы к краю пропасти.
Случилось это жарким душным утром. По некой причине бесконечный поток машин направлялся в крематорий, поднимая на холме пыль.
Старый санитар Укити Тораяма встал в шесть, как и каждое утро. Ковыряя зубочисткой во рту, он направился по коридору к палате, но, пораженный, остановился, заметив, что задняя дверь деревянного забора в углу прогулочного двора распахнута.
Позвольте пояснить. Лечебница Акадзавы имела территорию площадью более пятисот пятидесяти цубо и была окружена высоким деревянным забором. В пределах этой территории сто пятьдесят цубо занимал прогулочный двор, огражденный с трех сторон. С одной стороны стояло главное здание, где располагались приемный покой, аптека, комнаты директора, его жены и других служащих. С другой стороны двора – палата в форме буквы «V». Оставшаяся сторона двора непосредственно ограждена деревянным забором. Деревянная дверь, находившаяся рядом с палатой, открывалась прямо в лесные заросли снаружи. Эта дверь, ведущая к игровой площадке для душевнобольных, в отличие от задних дверей главного здания или парадного входа, всегда была плотно закрыта. Директор использовал ее, выходя иногда прогуляться по лесу, так что, подбежав к двери, санитар Укити Тораяма подумал, что директор, должно быть, ушел. «Опрометчиво с его стороны оставить столь важную дверь открытой, отлучившись даже на минуту», – подумал Укити Тораяме, когда он, подойдя к двери, с тревогой выглянул за забор.
Ни души.
Птицы на вершинах деревьев пели свою утреннюю песню. И тут Укити осознал нечто очень неожиданное, заставившее его вытащить изо рта зубочистку.
В это утро он еще не слышал сопрано Дивы, хотя тот всегда начинал рано. Голоса Дивы не было слышно. Не слышал он и постоянного, громкого шума Тук-Тука. Одинокий двор был совершенно безмолвен. Пугающе одинокое место словно вымерло под утренним солнцем. Стояла полная тишина. Единственным шумом, какой можно расслышать, был тихий, медленный, постепенно ускоряющийся стук сердца Укити.
– Это... катастрофа!.. – прошептал Укити Тораяма. Он заметно побледнел, сгорбился и бросился в палату.
Стук-стук. Хлоп-хлоп. Какое-то время слышался шум от распахиваемых и захлопываемых дверей, сопровождавшийся дрожащим бормотанием: «До-доктор... это ужасно...» Укити начал с четвертой комнаты и двинулся к первой, затем выбежал в коридор и, громко крича, бросился к главному зданию, где все еще спали.
– У нас беда! Это ужасно… Все пациенты сбежали...
Люди в главном здании были потрясены, и шум начался и там.
– Где доктор, где?
– В спальне. Разбудите его.
– Его нет в спальне.
– Нет?
– В любом случае, пациенты сбежали.
– А другие комнаты?
– Их нет ни в одной.
– Разбудите же доктора...
– Но я не могу его найти.
Наконец, санитар Укити Тораяма, госпожа Акадзава и горничная, обе не вполне одетые, выбежали во двор.
Положение дел было очевидно.
Укити со спутницами выскочили наружу, в заросли. Растрепанные, испуганные, они и с утроенным тщанием принялись за поиски. Но душевнобольных нигде не было. В итоге группа снова собралась перед задней калиткой.
– Но где же доктор?.. – с тревогой спросила горничная.
Удивленные шумом, на верхушках деревьев зловеще закричали вороны. Колени Укити задрожали, он понятия не имел, что делать. А затем он увидел что-то у себя под ногами.
– Ой. Что это?.. – вскрикнул он и нагнулся. Со стороны лечебницы о дверь было разбито нечто вроде пивной бутылки. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это одна из стеклянных бутылок с дезодорантом из туалета в палате. Среди осколков стекла тут и там виднелись пятна темно-красной жидкости. Горничная взвизгнула.
– Торияма, посмотри, похоже, что-то тащили по земле?
Госпожа Акадзава указала на неясные следы, тянувшиеся в сторону палаты, будто туда что-то волокли. Их сопровождали темно-красные капли...
Все трое ахнули и двинулись вдоль следов. Идя вдоль деревянного забора, они достигли туалета с входом снаружи палаты. Внутри был цементный пол, не покрытый циновками. Заглянув туда, все трое застыли от страха на месте, а потом закричали.
Весь грязный пол залило море крови. По центру этой кровавой лужи лежало скрюченное тело директора Акадзавы, все еще одетого в пижаму. Кровь текла из ужасных ран на лице и голове – вероятно, нанесенных осколком, холодно сверкавшим посреди лужи крови. Но уж совсем непереносимым это зрелище делала огромная дыра в его голове, уходившая посреди лба глубоко в череп, откуда был полностью извлечен мозг. Мозг унесли, следов мозгового вещества поблизости не было видно...
Старший полицейский сыщик, посланный из участка в городе М. сразу по получении экстренного сообщения, прибыл со своими подчиненными всего через двадцать минут.
Сыщика звали лейтенант Есиока, и он, выслушав краткий рассказ взволнованного Укити Токиямы, разослал подчиненных во всех направлениях с приказом найти и задержать сбежавших безумцев.
Вскоре прибыли представители прокуратуры, и незамедлительно начался осмотр окрестностей и предварительные допросы следственным судьей. Укити, госпожа Акадзава и горничная говорили очень сбивчиво. Поначалу полицейских раздражали их непоследовательные показания, но, когда те понемногу успокоились, удалось – с помощью некоторых наводящих вопросов – получить ответы о зловещей атмосфере, вызванной текущим финансовым положением лечебницы Акадзавы, агрессивном поведении директора в последнее время и особенностях троих душевнобольных.
Тем временем судмедэксперт выяснил время смерти – в районе четырех утра. В тот момент все еще спали, и никто ничего не слышал. Полиция узнала, что директор всегда вставал рано, часто занимался физическими упражнениями или выходил прогуляться в пижаме.
По завершении предварительного следствия прокурор сказал лейтенанту:
– В любом случае, мы знаем, в чем мотив этого преступления. Вопрос в том, совершили ли его все трое безумцев вместе либо только один из них, и по отдельности ли они покинули больницу, заметив открытую дверь. Кстати, сколько полицейских вы послали схватить их?
– У меня в распоряжении пятеро.
– Пятеро? – Прокурор поморщился. – Есть новости?
– Пока нет.
– Конечно нет. Пятерых не хватит. У нас трое сбежавших сумасшедших. Быть может, они прячутся... – произнес прокурор, но потом задумался о чем-то ужасном. Его лицо заметно напряглось. Он продолжил: – Да, дело не только в том, сможем ли мы их поймать. Это ужасно. Подумайте, убийцы безумны. Их трое. Но они не просто сумасшедшие, сейчас они в неистовстве, и подумать страшно, что они могут натворить.
– Верно. – К обсуждению присоединился смертельно бледный следственный судья. – Если они доберутся до города, где столько женщин и девочек, кто знает, что произойдет?
– Это ужасно, – дрожащим голосом закончил прокурор и повернулся к полицейскому сыщику. – Нельзя терять времени. Скорей звоните и зовите подкрепление. И надо сообщить во все участки города...
В глазах у лейтенанта Есиоки потемнело, и он бросился к телефону в главном здании.
Новости с места преступления были переданы в полицейское управление, а оттуда во все участки города. Наступившее напряжение, казалось, передалось даже телефонным проводам, по которым распространилась информация. Нетерпение, переходящее в панику, накалило атмосферу во временной штаб-квартире следствия.
Прибывшее вскоре подкрепление разделили на две группы. Одну отправили в город, а другую на обыск зарослей на холме вокруг лечебницы.
Но хороших новостей не поступало. Нервы у всех были на пределе. Единственным, что хоть как-то облегчало положение, было отсутствие сведений о новых жестоких случаях. Тем не менее время поджимало. Нужно было как можно скорее арестовать этих несчастных, чтобы предотвратить дальнейшие трагедии. Но если эти трое прятались где-то, боясь других людей, их поимка могла стать довольно трудной задачей.
Придя к этому выводу, лейтенант уже не мог усидеть на месте.
Может ли безумец в таком положении спрятаться? Если да, то где? Следовало узнать мнение специалиста.
Когда к полудню не последовало никаких новостей о беглецах, а штаб-квартиру следствия перенесли в городское управление, лейтенант, оставив эти хлопоты начальнику, направился в муниципальную психиатрическую больницу на окраине города, с противоположной его стороны относительно лечебницы Акадзавы. Доктор Мацунага ответил на звонок и согласился незамедлительно встретиться.
– Они сделали нечто ужасное, не так ли? – заметил румяный доктор Мацунага, приглашая лейтенанта сесть. Он уже каким-то образом узнал новости.
– Не буду от вас скрывать – да.
– Вы еще не поймали тех троих?
– Пока нет, – выложил лейтенант все свои карты и нахмурился. – Доктор, где душевнобольные прячутся в такой ситуации? Или они...
– Ну... Думаю, в месте, где их не узнают, даже если случайно встретят.
– И как они прячутся? Они опасны, нам надо действовать быстро...
Доктор криво улыбнулся и ответил:
– Это сложный вопрос. Видите ли, я действительно не могу сказать, детально не обследовав каждого из них. Вообще-то, как правило, такие люди обладают довольно ограниченным мышлением и выражают мало эмоций. Но даже в таком случае они очень разные, и у каждого своя уникальная логика мышления. Если вы позволите мне высказать по этому вопросу личное мнение, в этом случае, мне кажется, не так важно, где они могут спрятаться, как установить, совершено убийство всеми вместе либо только одним из них. Во втором случае убийцу будет найти намного сложнее. Хотя… Двое других при таком варианте должны были бы уже вернуться назад, хотя бы просто проголодавшись. Поев, они бы вообще успокоились и были бы совершенно не опасны. Но если они сделали это все вместе... – Доктор поерзал на стуле и возбужденно продолжил: – Если они сделали это вместе, их побег может привести к ужасающему результату.
– Что вы имеете в виду? – Лейтенант подался вперед.
– Если это преступление совершено одним лицом, едва ли это лицо удастся отыскать невредимым, и именно поэтому, если преступление совершили трое, я опасаюсь за жизнь всех троих.
– Не понимаю, о чем вы. Что вы имеете в виду?..
Лицо лейтенанта выразило обеспокоенность.
– Видите ли, – с усмешкой произнес доктор, – до меня доходили только разговоры в аптеке, но, похоже, доктор Акадзава в последнее время вымотался и начал кричать своим пациентам что-то типа «Найдите себе новые мозги».
– Да, верно. Это и есть их мотив?!
– Пожалуйста, слушайте дальше. Я слышал про это только пару раз, но, несомненно, им сказали «Найдите себе новые мозги», а не просто «Найдите себе мозги». Понимаете, есть некоторая разница между заменой и приобретением нового товара.
– Да...
Лейтенант ответил расплывчато, не совсем понимая смысл. Доктор продолжал:
– Конечно, можно назвать их слабоумными, но даже слабоумные могут до какой-то степени понимать и рассуждать. Если кому-то говорят, что ему нужно заменить мозги, а ему удалось получить мозг умного человека, что, как вам кажется, он сделает?
Тишина.
Лейтенант не произнес ни слова, поскольку вскочил, потрясенный до глубины души. Дрожащими руками он схватил шляпу и низко поклонился доктору Мацунаге.
– Благодарю вас. Я понял, что вы имеете в виду.
Доктор тяжело вздохнул.
– Именно. Так что, прошу вас, поймайте этих бедолаг, прежде чем они разобьют себе головы и погибнут. – Встав, доктор добавил: – Этот случай многому может научить. Всем нам надо быть осторожнее...
Покинув психиатрическую больницу, лейтенант Есиока почему-то испытал облегчение. Страх, что сбежавшие пациенты нападут на других людей, сильно ослаб после разъяснений доктора Мацунаги. Три безумца – или один из них – скорее будут поглощены заменой собственного мозга взятым у доктора Акадзавы, а не нападениями. Тем не менее дело все еще оставалось довольно жутким.
Лейтенант Есиока покрылся холодным потом, ибо на смену прежним опасениям пришли новые – боязнь, что безумцы погибнут, прежде чем он успеет отыскать их. Вернувшись в штаб-квартиру, он вновь принял на себя командование, продолжив расследование и поиски сбежавших.
Мнение эксперта вскоре подтвердилось, оправдав усилия лейтенанта.
Тем же вечером у крематория они схватили первого из пациентов, Диву. Как и предполагал доктор Мацунага, Дива успокоился и, когда на западе засветился красный закат, печальное сопрано зазвучало из укрытия в зарослях рядом с крематорием. Его услышал полицейский в ярком мундире, который осторожно приблизился и зааплодировал. Дива на мгновение замолк, повисла тишина, но затем он – словно с облегчением – возобновил свою притягательную песню. Полицейский снова хлопнул в ладоши. На сей раз выход на бис последовал немедленно. Еще хлопок. И еще бис. Наконец, Дива даже засмеялся. Расстояние между ними медленно сокращалось, и поймали беглеца на удивление легко.
Облаченного в женское кимоно Диву доставили в полицейский участок, где воодушевившийся лейтенант немедленно приступил к допросу. Но вскоре стало ясно, что с таким человек может справиться только специалист. Лейтенант опять обратился за помощью к доктору Мацунаге.
Оставив свою больницу, доктор наведался в лечебницу Акадзавы, но сразу после звонка лейтенанта направился в полицейский участок. Выслушав объяснения, для начала он похвалил образ действий полицейского.
– Фантастическая идея. Единственное, чего не следует делать с такими людьми, это пугать их. Надо обращаться с ними мягко, будто касаться шелковой нитью. Спускайтесь до их уровня, соглашайтесь с их инфантильными чувствами и мыслями.
Затем доктор задал Диве несколько странных вопросов и пристально осмотрел.
– Этот человек не убийца. На нем нигде нет крови. Безумец, виновный в такой трагедии, не мог остаться чистым. Похоже, он и не соучастник. Убийца – один из двоих оставшихся. В любом случае, давайте вернем бедолагу домой.
Дива был без всякого ущерба возвращен в лечебницу Акадзавы соответственно указанию врача.
Лейтенант же вложил все силы в поиски Тук-Тука и Раненого.
Не прошло и часа, как пришло сообщение, что ужасное предсказание доктора Мацунаги уже сбылось.
Хозяйка Адзумы, борделя для рабочих на окраине города М., задвигала веревочную занавеску перед своей лавочкой, собираясь отправиться в общественную баню, когда по темной улице к ней подбежал человек средних лет. Увидев его рядом, она закричала, поскольку его одежда была не подпоясана, все лицо залито кровью, а глаза жутко блестели. Словно статуэтка дзидзо,[17] мужчина протянул перед собой одну руку – ладонью вверх, в которой держал нечто похожее на раздавленный тофу.[18] Затем, пошатываясь, он направился к железной дороге.
Получив отчет, лейтенант побледнел и вскочил. Он попросил доктора Мацунагу сопровождать его и велел ехать к борделю. Там, уточнив и убедившись в правдивости информации, он сразу приступил к обследованию района, тянувшегося в сторону железной дороги.
Примерно в то же время еще один безумец был схвачен прямо у реки М., протекавшей через город. По-видимому, он, как и предсказывал доктор Мацунага, успокоился и проголодался. Это был Раненый, с лицом, полностью замотанным бинтами. Он внезапно возник на мосту, странно глядя на темнеющую воду. Узнав об этом от прохожего, полицейский смог легко схватить его, будто прихлопнул комара. В отличие от Дивы, Раненый оказал некоторое сопротивление, но быстро успокоился и был доставлен в полицейский участок.
Лейтенант узнал об этом, стоя у будки железнодорожного переезда. Он спросил полицейского, явившегося с докладом:
– У того сумасшедшего была на одежде кровь?
– Нет, совсем не было. Но, похоже, он где-то спал, к его повязкам прилипло много соломы.
Лейтенант взглянул на доктора Мацунагу и улыбнулся.
– Отлично. Отвезите этого психа обратно в лечебницу Акадзавы. Но будьте осторожны.
– Да.
Полицейский ушел выполнять распоряжение, а лейтенант и доктор продолжили поиски в темноте вдоль железнодорожных путей.
– Думаю, теперь мы, наконец, знаем, что случилось, – произнес доктор.
– Да, – энергично кивнул лейтенант. – Но где он может прятаться?
В окружающей темноте возникали и исчезали лучи полицейских фонарей. Это напоминало светлячков.
Едва ли прошло десять минут, как в темноте перед ними внезапно мелькнул фонарь.
– Э-э-э-э-э-й! – завопил голос.
– Что там? – закричал в ответ лейтенант.
– Это лейтенант? – ответил голос. – Идите сюда! Он мертв!
Лейтенант и доктор бегом бросились вперед.
Вскоре они прибыли к тому месту, где стоял полицейский, и увидели ужасающую сцену.
Тук-Тук лежал вдоль железнодорожного пути, его голова покоилась на рельсе, как на подушке. Она была ужасно раздроблена на кусочки, разбросанные вокруг по щебенке.
Они отнесли останки бедняги в сторону от путей, и лейтенант с доктором приступили к осмотру. Но вскоре лейтенант, увидевший предостаточно, пробормотал, ни к кому не обращаясь: «Какой ужасный конец...»
Доктор все еще сидел на корточках перед телом, внимательно изучая стопы трупа. Он недовольно поднял голову.
– Конец?
Это слово прозвучало как-то укоризненно. Доктор устало встал. Его поведение почему-то совершенно переменилось, лицо побледнело и выражало сильное смятение и боль.
– Прошу вас, подождите, – буркнул наконец доктор. Он сердито отвернулся в сторону и, словно все еще сомневаясь, поглядывал на тело Тук-Тука, а затем снова решительно поднял голову.
– Да, прошу вас, не спешите. Вы говорите, это конец? Нет. Похоже, вышло ужасное недоразумение. Лейтенант, боюсь, это не конец.
– Что!?
Возмущенный лейтенант подошел к доктору и намеревался еще что-то сказать. Но тот не обратил внимания на грозный взор спутника и, снова посмотрев на тело Тук-Тука, произнес нечто странное:
– Кстати, тело доктора Акадзавы все еще в его лечебнице?
Примерно через двадцать минут, несмотря на сопротивление, доктор Мацунага привез лейтенанта в лечебницу Акадзавы.
Верхушки деревьев на холме шумели от ветра, и где-то в укромном месте кричала сова.
Доктор нашел санитара Укити Тораяму в главном здании и объяснил, что хочет видеть тело директора.
– Хорошо. Нам пока не разрешили похоронить его, так что мы не приступали к должным обрядам, – сказал Укити и при свете свечей повел пришедших в палату.
Они прошли мимо второй комнаты. Изнутри доносилось сопрано Дивы. В этот вечер он пел слабо, нерешительно, словно просто бормотал. Затем группа проследовала мимо третьей комнаты. В освещенном помещении Раненый приоткрыл стеклянное раздвижное окно и отбрасывал на него большую тень, подозрительно наблюдая за проходящими мимо. В четвертой и последующих комнатах свет не горел, так что в коридоре было темно.
Тень Укити, ведущего спутников в пятую комнату, танцевала на стенах.
– У нас еще нет гроба, поэтому мы оставили его так, – объяснил Укити, держа свечу перед собой.
Тело директора было положено на масляную бумагу в углу комнаты и покрыто белой тканью. Не говоря ни слова, доктор подошел к нему, присел рядом и оттянул край одежды. Он поднял правую ногу трупа и бросил Укити:
– Посветите, пожалуйста.
Укити дрожащими руками протянул свечу, и доктор начал своими большими пальцами растирать стопу покойного. Но кожа не поддавалась и оставалась очень жесткой. Она была покрыта крупными мозолями. Доктор приблизил кончик большого пальца к свече. При свете палец выглядел опухшим и высохшим, подобно пемзе.
Укити уронил свечу.
В комнате резко потемнело. И из тьмы донесся кричащий, плачущий, пугающий голос Укити:
– А-а-а-а... но это... это нога Тук-Тука!..
Крик Укити еще не стих, когда его перекрыл другой, более резкий крик доктора Мацунаги, который бросился к двери и где-то в окружающей темноте шумно послышался шум борьбы.
– Лейтенант! За мной!
Из коридора донесся шум решительных шагов, затем что-то ударило по двери, и послышался звон разбитого стекла.
Озадаченный лейтенант вырвался в коридор. Две фигуры боролись, катаясь по полу, у двери в третью комнату. Лейтенант бросился к ним. На мгновение он поколебался, но затем тяжелое, весом в двадцать кан тело лейтенанта рухнуло на фигуру с головой замотанной в белое.
Раненого схватили быстро. Скованный наручниками, он сердито сидел на полу, а глаза его серьезно моргали, будто он увидел дурной сон.
Доктор Мацунага встал и, потирая бок, другой рукой стряхивал с брюк пыль.
– Я не мастер рукопашного боя.
Лейтенант больше не мог сдерживать любопытство.
– Но что все это значит?
Доктор посмотрел на Раненого.
– Хе. Все еще играете в глухого? Проведем эксперимент, увидим, тупы вы или притворяетесь.
Он присел на корточки и уставился прямо в глаза Раненого (единственное, что виднелось из-под бинтов). Раненый снова попытался оказать сопротивление.
– Лейтенант, держите его крепче.
И тут доктор протянул обе руки к лицу Раненого. Тот все еще изо всех сил пытался бороться. Лейтенант, рассердившись, крепко сжал его. Наконец, доктору удалось начать срывать с лица бинты. Несмотря на сопротивление, длинная белая ткань постепенно падала, а из-под нее появлялись... подбородок, нос, щеки, глаза! Стоявший за доктором Мацунагой Укити закричал от изумления:
– Но... это же доктор!
Да. Перед всеми предстало бледное лицо доктора Акадзавы, которого считали мертвым.
В полицейской машине доктор Мацунага разъяснял дело.
– Никогда прежде не слыхивал про столь коварное преступление. Пациент, на которого все время кричали, что ему надо поменять мозги, сделал именно то, что ему говорили... Так нам представлялось дело, но в действительности был убит безумный пациент, а не считавшийся умершим доктор. Да, если произвести столь дикую операцию, как извлечение мозга, от лица останется слишком мало для опознания человека. Так что, если еще и поменяться с ним одеждой, все в порядке. Но директор совершил очень большую ошибку, забыв поменять тела Тук-Тука и Раненого. Человек, которого видела хозяйка борделя, был не Тук-Туком, а директором. Он сыграл эту сцену при свидетельнице и побежал к железной дороге. Заранее убив Раненого, он положил его голову на рельсы, по которым вскоре проехал поезд, чтобы создать впечатление, что Тук-Тук сделал это сам, чтобы заменить себе мозги. Он умело использовал психологию пациентов, и этого следовало ожидать от специалиста. Но после убийства Раненого он захотел как можно скорее покончить с делом, так что сам оделся Раненым и позволил себя поймать. Это было ошибкой. Он думал, мы заведомо решим, что погибший на рельсах – Тук-Тук. И он был бы в безопасности, не заметь я, что на стопах липового Тук-Тука нет мозолей, в то время, как настоящий протирал своей ногой татами. Убей он в лечебнице Раненого, а Тук-Тука – на рельсах, его преступление бы удалось. Через два-три дня в лечебницу Акадзавы прибыл бы кто-нибудь с целью забрать липового Раненого. Затем вдова Акадзавы позаботилась бы об оставшихся делах и продала лечебницу. Ах да, жизнь директора, думаю, застрахована на целое состояние. Потом вдова воссоединилась бы со своим мнимо умершим мужем. В этом, вероятно, суть их плана. Директор, должно быть, чувствовал себя загнанным в угол, но я не могу оправдать такую жестокость – использовать невинных, да еще и слабоумных людей как козлов отпущения.
Закончив говорить, доктор посмотрел на лейтенанта. Затем что-то вспомнил и с неприятной гримасой добавил:
– Да, из этого случая можно извлечь хороший урок. Всем нам надо быть осторожнее…
Да, все меня об этом спрашивают. Зачем мне оставаться на этом маленьком островке в полном одиночестве, в преклонных летах, без жены, без сына, просто присматривая за маяком и слушая нескончаемый шум волн...
На ваш взгляд это, конечно, может показаться однообразной жизнью, но для старика вроде меня – это радостный долг, и я не откажусь от него, пока мое тело может шевелиться, а глаза смотрят на мир.
Понимаете, после того, как моя жена заболела и умерла несколько лет назад, моя служба мне тоже стала казаться печальной. Я даже надеялся, что мой сын сменит меня, дав мне переехать в городок на другом берегу залива и наслаждаться покоем... Я мечтал об этом, когда с моим единственным сыном Масаеси случилось это. Прошу вас, выслушайте меня... Позвольте старику всем вам хорошо объяснить, сколь почетен труд всех смотрителей маяка, какую благородную задачу исполняют они даже на таком маленьком, забытом всеми островке.
Быть может, это звучит как отцовское хвастовство, но мой сын Масаеси был воспитанным, надежным и одаренным наследником смотрителя маяка. И каждый раз, когда я вспоминаю, какой урок благородства преподал мне Масаеси, когда покинул меня, мое сердце разрывается, и я чувствую себя очень одиноким. Позвольте мне рассказать, что же произошло...
О, задул ужасный ветер... Да, да, в ту ночь тоже штормило, и ветер был такой же сильный, какой сейчас несется над бурным морем.
Сейчас даже при маяках на таких островках, как этот, есть кое-какие удобства в помощь живущим при них смотрителям. Но в то время нас было совсем мало – я, мой сын да недавно женившийся сторож Тономура. Мы все жили в старом домике у маяка и, поверьте, очень мирно. Но с судьбой не поспоришь, и однажды сторож Тономура, до тех пор лучившийся энергией, слег с аппендицитом. И его немедленно переправили через залив в городскую больницу. Естественно, жена уехала сидеть у его постели. И, хоть это было не слишком удобным, нам с Масаеси пришлось работать ночью посменно, наблюдая за маяком.
Поскольку Тономуру доставили в больницу довольно быстро, он поправился и вскоре был выписан. Услышав новости, я не мог больше ждать и бросился подготовить лодку и забрать его. У нас была маленькая моторная лодка, входившая в оборудование при маяке, поэтому я залил в нее еще масла, расстелил на сиденье соломенную циновку и по освежающему июньскому морю поплыл в город, оставив маяк на попечение Масаеси.
Сейчас я понимаю, что это был последний раз, когда я видел сына. В тот день море было странно спокойным, и я решил попытаться вернуться к вечеру, разогнавшись по морю так, будто катился с холма. Но, как известно, в этих краях морю нельзя доверять ни летом, ни осенью. Я был неосторожен. Не подумал об этом, и теперь ничего не поделаешь, но тогда, приплыв в город, я забрал Тономуру, и мы направились прямо к маяку. В эту минуту в южной части неба серой головкой молотка показалась грозовая туча, и я увидел, как она все больше растет... Было слишком поздно. Волны становились выше и выше, цвет моря резко переменился, и на нас с черного, как смоль, неба посыпались крупные капли дождя. Давно знакомые с морем, мы поняли, что остается только возвращаться в город. Как известно, там находится таможня, а мы всегда дружили с ее служащими, так что они нашли нам, где лечь спать. Не оставалось ничего другого, как спокойно ждать.
Но, как говорится, беда не приходит одна. Море все суровело и не успокаивалось ни на минуту. Мы начали тревожиться. Я велел Масаеси присматривать за маяком, но он был один, и кто знает, куда завел его долг? В те дни это старое здание еще не отремонтировали, и каждый раз в бурю мы несли урон. Даже если бы маяк вышел из шторма невредимым, просто представить моего сына одного, на вершине скрипящей башни, раскачивающейся под ветром... О, вы об этом не знаете? В бурные ночи верхушка маяка раскачивается. Слегка, конечно, но если сильный порыв ветра как следует ее заденет... Впрочем, пока здание раскачивается, это значит, что железные крепления еще устойчивы, так что это даже приносит облегчение. В любом случае, я был уверен, что там не слишком приятно. Я не мог больше ждать, поэтому вышел поискать лодку побольше, но, хотя в гавани нашли укрытие кое-какие лодки, никто на них не хотел снова плыть к острову по крутым волнам, мимо скал и рифов, таящихся под поверхностью моря. На все это беспокойство и нетерпение потихоньку спустилась ночь. Штормовая ночь. Я попытался успокоить стук в груди, поэтому поднялся на второй этаж жилого дома при таможне и стал смотреть в окна, по которым хлестал дождь. И вздохнул с облегчением, увидев вдали, что свет, зажженный Масаеси, пробивается сквозь мрачную, бушующую тьму точно каждые десять секунд. Словно светлячок летит сквозь дождь. Я мог только молиться, чтобы свет горел так и дальше, и, когда мы поужинали, таможенники любезно предложили нам кровати в своем доме. Но ночью буря только продолжала звереть. Мы с Тономурой так и не смогли уснуть. Мы встали и подошли к большому окну на втором этаже, чтобы убедиться, что молитвы наши услышаны, и увидеть, что огонь маяка продолжает мигать далеко за морем, а затем вновь лечь.
Да, да, тогда Масаеси был двадцать один год. Моложе, чем любой из вас, сидящих тут. Его румяное лицо временами сияло, но немного он походил и на своего отца. И был смелым человеком. Он бы не сдался... Нет, не могу пожаловаться на сына. В любом случае, едва ли я хоть на минуту уснул в ту ночь, вновь вставая и держа стражу у окна, выходящего на свет, льющийся с островка посреди бури. Мой Масаеси продержался до утра.
Утром показалось, что вся эта ночь – обман. Буря полностью стихла, сменившись спокойным ветерком. Только крупные волны, медленно прокатывавшиеся по глади моря, немного напоминали о вчерашнем. Мы тепло поблагодарили таможенников и быстро сели в лодку. Меньше чем через два часа мы добрались до места. Но когда мы подошли к нему, и сверху обрисовался столь знакомый силуэт маяка, я ощутил внутри себя все нарастающую тревогу.
Мы задержались из-за бури на ночь, так что Масаеси, должно быть, нетерпеливо ожидал нас, и я представлял, как теперь он появится из-за маяка и вскочит, завидев нас, на скалу, энергично подпрыгивая, размахивая руками и приветствуя наше возвращение. Этого не произошло, мои все росшие ожидания оказались всего лишь заблуждениями. Я больше не мог сдерживаться и закричал, но ответа с острова не последовало. Лишь эхо моего голоса дробилось о скалистый берег и исчезало в грохоте прибоя.
И тогда беспокойство полностью охватило меня. С бешено колотящимся сердцем я причалил лодку у простенького пирса в бухте, и мы быстро поднялись по скалистой тропинке. Как вы сами видели, поднимаясь по ней, можно, наконец, попасть на площадку, где находятся жилые помещения. Там мы стали звать Масаеси, но, где бы мы ни искали, внутри и снаружи квартир и повсюду вокруг, нигде не было и следа моего сына. Я дал Тономурам отдохнуть и направился к маяку по верхушкам тех больших валунов. Взбираясь по винтовой лестнице маяка, я выкрикнул имя сына, но повсюду только отражался мой дрожащий голос, а Масаеси не отвечал. Наконец, я достиг верхушки маяка – фонарного помещения, служившего также комнатой ночному дежурному. Конечно, моего сына там не было. Но я нашел там нечто необычное.
Это было... Все вы – участники этой поездки, так что знаете, что вращающаяся лампа этого маяка излучает свет каждые десять секунд. Большая лампа с линзами Френеля находится в центре фонарного помещения и через систему шестерен соединена с тяжелым грузом, подвешенным внутри шахты – большой трубы прямо в центре башни, окруженной винтовой лестницей. Именно этот механизм заставляет лампу вращаться, посылая лучи света только раз в десять секунд. В тот момент, когда я буквально впрыгнул в фонарное помещение, лампа все еще вращалась. Бледное пламя все еще подпитывалось ацетиленом, хотя давно рассвело. Это значило, что Масаеси ушел куда-то до того, как настало время выключить утром лампу. Осознав это, я вздрогнул, быстро погасил свет, остановил вращение лампы и спустился вниз. Там мне попался на глаза склад для инструментов у подножия маяка. Я зашел в него, но в тускло освещенном хранилище моего сына тоже не было. Я побледнел и едва удерживал крик, возвращаясь к Тономурам.
Я много повидал в жизни, но в тот момент был вне себя. Мой сын исчез, оставив маяк работающим. Но следовало установить, что случилось с моим сыном, поэтому, хотя Тономура еще не отдохнул как следует, мы принялись обыскивать каждый уголок острова.
Все побережье этого острова не длиннее десяти тё, так что на нем нет настоящих укрытий, но есть заросли кустов, лужайки и скалы, неровно поднимающиеся и опускающиеся вдоль берега, так что потребовалось некоторое время, чтобы все осмотреть. Пока мы отчаянно обыскивали островок, я понял, что даже если мы сможем найти моего сына, с ним что-то случилось. Эта мысль вызвала у меня слезы на глазах. Вскарабкавшись на валун у берега, я смотрел вниз в море, жадно надеясь, что он плавает где-то снаружи.
А теперь слушайте внимательно. Мы обыскали весь остров, но не нашли его, и постепенно вновь стемнело. И, подобно ползучей тьме, мое сознание медленно заполнялось подозрением, отчаянием и раздражением.
Тономура уже достаточно оправился после лечения, так что любезно принял на себя в ту ночь надзор за маяком. Свет горел. И, как всегда, маяк исполнял свою задачу. Но ночь прошла, а мой сын Масаеси так и не вернулся. Жена Тономуры почти не спала и несколько раз приходила подбодрить меня. К утру все мы были измотаны.
Утром ко мне вернулось присутствие духа, и, следуя мимолетной надежде, я прыгнул в лодку осмотреть море вокруг. Само собой, это оказалось бесполезной тратой сил. И вот спустилась еще одна ночь, полная отчаянием. Но я все еще не сдавался и на следующий день вместе с Тономурами вновь обыскал каждый клочок внутри и снаружи маяка. Мой сын исчез на своем посту, и не похоже было, чтобы он совершил самоубийство. В ту ночь на острове что-то стряслось, поэтому Масаеси был вынужден оставить свой пост и, должно быть, в силу несчастного случая свалился в море. Я не мог найти другого объяснения. Тономуры говорили, что нам надо бросить поиски и известить полицию и мою семью. Но я отец и не готов так быстро разочароваться в собственном ребенке. Масаеси был полон энергии и не знал себе равных в плавании. Я не мог поверить, чтобы он утонул, не оставив никаких намеков, что же произошло. Потрясенный всем случившимся, я провел следующие два дня, ошеломленно блуждая по всему острову в поисках Масаеси, а Тономуры с жалостью смотрели на меня. От отчаяния у меня начались галлюцинации, и я принялся осматривать перекрытия и стучать по бетонным стенам маяка, чтобы проверить, не прячется ли он там. Но пока мое сознание разрушалось, маяк продолжал еженощно нести свою службу без всяких накладок.
Мое безумие не желало останавливаться и, раз показавшись, лишь росло. Однажды вечером я взбирался по винтовой лестнице на вершину маяка, когда мне показалось, что я слышу крик сына, то странно далеко, то, как будто, совсем рядом. Я остановился и посмотрел на толстую бетонную стену, напоминавшую большой цилиндрический дымоход, окруженный винтовой лестницей. Как я уже пояснял, на веревке внутри этой шахты был подвешен груз в сорок кан, синхронизирующий вращение лампы маяка. Этот груз очень медленно опускался вниз в шахту. Поскольку шахта была тесной, любой, упавший внутрь, неизбежно упал бы на этот груз, а дополнительный вес заставил бы лампу наверху вращаться гораздо быстрее положенного. Но с лампой не происходило ничего странного. Осознав это, я испугался собственного сознания, и, заметив с жалостью смотрящие на меня глаза Тономуры, спускавшегося из фонарного помещения, я вернулся в свою комнату.
Но, наверное, это было шестым чувством. Поскольку, какими бы ужасными они ни казались, мои безумные галлюцинации были верны. Именно это маленькое происшествие позволило нам найти Масаеси в таком виде, что даже смотреть страшно.
Это случилось на пятый день после исчезновения моего сына, вскоре после полудня. Тономура обнаружил, что проводка, ведущая к сигнальному посту напротив маяка, сильно повреждена недавней бурей, и пошел на склад взять инструменты и починить ее. Но, несмотря на все усилия, он не смог найти нужный набор и побежал в сад при жилых помещениях, где, ни о чем уже не думая, сидел я. Стандартный набор включал всевозможные инструменты и материалы. Там, конечно, были пила, рубанок, долото и молот, но, кроме них, еще и кувалда, топор, гвозди западного образца, гаечный ключ, гайки и болты. Все это было сложено в две большие крепкие брезентовые сумки. Но, действительно, когда я тоже пошел на склад взглянуть сам, обеих сумок там не было, хотя в последнее время никто ими не пользовался. Мы обыскали везде, но не нашли их. Странное происшествие. Я подумал, что их мог взять Масаеси, но зачем ему так много инструментов? Кроме того, обе сумки вместе взятые весили чуть больше двадцати кан. Все это сбивало с толку.
Тономура, между тем, обыскивал все углы склада и внезапно зашел в один из них. Там стояли старые весы, которые мы использовали для подсчета имеющегося у нас масла. Тономура присел перед ними, склонил голову и, пристально глядя на них, провел пальцами по подставке. И тут же подозвал меня.
– Думаю, Масаеси был тут. Следы на пыли показывают, что он ставил на весы две сумки, – побледнев, сказал он. Действительно, как и говорил Тономура, на весах ясно виднелись следы. Я все меньше и меньше понимал происходящее. Тогда Тономура посмотрел на меня, улыбнулся и указал на гири, свисающие с балансира, и меньшую шкалу корректировки баланса. Вес гирь был указан в сорок кан, а на меньшей шкале выставлено пятьсот монме.
Значит, на подставку поместили вес в сорок с половиной кан. Но эти сумки с инструментами, даже вместе взятые, весят чуть больше двадцати кан, уж никак не сорок. Странно! Но, пока я смотрел на странно застывшее лицо Тономуры, в моем мозгу что-то вспыхнуло.
Сорок кан и пятьсот монме! Но в точности таков вес груза, заставляющего вращаться лампу маяка! Конечно, это понял и Тономура. Бросившись внутрь маяка, мы чуть не отталкивали друг друга. Мы открыли дверцу шахты рядом с началом винтовой лестницы.
Как я могу описать увиденное? Изношенная веревка, удерживавшаяся груз, лопнула, и он с огромной силой рухнул вниз, разбив бетонный пол шахты и глубоко уйдя в землю. Когда это произошло? Даже мы двое вместе не могли бы сдвинуть этот груз с места. Тономура заглянул вглубь темной, узкой шахты, но внезапно повернулся и схватил меня за плечи.
– Сколько весит Масаеси?
– Восемнадцать кан... – ответил я, задрожав.
– Вот! – закричал Тономура и широко раскрыл глаза. – В ту ночь старая веревка оборвалась, и груз рухнул, остановив вращение лампы наверху. Потрясенный Масаеси спустился сюда и пытался срочно починить поломку. Но груз упал с такой высоты и погрузился в землю так глубоко, что он не мог даже сдвинуть его с места. И, главное, маяк перестал работать. А снаружи бушевал шторм. Он должен был как можно скорее что-то предпринять. Но позвать на помощь было некого. Масаеси был изобретателен и побежал на склад найти что-то, что могло бы послужить временным грузом. Он заметил две тяжелые сумки с инструментами. Но, увы, даже обе сумки, вместе взятые, весили чуть больше двадцати кан. Делать было нечего. И Масаеси стал искать что-нибудь – что угодно – весом в восемнадцать кан, что бы помогло поместиться внутри шахты и послужить оставшимся грузом...
Слушая разъяснения Тономуры, я, наконец, начал понимать, что же произошло.
Да, здесь произошла настоящая трагедия. Мой сын Масаеси нашел нечто весом в восемнадцать кан. Собственное тело.
Конечно, мы поспешили в фонарное помещение на вершине маяка и бросились к лебедке вала, вращавшего лампу, чтобы вытянуть из шахты груз. Тономура принялся крутить лебедку, а я стоял на винтовой лестнице у самого входа наверх, глядя на открытый верх кончавшейся там шахты. Я жадно ждал открытия тайны, и, наконец, оно произошло. Показалось пугающее тело моего сына Масаеси, умершего от голода и невероятно исхудавшего за эти пять дней. Он был обмотан веревкой. Вслед за моим сыном показались две сумки, также закрепленные на веревке.
Я не мог в это поверить. Мой бедный Масаеси привязал себя к веревке и спрыгнул в шахту сверху, чтобы использовать собственное тело вместо груза. Благодаря ему маяк тут же вновь заработал и, как мы сами видели из окон таможни, прекрасно справился со своей задачей. Но время шло, и тело Масаеси все глубже опускалось в шахту. Изнутри узкой, темной и жаркой шахты, окруженной бетонными стенами, Масаеси, адски мучимый голодом и истощением, должно быть, кричал и звал на помощь, не зная, когда мы вернемся. Но крики, доносящиеся изнутри этой шахты, не услышать. А к моменту нашего возвращения он, должно быть, уже выбился из сил, и его голос был еле слышен. Но, даже если бы мы услышали его голос, то, должно быть, приняли бы его за призрака. Голос из стены. А на этом острове вечно ревет ветер и грохочут волны. Вы сами это сейчас слышите.
Итак, теперь вы все поняли? Поняли тот урок, который Масаеси преподал мне собственной жизнью?
Пока мое тело мне служит, пока меня готовы здесь держать, я буду чтить этот урок Масаеси и смиренно трудиться на этом островке. Но порой мне грустно…
Стояла темная и душная ночь.
Одинокий фаэтон[19] мчался к перевалу Дзиккоку извилистой дорогой, ведущей из Атами в Хаконэ через горы. Автомобиль опасно маневрировал на зигзагообразном серпантине с крутыми, как острые зубья пилы, правыми и левыми поворотами, следуя изгибающимися линиями черного, точно смоль, горного склона. Казалось, он очень спешил, хотя сам автомобиль определенно не был приспособлен для быстрой езды, дорога же анатомически напоминала толстую кишку. К тому времени как кто-нибудь, стоя на отроге с одной стороны трассы, успевал заметить лучи фар, следовал пронзительный сигнал и, оставляя за собой только эхо тяжелой звуковой волны, свет исчезал на своем восхождении к вершине. Издалека могло показаться, что машина движется по кругу, но на самом деле она медленно взбиралась в гору.
Это был фаэтон последней модели, очевидно, такси. Господин средних лет сидел на заднем сиденье с отстегнутой оконной шторкой. Черная кожаная сумка покоилась у него на коленях, и он задремал, пока его яростно трясло из стороны в сторону. Шофер в русском картузе время от времени украдкой поглядывал на своего пассажира в зеркало заднего вида и устало ехал дальше.
На вершине горы дорога переходила в платную автомобильную трассу, связывающую перевал Дзиккоку с Хаконэ, которой управляла Гакунанская железнодорожная корпорация. Это была типичная обзорная дорога, и аккуратные дорожные знаки, выделявшиеся черным на белом фоне, легко читались в темноте из окон автомобиля.
Наконец машина достигла особенно опасного крутого поворота на горном хребте. Шофер высунулся наружу, не прекращая выкручивать руль вправо. Фары до сих пор выхватывали лишь пустое пространство, но теперь два тусклых луча, подпрыгивая, как неустойчивый проектор, и вызывая легкое головокружение, освещали часть горы на другой стороне темного ущелья. Дорога, по которой они ехали, казалось, обрывалась, чтобы затем продолжиться на другой стороне рядом с центром горы. Роскошный кремовый купе несся по этому отрезку, как стрела, совершая резкие повороты в темноте.
Шофер в отчаянии прищелкнул языком.
Внутри фаэтона было совсем не спокойно. Спидометр достиг предельной отметки, а радиатор извергал маленькие облачка пара. Машину сильно тряхнуло, и господин на заднем сиденье проснулся.
– Мы уже выехали на платную дорогу?
– Скоро выедем, – ответил шофер, даже не повернув головы. В этот момент разогнавшийся купе снова мелькнул по другую сторону ущелья.
– Подумать только, – господин склонился вперед. – Вот ведь надо нестись в таком месте да еще на таком роскошном автомобиле. Кто там за рулем?
– Наверное, какой-нибудь подвыпивший господин направляется сюда со своей виллы в Хаконэ.
– Вы можете догнать его?
– Нет, даже если бы я приложил все силы. Его машина просто зверь по сравнению с моей.
Господин откинулся назад и уставился в ночную тьму. Опустившись на своем сиденье, он увидел внезапную яркую вспышку белого света сквозь мрачные горные тени, но через секунду свет исчез.
Господин почувствовал в этом предзнаменование чего-то трагического и поудобнее устроился на сиденье.
А потом это случилось. Без всякой причины машина потеряла скорость, пассажира швырнуло вперед и ему пришлось выставить руки, чтобы не налететь на шофера. Автомобиль внезапно остановился.
Господин глянул вверх и увидел в свете фар человека, лежащего перед ними на дороге. Человек приподнял голову и слабо помахал рукой.
Шофер уже выскочил из машины и подбежал к распростертой фигуре. Господин быстро последовал за ним. Лежащий человек был пожилым, по виду бродяга, и, похоже, получил тяжелые травмы.
– Эта сумасшедшая... машина... только что... – простонал потерпевший. Господин тут же попросил шофера помочь ему перенести жертву в машину.
– …Спасибо вам... – слова давались раненому с трудом, отзываясь ощутимой болью в груди. – Как видите... я ночной путешественник... он неожиданно появился у меня за спиной… Я попытался избежать этого... Одзисан,[20] пожалуйста, помогите мне.
Похоже, больше он говорить не мог и откинулся на подушки с открытым ртом и полузакрытыми глазами.
Господин кивнул с досады и вместе с сумкой перебрался на пассажирское сиденье рядом с шофером.
– Поехали. Да поживее. Врачей здесь не будет, пожалуй, до самого Хаконэ.
– Увы, это правда.
Шофер погнал на полной скорости.
Наконец они достигли перевала.
Дорога внезапно стала прямой. Там, наверху, они не были окружены лесом. Горные луга накатывали волна за волной. То и дело от вращающейся лампы авиационного маяка ярко, как днем, вспыхивали окрестности. По встречной полосе ехала машина. Ослепительный свет больно ударил в глаза. Было ли это то самое купе, которое они видели только что? Нет, эта была другая машина – седан. Мужчина и женщина, по виду молодожены, сидели на задних сиденьях с заспанными лицами.
Когда машины поравнялись, шофер господина задал вопрос своему коллеге:
– Мимо вас недавно не проезжало купе?
– Да. При въезде на платную дорогу! – крикнул другой водитель с улыбкой, и машина с молодоженами снова тронулась в путь.
Через некоторое время фаэтон подъехал к пункту въезда «Перевал Дзиккоку». Современное белое здание пункта было освещено электрическими фонарями, а дорогу перед ним преграждал шлагбаум, похожий на те, которыми оборудовались железнодорожные переезды. Двое мужчин стояли посреди дороги и что-то делали со стрелой шлагбаума. Когда машина остановилась перед ними, один из мужчин бросился к конторке, которая также служила кассой. Господин выскочил из машины и подошел к окошку кассы. Оплатив пошлину и получив билет, он поинтересовался:
– Перед нами тут не проезжал роскошный кремовый купе?
– Да, господин, – мгновенно ответил кассир.
– И кто был этот человек? Человек в машине?..
– Я его не видел.
– Вы его не видели? Но разве он не покупал билет?
– Нет. Это была машина одного из наших боссов.
– Кого, ваших боссов? – продолжал допытываться господин.
– Да, – сказал клерк, пробивая билет. – Это была машина господина Хорими, управляющего компании, поэтому ему не нужно покупать билет.
– Хорими, говорите? Молодой управляющий Гакунанской железной дороги. Значит, купе вел сам господин Хорими?
– Ну, я не уверен...
– Может быть, в машине ехали два человека?
– Нет, только один. Я в этом совершенно уверен.
Клерк, по-видимому, принял господина за полицейского офицера и отвечал учтиво.
– Так или иначе, – сказал господин клерку, – произошел несчастный случай. Купе сбил пешехода и скрылся.
– Сбил и скрылся?! – воскликнул клерк. – А потерпевший?
– У нас в машине.
– С ним все в порядке?
– Нет, плох, травмы слишком серьезные. Боюсь, не довезем до Хаконэ живым.
Клерк был явно потрясен услышанным, и побледнел еще больше.
– Как ужасно... Мне показалось это странным... В общем, у нас тут случилась одна странная вещь.
– Странная вещь? – господин подался вперед.
– Да, понимаете, это была машина одного из наших управляющих, и как только я увидел, что она подъезжает, сразу же бросился поднимать шлагбаум. Он, видать, сильно торопился, поскольку не успел я поднять шлагбаум, как машина, словно сумасшедшая, рванула с места, задев шлагбаум передней стороной крыши.
Клерк указал подбородком на дорогу впереди.
– Мы вдвоем срочно занялись ремонтом.
Теперь пришла очередь удивляться господину.
– Хм. Как бы то ни было, я немедленно отправлюсь в Хаконэ. Так, у вас есть здесь телефон?
– Да.
– Прекрасно, сделайте одолжение, свяжитесь с полицией в Хаконэ. Скажите им, что необходимо перехватить это купе прямо сейчас. Понятно? Даже если это ваш управляющий, президент или кто-то еще, его нужно задержать.
– Предлагаю поступить проще. Я позвоню на другой конец в пункт въезда «Перевал Хаконэ» и передам, чтобы они не поднимали шлагбаум.
– Блестящая идея. Но он может протаранить его.
– Не беспокойтесь. У шлагбаума железная стрела. Если она опущена, машина не проедет.
– Да, это интересно. Значит, мы перехватим его между двумя въездами. Но разве этот купе уже не выехал с той стороны?
– Нет, он должен находиться на полпути.
– Хорошо. И все же прошу вас позвонить. Пусть ни в коем случае не поднимают шлагбаум.
Служащий побежал обратно в здание пункта. Минуту спустя громко отдавали команды по телефону, наполовину разбитый шлагбаум был поднят, и фаэтон господина со смертельно раненной жертвой устремился по платной дороге в ночь, направляясь к перевалу Хаконэ.
Полагаю, большинство читателей уже знакомы с особенностями платной автомобильной дороги Хаконэ – Дзиккоку, но позвольте мне разъяснить некоторые простые моменты, поскольку они имеют решающее значение для должного понимания экстраординарного инцидента, который произойдет через несколько минут.
Горный хребет, по которому проложена вышеуказанная платная дорога от перевала Дзиккоку до перевала Хаконэ, – это основная часть вулканической зоны Фудзи.[21] Он тянется с севера на юг через перешеек, соединяющий полуостров Идзу с материком. Травянистые горы принимают форму неровного водосборного бассейна между заливами Сагами на востоке и Сугура на западе. Гакунанская железнодорожная корпорация выкупила эту неровную часть гор высотой в две с половиной тысячи футов, проложив там современную живописную автостраду, и, как в период Эдо,[22] люди, желающие совершить обзорную автомобильную экскурсию, должны были заплатить «пошлину за пересечение границы», чтобы насладиться великолепным пейзажем. Шесть миль частной платной дороги, бегущей с севера на юг, с двумя пунктами въезда – со стороны Дзиккоку и со стороны Хаконэ. Это была единственная дорога, без ответвлений. И, как упоминалось, в обоих пунктах имелись шлагбаумы и специальный персонал, который не допускал бесплатного проезда. Поэтому не было никакой возможности проникнуть на платную дорогу с полпути и не было никакой возможности улизнуть с этой же дороги, как только вы въезжали на нее.
Эту единственную горную дорогу никак нельзя было назвать прямой, которая, как по линейке, тянулась бы на протяжении многих миль. Построили ее в основном для осмотра достопримечательностей, когда путешественники не страдают от красот бесконечных миль прямой дороги. В отличие от этого она обладала множеством приятных плавных изгибов. Дорога на всем протяжении выписывала зигзаги и другие замысловатые кривые в виде латинских букв S, С и U, проходя мимо ущелий до самой вершины горы.
Но замечательными пейзажами этой прекрасной платной дороги, естественно, нельзя было любоваться в темноте. Особенно в такую непроглядную душную ночь, как та, о которой идет речь, когда под шапкой низких облаков вы могли видеть только пугающие, растягивающиеся силуэты голых гор на горизонте с последним оставшимся позади них светом. Это напоминало одно из теневых изображений гор в подземном мире. Автомобиль с господином и жертвой наезда четко следовал осевой линии хребта на теневом изображении. Они мчались к срединной точке платной дороги так, словно за ними кто-то гнался.
– Мне показалось, что я уже видел эту машину, – заметил шофер, маневрируя рулевым колесом.
– Вы знакомы с господином Хорими? – спросил господин с соседнего сиденья.
– Нет, я видел его только на фотографиях в газетах. Но я знаю, что у него вилла в Атами. Это в холмистой части города.
– А где господин Хорими сейчас живет?
– Вот этого я не знаю. Знаю только, что вилла имеет собственный гараж.
Господин закурил сигарету и удовлетворенно улыбнулся.
– Мы не встретили ни одной машины. Наш купе, похоже, задержан на въездном пункте «Перевал Хаконэ», и теперь доступ туда закрыт, а дорога перегорожена.
Слева, в долине, они увидели группу огней, похожих на искры света в темноте. Вероятно, это была Мисима.[23]
Словно бегун, приближающийся к финишной ленточке, автомобиль, переключившись на более высокую передачу, начал поднимать клубы пыли. Когда он вышел на последний прямой участок, впереди показалось белое поблескивающее здание пункта.
– Там нет никакой машины! – одновременно воскликнули господин и шофер.
Шлагбаум был опущен, однако никаких признаков купе не наблюдалось. Появился смуглый мужчина, вероятно, служащий, и преградил дорогу, размахивая руками.
Господин вышел из машины и крикнул, хлопнув дверцей:
– Вас предупредили?
– Да, нам звонили.
– Тогда почему вы его пропустили?
– Что?
– Почему вы пропустили эту машину?
– Но...
Служащий, казалось, был немало удивлен. Из дверей конторки выскочил еще один человек. Оглядев мужчин, господин взял серьезный тон:
– Меня зовут Оцуки, и я адвокат по уголовным делам. Даже если купе принадлежит известному предпринимателю, это не дает ему право сбивать кого хочешь направо и налево, и я обязательно добьюсь того, чтобы его привлекли к ответственности. Люди, имейте совесть!
– По… подождите, – прервал его второй служащий, серьезный молодой человек с высоким лбом. – Позвольте, я все проясню. Кроме вашего автомобиля, ни то что ни одного купе не проехало мимо нашего пункта, но даже кошки не пробежало!
Через несколько минут по всему пункту разносился громкий голос Оцуки, отдаваясь эхом на другом конце телефона.
– Алло, здравствуйте. Пункт въезда «Перевал Дзиккоку»? Я звоню с пункта «Перевал Хаконэ». Я недавно отъехал от вас со сбитым человеком. Помните, мы говорили о купе вашего начальника? Машина не возвращалась к вам туда? А? Не возвращалась? Понимаю, понимаю. Хм. Сюда он тоже не приезжал. Его нигде нет. Он исчез. В пути? Нет, мы не встретили ни одной машины. Да, это действительно странно. Хорошо, спасибо...
Алло, здравствуйте, это полицейский участок Атами? Вы дежурный? Беспокоит Оцуки, адвокат. Есть кто-нибудь, с кем бы я мог поговорить? Господин Нацуяма? Да, пожалуйста, пригласите его к телефону. Лейтенант Нацуяма? Это Оцуки. Нет, это я должен перед вами извиниться. Сожалею, что пришлось так внезапно позвонить вам, но случилось нечто странное. Я на пункте въезда Хаконэ, там, где начинается платная дорога. Так вот, был совершен наезд; машина – кремовый купе. Она скрылась. Да, да. Мы предприняли попытки задержать ее. Перекрыли оба конца и загнали автомобиль в ловушку. Но, понимаете, он исчез. Нет, серьезно. А? Естественно, я дождусь. Хорошо, только, пожалуйста, побыстрее. Да, и приезжайте сюда на машинах, а не на мотоциклах. Да, моя машина с потерпевшим сейчас на пункте «Хаконэ». Травмы тяжелые. Хорошо, до встречи...
Алло. Алло? Я разговариваю с господином Хорими из Атами? Мне очень жаль, что беспокою в такой час... Простите, госпожа, но это вы? А, понятно. Я Оцуки, адвокат. Возникло одно весьма срочное дело. Ваш хозяин дома? А? Не здесь? В Токио? А кто из семьи сейчас в Атами? Кто? А юная госпожа? Отправилась в Камакуру? А еще кто-нибудь есть? Э-э... что? У вас там гость. Я понял, у вас гость. В общем, я хочу задать один вопрос, немного необычный – скажите, ваша машина сейчас в гараже? А? Да, стоит ли она в гараже? Странно... Дело в том, что мы только что видели ваш автомобиль рядом с перевалом Хаконэ. Я не знаю, кто был за рулем, но это был кремовый купе. Если вы мне не верите, то посмотрите в гараже. Сожалею, что разбудил вас. Будьте добры, посмотрите. Я на проводе...
Ах, мне чертовски неловко. Вы посмотрели гараж? Совершенно пустой? Понятно, понятно. Что? Вашего гостя убили?
Оцуки с грохотом положил трубку. Служащие забежали внутрь и замерли с бледными, растерянными лицами. Воцарилось ледяное молчание, но адвокат взял себя в руки. Он снова поднял трубку, чтобы сделать еще один звонок.
– Дайте мне полицейский участок Атами! Алло, полицейский участок Атами? Господин Нацуяма уже ушел? А, только еще собирается? Пригласите его к телефону, срочно. Господин Нацуяма, это ужасно. Машина, о которой мы говорили, принадлежит мистеру Хорими, вы знаете, из Гакунанской железной дороги. Я только что позвонил на его виллу, и, похоже, там произошло убийство. Пока непонятно, кого убили, но, получается, убийца воспользовался машиной, чтобы скрыться. Я не знаю, кто был за рулем, но мы... обязуемся никого не выпускать и внимательно следить с обеих сторон, так что направляйтесь сначала на виллу, и как только закончите там свое расследование, приезжайте сразу сюда. Хорошо, я буду ждать...
Вилла Хорими была расположена в тихом даже по мерками Атами месте – в холмистой части города. Хозяева виллы, супруги Хорими, вернулись в свой дом в Токио в начале лета. В свою очередь, их единственная дочь, Томико, и ее личный репетитор – иностранка – приехали на виллу дней десять назад. Но сегодня во второй половине дня их посетил весьма нежеланный гость, и они вдвоем фактически сбежали в Камакуру. Это тот гость, который был убит. Его звали Эйити Осияма, и он был богатым молодым господином.
Бизнес Редзо Хорими не ограничивался только Гакунанской железной дорогой, но за последние годы ему пришлось пережить несколько чувствительных ударов, и так получилось, что он занял у отца Осиямы целое состояние. На волне этой слабости Эйити преследовал Томико, которая была слишком юна для замужества.
Томико, конечно, ненавидела Осияму. Поэтому, когда Эйити прибыл на виллу, Томико и ее репетитор Эванс предпочли покинуть опасное место. Эванс, пожилая леди, родившаяся в Соединенных Штатах, была близким человеком в семье Хорими с самого рождения ребенка. Примерно в то время, когда Томико начала посещать женскую академию, Эванс стала ее личным репетитором, обучая английскому языку. Эванс любила Томико как родную дочь и как собственную внучку.
В отсутствие хозяина на вилле оставались всего две служанки – мать и дочь. Это мать, Кийо, разбудил настойчивый звонок Оцуки. Кийо сняла трубку, протирая заспанные глаза, но вскоре выбежала из дома, удивленная странным рассказом человека на том конце провода. Обнаружив, что машина, которая должна была стоять в гараже, исчезла, а передние ворота распахнуты, она решила, что это сделал нерадивый гость. Но, открыв дверь в гостевую комнату, она увидела Осияму, одетого в пижаму и лежащего рядом с кроватью в луже крови. Кийо немедленно бросилась к телефону.
После того как она ответила Оцуки, Кийо быстро вызвала полицию. Даже сделав звонок, она не смогла отойти от шока и, окаменев, застыла без движения в телефонной комнате.
Лейтенант Нацуяма был сбит с толку всеми этими телефонными звонками, но все же послал небольшую группу полицейских на платную дорогу, а сам в сопровождении нескольких офицеров отправился на виллу Хорими. Прибывший позже судебно-медицинский эксперт установил, что причиной смерти Осиямы стали два ранения в область сердца, нанесенных колющим орудием, похожим на нож. Один из ударов, впрочем, не был смертельным, так как пришелся по касательной, поцарапав бок жертвы. С момента убийства не прошло и часа.
Лейтенант Нацуяма отвел Кийо в сторону и начал с нескольких простых вопросов. Кийо нервничала и выглядела взволнованной, но все же сумела объяснить, как все произошло.
– Значит, так, господин Осияма вышел из дома поздно вечером и, я думаю, он немного выпил перед тем, как вернуться обратно. Потом мы пошли спать, и о том, что произошло, я узнала, только когда господин Оцуки позвонил нам.
На этом показания Кийо заканчивались. От парадного входа лейтенант Нацуяма отправился к гаражу. Посветив фонариком, он обнаружил несколько торопливых женских следов на земле рядом с лужей воды, бегущих в сторону гаража.
В гараже пахло маслом, но машины не было.
Лейтенант Нацуяма огляделся в пустом гараже и охнул. Он присел на корточки, достал носовой платок и аккуратно обернул его вокруг блестящего предмета, лежащего на полу.
Это был окровавленный нож. Более впечатляющего ножа он в жизни не видел. Явно дамский, великолепной формы, с изящной рукояткой из слоновой кости и рельефным рисунком. Буквы были выгравированы в углу рукоятки. Лейтенант приблизил фонарик и пристально вгляделся в надпись.
В честь празднования твоего семнадцатого дня рождения. 29 февраля 1936 года.
Глаза лейтенанта заблестели. Он сунул находку в карман и снова, уже в доме, допросил Кийо.
– Кстати, сколько вам лет? Больше пятидесяти?
– Вообще-то мне только пятьдесят...
– Хм. А вашей дочери?
– Моей Тосии? Ей восемнадцать...
– А мисс Эванс?
– Этой далеко за шестьдесят.
– Мисс Томико?
– Уже семнадцать.
– Спасибо. – Лейтенант Нацуяма удовлетворенно улыбнулся. – Последний вопрос: у всех ли людей в доме Хорими имелись ключи от виллы?
– Да.
– И у мисс Томико тоже?
– Да, наверное...
– Еще раз спасибо. – Лейтенант повернулся к ближайшему подчиненному и, не скрывая ликования, сказал ему: – Здесь мы закончили. Врач пусть дожидается судебной команды. А мы едем на платную дорогу.
К тому времени, когда лейтенант Нацуяма прибыл в пункт въезда «Перевал Дзиккоку», Оцуки вернулся туда с полицейской машиной, которую ранее послали в пункт въезда «Перевал Хаконэ». Он ждал прибытия Нацуямы в пункте «Перевал Дзиккоку».
Бригада полицейских, которая уже находилась там, разделилась на две группы, взяв дорогу под наблюдение в обоих пунктах. При появлении лейтенанта Оцуки окликнул его:
– Вы уже закончили на вилле?
– Там почти нечего было делать. Убийца сбежал оттуда, так что пришлось поспешить. Но в любом случае я получил хорошее представление о том, кто он.
– Да? И кто же он?
– Ну, сначала я хотел бы узнать о машине. Вы нашли ее?
Оцуки несколько удрученно махнул рукой.
– Нет, в том-то и проблема. Похоже, она упала в ущелье. Ничего другого не остается.
– Боюсь, я вынужден согласиться. Нам придется искать ее.
– Да, но поиски могут оказаться затруднительными. На обратном пути сюда я постоянно смотрел на дорогу, но, учитывая темноту, длину в почти шесть миль и тот факт, что она проходит по краю довольно глубокого ущелья, ну, еще то, что дорога сухая и следов нет, я не могу назвать даже приблизительного места, где она упала.
– Но мы не можем просто сидеть и ничего не делать.
– Вы правы, конечно. Во всяком случае, лучше начать с ущелья. Но вернемся к моему вопросу об убийце.
– Убийца? Это дочь мистера Хорими.
Сказав это, лейтенант запрыгнул обратно в машину. Ударная группа тоже села в машину, которая сдала назад и направилась к въезду «Перевал Хаконэ» на скорости десять миль в час. Но не успели они продвинуться и на полмили, как тут же расследование столкнулось с трудностями, и ситуация стала очевидной. Они ползли по краю ущелья, дорожное полотно было совершенно сухим, и никаких следов автомобиля, сошедшего с трассы, не наблюдалось. Если бы дорога была огорожена по обочине, тогда они сразу бы заметили то место, где машина могла повредить ограждение. Дорогу построили исключительно для автомобилистов, без пешеходной тропы, поэтому расставленные местами вычурные перила, покрашенные в белый цвет, исполняли декоративную функцию и были бесполезны.
Бессмысленное и угнетающее расследование продолжилось еще некоторое время, пока машина не въехала на крутой участок в виде перевернутой S без ограждения. Раздосадованный лейтенант прищелкнул языком. Машина двигалась к перевалу Хаконэ, но после первого крутого поворота изменила направление и смотрела теперь в сторону, противоположную перевалу Дзиккоку.
Конец S-образного участка напоминал большую С с почти горизонтальным основанием. Машина миновала дорожный знак в виде перевернутой L и уже проехала после него двадцать метров, когда Оцуки вдруг резко выпрямился, как будто что-то увидел.
– Остановите машину!
Полицейский тут же нажал на тормоза.
Оцуки открыл дверь, вылез на подножку и крикнул полицейскому за рулем:
– Пожалуйста, сдайте немного назад. Да, вот так. Еще. Достаточно.
Никто не понимал, что происходит.
Оцуки вернулся на свое место, приняв то же сидячее положение, в котором находился до этого.
– А теперь поезжайте вперед, – дрожащим от волнения голосом произнес он, – но прошу вас сделать это как можно медленнее. Так, в том купе не горел свет, значит, и у нас внутри машины должно быть темно. Выключите свет.
Свет погас, и машина снова тронулась с места.
– В чем дело? – не вытерпел лейтенант, и его голос раздался в темноте.
– Кажется, я начинаю понимать. Начинаю постигать истинный смысл того, что произошло. Полагаю, это здесь.
– Что здесь?
– Потерпите немного и увидите.
Машина медленно возвращалась к тому месту, где остановилась раньше. Это было как раз перед последним поворотом С-образного участка. Дорога резко уходила влево – на запад – и единственное, что можно было видеть в свете фар, это чернильную пустоту ущелья.
Оцуки глядел прямо перед собой, и вдруг вскрикнул:
– Вот здесь! Остановите машину!
– Где? – спросил лейтенант.
– Сейчас это исчезло. Но вернется. Оттуда вы не увидите. Наклоняйтесь сюда.
Лейтенант наклонился вперед, и его голова оказалась почти впритирку со щекой Оцуки, который пересел на водительское сиденье и смотрел прямо перед собой.
– Здесь ничего нет.
– Сейчас появится. Вот оно! Только не снаружи машины, а прямо перед вами, на лобовом стекле.
– Ах ты черт!
На поверхности лобового стекла прямо перед собой лейтенант отчетливо, крупным планом, разглядел яркий дорожный знак, – зеркальное отражение перевернутой L, – обозначающий невозможный поворот направо. Знак, однако, вскоре, утонул во тьме.
Дорога перед ними поворачивала налево, но внутри машины на короткое время появился дорожный знак, который указывал поворот направо!
– Когда вы увидели проекцию на лобовом стекле, вы правильно сделали, что повернули голову назад, – впечатленный Оцуки похлопал лейтенанта по плечу.
Сзади за сиденьями в квадратном стеклянном окошке просматривался кусок дороги, тускло подсвеченный красными габаритными огнями задних фар в обрамлении кромешной тьмы. Однако они ясно могли видеть дорожный знак, выплывший из темноты и чем-то ярко освещенный. Они проехали мимо этого знака на обочине. Указатель возник, словно мираж, в темноте и тут же снова исчез. Объект то появлялся, то исчезал, оставляя яркий след изображения в глазах тех, кто находился в машине.
– Это был трюк, устроенный самой Судьбой, – сказал Оцуки. – Луч света исходит от авиационного маяка на другой стороне этого небольшого холма рядом с нами и падает сюда под углом. Дорожный знак в темноте предупреждает нас о правильном направлении, указывая поворот налево. Но когда этот луч отражается от дорожного знака, изображение проецируется зеркально через заднее окошко на лобовое стекло автомобиля, указывая поворот направо. Внутри купе освещение включено не было, воздух в ущелье чистый, а фары били далеко в темноту. Кроме того, лобовое стекло имеет некоторый угол наклона, поэтому увидеть его может только человек на водительском сидении, когда наклоняется чуть-чуть вперед. Но даже тогда ложное изображение появляется лишь на некоторое время, и вряд ли кто-то в нормальных условиях ошибочно принял бы его за настоящий дорожный знак и съехал в ущелье.
– Теперь мне все ясно. Давайте организуем спуск.
Следуя приказу лейтенанта, все мужчины вышли из машины и встали на краю обрыва. Присев на корточки в свете фар, они быстро обнаружили следы в траве рядом с дорогой, которые, по всей видимости, принадлежали упавшему в ущелье купе.
– Мы можем спуститься ниже, склон здесь пологий, – сказал лейтенант Нацуяма и начал спускаться вниз, направляя луч фонарика на каменистую поверхность.
– Лейтенант, – раздался голос Оцуки за спиной детектива, – вы нашли улики, подтверждающие, что убийцей является дочка Хорими?
– Я нашел орудие убийства, – ответил лейтенант. – Это был изящный женский нож с гравировкой «В честь празднования твоего семнадцатого дня рождения». Датировано февралем этого года. А Томико семнадцать в этом году.
Оцуки молча кивнул и с помощью рассеянного света проложил себе путь вниз по травянистому склону горы.
– Лейтенант, когда вы рождаетесь, вам исполняется один год. Когда вы празднуете свой первый день рождения, вам уже два. Когда вам три – вы празднуете свой второй день рождения. Так что, если говорят, что кому-то семнадцать лет, значит, он празднует свой шестнадцатый день рождения.[24]
– А, что? – Лейтенант резко повернул голову.
– Лейтенант, если надпись на ноже говорит, что это подарок к семнадцатому дню рождения, значит имениннику на самом деле восемнадцать лет.
– Восемнадцать? – ошеломленный лейтенант на мгновение замер, но потом быстро достал из кармана записку и дрожащей рукой развернул ее. – Слушайте... мне ужасно неловко. Вы, конечно, совершенно правы. Но у нас есть восемнадцатилетняя девушка.
– Кто бы это мог быть?
– Служанка, Тосия!
В этот момент фонарик лейтенанта выхватил несколько крупных следов крушения на плоском участке горного склона.
– Должно быть, здесь машина перевернулась, – оживился Оцуки. – Она должна быть где-то рядом. Давайте поторопимся.
Группа начала молча расходиться веером. Стали попадаться какие-то сорняки и неведомые колючие кустарники. Внезапно Оцуки достал из сухих зарослей запасное колесо купе. Мужчины безмолвствовали, но их тревога росла. Маленькие огоньки крест-накрест чертили по поверхности горы, и единственным звуком был хруст ботинок, спешащих по склону. Вдруг лейтенант остановился как вкопанный.
Не было никаких сомнений, что прямо перед ними в небольшой ложбинке, черным днищем кверху, лежал кремовый купе.
Лейтенант и Оцуки, молчавшие все время, пока спускались вниз, с силой распахнули перевернутую дверцу машины.
– Черт! – вырвалось у лейтенанта. Машина была пуста. Но потом Оцуки, присев на корточки, поднял с водительского сидения несколько окровавленных, спутанных прядей седых волос.
Купе было в ужасном состоянии. Мелкие осколки разбитых стекол усыпали все вокруг. Заднюю ось согнуло пропеллером, пассажирскую дверцу вырвало, и она куда-то отлетела.
Внезапно кто-то из мужчин заметил кровавый след, тянувшийся от вырванной дверцы до подлеска. Убийца чудом выжил в катастрофе. Они двинулись по следу.
– Значит, у девушки седые волосы. Можно, я полюбопытствую, какие улики вы нашли? Покажите мне этот ваш нож.
Раздраженный замечанием Оцуки, лейтенант нехотя вытащил из кармана нож, завернутый в носовой платок.
Оцуки взял нож и при свете фонарика изучил гравировку на рукоятке из слоновой кости. Его глаза заблестели, и он окликнул лейтенанта.
– Разве дата ни о чем вам не говорит? Тогда вы, должно быть, слепы. Человек, который отмечает свой день рожденья двадцать девятого февраля, конечно же, двадцать девятого февраля и родился. Но двадцать девятое февраля бывает только в високосные годы. Значит, день рожденья у него один раз в четыре года. Как вы думаете, сколько сейчас лет человеку, который подобным образом отмечал свой день рожденья семнадцать раз? Шестьдесят восемь!
– Теперь я понял!
Лейтенант бросился было вперед, но Оцуки остановил его.
В высоких зарослях кустарника перед ними послышался шелест потревоженной листвы. Мужчины бесшумно подкрались ближе. Пробираясь в темную гущу зарослей, лейтенант включил фонарик.
Темная человеческая фигурка отчаянно пыталась заползти обратно в заросли, несмотря на сломанную ногу. Увидев свет, она повернулась лицом к своим преследователям.
– Это Эванс!
На них действительно смотрело лицо седовласой Эванс. Эванс, раздираемой чувством собственного достоинства, призванного защитить непорочность ее маленькой Томико, и сожалением о совершенном преступлении.
Разноцветные магазинчики выстроились, словно радуга, по обе стороны узкой улочки едва ли в три кена шириной, создавая яркий квартал на задворках Гиндзы.[25] Было там местечко – весьма обширное для этих задворок – с ярко-синей неоновой вывеской «Кафе „Голубая орхидея“», а напротив стояла маленькая табачная лавочка, именовавшаяся «Цунекава». Это было двухэтажное здание, фасад которого едва ли достигал двух кенов в ширину. Магазинчик был ярко освещен и красочно, детально оформлен. Поэтому он привлекал покупателей со всего квартала и словно собирал в себе всю джазовую музыку, несшуюся из соседних магазинов, обеспечивая должный уровень жизни владелице.
Владелицей была женщина чуть за сорок. Наколка на ее руке гласила: «Фусае Цунекава». Ходили слухи, что она вдова отставного чиновника, а ее дочь оканчивает местную школу для девочек. Фусае была полной женщиной с гладким лицом. Одеваясь просто и соответственно возрасту, она, тем не менее, распространяла вокруг себя ауру молодости. Некоторое время назад к ней переехал безликий молодой человек чуть за тридцать, не слишком общительный с соседями. Но семейная идиллия длилась недолго. Табачная лавка процветала, и перегруженной делами госпоже Цунекава пришлось нанять девушку, исполнявшую обязанности продавщицы и горничной. Немного времени понадобилось, чтобы существовавшие до тех пор между супругами мир и гармония дали трещину. Продавщица Сумико была юной девушкой лет двадцати, с загорелым телом, крепким, как мяч.
Первыми о стычках в этой паре узнали официантки из «Голубой орхидеи». Со второго этажа кафе видны были окна фасада табачной лавочки напротив. Поскольку улица имела в ширину всего три кена, официантки время от времени слышали отчаянные крики Фусае Цунекавы. Иногда виднелась даже ее растрепанная тень, проецировавшаяся на освещенные окна. В такие моменты официантки, развлекавшие гостей за столиками «Голубой орхидеи», потихоньку переглядывались и вздыхали. Но тревожная атмосфера в табачной лавке нагнеталась быстрее, чем можно было ожидать, что дало поистине ужасный финал. И именно официантки, в тот день работавшие на втором этаже «Голубой орхидеи», стали свидетелями непостижимой и необъяснимой трагедии.
Казалось, даже погода внесла свой вклад, поскольку та ночь выдалась крайне неприятной. Поначалу вечером задул холодный западный ветер, но около десяти часов он прекратился, так что воздух стал тяжел и даже душен, чего едва ли можно было ожидать осенней ночью. Одна из официанток, обслуживавшая гостя за угловым столиком второго этажа, встала и подошла к окну, вытирая шею платком. Она открыла раздвижное стеклянное окно и рассеянно взглянула на дом напротив, но внезапно отвернулась, будто увидев нечто ужасное, и вернулась на свое место, не говоря ни слова, но подавая коллегам знаки глазами.
На втором этаже табачной лавки через полуоткрытое окно ясно видна была владелица, Фусае, одетая в черное кимоно без узоров. Мужчины ее там не было, но помощница, Сумико, сидела перед ней, а хозяйка словно ее о чем-то умоляла. Впрочем, Сумико не реагировала на Фусае и молчала, угрюмо отвернувшись. Ее кимоно с безвкусным багровым узором «игета» на черном фоне[26] делало ее еще прекраснее, чем обычно. Но Фусае быстро заметила взгляды с первого этажа «Голубой орхидеи». Она с враждебным выражением лица повернулась в сторону кафе, поспешно встала и захлопнула окно. Несмотря на весь гам джазовой музыки, стук окна был столь громок, будто Фусае захлопнула окно в самом кафе.
Официантки вздохнули и переглянулись. Взаимно посылаемые взгляды делались осмысленными.
Сегодняшний вечер отличается от прочих.
Конечно, Сумико наконец-то получит по заслугам.
Сегодняшний вечер поистине отличался от прочих. Вместо обычной истерики Фусае жестко и непреклонно что-то говорила Сумико. Даже повысь она голос, он бы сразу потонул в окрестном грохоте. Ровно в одиннадцать часов вечера школьница Кимико закрыла магазин в соответствии с указаниями матери. Но в стеклянной двери имелась дырка, похожая на маленькое окошечко, через которое припоздавшие покупатели могли купить табак. Тацудзиро – так звали молодого человека Фусае – в тот вечер почему-то не показывался в лавочке.
Сегодня поистине все выглядело иначе.
Должно быть, Фусае нашла доказательство связи Тацудзиро и Сумико.
Официантки снова перешептывались и переглядывались. Но постепенно они умолкли, а к моменту, когда послышался грохот поезда на пересечении с Четвертым проспектом, девушки уже думали о скором закрытии и забыли о табачной лавке. Они пытались избавиться от троицы, явившейся еще в начале вечера и уже вдрызг пьяной. Именно в этот момент произошла трагедия.
Сначала из освещенной комнаты на втором этаже лавки раздался приглушенный крик – трудно было сказать, плач это или вопль. Окна все еще были закрыты, как створки раковины моллюска.
Девушки из «Голубой орхидеи» снова удивленно переглянулись. Но затем они услышали донесшийся оттуда же тяжелый стук. Удивленные этим звуком, девушки побледнели и, подойдя к оконной раме, попытались заглянуть в здание напротив.
Они мельком увидели пошатывающуюся фигуру, но почти сразу этот человек налетел на источник света, и комната мгновенно потемнела. Шатающаяся фигура появилась снова, приблизившись к переднему окну. С громким грохотом разбилось среднее окно, и все четко увидели спину женщины, одетой в простое черное кимоно. Правая ее рука высунулась из окна, в руке был зажат некий острый инструмент – по-видимому, бритва, залитая кровью. Плечи женщины вздымались от тяжелого дыхания. Внезапно, словно ощутив взгляды из «Голубой орхидеи», женщина повернулась – черты ее лица были искажены до неузнаваемости.
Официантки из «Голубой орхидеи» закричали. Три засидевшихся клиента, также наблюдавшие трагедию из-за спин официанток, быстро спустились по лестнице и крикнули официанткам и прохожим внизу:
– Там случилось что-то ужасное!
– Убийство!
Мужчины выбежали наружу, а один из них бросился в полицейский участок. Оставшиеся двое, протрезвев, метались туда-сюда по улице и слышали громкий шум изнутри табачной лавочки. С сильным грохотом дверь резко распахнулась, и из дома выбежала дочь хозяйки, Кимико, одетая в розовую ночную рубашку из махровой ткани.
Увидев мужчин и женщин, суетливо носившихся по улице, она, ни к кому конкретному не обращаясь, прокричала:
– Суми убили!
Полиция не заставила себя ждать.
Убили действительно Сумико. Она лежала лицом вверх в темной комнате второго этажа, где разбили лампочку, в том же растрепанном кимоно с безвкусным багровым узором, которое видели чуть раньше официантки из «Голубой орхидеи». Полицейский с фонариком, ворвавшийся в комнату первым, услышал тяжелое дыхание Сумико. Но когда он подошел, чтобы помочь ей встать, она смогла только выдохнуть:
– Фу... Фусае...
И обмякла.
Оказалось, что горло ее перерезано, и острый клинок оставил две четких линии следа на шее. Вокруг разлилась лужа крови. У окна валялась бритва японского производства.
Что до Фусае, ее нигде в доме не нашли. Пропала не только она – отсутствовал и Тацудзиро. Дочь Фусае, Кимико, не стала подниматься наверх, а осталась стоять перед лавочкой, бледная и дрожащая.
Девушки из «Голубой орхидеи» взволнованно, но коротко рассказали полиции все, что видели. Подтвердили их слова и трое мужчин. На основании свидетельских показаний и предсмертных слов Сумико полиция быстро оценила ситуацию и стала искать Фусае.
На втором этаже табачной лавочки, помимо комнаты, где произошло убийство, было еще две – в задней части здания и посередине. Но Фусае ни в одной из них не нашли. Внизу располагался магазин и еще две комнаты. Хозяйки не было и там. Входная дверь была заперта в одиннадцать вечера, а покинуть здание после того, как в него ворвалась полиция, Фусае не могла. Полицейские направились в кухню, где имелся черный ход, выходивший в проулок, – шириной всего в три сяку, проходивший мимо еще трех зданий и выводивший на соседнюю улицу. В конце его стоял дружелюбный продавец якитори,[27] этой ночью развернувший свою торговлю. Он утверждал, что в последние три часа из переулка никто не выходил. Полиция вернулась в магазин и начала тщательный обыск дома. Они облазили каждый закоулок от туалета до стенных шкафов и на втором этаже, в стенном шкафу той самой комнаты, где произошло убийство, наконец нашли Фусае.
Открыв раздвижную дверцу шкафа, полицейский закричал: «Не может быть!»
Фусае лежала внутри мертвая.
Она была одета в то же черное кимоно без рисунка, которое видели девушки из «Голубой орхидеи». Вокруг ее шеи обвилось полотенце. Задушила себя она сама или кто-то другой? Ее бледное, бесцветное лицо уже слегка опухло, но не оставалось сомнений, что это Фусае. Дочь Кимико рыдала над безжизненным телом матери, а полицейский утешал ее.
Один из трех гуляк, пристально уставившись на труп, пронзительным голосом заявил:
– Она самая. Она и убила женщину в дурацком кимоно бритвой.
Один из полицейских, по-видимому, старший по званию, выступил вперед, кивнул и сказал:
– Значит, после того, как Фусае убила ту девушку, Сумико, она стояла здесь в оцепенении, но потом заметила, что вы видите ее из окон «Голубой орхидеи», и это привело ее в чувство. Спускаться по лестнице было слишком опасно, так что она, шатаясь, спряталась в шкафу. В конце концов, охваченная угрызениями совести, она покончила с собой... Должно быть, так все и было. – Он присел рядом с рыдающей Кимико, все еще одетой в розовую ночную рубашку, и вытащил свой блокнот.
Вскоре на место прибыли следователь и патологоанатом, и следствие началось всерьез. И тут в результате вскрытия тела Фусае выяснилась непостижимая, ужасная истина.
Фусае убила Сумико, так что, разумеется, Фусае должна была умереть позже, а не раньше, чем Сумико. Но несмотря на этот, казалось бы, непреложный факт, именно тело Сумико было еще теплым и демонстрировало какие-то признаки жизни, в то время как на теле Фусае вовсю появлялись следы посмертных процессов. На основании научного, хладнокровного наблюдения за всеми признаками, включая окоченение, жесткость тканей и трупные пятна, патологоанатом установил, что со смерти Фусае прошло не менее часа.
– Но это безумие... – произнес потрясенный полицейский. – Это значит... нет, это невозможно. Сумико убита двадцать минут назад, а вы говорите, что Фусае умерла час назад, то есть убийца умер до жертвы, за сорок минут до убийства Сумико... Умирая, Сумико упомянула Фусае, Фусае держала бритву на глазах множества свидетелей, но это была не Фусае, поскольку Фусае уже к тому времени умерла... Невероятно. Значит, это был призрак Фусае. Убийство совершил призрак... Призрак появился здесь, в Гиндзе, посреди всего этого джаза. У газетчиков будет напряженный день...
Дело встало с ног на голову. Полицейским казалось, что они натолкнулись на кирпичную стену. Проблема делилась на две части. У них было две жертвы. Одну из них убил призрак. Другая сперва умерла, а потом стала призраком и совершила убийство. Престранная история.
Но они не могли допустить, чтобы такая незадача помешала их расследованию. Полицейские быстро пришли в себя и исполнились решимости двигаться дальше. Итак, они отложили проблему Сумико, несомненно, убитой последней, и приступили к расследованию смерти Фусае.
Совершила ли Фусае самоубийство? Или ее убили?
Патологоанатом считал, что, не в пример утоплению, чрезвычайно трудно задушить себя полотенцем, а значит, это убийство. Следователь и представитель полиции в целом соглашались с этим мнением. В лавочке внизу разместилась штаб-квартира следствия, приступившего к официальному допросу свидетелей.
Первой допросили дочь, Кимико. Потеряв мать, девочка, естественно, была очень расстроена и давала показания между приступами рыданий.
Тем вечером Фусае велела дочери присмотреть за лавкой и поднялась с Сумико на второй этаж. Это было в десять часов. Кимико заметила, что мать в ужасном настроении, но это случалось нередко, так что она не обратила на это внимания и следила за лавочкой, листая какие-то журналы. Поскольку она ходит в школу, ей приходится вставать довольно рано, поэтому в одиннадцать она уже засыпала и, как всегда, заперла магазин, поднялась в свою комнату в задней части второго этажа и легла спать. Поднимаясь по лестнице, она не слышала никаких голосов в гостиной. Однако Кимико заявила, что подозрительным ей это не показалось, скорее вызвало какое-то странное чувство смущения. Она заснула, но ее разбудил крик и шум падения чьего-то тела в передней комнате. Некоторое время она оставалась в постели, думая, что делать, но наконец не могла больше выдержать и выскользнула из кровати. Она пошла в переднюю комнату, но свет был погашен. Со страхом в сердце она зажгла свет в средней комнате и раскрыла раздвижную дверь, чтобы заглянуть в переднюю комнату. Там посередине комнаты она увидела лежащую Сумико. Тогда она бросилась вниз по лестнице, открыла дверь на улицу и позвала на помощь. Таковы были ее показания.
– Заглянув в переднюю комнату, ты не видела мать около окна?
Кимико покачала головой в ответ на этот вопрос полицейского.
– Нет, ее там не было.
– А тебе не показалось странным, что матери нигде нет, когда ты так поспешно спускалась по лестнице?
– Мама иногда уходит поздно вечером пить с дядей, я подумала, что она ушла...
– Дядя? Твой дядя, да? Как его зовут? – ухватился за ее слова полицейский.
Кимико нерешительно объяснила, что имела в виду Тацудзиро. Она нервно добавила:
– Дядя Тацудзиро ушел раньше мамы, когда я еще смотрела за магазином. Но задняя дверь была открыта, и он мог потом вернуться. Я спала, так что не могу сказать.
– Куда он пошел выпить?
– Не знаю.
Полицейский немедленно отправил подчиненного с приказом отыскать Тацудзиро. Затем были допрошены официантки и три посетителя «Голубой орхидеи». Свидетели повторили историю, ранее уже изложенную полиции. Никаких новых сведений, помимо этих, они дать не могли. Однако их показания вполне соответствовали рассказу Кимико, особенно в отношении Тацудзиро.
Когда допрос был завершен, стало возможно сделать выводы о предположительном времени кончины Фусае. Она произошла между моментом, когда официантки в «Голубой орхидее» видели, как Фусае сидела напротив Сумико, а затем захлопнула окно, и одиннадцатью часами. Следовательно, если показания Кимико верны, Тацудзиро в здании в тот момент не было. Но разве не мог он с легкостью проникнуть через черный ход, пока Кимико смотрела за парадным, убить Фусае и снова убежать? В любом случае надо было заняться этим Тацудзиро.
Вскоре, впрочем, Тацудзиро сам вернулся домой безо всякого полицейского принуждения. Выглядел он так, словно о случившемся не имел понятия, и на вопросы отвечал нерешительно.
По его словам, он пил в районе Симбаси в одном ларьке под названием «Такохачи», продававшем оден,[28] с десяти вечера до недавнего момента и только теперь узнал об убийстве. Вызвали владельца ларька, и он, только увидев Тацудзиро, заявил:
– Да, этот клиент был на моих глазах с десяти вечера почти до сих пор. Это подтвердят и моя жена, и другие покупатели...
Разочарованный полицейский, кивнув, указал свидетелю на выход.
У Тацудзиро обнаружилось алиби. И тут следствие преисполнилось отчаянием. Кимико наблюдала за передней дверью, а продавец якитори клянется, что никто не выходил из заднего переулка. Окна второго этажа под наблюдением со второго этажа «Голубой орхидеи», а окно в комнате Кимико в задней части второго этажа заперто изнутри. Да и не будь оно заперто, оттуда можно попасть только в пространство для сушки одежды площадью в два цубо, расположенное на крыше кухни и обнесенное колючей проволокой. Для полной уверенности они проверили также три дома, выходящие на проулок, связывающий задний фасад дома, где произошло убийство, с улицей, где стоял продавец якитори, но задние двери всех этих домов были заперты с вечера, и ничего подозрительного в них, по-видимому, не было. Значит, в момент убийства Фусае единственными людьми в этой табачной лавке, преобразовавшейся в «запертую комнату», были позднее убитая Сумико и наблюдавшая за магазином Кимико.
На тот момент полиции оставалось одно – заподозрить этих двоих. Первой в центре внимания оказалась Кимико. Но выяснилось, что масштабы расследования слишком ограничены. Первоначальной его целью было найти убийцу Фусае, но эта линия следствия пересекалась с таинственным убийством Сумико, а результат ошеломлял. Быть может, это слишком надуманно, но предположим, что сперва Кимико убила свою мать – Фусае. В таком случае Фусае не могла потом убить Сумико. Теперь предположим, что Сумико убила Фусае. Но это ведет к странному выводу, что потом мертвая Фусае убила Сумико. В итоге загадка неизменно возвращалась к загадочному убийству Сумико. У следствия не оставалось иного выхода, как вести дело о призрачном убийстве. Полиция приложила все усилия, чтобы выйти из этого тупика.
Во-первых, в момент убийства Сумико единственными присутствовавшими в табачной лавке – поистине «запертой комнате» – были Фусае, убитая до Сумико, и Кимико, заявившая, что спала в своей комнате в задней части второго этажа. Полицейские, конечно, не могли просто уверовать в существование призраков. Свидетели, видевшие из окон «Голубой орхидеи», как Фусае убила Сумико, лишь мельком лицезрели ее. Никто четко не разглядел лица Фусае, и все показания сходились только в том, что убийца был в черном кимоно без узоров. Что, если Сумико была убита не Фусае, а Кимико, надевшей кимоно своей матери, Фусае, а затем переодевшейся в свою розовую ночную рубашку?
Но эта теория быстро рухнула. Прошло всего три минуты между тем, как фигура, напоминающая Фусае, после убийства отошла от окна на месте преступления, и тем, как группа людей из «Голубой орхидеи» выбежала на улицу и столкнулась с Кимико, одетой в ночную рубашку. Кимико не могла бы за такое короткое время снять материнское кимоно и вновь надеть его на мать.
А что, если она не надевала материнское кимоно, а всех одурачила, просто надев похожее черное кимоно, на расстоянии в три-четыре кена показавшееся тем самым? Это казалось правдоподобным, так что полицейские принялись за тщательный обыск в доме и в лавке. Им не потребовалось много времени, чтобы найти два-три кимоно Фусае, в целом соответствовавших описанию. Но все эти кимоно были посыпаны порошком от моли и аккуратно завернуты в специальную оберточную бумагу. Нельзя сделать это за три-четыре минуты. К тому же, даже если убийца – Кимико, это не объясняет, почему умирающая Сумико произнесла имя Фусае. Нет, как ни крути, Кимико не могла быть убийцей Сумико.
В итоге поздним вечером следствие застопорилось.
На следующий день во всех газетах крупные заголовки извещали о появлении призрака. Раздраженная полиция взялась за повторение уже сделанного днем ранее. Из нового удалось выяснить только то, что после анализа орудия убийства – бритвы – специалистами подтвердилось, что на слишком узкой рукоятке не могло остаться отпечатков пальцев, а в ходе дальнейшего допроса Тацудзиро тот признал, что они с Сумико в какой-то момент стали близки, и по этому поводу в доме были ссоры.
И пока полиция бесцельно бродила в густом тумане этой тайны, с просьбой поговорить с ответственным за дело полицейским позвонил некий сыщик-любитель. Это был бармен из «Голубой орхидеи», молодой человек по имени Нисимура.
– Алло, я говорю со старшим инспектором? Это бармен из «Голубой орхидеи». Я знаю, кто призрак. Я знаю истинную личность призрака, убившего Сумико. Можете прийти сегодня вечером? Да, я объясню все. Вы увидите призрак...
К тому моменту, когда старший инспектор с одним из подчиненных прибыл в «Голубую орхидею», уже темнело. Оживленная улица полнилась джазовой музыкой, как будто события прошлой ночи были забыты всеми, кроме нескольких любопытных, собравшихся перед табачной лавочкой. Оба этажа популярного кафе были битком набиты посетителями, и все они делились историями про призрака из табачной лавочки.
Бармен Нисимура в белом пиджаке и галстуке-бабочке почтительно поприветствовал полицейских, провел их на первый этаж к столику у окна на улицу и попросил официантку принести им выпить. Но старший инспектор с самого начала выглядел раздраженным. Он почти все время молчал, внимательно наблюдая за действиями подозрительного бармена.
Комната на втором этаже табачной лавочки находилась через дорогу от них. Тела уже давно вывезли и произвели вскрытие. Через окна и раздвижные двери полицейские могли видеть, что там, как обычно, горит свет.
Наконец, бармен начал говорить:
– Видите ли, я подумал, что, чем путанно объяснять по телефону, лучше я вам лично покажу.
– Что вы планируете нам показать? – с подозрением поинтересовался старший инспектор.
– Призрак.
– То есть вы хотите сказать, – перебил его старший инспектор, – что знаете, кто убил Сумико?
– Да, более или менее...
– И кто? Должно быть, вы стали свидетелем преступления?
– Нет, я его не видел. Но, учитывая, что Фусае была уже мертва, остается только два человека...
– Так вы верите, что убийца Кимико? – рассмеялся инспектор.
– Нет, вовсе нет. – Бармен решительно покачал головой. – Вы же уже исключили ее из числа подозреваемых, не так ли?
– О, ну тогда мы тут все подозреваемые. – И инспектор откинулся на стуле назад, словно отказываясь от решения этой головоломки.
– Но у вас еще остался один подозреваемый, – с улыбкой произнес молодой Нисимура. – У вас есть Сумико.
– Что? Сумико?
– Да. Это Сумико убила Сумико.
– Вы имеете в виду, что это самоубийство?
– Именно. – На лице Нисимуры появилось серьезное выражение. – Все с самого начала нелепо заблуждались. Если бы Сумико нашли уже мертвой, этого недоразумения, должно быть, не случилось бы. Но она еще корчилась в агонии, перерезав себе горло. Вот почему все приняли сцену самоубийства за сцену убийства. Полагаю, это Сумико убила Фусае. Тем вечером нагоняй Фусае вызвал ссору между соперницами, и в итоге Сумико задушила Фусае. Придя в себя, она поняла, что совершила ужасное преступление, которое не сойдет ей с рук, и первым делом спрятало тело Фусае в шкафу. Вероятно, она сделала это, зная, что просто оставлять труп опасно, так как в одиннадцать придет Кимико. И, замученная совестью, она в итоге покончила с собой. Случившееся было противоположно тому, о чем подумали вы, обнаружив тело Фусае. Предсмертные слова Сумико – имя Фусае – не произносились как обвинение убийцы. Она, раскаиваясь, выговорила имя человека, убитого ей. Во всяком случае, так я все это представляю.
– Не шутите так! – заревел инспектор. – Вы хотите сказать, что женщина, которую видели все здешние официантки, женщина в кимоно без узоров, прислонившаяся к окну и державшая бритву, была не Фусае, а Сумико? Невозможно. Это вы нелепо заблуждаетесь. Послушайте. Прежде всего, обратите внимание на кимоно. На Фусае было самое простое кимоно, а на Сумико – ее безвкусное...
– Подождите минутку, – перебил на сей раз бармен. – Именно этим я и хочу заняться. Видите ли, этот призрак возник потому, что... О, думаю, приготовления уже завершены, так что теперь я хотел бы, чтобы вы сами стали свидетелями появления вашего призрака.
Он встал и продолжил:
– Вы все еще не понимаете, кто это был? Подлинная личность призрака, появившегося посередине Гиндзы? Я думал, кто-нибудь да поймет это, если только как следует обдумает, что именно происходило в том случае и каково положение этого здания...
Сказав это, бармен дерзко ухмыльнулся и спустился вниз, оставив недоумевающих полицейских за столиком. Но вскоре он вернулся с большим велосипедным фонарем и сказал старшему инспектору, подойдя к окну:
– Сейчас перед вами появится призрак, поэтому, пожалуйста, встаньте здесь.
Инспектор поморщился, но подошел к окну согласно полученной инструкции. Официантки и посетители, внимательно издалека за ними наблюдавшие, теперь столкнулись друг с другом, бросившись к окнам.
– Смотрите в окно напротив, – сказал Нисимура.
Электрический свет по-прежнему в безмолвной тишине горел в окне второго этажа табачной лавочки всего в трех кенах от них, но затем в комнате мелькнула фигура, а на окнах появилась тень.
В «Голубой орхидее» все наклонились вперед и уставились в окно, ожидая чего-то необычного. Тень в окне качнулась и протянула руку. Внезапно свет погас.
– Слушайте внимательно. Во время того инцидента человек, стоявший за этой тенью, шатаясь по комнате, выключил свет, и в комнате стало темно, как и сейчас.
Едва бармен умолк, как окно через дорогу с шумом распахнулось, и из темноты вырисовалась спина женщины в простом черном кимоно, точно такая же, как женская фигура, увиденная в ту ночь. Бармен взял фонарь и направил его свет на спину женщины. Фигура пожилой женщины в черном простом кимоно тут же превратилась в фигуру юной девушки в кимоно с безвкусным багровым узором на черном фоне.
– Спасибо, Кимико, – крикнул бармен фигуре через дорогу.
Девушка в окне молча обернулась и грустно улыбнулась ему. Это была Кимико.
– Теперь вы все это видели. Мне понадобилась для эксперимента помощь Кимико и это кимоно, – сказал бармен и озорно улыбнулся старшему инспектору, все еще сбитому с толку. – Вы до сих пор не понимаете, что случилось? Отлично, позвольте мне объяснить. Предположим, у вас есть нечто, написанное красными чернилами. Если вы смотрите на текст через самое обычное, простое стекло, он будет красным, как если бы вы смотрели на него без стекла, верно? Но предположим, что вы смотрите на что-то, написанное красными чернилами, через красное стекло. Вы не увидите никакого текста. То же самое с фотографией. Это, кстати, мое хобби. Иногда, обрабатывая пленку под красной лампой, я путаюсь, когда мой пакет с фотографической бумагой, завернутый в красную обертку, исчезает, хотя я уверен, что положил его прямо рядом с собой. Я обшариваю все вокруг, и вдруг мои руки его чувствуют, хотя глаза и не видят. Здесь то же самое явление. Но если вы будете смотреть на надпись через синее стекло, а не красное, она станет черной.
– Ага, – сказал старший инспектор, – я вроде бы понимаю, о чем вы. Но все же...
– О, сейчас поясню, – ответил бармен Нисимура. Он улыбнулся старшему инспектору и продолжил: – Теперь вместо надписи, сделанной красными чернилами, представим кимоно с багровым узором «игета». При нормальном освещении мы видим узор четко багрового цвета, верно? Но, как и в случае с красными чернилами, если бросить на то же самое кимоно синий свет, багровый узор превращается в темный, даже черноватый. А если ткань под ним тоже черная, то мы имеем черное на черном, и рисунок не будет виден вовсе. Оно будет казаться простым черным кимоно.
– Но в этой комнате свет был выключен.
– Да, вы правы. Все это и произошло только потому, что обычный свет в этой комнате был выключен.
– А синий свет был, да?
– Там постоянно горит синий свет. Если бы он включился только в этот момент, все бы это заметили, конечно. Только этого не произошло. Но, когда внутри комнаты погас обычный свет, горевший все время синий свет дал четкий эффект. Вот почему никто из стоявших здесь, у окна, ничего не заметил.
– Но откуда же тот синий свет?
– Попробуйте догадаться!
Старший инспектор на секунду задумался, а затем бросился к окну, даже не слушая, что еще говорил бармен. Он поднял раму, перекинул через нее ноги и высунулся наружу ровно настолько, чтобы только не выпасть. Подняв глаза вверх, он закричал:
– Конечно, вот оно!
Над окнами «Голубой орхидеи» ярко сияла большая неоновая вывеска со словами: «Кафе „Голубая орхидея“».
– Вы весьма наблюдательны, – сказал полицейский бармену, купив ему пиво. Молодой человек, по-видимому, смущенный похвалой, улыбнулся.
– Не за что. Видите ли, я каждый день наблюдаю уменьшенный вариант этого призрачного феномена. – Он указал подбородком на официанток. – Эти девушки могут и днем, и вечером носить одно и то же кимоно, но в разное время выглядят разными людьми. Вы могли бы и их назвать своего рода призраками Гиндзы…
Снова пришла зима. И выпавший снег опять напомнил мне о трагедии, случившейся с Санширо Асами. В те дни я работал учителем японского языка в школе для девочек в одной далекой северной префектуре – назовем ее N. Санширо Асами преподавал английский язык в этой же школе. Мы с Санширо были тогда закадычными друзьями.
Родители Санширо жили в Токио. Его семья сделала состояние на торговле, но, будучи вторым сыном, Санширо не являлся наследником. Впрочем, торговля его тоже не интересовала, поэтому он был доволен своей жизнью. Окончив университет, Санширо стал учителем и отправился по стране в поисках работы. Еще у него была мечта стать писателем, однако его литературные упражнения не имели успеха, и к тому времени, когда мы встретились с ним в N и познакомились, ему было уже за тридцать; у него был восьмилетний сын, о котором он очень заботился. Временами Санширо бывал немного вспыльчив, но в целом это был искренний и доброжелательный человек. Мы с ним быстро подружились. И с другими людьми он неплохо ладил. Возможно, потому у него и не сложилась карьера писателя, который должен быть в достаточной мере замкнут и нелюдим.
Отнюдь не богатство его семьи было причиной того, что люди тянулись к Санширо. Его любили за покладистый характер, за теплые отношения с коллегами-учителями. Санширо обожал свою прекрасную жену и единственного ребенка. Те отвечали ему взаимностью. Были люди, которые даже немного завидовали Санширо и его счастью.
У каждого учителя, работавшего в школе для девочек, имелось какое-нибудь прозвище, но, должен признать, я никогда не слышал, чтобы Санширо называли как-то по-другому, а не по имени. Это уже само по себе было загадкой.
Но, оглядываясь назад, могу сказать, что каким бы замечательным человеком не был Санширо, то, что с ним произошло, отчасти случилось именно из-за его прекрасных человеческих качеств.
Во время тех ужасных событий я жил на окраине города, неподалеку от дома Асами, и, вероятно, поэтому стал одним из первых свидетелей трагедии. Я не знал, что делать, потому что самого Санширо в тот момент рядом не было. По заданию Министерства образования он – в качестве временного учителя на последний месяц семестра – отправился в одну вновь открытую сельскую школу далеко в горах. Школьные каникулы начинались 25 декабря, так что той ночью Санширо как раз должен был возвращаться домой.
Все случилось накануне вечером, 24 декабря. Двоюродный брат Хироко, жены Санширо, гостил у них с начала месяца. Его звали Оикава, и он был студентом университета. Я мало что о нем знал, кроме того, что он был неплохим парнем, состоял в лыжном клубе своего университета и имел обыкновение каждую зиму приезжать к своей кузине в гости. (В декабре здесь обильные снегопады; можно съезжать на лыжах прямо с крыш домов.)
Оикава жил в доме Санширо и в отсутствие главы семейства должен был присматривать за безопасностью Хироко и их сына Харуо, который только этой весной поступил в начальную школу. Однако, несмотря на то, что Оикава был рядом, произошло ужасное и необъяснимое событие.
Утром 24 декабря на небе начали сгущаться тучи, и к вечеру пошел снег.
Сначала в воздухе закружились легкие снежинки, но к шести часам снег уже падал большими хлопьями. Тем не менее в восемь вечера снег внезапно прекратился – так опускается занавес в конце театрального представления. Подобные резкие изменения погоды нередки в этой части Японии. Тридцать самых холодных дней в году природа ведет себя странно: днем серое, пасмурное небо, но зато ночью, как в волшебном сне, облака расступаются, и ясный ночной небосвод озаряет холодное сияние луны и звезд. Местные жители называют это явление Кан но Йобаре – Просвет Холодной Ночи.
Я закончил ужинать около восьми. Каникулы в школе уже начались, и я собирался съездить куда-нибудь на юг. Внезапно в дверь постучали. Это была Мики, ученица, посещавшая факультатив, который вел Санширо. Она принесла дурные вести из его дома.
В такую стужу мне не хотелось выходить на улицу. Тем не менее я схватил свои лыжи и поспешил за Мики к дому Асами. Когда мы пересекали двор, я услышал рождественский перезвон колоколов городской церкви. Следовательно, было где-то около девяти часов.
Старшеклассница Мики была высокой и жизнерадостной девушкой – из тех, которые рано созревают. Она уже освоила секреты макияжа, длина ее юбки постоянно менялась, а все поля своих учебников она исписывала именами поэтов-лириков. Мики часто бывала у Санширо дома. «Господин Асами помогает мне по литературе», – говорила она. Однако она приходила в дом учителя и во время его отсутствия. Так что, возможно, не только Санширо, но и Оикава «помогал ей по литературе». Во всяком случае, в тот вечер Мики по обыкновению отправилась в дом Санширо. Двери в доме учителя почему-то были не заперты, а окна не закрыты. Решив, что это выглядит как-то странно, Мики открыла входную дверь и прошла в заднюю часть дома – она всегда так делала, когда приходила к Санширо. После этого Мики поспешила ко мне, так как я жил поблизости.
От моего дома до дома Асами было меньше десяти минут езды на лыжах. Семья Санширо жила в стильном бревенчатом особнячке. Их дом был крайним справа в квартале из трех строений. Обитатели крайнего слева дома, казалось, уже спали: занавески на окнах были опущены. Окна среднего дома были темными, и табличка у входа извещала о том, что этот дом сдается в аренду. Когда мы остановились перед входной дверью Санширо, Мики била дрожь. Весь вид девушки говорил о том, что ей очень не хочется заходить внутрь. Поэтому я сказал, чтобы она шла в дом Табэя, школьного учителя физики, который тоже жил неподалеку. Сам же я, собравшись с духом, вошел в дом Санширо.
Комната Харуо находилась рядом с входной дверью. На стене в комнате висели два детских рисунка: на одном был изображен «генерал», на другом – «солдат с тюльпанами». В центре комнаты в горшке стояла ель, украшенная золотистой мишурой, цветными лентами серпантина и «снегом» из белой ваты. Это была рождественская елка, которую Санширо купил для сына незадолго до своего отъезда
Первое, что я заметил, когда вошел в комнату, была пустая детская кровать, стоявшая в углу возле маленького столика. Одеяло было отброшено в сторону; ребенка, который должен был сейчас лежать в постели, не было. Висевшие на елке звезды из серебряной фольги, попав в поток холодного воздуха из открытой двери, покачивались, бросая на стены сверкающие блики.
Двинувшись дальше по коридору, я наткнулся на Оикаву, который лежал на спине в проеме двери, ведущей в гостиную. Я замер на месте. Потом, увидев, что в гостиной царит разгром, я решился идти дальше.
Заглянув в комнату, я увидел жену Санширо Хироко. Голова женщины покоилась на гриле, стоявшем на оцинкованном столе. В воздухе висел ужасный запах обгоревших волос. Я постоял с минуту, приходя в себя от шока. Потом присел и осторожно коснулся тела Оикавы. Парень был мертв.
Из-за беспорядка в гостиной создавалось впечатление, будто Оикава и Хироко боролись за свою жизнь. Фиолетовые рубцы и кровоподтеки на их лицах, руках и ногах говорили о том, что их жестоко избивали. Я быстро нашел орудие нападения. Железная кочерга, слегка погнутая, лежала у ног Оикавы. В комнате царил хаос. Стулья были перевернуты, стол сдвинут со своего места. Большая картонная коробка для игрушек, вероятно, стоявшая прежде на столе, теперь лежала на полу возле дивана, вся размокшая и растерзанная. Миниатюрный поезд, красивый большой волчок и другие игрушки вывалились из коробки, перемешавшись с карамельными и шоколадными конфетами. Можно было почти физически ощутить надругательство над детскими вещами, оставшимися без своего маленького хозяина.
Если бы это случилось в доме незнакомого мне человека, я, наверное, не стал бы так подробно описывать то, что увидел. Обнаружив трупы, я сразу побежал бы в полицию. Но, как ни странно, больше увиденного меня испугало и обеспокоило то, чего я не увидел. До меня дошло, что с того момента, как я вошел в дом, я нигде не видел сына Асами. Это может показаться необычным, но я больше беспокоился о пропавшем ребенке, нежели о мертвых телах, с которыми столкнулся. Как и Хироко, и Оикава, я чувствовал себя ответственным за маленького Харуо во время отсутствия его отца.
Всего в доме было четыре комнаты. С готовым выпрыгнуть из груди сердцем я быстро осмотрел два других помещения, но, даже обыскав весь дом, я не обнаружил никаких признаков ребенка.
Тут мне в голову пришла одна мысль. Раздвижное окно в гостиной, где произошла трагедия, было открыто. И это было странно: в такую холодную ночь никто не стал бы оставлять окно открытым. Я предположил, что злоумышленник, избивший до смерти двух взрослых человек и похитивший ребенка, должно быть, вылез через окно, но не закрыл его. Я вернулся в гостиную и с трепетом в сердце медленно двинулся вдоль стены, готовый в случае необходимости вступить в борьбу с неведомым врагом. Приблизившись к открытому окну, я выглянул наружу. Окно выходило в сад, окруженный живой изгородью.
Я увидел именно то, что и ожидал увидеть. Под окном на снегу даже в темноте были заметны хаотичные отпечатки ног того, кто надевал лыжи. От этих отпечатков отходили две длинные линии, которые проходили сквозь живую изгородь и исчезали за ее пределами. Под звездным небом разносился рождественский звон колоколов. Их звук был зловещим, как ворчание дьявола.
Недолго думая, я ринулся к входной двери, выскочил на улицу, пристегнул свои собственные лыжи и направился к задней части дома, где находилось открытое окно гостиной.
На снегу я обнаружил две примятые параллельные полосы, как если бы там на лыжах прошел один человек. Убедившись, что следы не исчезают, я пробрался через поломанные ветви живой изгороди и устремился по следам лыж. Я был еще только в начале погони, но уже отметил важное обстоятельство: похититель пользовался всего одной лыжной палкой. С левой стороны от следов лыж я видел снежную поверхность, взрыхленную через каждые три-четыре метра, но с правой стороны таких отметин не было. Стало быть, человек держал лыжную палку только в левой руке. Это означало, что в правой руке он мог держать нечто другое. Мысленным взором я увидел ребенка, бьющегося в руке похитителя. С нарастающим волнением я двигался вдоль лыжного следа, который, казалось, будет продолжаться вечно.
Следы лыж тянулись через открытое поле по направлению к пустынной проселочной дороге. Там начинался новый жилой район N. Дома располагались довольно далеко друг от друга, и между ними были обширные земельные участки, сейчас занесенные снегом. Я не знал точно, были это сады или просто неухоженные пустыри.
Снег падал от захода солнца до восьми часов вечера, и теперь на земле как будто лежало ровное белое покрывало. Если не считать следов собак и отпечатков ног возле домов, лишь двойная полоска от лыж, вдоль которой я шел, нарушала снежный покров. Но я должен был быть максимально осторожен. Зябко поежившись, я продолжал скользить вперед под молчаливым звездным небом.
Следы лыж свернули направо, на глухую улочку, а затем вышли на широкое заснеженное поле.
По другую сторону поля проходила главная дорога, которая, минуя дом Санширо, шла к центру города. Следы лыж пересекали поле по диагонали и были направлены к дороге. Если злоумышленник стремился попасть в город, то мне надо было быстрее добраться до ближайшего полицейского участка. С этими мыслями я поспешил через поле. Однако меня ждало фиаско. Я справедливо решил, что, следуя по следам таинственного лыжника, я доберусь до главной дороги. Но все вышло совсем не так. Когда я достиг середины поля, я вдруг понял, что потерял лыжный след. С удивлением оглянувшись назад, я не увидел ничего, кроме собственных следов! Проклиная себя за невнимательность, я проследил за своими следами с той стороны, откуда пришел. Я двинулся назад, внимательно вглядываясь в снежную равнину. Никаких признаков следов других лыж. Я был сбит с толку.
Пришлось возвращаться на край поля. И тут я с чувством облегчения снова увидел следы. Опять пошел вдоль параллельных полос на снегу, стараясь на этот раз не терять их из виду. И как только меня угораздило отойти от них в сторону? Я внимательно смотрел на следы.
И тут меня поразило нечто по-настоящему неожиданное. Ближе к середине поля следы лыж стали менее глубокими, и их глубина уменьшалась с каждым метром по мере продвижения вперед. Наконец, к моему крайнему изумлению, следы полностью исчезли, как будто человек, шедший здесь на лыжах, взлетел прямо в небо.
Судя по факту исчезновения следов, либо у лыжника должны были вырасти крылья, либо свежий снег должен был выпасть прямо в том месте, где следы обрывались. Другого объяснения не было.
Я был в замешательстве и не знал, что делать. Как я уже говорил, снегопад, начавшийся с вечерними сумерками, к восьми часам полностью прекратился. Это был Просвет Холодной Ночи. Даже если предположить, что снег продолжал падать, то он бы выпал везде, и все следы были бы засыпаны. Может быть, имело место какое-то странное природное явление? Что-то, связанное с ветром, который сдул снег вместе со следами именно в этом месте? Но в тот вечер было тихо, и не было никакого ветра. Я стоял, чувствуя себя так, словно стал свидетелем появления призрака. Жуткий колокольный звон не прекращался и разносился над полем, как насмешка самого дьявола.
Но я не мог позволить себе бездействовать. Жизнь ребенка была под угрозой. Два человека в доме уже погибли, и мне необходимо было срочно связаться с полицией.
Я двинулся к центру города. Дойдя до ближайшего полицейского участка, сообщил о преступлении. Но даже когда в сопровождении молодого офицера я отправился назад, я все еще не мог понять, каким образом могли исчезнуть следы лыж.
Мы вернулись к дому Санширо. Там уже были несколько соседей, которые только что узнали о случившемся и собирались обратиться в полицию. Тут же была и Мики, при взгляде на которую я понял, что она все время плакала. Господин Табэй, к которому я послал Мики, находился в доме Санширо. Он громко хлопал дверьми в поисках ребенка, как это ранее делал я.
Войдя в дом и осмотревшись, полицейский приказал нам ничего не трогать, пока из участка не прибудут детективы. Потом он позвал нас, включая Мики, в комнату, которую Санширо использовал в качестве кабинета, и начал задавать вопросы. Мы с Мики, порой перебивая друг друга, возбужденно говорили о том, что обнаружили в доме Санширо. Табэй, напротив, был довольно спокоен и говорил мало.
Наконец, прибыл дородный и, по всей видимости, высокого чина полицейский в сопровождении нескольких подчиненных, которые сразу начали работать на месте преступления. Я слышал, как несколько раз щелкнул затвор фотоаппарата. Когда работа в гостиной было закончена, эксперты отправились на улицу, чтобы осмотреть открытое окно снаружи. Полицейский выслушал доклад молодого офицера, посмотрел на мертвые тела и тоже вышел на улицу, где эксперты занимались изучением лыжных следов, ведущих от окна через живую изгородь в открытое поле.
Я набросал текст телеграммы, адресованной Санширо, и попросил Мики пойти на почту и отправить ее. Потом я повернулся к Табэю.
Когда я разговаривал с полицейским, учитель физики выглядел спокойным и бесстрастным. Но теперь он, казалось, о чем-то напряженно думал. О чем же? Возможно, он нащупал ответ на загадку?
– Господин Табэй, – решительно начал я, – а что вы думаете об этом деле?
– Что я думаю? – Табэй поднял голову и моргнул.
– Я имею в виду, – продолжал я, – что вы все слышали. Следы лыж человека, совершившего эти ужасные убийства и похитившего ребенка, просто исчезают в воздухе. Это очень странно.
– Действительно, странно. Но тогда все в этой истории странно и необычно.
– Я не совсем...
– Игрушки и конфеты. Вы думаете, они находились здесь с самого начала? Я имею в виду, до того, как все случилось?
– Видимо, да. Ребенок играл и лакомился конфетами.
– А вот я так не считаю. Если бы он ел конфеты, тут лежали бы обертки от них. Еще до появления полиции я посмотрел – пустых оберток нигде нет. А игрушки? Они совершенно новые. И то, что коробка лежит у дивана, и что все вокруг мокрое, хотя ничего – даже капли чая – не было пролито, все это очень странно… Я думаю, это мог быть растаявший при комнатной температуре снег. Но даже если не обращать на эти мелочи внимания, – Табэй понизил голос и посмотрел мне в глаза, – таинственность события принимает особенный характер. Канун Рождества… следы лыж на снегу… проникновение через окно… и возвращение на небо…
Табэй помолчал немного, а затем спросил:
– Как вы думаете, кто это был?
– О, – простонал я. – Вы хотите сказать… вы предполагаете, что это был Санта-Клаус?
– Именно. В этой комнате побывал Санта-Клаус.
Я не мог скрыть своего изумления.
– Должно быть, это был очень жестокий Санта-Клаус.
– Вы правы. Санта-Клаус, какого раньше не бывало… Возможно, сам дьявол обернулся Санта-Клаусом и похозяйничал в этом доме. Впрочем… – заговорил Табэй серьезным тоном, – кое-что уже начинает проясняться… Я уже решил больше половины головоломки. Давайте проследим за действиями этого Санта-Клауса.
Табэй пошел к выходу, сказав полицейскому, который составлял описание места преступления, что нам нужно выйти на улицу.
Я не понимал, что происходит, но пребывал под впечатлением от уверенности Табэя. Мы пошли к тому месту, где находились лыжные следы, которые я уже видел ранее. Там же, возле следов, стоял и полицейский начальник. Сложив руки на груди, он задумчиво смотрел в ночное небо.
Табэй не стал подходить к окну. Вместо этого он направился к живой изгороди со стороны фасада дома и принялся осматривать землю. На снегу отпечатались следы людей, которые входили и выходили из дома. Кое-кто из соседей все еще стоял перед входом. Что искал Табэй?
– Господин Табэй, следы находятся с обратной стороны дома, у окна.
– Те следы меня больше не интересуют. Я ищу другие отпечатки.
– Другие?
– Да.
Табэй грустно усмехнулся и продолжил:
– Как вы помните, под окном следы представляют собой только две полоски. Но нельзя подъехать к дому на лыжах, а потом уехать прочь и оставить за собой на снегу всего лишь две полосы. Если кто-то подъехал к окну, то должны быть следы того, как он отъехал.
Табэй поднял взгляд, посмотрел на крышу дома Санширо и улыбнулся.
– Даже если это и был Санта-Клаус, то он не смог бы пролезть через такой узкий дымоход... Собственно, это не рождественская сказка. Это реальное дело об убийстве.
Я уже начинал понимать: по направлению к дому тоже должны были вести следы. Мне стало стыдно за мою несообразительность. Но тут мне пришла в голову новая мысль.
– Господин Табэй, я понял, что вы имеете в виду. Снег шел до восьми часов. Санта-Клаус пришел сюда раньше этого времени, а выбрался из дома уже после того, как снегопад прекратился. Поэтому следы его прибытия оказались засыпаны снегом, а следы его ухода сохранились.
Однако, к моему удивлению, Табэй отрицательно покачал головой.
– Вы ошибаетесь, – сказал он. – Хотя это может быть одной из возможных версий. Когда я впервые взглянул на следы за окном, я сначала подумал то же, что и вы. Но когда вы рассказали об исчезающих следах, я понял, что дело в другом.
– Поясните.
– Вы же ведь предположили, что снег мог засыпать следы?
– Да.
– Но тогда почему снег падал так неровно, как бы частично?
Табэй положил руку мне на плечо.
– Видите ли, – продолжал он, – отправная точка ваших выводов неверна. В доме были убиты люди, а ребенок был похищен. Окно было открыто, а снаружи на снегу – следы от лыж и от одной лыжной палки с левой стороны, как будто действительно в правой руке лыжник что-то нес. Обнаружив все это, вы сделали вывод, что злодей похитил ребенка и удалился через окно. И в этом как раз заключается ваша ошибка.
Табэй немного помолчал, собираясь с мыслями. Потом заговорил снова.
– Итак, давайте проанализируем ситуацию... Предположим, что человек скользит на лыжах во время сильного снегопада, но постепенно снегопад начинает стихать, и небо проясняется. Как будут выглядеть следы такого лыжника? Когда снег падал густыми хлопьями, следы неминуемо были бы засыпаны. Но если снег становился реже, то и две полоски от лыж должны были становиться все глубже и глубже, ведь они все меньше и меньше заполнялись бы снегом. Подумайте еще раз об этих следах и мысленно проследите за ними в обратном направлении. Лыжные следы не могут показать нам направление движения, как, например, следы ботинок. Поэтому все могло быть наоборот; лыжник мог двигаться в обратном направлении. Итак, мы можем предположить, что снегопад прекратился в тот момент, когда кто-то шел по полю на лыжах. Теперь вам понятен эффект этих исчезающих следов? Человек, который их оставил, не вылезал из окна. Он через окно забрался в дом. Сегодня снегопад прекратился в восемь вечера, поэтому некий Санта-Клаус пришел, видимо, из города и оказался в доме уже после восьми.
– Понятно, – я почесал в затылке и спросил: – А почему же тогда отметины от лыжной палки были только с одной стороны?
– Ну, это просто. Как вы и решили с самого начала, Санта-Клаус что-то нес в другой руке. Мне представляется, что это был не ребенок, а большая картонная коробка с игрушками, вся мокрая от снега. Это был подарок от Санты... В общем, теперь большая часть дела для нас стала ясна. Следы под окном появились потому, что кто-то проник в дом. Но нет никаких следов, ведущих от дома. А ведь поскольку внутри нет ни ребенка, ни Санта-Клауса, значит, они должны были выйти через входную дверь... Кстати, когда вы подошли к дому, на земле перед входом были какие-нибудь следы?
– Не могу сказать... Я был в смятении.
– Теперь тут трудно что-либо увидеть. Но давайте поищем хотя бы отметины от одной лыжной палки.
Табэй присел на корточки и начал осматривать снег. Я последовал его примеру. Вокруг стояли удивленные зеваки; они не понимали, что мы ищем.
Снег был сильно истоптан ногами многих людей, включая полицейских. Мы с Табэем так и не смогли найти никаких следов от лыж с отметинами от одной лыжной палки. Вскоре вернулись полицейские эксперты, которые ходили в поле к точке исчезновения лыжных следов. В доме Санширо снова стало многолюдно.
Вдруг Табэй спросил:
– Мики ведь пришла к вам, не так ли? У нее были взрослые лыжи?
Я кивнул.
– Значит, это были лыжи ребенка, – загадочно пробормотал Табэй.
Он повел меня туда, где живая изгородь изгибалась в сторону дороги, и показал на снегу два набора следов, которые еще были там видны.
– Мы не нашли лыжных следов, возле которых с одной стороны были бы отметины от палки. Санта-Клаус не нес ребенка. Санта просто его увел, а на ногах мальчика были его собственные детские лыжи.
Действительно, на снегу отпечатался след от узких детских лыж, которые рядом со следами взрослых лыж шли по направлению к главной дороге.
– Давайте пройдем по этим следам, пока полицейские не вызвали нас для допроса.
И мы тут же двинулись к дороге.
С момента ужасного происшествия прошло уже немало времени, поэтому мы понятия не имели, как далеко успели уйти владельцы лыж, оставивших эти следы.
Две пары лыжных следов тянулись около пятидесяти метров параллельно изгороди, а затем, словно пытаясь уклониться от чего-то, двигавшегося с противоположной стороны, резко свернули вправо. Я почувствовал дрожь в коленях. Там, по соседству с жилищем Санширо, стоял пустующий дом. Лыжные следы вели мимо входной двери, огибали угол темного строения и уходили к его задней части. У меня перехватило дыхание.
– Все, оказывается, было совсем рядом, – с побледневшим лицом произнес Табэй. – Боюсь, дело кончится плохо... Кстати, как вы думаете, кто играл роль Санта-Клауса? Наверное, вы уже догадались, не так ли?
Я отрицательно покачал головой и в который раз почесал затылок. Когда мы достигли задней части нежилого дома, Табэй сказал:
– Трудно произнести вслух имя, даже если знаешь его. Кем был тот человек, который вырядился Санта-Клаусом и забрался с подарками в окно?.. И ребенок без всяких колебаний последовал за ним на лыжах... По-моему, каждый день в половине восьмого на вокзал N прибывает поезд... Думаю, Санширо Асами приехал на этом поезде на день раньше, чем его ждали.
– Кто? Санширо?! – воскликнул я. – Не может быть... Санширо вернулся и сделал все эти ужасные вещи? Невероятно... Он ведь так любил свою семью.
Но тут Табэй показал мне на две пары лыж – маленькие и большие, – которые стояли у стены под открытым окном. Через это окно Табэй забрался в темную комнату. Я последовал за ним.
– Мы опоздали... – дрожащим голосом произнес Табэй.
Когда мои глаза привыкли к темноте, я разглядел фигуру мертвого Санширо, тело которого свисало с потолка, где был закреплен шнур от штор. На полу распластался ребенок, задушенный поясным ремнем. Мальчик как будто просто спал. Рядом россыпью валялись шоколадные конфеты, и лежал аккуратно сложенный пополам лист бумаги. Табэй поднял этот лист, развернул его, быстро пробежал глазами, а потом протянул мне.
Это были последние слова Санширо, адресованные мне, его другу. Я стоял у окна и в отсветах вновь начавшегося снегопада с трудом разбирал торопливо написанные слова.
Дорогой Хатано.
Теперь я точно попаду в ад. И хочу, чтобы ты был единственным, кому станет известна правда. Каникулы из-за снегопада начались на день раньше. В семь тридцать вечера я поездом вернулся в город. Вспомнил, что сегодня канун Рождества, поэтому накупил подарков для Харуо и отправился домой. Я думаю, ты прекрасно знаешь, как сильно я любил мою жену и моего ребенка. Мысль о том, как будут рады моему приезду Хироко и Харуо, согревала меня.
В предвкушении радостной встречи я тихо подошел к дому с задней стороны. Снял лыжи и раздвинул створки окна.
И тут я увидел нечто, чему не должен был стать свидетелем. В гостиной на диване сидели в тесных объятиях друг друга Оикава и моя жена.
Сердце мое наполнилось горечью. Я швырнул в них картонную коробку с игрушками.
Но не думай, Хатано, что этого было достаточно, чтобы подавить переполнявшую меня ярость. Ты, наверное, уже знаешь, что я совершил при помощи той кочерги, которую схватил, будучи вне себя от горя.
Харуо спал в соседней комнате. Он проснулся от шума, но не понял, что случилось. Я что-то ему наплел, и мы с ним ушли через парадную дверь. Но бежать мне теперь некуда.
Ничто не может спасти мое разбитое сердце, Хатано. И меня радует только то, что мой любимый Харуо будет рядом со мной, когда я уйду из этого мира.
За окном падал снег, словно покрывая землю белым погребальным саваном. Церковные колокола стихли, но их звон эхом продолжал звучать в моей голове, заставляя сердце сжиматься от горя.
Шахта Такигути, принадлежавшая Угольной компании Тюэцу (и расположенная среди далеких серых гор на краю мыса Муроу), разрабатывалась уже очень давно, но в последние несколько лет темпы существенно возросли. Длинные, темные, напоминающие щупальца туннели протянулись под землей на глубину пятисот сяку, а в одном месте уходили на полмили глубже морского дна. Большая часть прибыли компании зависела от этой шахты, из которой, как полагали, можно добыть шесть миллионов тонн угля. Погруженные в ее тяжкую атмосферу люди и машины продолжали свою трудную работу днем и ночью, никогда не прерываясь. Но шахта, лежащая столь близко к морскому дну, находилась в постоянной опасности, и один неверный шаг мгновенно отправил бы человека в ад. Дела шли все лучше, подземные ходы становились все длиннее, а опасность – все вероятнее. Лишь тонкая грань отделяла работающих в шахте от бездны.
В холодные дни начала апреля произошел странный случай – связанный с насилием, вполне подходящий безумному подземному миру. Наверху снег неохотно таял на вершинах гор, весь день с моря мрачно дул холодный северный ветер, но в пятистах сяку ниже уровня земли все задыхалось от яростного жара. Мир там был обнажен, почти не одет. Грязные до пупка мужчины с кирками на плечах и блестящим взором проходили мимо полуголых, с одной только тряпкой вокруг чресл, женщин, выкручивавших и вывертывавших свое тело, толкая тележки с углем.
О-Сина и Минекити были женаты и обрели друг друга в этом свирепом, темном мире. Они, как и во всех забоях, трудились в паре, где мужчина копал, а женщина вывозила добытое. У молодых людей был свой участок забоя. И во тьме, недоступной взгляду младшего бригадира, эти двое всегда могли обнимать друг друга. Но их мир не знал исключений, и счастье не могло быть долгим.
Это случилось утром, когда холодный ветер принес с окрестного ручья туман, заволакивая спуск в шахту. Получив вторую квитанцию за день, О-Сина взяла опустевшую грязную тележку и направилась обратно через всю шахту к забою Минекити. Угольная шахта чем-то схожа с темным подземным городом. Там имеется открытое пространство с кирпичными стенами, соединенное с внешним миром двумя стволами шахты. Этот главный зал, где слышатся бесконечный гул насосов и вентиляционных приборов, щелканье складных линеек инженеров и смех бригадиров, служит сердцем темного города. Начинающийся там широкий ровный туннель можно назвать его главной улицей. Открывающиеся с обеих его сторон боковые проходы похожи, в свою очередь, на второстепенные улицы, идущие с востока на запад. А нанизанные на каждую из этих улиц, как зубья расчески, забои обращены на север и юг. Ноги О-Сины быстро несли ее по рельсам из главного прохода в боковой, а затем к забою Минекити.
По дороге девушка миновала бригадира и инженера, по-видимому, осматривавшего боковой проход, но не заметила никого из компании. Она быстро развернулась, чтобы зайти в забой мужа. Минекити, как всегда, ждал ее в темном туннеле. О-Сина подтолкнула тележку, чтобы убрать ее с дороги, и бросилась всем своим юным телом на руки человека, стоявшего перед ней. Обняв его, она мечтательно посмотрела на тусклую, раскачивающуюся лампу, висящую с задней стороны тележки, откатившейся во тьму.
Поистине, это было подобно сну. Хотя впоследствии ее много раз расспрашивали об этом, и сама она изо всех сил старалась прояснить в своем сознании те события, они все равно остались мимолетными, словно память о сновидении.
Покачивавшаяся лампа была уже далеко, лишь слегка освещая боковые стороны тележки, словно проявляя достаточно чуткости, чтобы оставить обнимающуюся пару наедине. Но незадолго до того, как тележка докатилась до конца шахты, она, по-видимому, налетела на кирку или нечто похожее, лежащее на рельсах, пронзительно звякнула и накренилась. Удар пошатнул висевшую на крюке лампу, и она ударилась о рельсы.
Лампы, выдаваемые рабочим на шахте Такигути, поставлялись туда, как и на все прочие шахты, компанией Вулфа. Чтобы избежать опасности возгорания, лампы Вулфа открывались только магнитом, хранившимся у бригадира на посту при входе в шахту. Так что, если рабочие по неосторожности ставили их на неровные поверхности или повреждали, никакой опасности не было.
Порой дела идут не просто плохо, а ужасно плохо. Лампа О-Сины болталась сзади тележки, а тележка все быстрее и быстрее катилась по рельсам, взвихрив воздух вокруг. Ветер подхватил легковоспламеняющуюся угольную пыль, до того оседавшую на полу. Произошел поистине несчастный случай, ведь все условия для катастрофы сошлись воедино, а лампа безопасности, служившая символом счастья молодой пары, стала причиной нежданной трагедии.
Сцена, развернувшаяся на глазах девушки, напоминала сотню зажженных одновременно ароматических палочек. Сильный ветер, опередивший звук, охватил ее уши, лицо и все тело. Она отшатнулась назад и почувствовала, как бесчисленные крошечные камешки бьют ее по лицу. Одновременно она увидела, как пламя охватило стены, своды и пол забоя, и в ужасе повернулась, чтобы выбежать в проход. Подумав о Минекити, она посмотрела назад и увидела, что за ней бежит мужчина, а позади него пылает огонь. Он становился все сильнее, пожирая рыхлые комья угля и быстро охватывая облака угольной пыли. Спасаясь сама, О-Сина немного успокоилась, услышав позади себя мужские шаги и увидев перед собой две тени на земле. Затем фигура позади нее внезапно упала, как будто споткнувшись о рельсы. Впереди себя девушка увидела электрический свет в боковом проходе. Но истинная трагедия произошла, когда О-Сина уже выбежала под свет фонарей. Споткнувшись в проходе о стрелку рельсов, она упала. Когда она поднялась на ноги, бригадир, прибежавший сразу, как только услышал взрыв, деловито захлопывал прочную железную противопожарную дверь на входе в туннель, из которого выбежала О-Сина. Сперва она испытала облегчение от мысли, что успела спастись, но, оглядевшись, осознала ужасную правду. Ее Минекити не выбрался из туннеля. О-Сина схватила бригадира, запиравшего дверь штангой, за руку. И тут ее щека вспыхнула от боли, вызванной сильной пощечиной.
– Дура! Огонь распространится! – заорал бригадир. Образ Минекити, запертого и страдающего по другую сторону железной двери, придал девушке сил, и она вновь бросилась к бригадиру.
На сей раз ее повалил на пол прибежавший инженер. Подошел еще один рабочий, а бригадир принес немного глины, чтобы полностью запечатать железную дверь. Еще в далеком прошлом на шахтах установилась традиция жертвовать жизнями одного-двух людей, избегая риска распространения огня по остальной шахте. Мужчины и женщины собрались перед горящей шахтой, сталкиваясь обнаженными телами. Только на инженере были вельветовые брюки. Увидев, как инженер и рабочий удерживают рыдающую О-Сину, и, заметив, что Минекити нигде не видно, все собравшиеся поняли, что произошло, и застыли в ужасе.
Вперед выступила пожилая пара. Это были родители Минекити, работавшие в соседнем с сыном забое. Инженер тут же оттолкнул отца, и тот молча рухнул на пол. Мать потеряла контроль над собой и дико захохотала. Один шахтер подошел, чтобы помочь О-Сине подняться с рельсов, на которые ее опять повалили. Это был ее старший брат Иватаро, единственный родственник после смерти обоих родителей. Иватаро помог сестре встать, с ненавистью посмотрел на инженера и рабочего и исчез в начинавшей шуметь толпе.
Бригадир вернулся с тяжелым бамбуковым экраном, который он обмазал глиной. За ним следовали два работника с такими же экранами. Рабочий взял шпатель и принялся замазывать глиной все щели вокруг железной двери.
Из других коридоров подошли помощники бригадира и начальник шахты, извещенный о несчастье. Инженер и бригадир велели рабочему запечатывать дверь и приказали шумевшей толпе разойтись.
– По местам! За работу!
Следуя приказу, люди неохотно отступили, снова подхватив тележки и кирки. Как только шум утих, остававшиеся перед железной дверью служащие облегченно вздохнули. Ущерб ограничился одним забоем. И, поскольку они наглухо его запечатали, огонь должен был погаснуть сам ввиду нехватки кислорода. Забой похож на скважину, уходящую вглубь угольного массива, так что, если железная дверь закрыта, внутрь не проберется даже муравей.
Через несколько минут, ровно в половине одиннадцатого утра, дверь была полностью запечатана, так что огонь, по-видимому, начался в десять часов. Железная дверь, чувствительная к теплу, тихо нагревалась и тревожно поблескивала, указывая, что огонь, должно быть, охватил весь забой. Там, где щели были лишь слегка заткнуты глиной, она уже начала высыхать, меняя цвет, а ее бесчисленные трещины напомнили стоявшим гекконов, сидящих на стене.
Инженер, рабочий и бригадир скривились. Прибыл клерк из управления в сопровождении извещенного о случившемся наемного полицейского[29]. Управляющий сердито плюнул на пол и увел полицейского с собой в кабинет в главном зале. Отец Минекити все это время сидел на полу, но помощник бригадира помог ему подняться и уйти.
Бригадир, отдав распоряжения рабочему, стал расчищать пространство вокруг двери. Больше до тех пор, пока огонь не погас, ничего не происходило.
Проверить, погас ли огонь, следовало инженеру. Каждый забой был для вентиляции снабжен железной трубкой насоса, которая в данном случае торчала из глины над дверью и соединялась с большой железной трубой, тянувшейся вдоль стены бокового прохода. Инженер надрезал трубку в месте соединения, чтобы исследовать наполненный искрами дым, выкачиваемый насосом.
Время от времени мимо него по рельсам прокатывали тележки с углем. В боковом проходе после прежнего шума установилась дрожащая тишина, лишь изредка нарушаемая безумным смехом матери Минекити.
Тихо стало и в главном зале на входе в шахту. До лета шахта Такигути должна была добыть сто тысяч тонн угля. Небольшой инцидент ни на минуту не должен был приостанавливать работу. Тележки и корзины, насосы и вентиляционные машины – все продолжало трудиться, как обычно, под пристальным взором помощника бригадира. Но управляющий пребывал в своем кабинете в дурном настроении.
Он тут же принялся подсчитывать, сколько тележек простаивало в боковом коридоре и сколько шахтеров положили кирки на землю в течение двадцати минут после начала пожара. А затем встал вопрос, сколько тонн угля пропало из-за пожара, но это он подсчитать не смог. Ему также следовало точно определить причину пожара и главного виновника потерь. Управляющий велел клерку привести О-Сину. Затем он повернулся к стоявшему рядом наемному полицейскому. Тот вел себя, словно наблюдатель непосредственно из Горного управления.
– Кажется, ничего особенного не случилось.
Возможно, с ним в то время ничего особенного и не случилось, ведь лишь один шахтер оказался взаперти. Но вскоре после этого разговора действительно случилось нечто особенное. Клерк, только что посланный проверить, не прекратился ли пожар, вернулся с известием, что кто-то убил инженера Маруяму.
Тело инженера лежало с краю бокового прохода, недалеко от железной двери. Похоже, его убили в тот момент, когда он исследовал дым. У соседней стены отрезанная вентиляционная труба свисала на железных цепях, крепившихся к подпоркам на потолке. На подставке были разбросаны инструменты.
Жертва лежала лицом вниз, из головы вытекала темная жидкость, поблескивавшая на грязном полу. Большая рана на затылке взъерошила его волосы, рот был открыт. Вскоре нашлось орудие убийства. Недалеко от ног жертвы лежал большой круглый кусок угля, по весу соответствовавший камню, поблескивавший и окрашенный кровью. Заметив его, управляющий тут же поднял глаза к потолку. Тот был нетронут. Но, чтобы нанести такую рану, обвал был не нужен.
В пятистах сяку под землей давление чрезвычайно велико. На поверхности человек может спрыгнуть с высоты в тысячу сяку, и в продолжение большей части смертельного полета тело останется нетронутым. Но если спрыгнуть на пятьсот сяку вглубь шахты, от человека ничего не останется. Поэтому обвал столь опасен. Даже мельчайший камешек, упавший сверху, может сломать палец, как ветку. Поэтому неудивительно, что кусок угля может послужить орудием убийства. Управляющий отбросил его в сторону и, побледнев, повернулся к бригадиру.
Рабочий, до тех пор стоявший на месте не шевелясь, заговорил первым.
– Когда мы взяли ситуацию под контроль, господин Асакава отправился на обход, а я пошел вернуть мастерок на склад. Это случилось, когда мы ушли.
Асакавой звали бригадира. Имя рабочего было Фуруи. Еще не оправившись от пожара, они столкнулись с убийством, поэтому были возбуждены. Но не только они утратили присутствие духа. Обычно добродушный управляющий тоже встревожился – несчастный случай, затем убийство.
Огонь, конечно, локализовали в одном забое. Но они еще не знали, насколько велик ущерб, а теперь один из их ценнейших «ресурсов», инженер, кем-то убит. Управляющий, уже многие годы проведший в шахте, по-видимому, первым понял, что убит не просто кто-то, а именно инженер.
– Кто мог убить его? Есть идеи? – вскользь бросил наемный полицейский.
– Идеи? Конечно есть! – заявил управляющий, с недовольным видом поворачиваясь к полицейскому. – Тот пожар. Один из шахтеров опоздал и был запечатан внутри горящего забоя. Безусловно, это ужасная трагедия, но мы не могли открыть дверь и спасти его. Именно инженер Маруяма возглавил группу, запечатавшую дверь. А теперь, когда Маруяма убит, разумеется, у меня есть идеи, кто убийца. Даже если я не знаю точно, круг подозреваемых ограничен. Разве это так сложно?!
– Так и есть, – согласился бригадир.
Бригадир был тайно назначен на свой пост непосредственно компанией и служил верным псом на страже прибылей. По видимости, работая под началом управляющего, руководителя всей шахты, втайне бригадир имел столько же власти, сколько сам управляющий, поднявшийся из инженеров. Полицейский согласно кивнул. Бригадир продолжил:
– Никто бы не сделал столь ужасное с незнакомцем. Как звали шахтера, оставшегося внутри? Кажется, Минекити?
Клерк кивнул, и управляющий взял власть в свои руки.
– Приведите в мой кабинет его родителей и выжившую женщину. И брата женщины тоже, слышите? Его тоже приведите.
– Первым делом нам надо изучить людей, близких Минекити, – сказал бригадир.
Полицейский и клерк тут же исчезли во тьме. Управляющий подошел к запертой железной двери и встал прямо перед ней.
Похоже, запечатывание тоннеля помогло, и огонь внутри уже потух, поскольку железная дверь утратила блеск. Но, несомненно, резко открыть дверь сейчас значило дать умирающему огню новый приток кислорода. Управляющий прищелкнул языком и повернулся к бригадиру.
– Свяжись с инженером Кикути из шахты Татияма и приведи его сюда. И сам зайди в мой кабинет, как только закончишь обход.
Шахта Татияма, принадлежавшая той же компании, находилась на другой стороне горы, в центре мыса Мироу. У каждой шахты был свой инженер, но Кикути, в последние несколько дней находившийся на шахте Татияма, обычно считался главным инженером, работавшим на обеих шахтах. Бригадир запрыгнул в пронесшуюся мимо тележку и исчез во тьме.
Когда люди разошлись, вновь настала тишина. Управляющему казалось, что из тьмы, сгущавшейся ниже по туннелю, до него доносится смех матери Минекити. А между грохотом тележек ему слышался какой-то ропот. Помощник бригадира из левого коридора пришел с соломенной циновкой и, следуя распоряжениям управляющего, положил на нее тело инженера и ушел. Рабочий, встав у обрезанной вентиляционной трубки, продолжил дело убитого инженера, но внезапно повернулся к управляющему.
– Господин, кажется, тут скапливается опасный дым.
– Вы знаете, о чем говорите? – ухмыльнулся управляющий.
– Я не разбираюсь в сложных вещах, но вы сами можете судить по запаху. Кажется, большая часть пожара уже прекратилась, но, видимо, тление еще источает немного вредного дыма.
Управляющий подошел к железной трубке и тут же скривился.
– Лучше нам обратно подсоединить эту трубку к главной трубе и отправить весь этот дым туда. Вы правы, запах довольно силен. Хорошо, приходите сюда время от времени проверять дым. Я ухожу расспросить шахтеров, но скоро тут будет инженер Кикути.
Рабочий принялся соединять трубки обратно. За этим делом его и оставил управляющий.
Четверо подозреваемых сидели в кабинете у главного зала под надзором полицейского и трех помощников бригадира. О-Сина уже переоделась в ночную рубашку, ее волосы были в беспорядке. Она отвернулась к стенной панели, а ее плечи вздрагивали. Ее брат Иватаро, чьи лицо и грудь были все еще грязными, дышал тяжело, как кузнечные меха. Он молча глянул на вошедшего управляющего. Отец Минекити, не подымая глаз, невидящим взглядом, смотрел прямо перед собой, чем-то напоминая дохлую рыбу. Мать погибшего поддерживал помощник бригадира, поскольку она не могла удержаться и время от времени жутко хохотала.
Управляющий встал прямо перед ними и медленно перевел взгляд с одного на другого.
– Итак, это все люди, близкие Минекити.
– Да, остальные с ним не связаны, – ответил один из помощников бригадира.
В служебных помещениях управляющего насчитывалось несколько комнат. Он велел четверым помощникам бригадира вводить подозреваемых поодиночке. Сам управляющий с полицейским ушли в соседнюю комнату и расположились в креслах. Первым вызвали Иватаро.
Управляющий бросил взгляд на полицейского и повернулся к мужчине. Поначалу он, по-видимому, собирался начать кричать на него, но прикусил язык и относительно дружелюбно, спросил:
– Откуда вы сейчас привели сестру?
Молчание.
– Куда вы пошли?
Иватаро продолжал стоять молча.
– Зачем его спрашивать? Этих мужчину и женщину привели сюда прямо из барака...
Полицейский имел в виду барак в шахтерском поселке рядом с шахтой. Управляющий не обратил внимания на его слова и продолжил:
– Я спрашиваю: отправились ли вы прямо в барак?
Иватаро, наконец, поднял голову.
– Отправились прямо в барак, – резко ответил он.
– Уверены? – Голос управляющего прозвучал резче. Иватаро почти незаметно кивнул, ничего больше не сказав.
– Хорошо. – Управляющий повернулся к помощнику бригадира. – Отведи этого человека обратно. И расспроси охрану, когда именно они с сестрой покинули шахту.
Следующей вызвали О-Сину. Когда она села по ту сторону стола, полицейский заметил управляющему:
– Нам следует расспросить эту женщину о том, как начался пожар.
Управляющий молча кивнул и повернулся к ней.
– Пожар вызвала лампа?
Молчание.
– Причиной пожара была лампа, так?
О-Сина безжизненно кивнула.
– Чья? Ваша или мужа?
– Моя.
– Как она вызвала пожар? Расскажите, что произошло, в точности.
О-Сина поколебалась. Но вскоре закапали слезы, и, опустив глаза, она начала тихо рассказывать то, что изложено в начале этой истории.
Когда женщина закончила исповедь, управляющий пошевелился в кресле и сказал:
– Нам придется разобраться, правду ли вы рассказали о пожаре в туннеле. Но у меня есть еще один вопрос. Кажется, вас отвел в барак брат, но так ли это?
Этот вопрос, однако, оказался бесполезен. В тот момент О-Сина впала в такое отчаяние, что, хотя точно знала, что ее увел Иватаро, не могла вспомнить, сразу они пошли в барак или нет. В глазах управляющего О-Сина и Иватаро оставались подозреваемыми, и он воспрянул духом. Но в этот момент дверь открылась, и помощник бригадира ввел в кабинет охранника.
Охранник изучил Иватаро и О-Сину и повернулся к управляющему.
– Эти двое? Да, уверен. Они поднялись на лифте и вышли из шахты незадолго до половины одиннадцатого.
– Что? Еще до половины одиннадцатого они были снаружи?
– Да, уверен. В это время не уходил больше никто из шахтеров, и я их хорошо запомнил.
– Ага. И до тех пор, пока их сейчас не привели сюда, они больше не возвращались на шахту?
– Не возвращались, нет. Второй охранник может подтвердить.
– Ладно, достаточно.
Когда охранник ушел, управляющий и полицейский переглянулись.
Горевший забой был запечатан ровно в половине одиннадцатого. В этот момент инженер Маруяма был жив и здоров, а значит, Иватаро и О-Сина, ушедшие из шахты еще до половины одиннадцатого, не могли убить инженера. Стало быть, двое из четырех подозреваемых исключаются. Остаются только двое.
Управляющий велел вывести Иватаро и О-Сину в соседнюю комнату и вызвал отца Минекити.
– Помощник бригадира из левого коридора куда-то увел вас. Куда вы пошли?
Каждый раз, когда старый шахтер с глазами мертвой рыбы начинал говорить, на его животе собирались складки.
– Прошу вас, спросите помощника бригадира, – сказал он.
Помощник бригадира левого коридора обедал в столовой, когда был вызван управляющим.
– Вы вывели этого человека из туннеля, да? Куда вы его повели?
– Этого старика? – Помощник бригадира засмеялся. – Он на ногах стоять не мог. Так что я отвел его в медицинский кабинет. Когда я туда опять зашел, чтобы взять циновку и унести тело, он только что вставать начал. Медсестре пришлось с ним повозиться.
– Так-так, – заметил полицейский. – Но вы не знаете, куда он пошел после того, как смог встать? – Полицейский повернулся к управляющему. – Тут что-то наклевывается. Я нашел этого человека вместе с его безумной женой слоняющимся у входа в боковой коридор. Что он мог делать после ухода из медицинского кабинета?
Управляющий помолчал, но затем неожиданно произнес:
– Думаю, произошло некоторое недопонимание. Верно, мы не знаем, куда он пошел после того, как смог встать. – Управляющий повернулся к помощнику бригадира. – Но ведь он не мог встать, когда вы вернулись в медицинский кабинет, чтобы взять циновку и унести тело Маруямы, верно?
– Да.
Управляющий вновь повернулся к полицейскому.
– Инженер Маруяма был убит, когда этот человек не мог даже встать. Он упал у горящего забоя и был отведен в медицинский кабинет. После этого инженера убили, а помощник бригадира был послан взять соломенную циновку, чтобы накрыть тело. Только после этого старик смог снова встать в медицинском кабинете. Следовательно, в тот момент, когда инженер Маруяма был убит, этот человек все еще находился на попечении медсестры. Если он не мог встать, он, по всей видимости, не мог отправиться в боковой коридор и убить кого-либо. Не так ли? Но теперь мы знаем, кто убийца. Вяжите ту сумасшедшую старуху!
Полицейский вскочил и бросился в соседнюю комнату. На глазах Иватаро и О-Сины он принялся связывать мать Минекити.
И тут предположение управляющего было внезапно опровергнуто.
Но сперва надо упомянуть, что убитый инженер Маруяма был всегда очень дисциплинированным сотрудником. Ввиду этого шахтеры его боялись, а служащие уважали, но старались держаться на расстоянии. Но он не был человеком, приносящим в жизнь столько горечи, что кто-то захочет его убить. Случай, чтобы пришлось запечатать шахтера, и тем самым обречь его на мученическую смерть, был первым за его карьеру. Расспросив всех, кто мог бы возненавидеть инженера за оставление Минекити на верную смерть, управляющий поверил, что наконец отыскал виновного. Но с самого начала допроса и до того момента, когда он был внезапно прерван, никого из подозреваемых из кабинета не выпускали, даже если они были очищены от подозрений. Таким образом, все они еще находились в кабинете, когда…
Наемный полицейский уже собирался схватить мать Минекити. Но вдруг послышался шум приближающихся громких шагов. Стеклянная дверь распахнулась, и ворвался бригадир Асакава. Не обращая внимания на происходящее в комнате и задыхаясь, он тут же бросил управляющему:
– Рабочий Фуруи убит.
Все, кто выполняет грубую и тяжелую работу, в том числе шахтеры и моряки, страдают страхом и глубоким беспокойством, немыслимым для человека со стороны. Например, моряки имеют множество странных суеверий, так что даже забавно наблюдать, как они считают море таинственным местом. Подобно этому странные байки есть и у шахтеров. Например, они рассказывают, что, если свистнуть в шахте, горные боги разгневаются и вызовут обвал. Или что духи людей, умерших в шахте, задержатся там и вызовут новые бедствия. Часто участки шахт, оскверненные кровью, обвязывали веревкой-сименавой, чтобы очистить это место. Хотя вовсе не доказано, что подобные действия эффективны, они стали распространенным обычаем, успокаивающим шахтерские суеверия.
Такая веревка-сименава была натянута и вдоль бокового прохода в шахте Такигути. Но, хоть и предполагалось, что она очистит место вокруг железной двери, свежая кровь пролилась там не единожды, а дважды. В свете тусклых электрических огней шахтеры, работавшие в этом коридоре, обступили дверь запечатанного забоя, возле которой лежало уже два тела. На сей раз в коридоре царило пугающее молчание.
Рядом с телом инженера Маруямы, покрытым соломенной циновкой, лежало тело рабочего.
По-видимому, его толкнули на землю, когда он встал на цыпочки, чтобы принюхаться к дыму. Подставка была перевернута, а рядом лежал окровавленный кусок угля, более крупный, чем тот, которым убили инженера. Должно быть, он был брошен с силой, поскольку рабочий лежал лицом вниз на полу. Удар разбил весь его затылок до самой шеи, а от левого уха почти ничего не осталось. Убийство произошло между уходом в свой кабинет управляющего, оставившего рабочего в одиночестве перед туннелем, и появлением совершавшего обход бригадира, позвонившего к тому времени инженеру Кикути и успевшего пообедать. Как и в момент нападения на инженера Маруяму, убийца дождался, пока в коридоре не проедут все тележки, и настиг жертву в темноте.
Управляющий, побелев, как лист бумаги, огляделся и раздраженно разогнал шахтеров.
Рабочий был убит тем же орудием, что инженер. Но на этом схожесть не заканчивалась. И рабочий, и инженер имели нечто общее, и это нечто могло стать причиной их гибели. Именно рабочий Фуруи, по приказу инженера Маруямы и бригадира, запечатал глиной железную дверь. И теперь оба были мертвы. Очевидно, кто-то убил обоих, мстя за смерть шахтера.
Погруженный в свои мысли управляющий в сердцах пнул железную дверь.
После убийства инженера управляющий тут же понял суть дела и немедленно принялся за расследование в отношении всех, кто мог захотеть отомстить за Минекити. Но рабочий Фуруи был убит тем же способом, что и инженер, когда все четверо подозреваемых были на допросе. Более того, все они оставались затем в кабинете и не выходили оттуда. Значит, убийца кто-то неизвестный, не входящий в эту четверку? Но кто? Маловероятно, что среди простых шахтеров найдется кто-то столь драматически безумный, чтобы убивать служащих компании ради незнакомого человека.
Управляющий был уверен, что сам справится с делом, но теперь, пиная дверь, он чувствовал себя совсем беспомощным, пока наконец луч света не помог управляющему в его блужданиях во тьме. Но это был неописуемый луч света, толкающий управляющего в объятия безграничного ужаса.
На шахте Такигути было принято производить первоначальный осмотр трупов, столь здесь частых, в медицинском кабинете. Хотя по всем коридорам было проведено электричество, фонари в них были покрыты угольной пылью, предназначаясь только для регулирования движения тележек по шахте, поскольку там было довольно тесно. Осмотр, соответственно, производился в другом месте, чтобы не мешать движению тележек и работе шахты. После того как управляющему сообщили, что медицинский персонал собран в кабинете, он велел отвезти оба тела туда. Тележку для угля выстелили специально приготовленной соломенной циновкой и погрузили на нее тела.
Когда управляющий, бригадир и полицейский уже собирались запрыгнуть в следующую тележку, в дальней части бокового прохода показался молодой шахтер, держащий собственную лампу вместе с другой, потушенной. Заметив управляющего, шахтер остановился, вытянулся и сказал:
– Я нашел ее рядом с местом для питья.
– Вы нашли шахтерскую лампу?! – Управляющий нахмурился и повернулся к нему.
В шахте личная лампа означает возможность выжить, и шахтер с ней никогда не расстается. Она используется не только для освещения, движение пламени также служит жизненно важным способом определения присутствия поблизости какого-либо горючего газа. Но, как уже упоминалось, в некоторых случаях эти лампы могут быть очень опасны, поэтому в данной шахте каждой лампе был присвоен особый номер, и все они тщательно проверялись на посту охраны на входе в шахту вне зависимости от того, кто принес лампу. Неудивительно, что подобная лампа, валяющаяся просто так, вызвала такое удивление.
– Какой у нее номер?
– С-121.
– С-121?
Бригадир покачал головой. Управляющий вылез из тележки и движением подбородка подозвал к себе женщину-возницу, чтобы отдать ей приказ:
– Езжайте на пост охранника и уточните, кому принадлежит лампа с номером С-121.
– Даже в такое время, – вздохнул бригадир, – некоторые так небрежны. – Он повернулся к шахтеру. – Где вы ее нашли?
– Прямо рядом с местом для питья. Она там лежала, как будто ее кто-то забыл.
Место для питья было всего лишь выходом естественного родника в резервуар. В этом проходе оно располагалось в конце тоннеля. Там было небольшое открытое пространство с пещерками и нечто вроде туалета. Испытывая жажду, шахтеры приходили пить туда.
– Кто-то оставил там лампу? Узнаю и серьезно накажу, – проревел бригадир.
Управляющий оглядывался, пытаясь заметить, все ли проезжавшие мимо с тележками имели с собой лампы. Но, конечно, никто в этом мире тьмы не забыл свой источник света. Забыть его было невозможно. Скорее его не забыли, а оставили специально. Но, если так, это значит, что шахтер в ней не нуждался либо по какой-то причине поступил так намеренно. В тот момент, когда управляющий подумал это, посланная им возница прибежала обратно без тележки, очень бледная.
– С-121 принадлежит покойному Минекити...
– Что?!
– Да, это лампа Минекити...
На лице управляющего появилось изумление.
– Но как?.. Как лампа Минекити?..
Кто же ждал, что теперь в деле появится лампа Минекити? Конечно, его нельзя было наказать. Но дело не в наказании. Как здесь и сейчас могла появиться лампа Минекити, работавшего в своем забое и там же умершего?
Управляющий нахмурился, задумавшись обо всем этом. Он поднял лампу и повернулся к бригадиру Асакаве, также заметно потрясенному.
– В любом случае пойдемте, – голос управляющего заметно дрожал. – Надо еще раз все обдумать. Тут творится какая-то ерунда.
Инженер Кикути с шахты Татияма был еще молод – ему не исполнилось и сорока. Блестяще закончив инженерный факультет Токийского университета, он ненавидел сидение за столом в темной комнате. Поговаривали, в свободное время он ходил охотиться с винтовкой на медведей. У него было загорелое лицо и голос такой силы, что, когда он смеялся, трясясь широкими плечами, все лежавшие на столе бумаги разлетались.
К тому времени, когда извещенный инженер Кикути прибыл на шахту Такигуди, наемный полицейский уже ушел за подкреплением в окружной участок. Тем временем управляющий после находки лампы Минекити забыл уже и об осмотре трупов, и о дыме. Он сидел, запершись в кабинете, и безуспешно ломал голову над происходящими невероятными событиями.
Увидев инженера Кикути, управляющий просветлел лицом. Он немедленно принялся объяснять положение дел с запечатанным забоем, но, коснувшись деталей, отвлекся, и рассказ о пожаре постепенно превратился в рассказ об убийстве. Хотя инженер Кикути явился на шахту, чтобы бороться с последствиями пожара, слушая отчаявшегося управляющего, он куда больше заинтересовался убийствами. Управляющий излагал все детально, начав с убийства инженера Маруямы и четверых подозреваемых, затем подробно рассказал о смерти рабочего и закончил таинственной находкой лампы. Но он не стал цветисто описывать неразрешимое противоречие, с которым столкнулся, или жуткие подозрения, следующие из этого противоречия, а просто обрисовал инженеру ситуацию.
– Звучит так же увлекательно, как охота на медведей.
Когда управляющий умолк, Кикути улыбнулся, хотя, по-видимому, еще не до конца разобрался в ситуации. Он молчал, тяжело задумавшись об этой трудной проблеме.
– Боюсь, не смогу ответить, если вы меня сразу спросите об этих столь странных убийствах, – начал инженер. – Но, господин управляющий, вы немного лукавите. Почему бы не сказать прямо, что у вас на уме? С какой проблемой вы столкнулись? Конечно, я знаю, в чем дело. И я понимаю, как предельно по-детски, глупо, нет, даже нелогично все это выглядит. Понимаю, почему вы не хотите назвать вещи своими именами. Но в этой нелепой ситуации у вас не хватает смелости даже посмеяться. Прошу вас, не сердитесь. Позвольте, я поясню – есть только один путь разрушить ваши страхи. Очень простой. Откройте запечатанный забой. Да. Не знаю, насколько там было жарко во время пожара, но никакой огонь не имеет достаточной температуры, чтобы полностью уничтожить человеческие кости.
– Вы правы, – сказал управляющий. – Огонь быстро взяли под контроль. Но там все задымлено.
– Туннель ведь вентилируется? Дым не задержится внутри навеки. А мы можем надеть маски. О, но перед этим, господин управляющий... – Инженеру, похоже, пришла в голову новая идея. Его глаза засверкали, и он огляделся. – Где господин Асакава?
– Асакава?
Управляющий повернулся к клерку. Тот ответил:
– Он ушел, поскольку ему позвонили из главной конторы в Саппоро.
Вскоре бригадир Асакава вернулся. Поприветствовав его, инженер Кикути возобновил разговор.
– Господин Асакава, это может показаться странным, но, по-моему, в запечатывание того шахтера в забое были вовлечены по крайней мере три человека. И один из них вы, не так ли?
Бригадир побледнел. Инженер коротко взглянул на него и тут же продолжил:
– Убийства, возможно, еще не кончены. Боюсь, вы следующий. – Инженер поднял голову и заговорил быстрее. – Но не стоит беспокоиться. Послушайте, господин Маруяма и господин Фуруи были убиты кусками угля. Это значит, что у убийцы нет оружия. Но вы, вы-то можете взять с собой оружие. И, если нам повезет, мы схватим убийцу. Именно. Нет, это не просто возможность. Если вы – цель убийцы, то именно вы и можете его поймать. Он может скрываться от нас, но неизбежно появится перед вами.
– Понимаю, – произнес управляющий. – Какая умная мысль... Но именно такую и ждешь от охотника на медведей.
Между тем инженер Кикучи серьезным тоном продолжал:
– Изложу вам свой план. Мы снабдим господина Асакаву оружием и отправим его на место убийства одного. Конечно, мы будем идти позади. Не думаю, что есть повод беспокоиться, если вы будете вооружены. Ну, как? Думаю, это самый быстрый способ поймать убийцу.
Управляющий тут же изъявил согласие.
Бригадир немного подумал и встал, вытащив откуда-то кинжал, купленный во время забастовок. Он постучал его ножнами по полу.
– Вы – сзади, – сказал он и смело шагнул вперед.
Управляющий и инженер Кикути, немного подождав, последовали за ним. Когда они прошли главный проход и достигли входа в боковой, ведший к опечатанному забою, инженер остановился и сказал управляющему:
– Как много угля не будет добыто, если вы запретите входить или выходить из этого прохода в течение часа?
– Что? Вы хотите запечатать всю эту часть шахты? – широко раскрыл глаза управляющий.
– Да.
– Не шутите так. Я не могу остановить добычу...
– Но что, если убийца проскользнет мимо нас и уйдет этим путем? – настаивал инженер. – Ну как? По моим подсчетам, за час эта часть шахты дает тонн тридцать. Вы потеряете не больше этого количества. Пожалуйста, прекратите работу. Дело чрезвычайное.
– Похоже, вас охота больше интересует чем прибыль, – криво ухмыльнулся управляющий.
Инженер тут же подошел к большой пожарной двери на входе в боковой коридор и объяснил ситуацию шахтерам и встревоженному помощнику бригадира, ожидавшему их там. После того как инженер и управляющий зашли в боковой проход, инженер велел помощнику бригадира закрыть снаружи пожарную дверь и запереть ее. Множество тележек, катившихся из глубины прохода, быстро наткнулись на препятствие, и, учитывая, что Минекити был запечатан не так давно, все, находясь на грани срыва, закричали. Но, увидев, что управляющий и инженер тоже внутри, шахтеры быстро поняли, что их закрыли не из-за чрезвычайной ситуации, а по какой-то особой причине, и успокоились.
Управляющий и инженер Кикути проследовали вглубь тоннеля, объясняя ситуацию встреченным возницам, но, дойдя до запечатанного входа в забой, вздрогнули. Послуживший приманкой бригадир Асакава был сильнее большинства людей, имел при себе оружие и находился начеку. У убийцы оружия не было, и он должен был скрываться. Следовательно, не было и опасности для Асакавы, но он был уже мертв. Жертва лежала лицом вниз, раскинув руки в стороны. Вся верхняя часть его тела была придавлена плоским куском угля, куда большим, чем предыдущие орудия убийства, напоминавшим какую-то ступеньку. Не похоже, чтобы его откуда-то принесли. Кусок будто вырезали с неровной поверхности ближайшей стены, оставив углубление, как после обвала. Вокруг тела на полу валялись кусочки угля поменьше. Бригадира Асакаву бросили на пол, а затем жестокий убийца поразил его отколотой со стены глыбой, обрушив ее на тело.
Управляющий молча поднял кинжал бригадира. Вместе с инженером они отодвинули угольную глыбу. Голова и грудь трупа были раздавлены, являя столь ужасный вид, что на это трудно было долго смотреть.
Они явились слишком поздно, драгоценная приманка была схвачена, а они даже не заметили убийцу. Поворот, конечно, крайне неожиданный, но они не готовы были признать, что их ошибка оказалась столь фатальной. Обоих яростно охватило чувство вины, но они испытывали и облегчение при мысли, что с этим делом покончено. Месть завершена. Но какой человек мог выполнить подобную задачу, не имея никакого орудия? Один из шахтеров в боковом проходе, или?.. Управляющий взглянул на железную дверь запечатанного забоя. Подойдя, он потрогал ее. Дверь уже полностью остыла. Инженер Кикути проверил вентиляционную трубу. Уровень дыма заметно снизился и уже не представлял опасности. Прищелкнув языками, оба принялись соскребать засохшую глину со щелей вокруг двери. Провозившись некоторое время, они очистили ее всю. Инженер отодвинул штангу и со всей силы распахнул дверь. Из тьмы полился невероятно теплый воздух. Оба, держа перед собой тусклые лампы, вступили в сгоревший забой. Внутри они тут же поднесли лампы к полу и принялись искать останки Минекити. И вдруг их охватил неописуемый страх...
Никаких костей внутри не было!
Долгие поиски хоть каких-то останков ни к чему не привели.
Обе стены забоя обгорели, их неровная поверхность походила на вид старого хлопка, облитого чернилами. Опоры, поддерживавшие потолок забоя, напоминая врата-тории[30], были сильно обожжены. Тут и там со стен капала ужасно пахнущая жидкость, по-видимому, каменноугольная смола. Но как глубоко они ни забирались в забой, останков Минекити, ни единой косточки, найти не удалось. Инженер и управляющий, словно одержимые, продолжали обыскивать забой. Рельсы на земле кривились в сторону, поднимались и опускались, оканчиваясь дугой. Рядом лежали обгоревшая кирка и перевернутая тележка для вывоза угля. Здесь, в центре начавшегося пожара, воздух был еще странно теплый. Но и здесь, в самом конце забоя, никаких следов. Осознав всю невозможность ситуации, они застыли на месте.
Это был худший сценарий из всех. Как уже упоминалось, забой представляет собой скважину в угольном пласте, поэтому при закрытой железной пожарной двери даже муравей не сможет выбраться. Следовательно, тело Минекити, запечатанное внутри забоя, должно было сгореть. Даже если они не нашли тело, то хотя бы что-то оставшееся от тела. Но именно это и произошло. Управляющий понял, что его подозрения – ужасная истина. Холод пробежал по его телу.
И тут случилось это…
Внезапно, без всякого предупреждения, стены над ними, вдалеке, позади, вокруг задрожали, нарушая тишину.
Бум-м-м...
Бум-м-м...
Послышался зловещий шум.
Оба, затаив дыхание, осторожно прислушались. Но шум, не став громче, внезапно прекратился, и их вновь охватила тишина.
Люди, долгие годы проведшие в шахтах, четко знают, что значит такой шум. Этот ужасный звук слышится всегда, когда в разработанной до конца шахте убирают подпорки. Когда они убраны, неустойчивые стены рушатся одна на другую, под их давлением обваливаются и потолки. Это происходит медленно, и земля поначалу спокойна, но, когда потолок начинает идти трещинами, раздается именно то урчание, которое они услышали, так что мурашки побежали у них по спине. Этот звук – знак неминуемого обвала, и верные своим страхам шахтеры окрестили его «криком горы». Звук, услышанный ими теперь, был именно этим «криком». Подпорки в забое обгорели из-за пожара, а давление в обгоревшем туннеле возросло. Это ослабило его стены, и потолок понемногу готовился обвалиться.
Управляющий побледнел и поднял лампу к потолку. Его ожидала еще более ужасная истина. На медленно опускавшемся на их головы потолке появились большие, темные трещины, по размеру не меньшие, чем крокодилы. Изнутри этих трещин начинались обожженные трещинки поменьше, из которых одна за другой посыпались капли. Это была вода. Заметив ее, управляющий тут же протянул руку, поймал на ладонь каплю и осторожно поднес ко рту. Он в ужасе пошатнулся. Обрушивающиеся потолки, обвалы, пожары и проникновение грунтовых вод, конечно, всего лишь часть шахтерской работы. Как и на всех шахтах, на шахте Такигути к предотвращению подобного всегда были готовы. Но одна опасность на этой шахте была куда страшнее всех вышеперечисленных, и капля на языке управляющего означала, что отныне судьба всей шахты Такигути предрешена. Остановить эту воду было нельзя. Это был не конденсат. И не грунтовая вода.
Это была морская вода!
– Боже! – Голос управляющего задрожал, когда он почувствовал языком, что море проникает в шахту. – Не время думать об убийствах. Море затопит нас!
В отличие от управляющего, инженер Кикучи был абсолютно хладнокровен. Он как будто куда-то унесся мыслями, стоя неподвижно и глядя в одну точку, будто заснув стоя. Он был спокоен, его дерзкий, блестящий ум что-то занимало.
– Способа бороться с морем нет, – сказал наконец инженер совершенно спокойным голосом.– Господин управляющий, придется сдаться. У нас достаточно времени, и нам надо спокойно подготовить эвакуацию. Кстати, вы только что сказали, что не время беспокоиться об убийстве. Возможно, вы правы, но между этой морской водой и убийством есть связь. Посмотрите внимательно на эти обгоревшие трещинки внутри больших трещин. Думаю, я начинаю видеть истинный облик всего этого дела.
Через несколько минут тревожное чувство поползло по всему темному подземному городу от закрытого бокового прохода. Захлопнув тяжелые железные двери забоя на грани обрушения, управляющий бросился в телефонную комнату и сообщил в наземное управление шахты Татияма и в головную контору в Саппоро, что море ставит под угрозу работу шахты. Затем он подготовил план эвакуации, чтобы не дать шахтерам затоптать друг друга в узких выходах из боковых коридоров.
Тем временем инженер Кикути демонстрировал дьявольское спокойствие, выработанное охотой на медведей. Задумчиво выйдя из железной двери бокового прохода, он вновь закрыл ее и подозвал помощника бригадира, отвечавшего за главный коридор. Они обсудили, как установить за выходом тщательное наблюдение. Жестокий убийца все еще скрывался где-то в этой части шахты. Они не могли позволить ни одному рабочему покинуть боковой проход до поимки убийцы. Подготовив группу наблюдателей, Кикути отправился в кабинет управляющего рядом с главным залом.
Перед ним уже столпились шахтеры из ближайших забоев, задаваясь вопросами и возмущаясь внезапным прекращением работы. Управляющий, отдававший распоряжения помощникам бригадира, заметил Кикути и бросился к нему.
– Теперь займемся левым коридором. Пошли.
– Подождите! – потребовал Кикути. – Сперва я хотел бы кое-что выяснить.
– Что? – Управляющий был удивлен и обеспокоен. – Вы вообще понимаете, что вы говорите в такой момент? У нас в той части шахты заперт убийца. Нам надо его обнаружить, а потом вывести шахтеров.
Но Кикути не двигался с места. Наконец, управляющий сказал, что пойдет в боковой проход один, но до его возвращения Кикути не должен позволить никому выходить.
Как только управляющий исчез во тьме главного коридора, инженер Кикути быстро проскользнул в его кабинет, где все еще держали О-Сину. Она спокойно повторила все, что говорила управляющему. Как только девушка замолчала, Кикути спросил:
– Это важно, поэтому отвечайте как можно внимательнее. Вы едва спаслись из горящего забоя в тот момент, когда бригадир, инженер и рабочий уже запирали железную пожарную дверь. Вы уверены, что там в этот момент Минекити не было?
– Да. Абсолютно уверена, – убежденно ответила О-Сина, глядя на инженера через опухшие веки.
Кикути зажмурился, словно раскладывая в мозгу мысли по местам. Затем он отправился в телефонную комнату, проведя в ней минут десять. Должно быть, он звонил куда-то далеко. А потом он с решительным видом повел О-Сину в главный проход.
Бледный управляющий стоял с кинжалом в руках у входа в запертый боковой коридор в сопровождении нескольких помощников бригадира. Завидев Кикути, он подошел и объявил:
– Кикути, у нас проблема.
– Что не так?
– Просто поверить не могу. Убийцы в боковом коридоре не было. Мы обыскали все – туннели, все забои, открытые площадки, маленькие пещерки, но его там нет.
Спокойный ответ Кикути его удивил.
– А кого вы искали в этой части шахты?
– Что? Кого я искал? Убийцу, конечно, – отвечал управляющий.
– Это я и спрашиваю. Вы все повторяете: «Убийца, убийца». Но о ком вы говорите?
– Что? – Управляющий смутился еще сильнее. – О шахтере Минекити, конечно.
– Минекити? – откликнулся Кикути. Больше он не сказал ни слова, но его лицо выразило целую гамму чувств. Помолчав, он спокойно продолжил: – Понимаете, зайдя в боковой коридор вместе с вами, я понятия не имел, кто убийца. Естественно, он был заперт в этой части шахты, но в моем уме было очень общее представление об убийце. У меня не было соображений, кого я ищу и кого должен поймать. Но теперь, мне кажется, я знаю правду. И, поверьте, вы серьезно ошибаетесь в понимании всего этого дела. Вас слишком очаровали поверхностные факты и мнимо правдоподобная теория, объясняющая их. Но вы игнорируете логику. Один шахтер запечатан, ответственные за это люди убиты один за другим. Убийца, однако, не входит в число подозреваемых, ограниченное семьей этого шахтера. А затем вне запечатанного забоя находят лампу этого шахтера, хотя сам он, по-видимому, умер внутри. Потом оказывается, что внутри забоя нет никаких останков упомянутого шахтера. Сопоставив все эти факты, вы выдвинули теорию, что шахтер каким-то образом сбежал из забоя живым и начал мстить тем, кто его там запечатал. Но ваша теория лишена логики – она не объясняет невозможное: как человек может сбежать из забоя, из которого сбежать невозможно никаким способом.
– Что же вы предлагаете? – нахмурился управляющий. Инженер продолжил объяснять:
– Эта идея пришла мне в голову, когда мы не нашли в забое останков шахтера. Там не было даже костей, следовательно, Минекити, очевидно, покинул забой. Однако огонь потух вскоре после того, как была запечатана железная дверь, и это значит, что вы лишили его кислорода, то есть другого пути покинуть забой, кроме как через эту дверь, не было. Стало быть, Минекити мог сбежать из забоя только этим путем. Но дверь была закрыта, заперта штангой снаружи и запечатана глиной, которая высохла, причем на ней не было никаких признаков, что дверь открывали. И это значит, что после того, как дверь была закрыта, ее не могли открыть до тех пор, пока мы ее недавно не распечатали. Не говорит ли вам это, что Минекити покинул забой до закрытия пожарной двери? Запомнив это, пересмотрим остальные факты. Эта бедная женщина, О-Сина, слышала позади себя мужские шаги, когда спасалась из горящего забоя. Когда она наконец выбралась оттуда и оглянулась назад, она увидела, как бригадир Асакава сосредоточенно закрывает железную пожарную дверь, по-видимому, прибежав на звук взрыва. После того как дверь была закрыта, прибыли инженер и рабочий, начавшие ее полностью запечатывать. Здесь суть проблемы. Слушайте внимательно. Минекити должен был покинуть забой до того, как пожарная дверь была закрыта. Это значит, что он должен был выйти через дверь после того, как эта женщина выбежала из забоя, но до того, как бригадир Асакава начал закрывать дверь. В этом случае Минекити должен был находиться в пустом пространстве между женщиной и бригадиром, закрывающим дверь...
– Погодите-ка. Думаю, я понимаю, о чем вы... и поэтому, похоже, не понимаю, о чем вы говорите, – прервал, нахмурившись, управляющий. Инженер, не смущаясь, продолжал:
– Неудивительно, что вы не понимаете. Я сам начал понимать, только тщательно все обдумав. Тут произошло нечто поистине странное. Шутка богов. – Инженер повернулся к стоявшей позади него О-Сине. – Хочу вас кое о чем спросить. Вы сказали, что опустошили свою тележку и вернулись, а пройдя через боковой проход в ваш забой, прыгнули в объятия Минекити, ждавшего вас в темноте. Вы уверены, что этим человеком был Минекити?
От неожиданного вопроса О-Сина ахнула и широко раскрыла глаза.
– Да...
– Тогда еще один вопрос. При Минекити в этот момент была лампа?
– Нет.
– А ваша лампа...
– Висела на тележке.
– Следовательно, свет вашей лампы был скрыт тележкой, и она не могла освещать ничего спереди тележки. Только землю позади нее. Вы сказали, что толкнули тележку вперед и бросились в объятия Минекити, но это значит, что лампа не могла освещать лицо Минекити, стоявшего спереди тележки, а когда тележка проехала мимо него, и Минекити мог, наконец, попасть под лампу, то она освещала его со спины. Как же вы можете быть уверены, что видели Минекити?
Молчание.
Похоже, О-Сина не понимала. Она уставилась вниз. Но на лице ее ясно выражалось беспокойство. Кикути вновь повернулся к управляющему.
– Думаю, вы уже понимаете, в чем мой вывод... О, нет, единственно возможный вывод – Минекити вообще не было в забое, когда начался пожар.
– Погодите, – сказал управляющий. – Вы имеете в виду, что человек, которого эта женщина обнимала в темноте, не был Минекити?
– Точно. Что это Минекити, не было видно снаружи, да его и не было внутри забоя, следовательно, к иному выводу мы прийти не можем.
– Но кто же там был?
– Человек, покинувший забой вслед за О-Синой и стоявший перед пожарной дверью, когда она оглянулась.
Потрясенный управляющий не мог произнести ни слова, но вскоре оправился и продолжил:
– Если то, что вы говорите, правда, то все дело становится каким-то невообразимо путаным. Например, где же был Минекити, если его не было в забое, когда начался пожар?
– Это – следующая проблема, – вздохнул инженер. – Посмотрим с нашей новой позиции на еще один факт. Помните лампу, забытую рядом с местом для питья? Вы приняли ее за доказательство, что Минекити спасся из запечатанного забоя и оставил ее там, чтобы она не мешала совершать убийства. Мне же она говорит, где был Минекити в момент начала пожара. Он вышел из забоя, чтобы попить.
– Ага. Так, по-вашему, он не связан с пожаром. И не имеет отношения к запечатанному забою. Но если его там не запечатывали, зачем ему мстить, убивая всех этих запечатавших забой людей?
– Просто вы все еще в плену ложных предубеждений. – Кикути криво улыбнулся и принялся расхаживать туда-сюда, сцепив руки и слегка раздраженным тоном продолжая рассказ: – Уверен, до сих пор я не касался вопроса личности убийцы. Пока что рассмотрим еще один факт. На сей раз связанный с убийствами. А именно: все три убийства совершены по отдельности, но связаны некоторыми интересными деталями. Начнем с орудия убийства. Во всех трех случаях – кусок угля. Должно быть, выглядит бессмысленно, но, конечно, это не так. Господин управляющий, вам известны статистические данные, какое орудие чаще всего используется шахтерами при убийствах и покушениях на жизнь друг друга? Конечно, молотки и кирки. Какое еще орудие ближе любому шахтеру, эффективнее для него? У любого шахтера всегда при себе не только лампа, но и эти жизненно важные орудия его ремесла. Но, как ни странно, убийца в нашем случае убивает жертв кусками угля, и это указывает, что убийства совершены кем-то, у кого в момент убийства был легкий доступ только к кускам угля – то есть эти убийства совершены не шахтером. Вы находитесь под впечатлением догадки, что все жертвы убиты одним способом, поскольку кто-то мстит за брошенного на смерть человека. Но теперь мы знаем, что никто запечатан в забое не был, и ваша догадка оказалась ложной. Семья Минекити ненавидела этих троих, но, раз мы узнали, что убийцей никто из его семьи быть не может, этот вопрос уже не имеет значения. Итак, был ли другой общий мотив для убийств всех троих? Да, был! Я только что заметил – все жертвы были убиты в тот момент, когда проверяли, погас ли огонь и есть ли внутри забоя дым, надеясь его как можно раньше открыть. Итак, рассматривая убийства с другого угла зрения, можно сказать, что их работе помешали. Некто был недоволен вашим приказом открыть забой и исследовать, как начался огонь. Другими словами, убийца пытался помешать вам увидеть забой изнутри до определенного момента. Поэтому он пытался как можно дольше оттянуть открытие двери в забой.
– Погодите, – вновь прервал управляющий. – Зачем убийце так переживать, что я осмотрю забой? Мы сделали это вместе, там нет ничего, имеющего отношение к убийству.
– Есть. Господин управляющий, подумайте хорошенько. Разве мы не обнаружили там нечто крайне серьезное? Я не о том, что там не было Минекити, хотя мы, конечно, думали, что он был там запечатан. Мы сделали куда более важное открытие – трещины на потолке и морскую воду!
Эти слова вызвали мрачное волнение среди столпившихся шахтеров. Шахте угрожает морская вода! Для них это открытие было куда страшнее любого убийства. Блеск в глазах Кикути нарастал. Расталкивая собравшихся, он бросил управляющему:
– А теперь откройте проход. Выпускайте всех с их тележками.
Через секунду несколько помощников бригадира дрожащими руками уже распахивали тяжелые железные двери. Изнутри послышались крики шахтеров. Загорелые обнаженные возницы (чьи тела блестели от пота) принялись выталкивать наружу тележки с углем, но Кикути, выступив вперед, крикнул:
– Выбрасывайте из тележек весь уголь! Выходите без угля!
Услышав странный приказ Кикути, женщины переглянулись. Увидев, что стоящий сзади управляющий молча кивает, они выполнили нелепое распоряжение инженера.
Все тележки на шахте Такигути работали по принципу самосвала, что позволяло опрокидывать их, привезя груз на место. По приказу Кикути возницы одна за другой выходили из бокового коридора, опрокидывая свои тележки и опустошая их от угля, горка которого вырастала у выхода.
Но опрокинутая двенадцатая тележка содержала нечто неожиданное.
Среди угля, высыпанного из большой корзины, показалось окрашенное углем дочерна обнаженное тело. Мужчина встал и осторожно огляделся.
– Это... это же бригадир Асакава! – закричал управляющий.
Да, это был бригадир Асакава, убитый, как думали, глыбой угля. Он попытался напасть на собравшихся, но Кикути выхватил у управляющего кинжал и с силой ударил Асакаву его рукоятью.
Уложив бригадира, Кикути, обойдя тележку, повел удивленного управляющего и О-Сину через открывшуюся дверь в боковой проход, оставив позади себя изумленных шахтеров.
Когда они дошли до сгоревшего забоя, Кикути указал подбородком на «тело Асакавы» и сказал О-Сине:
– Посмотрите хорошенько. На нем одежда бригадира, но, должно быть, это тело кого-то вам известного.
Поначалу испуганная женщина застыла перед телом, но потом нерешительно наклонилась и пристально посмотрела на лицо, разбитое настолько, что оно не поддавалось опознанию. Она присела и, обнимая тело, хрипло выкрикнула:
– Это мой муж, Минекити!
Между тем предыдущее сообщение Кикути всех взбудоражило. Новость, что в шахту проникла морская вода, быстро распространилась по всему подземному городу. Все бросили свои тележки и кирки и толпами побежали к выходу. Телефон в главной конторе надрывался от звонков, а из наземного управления, отвечавшего за обе шахты – и Такигаву, и Татияму, была отправлена спасательная команда, уже препиравшаяся с жаждавшими подняться наверх шахтерами.
Управляющий, запрыгнув в тележку, уже катился к главному входу, но все еще хотел задать Кикути несколько вопросов.
– Так это бригадир Асакава убил инженера Маруяму, рабочего и, наконец, Минекити?
Кикути молча кивнул.
– Но если Минекити был убит последним, где он был все это время?
– Минекити был убит первым. Должно быть, рядом с местом для питья. Затем бригадир скрыл тело Минекити в одной из пещерок по соседству и отправился в забой, чтобы устроить пожар.
– Что? Он запалил огонь? – изумленно спросил управляющий.
– Да. Вы серьезно ошибались, думая, что это несчастный случай. Он целенаправленно положил кирку Минекити на рельсы. Обняв женщину в темноте и использовав супружескую любовь и лампу, он поджег угольную пыль. Это поставило его в очень опасное положение, но, естественно, как бригадир он был защищен от подозрений в поджоге даже в случае внешнего расследования.
– Но зачем ему поджигать этот забой?
– Именно это вам и следовало спросить, – уже громче продолжал объяснять Кикути. – Как я уже упоминал, в этом забое было нечто, что он хотел обязательно скрыть ото всех до определенного времени. Поэтому он и устроил поджог – чтобы люди не могли попасть в забой. Поэтому он убил инженера Маруяму и рабочего, стремившихся открыть дверь и проверить наличие дыма внутри. Но вы можете задать вопрос, почему он позволил нам попасть в забой? Потому что решающий момент уже настал. Кроме того, к этому времени все уже попали в ловушку замысла бригадира, но тут появился я, предположив, что, если все эти убийства совершены из мести, то настала очередь бригадира. Скрывшись за углом, Асакава вытащил тело Минекити из пещерки, где его прятал, и создал иллюзию своей гибели. Сам он спрятался в угольной тележке, надеясь сбежать из теперь уже бесполезной шахты.
– Погодите, – прервал управляющий. – Вы только что сказали, что бригадир не хотел, чтобы кто-то еще обнаружил трещины в потолке и поступающую в шахту морскую воду. Но тут нет ничего, связанного с убийствами. Кроме того, в момент начала пожара с потолком в забое все было в порядке, не так ли?
– Вы невозможны! Морская вода, поступающая в шахту, и убийства неизбежно связаны. И хотя пожар усугубил трещины в потолке, они были там до его начала. Грунт был слабее, чем мы думали. Вы не заметили? Обратите внимание: все трещины обожжены изнутри. Это значит, что грунт потрескался не из-за пожара – а еще до его начала. И главное. Бригадир раньше всех знал о трещинах и морской воде, поступающей в шахту.
– Понимаю. Но если он узнал об этом так рано, зачем пытаться скрыть это от нас? И какого упомянутого вами решающего момента он ждал?
– Здесь и кроется мотив всего произошедшего. Бригадир первым обнаружил, что в шахту проникает морская вода, и доложил об этом неким лицам. Должно быть, ему предложили очень весомое вознаграждение, если он предотвратит обнаружение ужасной правды до определенного момента. И вы сами уже знаете, что это за момент. Помните, когда я приехал на шахту, бригадиру звонили из Саппоро? Именно этого он и ждал. Чтобы подтвердить свои подозрения, я позвонил на биржу в Отару. И знаете, что я обнаружил? Курс акций Угольной компании Тюэцу подскочил сегодня в одиннадцать часов утра. В одиннадцать часов утра. Руководитель компании знал о судьбе шахты Такигути за несколько часов до того, как об этом узнали мы, находясь внутри нее.
Не прошло и десяти минут, как жуткий рев заставил всех столпившихся у входа в шахту застыть на месте. Грохот пронесся по всей шахте Такигути. Вскоре из забоев потекла мутная вода, затопившая все четыре перегревшиеся многокамерные турбинные машины. Вода все прибывала и прибывала...
– Мне... мне ужасно жаль. Рука... случайно соскользнула…
Взволнованный Токи виновато смотрел в зеркало, где отражалось разъяренное лицо клиента с криво выбритыми усами. Минко, подмастерье Токи, усмехнулся про себя, умывая лицо своего клиента.
«Босс в последнее время очень рассеян. Это уже его третья ошибка. Первая была вчера, когда он перепутал ножницы с машинкой для стрижки волос. А сегодня утром он намазал лицо клиента помадой вместо крема для бритья. И сейчас он только что испортил усы этому человеку. Я начинаю по-настоящему волноваться за него...»
Минко всё ещё посмеивался, перебирая в уме произошедшее в последнее время, но потом нахмурился.
Токи, молодой хозяин парикмахерской «Хлопковая роза», все еще был холост. Закончив осенью прошлого года пятилетнее обучение, он открыл здесь, на улице Бентен, свое собственное заведение. С тех пор ему неоднократно намекали, что пора бы уже обзавестись семьей. Токи по натуре был очень стеснительным человеком, и такие намеки лишь усугубляли положение, заставляя его замкнуться в своей скорлупе. Однако в последнее время его обуревали романтические чувства. Объектом его привязанности была Сумико Койсо, которую друзья звали ласково О-Суми, коллега из «Парикмахерской Татибаны». У нее были большие яркие глаза и соблазнительный ротик. Токи влюбился в нее два месяца назад во время двухдневной экскурсии в храм Нарита-Сан, организованной Союзом парикмахеров Токио. Именно эта прелестница была причиной непредсказуемых действий Токи в последнее время. Будучи очень сдержанным человеком, он уже два месяца молча страдал, это его выматывало и мешало сосредоточиться на работе. Наконец, два или три дня назад Токи принял решение и начал писать письмо.
На это ушло много времени. Хотя письмо было короткое, Токи впервые в жизни писал что-либо подобное. Было неудивительно, что юноша иногда допускал промахи во время работы, так как его мысли были заняты другим.
Токи не спал почти всю предыдущую ночь и, наконец, закончил письмо. Весь день он держал его в кармане своей униформы, взволнованно взвешивая возможные варианты отправки.
Наконец, дождавшись, когда в заведении не было клиентов, Токи сказал помощнику: «Минко, мне нужно выйти на секунду. Следи за парикмахерской», – и выскочил на улицу.
В конце улицы Бентен находилась главная магистраль с трамвайной линией посередине. С восточной стороны тротуар был заполнен лотками уличных торговцев, стоявших спиной к трамвайной линии. По улице суетливо в разных направлениях сновали пешеходы.
В конце ряда торговцев, вплотную к лотку продавца поддержанных книг, стоял почтовый ящик, частично скрытый в тени дерева из соседнего переулка. Парня трясло всю дорогу до него. С колотящимся сердцем он просунул письмо внутрь и быстро отдернул руку, словно обжег пальцы. Взволнованный своим поступком Токи поспешил обратно на улицу Бентен. Однако, проходя мимо табачной лавки, он внезапно остановился и схватился за голову.
Он забыл приклеить марку на свое драгоценное письмо.
Какая глупая ошибка.
Токи не очень волновался, когда случайно отрезал часть усов клиента, но теперь он побледнел от осознания того, что только что произошло. Он действительно сделал что-то невероятно глупое. Письмо будет доставлено О-Суми, и ей придется заплатить двойную сумму почтовых сборов: десять сен! Конечно, Токи нервничал, но как можно было забыть наклеить марку на первое письмо, которое написал девушке?
Но что толку рвать на себе волосы? Нужно как-то исправлять ситуацию. Конечно, почтовый ящик наглухо заперт, но Токи решил дождаться прихода почтальона, объяснить, что произошло, и попросить его приклеить на письмо марку. Токи не знал, когда служащий придет, но до тех пор ему придется ждать!
Приняв это великое решение, Токи начал расхаживать взад и вперед возле почтового ящика, как часовой в китайской армии.
Книготорговец, чей ларек находился всего в двух сяку от почтового ящика и у которого, похоже, было не так уж много покупателей, наблюдал за подозрительным поведением Токи. Почтальона все не было.
Похоже, что единственными, кто пользовался почтовым ящиком, были официантки, работавшие на улице Бентен, и молодые люди, жившие в общежитии недавно построенного военного завода. И тут Токи осенило: «конечно, вместо того чтобы ждать здесь, я должен спросить у кого-нибудь, когда забирают почту».
Он побежал к ближайшему телефону-автомату.
– Алло, это почта? Простите, я бы хотел узнать, когда в следующий раз заберут почту из ящика у входа на улицу Бентен.
– Пожалуйста, подождите. – Некоторое время на другом конце провода стояла тишина, но затем голос снова раздался. – Алло. Почту заберут завтра в восемь утра.
– Завтра в восемь? До этого времени почтовый ящик не будет открыт?
– Ни в коем случае!
Токи шагнул на тротуар.
Терпение юноши достигла пика, но вариантов не было, кроме как ждать до восьми часов следующего утра. Удрученный, он повернул на улицу Бентен.
Ровно в половине восьмого утра Тони был на месте.
Он подождал, пока часы в соседних магазинах пробьют восемь, и именно в этот момент увидел почтальона, подъезжающего на своем красном велосипеде. Японское почтовое отделение славилось своей пунктуальностью.
– Извините, вы не могли бы мне помочь?
– Каким образом?
– Вчера вечером я бросил сюда письмо...
– Да?
– И я забыл приклеить на него марку...
– Так вы хотите, чтобы я приклеил на него марку сейчас? Кому оно адресовано?
– А? Кому? Ну, она… то есть, ее зовут Сумико Койсо.
– Сумико Койсо...
Почтальон понимающе улыбнулся, открыл почтовый ящик и достал пачку конвертов. Он быстро просмотрел имена адресатов, затем подозрительно посмотрел на Токи.
– Здесь такого письма нет.
– А? Что… что вы сказали?
– Здесь нет письма, адресованного Сумико Койсо.
– Это… это невозможно! Вчера вечером, в восемь часов, я точно бросил сюда письмо, адресованное Сумико Койсо из «Парикмахерской Татибаны», район XXX, пригород XXX. Пожалуйста, проверьте еще раз. Может, оно где-нибудь застряло? Это был квадратный коричневый конверт.
Почтальон, недовольно буркнув, снова внимательно проверил пачку писем, на этот раз перед Токи.
– Посмотрите сами. Здесь такого письма нет.
И действительно, в пачке было всего несколько писем, но того важного письма, которое Токи бросил в ящик вчера вечером, среди них не было!
Несчастный юноша присел на корточки и заглянул в почтовый ящик через квадратное отверстие. Там ничего не было!
Токи был совершенно ошеломлен.
Чем больше он думал об этом, тем более загадочным казалось происшествие. То, что Токи бросил свое важное письмо Сумико в тот самый почтовый ящик, было неоспоримым фактом. Однако то, что письмо, которое он бросил в ящик, исчезло до того, как его забрали, было не менее неоспоримым фактом. Это означало, что важное письмо Токи исчезло, пока лежало в почтовом ящике. Словно бы ящик позавидовал Токи и съел его письмо...
Голодный почтовый ящик. Такое возможно разве что в детективном романе.
Токи надел повязку хатимаки[31] и сосредоточился на проблеме. Но сколько не бился над загадкой, ничего путного в голову не приходило. Молодой человек напряженно размышлял об этом до самого вечера и, наконец, решил написать новое письмо, чтобы, по крайней мере, выполнить свою первоначальную цель. На этот раз он будет торчать у почтового ящика, пока не придет почтальон, сколько бы времени это ни заняло.
Токи решил немедленно реализовать свой план. Поужинав около восьми, он оставил парикмахерскую на попечение Минко. На этот раз он не забыл купить марку в табачной лавке. Потом вернулся на то же место, что и накануне вечером, и бросил письмо в ящик. Поскольку он бы выглядел по меньшей мере странно, если бы все время стоял рядом с почтовым ящиком, Токи решил прогуляться вокруг, не сводя с ящика глаз. Юноша был настроен довольно решительно и был готов к продолжительной вахте.
Как обычно по вечерам, улица была заполнена торговцами с лотками. Неудачливый книготорговец, поставивший свою лавку прямо по соседству, принял Токи за покупателя, так как тот продолжал расхаживать взад и вперед. Вначале он окликнул Токи два или три раза, но так как юноша каждый раз казался удивленным и не обращал на него никакого внимания, оставил его в покое и лишь изредка бросал на него подозрительные взгляды. Токи тоже время от времени бросал косые взгляды на почтовый ящик, расхаживая туда-сюда.
Но никто подозрительный мимо не проходил. Были только официантки, работавшие на улице Бентен. В какой-то момент привлекательная официантка из одного кафе закончила прощаться с группой людей, работающих на военном заводе, и аккуратно бросила в ящик розовый конверт.
Динь... Дон... Динь... Дон…
Часы рядом пробили десять.
До этого момента Токи не замечал, что количество людей на улице значительно уменьшилось. Многие магазины начали закрываться. Книготорговец продолжал сверлить его взглядом.
«Должно быть, я действую ему на нервы. Наверное, я слишком долго стою у его лотка».
Токи решил изменить маршрут; он направился к тускло освещенному входу на улицу Бентен и начал прогуливаться там. Улица почти опустела. К тому времени количество пешеходов можно было пересчитать по пальцам, да и лоточники тоже начали собираться. За исключением, как ни странно, книготорговца, стоявшего рядом с почтовым ящиком и сверлившего Токи взглядом.
Так уж получилось, что юношу уже некоторое время беспокоило одно чувство, так что это был подходящий момент, чтобы пойти в темный переулок и ответить на зов природы. Занятый нарушением закона, Токи обернулся взглянуть на почтовый ящик, и от увиденного у него перехватило дыхание.
Как только улица опустела, книготорговец вдруг принялся разбирать свой лоток. Он быстро собрал все книги, и в одно мгновение лоток превратился в тележку для перевозки книг. Убрав товар, мужчина снял с бамбуковых шестов покрывало, дважды или трижды сложил его, как москитную сетку, и небрежно накрыл им почтовый ящик, за которым наблюдал Токи. Покрывало полностью закрывало ящик. Затем мужчина начал разбирать на части бамбуковые шесты.
И – сюрприз! Рядом с почтовым ящиком, накрытым белым покрывалом, и посреди того места, где стоял лоток, появился еще один красный почтовый ящик.
Их было два.
Излишне говорить, что Токи не мог поверить своим глазам.
«Мне это кажется?»
Токи протер глаза и снова открыл их. Несмотря на это, он все равно видел два почтовых ящика; первый из них теперь был накрыт покрывалом, так что выглядел просто как часть лотка, прикрытая тканью.
«Нет, нет, но я уверен, что мне это не показалось...»
Но пока Токи обдумывал произошедшее, случилось нечто еще более любопытное.
Торговец закончил разбирать бамбуковые шесты и положил их в тележку. Он подошел к первому почтовому ящику с казалось бы явной целью – забрать покрывало. Но вместо этого мужчина поднял покрывало вместе с почтовым ящиком, словно тот ничего не весил. К тому времени, когда Токи понял, что произошло, мужчина уже положил весь комплект на тележку и направился в сторону трамвайной линии, таща тележку за собой. Токи застыл от неожиданности.
«Нет!»
Токи, наконец, пришел в себя.
В отчаянии он побежал за человеком, который, похоже, заметил своего преследователя и начал ускоряться.
– Эй, вы там! Стойте!
Человек стал набирать скорость, но, поскольку он тащил за собой тяжелую тележку, шансов у него не было. Наконец Токи ухитрился ухватиться за спинку тележки у подножия моста.
– Эй… эй, зачем вы украли почтовый ящик?
Торговец ничего не ответил, но продолжал тянуть тележку. От волнения Токи схватился за почтовый ящик, завернутый в покрывало.
– По… почтовый вор!
– Заткнитесь!
Мужчина наконец обернулся и зашипел на него. В этот момент Токи поскользнулся и упал.
Почтовый ящик вылетел из рук Токи и приземлился на дорогу. Он перевернулся, издав звук, похожий на шум большого ведра. На месте происшествия появился полицейский с саблей в руках.
Токи почувствовал, что у него кружится голова…
– О!. Это был настоящий подвиг.
Два или три дня спустя в парикмахерской «Хлопковая роза» клиент слушал рассказ Токи.
– Значит, почтовый ящик был сделан из жести?
– Точно. Это была подделка из жести, немного напоминающая настоящий ящик. Она стоял в темном месте рядом с торговым лотком, и, поскольку люди, отправляющие письма, вообще не прикасаются к ящику, только металлическая крышка должна быть сделана с особой тщательностью.
– Понятно, – сказал клиент, – но зачем этот книготорговец вообще поставил туда фальшивый почтовый ящик?
– В этом-то и вся соль, – ответил Токи. – Этот человек, как и ящик, был полной фальшивкой. Полиция провела расследование. Хотя он выглядел и говорил в точности, как японец, на самом деле он был секретным китайским агентом, заброшенным сюда много лет назад. Ему нужна была работа, чтобы прикрыть свою деятельность, поэтому он стал букинистом, работающим в основном по вечерам. Довольно неприятный гусь, вовлеченный во все виды шпионской деятельности. Как писали в газетах, он торговал книгами рядом с местом, где официантки с улицы Бентен и молодые люди, живущие в общежитии военного завода, бросают свои письма в почтовый ящик. Агент решил, что это отличная возможность для шпионажа, поэтому, воспользовавшись темнотой, поставил рядом со своим лотком фальшивый ящик. Дальше все проще простого. Он забирает фальшивый ящик в свое логово, открывает письма, отправленные вечером, и копирует всю необходимую информацию. Затем шпион возвращает каждое в свой конверт, запечатывает их и бросает в настоящий почтовый ящик.
Для Токи было обиднее всего, что этот пройдоха прочитал его письмо.
Клиент кивнул, широко раскрыв глаза, и заметил:
– Жуть! Теперь я дважды подумаю, перед тем как писать письмо.
– Вы сами это сказали. Нам нужно быть осторожными, даже когда мы просто болтаем.
– Да. Но вы молодец, раскрыли планы этого парня. За это вам должны дать медаль «За выдающиеся заслуги». Держу пари, власти вознаградят вас.
– Вряд ли, я почти ничего не сделал.
Токи весело рассмеялся. Он оставил в ухе клиента ушной пинцет и поднес руку к карману своей униформы. Внутри была самая большая награда, которую Токи мог когда-либо получить.
Это был ответ О-Суми.
Что ж, позвольте мне рассказать все с самого начала. Знаете, дожив до моих лет, вы поймете, что в мире происходит много странного, но клянусь богами, что тогда впервые в жизни я пережил нечто столь ужасное.
Кстати, вы уже знаете имя моего хозяина, чья участь была столь трагичной? Да, да, оно не сходило с газетных заголовков. Звали его Содзиро Хирата, и было ему тогда сорок шесть лет. Газеты, конечно, все переврали, но, по крайней мере, две вещи написали правильно. Он был главой технической школы «N» и превосходным, знающим учителем. Быть может, единственным его недостатком была излишняя серьезность. В любом случае, незадолго до того случая хозяин и хозяйка развелись, и ужасно, что умерла она вот так. Жене – ее звали Нацуэ – исполнилось тридцать четыре, она была двадцатью годами младше хозяина. Хозяйка была, как газеты и писали, чудесным человеком – очень притягательным, добросердечным. Быть может, не следует об этом упоминать, но двумя годами ранее тот старик, о котором вы говорите, потерял место уборщика в школе, так что его взяли слугой в дом. Позже я узнал об этом от горничной, но сделала все это для меня хозяйка. Надо сказать, что хозяин бывал иной раз привередлив, но хозяйка была именно той, кем и должна быть представительница выдающегося семейства, – щедрой и благородной. Так что хозяин и хозяйка ни разу не ссорились.
Забыл уточнить – в отличие от хозяина, хозяйка была родовитой уроженкой Э.[32] Семейство ее торговало кимоно в Нингете, где у них была преуспевающая лавка. У них не было детей, и жили они очень мирно. Затем брак их внезапно дал трещину, и мастер поставил ужасный вопрос о разводе.
Тогда мы, конечно, понятия не имели, отчего он после всего вдруг заговорил про развод. Отец хозяйки два-три раза заходил побеседовать с ним, но хозяин упрямо не желал его слушать, и хозяйке пришлось вернуться к родителям.
Да, так и началась эта трагедия. Хозяйка ужасно плакала, когда отец забрал ее, – глаза ее были красны от слез. И сам хозяин выглядел очень расстроенным, так что едва ли произнес хоть слово за время этого испытания. Мы, конечно, очень переживали, но что мы могли сделать? Всего лишь наемные слуги. И, самое главное, мы понятия не имели, почему он, во имя богов, решил развестись, так что ничего не могли сказать. Горничная Суми утверждала, что хозяйка могла быть неосторожной и дать повод для развода, но я всегда хорошо знал, что хозяйка не из тех, кто ведет себя дурно. Да, хозяйка была очень привлекательна, и, поскольку она выросла в старом Ситамати,[33] то увлекалась старинной культурой. Она часто носила традиционную прическу нихонгами – с волосами, собранными к затылку, как у гейш-учениц, – и не могу описать, как блистательно она выглядела. Должно быть, неуместно об этом говорить здесь, но она была достаточно привлекательна даже для того, чтобы быть женой директора школы. Да, у них не было детей, так что хозяйка часто уходила из дома одна, но, клянусь, ни разу не выходила одна после захода солнца. Я за свою жизнь встречал много разных женщин, но мало среди них было таких, как хозяйка, таких, кто точно знает, как себя держать.
Простите, я совсем отвлекся от рассказа, но теперь поведаю о том ужасном случае. Это произошло, да, это случилось на четвертый день после их расставания. Вещи хозяйки еще не были распакованы, но развод так сильно повлиял на нее, что она приняла яд в своем родном доме и скончалась. Ужасно. Позже я слышал, что хозяйка оставила хозяину короткую записку, сетуя, что ей, невинной, не удалось рассеять тучи подозрений. Присланный из Нингите слуга сообщил хозяину о внезапной кончине хозяйки и вручил ему записку, так что лицо хозяина заметно изменилось в цвете.
Слушайте, именно в тот момент я убедился, сколь упрямы бывают ученые люди. Хозяйка отдала свою жизнь, чтобы доказать невиновность, но, даже полагая, что она грешна, нельзя быть к ней столь жестоким, когда она ушла в мир иной, не правда ли? Но хозяин, да, он сказал, побледнев, что после развода она более не член семьи, и не знаю, была ли причиной гордость или же упрямство, но он даже не потрудился присутствовать на похоронах. Все мы, конечно, были обеспокоены, но на похороны пришла только ее семья. А за этой трагедией последовали времена неописуемой пустоты.
В любом случае, иди все тем же чередом, ничего большего не случилось бы, но, по правде говоря, то, что я рассказал вам сейчас, было лишь прологом. Теперь я поведаю суть дела, да вы все и сами знаете, что произошло нечто поистине ужасное.
В первый раз я заметил в поведении хозяина что-то необычное на третий день после похорон хозяйки. Как я уже сказал, хозяин упрямо решил не присутствовать на похоронах, и дело могло бы этим и кончиться, но для нас, слуг, о коих хозяйка так заботилась, неуместно было бы не отдать ей дань уважения. Так что мы спросили хозяина, нельзя ли нам хотя бы посетить ее могилу, и хотя внешне он держался с прежним упрямством, я увидел, что в глубине он ощущал некую вину.
– Должно быть, мне тоже стоит навестить ее могилу. – И он тут же предложил сопровождать нас.
Забыл сказать вам, что хозяйка покоилась на кладбище Янака, недалеко от нашего особняка в Табате, так что мы отправились туда пешком. Мы вышли после того, как хозяин закончил все дневные дела в школе, так что, когда мы поднялись на холм Доканяма и пришли на кладбище Янака, солнце уже садилось, сгущались сумерки.
Хозяин уже бывал на семейном участке хозяйки, так что точно знал, где она покоилась, и пошел с цветами прямо туда, а я отправился к колодцу набрать воды.[34] К могиле я подошел немного позже него и заметил, как хозяин, смертельно бледный, в ужасе обернулся, словно пытаясь сбежать от чего-то.
– Мне вдруг стало плохо. Еще вернемся сюда. Найди машину, – сказал он мне.
Конечно, я был потрясен. Я только что пришел туда и не хотел возвращаться, не оказав почтение покойной. Но я не мог оставить хозяина в таком состоянии, так что с сожалением на сердце мы выбрались на главную улицу Сакурагите, и, хотя такой путь был окольным, нашли машину и вернулись в особняк.
Оглядываясь назад, я с удивлением понимаю, что, как бы трудно это ни было, сумей я убедить хозяина вернуться домой самостоятельно, я мог бы сам подойти к могиле и суметь увидеть то, что явилось хозяину в этом печальном месте. Но в ту минуту мне это показалось всего лишь странным, и куда большее беспокойство вызывало состояние хозяина, так что я не сумел принять верное решение.
Итак, мы вернулись домой, и хозяин быстро оправился, но с того дня поведение его стало меняться. Теперь он всегда был бледен лицом, глаза его налились кровью, так что он словно стоял на у некой черты. Мы думали, что он всего лишь еще не до конца восстановился.
Но было и нечто большее. Хозяин всегда имел привычку читать и писать до поздней ночи, но внезапно это прекратилось, и теперь он приказывал служанке пораньше заправить кровать, чтобы он мог лечь. И он одержимо напоминал нам, чтобы мы проверяли, надежно ли заперты все двери и окна. Быть может, нам просто что-то мерещилось, но с каждым днем он вел себя все страннее. Однако причины мы доискаться не могли, и нам оставалось только беспокоиться о здоровье хозяина.
В любом случае, столь странное поведение, подобное поведению Синдзабуро в классическом кайдане «Пионовый фонарь»,[35] все ухудшалось в последующие четыре дня, вплоть до последней ночи.
Поверьте, до сих пор я содрогаюсь от одного воспоминания об этом ужасном дне. Из их родного города в Тибе приехал брат горничной Суми, так что ей разрешили провести весь день до позднего вечера с ним. И я остался единственным, кто заботился о хозяине. Закончив трапезу около шести вечера, хозяин достал из кабинета пачку бумаг.
– Собираюсь взять в школе два-три выходных, начиная с завтрашнего дня, так что, пожалуйста, сообщите об этом господину Уэде из Васэды и доставьте эти бумаги ему.
Господин Уэда был тем учителем, кто замещал при необходимости в школе хозяина. Поскольку было еще рано, я счел, что успею за два часа, и быстро отправился на станцию Табата, чтобы уехать в Васэду. Согласно полученному приказу я тщательно запер все, включая главные ворота, и ушел через черный ход. Но теперь должен признать, что ужасной ошибкой было оставлять хозяина одного.
Когда я закончил все дела и вернулся, было позже, чем я рассчитывал, – уже 20:30. Я щелкнул языком в уверенности, что хозяин будет недоволен, так что поспешил через коридор к кабинету. Встав перед дверью, я с тревогой крикнул:
– Я вернулся!
Но ответа не последовало. Я вновь позвал хозяина, открыл дверь и шагнул внутрь. Потрясенный, я застыл на месте. В комнате не было и следов хозяина, и я не мог понять, куда он ушел. Но не это так потрясало. Стеклянная створка окна, выходившего в сад, была распахнута, а несколько железных прутьев, установленных на раме снаружи, выломаны из своих гнезд. Я видел полосы тьмы, льющиеся в комнату, подобно кошмару. Вздрогнув, я шагнул к окну, но затем взгляд мой упал за раздвижные бумажные двери-фусума, внутрь комнаты с циновками-татами на полу, и я почувствовал, как падаю на пол.
Я увидел моего хозяина – которому уже не было места среди живых – лежащим лицом вверх перед альковной нишей. Вид его был столь ужасен, что я не способен был взглянуть на него второй раз. Глаза его почти выскочили из орбит, словно он увидел нечто ужасное, а лицо посерело. Я огляделся, увидев, что вся комната в ужасном состоянии, так что понял, что хозяин, должно быть, оказал сопротивление, поскольку повсюду были разбросаны подушки-дзабутон и щипцы для печи...
Что случилось потом, что делал я?.. Как я не пытался, не мог вспомнить ничего. К тому моменту, когда я овладел собой, уже прибыли полицейские, топая повсюду и расследуя дело. Они столкнулись с некоторыми очень необычными фактами.
Согласно полицейскому расследованию, чудовище, посетившее моего хозяина, действовало, очевидно, в одиночку и было обуто в садовые сандалии-гэта. Через изгородь у передних ворот проходил след тех самых сандалий, огибавший главный вход в дом и тянувшийся к заднему входу, завершаясь у окна кабинета, выходящего в сад. Как вы знаете, гэта состоят из двух деревянных подошв, приподнятых над землей двумя деревянными же крестовинами-«зубьями», а к ноге крепятся тканым ремнем, пропускаемым между пальцами ног. Расследование показало, что узел ремня, помещенный с нижней стороны подошвы, отразился в следах, с внутренней стороны отпечатка, оставленного зубьями. Это означало, что зубья с этой стороны достаточно сильно изношены, чтобы помимо них отпечатался и узел.
Услышав, как полицейские это обсуждают, я почувствовал, как по спине моей пробежала дрожь. Как я уже говорил, покойная госпожа любила старинную культуру, так что часто носила традиционную прическу нихонгами, а порой ходила с пальцами ног, повернутыми внутрь, хотя современные дамы так уже не делают. Я поразился, когда она впервые сказала мне, что обувь ее всегда будет быстро изнашиваться изнутри. Как я уже упоминал, я вздрогнул, вспомнив об этом, но решил не говорить полиции.
Три железных прута, каждый толщиной с большой палец, были вырваны из рамы окна, выходящего в сад. Каждый прут был перекручен с нечеловеческой силой, а затем вырван из гнезда в раме. Когда я увидел, насколько прутья погнуты посередине и как они заброшены под карниз, я вновь не смог подавить чувство дрожи.
Что до тела бедного хозяина, оно было поистине зверски изуродовано. Очевидно, череп его был разбит, так что хозяин умер от сотрясения мозга, но и шея была сломана. Иных ранений не обнаружилось, но полиция нашла в его правой руке крепко сжатым нечто ужасное и кровоточащее. Я присел рядом и, поверьте, между пальцами в кулаке его были зажаты несколько длинных прядей женских волос. И это не все, ибо я чувствовал старинный запах, доносящийся от этих прядей, – запах воска, используемого для прически нихонгами... Когда я поднял голову, мое сознание было полностью затуманено этими странностями. Комната была шириной в десять циновок-татами, а на стене напротив ниши-токонома,[36] все еще стояли передвижной комод-тансу и туалетный столик хозяйки. У нас не было времени разобрать вещи после смерти хозяйки, так что мы их оставили в комнате, покрыв промасленной тканью. Я поднял глаза, почувствовав запах воска, и взгляд мой невольно упал на туалетный столик. И тут я встал.
До сих пор я не замечал, но украшенная яркими печатными картинками шелковая крышка туалетного столика была призывно откинута, а на полу перед приоткрытым ящиком лежал самшитовый гребень. Я невольно поднялся, подошел к комоду, присел рядом и снова огляделся. Гребень был брошен на татами перед выдвижным ящиком, и я заметил на гребне три-четыре зловеще закрученные пряди волос – точно таких же, как вырванные хозяином...
В ту минуту я ощутил, будто в самом деле вижу призрачную фигуру, сидящую перед туалетным столиком и вычесывающую растрепавшуюся прическу, прежде чем исчезнуть. Я не мог подавить дрожи.
А затем я обнаружил еще одно дурное предзнаменование. Я заметил его, лишь подойдя к комоду, но на татами в углу комнаты были брошены и затем раздавлены свежие ароматические палочки – такие, какие используют на кладбищах, не дома. О, ужасное зрелище! Я закрыл глаза и начал молиться первому пришедшему на ум божеству. Я больше не способен был держать свои ужасные мысли при себе, так что, когда полиция стала меня допрашивать, я рассказал им все – о том, как хозяйка развелась и как она умерла, о странном поведении хозяина после посещения кладбища Янака, обо всех жутких событиях, случившихся за это время.
Полицейский с золотым погоном молча выслушал мою историю и повернулся к коллеге:
– Похоже, старик думает, что покойница-жена превратилась в призрака и пришла сюда. – Широко улыбаясь, он вновь обратился ко мне: – Знаете, старик, я понимаю, трудно поверить, что живой человек мог вызвать столь ужасный беспорядок. Но, в зависимости от того, как смотреть на вещи, даже женщина, действуя в одиночку, способна осуществить подобное. Например, вовсе не требуется чудовищной силы, чтобы вытащить из окна эти прутья. Тут просто хитрость. Сначала берется полотенце или иной кусок ткани, обвивается вокруг двух прутьев и туго натягивается. Затем в петлю вставляется деревянная палочка и поворачивается так, чтобы натянуть полотенце еще сильнее. Вскоре прутья погнутся и выпадут из рамы. Просто детская игра. Что до ран на трупе, их можно нанести любым тяжелым инструментом. А что до сандалий-гэта, износившихся изнутри, то, помимо жены покойного, множество людей ходит, подвертывая внутрь пальцы ног. Ясно? Последнее – расскажите мне про дом жены покойного в Нингете. Надо поговорить там со всеми женщинами.
Сказав так, полицейский стал вставать всем своим мощным телом с сиденья. Но тут внезапно появился молодой врач, осматривавший тело хозяина.
– Старший инспектор, боюсь, что вы ошибаетесь, – начал он. – Например, возьмем вашу теорию о сгибании железных прутьев. Да, используя ваш трюк, любой сможет согнуть два прута. Но в этом деле погнуты три прута. Ваш способ работает только с четным числом прутьев. При нечетном числе всегда нужен еще один прут, чтобы закрепить полотенце. Так что эти прутья вытащили из окна не при помощи сего старого воровского фокуса. Их, без сомнения, вырвал некто чудовищно сильный. Что до сандалий-гэта, вы, должно быть, предполагаете, что их носил кто-нибудь из семьи в Нингите. Но чтобы подошва гэта была изношена так сильно, как показывает отпечаток узла на следах, человек должен носить их не раз и не два, а все время. Неужели вы думаете, что женщина, чувствительная к своей внешности достаточно, чтобы сесть перед комодом и причесать растрепавшиеся волосы, будет все время носить садовые сандалии-гэта, хоть в Нингите, хоть где-то еще?
Сказав, что хотел, доктор отошел в угол комнаты, взял с татами несколько ароматических палочек и подошел ко мне.
– Вы знаете, где находится могила жены на кладбище Янака? – спросил он. Удивившись вопросу, я молча кивнул. Тогда проницательный молодой доктор уточнил: – Не могли бы вы отвезти нас туда?
Он повернулся к полицейскому.
– Старший инспектор, эти благовония еще свежи и, должно быть, использованы уже после убийства. Поедемте на кладбище Янака, покажем их тому ужасному существу, что оставило их здесь.
Итак, после десятиминутной поездки в полицейской машине посреди ночи мы прибыли на кладбище Янака. Мы вышли далеко от входа и, согласно указаниям доктора, не проронили ни слова, молча войдя на кладбище. Полная луна, сумев пробиться сквозь просвет в тучах, лила бледный свет на море надгробий, простиравшееся так далеко, как мог только видеть глаз. Можно было ясно разглядеть окружающиеся кладбище деревья, нежно раскачиваемые ночным ветерком. Я шел впереди, указывая путь, и никогда не забуду это удивительное зрелище. Это впечатление... впилось в мои глаза.
Нам не потребовалось много времени, чтобы найти могилу жены хозяина, не имевшую пока еще, увы, надгробия. Мы едва могли видеть бледный дым от курений, поднимающийся в темноте.
– О, но это же дым, – сказал я, показав дрожащим пальцем. Моя задача проводника была исполнена, и остальные выступили вперед. Доктор быстро подошел к могиле и пристально посмотрел на нее.
– Я ожидал чего-то подобного, – сказал он и подозвал нас, куда-то указывая подбородком. Мы подошли взглянуть на то, что лежало перед могилой. Необычайное зрелище заставило нас всех застыть на месте.
Перед совершенно новой, диагональной деревянной надгробной табличкой на вершине холмика черной, влажной земли лежала гротескная фигура, облаченная в роскошное ночное юката, с длинными, черными волосами, собранными на макушке. Это был борец сумо, лежащий лицом к небу. Он откусил собственный язык.
– Мы опоздали, – произнес доктор и стал осматривать тело. Но затем глаза его упали на белый лист бумаги – письмо. Оно лежало рядом с почти сгоревшими ароматическими палочками перед надгробной табличкой. Доктор развернул письмо и, не сказав ни слова, протянул его старшему инспектору. Позже они показали его мне. Письмо не закончено, но написано с крайней самоотверженностью.
Высокочтимая госпожа и покровительница!
Я узнал о случившемся от вашего отца. Из-за меня вы были ложно обвинены, и я отомщу за вас. Только так я смогу отблагодарить вас за неоценимую поддержку.
Таково было содержание письма.
Да, когда я узнал, что письмо написал борец сумо, вся устроенная мной из-за следов гэта суета показалась мне такой глупой... Позже управляющий родным домом хозяйки сказал мне, что сандалии-гэта борцов сумо часто изнашиваются изнутри, поскольку большая часть силы борцов, когда они обхватывают друг друга, опирается на сустав большого пальца ноги. В семействе хозяйки все обожали спорт, и это семейство оказывало покровительство тому самому борцу, что откусил свой язык. Его звали Комацуяма, и он был многообещающим членом семьи ибараки союза нидайме.
Никогда бы я не догадался, что призрак жены был на самом деле борцом сумо. Но я всегда верил в хозяйку и в то, что она не поступила бы дурно, и, как оказалось, был прав, ведь теперь мы знали, что все это произошло из-за ее покровительства борцу сумо.
Увы, черствый и упрямый хозяин не мог понять чистые чувства покровительницы сумоиста...
О, я говорил так долго. Теперь, думаю, могу отдохнуть...