Глава 4. Гринсвельд

Н а этот раз он уже не был так спокоен. В приступе бешенства он разодрал на себе длинную синюю тунику кхитайского шелка, а затем и собственную грудь, заросшую черной шерстью так, что не видно было кожи. Кровь, брызнувшая из глубоких царапин, не привела его в чувство — напротив, взбесила еще сильнее, хотя, казалось, сильнее уже некуда. Захрипев, он обвел обезумевшими, побелевшими глазами огромный зал Желтой башни, с рычанием ринулся вон и, скатившись по широким мраморным ступеням, рухнул у каменной статуи Густмарха. Несколько раз двинув головой круглые густмарховые колени, он набил здоровенную шишку на лбу, но пришел немного в себя и, тяжело дыша, поднялся.

И в тот же миг, глянув в бесстрастные каменные зрачки своего бога, рассмеялся.

— О, мой Гу, не побеспокоил ли я тебя? Разведя руки в стороны, Гринсвельд склонился перед статуей в шутовском поклоне, фыркая от душившего его смеха. Он всегда мгновенно переходил из одного состояния в другое, даже диаметрально противоположное, и тем весьма гордился. Ну, в самом деле, кто еще мог после такого припадка бешенства рассмеяться весело и беззаботно? Никто. Только он, Горилла Грин, как совершенно справедливо называли его в Ландхааггенской деревне. Зачатый одной матерью, рожденный другой, он воспитывался третьей — благочестивой и работящей, и ее-то ненавидел более всех именно за то, что она была самым настоящим кладезем доброты, мудрости и кротости, а таких Гринсвельд терпеть не мог с раннего детства. Он знал, кто его отец — черная вонючая тварь из мрака Нергалова царства, безмозглый похотливый демон, вызывавший ужас и отвращение даже у мерзкой обезьяны, что зачала от него Гринсвельда; он знал, кто родил его — отупевшая от бесконечных издевательств рабыня из кхитайского городишки Шепина, тучная, белокожая и рыжая. Гринсвельд помнил ее, смутно, но помнил, особенно ее сплошь покрытые веснушками полные руки. И ее он тоже ненавидел. За все — за то, что она рабыня, за внешность, за тихий голос, за покорный рыбий взгляд… Она была недостойна быть его второй матерью, носить его во чреве — его, Гориллу Грина, красавца с холодной черной кровью в жилах, способного вершить судьбы человеческие, а теперь и обладателя вечно зеленой ветви маттенсаи.

Гринсвельд скачками поднялся по лестнице снова в зал, крадучись, как ходил всегда, подошел к маленькому круглому столику у высокого и узкого окна и, кривя в довольной улыбке толстые губы, протянул руку к маттенсаи. Он поставил ее на самом солнце, но лед на стволе и листьях не таял — все заклинания антархов превратились в прах, в ничто, когда за дело взялся сам Гринсвельд. Тронув кривым, покрытым шерстью пальцем край обледеневшего, но все равно зеленого листа, он вдруг вспомнил, отчего пришел в такую ярость; зрачки его на одно мгновенье снова сузились, и в глубине их, бездонной и темной, вспыхнули красные искры. Но спустя вздох Гринсвельд расслабился и даже позволил себе мило улыбнуться. Киммериец принял на себя клятву этой девчонки? В жизни не слышал он ничего смешнее. Уж если Горилла справился со всем племенем антархов, то чем ему может навредить простой варвар?

Он захихикал, не замечая, как потекла слюна по скошенному подбородку, капая на роскошный мозаичный пол. В жизни не слышал он ничего смешнее… Наверное, только Густмарх, его бог, его хозяин, знал, как в действительности погано сейчас в черной душе Гориллы, ибо — и себе самому он признавался в этом, скрежеща зубами от злости — с антархами он справился так легко лишь потому, что завладел маттенсаи, а значит, обескровил их, лишил силы. На варвара могущество сей чудесной ветви не распространялось, из чего следовало, что остановить его нет никакой возможности.

Оборвав смех, Гринсвельд тонко взвыл от бессилия. Проклятая девчонка! Жаль, что он позволил ей дойти до самого Кофа. С другой стороны, большего наслаждения он еще не испытывал: смотреть, как она идет через тундру, покрытую плотным ковром лишайников, мхов и карликовых кустарников, через Кезанкийские горы, где часты и внезапны обвалы, идет, ежедневно и еженощно желая гибели ему, Горилле Грину, голодная, одинокая и никому не нужная, а главное — последняя (двух малышей, оставшихся в деревне, Гринсвельд не считал, полагая их уже мертвецами)… О, это возбуждало его, это придавало ему сил… Каждый день ее пути он собирался отправить ее следом за остальными антархами на Серые Равнины, но наслаждение было так велико, что он решил не торопиться. К тому времени он уже успокоился, уверовав в свою силу, соединенную с силой маттенсаи: оказалось совсем нетрудно справиться с изможденными, не подозревающими подвоха людьми. Первого, седовласого старейшину, он утопил в Хаусенском болоте меж Бритунией и Немедией. Второго сбросил со скалы на острые камни, третьего… О, безумный Густмарх… Эта идея принадлежала ему… Третьего он повелел отдать тиграм, и Горилла чуть было не упустил его — все же антарх не простой человек и мог бы одолеть тигра, если б Гринсвельд не спохватился… А потом осталась только Девчонка. Горилла не ожидал, что она тоже пойдет за маттенсаи, но она пошла, и он допустил ее до Кофа, глупая обезьяна, за что сейчас и клял себя, не жалея.

Он подошел к своему креслу, в спинку которого с обратной стороны было вделано зеркало, повернул его к священной ветви. Затаив дыхание, Гринсвельд всматривался в мутное оконное стекло за маттенсаи — там отражалось зеркало, по коему сначала пробежала рябь, а потом вдруг желтые всполохи. Снаружи солнце слепило глаза, но Горилла этого не замечал. Он ждал, когда на оконном стекле появится изображение, и оно появилось. При виде огромной фигуры юного варвара с синими глазами и черной гривой густых нечесаных волос Гринсвельд зашипел, в глубине души надеясь, что маттенсаи внемлет его ненависти и поможет ему истребить мальчишку еще до того, как он причалит к Желтому острову. Увы, ни один лист не шелохнулся на священной ветви — по всей видимости, маттенсаи совершенно не интересовали чувства Гориллы Грина, а зря: она была отнюдь не повелителем его, но рабом, и придет время, когда Гринсвельд напомнит ей об этом…

Он смотрел, как собирается в дорогу варвар, как выторговывает у владельца постоялого двора хлеб и кусок солонины, а у красавчика сайгада отличный обоюдоострый кинжал за два золотых. Мощные плечи киммерийца, выпиравшие из кожаной безрукавки, теперь украшала отличная кожаная же куртка — недоумок хозяин, отчего-то расчувствовавшись, сам преподнес ее варвару в подарок. Но более всего Гориллу раздражило то обстоятельство, что парень, как видно, отправлялся в путь не один: здоровенный шемитский нобиль, а ныне ворюга и рвань, явно набивался ему в попутчики. Вот чего еще не хватало Гринсвельду! Судя по разбойничьей роже этого недоноска с ним немало придется повозиться, пока и он не отправится туда, где вечная тьма окутывает тени, бывшие когда-то людьми,

И все же варвар беспокоил обезьяну несравнимо больше. Он, как и Мангельда, почуял в нем ту первозданную силу, что могла помочь ей, но уничтожить его, и дело было вовсе не в могучих мышцах и ловких руках — Гринсвельд тоже умел держать меч, и неплохо. Суть заключалась во внутренней силе, которая пропитала всего киммерийца с пальцев ног и до головы. Горилла кожей ощущал эту мощь, волнами бьющую даже из отражения варвара на оконном стекле. Вот он усмехнулся шемиту в ответ на какую-то шутку, несомненно, дурного толка, и его синие глаза холодно скользнули по физиономии Гринсвельда — тот даже вздрогнул, хотя киммериец никак не мог его видеть; а вот он легонько хлопнул по плечу хозяина постоялого двора, и тот бухнулся в пыль, не устояв; вот шемит широко шагает за ним по узкой тропе, вещая что-то и размахивая ручищами, а он молча идет впереди, нахмурив черные брови, и не слушает приятеля… Если бы Гринсвельд мог узнать, какая дума занимает сейчас его, он бы дорого заплатил за это!..

Что там? Кто? Словно чей-то хвост мягко мазнул по стене — ш-ш-ш — и все, но у Гориллы от постороннего незнакомого звука даже защемило виски. Замерев, он прислушался — тихо.

— Гу? — Он вжал голову в плечи и оглянулся. — Густмарх, это ты?

Но только его собственная тень, согбенная, огромная, до потолка, темнела на стене белого, с желтыми прожилками мрамора. Не меняя позы, Гринсвельд хихикнул и подмигнул ей, ногой отшвыривая кресло в сторону от окна. Хватит! Он уже насмотрелся на варвара до галлюцинаций. Никогда прежде не чудилось ему, что сзади подбирается Густмарх — обычно он беседовал с ним в открытую… Ухмылка исчезла с его губ в какую-то долю мига; выпрямившись, он презрительно посмотрел на маттенсаи и смачно сплюнул, надеясь, что его отношение будет понято ею именно так, как он показал. Мягко ступая, Гринсвельд прошел мимо своей тени, которая почему-то не шелохнулась («опять проделки Густмарха?»— подумалось ему), и покинул зал.

* * *

Желтая башня, окруженная со всех сторон остроконечными скалами, издалека всякому мореплавателю казалась верхушкой такой же скалы, а поскольку подобраться к отвесным берегам острова никто не отваживался, он считался необитаемым. Но и в самом деле, кроме Гориллы Грина никто здесь не жил — только чайки да поморники, невесть откуда прилетевшие на Желтый остров, гнездились на прибрежных скалах, пронзительными криками заглушая тихий шелест моря.

Треугольная башня, широкая у основания, к верху сужалась и завершалась тонким шпилем; узкие и высокие бойницы, числом всего не более семи, расположены были неравномерно и стекла имели темные, цветом почти неотличимые от грязно-желтого камня башни; входа же и вовсе не наблюдалось — сим секретом весьма гордился хозяин этого странного сооружения, — а находился он в восемнадцати шагах от одной из трех стен, возле ничем не примечательной скалы.

Таким образом Гринсвельд отлично обезопасил себя от постороннего вторжения на свою территорию, а если б кого и обуяло вдруг нестерпимое любопытство и он сумел бы проникнуть на остров, у Гориллы нашлось бы немало способов переправить нахала в следующий пункт — то есть на Серые Равнины, где таких любопытных накопилось уже великое множество. И посему он был спокоен здесь так, как никогда не бывал спокоен в Ландхааггене, куда его занесло еще в младенческом возрасте по странной прихоти недоумка-папаши.

Впрочем, вполне возможно — размышлял на досуге Гринсвельд, — что имелась все же определенная цель его пребывания там: вечно зеленая ветвь маттенсаи. Промедли он день-другой — и Ландхаагген вновь мог превратиться в цветущую страну, где огненное око Митры светит всегда так мягко, в любимое на земле место богов, у границ коего даже ветра замедляют свой быстрый полет. Нет, такого, конечно, нельзя было допускать. На миг Гориллу Грина вдруг обуяло чувство гордости за свою самоотверженность, с коей он борется с богами, но оно сразу угасло при воспоминании о варваре. Вот когда мальчишка покинет эту землю навсегда — можно будет и похвалить себя. А пока, увы, не за что. Не успела мысль сия прийти к завершению, как Гринсвельд начал гордиться собственной справедливостью, надув щеки и громко пыхтя. Густмарх должен быть им доволен! Он все сделал, как нужно. Он все рассчитал, и каждый ход его до сих пор был верен!

И тем не менее, несмотря на столь удачно складывающиеся до сих пор обстоятельства, спокойствие Гориллы Грина было грубо нарушено этим мальчишкой варваром, глупцом, взявшим на себя чужое дело. Всю ночь хозяин Желтой башни провалялся на роскошном ложе без сна; всю ночь ему виделись холодные синие глаза киммерийца, меч в его могучей руке, бросок, удар, и — черная кровь, хлынувшая из перерезанного горла; всю ночь он проклинал демона, что распоряжался его судьбой лишь по праву ближайшего родственника, Мангельду, разбойника шемита и, конечно, самого варвара. А на следующее утро Горилла снова сидел у оконного стекла и наблюдал за изображением киммерийца. Его влекло сюда весь прошедший вечер, и он едва справился с собой, обещая себе с первыми же лучами солнца поставить зеркало. И вот — он вновь смотрел, как идет по узкой горной тропе огромный парень с длинными черными волосами, завязанными в хвост, а за ним, шныряя своими разноцветными глазами по сторонам, следует шемит, непонятно с какой такой радости взявший на себя функции помощника варвара. Кстати, рожа его кажется очень знакомой… Где он мог его видеть? И когда? Но тут же он и забыл обо всем, увидев, как ловко перепрыгнул варвар широкую и глубокую щель между скалами, и толстобрюхий приятель его, ни на миг не задумавшись, повторил этот трюк с удивительной легкостью…

Гринсвельд даже широко зевнул от огорчения, представив на своем острове этих непрошеных гостей. Но что он мог сделать сейчас? Разве что попробовать устроить им горный обвал? Тогда надо обратиться к Густмарху с нижайшей просьбой помочь…

Горилла в задумчивости пожал плечами, убрал кресло от окна, втиснул между подлокотниками широкий свой зад. Да, Гу бывает порой невероятно упрям, недаром к его телу — такому же, как и у всех людей — приделана ослиная голова. Сам Гринсвельд, хотя и был зачат демоном и обезьяной, выглядел совершенно обычным человеком, несколько волосатым, несколько низколобым и длинногубым, с толстым мясистым горбом от середины спины и до шеи, но все же человеком, а этот… Горилла искоса бросил взгляд на дверь в зал: от Густмарха можно ожидать чего угодно, даже прочтения мыслей на расстоянии… Поэтому он заставил себя похвалить своего бога в паре высокопарных фраз, и, успокоившись окончательно, прикрыл глаза. Довольно забивать себе голову всякими глупостями, думать о варваре и его спутнике, о маттенсаи, о Гу… Довольно. Тяжелые веки Гринсвельда опустились, нижняя губа свесилась к подбородку (вот сейчас он выглядел именно тем, кем и являлся на самом деле, то есть обычной обезьяной); все мысли его спутались или пришли в полную негодность. Без усилия он выкинул их прочь и спустя всего вздох уже спал. Сон его был страшен…

Загрузка...