Чужая клятва

Глава 8. Алисто-Мано

— Откуда ты знаешь про Асвельна? — мрачно вопросил Конан, засовывая меч обратно в ножны.

— Какого Асвельна? — очень натурально удивился шемит. — Сайгада? Или хозяина постоялого двора?

— Ты! — Варвар подлетел к приятелю, рывком притянул его за ворот к себе. — Клянусь бородой Крома, шемитская рвань… Если под твоей плешью таится какое-то зло, я удавлю тебя! Ты понял?

— Я понял, Конан, — спокойно ответствовал Иава, легко отцепляя железные пальцы киммерийца от воротника своей куртки. — Но и ты пойми: если человек не отвечает на вопрос, значит, ответа нет. Или…

— Ответа нет? — сощурился варвар, чувствуя, как утихший было гнев вновь начинает закипать в его груди. — А я тебе вот что скажу…

— Или время для ответа еще не пришло, — закончил Иава, не обращая внимания на зло сверкающие синие глаза киммерийца.

Конан угрюмо смотрел, как спутник его аккуратно вытирает ничем не замутненное лезвие кинжала о посвежевший почему-то мох; как он роется в своей сумке, недоуменно пожимая плечами и ворча на старом шемитском; как делит пополам с глубоким вздохом последний ломоть хлеба… Да, не просто так Иава навязался в провожатые, не просто так. Для обычного человека он слишком осведомлен. Может быть, он каким-то образом сумел подслушать его разговор с Мангельдой? Нет, это маловероятно. Как бы ни был Конан увлечен рассказом девочки, он непременно почувствовал бы чье-то приближение… А тот сквозняк… Иава? Или Гринсвельд?

Укладываясь под деревом подальше от спутника, киммериец не переставал думать обо всем произошедшем с ним, с Мангельдой, со всеми антархами… Он окончательно запутался. Теперь ему стало казаться, что шемит — посланник Гринсвельда. Правда, все события красноречиво свидетельствовали об обратном, но чего только не бывает на свете, и если доверять каждому, кто прошелся с тобой по горам один только день, неминуемо лишишься головы.

И на рассвете, обуреваемый этими и подобными мыслями, Конан шагал за громоздкой фигурой спутника, решив про себя не выпускать его теперь из виду ни на вздох. Вот древний лес, очищенный — ими или Асвельном? — от вампиров, остался далеко позади, а вот простерлись перед ними высушенные солнцем равнины, на коих одиноко произрастали несколько чахлых кустиков с бурыми, тронутыми тлей листьями и тонкими корнями, что стелились по поверхности земли.

Небо — пронзительно синее, отливавшее к горизонту фиолетовыми и розовыми оттенками — обещало ясный день. Вдалеке белели густые рыхлые облака — вещие сны Митры, парящие в небесах. Скоро, совсем скоро светло-желтый шар, подымающийся над миром, согреет все вокруг своим добрым мягким теплом, и тогда идти станет веселее, и все странное покажется простым, как это всегда бывает поутру.

Но с наступлением нового дня подозрения Конана не рассеялись — напротив, одолели его, заполонили мозг. Там, в древнем лесу, ему снился Асвельн — огромная белая фигура, сплошь состоящая из облака, без лица, без волос, без пальцев. Асвельн ничего не сказал. Только указал на храпящего шемита и качнул головой. Что это могло означать — варвар не уразумел. Никогда он не понимал намеков, не понял их и сейчас, но благоразумно решил держаться от Иавы подальше, не гнать прочь, но и в планы свои не посвящать… Хотя, какие там планы… Протопать неблизкий путь до моря Запада, взять лодку, доплыть до Желтого острова… А может, шемит знает и о маттенсаи? При этой мысли Конана бросило в холодный пот. Он уже начал подумывать о том, чтобы потихоньку улизнуть от навязчивого спутника, как тот обернулся, встал, поджидая варвара.

— Конан, здесь нам нужно сделать небольшой крюк.

— С чего это? — недовольно проворчал киммериец, не глядя в глаза приятеля.

— Если ты не желаешь снова попасть в переделку — послушай меня. Иначе нам будет очень непросто добраться до моря Запада.

— Почему я должен обходить сухую и безлюдную равнину и ползти по болоту? Кром, я не хочу терять время зря. Я пойду прямо. А что будешь делать ты — не моя забота. Можем попрощаться здесь.

Иава молча смотрел на Конана, чей гнев ему вполне был понятен, и с грустью осознавал, что уговорить его сделать крюк — невозможно. И хотя шемит был вдвое старше парня, а следовательно, и опыта имел поболее, преодолеть чисто варварское упрямство и ему оказалось не под силу: сие выяснилось еще при подходе к древнему лесу.

— Конан, постой.

— Что тебе надо? — Киммериец обернулся, угрожающе положив руку на эфес меча.

— Мне надо, чтобы ты пошел со мной. Лучше ползти по болоту, чем попасть в Алисто-Мано. Ты слышал о таком?

— По-аргосски это что-то вроде «сердитого суслика», — мрачно проворчал варвар.

— Вроде… А точнее — «злое сельцо». Я побывал как-то в гостях у этих ублюдков… Живут они богато, хотя и ничего не делают. У них даже ребенок поленится поднять оброненную куклу. Грабят дальние деревни, угоняют скот и продают его в Шем… Но самое гнусное то, что они берут пленных. Заставляют их работать от зари и до зари, а потом, когда человек уже еле дышит, сжирают под дикарские пляски…

— Откуда ты знаешь?

— Я сам пробыл у них без малого две луны, — неохотно пояснил Иава.

— И почему же тебя не сожрали?

— Не успели.

— Если ты ушел от них, то я и подавно уйду, — самодовольно заметил Конан, разворачиваясь.

— О, упрямый варвар… Мне помог случай!

— А мне помогут мои руки и мой меч!

Раздраженно плюясь, шемит последовал за Конаном. А тот, загребая сандалиями пыль, быстро шагал на юго-запад, и черная грива его, покрывавшая могучие плечи, колыхалась под порывами теплого ветра. Он не оглядывался, явно потеряв всякий интерес к попутчику; голод и жажда гнали его прямиком к Алисто-Мано, где наверняка можно было раздобыть и еды и воды. Все, поведанное шемитом, мало волновало Конана. Он не хвастал: меч и руки, да еще природой подаренная смекалка не раз выручали его из всякого рода бед и опасностей. Не чужда ему была и осторожность, но только не в тех случаях, когда требовалось достичь определенной цели — к цели варвар шел чаще всего напролом, ибо настоящим хитрецом величать себя не мог. Хитрость — наука купцов и воров, а Конан, хотя и обучался воровскому ремеслу, все таки не считал сие достойным для себя занятием. Деньги, слава и женщины — обладать всем этим он стремился, как и любой другой в меру тщеславный юноша, но лгать и притворяться пока ему приходилось лишь при крайней необходимости, и это его вполне устраивало. Воин — истинный воин — должен уметь все, и если обстоятельства не позволяют применить руки и меч, надо действовать иными способами, могущими принести удачу или победу. Но все же лучше — Конан искренне был в этом убежден — руки и меч. А потому, полностью уверенный в своих выводах, он спешил к «злому сельцу», в мыслях предвкушая уже отличный обед, за который готов был даже заплатить.

Наконец равнина резко пошла вверх, и там, на возвышении, варвар увидел ровный, словно солдатский, строй крошечных аккуратных домишек. Довольная ухмылка пробежала по его губам, а желудок моментально отозвался протяжным урчанием. Вслед за ним, переходя с рыси на иноходь, а с иноходи на галоп, поспешал Иава. С ног до головы покрытый серой пылью, в отличие от Конана не спавший всю ночь, он тоже хотел есть и еще более хотел пить, но его многолетний опыт бродяжничества подсказывал, что если голод можно рано или поздно утолить, то отнятую жизнь вернуть обратно нельзя; благоразумие, которое, как полагал Иава, тоже имеет пределы, в их с Конаном путешествии просто необходимо.

— Конан! — крикнул он, видя, что варвар уже начал забираться на холм.

— Ну, — с неудовольствием обернулся тот.

— Скажи, если лев рвет зубами козленка, а ты проходишь мимо и безумно голоден…

— Отниму козленка, — буркнул киммериец, не дожидаясь вопроса, и полез дальше.

— О, божественная Иштар… — прошептал шемит. — Лучше отправиться в путь с гиеной на спине и змеей в кармане, чем с неким юным варваром. Пусть меня разорвет Золотой Павлин Сабатеи, если я еще раз пойду за этим парнем…

А пока, карабкаясь на холм следом за киммерийцем, Иава заранее холодел от ужаса, живо представляя себе железные цепи, коих у обитателей Алисто-Мано всегда было вдоволь для гостей любого роста, пола и возраста — до сих пор на широких лодыжках шемита сохранились следы ржавых тяжелых оков, до сих пор в ушах его звенел унылый голос надсмотрщика, волочащего за собой длинную толстую плеть. Он вдруг вспомнил костер, вокруг которого, размалеванные словно туземцы, скакали необычно оживленные ублюдки, а в самой середине костра — женщина, привязанная к врытому в землю столбу. Ее дикие вопли, корчи, предсмертный хрип… Вздрогнув от вставшей перед глазами картины, Иава чуть было не скатился обратно к подножию холма. Но, с трудом удержавшись на ногах, сразу ринулся вперед с удвоенной скоростью, увидев, что киммериец уже входит в гостеприимно распахнутые перед ним деревянные воротца.

— Что страшного нашел ты, разноглазый, в этих недоносках? Неужели похожи они на львов, раздирающих козлят? — Варвар захохотал, ковыряя в зубах кончиком кинжала, приобретенного им у сайгада. — Разве что жилистые, а так… Тьфу, кожа да кости… Я с десятком таких справлюсь, не успеешь ты выпить и кружку пива. Хей, Иава, не криви рожу. Переночуем здесь, а утром — двинем дальше. Ты опять потащишься со мной? Не пойму, зачем…

Так разглагольствовал разомлевший от обильной еды и чуть подобревший варвар, величественно принимая все новые и новые кушанья, подносимые ему с подобающим почтением худосочными хозяевами. Он осушил уже без малого четыре чаши прекрасного белого вина, один съел жирного поросенка и полную миску лапши, и теперь, вяло подхватывая с блюд куски и отправляя их в рот, готов был либо ко сну, либо к веселью — в зависимости от обстоятельств. Но веселиться с шемитом он, помня все случившееся, не желал, а бледные тоскливые физиономии здешних жителей никак не подходили для дружеской пирушки, так что Конан склонялся все же к тому, чтобы кликнуть кого-нибудь порасторопнее, потребовать себе комнату и кровать и забыться сном до самого утра.

Иава, бросая на варвара удрученные взгляды, тем не менее проворно уплетал и ливерный паштет, и свежеиспеченные булочки, и кролика в вине, и фрукты — все яства с исключительной быстротой попадали не только в его желудок, но и в сумку, что покоилась на его коленях. При этом шемит старался не обращать внимания на довольно бестактные покашливания хозяев, застывших вокруг стола в полупоклоне. В конце концов — он знал точно — не их трудом пойман кролик, зажарен поросенок и сварена лапша. В Алисто-Мано все работы выполнялись рабами, а рабство Иава не признавал ни в каком виде, потому и содеянное теперь полагал не воровством, а местью жестоким и хитрым эксплуататорам.

Решив таким образом проблему пропитания в дальнейшем путешествии, следовало подумать, как бы сие путешествие продолжить. Шемит был уверен, что так просто их отсюда не выпустят. Жаль, что Конана, судя по всему, подобные мысли не посещали. «И куда только подевалось его первобытное чутье?» — с раздражением говорил себе Иава, глядя на варвара, который уже откровенно зевал во весь рот, лениво перебирая пальцами крупные, налитые соком виноградины на огромной грозди.

— Конан, — не выдержал наконец Иава. — Надо идти. Слышишь?

Киммериец благодушно молчал. Он, который, в отличие от хозяев, всецело одобрял поступок спутника — а почему бы и не взять то, что все равно приготовлено для них? — ни о чем более думать не желал. Спать. Только спать. Голова была пуста так, как может быть пусто высохшее озеро; веки отяжелели, а губы не могли шевельнуться даже для того, чтобы произнести одно лишь слово: «Спать». Словно в тумане видел Конан бледные тощие морды, разноцветное пятно стола, волосатые ручищи шемита слева… Кажется, тот что-то пытался ему сказать?

Иава в ужасе наблюдал за тем, как смягчаются грубые черты киммерийца, как соловеют и светлеют его синие глаза, а нижняя тяжелая челюсть отвисает как у полоумного. От бессилия у шемита даже свело мышцы плеч. Он понял, в чем заключалась хитрость хозяев: сначала опоить незваных гостей, а потом и пленить. Окинув быстрым взором все, что стояло на столе, Иава решил, что отрава, по всей видимости, находилась в белом вине, кое Конан употребил так решительно и в большом количестве. Сам он — то ли по наитию, то ли от расстройства — вина не пил, довольствуясь чистой родниковой водой, и потому сейчас чувствовал себя превосходно. Что же за снадобье бросили они в чашу варвару? И каково его действие?

С лихорадочной быстротой перебирая в уме возможные способы отступления, шемит в отчаянии понимал, что если и сумеет уйти отсюда живым, то бесчувственного Конана утащить с собой ему безусловно не удастся. И не только потому, что тот весил не меньше взрослого быка, а еще и потому, что уходить наверняка придется с боем, и тут уже Иава на силы свои не рассчитывал. Скорее всего, участь его — погибнуть бесславно в этой дерьмовой деревушке, ибо единственная здравая мысль — оставить варвара здесь, а самому сбежать — в голову шемиту не пришла.

Глядя, как четверо крепких мужчин бережно оттаскивают массивное тело киммерийца наверх, он тоскливо думал о маленькой храброй девчушке, погибшей в горах Кофа, о далекой стране Ландхаагген, что так и не дождется спасения, о вечно зеленой ветви маттенсаи… Зря он не признался Конану сразу — ведь все варвары так недоверчивы!

Когда по лестнице скатилась рваная сандалия Конана, шемит спохватился. Он встал и, демонстративно вытащив из ножен свой кинжал, протер лезвие его полой куртки; затем решительным шагом обошел застывших, кажется, навеки в полупоклоне молчаливых хозяев, и двинулся по той же лестнице наверх. В коротком темном коридоре Иава обнаружил только две двери. Одна оказалась заперта, зато вторая распахнута гостеприимно. Ожидая увидеть за нею спутника, шемит вошел внутрь. В тот же миг сверху на него обрушилось что-то тяжелое и твердое; яркий красный свет вспыхнул и сразу погас. Иава глубоко вздохнул и медленно осел на пол.

Гринсвельд, едва не лопнувший от злости при виде спокойно покинувших древний лес путников, снова торжествовал. Дурень варвар не послушал умного совета своего приятеля и полез в Алисто-Мано как безмозглая рыба в сети рыбака! Не иначе сам Густмарх посодействовал Горилле: задурил мальчишке голову, заставил забыть о главном… Теперь варвар валяется на дощатом полу без признака сознания, храпит во всю глотку и не чувствует железа на ногах и руках своих. Жаль, никак нельзя увидеть шемита — в комнате его нет, и где он — неизвестно. Несомненно лишь одно: и его постигла та же участь, хотя он много сообразительнее и осторожнее киммерийского пса. Насколько знал Гринсвельд, из Алисто-Мано выбраться весьма непросто, весьма… Тамошние ублюдки хитрые бестии: увидели двух забредших к ним здоровяков и — мигом сменили тактику. Изобразили гостеприимных хозяев, накормили, напоили… То есть опоили… На всякий случай Горилла решил отблагодарить Гу новым жертвоприношением. Но — не сейчас, потом. Когда проснется варвар и увидит…

В маленькое, треснутое посередине оконце уже пробивались солнечные лучи. Пропущенные сквозь призму грязного стекла они теряли свой первородный живой цвет и свет; серая пыль клубилась в них; вяло скользя по лицу человека они не пробуждали, а лишь навевали томительные сны, отчего еще труднее было разомкнуть отяжелевшие веки. Но время жизни уже настало — сон, как и полагается, отступил, но не вспорхнул легко в далекую высь, а, с трудом оторвавшись от плененного им тела, поднялся медленно, тяжело, как объевшийся орел, не чающий уже долететь до вершины горы, до своего гнезда.

Но прежде, чем явились Конану более-менее ясные мысли, инстинкт уже подсказывал нечто неладное. Не шевелясь, лежал киммериец, спиной ощущая жесткие доски пола и стараясь припомнить, как он оказался здесь. С улицы раздавались чьи-то злобные крики, ругательства, а в доме было на удивление тихо, так что и подозрения варвара начали понемногу улетучиваться. И все же, когда дверь едва слышно скрипнула, приотворяясь, он в один миг оказался на ногах, готовый как к самому бою, так и к любому его исходу.

— Тс-с… — Иава проскользнул в комнату, осторожно затворил за собой дверь. — Надо уходить отсюда, Конан, и поскорей.

Громкий шепот шемита, его вытаращенные разноцветные глаза, к тому же налитые кровью, в другое время и в другом месте наверняка заставили бы варвара расхохотаться, но сейчас ему было не до смеха. С яростью и удивлением рассматривая на руках и ногах своих толстые цепи, он, как ни казалось ему самому сие странным, испытывал что-то похожее на стыд. Во всяком случае, когда он поднял голову, выяснилось, что смотреть в глаза шемиту ему было не слишком-то просто. Но Иава то ли не замечал этого, то ли делал вид, что не замечает. Подойдя ближе, он тронул Конана за плечо и повторил:

— Надо уходить отсюда. Ты сможешь порвать цепь?

Киммериец покачал головой. Нет, такую цепь он разорвать не сможет. Хотя бы потому, что она слишком коротка — оба кулака его никак не поместятся меж скованных ног.

— Ах ты… — досадливо пробормотал Иава, разглядывая оковы. — Чтоб их к богу Шакалу всех… Ублюдки… Хорошо я догадался надеть на башку ведро — а то валялся б теперь…

— Почему на тебя не нацепили этих украшений? — угрюмо поинтересовался варвар, не глядя на приятеля.

— Говорю же — они треснули меня чем-то… Молотом, наверно. И думали, что я готов… А треснули-то по ведру! Я еще тряпку под него подложил, чтоб не очень зазвенело в случае чего… Ну, да не время сейчас об этом. Давай-ка выбираться.

— Как?

От злости у Конана свело скулы. Он с силой дернул руками, но лишь натянул до отказа цепи да содрал ими кожу на запястьях.

— Погоди…

Шемит сунул нос в свою сумку и долго рылся там, охая, кряхтя и ругаясь все тем же громким шепотом. Конан, в нетерпении наблюдавший за процессом поиска, недоверчиво хмыкнул, увидев извлеченную из недр сумки железную плоскую палочку с шершавыми боками. Вряд ли невзрачный предмет этот обладал какими-то чудесными свойствами, хотя, судя по последним событиям, шемит всегда знал, что делал. Смирившись, Конан отказался от комментариев и уселся на пол, а Иава, встав перед ним на колени, начал пилить своей железкой широкое кольцо на его ноге. Тощего недоноска, вдруг вошедшего с надменным видом в комнату, картина сия повергла в состояние близкое к обмороку. Судорожно икая и не сводя глаз с могучей фигуры варвара он попятился к дверям; рот его при этом был открыт так широко, как только позволяла крошечная нижняя челюсть, а руки сновали по оборкам рваной туники, словно искали на ней некое кусачее насекомое и никак не могли найти.

Иава обернулся на звук шагов, но особого интереса не проявил. Пожав плечами, он вновь склонился над цепью и продолжил свою работу. Конан же, сплюнув на дощатый пол со всем возможным презрением, ловко метнул нож с коротким обоюдоострым лезвием, который и пригвоздил недоноска за край туники к стене. Более парень неудобства не доставлял, кроме, разве что, тихого поскуливания и дерганья ногой, но на это варвар решил не обращать внимания.

И все же, когда шемит допилил наконец кольцо на конановой ноге, в комнату пожаловали новые, еще менее приятные гости, и они, как было ясно с первого же взгляда, как раз имели намерение причинить путникам столько беспокойства, на сколько были способны. Они влетели все вместе, и каждый сжимал в руке рукоять стигийского кинжала — смертоносного оружия, неведомо как оказавшегося здесь. «Не иначе, — подумал шемит, — их снабжает какая-то тварь. Не могут же быть у всех одинаковые клинки…» Но мысль эта лишь мелькнула в его голове, ибо всего миг спустя после появления рабовладельцев Иава уже стоял со своим верным кинжалом наизготовку, с удовлетворением и даже удовольствием ощущая плечо варвара рядом со своим плечом. Молча, без единого звука, ринулись друг на друга люди. Одни бились за обладание чужой жизнью, за возможность распоряжаться чужими временем и силами. Они никогда не задумывались над тем, праведны их поступки или нет — и не потому, что были глупы. Просто само устройство их души не предполагало каких бы то ни было раздумий. Они как звери жили одними инстинктами, но, в отличие от зверей, не обладали и долей возможного благородства, и о чести имели весьма смутные представления, считая ее нелепой выдумкой бродячего комедианта.

Другие боролись за свою жизнь и свою свободу. Но обе стороны дрались с такой яростью, какая, обладай чувства физической основой, несомненно в одно лишь мгновение уничтожила бы в этой комнате всех.

Первая четверка оказалась разбита варваром и Иавой достаточно быстро. Пожалуй, за это время Конан едва успел бы выпить кружку пива. Но и вздоха не прошло, как новая партия рабовладельцев ворвалась в комнату. Этих было больше, и экипированы они оказались получше: чешуйчатые кольчуги, морионы — шлемы с полями в виде перевернутых полумесяцев, длинные мечи и все те же стигийские кинжалы. По сравнению с ними Конан со скованными руками, голый до пояса и босой, представлял бы довольно жалкое зрелище, если бы на обнаженном торсе его не играли и переливались первозданной силой тугие мускулы, если бы на устах его не блуждала опасная полуулыбка, а в синих глазах не сверкал неукротимый огонь гнева и… радости битвы. Да, молодому киммерийцу по душе был хороший бой, пусть даже в таких неуютных условиях и с такими гнусными противниками. Он был прав, и знал это. А за правду, да еще свою собственную, бороться необходимо — и кому же еще за нее бороться?

Варвар не задумываясь кинулся на ближайшего и смел его одной только массой; затем он ступней придавил ему горло и, только изо рта врага хлынула кровь, снова отскочил, готовый сразиться со следующим. За то же время Иава, сделав обманное движение, поднырнул под руку здоровому, хотя тоже весьма бледному мужчине его лет, и воткнул под кадык клинок по самую рукоятку. Ахнув, тот качнулся и начал валиться, увлекая за собой обезумевшего от страха соратника. Воспользовавшись этим, соратника шемит отправил следом.

Конан носился по комнатушке, сбивая врагов с ног, ловко уворачиваясь от их сильных, но неуклюжих ударов, и сам разил, метя в незащищенные места, так что вскоре и этот бой закончился в пользу спутников.

Оттащив трупы к стене, они постояли немного по обе стороны двери — не нагрянут ли новые гости? — и, никого не дождавшись, уселись на пол. С видом фокусника Иава достал из сумки ломоть хлеба и отличный кусок кролика, разделил все это на две части и большую отдал Конану. Тот сразу запихал в рот свою долю целиком и с энтузиазмом молодости проглотил, почти не жуя. Шемит, мучимый более жаждой, чем голодом, ел неохотно — за тем лишь, чтобы подкрепиться перед дорогой. Печаль снизошла вдруг к его сердцу откуда-то из-за облаков. Глубоко вздохнув, он попытался затянуть благодарственную оэду Птеору, но, увидев, как сморщился киммериец, оборвал пение; вместо этого он сказал, обращаясь к мертвецам:

— Что, парни, пожалели теперь, что накормили нас?

И словно в ответ в маленькое оконце влетело — как показалось сначала варвару — само солнце, только сильно уменьшенное в размерах. Пылающий шар приземлился точно между Конаном и Иавой, и несколько мгновений путешественники в изумлении смотрели, как разгорается пламя, прожигая дыру в полу и чуть не задевая их штаны. При ближайшем рассмотрении киммериец понял, что злобные рабовладельцы (видимо, отчаявшись захватить пленников силой) швырнули им тряпичный мяч, облитый какой-то хорошо горящей дрянью; треща, огонь быстро побежал по доскам; еще немного — и вся комната должна была превратиться в один большой костер.

Конан толкнул шемита к двери, подхватил с пола его сумку и свой мешок и выскочил следом.

Толпа встретила их во дворе восторженным воем. Сколько там было народу, и имелись ли воины — спутники рассматривать не стали. Не замедляя бега, они проскочили сквозь толпу, сшибая тех, кто загораживал дорогу, и ринулись прочь. Восторженный вой тут же сменился разочарованным воплем; вслед им полетели камни, но настоящей погони, кажется, не было. Тем не менее они, словно сговорившись, неслись вперед, через все Алисто-Мано, провожаемые гневными криками, визгами и проклятьями. Кое-где Конан заметил — в подтверждение рассказа Иавы — изможденных людей в цепях, безучастно глядевших на беглецов, и врытые в землю обугленные столбы… Только на миг в глазах киммерийца мелькнула жуткая картина: он сам, привязанный к такому же столбу и превратившийся в пылающий факел. Передернувшись, Конан еще раз обругал себя за то, что не послушал мудрого совета спутника, и, дав себе слово на обратном пути разобраться с ублюдками из Алисто-Мано, увеличил скорость, догоняя шемита, который бежал вразвалку, но очень быстро, выставив перед собой тугое ядро живота.

Без устали работая ногами спутники вскоре достигли края холма. Кубарем скатившись вниз, они вскочили и снова бросились бежать, хотя за ними никто и не гнался. Но теперь их влекло вперед уже не желание поскорее убраться из этих поганых мест, а чувство потерянного зря времени. «Ландхаагген… — стучало в голове варвара и ветер свистел в ушах, — маттенссаи… с-са-а-и-и… и-и…» И он, испытывая странную смесь отчаяния и радости — радости от стремительного бега, — летел по равнине, и если б мог, долетел бы так до самого моря Запада… И только когда Иава, выдохшись, упал на сухую землю, Конан остановился.