Чужие грехи

Глава 16

— Если хочешь, можешь принять душ.

Слова эти, бесстрастные и отрывистые, вырвали Энни из тревожного сна. В оконце спальни просачивался серый утренний свет, тело ее мучительно ныло, а на Джеймса ей даже смотреть не хотелось.

— Хорошо, — пробормотала Энни и села на постели, повыше натянув тонкое байковое одеяло.

Джеймс стоял в проеме двери, так что посмотреть на него ей все-таки пришлось.

Он уже принял душ, волосы его влажно блестели, а в руке он держал большую чашку. Энни хотела было уже с достоинством отказаться, однако мучившая ее жажда все-таки пересилила.

— Это кофе? — спросила она.

— Чай.

От неожиданности Энни резко подняла голову.

— Но вы ведь не пьете чай!

— Целых двадцать лет не пил. Если ты решила принять душ, то поторапливайся. Через час мы отсюда уходим.

— Почему?

— Ты могла бы уже перестать задавать глупые вопросы, — усмехнулся Джеймс. — Мы уходим, потому что трупы в сарайчике скоро начнут разлагаться и вонять, а по улицам бродят стаи одичавших животных, готовых сожрать все, что попадется. Не говоря уж о том, что если по нашу душу приходили эти двое, то вскоре можно ждать и других незваных гостей. — Он пожал плечами, словно недоумевая, что приходится объяснять столь очевидные вещи. — Не копайся, иначе мне придется уходить без тебя.

Энни ошеломленно уставилась ему вслед. Она, едва проснувшись, решила делать вид, что прошлой ночи не было; не было этой дикой, поистине животной страсти, которая ее обуяла. Она намеревалась держаться с Джеймсом холодно и отчужденно.

Однако холодно и отчужденно держался с ней он сам! Понятно — для него это, конечно же, ровным счетом ничего не значило. Не то что для нее… Энни неожиданно поймала себя на мысли, что уже снова хочет оказаться в его объятиях. Хочет, чтобы он ласкал ее, гладил, шептал слова утешения… И тут же ей вновь захотелось его ударить.

Ванная при дневном свете выглядела еще безобразнее, чем накануне, но Джеймс догадался оставить для нее чистую одежду на крышке унитаза. Только полностью одевшись, Энни заметила под раковиной несколько бурых пятен. Запекшаяся кровь.

«Трупы в сарайчике начнут разлагаться и вонять», — так он сказал. Энни вдруг вспомнила отвратительный запах кровавой лилии. Хемантуса. На глазах у нее Джеймс вчера убил человека. Скольких же людей он убил из-за нее, но без ее ведома?

Джеймс дожидался ее в кухне, и на сей раз Энни взглянула на него без всякого смущения. Что ж, пусть все будет так, словно между ними ничего не было. Если он так считает, то и ее это вполне устраивает.

Джеймс был одет во все черное, а его длинные темные волосы прятались под вязаной матросской шапочкой. Он казался постаревшим и усталым, лишь глаза оставались прежними. И еще — он удивительно походил на ирландца; Энни даже изумилась, что некогда принимала его за уроженца Техаса.

— Я приготовил тебе чай, — произнес он.

Энни терпеть не могла чай, что всегда вызывало неудовольствие Уина. Почему-то при мысли об отце ей вдруг захотелось расхохотаться, и она испугалась, не становится ли истеричкой.

Взяв из рук Джеймса толстенную, местами выщербленную кружку, она с жадностью сделала большой глоток, а потом, собравшись с духом, заявила:

— Есть хочу.

— Боюсь, здесь ничего съедобного нет.

— Даже не помню, когда в последний раз ела что-нибудь приличное, — вздохнула Энни. — Вы, может быть, и робот, но я — человек, и я голодна как волк. Если хотите, чтобы я вас сопровождала, извольте меня накормить.

— Если ты будешь капризничать и ставить свои условия, я готов с тобой расстаться, — спокойно сказал Джеймс.

«Что ж, вполне справедливо», — подумала Энни и решила оставить эту скользкую тему.

Выйдя из дома вслед за Джеймсом, она впервые увидела мрачный серый город. Пустынные улицы, пугающе темные глазницы окон заброшенных домов, мрачные закоулки… Энни поневоле поежилась.

— Где мы? — спросила она. — Похоже, что мы оказались за вратами ада.

— Ты почти угадала. Это Дерримор, Северная Ирландия. Когда-то, лет двадцать назад, жизнь здесь кипела ключом. Но затем единственное на весь город промышленное предприятие закрылось, и почти все население лишилось работы. Город, как видишь, совсем заброшен. Вполне возможно, что по дороге мы ни единой живой души не встретим.

— Я предпочла бы избегать и мертвых, — сухо заметила Энни.

— Это невозможно, — покачал головой Джеймс. — Мы в Ирландии, Энни. Нас здесь повсюду окружают души моих давно ушедших предков.

— Очень весело! — нахмурилась Энни, стараясь не отставать от него. В воздухе висел легкий промозглый туман, и было довольно прохладно. — Послушайте, Джеймс, вы можете ответить мне на один вопрос?

— Да.

— Как, прямо сразу? — не поверила Энни. — А вдруг этот вопрос вам совсем не понравится?

— Я скажу тебе все, что тебя интересует.

И Энни поверила ему. Впервые поверила, что времена лжи и отговорок остались в прошлом, и испугалась. Но отступать было поздно.

— Скажите, скольких людей вы убили? Нет, не этого вопроса ждал от нее Джеймс.

— Ты действительно хочешь, чтобы я тебе ответил?

Энни вовсе не была в этом уверена.

— Да, — тем не менее твердо сказала она.

— Не знаю.

— Не может быть! Не верю, чтобы вы не вели подсчета или не помнили точную цифру.

— Поверь мне, Энни, я и правда не знаю. В противном случае я бы давно уже рехнулся. — Он шагал рядом с ней под мелким, едва моросящим дождем, подняв воротник куртки. — Сейчас мы найдем какой-нибудь паб, где ты заморишь червячка, а заодно разведаем, что вокруг творится.

— Паб? — недоверчиво переспросила Энни и хмуро воззрилась на него. — Прямо с утра?

— Боже мой, Энни, неужели ты думаешь, что я собираюсь напиться? Не такой уж я забулдыга, как тебе, может быть, показалось. Да и вряд ли я смогу защищать тебя в пьяном виде.

— До сих пор вам это удавалось, — съязвила Энни.

Она была почти уверена, что Джеймс в ответ вспылит, но он только пожал плечами.

— Тоже справедливо, — заметил он. — Но только сейчас все значительно усложнилось, и нам нельзя ни на минуту терять бдительность.

— Сейчас усложнилось? — в ужасе переспросила Энни, чувствуя, как внутри у нее все холодеет.

— Да, Энни. Трудности только начинаются.

Назвать городишко Дерримор бедным значило бы сделать ему пышный комплимент. Серые пустынные улицы с полуразвалившимися домами, в которых окна с целыми стеклами были наперечет, производили удручающее и гнетущее впечатление. Паб, который отыскал Джеймс, снаружи выглядел немногим лучше, однако внутри оказалось неожиданно чисто, тепло и уютно. И еще — слава господу! — в меню оказался кофе.

Джеймс терпеливо дожидался, пока Энни покончит с огромной порцией омлета. Она набросилась на еду жадно, позабыв об угрозе холестерина, а Джеймс только выпил одну за другой несколько чашек чая.

— Неужели вы не проголодались? — спросила Энни, проглотив последний кусочек хлеба, которым собирала с тарелки остатки омлета.

— Нет.

Резкость его тона встревожила Энни. Она внимательно посмотрела на лицо Джеймса и впервые заметила, как заострились его черты, щеки ввалились, а под глазами залегли глубокие тени.

— Джеймс, любому человеку необходима пища.

— Я непременно поем, как только все это останется позади, — пообещал он.

— Джеймс… Он вздохнул.

— Энни, поверь, без еды я чувствую себя гораздо лучше. Во всяком случае, увереннее. Голод обостряет мои чувства, улучшает реакцию и наблюдательность. Поверь, пока я голодаю, наши шансы выжить только возрастают. Кстати, мне бы в свою очередь хотелось задать тебе несколько вопросов.

— О чем?

— О твоем отце. А также о пропавшей репродукции с изображением католического святого.

— Я уже рассказала вам все, что знала об этом. Картина еще была дома, когда я навещала отца в последний раз — за две недели до его гибели. Больше из дома ничего не пропало, поэтому я и не стала обращаться в полицию. Подумаешь — какая-то старая репродукция! Но вот теперь я искренне жалею, что сразу не обратилась.

— Ты бы только потратила время впустую, — убежденно сказал Джеймс. — Сомневаюсь, что картинку похитили; скорее всего Уин сам ее припрятал. Причем — именно здесь, в Дерриморе. Я говорил тебе, что у него было своеобразное чувство юмора. Но он должен был оставить мне какой-то ключик, подсказку! Однако, как я ни старался, ничего не нашел. Единственное, что он сделал, — прислал ко мне тебя. Значит, ключик — это ты, Энни. Уин наверняка рассказал тебе нечто об этой картине, чтобы я мог ее найти. Тебе только нужно постараться вспомнить.

— Но почему вы считаете, что это настолько важно? — недоуменно спросила Энни. — Может, отец просто уронил ее на мраморный пол, и стекло разбилось. А потом он отнес картину в мастерскую, но так и не успел забрать.

— Что было изображено на этой репродукции, Энни? Расскажи мне еще раз.

— Господи, я точно и не помню. Какая-то очень старая картина на религиозную тему. Один из ранних христианских великомучеников, которого пожирал змей. Аспид. Я не раз говорила Уину, что меня от этой репродукции коробит, а он отвечал, что его она забавляет.

— Что же, вполне в его духе, — кивнул Джеймс. — Вопрос лишь в том, для чего она ему понадобилась. В бога Уин не верил, да и коллекционированием старого хлама тоже не занимался. У него были совсем другие увлечения.

— Например?

— Например, он охотился за людскими душами, Энни. Этому виду коллекционирования Уин отдавался без остатка.

Энни решительно отодвинула стул и вскочила.

— Я не желаю это выслушивать! — заявила она, но Джеймс схватил ее за руку и удержал. Энни ничего не оставалось, как снова сесть.

— Мне наплевать, желаешь ты слушать или нет, Энни, — негромко произнес он — мягко, но с ярко выраженным ирландским акцентом. — Сейчас не то время, чтобы я мог позволить себе нянчиться с тобой.

— Можно подумать, что вы нянчились прежде! — не удержалась от колкости Энни. Губы Джеймса насмешливо скривились:

— Будем считать, что ты права. Но что все-таки рассказывал тебе Уин про эту репродукцию? Вспомни все, что можешь.

— Мы никогда о ней не беседовали.

— Неужели? И тебе не казалось странным, что Уин держит у себя такую вещь? Энни пожала плечами:

— Мой отец всегда был непредсказуем. И он обожал ирландские вещицы, что всегда удивляло меня, поскольку ни в одном из нас не было ни капли ирландской крови. Я думала: может быть, с этой картиной у него связаны какие-то воспоминания…

Джеймс чертыхнулся грубо и выразительно.

— А про Ирландию вы с ним когда-нибудь говорили?

— Нет. С какой стати?

— Энни, не выводи меня из себя! Он должен был, просто обязан был сказать тебе нечто такое, что послужило бы для меня подсказкой.

И тут Энни вспомнила. Видение, которое промелькнуло в ее мозгу, было настолько ярким, что она буквально подскочила на стуле.

— Ой, а ведь правда!

Джеймс по-прежнему не выпускал ее запястья. Ночью он вот так же прижимал оба ее запястья к постели, чтобы она не могла его обнять… Энни невольно опустила глаза, уверенная, что увидит синяки. Нет, синяков он не оставил. От той ночи вообще не осталось никаких следов — если не считать ее раненую душу.

«Странно, — подумала Энни. — Коллекционировал души мой отец, а моя собственная душа досталась Джеймсу…»

— Что он тебе сказал, Энни? — спросил Джеймс терпеливо, почти ласково и погладил большим пальцем чувствительное место на ее запястье, словно гипнотизируя.

— Это случилось во время нашей последней встречи, — негромко начала она, — и тогда произвело на меня довольно странное впечатление. Но потом, когда он погиб, эта сцена полностью вылетела у меня из головы.

— Что именно он сказал, Энни?

— Мы сидели в его кабинете и попивали коньяк. Вы ведь знаете, как любил папа все то, что называл «привычками цивилизованных людей».

— Знаю, — произнес Джеймс странно исказившимся голосом.

Энни зажмурилась, и та сцена в кабинете Уина мгновенно предстала перед ее глазами. Уин восседал в своем любимом кресле в стиле королевы Анны, держа в руке хрустальную рюмку с коньяком. Хрусталь был, разумеется, уотерфордский. Уин доброжелательно улыбался, а Энни радовалась, что у него хорошее настроение: она всегда была счастлива угодить отцу.

— Скажи, Энни, ты по-прежнему увлекаешься вышивкой? — спросил вдруг он ни с того ни с сего.

— Нет, я ее почти забросила, — простодушно ответила Энни и тут же дала себе зарок, что по возвращении в Бостон непременно извлечет из сундука какие-нибудь незаконченные вещицы. — Но скоро опять займусь.

— Сделай мне одолжение, дорогая. Есть одна старинная ирландская молитва, точнее — напутствие, которое мне особенно нравится. Если ты сумеешь его вышить, о лучшем подарке к своему дню рождения я и мечтать не смел бы. Работа, конечно, кропотливая и утомительная, но силу воли воспитывает замечательно.

— До этого еще будет Рождество, папа, — напомнила Энни. — Я и к нему успею. Если, конечно, мне не придется вышивать полный текст джойсовского «Улисса».

— Джойса я не люблю, — усмехнулся Уин. — Он не в моем вкусе. Слишком беспорядочен в выражении чувств.

— Что ж, тогда напиши для меня текст молитвы, а я займусь вышивкой сразу же, как только вернусь в Бостон.

Уин покачал головой:

— Нет, милая моя. Мне бы хотелось, чтобы ты заучила ее наизусть. Тогда твое собственное сердце будет нашептывать тебе эту молитву.

Энни вспомнила, насколько странными показались ей слова отца. Но она, как всегда, безропотно согласилась:

— Хорошо, я готова. И Уин заговорил:

— «Да раскинется перед твоими стопами дорога, да наполнит твои паруса попутный ветер, да оросит дождь твои поля… и да примешь ты смерть свою в Ирландии».

Энни заморгала.

— И это твоя любимая молитва?

— Повтори ее, Энни, — настойчиво попросил Уин.

Энни послушно повторила, потом еще раз, пока не заучила молитву слово в слово, благо, она оказалась очень короткой. И вот сейчас она прочитала ее Джеймсу Маккинли, который внимательно смотрел на нее немигающими глазами.

— Тут какая-то ошибка, — произнес он, когда Энни закончила, и закурил толстую сигарету без фильтра. — Ты смешала тексты из двух молитв.

— Это не я, — пожала плечами Энни. — Уин так продиктовал мне. И именно этот текст я намеревалась вышить. Я даже успела начать его, когда… это случилось.

— Да, Энни, ты всегда из кожи вон лезла, чтобы угодить старику, — насмешливо произнес Джеймс. — Чего бы ты только ради него не сделала! Наверное, ему стоило бы попытаться завербовать тебя.

— Не вижу ничего зазорного в том, чтобы слушаться собственных родителей, — обиженно ответила Энни.

— Пожалуй, — согласился Джеймс. — Но только до определенного возраста. Не будем об этом спорить, Энни. Уин поработил тебя. Ты принадлежала ему со всеми потрохами. Он вылепил тебя собственными руками, и ты ему слепо подчинялась. Носила одежду по его выбору, всегда поступала и даже думала так, как он от тебя требовал. Должно быть, тебе кажется странным лишь в двадцать семь лет обрести себя заново.

— Черт бы вас всех побрал… — прошептала Энни, и Джеймс, разжав пальцы, выпустил ее запястье. Глаза его были задумчивы.

— «Да раскинется перед твоими стопами дорога», — повторил он. — Сентиментальная чушь.

Зачем, по-твоему, Уину могла понадобиться подобная дребедень?

— Уин не стал бы врать мне! — запальчиво воскликнула Энни.

— Господи, да он только и делал, что врал тебе, — сказал Джеймс. — Кстати, в подлиннике текст звучит по-другому: «Да наполнит твои паруса попутный ветер. Да воссияет над тобою солнце». Эти слова можно встретить на глиняных дощечках с глазурью в любом туристическом центре. Но откуда взялось остальное? Про Ирландию, например.

— Может, он нарочно отправил вас сюда? — предположила Энни. — Умирать…

Выпустив изо рта облачко сизоватого дыма, Джеймс напомнил:

— Уин отправил сюда не только меня, Энни, но и тебя. — Загасив окурок, он встал и бросил на стол горстку ирландских монет.

— Все, уходим отсюда!

— Я бы выпила еще чашку кофе… — пробормотала Энни.

На самом деле кофе ей вовсе не хотелось. Впрочем, она и сама не знала, чего хотела. Впервые за все это время ей стало по-настоящему страшно.

— К чертям собачьим кофе! — взорвался Джеймс и буквально силой выволок Энни на улицу. Там заметно похолодало, а капли дождя превратились в крохотные льдинки, которые то и дело жалили лоб и щеки Энни, словно разгневанные пчелы. Энни зябко поежилась — даже толстый шерстяной свитер, который дал ей Джеймс, не защищал от непривычной стужи.

— Куда мы идем? — спросила она.

— «И да примешь ты смерть свою в Ирландии», — повторил Джеймс с горечью в голосе. — Уин знал, что рано или поздно ты обратишься за помощью ко мне. И он знал, что я буду задавать тебе вопросы. Я слишком долго колебался, поскольку не мог поверить, что Уин рискнет использовать тебя в своих целях. Хотя мог бы и сразу догадаться, что Уин ни перед чем не остановится…

— Господи, да что вы такое несете?! — возмутилась Энни.

Внезапно Джеймс затолкнул Энни в подъезд какого-то пустующего дома и прижал к стене. Заслоняя ее от стужи и непогоды, он высился над ней, огромный и угрожающий, и Энни почувствовала, что предпочла бы сейчас снова оказаться на улице.

— Уин прекрасно понимал, что рано или поздно ты мне все это расскажешь. Он слишком хорошо изучил нас обоих. И он рассчитал, что настанет время, когда мы неизбежно приедем в Ирландию.

— Но почему, черт возьми, так важна эта нелепая картинка? — резко спросила Энни.

— Я пока не могу тебе ответить, Энни. Разгадка тайны — в самой этой репродукции. В ней ключ ко всему. К убийству твоего отца, к тем людям, которые его предали и заняли его место, которые продолжают вести грязную игру его же картами. Найдя картину, мы узнаем и многое другое. Например, кто пытается убить меня и кто наверняка захочет избавиться от тебя, если мы не опередим их.

— Вы просто бредите, Джеймс… — неуверенно пробормотала Энни, но в душе ее шевельнулось недоброе предчувствие.

Нет, уж лучше пропасть в ирландском захолустье в компании со свихнувшимся убийцей, чем узнать невыносимо горькую правду про собственного отца!

— «И да примешь ты смерть свою в Ирландии», — снова продекламировал Джеймс. Затем, немного помолчав, мрачно усмехнулся:

— А ведь со мной это уже однажды случилось, Энни. Я принял свою смерть именно в Ирландии. Я, черт побери, сдох в ирландской тюрьме двадцать два года назад! А теперь Уин снова посылает меня туда, в это проклятое место, чтобы напоследок еще разок сыграть со мной в свою дьявольскую игру. Более того, он и тобой готов пожертвовать!

Энни не на шутку перепугалась и не столько слов его, сколько самого Джеймса. Энни боялась его безумных глаз, его животной страсти, его слепой ярости. Ей отчаянно хотелось вжаться в обшарпанную стену за спиной и бросить ему в лицо какие-то гневные слова, отрицая все ужасные обвинения, произнесенные со столь непривычным ирландским акцентом.

Но Энни сумела перебороть себя. Подняв руки, она мягко взяла лицо Джеймса в ладони и спросила:

— И куда же он нас посылает? Лицо Джеймса внезапно смягчилось, гневный блеск в его глазах потух.

— Назад, в Хайроудскую тюрьму, Энни. В наши дни от нее, правда, немного уцелело — в восьмидесятые годы по соображениям безопасности тюрьму закрыли, но боевики из Ирландской освободительной армии все равно ее взорвали. Посчитались за старое… — Немного помолчав, он продолжил:

— Что ж, Энни, теперь понятно, зачем он летал в Ирландию. Чтобы спрятать эту репродукцию в старой тюрьме.

— Но зачем? — недоумевала Энни. — К чему такие сложности? Почему нельзя было оставить ее на прежнем месте? Не послать мне или хотя бы Мартину не отдать?

— Потому что твой отец слишком хорошо меня знал. Как облупленного. И он прекрасно понимал, что никакая сила на свете не заставила бы меня вернуться в это проклятое место. Туда, где я едва не сгнил заживо и где меня похоронили. И сейчас, глядя на нас из ада, он смеется надо мной.

— Может быть, — вздохнула Энни. — Но ведь вы сейчас не одни: с вами я. Значит, отец хотел, чтобы я тоже обо всем узнала… Кстати, а далеко отсюда эта тюрьма?

Джеймс кивнул в сторону возвышающейся над городом горы.

— Да вон она, — сказал он.

Каменные руины четко вырисовывались на фоне небосклона. Когда Энни впервые заметила их, она решила, что это развалины старинного замка. Но сейчас зубчатые стены приобрели для нее новый, зловещий смысл.

— Так пойдемте! — решительно произнесла она. — Чего мы ждем?

— Ночи, — ответил Джеймс. Затем он прислонился лбом к двери и тяжело вздохнул. — Я отправлюсь туда после захода солнца. Не хочу, чтобы за мной увязались преследователи, а в темноте мне будет легче от них избавиться.

— Но и сбиться с пути легче, — возразила Энни.

— Я помог бежать отсюда троим заключенным, прежде чем меня бросили в карцер умирать, — сказал Джеймс. — Я найду дорогу даже с завязанными глазами. — Он выпрямился и озабоченно посмотрел на Энни. — Но тебе вовсе не нужно меня сопровождать.

— Что вы имеете в виду? — насупилась Энни.

— Я могу отправить тебя в такое место, где ты будешь в безопасности. У меня до сих пор остались здесь друзья — люди, на которых я могу положиться. Я предпочел бы выйти в путь, зная, что тебе ничто не угрожает.

— Это исключено, — отрезала Энни.

— Ты сделаешь так, как я тебе скажу!

— Черта с два!

— Энни, — устало вздохнул Джеймс, — давай не будем пререкаться. Ты согласилась играть по моим правилам…

— Джеймс, я иду с вами!

Она терпеливо дожидалась его возражений. Насмешек, вспышки гнева, угроз, даже ласки — любых ухищрений, при помощи которых Джеймс мог попытаться повлиять на нее. Но он снова, в который уже раз, обманул ее ожидания.

— Хорошо, будь по-твоему, — сказал Джеймс. — Ты уже прошла со мной бесконечный путь, пройдешь и остаток его. Только предупреждаю, Энни, — тебе это не понравится.

— Что именно? Развалины тюрьмы?

— Тебе не понравится то, что мы в ней найдем. Потерянные души сотен безвинно загубленных людей. А главное — мы найдем там правду о твоем отце.

— Я выдержу.

Джеймс улыбнулся холодно и горько:

— Ты уверена? Что ж, Энни, посмотрим. Недолго осталось.