Чумные ночи

Глава 6

Начальник Надзорного управления Мазхар-эфенди по поручению губернатора руководил сложной и разветвленной сетью шпионов, осведомителей и тайных агентов. На остров его прислали из Стамбула пятнадцать лет назад с совсем другим заданием, на выполнении которого настаивали западные державы: преобразовать устаревшую заптийе[37] в современную жандармерию и полицию. Пока шли эти реформы (например, была заведена алфавитная картотека на преступников), Мазхар-эфенди женился на дочери Хаджи Фехима-эфенди, представителя одного из старинных и уважаемых мусульманских семейств Мингера, и, подобно многим другим людям, прибывшим на остров в зрелом возрасте, уже за тридцать, полюбил это место всей душой – жителей, природу, климат, всё-всё. В первые годы семейной жизни он вместе с другими местными энтузиастами устраивал походы по Мингеру и одно время даже хотел изучить древний язык, на котором когда-то говорили жители острова. Впоследствии, когда по распоряжению предыдущего губернатора, того самого, что приказал изготовить бронированное ландо, было создано Надзорное управление (в других вилайетах такого органа не было), Мазхар-эфенди усовершенствовал уже созданную сеть осведомителей, а знания, полученные в первые годы увлечения Мингером, весьма и весьма помогали ему следить за сепаратистами и националистами, заносить их в картотеку и сажать в тюрьму.

Мазхар-эфенди не заставил себя ждать. Выглядел он куда скромнее, чем господин губернатор: поношенный костюм, усы щеточкой, доброжелательный взгляд. Первым делом он сообщил, бесцветным, официальным тоном, что следит за настроениями в самых разных – религиозных, политических, коммерческих, национальных – кругах мингерского общества благодаря своим осведомителям. По его мнению, многим, в том числе иностранным консулам, греческим и турецким националистам, а также смутьянам, желающим отторгнуть Мингер от Османской империи по примеру Крита, хотелось бы преувеличить масштабы бедствия, вызванного чумой, и привлечь к нему международное внимание. В частности, заявил Мазхар-эфенди, ему в точности известно, что поднять бучу не терпится кучке озверевших деревенских фанатиков-мусульман, которые мечтают отомстить господину губернатору за один давний случай, известный как Восстание на паломничьей барже.

– Ввиду опасности, которая может вам грозить по вышеупомянутым причинам, вы поедете осматривать больных в бронированном ландо.

– Но не привлечет ли это еще больше внимания?

– Да, привлечет. Местная ребятня обожает бегать за ландо и дразнить кучера Зекерию. Но все равно это самое разумное. Не бойтесь: любой дом, любое здание, в которое вы войдете, будет находиться под самым пристальным наблюдением представителей власти, агентов, переодетых торговцами, и других наших людей. У нас к вам только одна просьба: заметив рядом тех, кто вас охраняет, относитесь к этому спокойно, не возражайте и не жалуйтесь. И не пытайтесь, пожалуйста, от них сбежать. Впрочем, у вас это все равно не получится, наши ребята знают свое дело… И еще: если на улице кто-нибудь обратится к вам и позовет к себе в дом – дескать, ваше превосходительство, у нас там больной, осмотрите, пожалуйста, – ни в коем случае не соглашайтесь.

Первым делом бронированное ландо доставило главного санитарного инспектора и его помощника, словно двух любопытствующих путешественников из Европы, в знаменитую (не меньше, чем сам остров) тюрьму Арказской крепости. Начальнику тюрьмы было сообщено, что таинственные гости – два новых санитарных инспектора, один из которых – врач, и встречаться с другими медиками им совершенно не требуется. Кроме того, начальник тюрьмы позаботился, чтобы Бонковского и доктора Илиаса не увидели заключенные, глазеющие сквозь щелки в толстых крепостных стенах. По туннелям и темным дворам они вышли к бастионам, а затем, спустившись по опасной каменной лестнице вдоль скалистого края пропасти, над которой парили чайки, оказались в сырой сумрачной камере.

Когда столпившиеся в дверях отступили и полумрак несколько рассеялся, Бонковский-паша и его помощник сразу поняли, что тюремщик Байрам умер от чумы. Такую же неестественно бледную кожу, такие же впалые щеки и удивленно распахнутые, выпученные глаза, такие же пальцы, вцепившиеся в край рубахи, словно в спасительную соломинку, они видели по меньшей мере у трех покойников в Измире. Те же пятна крови и блевотины, тот же странный запах. Доктор Илиас аккуратно расстегнул пуговицы на рубахе и снял ее с покойного тюремщика. На шее и под мышками бубонов не было. Однако, когда с трупа стянули и штаны, бубон обнаружился в паху, слева, – такой большой и полностью сформировавшийся, что никаких сомнений не оставалось. Слегка прикоснувшись к бубону кончиком пальца, можно было заметить, что он уже потерял свою первоначальную твердость. Стало быть, ему по меньшей мере три дня и покойный перед смертью сильно мучился.

Доктор Илиас достал из чемоданчика шприц, ланцет и начал протирать их антисептиком, а Бонковский-паша попросил столпившихся у двери людей отойти подальше. Если бы тюремщик был еще жив, его боль удалось бы облегчить, вскрыв бубон и выпустив скопившийся в нем гной. Но сейчас доктор Илиас только проткнул вздутие иглой шприца и набрал несколько капель густой желтоватой жидкости. Затем он аккуратно нанес их на цветные предметные стекла, которые спрятал в специальную коробочку. На этом дело было кончено. Поскольку умер тюремщик не от холеры, а от чумы, образцы следовало отправить в Измир.

Бонковский-паша распорядился сжечь все вещи покойного, а потом, незаметно для всех, снял с его шеи маленький амулет, перерезав веревочку ланцетом, продезинфицировал оберег, положил в карман, чтобы потом рассмотреть получше, и вышел из камеры на свежий воздух. Теперь ему сделалось ясно, что остров очень скоро будет охвачен эпидемией, которая унесет множество жизней, и сознавать это было так тяжело, что Бонковский ощутил физическую боль, спазмом прошедшую от горла до живота.

Проезжая в бронированном ландо по кривым улочкам старого города, Бонковский-паша и доктор Илиас видели, что медники уже открыли свои лавки, кузнецы и плотники в этот ранний час взялись за работу и жизнь в Арказе идет своим чередом, как будто ничего не случилось. Хозяин харчевни, куда захаживали в основном торговцы и ремесленники, тоже не стал принимать всерьез всякие слухи и открыл свое заведение. Заметив аптеку Коджиаса-эфенди (которая, по правде говоря, с виду больше напоминала лавку пряностей), Бонковский-паша попросил остановить ландо.

– Есть ли у вас acide arsénieux?[38] – с невозмутимым видом спросил он хозяина аптеки.

– Нет, мышьяка у нас не осталось, – ответил Коджиас-эфенди. Он сообразил, что перед ним важные персоны, и слегка оробел.

Бонковский-паша оглядел аптеку, отметив, что здесь продаются всевозможные специи, семена, кофе, липовый цвет, косметика, а также различные мази и народные снадобья. В какой бы уголок империи его ни занесло, даже в самые трудные, наполненные работой дни главный санитарный инспектор не забывал, что в первую очередь он химик и фармацевт. Кое-где на полках и столиках стояли лекарства, изготовленные в знаменитых стамбульских и измирских аптеках. Что же до народных снадобий, то в молодости, заметив их в аптеке какого-нибудь провинциального городка, он, бывало, принимался читать аптекарю лекцию о современной фармацевтике. Но сейчас ему было не до того.

В гавани, на берегу, подле гостиниц и таверн, под пестрыми разноцветными навесами сидели и закусывали довольные жизнью, счастливые люди. Проехав по напоенным ароматом цветущих лип переулкам и миновав стоявшие выше по склону особняки богатых греческих семей, ландо выбралось на широкий проспект Хамидийе. Здесь цвели персиковые деревья и благоухали розы. Под сенью чинар и акаций спешили по своим делам господа в шляпах и фесках и обутые в чарыки[39] крестьяне. Бонковский-паша и его помощник смотрели на дома, тянущиеся вдоль речки в сторону рынка, на склады, гостиницы и дремлющих на козлах кучеров, на оживленный Стамбульский проспект, уходящий вниз, к порту и таможне, – смотрели и не верили своим глазам. В греческой школе уже начались уроки. Перед туристическими агентствами красовались рекламные объявления пароходных компаний. Глядя на открывающуюся от отеля «Мажестик» панораму города, в которой преобладали розовый, желтый и оранжевый цвета, так невыносимо больно было прозревать близящийся конец этой красивой, тихой жизни, что Бонковский ощутил тяжелое чувство вины: а вдруг он ошибся?

Однако вскоре ему предстояло убедиться в обратном. В квартале Айя-Триада[40] Бонковского и доктора Илиаса пригласили пройти в каменный дом, окруженный оливами. Там они увидели извозчика по имени Василий, который уже пятнадцать лет развозил седоков по улицам города, а сейчас метался в бреду по разостланной на полу постели. На его шее выступал огромный бубон. В Измире Бонковскому часто случалось наблюдать отупляющее, одуряющее действие чумы на больных, такое сильное, что многие теряли способность говорить или могли лишь бормотать что-то невнятное. Человек, впавший в подобное состояние, чаще всего быстро умирал, выживали очень немногие.

Когда заплаканная жена тронула Василия за руку, тот на мгновение очнулся и попробовал что-то сказать. Однако открыть пересохший рот толком не получалось, а когда получилось, разобрать бормотание все равно не удалось.

– Что он говорит? – спросил Бонковский-паша.

– Что-то по-мингерски, – сказал доктор Илиас.

Жена извозчика залилась слезами. Доктор Илиас решил испробовать тот же способ лечения, который применял в Измире на этой стадии болезни. Взяв ланцет, он аккуратно разрезал свежий, твердый бубон и терпеливо вытирал кусочком ваты желтовато-перламутровый гной, пока тот не кончил течь. Конвульсивно дергаясь, больной выбил из рук доктора Илиаса предметное стеклышко, оно упало и загрязнилось. В том, что это чума, сомнений уже не было, но доктор все равно с прежней тщательностью взял образцы, чтобы позже отправить их в Измир, в лабораторию.

– Обильно поите его кипяченой водой, давайте ему сахарный сироп и, если сможет есть, йогурт, – распорядился Бонковский-паша, собираясь уходить, и сам открыл дверь и маленькое окошко полутемной комнаты. – Самое важное: воздух в помещении все время должен быть свежим. Белье больного, прежде чем стирать, кипятите. Утомляться ему нельзя, пусть побольше спит.

Бонковский-паша чувствовал, что эти рекомендации, которые он давал в Измире грекам-лавочникам, людям более-менее состоятельным, здесь бесполезны. И тем не менее он верил, что все достижения в области бактериологии, к которым пришла европейская наука за последние десять лет, не отменяют того факта, что свежий воздух, покой и надежда на выздоровление немного помогают больному победить чуму.

Миновав столь любимую романтически настроенными художниками Каменную пристань, такую живописную на фоне черно-белых горных пиков, бронированное ландо въехало в квартал Ташчилар и остановилось у садовой калитки бедного домика, одной из выстроившихся в ряд лачуг. Сотрудник Надзорного управления, сопровождавший Бонковского и его помощника, сообщил, что здесь живут молодые люди, мусульмане, три года назад бежавшие с Крита. Их трое (точнее, было трое до недавнего времени), кормятся они случайными заработками в порту, где всегда нужны грузчики, но зачастую просто шатаются без дела там и сям и, поморщился сопровождающий, причиняют неприятности господину губернатору, который по доброте душевной предоставил им это жилье.

Три дня назад один из молодых людей умер. Вчера занемог другой. Его терзала мучительная головная боль, время от времени сотрясали конвульсии, но организм не сдавался. В Измире умирали двое из пяти заболевших. Но были и такие, кто, подхватив заразу, не заболевал вовсе или переносил болезнь легко, почти не обращая на нее внимания. Доктор Илиас подумал, что молодого человека, возможно, удастся спасти, и приступил к лечению.

Первым делом больному сделали укол жаропонижающего. Потом с помощью мужчины, которого молодые люди называли дядей, сняли с него одежду из выцветшей желтой ткани. Доктор Илиас произвел тщательный осмотр, однако ни под мышками, ни в паху, ни на внутренней стороне бедер бубонов не обнаружил. Тогда он окунул пальцы в дезинфицирующую жидкость и ощупал пациента, но ни в подмышках, ни на шее не обнаружил ни уплотнений, ни болезненных мест. Врач, не знающий об эпидемии, ни за что не поставил бы диагноз «чума», хотя больной бредил, пульс его частил, кожа высохла от жара, а глаза покраснели.

Бонковский-паша заметил, что за ним очень внимательно наблюдают. По лицам юношей было видно, что после кончины товарища они отчаянно боятся умереть, но Бонковского это устраивало, поскольку он знал, что лишь страх смерти заставляет людей прислушиваться к советам карантинного врача. Он только не мог взять в толк, почему эти юноши, горячо желавшие, чтобы к ним пришел доктор, продолжали пользоваться вещами покойного друга.

На самом деле и жителям этого дома, и всем обитателям острова Мингер требовалось дать лишь один совет. «Бегите, спасайтесь!» – хотелось закричать Бонковскому. От врачей-европейцев он слышал, что в Китае чума унесла десятки тысяч жизней, а в некоторых местах целые семьи, деревни, племена полностью вымирали за считаные дни, не успев даже понять, что происходит. И теперь ему было страшно, что такая же катастрофа разразится на этом замечательном, тихом острове.

Он понимал, что чума успела угнездиться в Арказе и теперь незаметно распространяется по городу. В этом доме, например, ее уже не истребить даже распылением обеззараживающей жидкости. Требовалось другое: выселять из зараженных домов всех жильцов, а если не захотят уходить – поступать так же, как делали сотни лет назад: безжалостно заколачивать двери, оставляя упрямцев внутри. Там же, где зараза свирепствует, поражая всех подряд, следовало прибегать к древнему и надежному способу – сжигать дома со всем скарбом, что в них находится.

После полудня они посетили квартал Чите. У подмастерья цирюльника, паренька четырнадцати лет от роду, бубоны были и на шее, и в паху. Когда у мальчика начинались приступы головной боли, он так страшно кричал и корчился, что его мать заливалась слезами, а отец каждый раз в отчаянии выбегал на задний двор, а потом, не выдержав, сразу возвращался. Очень не скоро Бонковский понял, что старик, лежащий на тахте в соседней комнате, тоже болен. Но на старика никто не обращал внимания.

Доктор Илиас вскрыл твердый, но еще не распухший бубон на шее мальчика, продезинфицировал ранку, и тут отец больного поднес и прижал к телу сына бумажку с какой-то надписью. Бонковскому не раз случалось видеть, как во время эпидемий охваченные ужасом люди ждали помощи от таких бумажек с молитвами. Встречались ему и христиане, которые уповали на целительную силу подобных талисманов, полученных от своих священников. Выйдя из дома, Бонковский-паша спросил провожатого, кто распространяет бумажки.

– Самый почитаемый у нас на острове ходжа, в силу молитвы и дыхания которого все верят, это, конечно, Хамдуллах-эфенди, шейх текке[41] Халифийе, – ответил сотрудник Надзорного управления. – Однако он, в отличие от некоторых самозваных шейхов, не всякому, кто приходит к нему с деньгами, дает бумажку с молитвой. Есть хитрецы, которые подделывают его амулеты. Эти бумажки, должно быть, их рук дело.

– Стало быть, люди знают о чуме и принимают меры?

– Знают, что ходит какая-то зараза, но всего ужаса положения не осознаю́т. Кому-то эти бумажки все еще нужны, чтобы добиться счастья в любви, другим – чтобы излечиться от заикания, третьим – от сглаза… Господин губернатор распорядился, чтобы наши агенты следили за всеми шейхами, изготовляющими амулеты, от самых почтенных до мошенников, а также и за монахами, которые занимаются чем-то подобным в монастырях. К ним подсылают людей, якобы желающих купить амулеты, осведомителей-мюридов[42] и даже лжесумасшедших, якобы охваченных религиозным экстазом. Настоящих покупателей тоже расспрашивают.

– А где находится текке шейха Хамдуллаха? Мне хотелось бы осмотреть и этот квартал.

– Если вы туда отправитесь, пойдут слухи. К тому же шейх редко показывается на людях.

– Теперь уже нечего бояться слухов. В городе совершенно точно чума, и об этом должны знать все.

Бонковский-паша и доктор Илиас сами доставили образцы на пароход «Багдад» компании «Мессажери маритим» и отбили в Измир две телеграммы. После полудня Бонковский попросил передать губернатору просьбу о срочной аудиенции, однако в его кабинете оказался уже ближе к вечернему намазу.

– Я дал слово чести его величеству держать в секрете ваш визит! – проговорил Сами-паша, всем своим видом показывая, как разочарован тем, что из этого ничего не вышло.

– Секретность была бы важна для нашего повелителя, окажись слухи о происходящем в двадцать девятом вилайете его империи ложными, поскольку в этом случае за ними могли скрываться чьи-то политические интересы. Тогда слухи следовало бы пресечь. Увы, сегодня мы увидели, что болезнь уже широко распространилась по городу. Можно с уверенностью говорить о том, что в Арказе чума. Та же самая чума, что и в Измире, Китае, Индии.

– Пароход «Багдад», везущий образцы в Измир, только-только вышел из гавани.

– Ваше превосходительство, официальные результаты анализов нам завтра телеграфируют из Измира. Однако я, как главный санитарный инспектор империи, имеющий за плечами сорокалетний опыт борьбы с эпидемиями, заверяю вас – и к моим словам присоединяется в высшей степени квалифицированный врач, мой помощник, – мы имеем дело не с чем иным, как с чумой. Нет ни малейших оснований в этом сомневаться. Не уверен, помните ли вы, как двадцать с лишним лет назад, незадолго до войны с русскими, мы встречались с вами в Дедеагаче, где вы в ту пору были мутасаррыфом? Там был не то «летний понос», не то небольшая эпидемия холеры.

– Как же не помнить! – воскликнул губернатор. – Благодаря прозорливости его величества и вашей исключительной предусмотрительности мы не промедлили ни дня и спасли город. Жители Дедеагача до сих пор вспоминают о вас с благодарностью.

– Необходимо немедленно собрать представителей всех газет и сообщить им, что в городе чума и что завтра будет объявлено о введении карантинных мер.

– Чтобы собрать Карантинный комитет, нужно время, – сказал губернатор.

– Не дожидайтесь ответа измирской лаборатории, объявите о введении карантина! – стоял на своем Бонковский-паша.