Цифровой журнал «Компьютерра» № 16

Василий Щепетнёв: Товарное производство Василий Щепетнев

Опубликовано 11 мая 2010 года

Последний классик девятнадцатого века Антон Павлович Чехов умер в тысяча девятьсот четвертом году. Толстой ещё жил, однако как писатель, он умер, пожалуй, раньше Чехова. Год спустя вслед за Чеховым умерла и цензура. Или притворилась, будто умерла.

Высочайший манифест одна тысяча девятьсот пятого года помимо прочего освободил пишущую братию от этой анаконды, душившей и глотавшей литературные таланты. Сколько крови она попортила Белинскому и Гоголю, а вместе с ними практически всем мало-мальски известным российским писателям девятнадцатого века. Некоторые считали, что именно из-за цензуры они и известны-то мало-мальски, не будь её, они были бы известны просто, более того – широко.

Но – уползла анаконда, скрылась в камышах. Таланты, ваше время! Резвитесь на солнышке, плескайтесь в чистой воде, смейтесь!

Но таланты пребывали в раздумье. Конечно, каждому хотелось стать в одном ряду с великими предшественниками. Но пойдет ли умный в гору, даже если эта гора – Олимп? Альпинизм – занятие для людей либо обеспеченных, либо уж очень увлеченных, все эти горные экспедиции обходятся недёшево, а доходов – чуть. Бестселлер Федора Михайловича Достоевского, «Преступление и наказание», бестселлером в буквальном значении слова как раз и не был: за пять лет удалось продать едва ли две тысячи экземпляров – и это при том, что Достоевский с первых дней не был обделён литературной славой и литературным вниманием, вел публичный «Дневник писателя», предтечу сегодняшних блогов, был, что называется, «в обойме». Вот и приходилось писателю работать много и напряженно, на пределе сил, а порой и за пределами. Известность была, была и слава, а достатка – нет как нет. Возразят, что он играл и проигрывал гонорары, но играл Федор Михайлович скорее в надежде поправить дела, выбиться из бедности, нежели из страсти к самой игре. Да и играл больше по мелочи, проигрывая то двадцать рублей, то тридцать – крупных-то не было...

Век двадцатый стал веком практичности. Прежде следовало обеспечить приличный уровень жизни, а уж потом уподобляться Льву Толстому и замахиваться на Вильяма Шекспира. А тут ещё незадача: у бедных и обездоленных появились новые защитники, заседающие в Думе и пишущие в газетах. При всей усердности романисту никогда за фельетонистом не угнаться, и потому романисты даже и растерялись: несправедливость мироустроения теперь мог обличать любой гимназист в любом либеральном издании. Достойно ль состязаться с гимназистами? А вдруг не победишь? Судьи-то гимназисты тож!

И действительно, писать писатели писали, а след в массовом сознании выходил неглубокий. Из пророков пришлось переквалифицироваться в наблюдатели, а это уже не то. Кто из нас не наблюдатель? Кто из своей жизни не может сделать если не роман, то повесть? Да, конечно, знатоки тут же назовут дюжину отличных писателей начала двадцатого века, даже две или три дюжины – Андреева, Белого, Бунина, Брюсова, Мережковского, Сологуба, но...

Скажите честно, читавшие романы Белого (Бугаева) или Брюсова – вас они тронули? Вы помните прочитанное? Можете пересказать, о чем, собственно, шла речь? И даже Бунин лауреат нобелевской премии, если и остался в памяти непрофессиональных читателей, то, скорее всего, «Темными аллеями». Как же, о проститутках. Но попроси пересказать содержание «Темных аллей» – и в девяносто пяти случаев из ста ответ будет неопределенным.

А литературная жизнь, тем не менее, кипела. Раз уж нужно заниматься товарным производством – то ладно, вот вам товарное производство. Детективы! Их продавали миллионами и миллионам – без преувеличения. Сначала переводили Конан-Дойля, Габорио, Аллена и Сувестра (поскольку Россия не подписала конвенцию об охране авторских прав, это было ещё и выгодно), но спрос настолько опережал предложение, что появились многочисленные сиквелы, изначально написанные языком родимых осин. Каждую неделю один гимназист (студент, приказчик, домохозяйка) сдавал свой опус издателю, а тысячи других спешили купить новую книжку – скорее, брошюрку – с приключениями Фантомаса, Шерлока Холмса или Ника Картера в подземельях Московского Кремля, трущобах Петербурга или в горах Кавказа. Имя многих авторов и по сей день сокрыто тайной...

Впрочем, свято место редко пустует. Певец и буревестник униженных и оскорбленных, Максим Горький прочно встал на путь, ведущий в стратосферу, и странно – он пришелся по душе не бедным и несчастным, а людям вполне состоявшимся. Видно, есть в том некая радость – смотреть пиэссу «На дне», заплатив за билет десять, а то и двадцать рублей, месячный заработок малоквалифицированного мастерового. Как это часто бывает, Горький, воспевая бедных и кляня богатых, свои дела умел устраивать весьма недурно, и вскоре в литературных салонах появились подражатели в косоворотке и сапогах, однако ж без таланта и энергии своего кумира. Их звали то «подмаксимками», то «горчичниками» – но это свидетельствовало только о популярности пролетарского писателя, ещё в самом начале века честно предупреждавшего «Буря! Скоро грянет буря!».

Не верили. Думали – стращает, нервы щекочет, с Шерлоком Холмсом состязается. Не заметили, что наблюдатель стал пророком.

(я только во вкус вхожу!)

К оглавлению

Кафедра Ваннаха: Цена нераскопанных данных Ваннах Михаил

Опубликовано 12 мая 2010 года

В Греции всё есть, как говаривал персонаж Чехова. Есть и приписки в бухгалтерской отчётности. Не частной, составленной жуликами-предпринимателями, а государственной, ведущейся под надзором державных архонтов. «Подкрутили» цифирь ещё во времена драхм, перед переходом на евро. Если посмотреть на официальном сайте Евростата, статистического ведомства объединенной Европы, картина складывается благостная. С 1998 по 2008 годы валовой продукт на голову эллина возрастает от 83,3% до 94,3% от среднего по Еврозоне. Очень неплохо, учитывая, что и экономика ЕС в это время не буксовала. Росли социальные выплаты, зарплаты госслужащих; пенсии были высоки, а выходили на них рано; страна процветала... А потом, аки гром с ясного неба, грянул кризис.

Наследники древнейшей демократии занялись в городе, посвященном богине мудрости (том, где Сократа некогда попотчевали цикутой), сугубо демократическим делом — поджариванием мельчайших банковских клерков с помощью коктейля Молотова. Эллинские политики, оказались, по словам греческого же премьера коррумпированными (какая неожиданность). И воровали они по принципу «живи сам, и давай жить другим». Раздавая народу казенные средства, они урывали себе некую толику (мечта постсоветского работяги — директор, который «воруя, с нами делится»).

Но раздавать можно только то, что есть, а у греков — ни одной восьмой суши с её ресурсами, ни советской индустрии. Деньги на подкуп народных масс и на нужды себя, любимых, пришлось занимать. Да так лихо, что оказалась страна эта крупнейшим должником Еврозоны. А поскольку всем вдруг весной 2010 года стало ясно, что денег, которые надлежит вернуть, у эллинов нет, то сначала европейские, а потом и мировые финансы начало трясти. Да так, что падал аж курс мексиканского песо! А что уж говорить о самом евро, об акциях европейских банков.

Ну, о дорогостоящих мерах по спасению Греции (а точнее — банков, ссужавших эллинов деньгой) наслышаны все. В «старых» странах ЕС меры эти восторга не вызывают — вот в ФРГ в земле Северная Рейн-Вестфалия правящую ХДС/ХСС «прокатили» на выборах. И удивления эти меры не вызывают — слишком велики эти банки, чтобы сдохнуть, и спасают их за счёт всего общества. Но вот почему такая ситуация сложилась?

Глава Евростата Вальтер Радермахер объяснял всё тем, что у его ведомства слишком мало полномочий. Тут отошлём читателя к Законам Паркинсона. Бюрократ никогда не откажется от увеличения своих полномочий... А без них обойтись нельзя? Заменить полномочия мозгами и технологиями обработки информации?

Вот одна из самых первых информационных технологий, возникшая в те времена, когда и абак, и позиционная система счисления были новинками. Это — двойная бухгалтерия в смысле Луки Пачоли. Запись прихода и расхода, с подведением итога, сальдо. Историки начала ХХ века полагали её одним из важнейших условий возникновения капитализма, почти как пушки и навигация в открытом море. Бухучёт, компьютеризованный, и ныне на высоте у европейских компаний, особенно германских. И вот банки вдруг слепнут и охотно принимают фальшивую греческую отчётность, проливая золотой дождь кредитов... Странно!

Ложность исходных данных, на которую ссылаются евростатистики. Так! Но уже больше двух десятилетий поставлена на промышленную основу технология Data mining, добычи данных, определения связей между ними. То, что когда то Шерлок Холмс делал с помощью своего разума, подстегнутого когда кокаином, когда морфием, ныне в штатном режиме делают компьютеры с промышленным софтом, вычисляя очень даже неочевидные корреляции. «Компьютерра» про применение данных технологий рассказывает ещё с 1990-х.

Вряд ли была сложность оценить реальную производительность труда греческого рабочего, соотнести интенсивность его работы с интенсивность работы китайца, квалификацию и добросовестность с квалификацией и добросовестностью немца (жить-то эллины пытались, как германцы). Да что сложного — просишь в греческом отеле приготовить тебе утром еды с собой, ибо хочешь погулять по окрестностям. Охотно соглашаются, но ничего не делают. Идёшь беспрепятственно на кухню, и, разгоняя детей кухарки, кормящихся там, готовишь себе бутерброды. Из немецкого сыра фета, «косящего» под брынзу, датского масла, испанских оливок да португальских сардинок. Сельдерей — и тот иудейский, а не эллинский...

Ну ладно, евробюрократы да евробанкиры по кухням не ходят, они гордые! Но ведь в Сети фантастическое количество самых разных данных, которые легко найти с помощью самых что ни на есть формализованных процедур; можно скормить их серверам с весьма низкой ценой и крайне высокой производительностью и надёжностью. Соотнеси, сколько привозят в Элладу туристы, а сколько тратится на импорт. Сравни, сколько выплачивают населению, а сколько одалживают у банков и прочих финансовых институтов?

Но пусть греки были столь скрытны, что о своих делах умалчивали почище тоталитарных диктатур ХХ века. Так «Компьютерра» ещё в 2006 году рассказывала, как вольно американские спецслужбы чувствуют себя в греческих сетях сотовой связи. Ну, то, что янки, несмотря на членство в НАТО, работают не в интересах европейцев, а наоборот, растолкует вам за кружкой темного или бокалом красного любой германский или французский интеллектуал. Но ведь и Уолл-стрит, на который в конечном счете работает Агентство, Которого Нет, тряхануло от греческих чудес.

Так что, похоже, можно предположить следующее. Никогда человечество не производило столько вещей. Никогда не порождалось столько информации. И никогда оно не имело таких возможностей эту информацию обрабатывать, извлекая знания. Но вот разрыв между изобилием ресурсов и тем, что реально нужно обществу для жизни, привёл, в частности, к появлению гигантского класса бюрократии. В постиндустриальную, информационную эпоху, живущего по нормам бюрократии традиционной. Разделение полномочий, почитание старших, продвижение по выслуге, лояльность... И, естественно, действие по самым простым алгоритмам.

Например, автор этих строк назвал главным содержанием Великой Отечественной победу России над страной с куда большей технологической мощью. Все остальное — потери, качество техники, ход войны, — уже следствия, с которыми можно познакомиться у военных историков, читая параллельно представителей разных взглядов, погружаясь в море документов... Но это — сегодня, когда ясно: кто кого. А представим себе грамотного генерала, который в войну оценил ход борьбы именно по этому критерию и сделал выводы. Был такой... Власов его фамилия!

А вот бюрократы из банков и еврокомиссий, раздавая деньги грекам, тоже исходили из «свернутого» критерия — Греция член ЕС, и наделим её деньгой. Прочее чревато конфликтами (подвергать сомнению евростатус?), из которых могут проистечь карьерные неприятности. Проще дать, чем отказать, как нудном ухажеру... И ведь теперь этим персонажам, в отличие от вздернутого Власова, ничего не грозит!

Так что если и есть угроза человечеству, то это не бомбы и вулканы, не истощение нефти и накопление углекислоты. Угроза — низкое качество управления, недостаточный объём данных, на основе которых принимаются решения. И бороться с этим должна, прежде всего, ИТ-отрасль, хотя бы из соображений своих объёмов продаж и прибылей.

К оглавлению

Патентный бартер Nokia и Apple Дмитрий Мендрелюк

Опубликовано 12 мая 2010 года

Мир запасается чувством юмора для просмотра очередной серии ситкома под кодовым названием «патентные споры Apple». Сценаристы решили пока не баловать публику оригинальными идеями и взялись ваять неоднократно проверенными способами. Нокия обвиняет Эппл в воровстве (легкий смех за кадром), Эппл в ответ обвиняет Нокию в воровстве (нервные смешки), тайваньская Elan решила не мелочиться, как Нокия, и обвинила Эппл в воровстве аж сразу самого мультитача (дружный смех за кадром), ну и сама Эппл, чтобы уж была приличная завязка сюжета, решила заодно наехать на Гугл, Андроид и HTC вместе взятые, пытаясь запретить продажи НТС в Штатах.

Все зрители в курсе, что это сериал. Все знают, что никакой вменяемой развязки в ближайшее время быть не может, потому как действо привлекательное, и завершать его никто не планирует. Поэтому высока вероятность того, что радоваться зрителям не только завтра и послезавтра, но и в следующем сезоне. Формат сериалов требует соблюдения правил игры.

Никого уже вроде как и не смущает, что для поддержания зрительских симпатий обвинения в воровстве идут уже не поштучно — счёт скоро пойдет на десятки за иск.

Что происходит? Кому нужна вся эта комедия за десятки и сотни миллионов долларов? К чему все это приведёт, в конце концов?

А ни к чему не приведёт.

Зрители «хавают», исполнители главных ролей при деле, а уж обслуживающий персонал (в данном случае – толпы корпоративных юристов) как рад – не передать. Все при деле – для чего что-то менять?

Ситуация медленно, но уверенно доводится до абсурда. Число патентов в каждой корпорации уже достигает каких-то ужасающих величин. За год выдается около 170 тысяч патентов (только в США) при полутора (!!!) миллионах поданных заявок. Кто-то в состоянии себе представить, что написано в этих заявках, если попытка разобраться в описании только одного патента не всегда под силу человеку, не владеющему тарабарским юридическим английским? Никто ж не пишет в патентах «красная круглая кнопка в углу экрана». Боже упаси – это унизительно для высококвалифицированных корпоративных юристов. Сформулируют так и в таких терминах, что только после пятого прочтения станет понятно, что речь идёт о кнопке и экране.

Наверняка у каждого сотрудника отдела R&D крупной корпорации на рабочем месте висит плакат «Забыл подать заявку на патент?», следовать которому он просто обязан в конце каждого рабочего дня.

Красная кнопка патентуется? А зеленая? А синяя? А овальная? А если в другом углу экрана? А если подпись снизу? Нет? А сверху?

Потому как реальные инновационные идеи приходят не тысячами, а правила игры заданы (ну и юристам, несомненно, надо доказывать полезность своего существования) – патентуется, судя по всему, все, что делается в любом проекте, в любом исследовании. Независимо от реальной ценности или инновационности. Есть ли во всем этом корпоративный смысл? Ещё какой.

Если у тебя накопилось достаточно большое число патентов – ты можешь воровать чужие почти безнаказанно. Поймали за руку – не страшно. У тебя на то и содержится армия юристов, чтобы быстренько в ответ соорудить встречный иск и обвинить обвинителя в том, что он тоже украл у тебя «две кнопки, скругление корпуса, систему оплаты и три слова из рекламного слогана». Этакий патентный бартер.

Разобраться в реальном «весовом коэффициенте» встречных претензий можно, но долго, дорого и результат малопредсказуем. На то, опять же, содержится армия юристов. А пока идёт сложное и долгое разбирательство, перемежаемое громкими репликами главных действующих лиц (не забываем о верных зрителях), часть претензий отмирает естественным путем (при нынешних-то темпах развития технологий) и года через три-четыре просто теряют свою актуальность в силу того, что предмет спора становится нафиг никому не нужен. Устаревает предмет спора. А уж заболтать дело на три года для нормальных гарвардских парней – дело плёвое.

Остаётся, конечно, открытым вопрос об интересах конкретных людей, чьи разработки воруются и размениваются – но это предмет для отдельной колонки.

Так что все фигуранты описываемого «дела», скорее всего, спокойно продолжат выпускать свои продукты, пусть даже и на наворованном. Зрители окажутся довольными.

Ну, разве что, придёт когда-нибудь ИБМ со своими 5000 патентов в год и «выгонит всех из избушки» (никаких Эплов и Нокий, кстати, в первой десятке патентодержателей не присутствует)?

А больше всего радует, что наши, российские, компании никак не вовлечены в это унизительное действо.

К оглавлению

Сможет ли Android победить iPhone Светлана Завьялова

Опубликовано 12 мая 2010 года

Лидирование Android — непростой вопрос. Вообще, любая аналитика, связанная с сопоставлением долей и динамики — тема лукавая, взять хот бы недавний пример с нетбуками и iPad, когда товарищи аналитики смело, сравнили тенденции роста сегмента iPad, которому от роду месяц, и растет он от нуля, и нетбуков, которые уже проданы в миллионах штук.

Здесь во многом аналогично. Нюанс состоит в том, что, во-первых, неясно есть ли это «лидерство Android» вообще. Разные агентства дают очень разные оценки, это в целом нормально, считать рынок можно очень по-разному. Например, по «отгрузкам со стороны вендоров» без учета того, что реально доходит до магазинов и что там продается (мы например, придерживаемся совершенно другой идеологии, оценивая рынок «с точки зрения покупателя»). Но если оно есть, то это победа не одного вендора, а всей «антиэппловской коалиции».

Тем не менее, это событие позволяет обозначить другой, не менее важный факт: Apple утратила технологическое лидерство. И если она не примет серьезных мер, то проигрыш в продажах — только вопрос времени. Не по итогам первого квартала, так второго, не второго, так третьего.

Надо сознавать, что iPhone был техноштучкой, и этот имидж сыграл огромную роль в его популярности. Да, «техно» было своеобразное, с яблочным привкусом, с легким налетом гламура, моды и стиля, на грани «стразиков». Но, тем не менее — техно. Но iPhone серьезно не менялся уже несколько лет — и косвенно это подтверждает огромный интерес к новой версии iPhone OS. На момент выпуска iPhone на голову превосходил среднестатистический смартфон. Он, может быть, уступал дорогим коммуникаторам, но их покупали гики, тогда как массовому потребителю предлагались в основном смартфоны. А вспомнить Nokia образца 2007 года... Аппараты, были, прямо скажем, далекие от идеала. Благодаря iPhone массовый потребитель распробовал вкус неголосовых сервисов и WID как таковых, а потом Apple три года продавала ему один и тот же, в сущности, аппарат. Потребитель устал и был готов к новым решениям, которым и стал Android (точнее, «телефон от Google»).

Сегодня ситуация иная. Масса платформ, масса конкурентов, масса моделей. Сможет ли Apple решить проблему намечающегося технологического отставания? Неясно. Определенно можно сказать, что iPhone недостает разнообразия. Apple всегда пыталась предельно упростить продуктовую линейку, чтобы не смущать покупателей тонкостями выбора (да и вендору выгодно иметь одну «безразмерную» модель (предельно унифицированную и стандартную, выпускаемую огромными тиражами). В итоге ассортимент «мобильных продуктов» Apple (исключая ноутбуки) исчерпывается iPhone и «очень большим iPhone» ;-). В то время как залог успеха в потребительском сегменте — иметь много-много моделей. Чтобы покупатель порылся, поизучал, выбрал самое на свой взгляд, интересное... Но с тем же брэндом (классический пример — Nokia).

Ситуация с Android в России за 2009 г. отражена в наших материалах, что касается перспектив, то они определенно есть. Прежде всего, потому, что Android становится основой для целого класса устройств, которые года два-три назад можно было бы отнести к «сверхбюджетным», около 5 тысяч (плюс-минус 2 тысячи). Учитывая, что сейчас намечается некоторый рост в связи с реализацией отложенного в 2009 году спроса, связанного с обновлением аппаратов (в 2009 году многим было не до того), то есть все основания считать, что доля Android может вырасти до 17-20%. В этом секторе есть и модели на базе Windows Mobile, но это, скорее, исключение, тогда как Android – скорее правило. И специфика России состоит в том, что обе эти системы (присоединиться ли к ним Bada – отдельный вопрос) дружно «откусывают» от доли Symbian, которая многие году безоговорочно лидировала на рынке WID и смартфонов, именно благодаря массовым продажам бюджетных моделей (в США «новички» в основном отъедают долю Blackberry, но в России он можно сказать, только-только появился).

К оглавлению

Василий Щепетнёв: Болгарский след Василий Щепетнев

Опубликовано 13 мая 2010 года

Известный шахматист Борис Гельфанд недавно сказал, что гроссмейстером может стать каждый, всего-то и нужно иметь огромное желание и неограниченные возможности заниматься шахматами. Гельфанд — не простой гроссмейстер, а один из самых-самых, репутация у него превосходная, к его словам я отношусь с полным доверием – насколько я вообще способен доверять кому-либо. И потому теперь я чувствую себя потенциальным гроссмейстером, которому доступны все тайны шахмат: «меня легко было приучить — стоило только посечь хорошенько, и я бы знал, я бы непременно знал». Понятно, гоголевский герой приводит условие обязательное, но не единственное, требуются ещё и деньги, и хороший тренер, и возможность участвовать в соревнованиях и ещё много чего, упомяну лишь отсутствие необходимости ходить на службу. Ну, а не только ходить, но и действительно служить или работать – это вообще препятствие неодолимое – для обыкновенного человека. Как сказал Владимиру Далю его начальник: «Служить, так не писать, писать – так не служить», — и был прав не только в отношении литературы. Бег по пашне за двумя зайцами занятие малополезное, а за тремя — и подавно. Ладно, не сложилось, так не сложилось, просто порой вдруг подумаешь, что при иных обстоятельствах и сам мог бы давать сеансы одновременной игры где-нибудь в Большой Гвазде, подумаешь и вздохнешь не то печально, не то счастливо: себя понять труднее, чем другого.

Но время от времени старая любовь разгорается прежним огнем. Во время матча на звание чемпиона мира, например. Вновь появляется подозрительный блеск в глазах, обновляется дебютный гардероб и вообще – переживания футбольного болельщика по сравнению с болельщиком шахматным все равно, что Козий Бугор перед Эверестом.

В Софии встретились действующий чемпион Вишванатан Ананд и претендент Веселин Топалов. Виши и Топа, как панибратски зовут их некоторые болельщики. Для других (и для меня) — индийский тигр и болгарский лев. Много лет участие в матче минимум одного советского или российского шахматиста было непреложным атрибутом подобного рода состязаний, но увы, традиция прервана. Что делать, меняются не только времена, это ещё бы ничего. Мы меняемся, вот что досадно.

Ладно, печалиться – дело пустое.

Футбольный болельщик, крича «отдай пас» или «бей в левый угол, мазила!», действует по наитию. Действительно, откуда ему знать, что пас не обернется неприятным сюрпризом, а удар в левый угол не угодит в защитника? Шахматные болельщики, вооруженные программами, способны советовать с куда большим основанием, но я болел иначе. Шахматные программы зачастую и не включал, смотрел на схватку своими, а не рыбьими глазами. Право, так много интереснее. Каждый предсказанный ход радовал, каждая неожиданность волновала, и после окончания партии я чувствовал себя пилотом, выполнившем трудный полет, пусть и на симуляторе. Матч из двенадцати партий до его начала казался слишком коротким, спринтерским, особенно после безлимитных поединков Карпова и Каспарова, но количество воистину перешло в качество. Ни одной бесцветной партии, ни одной пресловутой «гроссмейстерской» ничьи, борьба шла до полного истощения сил на доске – и не только на доске. Болгарский лев победил в первой партии, тигр быстро отыгрался и вышел перед, в восьмой партии теперь уже Топалов сравнивает счёт. И вот последняя партия. Если ничья, то чемпиона определит серия коротких партий, вплоть до блица. Ничья была – на доске, но лев есть лев. Топалов ринулся вперед и одним ходом разрушил ничейные бастионы. Увы, свои, а не соперника. Смотреть, как он проигрывал партию, а вместе с ней и надежду, было всё равно, что смотреть «Гамлета». Только здесь эмоции были подлинными, от души.

Что ж, натуру не переделаешь. Играй Топалов осторожнее, он бы, вероятно, реже проигрывал – но и реже выигрывал тоже. Ананд, как всегда, был верен себе: собран, заряжен на борьбу, одно слово – Чемпион.

Теперь, когда матч завершен, профессионалы станут проверять гармонию алгеброй, а любители в часы досуга по комментариям гроссмейстера Шипова станут искать пути познания себя. Ведь каждый способен стать шахматистом. Болгарский матч оставил след в истории шахмат двадцать первого века, показав, что такое тотальная борьба за доской – при полной корректности игроков вне поля боя.

Ну, а я... Следующее воплощение безоговорочно буду проситься в полярники тридцатых годов, это решено давно, а вот затем... Затем попытаюсь на практике проверить теорию Бориса Гельфанда. Быть может, в знаменитой книге Давида Бронштейна «Международный турнир гроссмейстеров» и я в своем третьем воплощении – действующий персонаж? Или лучше воплощаться в будущее? Нужно же возрождать традиции: минимум один – из России!

Стоит подумать. Время есть, полярные зимовки длятся долго...

К оглавлению

Кивино гнездо: Голос недоверия Берд Киви

Опубликовано 13 мая 2010 года

Очередная весьма поучительная история об электронных системах безбумажного голосования на этот раз непосредственно касается Индии. Или «крупнейшей на данной планете демократии», как не без гордости говорят о своем государстве сами индийцы.

Уже многие годы важнейшей особенностью выборов в Индии является то, что в подавляющем своем большинстве голоса избирателей отдаются без бумажных бюллетеней — с помощью машин голосования, работающих по технологии «электроники прямой записи» или кратко DRE (Direct Recording Electronic).

Хотя к настоящему времени избирательные машины типа DRE уже многократно и убедительно дискредитированы в научно-исследовательской литературе по компьютерной безопасности, официальные избирательные органы Индии упорно продолжают настаивать, что их техника — обычно именуемая EVM (от Electronic Voting Machine) — несмотря ни на что продолжает оставаться полностью надёжной и безопасной.

В качестве примера «аргументов», которые при этом выдвигаются в защиту технологии, можно привести слова из сравнительно недавнего заявления для прессы, сделанного Избирательной комиссией Индии в августе 2009: «Сегодня Комиссия в очередной раз всецело подтверждает свою веру в непогрешимость аппаратуры EVM. Эти устройства полностью защищены от злоупотреблений, как это было и всегда». Если же говорить о позиции лично главы нынешнего индийского избиркома, Навина Чавлы (Navin B. Chawla), то он в апреле 2010 в одном из интервью охарактеризовал электронные машины голосования как «совершенные» и не нуждающиеся ни в каких «технологических усовершенствованиях».

Уже по одним лишь этим заявлениям всякому человеку, мало-мальски сведущему в устройстве и работе компьютеров, станет понятно, что аргументы властей вряд ли имеют под собой хоть какую-то техническую основу и гораздо больше похожи на идеологические лозунги (ни один из реально применяемых компьютеров не может быть «полностью защищён от злоупотреблений», не говоря уж о «совершенстве»).

Тем не менее, дабы обосновать свои заявления, официальные люди государства обычно напирают на конструктивную простоту аппаратов EVM, которые действительно устроены намного проще, нежели большинство прочих машин DRE, нашедших применение в Америке, Европе и других регионах мира. Но в то же время — как и всегда с техникой DRE — подробности об устройстве индийских EVM принято утаивать как строго охраняемый секрет. Так что вплоть до последних месяцев эти машины никогда не подвергались сколь-нибудь строгому независимому анализу на предмет безопасности.

Ныне, однако, устоявшаяся ситуация радикально изменилась, поскольку интернациональная группа авторитетных экспертов сумела-таки раздобыть индийский аппарат голосования EVM, всесторонне изучила безопасность машины без разрушающих методов анализа и опубликовала весьма нелицеприятную статью об итогах своих изысканий.

Ядро команды аналитиков составили три человека. Индиец Хари Прасад (Hari K. Prasad) является директором NetIndia, фирмы ИТ-исследований и разработок, которая довольно давно выразила сомнения по поводу безопасности EVM. В 2009 году Центризбирком Индии публично призвал Прасада и его компанию продемонстрировать слабости EVM, однако в самую последнюю минуту власти отказались предоставить специалистам доступ к избирательным машинам.

Другой член нынешней команды, американец Алекс Хэлдерман (Alex Halderman), давно известный в интернет-сообществе как хакер, в свое время очень успешно вскрывавший всевозможные DRM-защиты аудио- и видеоконтента, ныне является профессором информатики Мичиганского университета и видным экспертом по безопасности систем электронного голосования. Третий участник — специалист из Голландии Роп Гонгрейп (Rop Gonggrijp), был одним из ведущих активистов инициативной группы, которая в итоге добилась официального запрета на применение DRE-машин голосования в Нидерландах.

Кроме этих трех экспертов, в работе исследовательской группы участвовали ещё полдюжины аналитиков — студенты Хэлдермана из Мичиганского университета и инженеры Прасада из NetIndia.

В своей итоговой статье авторы работы показывают, что хотя простое устройство EVM действительно делает машину менее уязвимой для целого ряда угроз, стоящих перед прочими и уже исследованными ранее компьютерами DRE, эта же самая особенность — простота — делает EVM весьма уязвимой для другого комплекса чрезвычайно опасных атак.

В частности, исследователями продемонстрированы две практичные атаки с физическим воздействием на аппаратное обеспечение EVM. Во-первых, авторы показывают, каким образом нечестные члены администрации, обеспечивающей выборы, или же вообще некие внешние злоумышленники могут изменять результаты голосования путем подмены определенных частей машины на поддельные компоненты, имеющие точно такой же внешний вид. Такие атаки оказываются намного проще в осуществлении именно из-за простоты и дешевизны минималистичного дизайна машин EVM. Хуже того, технически эта атака проста настолько, что даже не требует соучастия никого из сотрудников избирательного участка.

В своей второй демонстрации исследователи показывают, как злоумышленники могли бы использовать портативные аппаратные устройства для того, чтобы извлекать и изменять зарегистрированные голоса избирателей, хранящиеся в чипе памяти машины. Иначе говоря, это не только позволяет злоумышленникам изменять исход выборов, но и компрометирует тайну голосования. Технически данная атака является прямым следствием того, что аппараты EVM для внутренней защиты накапливаемых данных голосования не используют даже самой элементарной криптографии. Показано, что подобная атака может быть осуществлена сотрудником местной избирательной комиссии таким образом, что её не удастся выявить ни избирательным властям национального уровня, ни сотрудникам фирмы-изготовителя EVM.

В своей работе исследователи особо подчеркивают, что хотя изготовители EVM и представители избиркомов всячески стараются удержать конструкцию машины в секрете, такого рода усилия способны составить лишь минимальную помеху потенциальным злоумышленникам. К настоящему времени на территории страны используется около 1,4 миллиона аппаратов EVM, а преступникам требуется доступ всего лишь к одной из таких машин, чтобы разработать атаки, которые будут применимы и ко всем остальным аппаратам.

Поскольку самим исследователям пришлось добывать машину для анализа не прямым официальным путем, а с помощью «обходного маневра», они абсолютно уверены, что целеустремленным преступникам понадобится даже меньше усилий для получения подобного доступа.

В заключение работы авторы отмечают, что помимо уже сделанного, просматривается и множество других возможностей для манипуляций индийскими EVM — как с участием нечестных сотрудников избирательных участков, так и без них. В зависимости от конкретных условий на местах и предпринимаемых мер физической безопасности для машин, масштаб и особенности манипуляций с избирательной техникой могут меняться, однако совершенно очевидно одно — ни простота этих машин, ни тайна их конструктивного устройства не способны обеспечить им безопасность.

В итоге же делается вывод, что используемая в Индии аппаратура безбумажного голосования EVM не является, как это декларируют власти, защищенной от злоупотреблений и уязвима для целого ряда серьёзных атак. По причине их небезопасности, напоминают авторы, использование аналогичных устройств голосования DRE к настоящему времени прекращено в американских штатах Калифорния и Флорида, в государствах Ирландия, Нидерланды и Германия.

В свете этих обстоятельств, считают исследователи, индийским избирательным властям следовало бы немедленно пересмотреть применяемые ныне процедуры безопасности и проинспектировать все уже задействованные в выборах EVM на предмет подделок компонентов и злоупотреблений. В дальнейшем же, заключают авторы, ради движения вперед, Индии следовало бы рассмотреть вопрос о принятии системы голосования, которая способна обеспечивать более высокий уровень безопасности и прозрачности — такой, в частности, которая задействует для контроля бумажные бюллетени.

Кроме того, непременно следует подчеркнуть отнюдь не национальный, а международный уровень рассматриваемой проблемы. В статье отмечается, что изготовители индийских EVM уже экспортируют их в целый ряд других стран, включая Непал, Бутан и Бангладеш. Другие государства, вроде Маврикия, Малайзии, Сингапура, Намибии, Шри-Ланки и Южной Африки сейчас рассматривают вопрос о принятии систем голосования, аналогичных индийской.

Применительно же к России и прочим республикам бывшего СССР картина выглядит лишь немного иначе — здесь избирательные комиссии последние годы всё больше ориентировались на DRE-машины американского (или европейского) производства.

Однако при всех различиях в сценариях внедрения DRE итог оказывается по сути один и тот же. Как только до анализа подобных машин удается добраться независимым исследователям, тут же демонстрируется, что подобной техникой легко злоупотреблять — причём практически не оставляя за собой следов.

На сегодняшний день нет ни одной проанализированной DRE-машины, которая могла бы противостоять подделке результатов выборов. Однако при этом остается множество стран, где эту принципиально скомпрометированную технологию по-прежнему пытаются внедрять. Иначе говоря, приверженность к технологиям DRE ныне можно считать своего рода «индикатором неискренности» (скажем так) властей той или иной конкретно взятой страны.

Со всеми подробностями об исследовании индийской машины голосования можно познакомиться на посвященном этой работе сайте IndiaEVM.org.

К оглавлению

Василий Щепетнёв: Воздушные корни Василий Щепетнев

Опубликовано 14 мая 2010 года

Что русский человек в отрыве от корней сохнет и хиреет, считается истиной, доказательств не требующих. Если же кто-то вдруг усомнится и не потребует, а попросит только привести пример, ему тут же дадут отпор, указав на писателей-эмигрантов послереволюционной волны. Жили на родине – и роман за романом выпекали, а стоило оказаться на чужой почве, так сразу кто в таксисты, кто в швейцары, а кто и просто в петлю. Если же кто-нибудь и писал по старой памяти, так выходило скучно, неинтересно, оторвано от насущный потребностей общества. Долгое время предлагалось верить на слово, поскольку эмигрантская литература в Советском Союзе издавалась скупо, но и тогда сомнения не покидали меня. А как же Гоголь, спрашивал я учительницу русского языка и литературы. Или Тургенев? Или вот Тютчев? Все они жили-поживали за границей, и ничуть не сохли, напротив. Гоголь «Мертвые души» написал, Тургенев – не перечислить. А Достоевский, вспоминалось запоздало. А уж Горький-то, Горький!

– Они не были эмигрантами, а выезжали временно, оставаясь подданными России, – объясняла учительница.

– Так значит, дело в гражданстве? В паспорте? Именно паспорт порождает вдохновение, слёзы и любовь? Заплати налоги и пиши гениально? Про налоги, впрочем, анахронизм, в школе я на всякие налоги внимания не обращал, двадцать четыре копейки в год на комсомол, пятачок на ДОСААФ, гривенник Друга Природы, пятиалтынный на охрану памятников и время от времени классная руководительница заставляла покупать всякие лотерейные билеты, вот и вся дань на школьника. Вернусь к теме: учительница литературы была не лыком шита и тут же прочитала стихотворение о талантливом артисте-эмигранте, который, кочуя по Лондонам, Берлинам и прочим Парижам, повсюду возил с собою прочный дубовый сундук с кованной укрепой. Окружающие думали, что он туда золото складывал, гонорары от выступлений, но после смерти артиста выяснилось: в сундуке была земля. Наша русская земля!

– Ты понял смысл стихотворения, догадался, что оно означает? – победно спросила учительница.

– Ну... Наверное, артист был вампиром, как граф Дракула. Тот тоже с собой землицу возил! – брякнул я и пошел сначала к директору, а потом за родителями, постигая на практике библейское изречение о соотношении знания и печали.

Позднее я не раз встречал вариации на тему Горсти Родной Земли: земля была то в медальоне, то в табакерке, то в полотняном мешочке, брали её с могил родителей, детей, родного пепелища, перекрестка дорог разные люди – оперный артист (понимай – Шаляпин), артист драматический (верно, Михаил Чехов), балерина (Павлова?), писатель (Бунин?). Не ведаю, сколько здесь от старинных мифов и преданий, сколько от действительности, да это и не важно. Узнав побольше о жизни писателей-эмигрантов послереволюционной волны, я отчасти был вынужден согласиться с учительницей. Действительно, литература в изгнании – что сосны в горшочке. Бонсаи. Может, и красиво, но на корабельную мачту не годятся. Дело не сколько в качестве, сколько в количестве. Если в Советском Союзе число писателей было пятизначным, то за границей... А литература, как, вероятно, вся человеческая деятельность, повинуется Закону Пяти Процентов: из ста писателей разных – пять хороших, из ста хороших – пять выдающихся, из ста выдающихся – пять останутся в памяти одного-двух поколений. А если их, писателей, всего десятка полтора? Тут уж как повезет.

Правда, покинули Россию никак не полтора десятка литераторов. Много больше. Но писателю нужна не абстрактная земля и даже не плодороднейший гваздевский чернозём. Писателю нужны читатели, которые, как правило, на земле живут, но землей не являются. А читателей с собой ни в табакерке, ни в сундуке не возьмешь. Ни Гоголь, ни Тургенев с Достоевским своих читателей не теряли, где бы ни находились – в России, Германии, Франции. Земные корни могли разорваться, но оставались корни воздушные. Постреволюционная ситуация иная. Российский читатель для эмигранта практически утерян. Вместе с писателем эмигрировали миллионы, это так, и у этих миллионов зачастую есть привычка чтения – тоже верно, но бытие если и не определяет сознание совершенно, то изрядно влияет на него. Нужно вживаться в новую среду, сражаться за кусок хлеба, порой даже буквально, и чтение стремительно отодвигается в списке приоритетов «на потом». Как назло, потом приходит Великая Депрессия, за ней – Вторая мировая война, и, в конце концов те, у кого появился платежеспособный досуг, если и интересуются литературой, то зачастую уже не русской.

А без читателя какая у писателя жизнь? Морок один. Писать в стол? Вы ещё посоветуйте портному шить в шкаф. Результат будет схож: изведут материал и пойдут по миру что писатель, что портной.

Двадцать крестьян (точнее, крестьянских хозяйств) содержат одного солдата. Сколько читателей нужно, чтобы прокормить писателя? Марина Цветаева утверждала, что у нее есть сто или двести читателей, число это постоянно и склонности к росту не проявляет. Нет причины ему увеличиваться. В мире прежнем, дореволюционном она жила бы за счёт доставшегося в наследство доходного дома, а искусством занималась бы ради искусства, издавая раз в год книжечку стихов тиражом в двести, триста экземпляров. Да пусть в две тысячи, не жалко. Но без доходного дома, поместья, ренты, надежных вложений или синекуры заниматься искусством ради искусства никак не получалось. Выбор простой – либо перейти в разряд писателей-аматёров, зарабатывающих хлеб в поте лица в конторе, за прилавком или у станка, а литературе отдающих субботние вечера, либо заняться товарным производством и писать не для ста человек, а хотя бы для десяти тысяч (а лучше – для миллионов). Собственно, такие писатели уже были, и в товарном литпроизводстве не видели ничего дурного. Читательских тысяч не хватало, куда уж миллионов, вот где проблема. Марк Алданов писал и много, и увлекательно, но полного удовлетворения от своего труда не получал. Мало читателей в Парижах!

Но если старый читатель в межвоенной эмиграции потихоньку вымирает (вернее, совсем не потихоньку), то на родине нарождается читатель новый, которого нужно и можно возделывать.

Раньше других это понял Алексей Толстой, понял и с присущим ему блеском совершил обратную рокировку (в шахматах такой нет, а в жизни случается). В Советской России его ждали читатели, а уж затем всё остальное.

На фоне скороплодящихся пролетарских писателей Алексей Толстой выглядел бегемотом среди лягушек – прежде всего по размеру дарования.

Эмигранты смотрели ему вслед кто с завистью, кто со злостью и все – тоскливо, но повторять рокировку не спешили. Быть может и потому, что чувствовали – не бегемоты они. И размеры не те, и кожа тонкая. Съедят. Не тигры, так гнус.

К оглавлению