Цифровой журнал «Компьютерра» № 225

Грязь в эфире: почему ошибается «навигатор» в птичьих головах? Евгений Золотов

Опубликовано 16 мая 2014

Став доминирующим видом на родной планете, Человек разумный так и не научился управлять своими отходами. Проблема пластика, распадающегося в морской воде на мельчайшую механическую взвесь — вечную, проникающую во всё и вся, — по крайней мере изучена. Но вокруг полно родственных ей «болячек», решить которые мы не в состоянии физически, а то и просто не понимаем, как они вообще образовались.

Вспомните космический мусор, который банально слишком дорого убирать. Вспомните загадочную массовую гибель пчёл — фиксируемую в последние десять лет в развитых странах, получившую собственное медицинское название (синдром разрушения колоний, он же коллапс пчелиных семей, CCD), почти наверняка связанную с человеческой активностью, но до сих пор непонятно, с какой именно (под подозрением бытовая химия). А последние исследования орнитологов дают повод предположить, что в ближайшем будущем к техногенному хламу придётся причислить и сверхслабое электромагнитное излучение.

Мы живём в мире, пронизанном электромагнитной «радиацией». Буквально каждое устройство, созданное человеком в электрический век, «фонит», излучая нужные (реже) и ненужные (куда как чаще) электромагнитные волны. Всё — от линий электропередач и радиостанций до электробритвы, телевизора, микроволновой печи и, конечно, персоналки — шумит своим неповторимым паразитным спектром, простирающимся от единиц до миллиардов герц. Не тревожиться нам помогает физика: в большинстве случаев энергия ЭМ-источников мала, да ещё и интенсивность излучения слабеет пропорционально квадрату расстояния. В результате энергия пронизывающих нас электромагнитных потоков недостаточна, чтобы вызвать физиологические изменения. Ну или по крайней мере так считалось до сих пор.

Самое время представить главную героиню сегодняшнего рассказа. Это европейская малиновка, известная у нас также как зарянка: звонкоголосая птичка размерами чуть больше воробья. У зарянки масса примечательных качеств. Она любопытна и не боится человека, так что легко уживается рядом с нами; красиво поёт; а главное, в отличие от многих других «урбанистических» птиц, она перелётная — и хоть летает недалеко, на зиму предпочитает перебираться из северных в более южные районы Европы. Используя при этом тот же самый механизм навигации, что и другие пернатые, и уже почти полвека играя в исследованиях птичьей навигации роль одного из главных подопытных кроликов.

Перелётные птицы — вообще одна из самых больших загадок живой природы. Даже самые мелкие птахи способны лететь без передышки несколько суток подряд и преодолевать по десять и даже двадцать тысяч километров. Но их фантастическая выносливость — ещё полдела. Как не сбиваются они с курса и как находят среди гигантских территорий именно тот участок, что занимали в прошлом году? Решение такой задачи сделало бы честь любому GPS-навигатору!

Согласно доминирующей теории, птичий «бионавигатор» использует несколько механизмов ориентации в пространстве. Это ориентация по звёздам, магнитному полю Земли, а также по памятным отметкам на земле; два первых механизма в основном «зашиты» в генах, третий нарабатывается с опытом (так что пожилые особи ориентируются точнее). Что ж, со звёздами и горами-озёрами всё понятно: их видно. Но как пернатые чувствуют геомагнитное поле? Ведь не вешают же они компас на лапку, в самом деле!

Предполагается (и это сильно упрощённое объяснение; если среди читателей найдутся специалисты, буду признателен за исправления/дополнения), что птица видит линии магнитного поля Земли благодаря молекулам особого белка (криптохром), присутствующего в глазах, и чувствует его напряжённость благодаря наличию магнитных частиц в нервной системе. В совокупности с накапливающимся опытом это и позволяет ей весьма точно выдерживать пути сезонных миграций.

Так вот, однажды, в начале «нулевых», в очередном рутинном эксперименте по изучению навигационных способностей пернатых, проводившемся немецкими исследователями, «навигатор» у подопытных зарянок вдруг «отказал»: их перемещения в клетках, всегда совпадавшие с направлением миграции, стали хаотичными. Пытаясь понять, что именно вызывает сбой, учёные перебрали все мыслимые варианты, начиная с еды и заканчивая освещением, но только когда экранировали клетки от внешнего электромагнитного фона, «бионавигатор» заработал правильно. Эврика? Почти. Дело в том, что, как выяснилось вскоре, на птиц влияет на просто ЭМ-излучение, а поля чрезвычайно низкой напряжённости.

Как следует из публикации в последнем номере журнала Nature, зарянки оказались подвержены частотам от 50 кГц до 5 МГц, то есть львиной доле бытового радиошума — создаваемого практически всей потребительской электроникой, за исключением слишком низкочастотной электрической сети и слишком высокочастотных сотовых телефонов. Надзирающие органы таким шумом не интересуются, потому что его мощность чрезвычайно мала, в сотни раз меньше значений, способных вызвать заметные изменения в организме человека. И тем не менее этот шум сбивает компас у зарянки!

Пытаясь объяснить такую невероятную чувствительность обычной птахи, учёные пришли к выводу, что в деле замешана квантовая механика. Это сравнительно свежая идея, сформулированная и получившая распространение в последние четыре года: птицы видят линии магнитного поля благодаря «спутанным» электронам (не самый удачный перевод английского термина tangled, конечно, знаком всякому, кто интересовался квантовыми эффектами), на которые, естественно, влияют даже самые слабые ЭМ-поля. Короче говоря, в птичьих головах работают самые настоящие квантовые компьютеры — но природа, увы, не предусмотрела «шапочку из фольги», которая защитила бы их от техногенного радиошума.

Насколько страшно это для птиц? Не так уж и страшно. Комментируя публикацию в Nature (по просьбе интернет-журнала Verge), российский эколог Никита Чернецов пояснил, что зарянке, собравшейся на зимовку, нужно лишь выбраться за границу города — где уровень радиошума ослабевает и биологический компас снова начинает работать нормально. Но проявившаяся у неё сверхчувствительность заставляет задуматься и о человеке. Ведь это отличный пример того, почему отсутствие доказательства вреда не может считаться доказательством отсутствия!

В отличие от зарянок, которые подвержены слабым электромагнитным полям лишь часть своей жизни, мы живём в них всё время — и продолжаем наращивать экспозицию, вешая на себя всё больше электроники, окружая всё бόльшим количеством «умных» устройств. Опасения, что слабые электромагнитные излучения способны влиять на человека, звучат регулярно (как пример: «Очки Google в руках простых пользователей») — и так же регулярно отметаются большинством по причине кажущейся параноидальности.

Но что если и мы — венец эволюции, не родня зарянке! — каким-нибудь местом чувствительны к сверхслабым полям? Что если однажды — аукнется?

В статье использованы иллюстрации University of Illinois at Urbana-Champaign, Jean-Daniel Echenard.

К оглавлению

Фотографическая правда: телефон лучше зеркалки! Евгений Золотов

Опубликовано 15 мая 2014

Доводилось ли вам наблюдать, как обыватель — в смысле, «человек с улицы», имеющий от слабого до никакого представления об устройстве сложной электроники, — выбирает смартфон? Доводилось наверняка, и рискну предположить, вы чувствовали то же, что и я: жалость. Мне на такие сцены отчего-то особенно везёт — и из раза в раз повторяется одно и то же: покупатель оценивает товар по параметрам, не имеющим к истинной функциональности никакого отношения. Самый частый критерий выбора — «качество» встроенной фотокамеры: на моей памяти никто из тех, кто оценивал варианты у прилавка, не интересовался чем-либо, кроме количества мегапикселей и (иногда) кратности «зума».

Сочувствие в такой ситуации — реакция обоснованная, ведь человека фактически обманули. Однако на днях на глаза попалась заметка, заставившая задуматься о немыслимом: а не поменялось ли что-то с середины «нулевых», не стало ли в обывательском подходе больше правды?

Заметка эта — отчёт о простеньком эксперименте, поставленном профессиональным фотографом. Эксперименте вопиюще некорректном с технической точки зрения, но оттого только более ценном в контексте поднятой нами темы. Суть: некто Алек Вейнштейн решил сравнить качество видеосъёмки, обеспечиваемое дорогущей цифровой зеркальной камерой Canon EOS 5D Mark III и топовым смартфоном Samsung Galaxy Note III.

Зеркалка «писала» видео в разрешении FullHD (1920×1080), после чего оно ещё и подвергалось обработке с целью приблизить картинку по контрастности, насыщенности цвета и чёткости к даваемой смартфоном (впрочем, во второй части ролика видео не обрабатывалось). Смартфон «писал» в разрешении 4K (3840×2160), а постобработка свелась к даунсемплингу до FullHD. Вдобавок съёмка проводилась только ярким солнечным днём, и сцена практически всегда строилась таким образом, чтобы уравнять глубину резкости объективов.

Уверен, после таких вводных у вас чешутся руки написать нецензурное в комментариях, но — прошу, потерпите! Некорректностей там ещё вагон и маленькая тележка, однако в конце концов они обернутся неожиданным профитом.

Результат съёмки Алек выложил на YouTube, и я настоятельно советую вам сейчас оторваться на пять минут от дел и посмотреть ролик целиком лично (скриншоты, разбавляющие этот текст, конечно же, только для красоты). При этом попробуйте угадать, что снято профессиональной зеркалкой, что — смартфоном.

А теперь, после того как посмотрели, признайтесь честно — сколько раз угадали правильно? Готов поспорить, если только вы не занимаетесь фотографией серьёзно, результат был в лучшем случае пятьдесят на пятьдесят. С толку сбивает главное: мы интуитивно ждём от дорогой зеркальной камеры более детальной картинки — но в действительности получаем больше деталей и чёткости от смартфона, работающего во вроде бы «маркетинговом» режиме 4K, где и площадь точки на фотосенсоре ничтожно мала, и объектив с гулькин нос и вряд ли соответствует требованиям оптической системы в целом.

Даже отказ от постобработки ситуацию не спасает: во второй части ролика сопоставлялись «сырые» потоки — и всё равно сравнение было не в пользу зеркалки. Разница особенно заметна, когда задействован «зум» (см. последний скриншот): 5D меняет параметры съёмки, тогда как Note III просто вырезает нужный кусок из 4K-картинки.

Взгляд профессионала и чуть менее чем идеальные условия съёмки, конечно, вскроют истину: у зеркалки иная глубина резко изображаемого пространства, более широкий динамический диапазон, радикально лучшее качество картинки при слабой освещённости. Кроме того, в данном случае объектив для 5D был выбран не самый подходящий. Но, насколько это понимаю я, Алек и не собирался ставить строгий научный опыт. У него в руках оказалась пара устройств из разных категорий, но функционально схожих — и он попробовал применить их так, как мог бы применить типичный обыватель (который, конечно, на 5D вряд ли раскошелится, но тем ценней результат!).

5DMKIII вместе с оптикой стоит примерно $4 000, Note III (грубо) — продукт ценовой категории на один порядок ниже. Результат же типичной съёмки — семья на пляже, цветы в саду — не просто сравним, он лучше у смартфона, без всякой возни с объективами и режимами, без постобработки.

Что определяет качество цифровой фотографии, видеокадра? Физический размер фотосенсора, диаметр объектива, согласованность оптической и электронной частей. Что определяет функциональность камеры? Возможность смены оптики — в первую голову. Так что чисто технически проведённое сравнение, конечно же, некорректно: диапазон возможностей смартфона по-прежнему неизмеримо уже. Но — вернитесь к тому, с чего мы начинали: период истории, в котором «мегапиксели» не могут считаться мерилом качества, получается, пройден. У обывателей теперь своя фотографическая правда. Оценивать камеру по количеству мегапикселей можно. Точка.

Профессионалы могут и будут иметь своё мнение по этому вопросу, но погоды они не делают: их слишком мало! Это стало понятно ещё год назад, когда проявилась тенденция падения продаж фотоаппаратов и камкордеров (см. «Как смартфон с фотоаппаратом расправился»). Свежие цифры свидетельствуют, что тренд продолжается, и даже с усилением: последний финквартал Canon по камерам — минус 22% к прошлому году, последний финансовый год Sony — минус одна треть по всему спектру, от простейших компактных фотоаппаратов до видеокамер и зеркалок, сильно недобирает продаж Nikon. Прогнозы на ближайший год такие же, но как бы не стало и хуже: зачем теперь фотоаппараты, если телефоны снимают не просто так же, а — лучше?

Зеркалки не умрут, но станут реже, а потому дороже. А вот бытовой фотоаппарат как класс, вероятно, исчезнет быстрее, чем предполагалось, — уже в ближайшие несколько лет.

И, положа руку на сердце, будете ли вы по нему скучать?

К оглавлению

Возможность выбирать: в кого будут биться робокары? Евгений Золотов

Опубликовано 14 мая 2014

Наши взаимоотношения с электронными машинами не всегда удаётся свести к цифрам. Коллизии, возникающие в пограничных областях информационных технологий, часто имеют и нравственный аспект: вспомните проблему человеческого отношения к роботам, феномен апскирта или осложнения, вызываемые лёгкостью копирования информации в цифровом виде. И этим список, конечно, не ограничивается. Теперь уже очевидно, что не сегодня завтра нам предстоит столкнуться с ещё одной дилеммой, где технологическая грань противостоит моральной. В центре её — робоавтомобиль и простой вроде бы вопрос: если столкновение с другими участниками движения неминуемо, но имеется возможность совершить последний манёвр, как должен поступить бортовой компьютер?

Вообразите следующую дорожную ситуацию. Вы катите по хайвею в новеньком робокаре — и вдруг оказываетесь в безвыходном положении, когда аварии не избежать. Увы, какой бы совершенной ни была электронная и механическая часть, такое случается: желаете вы того или нет, кинетическую энергию придётся гасить в следующие доли секунды. И — надо же такому произойти — у вас (точнее, у вашего робоавто) есть выбор: выкрутить баранку влево и врезаться в сравнительно тяжёлый внедорожник либо выкрутить вправо и ударить относительно лёгкий «компакт». Для простоты предположим, что движутся они в том же направлении, что и мы; наша масса средняя, и оцениваем мы только энергию удара, не задумываясь о пассажирах.

Водители из плоти и крови в подобные ситуации, естественно, тоже попадают, но человек действует здесь интуитивно — и обвинять его, что в последние миллисекунды он поступил так, а не иначе, никому и в голову не приходит: мы физически не успеваем продумать действие. Иное дело компьютер. Он не ограничен несколькими решениями в секунду, не страдает от туннельного зрения в критические моменты, избавлен от страха. Он видит картину во всей полноте и имеет возможность выбирать, куда направить колёса. А значит, будет действовать так, как его запрограммируют конструкторы.

Что ж, последствия столкновения можно предсказать с достаточной точностью. Массы транспортных средств известны, скорости — тоже (когда же «случится» всеобщий V2V, речь пойдёт даже не о приблизительных оценках, а о точных цифрах, плюс дополнительно будет известно, какое ТС оснащено лучшими средствами защиты, и прочее подобное), а физика диктует, что при столкновении с телом большей массы энергия движения будет погашена эффективней. Вывод? Тормозить нужно о внедорожник.

Не спешите указывать на очевидный просчёт. Да, вы совершенно правы: по статистике, наши шансы погибнуть после столкновения с внедорожником в разы выше, чем после столкновения с «компактом». Однако повторю: наш мысленный эксперимент сильно упрощён, это своего рода сферический конь в вакууме, нужный, чтобы проиллюстрировать возникающую принципиально новую проблему. Суть её вот в чём. Если бы мы управляли автомобилем самостоятельно, вероятности подвергнуться удару с нашей стороны для внедорожника и «компакта» были бы (статистически) равны. Иначе говоря, бал правила бы случайность. А вот для робопилота внедорожник оказывается предпочтительной целью. Понравится ли такая «дискриминация» производителям внедорожников? Понравится ли она их покупателям и пассажирам?

Усложнение опыта — путём изменения состава участников движения и добавления в уравнение человеческих жизней — повлияет на стратегию робокара, но не устранит дискриминацию. Скажем, если робопилот беспокоится за жизни своих пассажиров, будет логично бить машину меньшей массы. И, получается, конструкторы робоавто умышленно заложат в свои продукты идею убийства менее защищённых участников движения.

Ещё более неприглядной картинка выходит, если заменить внедорожник и «компакт» мотоциклистами: один пусть будет в шлеме, другой — без него. Бить, естественно, лучше того, который в шлеме — но тогда получается, что само по себе ношение шлема увеличивает риск попасть под колёса!

А представьте, что перед робокаром оказался случайный пешеход. Сбить его и наверняка убить — или тормозить о бордюр и другие автомобили, рискуя жизнью людей в салоне?

Эту головоломку можно крутить и так и эдак, но какой бы стороной мы её ни повернули, в конце концов получим один и тот же вопрос: кто дал конструкторам робоавто право решать, кем и чем пожертвовать? Тему эту поднял на днях в журнале Wired исследователь из США, занятый, в частности, робоэтикой. Но поднималась она и до него, так что к настоящему моменту накопилась хорошая подборка аргументов за и против. Главный контраргумент: исходить нужно не из этических соображений, а только и исключительно из правил дорожного движения.

Логика в этом есть: раз уж автомобиль имеет возможность манёвра, он должен прежде всего соблюсти правила, запрещающие, к примеру, выезд на левую полосу, когда она занята. К сожалению, в ситуациях, подобных рассмотренным выше, ориентироваться на правила будет плохой идеей. Что если, оценив все мгновенные факторы, робопилот решит, что наилучшим с точки зрения минимизации вреда будет вариант, требующий нарушения правил? Разве можно будет конструкторов за это осудить?

Такое рассуждение приводит к пониманию, что действия робоавтомобиля в критических ситуациях, скорее всего, будут диктоваться математикой — а именно решением системы уравнений, с поиском точки минимальных повреждений для техники и людей. Однако это лишь подтверждает ранее сделанный вывод: исход дорожно-транспортного происшествия с участием робокара не будет случайным! Кто-то из его участников неизбежно окажется в систематически менее выгодном положении по сравнению с другими.

И тогда… Мотоциклиста без шлема (из примера выше) можно будет обвинить в провоцировании смерти или увечий мотоциклиста в шлеме (и всё равно безопасней станет ездить без шлемов). Программистов, писавших софт для робокара, который затормозил о «компакт», обвинят в преднамеренном убийстве пассажиров «компакта». Если же робоавтомобили будут предпочитать биться о более тяжёлые и лучше защищённые авто, могут пострадать продажи внедорожников и ультрабезопасных седанов, ибо пропадёт стимул к их развитию.

Всего этого можно избежать, если запретить робопилоту принимать «осознанные» решения перед столкновением. Но в таком случае не будут продаваться уже сами робокары: кто же купит автомобиль, который не ценит жизнь своих пассажиров, не ставит её выше чужих?

В статье использованы иллюстрации Lore Denizen, Soumyadeep Paul, Becky Stern.

К оглавлению

От цвета без ума: как 3D-печать взорвёт индустрию косметики Евгений Золотов

Опубликовано 13 мая 2014

Не скажу за всех, но, думаю, сильная половина читателей со мной согласится: женское увлечение цветом граничит с помешательством — и в наиболее тяжёлой форме это проявляется в случае с косметикой. Даже если ваша подруга не считает себя «повёрнутой» на красоте, периодически вы ловите себя стоящим у длиннющего прилавка с немыслимым количеством баночек — тенями, помадой, тушью, лаком, бог знает чем ещё — и глупо мычащим в ответ на вопрос, какой из двух оттенков вам нравится больше. И не приведи господь назвать бирюзовый зелёным, а коралловый розовым: не миновать вам диагноза «дальтоник»!

Производители косметики этой слабостью слабого пола бессовестно пользуются. Вот уже добрых сто лет индустрию держит под ногтем небольшое число крупных компаний, наживающихся на простом факте: обывателю в домашних условиях не под силу воссоздать столь же широкую палитру. Цвет правит миром, каждый год порождая продажи на десятки миллиардов долларов (стойкость, гипоаллергенность и прочие потребкачества вторичны: свинец в белилах женщин в своё время не останавливал, как сегодня не останавливают, например, парабены).

И хоть вылечить это помешательство невозможно (да и хочется ли, положа руку на сердце?), уже при нашей жизни здесь может случиться такой перелом, какого давно не видели. Косметику снова, после векового доминирования транснациональных корпораций, начнут изготавливать дома, для себя. А спасибо за это следует сказать 3D-печати и американке с азиатскими корнями Грейс Чой.

Чой, ещё недавно студентка престижной бизнес-школы, считает себя серийным предпринимателем. Она воплощает идеи так же легко, как генерирует, но её лучшей задумкой без сомнения стала идея подрыва устоев косметической индустрии. В какой-то момент она задалась вопросом, в чём секрет успеха гигантов косметики, и пришла в целом к тому же самому выводу, что и мы чуть выше: всё дело в цвете, умении смешивать цвета. Но ведь технология для получения миллионных палитр дома давно известна и широко применяется: это цветная печать. Вот так Грейс и пришла к мысли построить «косметический 3D-принтер».

Mink, действующий прототип которого, собранный собственноручно, наша героиня продемонстрировала на конкурсе стартапов TechCrunch Disrupt, — это настольный аппарат, специализирующийся на печати косметических смесей различной консистенции — от пудры до губной помады и кремов — желаемого цвета. В отличие от классических 3D-принтеров, Mink не умеет (по крайней мере сейчас) создавать объёмные формы. Вместо этого он печатает в подставленный миниатюрный пластиковый контейнер, заливая красителем засыпанную туда бесцветную пудру. Зато процесс предельно прост и не требует даже освоения нового программного обеспечения: печатать можно чуть ли не из любого приложения, умеющего работать с обычным принтером.

Типичная сессия работы с Mink, по мнению Грейс, будет выглядеть следующим образом. Пользователь видит на просторах Сети какую-то фотографию, которая ему нравится: скажем, фотомодель с накрашенными губами или даже прямо баночку с тенями для глаз в рекламном ролике. Сделанный скриншот загружается в графический редактор, где из него извлекаются параметры понравившегося оттенка. Далее выбранный цвет отправляется на печать — и уже минуту спустя баночку с наполнителем точно такой расцветки можно извлечь из принтера, поставить в карманную косметичку и отправляться по делам. Вживую это смотрится ещё более впечатляюще: вот презентация Грейс, где она, очаровательно смущаясь, демонстрирует Mink менее чем в пять минут.

Преимуществ у косметики «домашнего изготовления» множество. Прежде всего, обладательница Mink более не ограничена стандартными палитрами — в пику магазинам, которые чаще всего предлагают лишь наиболее востребованные оттенки (принужденные к этому конечной длиной прилавков и особенностями массового производства). К тому же понравившийся оттенок можно воспроизвести чрезвычайно точно: нет нужды знать номера теней в палитре, мучиться с литературными аппроксимациями, достаточно кода RGB. И это совсем не шутка. Не поручусь, что это не её родной цвет, но если понравится, оттенок розового с губ вот этой восхитительной брюнетки, например, легко и математически точно описывается кодом #D86F7E.

Далее. С Mink смена гаммы наверняка станет дешевле. Пусть даже расходные материалы для косметической 3D-печати будут выпускать те же самые бренды, что наполняют прилавок сегодня, пользователи Mink смогут обходиться меньшими объёмами (ведь тени и помаду можно напечатать, к примеру, всего на пару раз, на один вечер). И, наконец, любимый цвет никогда не закончится. В конечном счёте моду будут определять люди, а не индустрия — и хоть это звучит утопично, некоторая децентрализация индустрии красоты явно не повредит.

Насколько реальны эти мечты? Сомнения, конечно, есть. Что с качеством 3D-печатной косметики? Безопасно ли наносить на кожу что-то, изготовленное самостоятельно? Удастся ли в 3D-печати задействовать тот же ассортимент веществ, которые применяются при изготовлении косметики классической? Впрочем, за экспертной оценкой в данном случае журналисты обращались к специалистам из классической индустрии — и могли ли те сказать, что, мол, да, наши дни сочтены, эта девчонка всех уделает? Так что важнее другое: высказанные сомнения относительно косметической 3D-печати звучат как чисто технические задачи, которые, безусловно, удастся решить (и Чой уверена, например, что вопрос качества вообще стоять не будет: красители легко пройдут сертификацию у федерального медрегулятора).

Трёхмерная печать не перестаёт удивлять. Попробуйте хотя бы бегло перечислить, сколько применений для неё найдено, и я гарантирую, что останется парочка, о которых вы не знали или забыли (в свежем номере бумажного «Бизнес-журнала» большая статья о текущем состоянии и перспективах). Самое приятное, что у этой технологии всё в настоящем времени. И Mink — очередное тому подтверждение.

Конечно, индустрию моды он не уничтожит, но наверняка пошатнёт, заставив как минимум поменять бизнес-модели, так же как Napster когда-то заставил задуматься о снижении цен на музыкальный контент. И даже если личное обладание таким устройством ($300) окажется для подростков — целевой аудитории по мнению Чой — удовольствием слишком дорогим, Mink точно поселится в магазинах косметики на стендах типа «Напечатай свой цвет!», расширив предлагаемую палитру до бесконечной.

Кстати говоря, несмотря на тёплый приём зрителей, Mink не стал победителем вышеупомянутого конкурса стартапов и остался без стартового капитала. Но, учитывая, что западная пресса от идеи без ума, легко верится, что план Грейс Чой не сорвётся: косметический 3D-принтер можно ждать в продаже уже в этом году.

Иллюстрации: AOL, Grace Choi, автора.

К оглавлению

Антивирус мёртв. Что делать? Евгений Золотов

Опубликовано 12 мая 2014

Борьба с компьютерными вирусами и цифровой заразой вообще — тема особая. Это непрекращающееся состязание меча и щита в его наивысшей технологической форме. Для широкой публики практически всё здесь — чёрная магия, отчего мнения специалистов всегда ценятся высоко. Вот почему люди слушают и не устают от регулярных апокалиптических пророчеств Касперского. Потому же бурную дискуссию вызвало признание одного из руководителей Symantec, сделанное на днях. Дословно: антивирус мёртв.

Symantec Corp. — фигура в антивирусной индустрии не случайная и даже не прибившаяся по ходу действия: входящая в список пятисот крупнейших бизнесов США, четверть века назад она стояла у истоков этой самой индустрии! Перебиваясь в 80-е случайными заработками, она заполучила Norton Antivirus, один из первых подобных продуктов для MS-DOS, и быстро перепрофилировалась на компьютерную безопасность, оказавшуюся золотой жилой. Так что, вопреки бытующему сегодня мнению, антивируса Symantec не изобретала, но в плане опыта способна дать фору многим.

И вот её-то старший вице-президент (Брайан Дай), давая интервью солидному журналу, изрекает: «антивирус более не является для нас приоритетным продуктом». По словам Дая, эффективность антивирусного софта непозволительно низка: он способен обнаружить лишь 45% атак. Компания, продающая security-продуктов и услуг на полтора миллиарда долларов в квартал, защищающая каждую десятую персоналку на планете, за глаза считающаяся отцом-основателем самого антивирусного сектора, более не верит в антивирусы?!

45%. На этой цифре стоит остановиться подробней. Дело в том, что у количественного показателя эффективности антивирусных продуктов существует минимум два варианта. Вариант первый — процент обнаруживаемых известных образчиков цифровой заразы — применяется самими вендорами, когда нужно антивирус продать: здесь речь всегда идёт о 95% и выше. Вариант второй — процент обнаруживаемых неизвестных образчиков заразы — применяется в основном независимыми исследователями, зарплата которых не зависит от продаж антивирусного софта: здесь речь идёт о 5% и ниже.

Что именно имел в виду Дай, когда говорил о 45%, непонятно, но можно предположить, что он желал умеренно «опустить» свой продукт в глазах слушателей, не втаптывая имя компании в грязь (для чего — станет ясно далее).

Впрочем, какие бы цели ни преследовались, это фактическое признание на самом высоком уровне бесполезности антивирусного ПО как инструмента. А значит, уместно задаться следующими вопросами. Во-первых, почему антивирусы более неэффективны? Во-вторых, способно ли что-то их заменить?

Что касается потери эффективности, ответ лежит на поверхности: вирусы одолели числом и качеством. Если вспомнить, какой ситуация была ещё пятнадцать лет назад, станет очевидно, что вредоносный софт изменил манеру поведения: раньше его задачей было уничтожить жертву, сегодня — предоставить её вычислительные ресурсы или данные в распоряжение злоумышленников. Это, в свою очередь, не только сделало вирусы менее заметными, но и породило коммерческую заинтересованность, а та спровоцировала взрыв разнообразия, зафиксированный во второй половине «нулевых» и продолжающийся поныне.

Количество векторов распространения инфекции и ежесуточно проявляющихся новых штаммов теперь рекордно велико, а способность среднестатистического антивирусного продукта самостоятельно (без помощи специалистов) обнаружить «неизвестный науке» штамм беспрецедентно низка: по результатам исследования, проведённого пару лет назад компанией Imperva, антивирусы ловят лишь каждый двадцатый новый (то есть не прописанный в их базах) вирус. От момента обнаружения нового штамма до момента внесения его в антивирусные базы проходит больше четырёх недель — и всё это время пользователи фактически беззащитны.

Однако мы не испытали ещё даже десятой части тех трудностей, которые обещает цифровая зараза в обозримом будущем. Акцент вирусостроения уже перенесён с персоналок на мобильные устройства. Вирусописатели активно пробуют и «интернет вещей» — страшный своей спецификой (уязвимости в «умных» вещах, предположительно, не будут патчить десятилетиями: см. «Слишком умные вещи»). Всё это, несмотря на обнадёживающие новые веяния — пришедшее к крупным разработчикам (начиная с Microsoft) понимание, что «дыры» нужно патчить быстро, и раз уж писать без ошибок невозможно, то следует максимально усложнить эксплуатацию уязвимостей, — позволяет предположить, что головные боли от «компьютерных» вирусов станут чаще и сильнее.

Увы, стопроцентной замены антивирусу — такой же удобной в обращении, понятной, функционально предсказуемой — пока не существует. Несмотря на то что дискуссии десять лет в обед (см. колонку «Синдром врождённого иммунодефицита» от 2005 года), к настоящему моменту уместно говорить лишь о достижении общего понимания задачи. От «реактивной» модели поведения, построенной на вере во всемогущество защитных средств («изучить новый вирус как можно скорее и разослать пользователям его сигнатуры»), индустрия переходит к модели «проактивной» (простите за этот американизм), предполагающей неприятное признание: в перспективе заражение неизбежно, а значит, следует подготовиться к нему — и затруднить кражу данных, минимизировать риск их потери, научиться распознавать атипичное поведение системы, чтобы поднять тревогу как можно раньше.

На этом новом направлении сегодня можно встретить и стартапы, и гигантов вроде IBM, FireEye, Juniper Networks, той же Symantec. Реализуемые ими методы различны — от анализа трафика в локальной сети на предмет аномалий (именно так FireEye обнаружила взлом карточных терминалов Target; её предупреждение, к сожалению, было проигнорировано) до расстановки фальшивых целей (в Argon Secure от Juniper используется полсотни методов обмана). Symantec намерена в течение года полностью переориентироваться на проактивную модель и помогать корпоративным клиентам предупреждать, обнаруживать, понимать и, возможно, разбирать последствия проникновения цифровых инфекций. Вот для чего ей критика антивирусов: она попросту делает рекламу своему новому предложению.

Проблема в том, что для домашних пользователей проактивная модель защиты (комплекс из программного обеспечения, дистанционного мониторинга, консалтинга) кажется чересчур накладной — как в смысле денег, так и в смысле вычислительных ресурсов. На что опереться им? Как ни крути, лучшим выбором остаётся переход на альтернативные платформы — Linux и отчасти OS X. По какой-то причине, которая многим уже кажется чудесной (точная формулировка Алана Соломона — автора некогда популярного антивируса), в Linux нет вирусов — и пользователю, соблюдающему минимальные правила цифровой гигиены, нечего бояться. По крайней мере пока.

В статье использована иллюстрация Luigi Rosa.

К оглавлению