Цирк уехал, а клоуны остались

Эта старая пластинка

Большой светло-коричневый кузнечик прыгнул ему на грудь, но тотчас, затрещав сиреневыми крыльями, отскочил в сторону. Антс открыл глаза и с удивлением, свойственным первым минутам пробуждения на новом месте, увидел переплетения стеблей высоких трав, качающихся на фоне бесцветного августовского неба. Издали донесся протяжный гудок сирени.

Анна спала на боку, подложив под голову сомкнутые ладони рук, и не сразу проснулась, когда он потрепал ее за нагретое солнцем плечо.

— Вставай, Пятница, уже пора.

Она улыбнулась ему сквозь уходящий сон и, перевернувшись на спину, стала растирать затекшую руку, на которой четко отпечатался узор плетеного коврика.

— Мы с ума сошли — спать на такой жаре! — сказала, подымаясь, Анна. — Я даже не заметила, как уснула. Ты тоже спал?

— Да. Меня только сейчас разбудил кузнечик.

— Кузнечик?.. Ах, да! Мне самой вначале не давали покоя муравьи, но затем они куда-то ушли, и я заснула.

Анна стряхнула коврик, свернула его в рулон и затолкала в рюкзак между ластами и надувной лодкой.

С катера донесся второй гудок. Они спустились с пригорка, миновали лощину и стали вновь подыматься по заросшему сухой травой склону, вдоль которого легче было идти к пристани. По мере подъема редела трава, воздух разбавлялся, лишаясь запахов, становился прохладнее, резче. И, наконец, без всяких предупреждений открылось море. С высокого берега хорошо просматривалось каменистое дно с острыми ребрами выступающих пластов, покрытых редкими зелеными пятнами водорослей, четко выделялась граница большой глубины: там море было темнее, словно в нем отражалась грозовая туча, на отмели вода была лишена зеленоватого оттенка и казалась пресной, как в озере.

— А вот и наш «карасик», — сказала Анна.

Метрах в трехстах, сбоку выступающего в море причала, стоял небольшой прогулочный катер. На фоне серых обломков береговой осыпи он казался очень хрупким и нарядным.

— Побежим, — сказала Анна, — они, очевидно, только нас и ждут.

— Да нет, — ответил Антс, — сбор был назначен на семь часов. Смотри там еще спускаются.

С соседней невысокой вершины по узкой тропинке шли вниз три человека. Один из них сошел в сторону и стал скользить по траве.

— Все равно, побежим!

Взявшись за руки и припадая на правый бок, они сбежали почти к самой воде. Бежать было неудобно: рюкзак сваливался с плеча, а откос покрывала жесткая трава, которая под ногами оползла, обнажая короткие корни и желтую землю. Рука у Анны была сухая и горячая.

Они вбежали на причал с третьим гудком. Катер отошел, и бухта стала медленно поворачивается вокруг невидимой оси.

Анна и Антс, облокотившись о поручни, смотрели вниз, где перемалывалось винтами прозрачное стекло воды. Тугие шары вырывались из-под кормы, лопались на поверхности и превращались в рваные кольца, тающие как дым.

Когда знаки, один на берегу, а другой высоко в горах, на самом перевале, совместились, катер изменил направление и пошел прямо в порт. Белые здания за аллеей жестких пальм поплыли им навстречу. На рейде стояло большое парусное судно. Тонкие мачты выделялись отчетливо, словно были вычерчены тушью на ватмане.

— Красивое… — задумчиво сказала Анна. — Будь моя воля, я заменила бы весь этот дизельный флот на парусный.

— А тепловозы и автомобили на лошадей? — с улыбкой спросил Антс.

— Нет, автомобили пусть остаются, да и лошади тоже. За лошадей я не боюсь: их еще несколько миллионов. А вот большие парусные суда во всем мире можно пересчитать по пальцам.

Катер толкает бортом привязанные к причалу старые автомобильные скаты и замирает. Матрос соскакивает на помост и лихо накручивает пеньковый канат на чугунные тумбы. С причала надвигают трап, и сам капитан становится у борта поддерживать под локти сходящих. Прогулка закончена.

— Куда мы еще пойдем? — спросила Анна.

— Сначала в пансионат, — ответил Антс, — избавимся от этого рюкзака, а затем в город, поужинаем.

В потоке людей, возвращающихся с пляжа, они поднялись к платановой аллее. Низкое солнце грело им в спину и просвечивало стволы деревьев. Где-то совсем близко куковала кукушка.

Вечером Анна и Антс сидели на открытой веранде небольшого ресторана, расположенного в самом конце набережной. Здесь было очень уютно и хорошо готовили. Они заняли столик у самой стенки вьющихся растений, сквозь которую просматривалась темная поверхность бухты, и доносился запах мокрых водорослей.

Когда официант принес фирменное блюдо — картофель с мясом, запеченные в небольших керамических горшочках, одно обстоятельство чуть не испортило Анне настроение на весь вечер. Антс только снял ножом подрумяненное тесто, как сквозь листву просунулась детская рука и застыла в характерном просящем жесте, Анна увидела ее и вскрикнула: маленькая кисть со сморщенными желтовато-серыми пальцами была покрыта редкими ворсинками, которые к локтю переходили в сплошной мех. Антс спокойно протянул обе срезанные с горшочков лепешки. Рука схватила их и скрылась.

— О, боже! — перевела дух Анна. — Как я испугалась!

— Пора уже привыкнуть, — сказал Антс, разливая по бокалам сухое виноградное вино.

— А я о них, признаться, совсем забыла. И надо же додуматься до такого — попрошайничать в ресторане!

— Они больше к нам не подойдут: у них, вероятно, существует договоренность с официантами — не слишком надоедать посетителям.

Обезьяны, действительно, собрав с крайних столиков положенную им дань, удалились. В черте города они вели себя довольно прилично, но зато в горах и на не обжитых участках берега туристам приходилось туго — обезьяны тащили все, что плохо лежало. Очевидно туристов они принимали за своих сородичей.

Десять лет назад несколько обезьяньих семей сбежали из питомника в горы. Их пытались выловить, но безуспешно. Обезьяны акклиматизировались, легко переносили сравнительно теплые зимы и вскоре их поголовье значительно увеличилось. Кончилось тем, что из питомника выпустили остальных обезьян, и они стали такой же обычной деталью городского пейзажа, как воробьи и белки.

— Я теперь буду бояться спать с открытой балконной дверью, — сказала Анна.

— Но ты же знаешь, что они не лазят по домам в это время: на ночлег они подымаются в горы, а кроме того…

Молния царапнула темное небо, словно иглой по закопченному стеклу, и тотчас же рассыпчато зарокотал гром, закончив резким коротким ударом. Ливень приближался со скоростью поезда, а впереди него катил вал холодного воздуха, вертевший сухие листья, пыль, замешкавшихся птиц.

— Давайте поживее! — хмуро сказал Антс, поправляя на плече лямку теодолита.

Вадим промолчал, но пошел быстрее. Ему неудобно было нести треногу и трехметровую рейку, которая под напором ветра проявляла изрядную парусность и пыталась развернуться поперек дороги. До базы оставалось четыре километра, и они уже никак не могли успеть до начала дождя, но продолжали марафон, словно и в самом деле боялись промокнуть после такой жары. Антс злился на Вадима за то, что тот, как мальчишка, пробегал полчаса за молодым зайцем, а за это время они закончили бы трассу и сейчас спокойно сидели бы в уютной кают-компании.

Антс оглянулся на Вадима и не смог скрыть улыбки: перекинув штатив за спину так, что кожаный ремень врезался в шею, тот обхватил рейку руками, как коромысло, пытался пересилить ее крутящий момент. Злость прошла и все стало нормально.

— Давайте второй конец, — сказал Антс, — так легче будет нести, а завтра найдем болт и возьмем складную…

— Что ты замолчал? — спросила Анна.

Антс тряхнул головою, словно сгоняя мошку с лица, и посмотрел на Анну с каким-то, как показалось ей, удивлением.

— Ты о чем-то задумался? — вновь спросила она.

Задумался?.. Антс не понял, что с ним произошло. Что-то мелькнуло в сознании, как забытое лицо, или воспоминание, но тотчас растаяло, исчезло, и вот уже ничего нет, и рядом Анна.

— А что тебе показалось? — спросил он ее.

— Ты какой-то стал… вернее — будто на несколько секунд куда-то далеко-далеко удалился.

— От тебя нельзя удалиться даже на несколько секунд? — пошутил Антс.

— Да, — засмеялась Анна, прижимаясь щекою к его плечу, — даже на несколько секунд.

Возвращались в пансионат в одиннадцатом часу через парк. Дул легкий бриз. Фонари вдоль аллеи, подвешенные на медных цепочках раскачивало. Тени деревьев колебались, как маятники, создавая иллюзию пробегающих от ствола к стволу диковинных зверей.

Не зажигая свет в комнате, они прошли на балкон. Спать не хотелось. Да и кто спит в такую ночь! Лунный свет заворожил все вокруг, погрузив мир в какое-то оцепенение. Прямо под ними темнела чаша бассейна, выложенная из неотесанного базальта. По бархатной поверхности воды скользили большие рыбы, их спины высвечивали серебристыми извивающимися змейками. В глубине парка белели колонны пятого корпуса, они, казалось, были выточены из воска. И над всем этим возвышались горы. Отчетливо просматривались гребни, вершины, тропинка к перевалу, глубокие же лощины были темными и пугающими.

— Куда мы завтра пойдем? — спросила Анна. — На Тонкий мыс?

— Давай лучше… — сказал Антс и замолчал.

…Плоскодонка толчками продвигалась по заросшему лиману, оставляя за собою полосу примятого камыша, да мутные пятна там, где шест упирался в илистое дно.

— Ты о чем задумался, Антс? — спросил Виктор, налегая на шест.

— Да так, сам не пойму… Что-то хотел вспомнить.

— Теперь уже поздно, — сказал Виктор, — если что и забыл, возвращаться не будем.

— Да я не о том…

— Тогда все в порядке! Далеко ли до места?

— Минут сорок такого же хода.

В три часа дня они спрятались от жары в своей комнате. От балконной двери, занавешенной вьетнамской соломкой с драконом, исходил зной. Антс перенес кресло в противоположный угол и погрузился в замысловатые умозаключения Секста Эмпирика, два тома произведений которого он совсем неожиданно обнаружил в библиотеке пансионата. Анна, забившись с ногами на диван, долго шуршала журналами, борясь с дремотой, но под конец, улыбнувшись, сказала: «Я ненадолго» — и закрыла глаза.

Антс продолжал чтение, но когда дошел до абзаца: «Не имея верной импликации, поскольку приходится придерживаться подобной апории, мы не будем обладать и выводным рассуждением», что-то отвлекло его внимание, и он не понял смысла прочитанного. Фраза показалась плохим переводом с марсианского текста. Но он уже знал, что это «что-то» в нем самом, как вчера вечером в ресторане на набережной и ночью на балконе. Что будет на этот раз?…

Антс положил книгу на столик и стал ждать, чувствуя, как это «что-то» постепенно заполняет его, подчиняя сознание и волю. И хотя он внутренне сосредоточился, но не задумываясь выполнил первую команду — подняться. Ты должен идти, сказал Антс сам себе и даже не сказал, а почувствовал, что нужно идти. Он посмотрел на спящую Анну, на пылающего дракона, на отложенную книгу и вышел в коридор. В конце его Антс повернул влево и остановился возле закрепленной в стене металлической лестницы, ведущей на чердак. Догадавшись, какая будет следующая команда, попытался воспротивиться ей… Что он делает? Что с ним происходит? Зачем он здесь? Сейчас же возвратиться в комнату и разбудить Анну!.. А сам уже лез по лестнице к квадратному люку.

Антс толкнул крышку рукою, заскрипели петли, в лицо пахнуло застоявшимся перегретым воздухом, сухой пылью. Взобравшись на чердак, захлопнул люк. Что дальше? Дальше необходимо было идти в полутьме, подчиняясь какому-то неясному зову, идти, переступая через деревянные балки и нагибая голову возле стропил. Здесь под шиферной кровлей было не менее шестидесяти градусов жары, и рубаха на Антсе сразу же стала мокрой. На чердаке он проделал тот же путь, что и в коридоре, только в обратном направлении, и когда остановился в конце тупика, увидел наконец то, к чему его так влекло. Это была дверь.

Рассмотрев ее, Антс вздрогнул. На какой-то миг в голове у него все смешалось: большой светло-коричневый кузнечик, тонкие мачты парусника, Анна, серебристые спины рыб… и вот эта дверь. Дальше он знал, что делать.

На выпуклой, как у старинных холодильников, двери, с черной окантовкой герметизации, была кнопка и небольшой штурвал, который необходимо было повернуть по часовой стрелке до упора. Проделав это, Антс нажал кнопку. За металлической дверью послышалось шипение — это заработала приточная вентиляция, создавая подпор воздуха в шлюзе, и он уже знает, что там еще вторая такая же дверь, которую можно открыть только при закрытой первой…

Переступив порог второй двери, Антс будто окунулся в бассейн с прохладной водой: таким контрастным по сравнению с духотой чердака оказался здесь воздух. «Иначе и быть не должно, — подумал Антс, — здесь двадцать два градуса, как на экваторе…» Откуда он об этом знает? Бред.

Залитое голубоватым светом длинное помещение со сферическим потолком. В центре по всей длине, чуть возвышаясь, проложена упругая дорожка, по обе стороны от которой расположены грядки с зеленью. С краю дорожки проложены трубы, окрашенные в разные цвета, от них к растениям отходят более тонкие.

Антс прошел до середины оранжереи, оглянулся по сторонам. Слева несколько грядок занимал картофель, справа три пустые, только на одной два чахлых подсолнечника… С этой культурой у Антса вышла промашка… Но он то здесь причем? И что он вообще здесь делает?

Маленький мотылек с желтыми крыльями выпорхнул из-под дорожки и стал летать вокруг Антса. Он вычерчивал в воздухе невидимую ломаную линию. Как его куколка попала в стерильные гранулы искусственного грунта? — остается загадкой.

Вскоре Антс обнаружил течь. Оранжевая труба проржавела снизу и тонкая струйка удобрений насыщала грядки дозой, превышающей все нормы. Антс возвратился к выходу, где находится шкаф с инструментами, достал банку быстротвердеющей мастики, и через пять минут вокруг трубы застыл белый ободок. Течь прекратилась. Теперь необходимо включить насосы и откачать удобрения из поддонов, там их вероятно скопилось целое озеро, а затем промыть грунт… Но это не сейчас. Только не сейчас! Еще немного, и он очнется!.. И останется здесь. А там его будет ждать Анна… Но ведь Анна ждет его совсем не там: пансионат, душный чердак — все это было давно, но не это главное. Важно, что он еще не окончательно пришел в себя, и если постараться, то эпизод с оранжереей не помешает досмотреть сон…

Быстрее! Антс почти бегом достиг герметической двери, завертел штурвал. Только не думать об этом! Не думать даже о том, что нужно не думать! Быстрее! Последний поворот штурвала, и липкая духота обволокла Антса. Быстрее от этой двери, забыть о ней! Перепрыгивая через балки, он побежал к люку, рывком открыл его. Но было уже поздно.

— Антс, очнись!

Голос прозвучал уже не в нем самом, а со стороны. Он ожидал и боялся его услышать. Но он должен успеть! Он должен еще раз увидеть Анну! Не обращая внимание на удивленные взгляды отдыхающих, которые направлялись ужинать, Антс бежал по коридору.

Вот и их комната. Пока все то же. Очевидно, в сознании еще не начались те сдвиги, после которых невозможно определить, где сон, а где явь. Анна все так же лежала на диване, подложив под голову правую руку. Кресло, книги на месте. Только полосатая тень от дракона переместилась на стену.

— Антс, очнись!

Теперь уже все. Дальше оттягивать бесполезно. Он устало опустился в кресло, понимая, что теперь уже никаким усилием воли не отдалить момент пробуждения. Последний раз взглянул на Анну и закрыл глаза. Ему не хотелось видеть, как все в комнате начнет деформироваться, блекнуть, покрываться дымкой, и сквозь эту дымку проступать, материализовываться контуры других предметов.

— Антс, очнись! — это будет звучать до тех пор, пока она не нажмет кнопку на пульте, или не подаст команду голосом.

— Довольно, я слышу!

Но Клементине этого показалось мало, и она продолжала внушать:

— Ты уже не спишь, Антс. Ты открываешь глаза. Тело наливается упругой силой. Ты полон энергии. Тебе хочется…

— Мне хочется, чтобы ты оставила меня в покое, — резко сказал Антс, нажимая кнопку.

Клементина замолчала. Антс открыл глаза.

Он находился в штурманской рубке, хотя обычно в таких случаях он просыпался в спальном отсеке или в библиотеке.

— Что произошло? — спросил он.

— Все системы корабля работают нормально, — ответила Клементина.

Антс и без нее знал, что это так, в противном случае его бы разбудил не старческий голос Клементины, а вой сирены.

— В таком случае, зачем ты прервала?.. — спросил Антс.

— Запись на диске номер двадцать восемь в очень плохом состоянии, под конец я потеряла над тобою контроль.

Запись, действительно, не то что в плохом состоянии, а просто никуда не годилась, и в этом его вина: года полтора назад, пытаясь подправить кое-какие шероховатости в одном из слоев, он плохо отрегулировал лазерную головку, в результате чего получился пробой — часть записи стерлась, а часть перешла из соседних слоев диска.

Теперь о Клементине. В самом начале, когда он изучал звездолет, ему не совсем понравилось то, что какой-то шутник снабдил выходной блок центрального компьютера «Магеллана» говорящим устройством, имитирующем голос пожилой женщины, но за два года подготовки настолько привык к Клементине, что когда ему предложили сменить ее старческий говорок на энергичный голос мужчины, как у большинства звездолетов, он отказался.

— Что там с оранжереей? — спросил Антс.

— Датчики зафиксировали перелив жидкости из поддонов.

— И ты не могла послать Коменданта?

— Как ты можешь так о мне думать! — обиделась Клементина. — Я ему дала указание, но он не смог установить причину, старый потому что стал. Пришлось беспокоить тебя… Но если бы запись была хорошей, ты бы этого даже не заметил.

Первые несколько лет после старта «Магеллана» Антс вообще не знал о существовании этих дисков, которые он позже стал называть по-старинному пластинками, да они тогда ему и не требовались: работы вначале было много, он привыкал к звездолету, звездолет к нему, но постепенно у него становилось все больше и больше свободного времени, и когда он прочитал все книги в библиотеке и просмотрел все фильмы по несколько раз, приступы одиночества стали одолевать его, как зубная боль.

Клементина испробовала все, чтобы вернуть ему душевное спокойствие, отвлечь от тягостных мыслей. Дошло даже до того, что она заставляла Коменданта прятать от Антса нужные ему книги и вещи, совершать мелкие поломки в оранжерее и освещении, но этого хватило не на долго. И тогда-то Клементина воспользовалась первым диском.

Самым непонятным было то, как она смогла загипнотизировать Антса без его согласия, но это ей удалось. И Антс целый месяц продирался сквозь тропические заросли экваториальной Африки, жил среди пигмеев, переплывал реки, кишащие крокодилами, охотился на буйволов. Но со стороны, — если бы его кто мог видеть в это время, — все выглядело вполне естественно. Антс положенное время находился в штурманской рубке, заполнял бортовой журнал, регулярно совершал обход звездолета, принимал пищу, душ, ухаживал за оранжереей. Но в этом была уже не его заслуга, а Клементины. Это она с помощью диска превращала оранжерею в непроходимый тропический лес, душ в горный водопад, коридоры «Магеллана» в пешеходные тропы. Это она внушила ему, что койка в спальном отсеке — охапка пахучей травы, а штурманская рубка — тростниковая хижина на берегу залива. Антс жил в мире, наполненном криком ночных птиц, дурманящим запахом неизвестных растений.

Когда диск кончился и Антс вновь стал воспринимать реальный, тесный мир звездолета, ему поначалу казалось, что это был сон, дивный, неповторимый, но сон. И только посмотрев на календарь в рубке и сверив его показания со всеми календарями, имеющимися на борту «Магеллана», он понял, что этот сон длился ровно тридцать дней. Тогда-то Клементина, не умеющая лгать, и рассказала ему о дисках…

И с той поры, когда ему становилось особенно грустно, когда приступы одиночества сдавливали грудь так, что сердцу не хватало места, а до солнечной системы оставалось лететь еще несколько лет, он обращался к Клементине:

— Послушай, старушка, мне что-то не по себе.

И та, догадываясь о чем идет речь, спрашивала:

— Какой диск поставить?

— Двадцать восьмой, — чаще всего отвечал Антс, закрывая глаза…

Большой светло-коричневый кузнечик прыгнул ему на грудь, но тотчас, затрещав сиреневыми крыльями, отскочил в сторону.