Curriculum vitae

Глава 10 Пути господни…

— Tullamore, пожалуйста… Нет, без льда… Хотя знаете, положите один кубик, на счастье…

Полковник взял в руки тумблер — классический бокал для виски, качнул каштанового цвета жидкость, стекающую по стенкам маслянистым следом, окинул придирчивым взглядом VIP-зал. «Не поскупился Ёжик!» — удовлетворенно кивнул головой почти пенсионер, неторопливо прогуливаясь по глушащему шаг ковролину. В тумблере бултыхался и бился о край маленький кусочек льда, решивший в своё время судьбу генерала Миронова.

Тогда, в 1994 м, по пути в Дагестан, разжившись в гостиничном баре замороженными кубиками воды, он продемонстрировал Лёхе, как скорее всего было дело. Просверлить крохотным сверлом углубление. Шприцем ввести внутрь яд, затереть и заморозить отверстие. Для верности сделать «заряженный» кубик большего размера. Всё! Пока лёд полностью не растворится, добавка к напитку абсолютно безопасна. Если бы Артём Аркадьевич вытащил кубик с отравой из виски… Возможно, у Бугая был какой-то план «Б». Но и без него у убийц получилось всё очень чисто. Нет улик, нет зацепок. И как Распутин узнал позже, никаких проблем с основным бизнесом. Родина распродавалась усиленными темпами оптом и в розницу. Очень скоро результат этой разудалой коммерции стал виден на Кавказе невооружённым глазом.

Полковник пригубил виски, не спеша подошёл к витринному стеклу, за которым открывался великолепный вид на заснеженную горную вершину и взлетающий самолет. Почувствовал, как напряглись мышцы и засвербило в животе. Сколько лет прошло, а так и не смог преодолеть чувство невыносимой тревоги при виде взлетающего самолета. В этот момент его так легко свалить из ПЗРК без малейших шансов на выживание для пассажиров и экипажа…

Горы огромным полукольцом. Туманы. Ночные, утренние, вечерние, дневные, круглосуточные. Палатки. Лагерь обнесён МЗП[8] и колючей проволокой. По периметру — часовые. Выход за пределы — событие. Сердце отряда — автоперевязочная. ГАЗ-66 с кунгом, к нему с двух сторон при помощи железного каркаса приставляются небольшие палатки-крылья, а в самом кунге — мини-операционная с необходимым оснащением. Эта АПэшка — средство передвижения, рабочее место, место жительства, да ещё и лазарет для раненых и больных. И жили, и лечили, и ездили, и погибали не менее героически, чем пехота и «мазута».

Врач Женя Иванов, когда подбили его БТР на перекрестке улиц Грозного, не ушел в укрытие, а остался с горящей бронёй, вытаскивая раненых и оказывая им помощь. В него попали шесть раз, прострелив ноги, тело и добив уже еле дышавшего в голову. Один из выживших солдат рассказал о последних секундах жизни офицера медицинской службы: «Капитан раненый весь, лежит у брони, горит всё… У него кровь бежит изо рта, а он все бинтует стрелка из бэтээра, потом в него опять попали, нога подлетела и упала, но не оторвалась, а он только поморщился, потом склонился и больше не поднимался, снайпер добил его… Зачем? Ведь у него даже оружия не было!?»

Лейтенант медслужбы Распутин, так и не научившись отзываться на фамилию «Новых», из размеренной академической и госпитальной жизни Санкт-Петербурга попал с корабля на бал, прямиком в военный бестолковый бардак. Пока не начались военные действия, учился, ассистировал опытным хирургам. Но как только заговорили пушки, обстановка резко изменилась. Раненых, заболевших солдат и офицеров стало заметно больше, чем докторов. Военные медики лечили и чеченцев — они ведь тоже наши! Не отказывали никому.

Привели двадцатилетнюю чеченку, она вдохнула иглу, ей очень плохо. «Доктор, помоги!» Дал общий наркоз. Взяв ларингоскоп, корнцанг, и с Божьей помощью достал из трахеи иглу. Сложная манипуляция, весь взмок, зато сколько радости у матери и у отца, когда все получилось. Четверть века прошло с того времени, а случай запомнился хорошо. Интересно, вспоминает ли его уже сорокапятилетняя Зорган из горного селения Гуджи-Мокх?

Тогда её отец сказал: «Не враги мы с тобой, это жизнь нас по разные стороны поставила».

Слова эти крепко запали в душу. Работала народная мудрость и в другую сторону. Смотрел иногда Григорий на некоторых «наших» в своём лагере, и думал: «Нет, не друзья мы с тобой, это просто жизнь нас по одну сторону поставила».

В тот день погода радовала. Воздух, наконец, очистился от противной молочной взвеси и всё великолепие кавказского ландшафта могло вдохновлять новых поэтов и художников. После очередной операции Григорий вышел из кунга, не снимая маску, ощутил холодный воздух, сползающий с окрестных гор, оглянулся вокруг, нашёл взглядом кряжистую фигуру Ежова, притулившегося за штабелем двухметровых армейских ящиков. Командир, несмотря на самый разгар рабочего дня, пригревшись на солнышке, нагло давил на массу.

— Эй, Ёжик! — позвал Распутин, — всё нормально с твоим сержантом. Жить будет!

Ноль эмоций.

— Капитан Ежов!

Снова мимо.

— Ах ты, сонная тетеря!

Распутин наклонился, чтобы поднять щебёнку и запулить ею в Лёху, как в этот момент что-то противно взвизгнуло над головой, глухо ударилось в борт кунга. Не было только привычного звука выстрела.

— Снайпер! — крикнул врач, бросаясь на холодную, неприветливую землю.

— Нападение на пост! — истошно завопил стоящий в трех шагах часовой, сдёргивая с плеча автомат.

— Ложись, дурак, — рявкнул на него Григорий, — в укрытие!

Солдат тоже не слышал выстрела. Сомневается. Озираясь, яростно передёрнул затвор, взял оружие на изготовку и в тот же момент кулем свалился на землю, глядя удивленными глазами на врача и забрызгав грязную траву темной кровью, бежавшей из маленькой дырочки у виска.

— Стрелок на полтретьего, — сориентировавшись по ранению, диким голосом заорал Распутин, перекатываясь под кунг и прячась за колесо.

Вокруг уже грохотало всё наличное вооружение. Ужом мимо операционной просочился Ежов, кинул озабоченный взгляд на врача. Григорий коротко кивнул в ответ и попытался рукой показать направление на позицию стрелка. Опять игриво вжикнуло, фонтанчик пыли поднялся буквально в сантиметрах от лёжки доктора. Ежов коротко замахнулся и бросил перед собой дымовуху. Спасительное облако постепенно заволокло МОНС и обстрел прекратился.

— Группа, ко мне! — коротко скомандовал Ежов своим бойцам, разошедшимся по медицинским палаткам к знакомым и малознакомым сестричкам. — Ну всё, гады, теперь не уйдёте! Достали вы меня!

— И меня тоже, — тяжко вздохнул Распутин, прикуривая сигарету дрожащими пальцами.

Вернулся Ежов сильно к вечеру. Тяжело бредущие разведчики несли с собой плащ-палатку с завернутым в какое-то одеяло телом.

— Кто ранен? Что случилось? — рванулся к импровизированным носилкам Распутин.

— У меня раненых нет. Трое двухсотых, — поморщился Лёха.

— А это?

— Трофей! — криво усмехнулся разведчик, — к сожалению, контуженный, но по-другому взять не получалось. Твоя задача, Айболит, довести тело до состояния, способного пережить допрос. Дальше уже неважно… Очень интересный образец, особенно обвеска. Такие винтари отсутствуют не только в войсках, их еще не все спецы получили. А боеприпас и прицел вообще только проходят испытания. Вот на эту тему хотелось бы поговорить по душам и узнать, в каком магазине такими причиндалами торгуют.

— Значит троих потерял? — автоматически спросил Григорий, открывая дверь кунга и удивляясь небывало высоким потерям в подразделении Ежова.

— Изумительно стреляет, стерва, — оскалился капитан, — навскидку на шорох, без промаха…

— Так это она? — удивился Распутин.

— Девка, — вздохнул Лёшка, — симпатичная — глаз не оторвать. Встретил бы в мирное время — точно приударил бы, а тут… Ладно, доктор, давай… Не буду тебе мешать, позови, когда в чувство её приведёшь…

Григорий острожно подошёл к кушетке, скользнул взглядом по наручникам, приковавшим к железу тонкие длинные женские кисти, развернул одеяло, откинул прядь золотистых волос, тяжело опутился на стул и надолго замер, упёршись взглядом в знакомые черты лица.

В голове было пусто, как в барабане, но руки знали своё дело. Остановить кровь, сочившуюся из носа, повернуть набок, чтобы случайно не захлебнулась собственными рвотными массами, приложить к голове лёд, ввести внутривенно нейрометаболический стимулятор. Через некоторое время веки задрожали и приоткрылись. Глаза пленной постепенно приобрели осмысленное выражение, оглядели окружающее пространство, опустились вниз, увидели наручники. Брови-стрелочки изломились домиком, и всё лицо приобрело по-детски плаксивое выражение. Распутин опустился на край кушетки и, глядя в окно, произнёс бесчувственным голосом:

— Ну здравствуй, Инга. Не знал, что ты так хорошо стреляешь…

Сестра Айвара уже взяла себя в руки, брови выпрямились, и она даже улыбнулась одними кончиками губ.

— Два серебра и одно золото по Европе…

— Понятно… А я даже не спросил у тебя в Риге, каким спортом ты занимаешься. Буду знать….

— И я тоже буду знать, Гриша, — акцент Инги звучал гораздо сильнее, чем раньше, — в кого я промахнулась сегодня утром. Поверь, это бывает очень редко. Видно, сильный у тебя ангел-хранитель.

— Зачем ты вообще стреляла по красному кресту?

— Приказ командования… Выбивать у русских врачей…

— Приказ этих бандитов?

— Ты про местных? — брезгливо поморщилась Инга, — у меня нет ничего общего с этими грязными дикарями. Я — офицер НАТО, как и Айвар.

— А Зиедонис?

— Большой человек, министр внутренних дел Латвии. Формирует группы добровольцев из имеющих боевой опыт, мастеров спорта по стрельбе и биатлону. Три месяца спецподготовки и на Кавказ…

— Да… Все при деле, — пробормотал Григорий. — Что ж, так по крайней мере честнее. Никакой фальши с гуманизмом, человеколюбием и коммунистическим интернационализмом…

— Гриша, — Инга судорожно сглотнула, — отпусти меня. Тебе никогда не придется жалеть и ты до конца жизни будешь обеспечен. Поверь, я умею быть благодарной… И мои друзья — тоже…

— Да конечно, отпущу, — в груди Григория начинал разгораться сатанинский огонь, — но только после того, как ты ответишь на вопросы моего друга, который дожидается снаружи…

— Гриша, — Инга смотрела укоризненно, как учительница на нерадивого школьника, — я всё равно ему ничего не скажу.

— Ты убила трех его друзей, — выпалил Распутин, — и только поэтому твоя просьба невыполнима. Я знаю, как умеет спрашивать командир, поэтому твоё «не скажу» — ненужная глупость и бравада. Твой героизм и твою упёртость не поймут здесь и не оценят там…

— Нет, Гриша, это ты не понимаешь, — в голосе Инги начали появляться стальные нотки, — бремя цивилизованного человека иногда требует жертв…

— Это ты сама придумала или тебе кто-то подсказал?

— Мой босс, кстати, потомственный немецкий дворянин…

— Твой потомственный дворянин — такой же потомственный расист. А ты — дура! — не дослушал Григорий и одним движением распахнул двери кунга. — Командир, можешь забирать!

— Слышь, Айболит, — Лёха схватил Распутина за руку, выдернул из кунга и зашипел ему в ухо, — нет у меня времени и возможности никуда её забирать. Нужно срочно выяснить текущее местоположение их базы, основное и запасное место встречи, и немедленно выходить в рейд! Срочно, Гриша, пока они не чухнули сами и никто их не предупредил! Пока мы у тебя в гостях, есть шанс, что крыса в нашем штабе не знает об уничтожении их группы и захвате снайпера. Значит есть шанс взять их тёпленькими! Ты представляешь, что это такое — НАТОвская оперативная диверсионная группа на нашей территории!

В глазах Лёхи горела страсть охотника, почуявшего крупного зверя в шаговой доступности.

— Что ты от меня-то хочешь? — освободил кисть руки Григорий из железной хватки Ежова.

— Ты сейчас, как дежурный врач, тут за главного. Убери своих на полчаса. Допросить я ее должен прямо здесь, никуда не перемещая и никому не показывая! И сразу выдвигаться, без всяких докладов и рапортов!

— Ты с ума сошёл! Знаю я твои допросы!

— 15 минут… даже меньше!

— Тут половина медперсонала — вольнонаемные. Как я им объясню?

— Сложная операция без наркоза!

— Ты идиот?

— Значит так, Айболит! — глаза Лёхи стали злыми, а голос — неприятно лязгающим, — я потерял трех своих лучших парней, чтобы взять эту сучку живой, и неизвестно, сколько еще потеряю, бегая по горам без руля и ветрил. А ты пока напиши письма их семьям и объясни, что их смерть оказалась напрасной, зато осталась в целости и сохранности твоя тонкая душевная организация…

Шестисекундное бодание взглядами закончилось тем, что Распутин опустил глаза и буркнул:

— Делай, как знаешь…

Дежурную смену Григорий усадил к себе в палатку, принес и врубил на полную громкость трофейную магнитолу, хотя помогло это слабо. Искусственная акустика старалась изо всех сил, но не могла побороть акустику натуральную. Распутин, чтобы не видеть расширенные от ужаса глаза младшего медицинского персонала, вышел из палатки, достал сигарету и долго старательно прикуривал, ломая спички и терзая зубами фильтр.

Когда всё закончилось, Ежов по кошачьи легко выскочил из кунга, отдал пару коротких приказов, и разведгруппа спецназа ГУ ГШ ВС РФ растворилась в зелёнке. Распутин молча зашел в кунг, накрыл плащ-палаткой то, что совсем недавно было Ингой, сел на свой рабочий стул, опустил руки на лицо и тихо протяжно завыл, сотрясаясь от рыданий и ощущения тоски, заполняющей снова, как в Афгане, всё его тело и вытесняющей из телесной оболочки душу.

Историческая справка:

Спорную тему про женщин — снайперов в Чечне автор решил поднять после того, как на одном из шествий нацистов в Латвии в честь легиона Waffen SS своими глазами увидел молодых мужчин и женщин с боевыми наградами Ичкерии, говорившими на чистейшем латышском языке, что невозможно для мигрантов. Фото с этого шествия, как и многие другие документальные материалы изъяты у автора латышской полицией при одном из обысков.

— Доктор! Везут двоих раненых. Один очень тяжёлый.

— Нужна вертушка. Прямо сейчас.

— Постараемся, док… Будет борт!

— Давайте посмотрим… Та-а-а-ак…

Бешено вращая неестественно белыми глазами на сером, землистом лице, перед Распутиным лежал младший оперуполномоченный Заваров. Осколком мины по касательной снесло теменную кость вместе с мозговыми оболочками. Видны извилины головного мозга… Странно, что в сознании. Своего бывшего «подопечного» не признал, но это и неудивительно. У него шок, а Григорий в маске и с зеркалом отоларинголога, закрывающим пол-лица. У врача времени на эмоции нет, указания выдаются на автомате:

— Противошоковое… Обезболивающее… Систему… Не жалей — не тот случай… Ничего без меня не трогать. Ждать!

Вторым раненым оказался Ёж… Осколочное — вся спина исполосована. Слава Богу — скользящие. Видно, успел залечь… Плюс контузия, перелом предплечья. Значит, тоже эвакуация.

— Айболит, нужна твоя помощь… не по основной специальности… — шепчет сдавленно Лёха, пока Григорий аккуратно чистит раны, — мы накрыли лагерь НАТОвцев. Представляешь, там даже негр был. Но сейчас не это главное. У них как раз состоялась встреча с армдилерами. ЗРК, «граники», ПНВ новейшие. У нас таких нет. Поставка прямо из Москвы… По заводским номерам и техническим документам можно отследить всех причастных… У меня в полевой сумке…

— Как тебя-то угораздило?

— Заказали эвакуацию, дали координаты… Вот по ним наша собственная артиллерия и врезала…

— Крыс отработал?

— Думаю, не без этого… Но теперь ему жопа, я вычислил его, Айболит…

— Что я должен сделать?

— Забирай документы, придумай повод и дуй в Москву. Помнишь нашего полкана? Его адрес в гильзе для карандаша. Он сейчас в академии преподаёт. Лично ему в руки… Это мой запасной канал связи. Больше — никому! Никто не должен знать… Сможешь?

— Ох, Ёжа-ёжа, куда ж мы с тобой влезли и с каждой минутой забираемся всё глубже… И как я тебя одного тут оставлю? Про бумаги может крыс и не знает, но вот про тебя знает точно. Почувствует опасность, психанёт — начнет убирать всех, кто может хоть каким-то боком на него выйти…

— Айболит, не рви душу. Чему быть, того не миновать. Но мы еще поборемся…

Григорий задумался. А если обратиться к прокурорам? Но чем тут могла помочь военная прокуратура, задыхающаяся от бумаг, жалоб и расследований? У них томов уголовных дел — до потолка: солдаты технику продают, наркотики скупают, боевые контрактникам не выплачиваются, самострелы с повешением следуют один за другим, подрывы да теракты… А тут молодой офицер с какой-то паранойей… Значит в Москву? А как? Отпуск за свой счет? Это с войны-то? Даже не смешно!!! Дезертировать?

Ежов паузу в разговоре понял по-своему.

— Слышь, медицина! Ты это, ладно, не парься… Забудь, что я тебе тут наплёл… Разберемся сами как-нибудь.

— Пошел нахер, разведка! — взвился Распутин. — Как твоя бесстыжая морда может такое мне говорить? А еще офицер секретных войск, мать твою! Вот сейчас не посмотрю на твою «спец» подготовку и ранения, а как зафигачу кулаком в рыло, — зашипел Григорий на друга.

— Ну ладно, Айболит. Я пошутил, а ты сразу — в морду. Это не я, а ты у меня больной на всю голову, — попытался пошутить Лешка и сверкнул вымученной белоснежной улыбкой на закопченном лице.

— Больной на голову… Точно! Ёж, ты — гений! — торопливо зашептал Распутин, хватая бинты. — А теперь запоминай: раненый в голову у нас сегодня — ты… Говорить не можешь, только мычать…

Руки Григория торопливо, слой за слоем, наматывали бинт на макушку разведчика, скрывая внешность капитана за безликой «маской фараона».

— Хорошо, один глаз, так и быть, оставлю, — хмыкнул он в ответ на умоляющий взгляд Ежова. Значит так, до базового госпиталя летим вместе, там сдаю тебя со всей легендой, а сам ухожу «бабушкой», — подмигнул Григорий однополчанину.

Гриша своим театральным талантом перевоплощения поражал всех ещё в Афгане. Однажды, почти пойманный на покупке у местного населения отвратного самогона — шаропа, он «закосил» под афганскую бабулю, продефилировав неузнанным мимо рыскавшего в поисках жертвы особиста. С тех пор «уходить бабушкой» означало полную мимикрию с применением любых доступных средств маскировки.

Закончив перевязочный обряд, Распутин придирчиво осмотрел две похожие «мумии» — Заварова и Ежова, вздохнул и быстро поменял медицинские карты местами.

— Ничего, Ёж, побудешь ментом. Это временно, — подмигнул он товарищу.

Кавказская ночь — смесь черной туши с туманом и какой-то моросью, рождающейся здесь же, повсюду, в тяжёлом воздухе. Что это? Нет, не кажется. Рокот винтов. Сигнальная ракета. Ещё. Яркий огонь факела на земле. Прямо над головами вспышка прожектора и четкая граница между ослепительным светом и густой тьмой.

Персонал выходит из АП-шки, стоит, задрав головы, смотрит, слушает.

Авианаводчик: «Сейчас, доктор, будет… Слышу тебя… Левее… Над нами… Не слышу… Мы справа… Ракету… Ёще… Видишь?!»

Вот он, прокопченный красавец! Шум, ветер рвётся с его винтов, и к нему с носилками — всегда бегом. Носилки с ранеными. Тяжело бежать с такой ношей, ноги в грязи вязнут, тело упирается в стену воздуха.

— Быстрее, мужики, принимайте.

— Осторожнее. Держи. Ставим…

Ёще дышится тяжело, но и рукам, и душе легче. В секунду такой благодатный контраст. Ну не передать этого словами! Успели!

Санитары отходят чуть в сторону, вот оторвались колёса. Набирая высоту и скорость, торопясь, уходит трудяга МИ-8 спасать чью-то жизнь. Немного погодя, машина, кажущаяся в темноте огромной, устало поднялась, выключила прожектор. И тьма поглотила ее мгновенно.