Цветные эмоции холодного разума. Книга первая. Логика эмоций.

Естественный отбор

Все гениальное – просто, но не все простое гениально. Критериев гениального открытия всего два. Первый: оно должно затрагивать фундаментальные основы наших знаний. Второй: оно должно быть настолько простым, чтобы, с одной стороны, было понятно, что более лаконичного объяснения не существует, а с другой стороны - возникало недоумение, как этого не заметили ранее. Если подходить с такой меркой, то, пожалуй, одно из самых гениальных открытий человечества - это эволюционное учение Чарльза Дарвина. Теория естественного отбора знакома, конечно, всем. Но, поскольку нам придется очень часто на нее ссылаться, напомним ее основные положения.

Идею о том, что в живой природе действует механизм, подобный осуществляемому человеком искусственному отбору, впервые высказали английские ученые Чарльз Дарвин и Альфред Уоллес. Смысл их идеи состоит в том, что для создания более совершенных организмов природе вовсе не обязательно понимать и анализировать, что у нее получается, а можно действовать наугад. Достаточно постоянно создавать у особей широкий спектр разнообразных качеств - и в конечном счете выживут наиболее приспособленные, сохранив и передав потомкам те свойства, которые окажутся полезными.

По Дарвину, эволюция описывается тремя принципами: наследственность, изменчивость и естественный отбор. В соответствии с ними:

Как мы теперь знаем, все свойства живого организма закодированы в его наборе хромосом, который называется геномом. Каждая хромосома состоит из последовательности генов. То, какие свойства кодируют гены, определяется их типом и местоположением в хромосоме.

При бесполом размножении происходит копирование генов родителя, и потомок получает все те же свойства, что и его предок. Однако под воздействием внешней среды (естественного радиационного фона, химических веществ и вирусов) происходят мутации, то есть изменения в геноме. Изменение генов приводит к появлению новых, порой совершенно неожиданных свойств. Если эти свойства оказываются не отрицательными, то существо выживает и передает их потомкам. Если мутация оказывается вредной, то существо, скорее всего, умирает. Среда обитания создает пищевые ограничения, а у многих существ есть враги, для которых они сами являются пищей. Естественно, в таких условиях конкуренции выживает тот, кто оказывается наиболее приспособлен.

Эволюция идет быстрее, если кроме мутаций происходит обмен генами между разными особями. Так, среди растений существует перекрестное опыление, и потомство, соответственно, получает наследственные свойства от двух родителей — частично от одного, частично от другого. Обмен генами существенно повышает скорость эволюции. Если у кого-либо появляется полезный признак, его получают его потомки. Если у другого существа этого же вида появляется другой полезный признак, то обмен генами дает шанс возникнуть существу, у которого эти два полезных признака пересекутся.

Половое размножение, свойственное, в том числе, человеку, кроме того, что обеспечивает обмен генами, создает дополнительные инструменты конкуренции внутри вида, что имеет далеко идущие последствия.

В 1859 году Чарльз Дарвин издал свой основополагающий труд «Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь». С этого момента началась драма в умах людей. С одной стороны, абсолютно все в природе вроде как подтверждает правильность эволюционного учения. Но с другой стороны - как поверить, что такая невероятная сложность живых существ – результат всего лишь случайных экспериментов природы. Этот конфликт веры долго терзал людей, заставляя одних сомневаться в теории Дарвина, а других отчаянно ее отрицать. Слава богу, сейчас глобально сомневаться уже не принято. Но конфликт веры не исчез, он перешел в распространенное убеждение, что кроме естественного отбора существуют механизмы, которые позволяют ускорить и оптимизировать эволюцию. Будем в этой книге исходить исключительно из принципов эволюционной теории, предполагая, что если что-то и ускоряет естественный отбор, то это свойства в его процессе и приобретенные.

Каждое качество, которое приобретается по ходу эволюции, оказывается выгодным для его носителей на тот момент, когда оно возникает. Но, возникнув и закрепившись, оно служит фундаментом для появления новых качеств. Когда все сильно усложняется, многое становится труднообъяснимым. И тогда возникает соблазн объяснить то, что объясняется, а остальное списать на «случайные исключения, которые подтверждают правила». Всегда надо помнить, что нет ничего случайного, абсолютно все, что принесла эволюция, имеет рациональное объяснение. И хорошая теория должна объяснять все, даже, казалось бы, незначительные нюансы.

Мы в этой книге будем очень часто ссылаться на естественный отбор. В связи с этим сразу оговоримся. Понятно, что эволюция – это не направленное движение, подчиненное некой высшей цели. Нет никакой высшей силы, которая ставила бы задачи или наказывала за ослушание. Есть глобальное статистическое «так получилось». Но, для того чтобы повествование не получилось сухим и скучным, мы будем использовать не совсем корректные и совсем не корректные образные формулировки. Мы будем говорить, что-то вроде: «природе выгодно», «эволюция создала», «природа придумала». Все это надо воспринимать как фигуры речи и всегда помнить о статистической сути естественного отбора.

Кора мозга

Вся наша жизнь пронизана алгоритмами. С появлением компьютеров понятие алгоритм стало чуть ли не ключевым во многих областях знаний. Алгоритм как последовательность действий, ведущая к нужному результату, - это не только способ решения практических задач, это еще и критерий понимания. Если мы можем создать алгоритм, воспроизводящий результаты работы природной системы, то мы часто считаем, что работа этой системы нам понятна. Конечно, здесь кроется определенный подвох. Из того, что алгоритм выдает аналогичный результат, нельзя сделать вывод, что природа получает его тем же способом. Надо очень осторожно подходить к использованию алгоритмических аналогий, когда речь заходит о работе мозга. Стоит учитывать: то, что мы наблюдаем как определенный функциональный результат, может быть, с одной стороны, следствием работы генетически предопределенных структур, и тогда алгоритмическое описание вполне уместно, а может быть следствием самоорганизации и приобретения новых свойств, и тогда алгоритмическое описание результата не имеет особой ценности без понимания принципов самоорганизации.

Основное представление о самоорганизации связано с корой мозга, образующей его наружную поверхность. У человека кора занимает более 40 процентов от общего объема мозга. У всех других живых существ размер коры существенно скромнее. Большая часть объема коры у человека приходится на новую кору - неокортекс. Свое название «новая» эта часть коры получила потому, что возникла на поздних этапах эволюции. У низших млекопитающих эта часть коры только намечена. Иногда новую кору называют новым мозгом, а остальные структуры — древним мозгом.

Во второй половине XIX века было обнаружено, что поверхность коры не однородна, а состоит из зон, имеющих определенную специализацию.

В 1861 году к французскому врачу Полю Брока пришел пациент, который потерял способность говорить и мог сказать только «тан-тан». Когда пациент скончался, Брока исследовал его мозг и обнаружил, что участок левой лобной доли размером с куриное яйцо был поврежден. Брока пришел к выводу, что эта часть мозга отвечает за речевые способности. Исследования головного мозга других пациентов с аналогичными симптомами подтвердили предположения Брока, и с тех пор эта зона называется в его честь. Неспособность произнести ничего, кроме повторяющихся слогов, назвали афазией Брока.

В 1871 году немецкий врач-невролог Карл Вернике диагностировал у нескольких своих пациентов другой тип афазии. Они могли отвечать на определенные вопросы, но их ответы не имели смысла и содержали бессмысленный набор звуков вместо отдельных слов. Например, если бы вы спросили одного из пациентов Вернике, где он живет, он мог бы ответить: «Да, конечно. Грустно думдить па редко пестовать. Но если вы считаете барашто, то это мысль, тогда стрепте». Проведя аутопсию, Вернике обнаружил, что такой тип афазии был вызван поражением другой зоны, расположенной рядом с зоной Брока. И болезнь, и зона мозга были названы в честь Вернике.

Чтобы понять назначение различных зон, исследователи начали проводить опыты с раздражением коры электрическим током. Опыты на животных показали, что при раздражении отдельных участков коры возникает сокращение мышц конечностей, причем в той половине тела, которая противоположна раздражаемому полушарию.

В 20-х годах XX века Уайлдер Пенфилд занимался хирургическим лечением эпилепсии. Он разработал методику, которая заключалась в том, что во время операции на открытом мозге производилась электрическая стимуляция различных его отделов, что позволяло более точно локализовать эпилептический очаг. Во время операции больные находились в сознании и описывали свои ощущения, которые тщательно фиксировались, а затем анализировались. Пенфилд использовал информацию, полученную в ходе сотен операций на мозге, для создания функциональных карт поверхности коры мозга. Он обобщил результаты картографии основных моторных и сенсорных областей коры и впервые точно нанес на карту корковые области, касающиеся речи. Пенфилд показал, что, чем большее значение имеет та или иная функциональная система организма, тем более обширную территорию занимает ее проекция. Так возникли известные схемы, которые называют «человеком Пенфилда». Он имеет непропорционально большие губы, рот, руки, но маленькое туловище и ноги — в соответствии со степенью управляемости тех или иных групп мышц и их общим функциональным значением. Пенфилд установил, что сенсорные и двигательные зоны мозга похожи на карты человеческого тела. Соседние участки тела, как правило, представлены соседними участками коры мозга.

Для исследования того, как распространяется возбуждение внутри коры, был придуман метод химической стимуляции. Бумажку, смоченную раствором стрихнина, налагали на определенный участок коры головного мозга, тем самым раздражая его. Затем электроды последовательно прикладывали к соседним участкам, «прощупывая» таким образом, далеко ли распространяется вызванное раздражение. Эксперименты показали, что на стимуляцию одного участка порой отвечали различные зоны коры, расположенные иногда на значительном расстоянии от раздражаемого пункта. Таким образом, сформировалось представление об иерархии проекций зон коры. Зоны, отвечающие за проекции сенсорной и двигательной информации, назвали первичными. Зоны, которые наиболее связаны с первичными, назвали вторичными. И наконец, зоны, которые возбуждаются вслед за вторичными, назвали третичными.

Опыты по электростимуляции показали, что с переходом от нижних уровней к высшим усложняются и вызываемые образы — как зрительные, так и слуховые. Раздражение первичных отделов зрительной коры вызывало у пациентов на операционном столе элементарные ощущения. Больные видели мелькающие световые точки, окрашенные шары, языки пламени... Аналогичная картина наблюдалась при раздражении и первичных участков слуховой коры, с той лишь разницей, что в этих случаях у людей появлялись элементарные слуховые галлюцинации (шумы, звуки различного тона).

Раздражение вторичных отделов зрительной коры вызывало сложные, причудливо оформленные зрительные образы: испытуемые видели людей, зверей и т. п. Причем, как в статике, так и в движении.

Воздействие на аналогичные области слуховой коры приводило к появлению сложных слуховых галлюцинаций — звучанию музыкальных мелодий, иногда фраз известных песен, при этом пациент осознавал, что внешний источник звука отсутствует.

Воздействие электрических импульсов на третичные отделы зрительной коры приводило к многоплановым галлюцинациям, сопровождаемым звуковыми компонентами. Больные видели развернутые сцены, целые картины, слышали звуки оркестра (Penfild, и др., 1968).

Очень упрощенно распространение активности в коре можно представить следующим образом. Вся сенсорная информация тем или иным путем проецируется на первичные зоны коры. Первичные зоны проецируются на множество других зон, которые, в свою очередь, проецируются дальше. Сложность системы проекций можно представить, взглянув на Рисунок 3.

Когда в результате проецирования информация отображается на двигательные зоны, это приводит к поступкам. Когда же отображение приходится, обратно, на первичные сенсорные зоны, это воспринимается как мысленный образ.

Пластичность мозга

Чарльз Скотт Шеррингтон получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине в 1932 году за исследования функций нейронов. Так вот, еще в 1895 году он начал опыты, в которых перерезал обезьянам афферентный, или чувствительный, нерв, по которому сенсорные импульсы поступают в позвоночник. Та конечность, у которой такой нерв был перерезан, теряла чувствительность, обезьяна переставала воспринимать прикосновения, боль, не получала информацию о положении конечности в пространстве. Результат таких опытов был неочевиден. Несмотря на то что двигательные нервы не были повреждены, конечность обездвиживалась. Обезьяна переставала ею пользоваться. Объясняя этот факт, Шеррингтон стал сторонником идеи, что все наши движения есть реакция на какой-либо стимул. Эта концепция стала называться «рефлексологической теорией движения». На долгие семь десятков лет в ученом мире стало господствовать убеждение, что начало любого действия - это рецепторная информация, которая ведет к срабатыванию рефлекса. При этом даже сложные поступки есть просто комбинация более простых рефлекторных движений, которые, в свою очередь, запускаются сенсорным раздражением. Обезьяны с обездвиженными руками очень хорошо вписывались в эту концепцию.

Гром грянул неожиданно, когда Эдвард Тауб, повторяя опыты Шеррингтона, пошел немного дальше. Он не только нарушил чувствительность одной руки, но и зафиксировал повязкой подвижность второй, здоровой руки. И произошло удивительное: обезьяны начали пользоваться «обездвиженной» рукой. Аналогичные удивительные результаты Тауб получил, перерезав чувствительные нервы обеих рук, а позже всего позвоночника, исключив возможность срабатывания каких-либо рефлексов.

Этими опытами Тауб убедительно опроверг «рефлексологическую теорию» и открыл путь для новых идей. Также Таубу удалось объяснить неподвижность конечностей в опытах предшественников. Он предположил, что после операции у обезьяны возникает спинальный шок, в результате которого она не может шевелить рукой. Пытаясь и не получая результата, обезьяна фиксирует такую модель поведения и перестает пытаться использовать непослушную руку, мозг перестраивается под использование здоровой руки. Когда спинальный шок проходит, и возможность двигать рукой восстанавливается, модель поведения «использовать только здоровую руку» уже четко сформирована, и прооперированная рука остается неподвижной и далее. Тауб назвал это явление «усвоенным неиспользованием».

Опыты Тауба дополнили представление о «пластичности мозга». Сама концепция «пластичности мозга» говорит о том, что структура мозга не жестко зафиксирована (причем каждый участок выполняет свои вполне определенные функции), а структура пластична, и функции участков коры могут меняться, и притом достаточно существенно.

Когда Пенфилд проводил свои исследования, он использовал достаточно грубые электроды, которые затрагивали активность тысяч нейронов. Майкл Мерцених применил метод микрокартирования. Он использовал микроэлектроды, которые могли фиксировать активность отдельных нейронов. Мерцених исследовал небольшие области размером порядка одного-двух квадратных миллиметров. Проделав отверстие в черепе обезьяны над той областью, которая соответствовала кисти руки, и подключив электрод к одному из нейронов, он прикасался к различным местам кисти, пока не находил то место, на прикосновение к которому реагировал этот нейрон. Так удавалось построить карты значительно более детальные, чем это было у Пенфилда.

Составив карту кисти руки одной из обезьян, Мерцених затем удалил ей средний палец. Через несколько месяцев он повторил картирование и выяснил удивительные вещи. Карта среднего пальца исчезла, а карты соседних пальцев увеличились в размерах и заняли ее место. Когда в другом опыте он сшил вместе два пальца обезьяны, то впоследствии обнаружил, что их карты слились в одну.

В итоге на многочисленных примерах удалось убедительно показать основной принцип пластичности мозга: карты коры формируются постоянно и могут меняться в зависимости от того, с чем сталкивается мозг. Но что заставляет кору меняться, каков принцип этих изменений и как они влияют на поведение? Чтобы ответить на эти вопросы, опишем сначала базовые понятия, связанные с мозгом.

Безусловные рефлексы

Собственно, что такое рефлексы, всем хорошо известно - это стереотипная реакция организма на внешние раздражения. Рефлексы, которые присутствуют с момента рождения, называют безусловными рефлексами, чтобы подчеркнуть их различие с теми реакциями, которые вырабатываются по ходу жизни. Для новорожденного ребенка безусловные рефлексы полностью определяют его поведение. Попробуйте провести по ладошке малыша пальцем. Тут же сработает хватательный рефлекс, и ваш палец будет цепко схвачен. Этот рефлекс достался нам от сородичей-приматов как способ надежно закрепить ребенка на шерстистом теле матери. Если коснуться щеки или уголка рта малыша, сработает поисковый рефлекс — ребенок тут же повернет голову в сторону раздражения и откроет рот. Так он ищет материнскую грудь. А как только грудь найдется, сразу сработает сосательный рефлекс — новорожденный крепко захватит сосок и начнет усиленно его сосать.

Детские рефлексы со временем угасают, но и у взрослых остается огромное количество безусловных рефлексов. Например, отдергивание руки или ноги от любого болевого раздражителя — будь то острый, горячий, холодный или чем-то еще неприятный предмет. Чихание, если «засвербило» в носу. Моргание, если соринка попала в глаз. Таких примеров можно привести великое множество.

Несложно заметить, что безусловные рефлексы реализуют пусть простые, но исключительно целесообразные реакции. Эта целесообразность - следствие естественного отбора. Все безусловные рефлексы – это найденные в результате эволюционных проб и ошибок оптимальные ответы на соответствующие внешние воздействия.

За безусловные рефлексы отвечают простейшие нейронные сети (Шеррингтон называл их дугами), которые замыкают чувствительные нейроны и двигательные. Эти замыкания, по большей части, находятся в спинном мозгу, но могут подниматься и выше и затрагивать структуры головного мозга.

Первым, кто сформировал учение о рефлексах, был Иван Сеченов, который в 1866 году опубликовал ставший классическим труд «Рефлексы головного мозга». Позже Иван Павлов ввел деление рефлексов на безусловные и условные, назвав условными те, которые возникают на базе безусловных в ходе индивидуального развития.

Понятие безусловного рефлекса удобно расширить, если кроме видимых реакций организма включить в него внутренние реакции, также жестко завязанные на определенные раздражители. Тогда можно говорить, например, о рефлекторном появлении боли в ответ на раздражение болевых рецепторов. При такой трактовке можно говорить, что одно и то же воздействие может вызвать срабатывание нескольких рефлексов. Это утверждение кажется достаточно очевидным, однако в действительности может вести к путанице. Когда рецепторы кожи руки дают сигнал об ожоге, он поступает в спинной мозг и вызывает рефлекторное отдергивание руки. Из спинного мозга сигнал передается в головной мозг и там вызывает рефлекторное появление болевого ощущения. Это два различных рефлекса. Совершенно неправильно в этом случае говорить, что боль вызвала отдергивание руки. Всегда надо помнить, что «после того не значит вследствие того». Желание напрямую связать боль с отдергиванием может очень сильно увести в сторону от понимания того, как в действительности работает мозг.

Ощущения

Какой бы аспект мышления мы не анализировали, нам так или иначе придется дальше говорить об ощущениях и эмоциях. Конечно, интуитивно каждый представляет, что это такое. Но дьявол кроется в деталях. Мелочи в трактовке таких фундаментальных понятий могут свести на нет ценность всех рассуждений. Поэтому, исходя из принципа капитана Врунгеля: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет» - мы постараемся сразу обозначить, какие термины мы будем использовать, и какой смысл мы будем в них вкладывать. Возможно, наше толкование будет в чем-то не соответствовать устоявшимся психологическим теориям, не пугайтесь, позже мы покажем обоснованность этого несоответствия.

Ощущения

Будем относить к ощущениям то, что мы реально чувствуем, то, как мы воспринимаем мир и собственное состояние. Основной критерий ощущений - это непосредственная связанность с сенсорной информацией. Диапазон ощущений, соответственно, охватывает все, что воспринимают наши органы чувств.

Можно условно разделить ощущения на четыре группы:

Я надеюсь, приблизительно понятно, о чем идет разговор.

Чувственное восприятие

Разделим ощущения на две составляющие: на ту, которая говорит, что происходит, и ту, которая говорит, насколько это нам нравится или не нравится. Назовем чувственным восприятием ту часть ощущений, которая позволяет нам судить о свойствах окружающего мира или о нашем состоянии свободно от оценки.

В основе чувственного восприятия лежат сигналы рецепторов. Но перед тем как сформировать наши ощущения, эти сигналы проходят определенную обработку. В ощущениях сенсорная информация предстает перед нами в крайне удобном для использования виде. В ней выделяются и подчеркиваются все значимые признаки, позволяющие наиболее контрастно различать происходящее. Например, зрение позволяет судить о том, какого цвета окружающие предметы. Но цвета, которые мы видим, - это не нечто объективное. Это ощущения, сопоставленные определенным спектральным наборам. Так, белый цвет соответствует свету, в спектре которого есть составляющие всего видимого диапазона. Естественный отбор создал у нас восприятие такого набора цветов, с помощью которого удобнее всего ориентироваться в мире, свойственном человеку. Подобная «предварительная классификация» характерна для всего множества доступных нам ощущений.

Оценочное восприятие

Вторая составляющая ощущений связана с оценкой происходящего. Назовем ее оценочным восприятием или оценкой ощущений. Суть ее в том, что сенсорная информация запускает рефлексы, которые формируют состояние «хорошо – плохо». Например, вкус пищи всегда сопровождается оценкой «вкусно» или «невкусно».

Чувственное восприятие только информирует о происходящем, деля информацию на определенные классы. Оценочное восприятие делает ощущения приятными или неприятными. Все заложенные от природы оценки носят рефлекторный характер. Определенные сенсорные сигналы или их сочетания трактуются как «хорошо», определенные - как «плохо». Какие сочетания как толковать - определено генетически. Это знание – результат естественного отбора. Мы рождаемся с готовой матрицей рефлексов, которые управляют тем, как будут оценены определенные вкусовые ощущения, некоторые запахи, сигналы от болевых рецепторов и многое другое.

Но не стоит слишком упрощать алгоритм оценки. Он не всегда сводится к простой связи: сильнее сигналы рецепторов – сильнее оценка. Например, если бы вкусовые ощущения зависели только от состава пищи, то, взяв еду в рот, мы могли бы очень долго наслаждаться ее вкусом. Однако этого не происходит. Если не начать жевать, удовольствие быстро исчезает. То, по какому алгоритму возникает и исчезает удовольствие или неудовольствие, зависит от природы ощущения и, соответственно, того, чего хотела добиться от нас природа, наделяя нас этой оценкой.

Чувственное восприятие

Если собрать вместе все доступные человеку ощущения, то получится та палитра, которой рисуется картина чувственного восприятия. Эта картина позволяет нам воспринимать отображение реального мира и нашего состояния. Собственно, мы имеем дело не с окружающим миром, а с этой картиной, которая для нас отождествляется с реальным миром, по той простой причине, что ничего другого у нас нет. Но надо отдать должное природе, наш набор ощущений достаточно разнообразен и полон. Эта полнота позволяет сохранить существенную часть значимой информации о происходящем вокруг. И наши поступки, совершаемые в этом отображенном мире, оказываются вполне адекватными в мире реальном.

Фантазии

Мы обладаем способностью представлять вымышленные картины. Мы можем воскрешать воспоминания о былом, а можем создавать в воображении новые для себя ситуации. Мы будем далее объединять воспоминание и воображение, подразумевая, что они имеют общую природу. Будем называть такие процессы фантазиями или представлениями.

Представление уживается с чувственным восприятием. Мы можем представлять некий образ и при этом видеть реальный мир. Мы можем совмещать воображаемую и воспринимаемую картину. Глядя на дверной проем, мы можем представить, как в него заходит воображаемый персонаж. Слушая мелодию песни, мы можем мысленно запеть. Можно сразу отметить фундаментальное свойство представлений. Они строятся на тех же элементах, что и чувственное восприятие. Все воображаемые картины рисуются тем же набором ощущений, которым мы воспринимаем окружающий мир. Даже речь, свою или чужую, в наших фантазиях мы моделируем ее звучанием, так же как через звучание воспринимаем ее в реальности.

Удобно, говоря о чувственном восприятии, представлять себе этакий экран, на который изображение проецируется с двух сторон: и со стороны органов чувств, и со стороны памяти.

Эмоции и состояние «хорошо - плохо»

Оценка, идущая от ощущений, полностью определяется сенсорной картиной и не учитывает того, с какими событиями она связана. Но наш мозг способен давать более общую оценку происходящего, основанную на понимании его смысла. Мы называем эту оценку эмоциями. Если нас ударит током, то это ощущение. Неприятность возникшего при этом чувства – оценка этого ощущения. Если нас приговорят к электрическому стулу, то нам тоже будет не очень приятно, хотя приговор еще и не исполнен. Это уже эмоция. Эмоция страха. Мы дали оценку ситуации, и эта оценка сформировала наше состояние, в данном случае – состояние «плохо».

Попытайтесь проанализировать собственные чувства. Вспомните, что вы испытываете при различных эмоциях? Какие они, эти эмоции, «на вкус»? Возможно, вы будете удивлены, обнаружив, что эмоции совершенно «безвкусны». То есть каждая эмоция несет удовольствие или неудовольствие, но вот больше ничего. Ничего связанного с ней непосредственно. Конечно, эмоции появляются не на ровном месте, они следствие чего-то происходящего с нами. Это происходящее мы воспринимаем через ощущения. Именно ощущения, которыми сопровождается ситуация, создают определенную «окраску» эмоции. Эта «окраска» вместе с контекстом ситуации позволяет нам различать эмоции. Если нам страшно, то мы воспринимаем признаки угрозы, ощущаем рефлекторную мобилизацию организма – учащение пульса и дыхания, напряжение мышц. И ко всему этому состояние «плохо», которое и несет сама эмоция страха, с той силой, которая соответствует ситуации.

Еще в конце XIX века Уильям Джеймс обратил внимание на то, что, пытаясь описать какую-либо эмоцию не принимая во внимание и изымая из описания телесные процессы, оказывается, что, собственно говоря, описывать нечего. Эмоция представлена в сознании в виде процессов, происходящих в организме и нет чего-либо такого, что позволило бы отличить эмоциональное переживание от этих процессов. Правда, из этого вполне корректного наблюдения он сделал своеобразный вывод, легший в основу теории Джеймса - Ланге, что эмоции есть всего лишь следствие соматических процессов.

Состояние «хорошо – плохо»

В 1952 году Джеймс Олдс промахнулся при вживлении электрода в мозг крысы. Результатом стало открытие «центра удовольствия». Оказалось, что если раздражать эту область мозга током, то крыса получает сильное наслаждение. Когда крысам давали возможность самостоятельно вызывать разряд нажатием на рычаг, они умирали от истощения, забыв обо всем, нажимая рычаг до тысячи раз за час.

У человека тоже давно выявлены структуры мозга, отвечающие за состояние «хорошо» и состояние «плохо». Наиболее известные из них - прилежащие ядра, обычно их и называют «центром удовольствия». Нейроны, образующие прилежащие ядра, используют как медиатор дофамин. Именно он выбрасывается в синаптические щели в момент активности этих нейронов.

Если задуматься, то вся наша оценка, независимо от того, вызвана ли она ощущениями или эмоциями, сводится к появлению состояния «хорошо» или состояния «плохо». При всем богатстве и разнообразии ощущений, которые описывают происходящее, состояние «хорошо – плохо» – единственное, что у нас есть для его оценки. Все, что есть в этом мире, мы оцениваем только по шкале «хорошо – плохо». И есть всего два механизма:

Универсальность и обезличенность оценки

В ощущениях чувственное восприятие информирует, состояние «хорошо - плохо» оценивает. Эмоции вызывают только оценку в чистом виде. Если мы захотим проанализировать, что с нами происходит, и понять, какая эмоция определяет наше состояние, то окажется, что это невозможно сделать только по характеру состояния «хорошо – плохо», и что мы должны обратиться к описанию самой ситуации.

Чтобы лучше передать идею универсальности и обезличенности оценки через состояние «хорошо – плохо», проведем аналогию. Одна из функций денег – это универсальное мерило. Деньги позволяют оценить и сравнить все, будь то вещь, время или информация. Аналогичным свойством обладают эмоции и оценки ощущений. Вызванная ими оценка «хорошо - плохо» одинаково успешно сравнивает абсолютно все.

Поставим мысленный опыт. Представьте, что каждую минуту для вас открывается дверца сейфа и появляется случайная сумма денег. Эти деньги можно взять. Но каждый раз, когда вы забираете деньги, вас ощутимо бьет током. Предположим, вам заранее продемонстрировали силу удара. Очень скоро у вас сформируется конкретная модель поведения: брать или не брать деньги, в зависимости от предлагаемой суммы. Для вас не составит труда сравнить физическую боль и эмоциональную оценку денежных благ.

Но, как деньги не несут информации, за что они получены, так и состояние «хорошо – плохо» не говорит напрямую, что его вызвало. Человек может испытывать действие эмоций, не отдавая себе отчета, какие причины эти эмоции породили. Понимание того, какая эмоция ответственна за текущее состояние, приходит не автоматически, как в случае с ощущениями, а порой требует определенного самоанализа. Очень часто эмоция - это следствие понятного нам события, в этом случае складывается ощущение, что мы знаем причину эмоции и можем отличить одну эмоцию от другой. В действительности мы можем отличить одно событие от другого, а не то состояние «хорошо – плохо», которое они вызывают.

Объемность состояния «хорошо – плохо»

Когда происходит событие, которое содержит поводы для возникновения разных эмоций, у нас при попытке самоанализа остается ощущение, что реальная картина несколько сложнее, чем просто однозначная оценка. Причина может быть в том, что реальный мозг состоит из двух полушарий, каждое из которых мыслит относительно самостоятельно. Эмоциональная оценка полушариями одного и того же события может различаться, что позволяет говорить об объемности состояния «хорошо - плохо».

Робот

Представим человекообразного робота. Наделим его различными датчиками, аналогами наших органов чувств. Выведем сигналы датчиков после предварительной обработки на монитор, где одной точке сопоставим один сигнал. Чувственная картина мира робота будет выглядеть как свечение определенного набора точек. Дадим роботу две лампочки: синюю и красную, которые будут показывать его состояние. Синяя – «плохо», красная – «хорошо». Создадим матрицу рефлексов, которая будет, исходя из сигналов датчиков, вызывать появление состояния «хорошо – плохо», то есть заставлять светиться лампочки. Так вот, если какая-либо причина заставит нашего робота двигаться, выполнять какие-либо действия, то картинка на мониторе станет меняться, а синяя и красная лампочки начнут весело перемигиваться, позволяя нам понять «что испытывает» робот.

Предположим, у робота есть видеокамера. Изображение, поступающее с камеры в виде точечного рисунка, будет аналогом сенсорной картины, переходящей в чувственное восприятие. Представим теперь, что у нас есть механизм, который оценивает общую яркость картинки. И если слишком темно, подает сигнал на вход «плохо» блока с лампочками. Это аналог механизма оценочного восприятия. При низком освещении будет рефлекторно загораться синяя лампочка, что мы будем трактовать как «роботу плохо». Теперь представим, что у робота есть система, которая анализирует картинку и выделяет все образы, которые может распознать. Результатом является некий список, который можно сопоставить с описанием картины мира. Представим следующую систему, которая анализирует список распознанного, и если обнаруживает в нем, например, улыбающееся лицо, то подает сигнал «хорошо» на блок с лампочками. Эта система будет иллюстрировать одну из сторон эмоциональной оценки: состояние «роботу хорошо» будет возникать не непосредственно от сенсорных причин, а от более глубокого анализа происходящего.

Конечно, возникает главный вопрос – зачем роботу это веселое перемигивание лампочек?

Главный принцип поведения

Кажется вполне очевидным, что ощущения, эмоции и состояние «хорошо – плохо» должны быть связаны с поведением человека. Какова эта связь? Наверно, любой, кто имеет отношение к технике, с ходу увидит в ощущениях и эмоциях управляющие сигналы. Вполне очевидно связать часть этих сигналов с побуждением к определенным действиям. Так же очевидно связать другую часть с информированием о достижении результата. Естественным образом находится место для отрицательных эмоций – это информация, что что-то не так и надо исправлять ситуацию, и для положительных – это информация, что результат успешно достигнут. Сразу оказывается очевидным место памяти – она хранит знания о прошлом опыте и позволяет выбрать наиболее адекватный путь. Если прошлого опыта нет, то можно ввести механизм планирования, который позволит смоделировать будущее и определит поведение. Стимула для поведения оказывается два – это снятие негативных эмоций и ощущений в настоящем и достижение положительных эмоций и ощущений в планируемом будущем.

В «классической» конструкции (Рисунок 8) все достаточно очевидно. Главные принципы:

Эта схема может варьироваться в деталях и встречаться в разных трактовках. Неизменным остается одно – «руководящая и направляющая» роль эмоций, создающих мотивацию. И действительно, в нашей жизни мы постоянно убеждаемся, что эмоции и ощущения зачастую предшествуют нашим поступкам. Замечательность «классической» схемы в том, что она абсолютно естественно ложится на бытовое представление о побуждающих нас к действиям причинах. Эта схема - бальзам на душу тех, кто всегда интуитивно чувствовал, как оно все происходит, и хотел это формализовать. Эта схема настолько очевидна, что ее появление и развитие было абсолютно неизбежно. В любой ситуации есть простое, понятное всем неправильное решение. В действительности все происходит совсем не так. Причем, как это часто бывает с очевидными на первый взгляд утверждениями, ошибка кроется в самом главном базовом утверждении.

«После значит вследствие» - именно эта логическая ловушка направила сторонников «классической» модели по ложному пути. Наблюдение того, что часто эмоции предшествуют поступкам, заставило предположить, что именно эмоции и есть их непосредственная причина. Так вот как раз это утверждение и ошибочно. А именно на нем строится вся «очевидная модель». Тогда как же на самом деле? Давайте разберемся.

Предположение, что «эмоции толкают к поступкам», заставляет с неизбежностью построить «классическую» модель. В ней каждый элемент далеко не случаен, а диктуется необходимостью добиться соответствия с тем, что наблюдается в реальности. Однако решимся на смелый шаг и откажемся от тезиса «эмоции толкают», будем исходить из того, что эмоции и ощущения только оценивают происходящее. Применительно к роботу с лампочками это означает, что мигание лампочек состояния «хорошо – плохо» напрямую никак не влияет на его поведение. Так вот, оказывается, что и в этом случае возникает вполне логичная модель.

Эта модель работает так:

Принципиальное отличие от «классической» схемы в том, что только безусловные рефлексы и память определяют текущий поступок. Этот поступок «неизбежен» в сложившихся обстоятельствах и не зависит напрямую от нашей оценки происходящего. Оценка важна только для приобретения нового опыта. Если в «классической» схеме эмоции побуждают к действиям, то в нашей модели, как, собственно, и в жизни, текущее действие от них никак не зависит. На первый взгляд это, возможно, не покажется очевидным. Причина понятна. Если миллионы наших поступков совершаются на фоне эмоций, то невольно формируется представление о причинно-следственной связи. Еще раз повторю: «после того не значит вследствие того». Если долго смотреть телевизор, то может сложиться впечатление, что погодой управляют синоптики.

Чтобы почувствовать принцип управления через эмоциональную оценку, представьте войско, которое имеет устав. В уставе записаны все возможные действия на все случаи жизни. На любую вводную такое войско реагирует только строго по уставу. Войско воюет, и результат каждой баталии оценивается. Оценка может быть сложной и складываться из анализа потерь, взятых пленных, захваченных трофеев, потерянных или отвоеванных позиций. По результатам оценки каждый раз изменяется устав. Выигрышные стратегии усиливаются, проигрышные отменяются. В такой аллегории несложно сообразить, как осуществляется планирование. Достаточно представить штаб, в котором на военных картах генералы моделируют возможные сражения, оценивают предполагаемый результат, а затем меняют устав исходя из полученного виртуально опыта.

Тот устав, с которого армия начинает боевой путь, – аналог системы безусловных рефлексов. Тот, который создается в результате получения опыта войны, – аналог человеческой памяти. Записанные от создания армии в устав правила учета потерь и оценки трофеев – система оценочного восприятия. Полученная в результате опыта сражений способность генералов оценивать позицию исходя из множества факторов - аппарат эмоций.

Значимость опыта

Чем сильнее испытанное переживание, тем сильнее связанное с ним воспоминание влияет на наши поступки. Более того, только тот опыт влияет на будущее поведение, который сопровождался изменением состояния «хорошо - плохо». Дети не боятся высоты. Научившись ползать, они исследуют всю доступную территорию, и их не смущает, когда они забираются туда, откуда можно упасть. Если дома есть лестница, то ребенок упорно штурмует ее ступеньки, несмотря на попытки родителей остановить его. Но рано или поздно ребенок откуда-нибудь падает, падает больно. И только такое падение и дает ему значимый опыт. После падения, например, со стола прекращаются все попытки штурма лестницы. Достаточно одного сильного удара током, чтобы в дальнейшем навсегда избегать случайных прикосновений к оголенным проводам, если есть шанс, что они под напряжением. Перечень примеров можно продолжать бесконечно. Вся наша жизнь – это один большой пример.

Бихевиоризм и когнитивная психология

Сама идея о том, что поведение определяется предыдущим опытом и не имеет непосредственной связи с мышлением, называется бихевиоризмом (от англ. behavior — поведение). Основателем бихевиоризма считается американский психолог Джон Уотсон. Уотсон вообще отрицал сознание как предмет научного исследования, сводя психические явления к различным формам поведения, понимаемого как совокупность реакций организма на стимулы из внешней среды. В феврале 1913 года Уотсон прочитал в Нью-Йорке знаменитую лекцию — «Психология с точки зрения бихевиориста». Он заявил: «Кажется, пришло время, когда психологи должны отбросить всякие ссылки на сознание, когда больше не нужно вводить себя в заблуждение, думая, что психическое состояние можно сделать объектом наблюдения. Мы так запутались в спекулятивных вопросах об элементах ума, о природе содержаний сознания (например, без-образного мышления, установок и положений сознания и т. п.), что я как ученый-экспериментатор чувствую, что есть что-то ложное в самих предпосылках и проблемах, которые из них вытекают» (под ред. П.Я. Гальперина, 1980). Интересно, но наиболее значимый вклад в фундамент бихевиоризма внес, пожалуй, Эдвард Торндайк который, себя бихевиористом не считал. Торндайк первый применил принцип «проб, ошибок и закрепления случайного успеха» к объяснению всех форм поведения животных и человека.

Но надежды на бихевиоризм не оправдались. Апеллируя к успеху как фактору закрепления поведения, бихевиористы призывали ориентироваться только на «чувственные стимулы», то есть на ощущения. Эмоции не признавались ими объективным явлением и поэтому не находили места в их философии. В результате, во второй половине двадцатого века бихевиоризм уступил место когнитивной психологии, которая сделала акцент на изучении информационных процессов. При этом когнитивная психология реабилитировала понятие психики, а в основу взяла ряд аксиоматических предпосылок:

Бихевиоризм и когнитивная психология обычно противопоставляются друг другу, так как проистекающие из них модели достаточно сильно разнятся. Но это не столько недостаток подходов, сколько ограниченность моделей, проявляющаяся, главным образом, в толковании понятия «успех». То, что мы попытаемся сделать далее, – это построить модель, которая все-таки позволит совместить оба этих подхода. Мы покажем, что они описывают один и тот же механизм, но только разглядывают его с разных сторон.

Эмоциональный компьютер

Начнем издалека. Представим себе, что ученые девятнадцатого века неким волшебным образом получили современный компьютер. Они стали бы изучать его работу, создали бы целую науку, описывающую свойства операционной системы и установленных программ. Затем они вскрыли бы этот компьютер и попытались описать его основные узлы, понять их назначение. Потом они стали бы измерять напряжение в различных точках. Возникли бы многообразные теории о циркулирующих внутри компьютера потоках информации. Кто-нибудь, рано или поздно, распилил бы одну из микросхем и сформулировал учение о его «кремниевой основе». Возникло бы множество наук, каждая из которых описывала бы свою уникальную область. Но самое важное, что сложность устройства современного компьютера затруднила бы ученым понимание достаточно простых принципов, лежащих в основе любой вычислительной техники. Эти принципы называются архитектурой фон Неймана и практически не изменились с 1946 года, когда была опубликована статья «Предварительное рассмотрение логического конструирования электронного вычислительного устройства». И неважно, собран ли компьютер на лампах, транзисторах или микросхемах, базовые принципы остаются те же. Любой компьютер имеет память, систему команд, процессор, который умеет эти команды выполнять, программы, состоящие из последовательности команд и устройства ввода-вывода, позволяющие взаимодействовать с внешним миром. Остальные «навороты», возникшие в результате эволюции вычислительной техники, хотя и многократно увеличивают возможности компьютера, не отменяют эти принципы.

Изучение человеческого мозга во многом напоминает изучение сложной системы без понимания ее основных «конструкторских идей». Мы знаем многое о его внутренней структуре, глубоко изучены процессы, протекающие в нейронах, но для многих исследователей обилие разнообразных знаний заслоняет понимание достаточно простых принципов, лежащих в самой основе.

Для иллюстрации того базового принципа, что отвечает за формирование человеческого поведения, покажем, как может выглядеть простейший мозг, например, для робота с лампочками (Рисунок 10).

Обычно нейронные сети конструируют используя формальные нейроны, которые имеют несколько входов и один выход. Эти нейроны выполняют функцию взвешенного суммирования сигналов входов. Они активируются, если сумма превышает определенное пороговое значение. Чтобы упростить схему, мы воспользуемся более сложными нестандартными нейронами. Будем считать, что их связи обеспечивают передачу информации в обе стороны, а то, как они ее обрабатывают, определяется типом нейрона. Из схемы видно, что она состоит из нейронов шести различных типов. Опишем особенности каждого из них:

Устройство с таким мозгом, которое, кстати, несложно реализовать на практике, отчасти ведет себя как живой организм. Сначала его поведение полностью определяется рефлексами и представляет собой реакцию на состояние датчиков. В рефлексы прошиты образы, узнавание которых вызывает ответные реакции. По мере накопления опыта возникает способность узнавать новые изначально неизвестные образы и реагировать на них. В условиях, когда датчиков, отображающих внешний мир, не так много, в памяти могут фиксироваться противоречивые воспоминания. При одной и той же картине одни и те же действия могут вести к разным результатам. Это означает, что либо из-за недостаточности информации были отождествлены две разные внешние ситуации, либо само явление носит случайный характер. Но в любом случае устройство начинает следовать такому поведению, которое с наибольшей вероятностью сулит положительное изменение состояния «хорошо – плохо».

Уместный вопрос: как задать изначальные безусловные рефлексы и рефлексы оценочного восприятия? Природа ответила на этот вопрос, запустив процесс естественного отбора и свойственный ему метод проб и ошибок. Для робота можно попытаться задать рефлексы экспертно, руководствуясь определенной логикой. А можно попытаться повторить путь природы, но тогда придется задать среду, естественный отбор и условия выживания и наследования.

Вся описанная конструкция – это одна из разновидностей персептрона. Персептрон — это нейронная сеть, состоящая из входных (S), ассоциативных (A) и реагирующих элементов (R), с переменной матрицей взаимодействия, определяемой последовательностью прошлых состояний активности сети. Термин был введен Фрэнком Розенблаттом в 1957 году. Ему же принадлежит первая реализация в виде электронной машины «Марк-1» в 1960 году. Персептрон стал одной из первых моделей нейросетей, а «Марк-1» — первым в мире нейрокомпьютером (Rosenblatt, 1962).

Сам принцип, когда новый опыт изменяет структуру нейронной сети, называется «обучением с подкреплением». Для персептрона необходимо задать систему управления подкреплением. Задача этой системы - оценить успешность взаимодействия устройства со средой и на основе полученных знаний изменить веса ассоциативных элементов таким образом, чтобы повысить шансы устройства на последующий успех. Что считать успехом – это тот вопрос, который всецело зависит от системы управления подкреплением и соответственно тех задач, для решения которых она создается. В нашем случае система подкрепления — это внешняя среда, оценочное восприятие и характер его участия в формировании памяти.

Разработкой систем, которые действуют по принципу эмоционального управления, успешно занимается Александр Жданов. Описание теории и примеры работающих систем можно найти в его книге «Автономный искусственный интеллект» (Жданов, 2009), которую могу порекомендовать каждому, кто хочет найти строгое формализованное изложение. В свои модели Жданов закладывает те же эмоциональные принципы, что описываем мы в этой книге. В его интерпретации обобщенная схема мозга робота выглядит следующим образом:

Виртуальный опыт

Приобретать опыт можно не только совершая поступки. Когда мы представляем себе что-либо, мы даем эмоциональную оценку своим фантазиям. И тут же запоминаем этот «виртуальный» опыт, и он моментально начинает управлять нашим поведением наравне с опытом реальным.

Гарвардский невролог Альваро Паскуаль-Леоне в 90-х годах XX века провел серию экспериментов, результаты которых наделали много шума. Он обучал две группы людей играть на пианино. При этом одна группа действительно занималась игрой, а вторая проводила большую часть отведенного времени в «психической тренировке», представляя, как они играют. Оказалось, что обе группы добились одинаковых успехов в игре. Более того, изменения моторных областей коры мозга у людей, выполнявших упражнения в уме, походили по размеру на соответствующие изменения у тех, кто по-настоящему занимался на клавиатуре.

Получение виртуального опыта через оценку своих же фантазий - это то, чем мы занимаемся постоянно. Когда мы думаем о каком-либо поступке, у нас в воображении проносится картина будущего результата. Эта картина получает эмоциональную оценку, и тут же формируется воспоминание о виртуальном опыте. Далее, в зависимости от знака эмоциональной оценки, память либо будет «толкать» нас на совершение представленного действия, либо наоборот, будет ему «препятствовать». Кстати, именно такое понимание того, как соотносятся фантазии и поведение, примеряет бихевиоризм и когнитивную психологию, так как, с одной стороны, констатирует бессознательную основу всех поступков, а с другой стороны - показывает, как когнитивные процессы меняют память, и, соответственно, влияют на поведение.

Этот несложный принцип «виртуального моделирования» позволяет объяснить три фундаментальных свойства мозга.

Выбор

Когда присутствуют близкие альтернативы, а нашего опыта оказывается недостаточно, для того чтобы перевесила одна из них, мы попадаем в затруднительное положение. Память оказывается не в состоянии сформировать поведение, отдав предпочтение одной из альтернатив.

Оказавшись на месте буриданова осла, мы начинаем фантазировать. Мы представляем возможные поступки и их результаты и даем им эмоциональную оценку. Мы накапливаем «виртуальный опыт» до тех пор, пока сумма воспоминаний не побудит нас к определенному выбору. Для нас это обычно выглядит как поступок, совершенный в результате размышлений. Если мы начинаем анализировать причины такого поступка, то уверенно говорим, что мысль, возникшая в результате анализа ситуации, толкнула нас на его совершение. Это соответствует следующему алгоритму действий:

Так вот, нам стоит признать, что этот алгоритм не корректен. Мы делаем вывод о том, что поступок стал следствием работы некого механизма «сравнения и выбора», на основании того, что поступок совершается после того, как мы представили его и дали эмоциональную оценку результату. Все та же логическая ловушка «после того, следовательно, вследствие того».

Правильнее изобразить процедуру выбора следующим образом:

Здесь память не только хранилище информации, но и инструмент, который в соответствии с принципами «эмоционального компьютера», управляет поведением.

Планирование

Все мы знаем, что можно запрограммировать компьютер для совершения определенной последовательности операций. Мы знаем, что можно написать инструкцию, следуя которой человек добьется поставленной цели. Представление о некой программе действий невольно переносится на рассуждения о том, как мозг осуществляет планирование. Возникает желание описать механизм планирования, который разбивает глобальную проблему на последовательность более простых задач, а затем составляет план решения каждой из них. При этом возникает некая программа действий, которая и принимается к исполнению.

Все становится значительно проще, если взглянуть на планирование с другой стороны и применить идею виртуального опыта. Когда человек составляет программу действий, он просто моделирует в воображении предстоящие поступки и формирует виртуальный опыт, который впоследствии будет руководить его поведением. Любое спланированное действие в действительности является действием «виртуально пережитым», результат которого эмоционально оценен и признан позитивным. Совершая спланированную операцию, мы действуем под управлением памяти, которая уже содержит «виртуальный опыт». Это можно изобразить так:

При реализации спланированных поступков мы можем столкнуться с тем, что реальный результат будет расходиться с тем, который рисовали наши фантазии. Это заставит нас заново заняться моделированием, которое создаст новый, более адекватный виртуальный опыт. Если проанализировать поведение человека с позиций виртуального моделирования, то придется констатировать, что это, пожалуй, основной процесс, которому подчинено мышление и который, собственно, и объясняет его смысл. Сильное утверждение, правда?

Виртуальное моделирование многое объясняет в причинах человеческих ошибок. Хорошо, если наше представление о мире достаточно адекватно и фантазии близки к реальности. В противном случае легко может сформироваться самое удивительное поведение, например построенное на том, как мы себя «накрутили».

Оценка отложенного результата

Виртуальный опыт объясняет, как происходит обучение, когда совершение поступка разнесено во времени с эмоциональным результатом. Можно выделить два этапа обучения:

Фантомы мотиваций и желаний

Теперь, когда мы немного поняли принципы, лежащие в основе поведения человека, вернемся к сравнению нашей и «классической» схемы.

В свое время огромное влияние на формирование представлений о принципах работы мозга оказал советский физиолог Петр Анохин. Он создал теорию функциональных систем. «Функциональные системы, по П. К. Анохину, самоорганизующиеся и саморегулирующиеся динамические центрально-периферические организации, объединенные нервными и гуморальными регуляциями, все составные компоненты которых взаимосодействуют обеспечению различных полезных для самих функциональных систем и для организма в целом адаптивных результатов, удовлетворяющих его различные потребности. Оценка параметров достигнутых результатов в каждой функциональной системе постоянно осуществляется с помощью обратной афферентации» (Судаков, 1999).

Проще говоря, по Анохину, работа мозга - это результат взаимодействия множества функциональных систем. Основной принцип, которому подчинено это взаимодействие:

«В функциональных системах организма отклонение результата деятельности функциональной системы от уровня, определяющего нормальную жизнедеятельность, заставляет все элементы функциональной системы работать в сторону его возвращения к оптимальному уровню. При этом формируется субъективный информационный сигнал - отрицательная эмоция, позволяющая живым организмам оценивать возникшую потребность. При возвращении результата к оптимальному для жизнедеятельности уровню элементы функциональных систем работают в противоположном направлении. Достижение оптимального уровня результата в норме сопровождается информационной положительной эмоцией» (Судаков, 1999).

Иными словами, по Анохину, организм «знает» свое оптимальное состояние, через эмоции «сигнализирует» об отклонениях от него, а функциональные системы делают все необходимое для возврата обратно в оптимальное состояние. Основной механизм – это механизм мотивации. Роль мотивации – формирование цели и поддержка целенаправленных форм поведения. Мотивация может рассматриваться как активная движущая сила, которая стимулирует нахождение такого решения, которое адекватно потребностям организма в рассматриваемой ситуации.

Почувствуйте разницу с нашей моделью. По Анохину: отрицательная эмоция – информационный сигнал, уведомляющий о некой потребности и, соответственно, запускающий механизм ее реализации, а положительная эмоция - сигнал о достижении результата. У нас же эмоции, как положительные, так и отрицательные, только констатируют наше состояние и служат для формирования памяти, а текущее, сиюсекундное поведение определяется безусловными рефлексами и уже присутствующей памятью. Со стороны это может напоминать спор о том, что первично - курица или яйцо. Однако именно понимание этой первичности, пожалуй, ключевой момент, позволяющий понять устройство мозга.

Парадигма, явно или неявно сидящая в основе «классических» теорий, да и простого «бытового» понимания основ поведения человека, сводится к формулировке: «эмоции сигнализируют о наших желаниях и потребностях и толкают нас к совершению поступков, направленных на их удовлетворение». Эта по-житейски «очевидная» формулировка – пожалуй, одна из самых больших ошибок двадцатого века.

Павел Симонов развил идею Анохина в потребностно-информационной теории эмоций. Эмоция представляется им как некая сила, которая управляет соответствующей программой действий и в которой зафиксировано качество этой программы. Он писал: «…эмоция есть отражение мозгом человека и животных какой-либо актуальной потребности (ее качества и величины) и вероятности (возможности) ее удовлетворения, которую мозг оценивает на основе генетического и ранее приобретенного индивидуального опыта» (Симонов, 1981).

Леон Фестингер создал популярную теорию когнитивного диссонанса, в ней эмоции рассматриваются как процессы, проявление которых зависит от согласованности взаимодействия мозговых систем. Положительное эмоциональное переживание появляется тогда, когда реализуемый план действий не встречает на своем пути препятствий. Отрицательные эмоции связаны с несовпадением между текущей деятельностью и ожидаемым результатом. Диссонанс, несоответствие между ожидаемыми и действительными результатами деятельности, предполагает существование двух основных эмоциональных состояний, которые напрямую связаны с эффективностью когнитивной деятельности, построением планов активности и их реализацией.

Когда заходит разговор о создании систем управления роботами, то возможен разнообразный подход, можно сделать работающую систему исходя из любого осмысленного принципа. И вполне уместен спор о преимуществах и недостатках того или иного метода. Но надо быть очень осторожным, когда делается утверждение, что эти же принципы свойственны человеческому мозгу.

«Классический» путь, как правило, приводит к тому, что все вращается вокруг механизма мотивации. Это вполне логично проистекает из самой «классической» парадигмы, в которой «эмоции толкают нас к поступкам». «Неудовлетворенность» текущим состоянием и «желание» получить вознаграждение объединяется в аппарат мотиваций. И именно этот аппарат делается главным «ответственным за последующее совершение поступков».

Берусь утверждать, что мотивация - это очень опасная химера. Часто там, где знаний недостаточно, люди придумывают сущности, призванные послужить недостающими звеньями в объяснении. Когда наши предки видели молнию и слышали гром, они, еще не имея представления об электрическом разряде, сажали на небо бога, и объясняли, что это он, бог, гневается таким образом. И вроде все находило объяснение, за исключением пустяка: а что же такое бог? Мотивация - это именно такой божок. Сослаться на него можно, но вот объяснить – увы.

Разберем на примере. Сидите вы дома, в кабинете, работаете и вдруг ощущаете чувство голода. Надо перекусить, думаете вы. Можно сбегать к холодильнику и поискать что-нибудь, можно выйти из дома и поесть в кафе, а можно дождаться жену, которая придет через пару часов и приготовит. Поколебавшись, вы бежите к холодильнику, съедаете то немногое, что находите и настраиваетесь ждать супругу.

Как опишет происходящее с вами сторонник «классической» парадигмы? Пойдем по порядку:

Логично? На первый взгляд, логично. Что-то не так? Все не так!

А теперь как на самом деле:

Обратите внимание, что при описании нам не понадобилось упоминать «мотивацию», эта химера исчезла, когда все встало на место. Что мы обычно имеем в виду, когда говорим о мотивах того или иного поступка? Мы пытаемся либо анализировать, какими эмоциями вызван этот поступок, либо рассуждаем о том, «желание» каких эмоций вызвало это действие. Эти, очевидные на первый взгляд, рассуждения полны коварства. Мало того что, как я уже говорил, «эмоции не толкают…», но и использованный в этой формулировке термин «желание» - это еще один фантом, за которым в действительности стоит пустота.

Я постоянно сталкиваюсь с тем, что многие достаточно легко соглашаются с общими принципами взаимодействия эмоций и памяти. Но, доходя до момента, когда начинают заостряться принципиальные различия с «бытовым» пониманием, сильно озадачиваются и всячески показывают неготовность расстаться с уютным и взращенным с детства представлением. «Классическая» парадигма выглядит правдоподобно. Мелкие несоответствия либо не замечаются, либо скрываются за многозначностью трактовки понятий типа «мотивация» и «желание». Правдоподобность, подкрепленная опытом миллионы раз, превращается у людей в мощнейшее убеждение, граничащее с верой, с которым расстаться не просто трудно, а порой невозможно. Где то так же, с трудом, приходило в свое время понимание, что Земля круглая, и что все-таки она вращается вокруг Солнца, а не наоборот.

Что скрывается за загадочным словом «желание»? Приблизительно то же, что и за словом «мотивация», - попытка словом объяснить непонятное. Такой достаточно распространенный прием. Назвали - стало жить легче, можно рассуждать используя это слово. И вроде даже интуитивно понятно, что оно значит. Но именно это потом приводит к убеждению «непостижимости» того, как работает мозг. А ведь как все просто, если разобраться. Когда мы говорим, что «испытываем желание поесть», мы имеем ощущение голода, и все. Каждый раз, когда говорят о каком-либо желании, в действительности испытывают вполне конкретные эмоции или ощущения. Формулировка «испытываем желание» - это попытка в «классической» парадигме дать объяснение того, как эмоции приводят к совершению поступка. Из формулировки «испытываем желание» вполне логично проистекает конструкция «удовлетворяем желание». И вот готов алгоритм поведения. Наше объяснение природы эмоций - памяти - поступков далеко не очевидно приверженцу «классики», и он вынужден заполнять пустоту фантомами. Слово «желание», вполне безобидное в быту, всплывает при более глубоком разбирательстве там, где были бы уместны совсем другие описания. Если у вас есть желание посмотреть телевизор, то это не означает, что вы испытываете какое-то непонятное «ощущение желания» или активируется некий механизм «исполнения желаний», все происходит, так сказать, в другой плоскости. Разберем варианты.

Вам скучно, и память управляет вашим поведением так, что избавит вас «включением телевизора» от этого неприятного ощущения.

Вы ничего не испытываете, вы просто пришли домой, сели и расслабились. Но память хранит опыт, что в такой ситуации часто бывало скучно, а проходила скука после включения телевизора, кроме того память хранит опыт, что иногда просмотр приносит положительные эмоции. Совокупность таких активирующих воздействий заставляет нас «включить ящик».

Ну и, возможно, мы рассчитываем на вполне определенную интересную передачу, и в этом случае память о предыдущих «приятных» просмотрах поруководит нами.

Мы хотим включить телевизор, но прежде мы должны сделать определенную работу. Ответственность заставляет нас отказаться от телевизора и заняться работой, хотя при этом мы испытываем желание бросить ее и посмотреть новости.

Что мы испытываем во всех четырех случаях?

Может быть, это покажется скучным: везде только эмоции, ощущения и память, но зато это позволяет обойтись без мистики и обилия многозначных терминов. В целом я хотел показать, что, в отсутствие понимания роли эмоций и памяти, на свободные места приходят «божки-подпорки» в виде «мотивов» и «желаний». Дать рациональное толкование этим терминам оказывается делом непростым, еще труднее построить на их базе стройную модель поведения. Совсем тяжело ситуация обстоит у психологов, которые используют эти термины, даже не пытаясь описать реализующий их механизм. Ситуация сильно смахивает на «Кин-дза-дза»: «...а этот пацак все время говорит на языках, продолжения которых не знает».

Введенное нами описание эмоций в корне противоречит тому пониманию, которое вкладывали в этот термин Анохин и Симонов. Для них эмоции - предвестник действия, сигнал-побудитель, индикатор рассогласования. В нашей модели эмоции – механизм, формирующий состояние «хорошо – плохо», позволяющий дать эмоциональную оценку происходящему или представленному, необходимую для формирования памяти. Все последующие рассуждения будут строиться на этом базисе. Поэтому имеет смысл очень четко представить разницу подходов, перед тем как двигаться дальше.

Условные рефлексы и модель расширения образа

Мы подошли к очень интересному моменту. Что ждут люди от новой теории? Объяснения известных фактов - это понятно и естественно. А еще ждут чуда. Ждут, чтобы им показали нечто такое, о чем они и не подозревали. Либо новое явление, либо ранее не видимую связь давно известных явлений. Возможно, то, о чем мы будем говорить, и не чудо, но что-то чудесное в этом есть.

В 1903 году Иван Павлов впервые ввел понятие «условный рефлекс». Он обнаружил, что если некий стимул вызывает безусловный рефлекс, то многократное предъявление другого стимула одновременно с ним приводит к тому, что формируется новый рефлекс, реагирующий на этот новый стимул.

В опытах Павлова собаке давали мясо, от одного запаха мяса у нее выделялся желудочный сок. Павлов говорил, что это безусловный рефлекс. Одновременно с мясом звенел звонок. После серии таких звонков на фоне мяса желудочный сок у собаки начинал выделяться в ответ на звонок, даже если мясо не предъявлялось. В других опытах собакам Павлова закапывали кислоту в пасть, что вызывало слюноотделение. Одновременно с этим зажигали лампочку. Таким способом удавалось создать условный рефлекс, при котором слюна начинала выделяться каждый раз при зажигании лампочки. В школьных учебниках скрестили эти две серии опытов, так появилась собака, у которой условный рефлекс слюноотделения формируется на свет лампочки на базе слюноотделения при предъявлении пищи.

Для условного рефлекса нашлось вполне очевидное объяснение, ставшее классическим и используемое по сегодняшний день. Вот это объяснение для школьного примера. У собаки есть генетически предопределенная связь между центром слюноотделения в подкорке и слюнной железой. Это обеспечивает безусловный рефлекс. Центр слюноотделения знает, когда должна выделяться слюна, и имеет связи с соответствующими рецепторами. Центр слюноотделения в подкорке связан с областью в коре, срабатывание нейронов в коре также приводит к выделению слюны. Ну а дальше все просто. Условный стимул – зажигание лампочки - отпечатывается в зрительном центре коры. Происходит одновременное возбуждение активности зрительного центра и центра слюноотделения, между ними образуется ассоциативная связь, которая и обеспечивает условный рефлекс. Просто и изящно.

Еще Павловым и его учениками было подмечено, что если условный рефлекс не подкреплять, то постепенно он исчезает. Лампочка без еды перестает вызывать слюну. Удивления это не вызвало, было решено, что, значит, таково свойство ассоциативной связи.

Еще обнаружилось, что можно создавать вторичные, третичные и так далее условные рефлексы. То есть если мяса не давать, но зажигать лампочку и при этом звенеть звонком, то слюна начнет выделяться и на звонок. Это показалось совсем не сложным. Достаточно было нарисовать несколько центров в коре и соединить их ассоциативными связями.

Сам условный рефлекс – это гениально подмеченная Павловым закономерность. Но возникло естественное желание объяснить сложное поведение людей и животных через образование условных рефлексов. Появилось учение о динамическом стереотипе. Но оно тут же столкнулось с тем милым фактом, что условные рефлексы ничего толком объяснить не могли, кроме самих себя. И тогда стали объяснять так: в начале поведения лежат безусловные рефлексы, затем вступают условные, а далее иные, еще неведанные механизмы.

Проблема заключалась, да и заключается в том, что, подметив закономерность, ей дали неверное толкование. И произошло то, что очень часто случается в подобных случаях. Очевидное объяснение заслонило истинные причины.

Так что же надо увидеть в условных рефлексах? Пойдем по порядку. Сначала разглядим все, что связано с рефлексами безусловными. Как в детективе. Что ускользнуло от внимания полиции? Мясо приятно на вкус, кислота, наоборот, вызывает дискомфорт. Конечно, кроме безусловных рефлексов, отвечающих за выделение желудочного сока и слюны, есть безусловные рефлексы оценочного восприятия. Они и делают собаке «хорошо» от вкуса мяса и «плохо» при попадании кислоты. Когда приобретается опыт, то формируются модели поведения, фиксирующие действия, ведущие к улучшению состояния «хорошо – плохо». Например, при отделении слюны в ответ на кислоту происходит смывание кислоты и, соответственно, улучшение состояния. Для собаки Павлова это означает, что еще до того, как она станет подопытным животным, у нее сформируются такие модели поведения. «Выделять желудочный сок при еде» и «смывать слюной кислоту». Устойчивые модели поведения – это совсем не то же, что безусловные рефлексы. Безусловный рефлекс требует раздражения рецепторов, модель поведения срабатывает на узнавание ситуации. Убедитесь на себе. Капелька лимонной кислоты рефлекторно заставляет выделиться слюну. Это сработали одновременно и безусловный рефлекс, и модель поведения. А теперь посмотрите на лимон или даже просто прочитайте слово лимон: выделяется слюна. Степень ее выделения пропорциональна степени «узнавания ситуации». Модель поведения привязывает, в случае изменения состояния «хорошо – плохо», некую ситуацию и действие. А дальше происходит расширение признаков, по которым узнается ситуация. У собаки «ситуация еды» еще до начала опытов связана с видом еды, ее запахом, ее вкусом. Если теперь включать лампочку или звенеть звонком, то расширятся признаки «ситуации еды». Вот это расширение признаков образа и было названо условным рефлексом. Теперь вам не покажется удивительным, что если звонок начинает звучать сам по себе, то через некоторое время он выпадает из существенных признаков еды, а значит, и перестает запускать модель поведения.

Стоит обратить внимание на то, что устойчивые модели поведения формируются только тогда, когда есть эмоции или оценка, связанная с ощущениями. Изменение состояния «хорошо – плохо» - главное условие формирования опыта.

Внушение ожога

В качестве иллюстрации сказанного хочется привести вещь, вполне естественную в нашей модели, но продолжающую ставить в тупик «классическую» теорию. Есть многократно перепроверенный факт, что человек, находясь под внушением, может получить ожог от совершенно холодного предмета, если ему будет внушено, что его касаются чем-то раскаленным. Факт, с одной стороны, загадочный, а с другой стороны - вполне объяснимый. В течение жизни каждый получает ожоги. Резкая боль непосредственно в момент ожога сменяется ее резким уменьшением в момент устранения причины. Этот сильный положительный переход состояния «хорошо – плохо» формирует модели поведения, связанные с отдергиванием руки от горячего и другими подобными действиями. Причем ценность этих моделей в том, что они позволяют отдернуть руку, узнав признаки опасной ситуации, еще до того, как появится боль и произойдет ожог. Увидев, что мы прикоснулись к чему-то красному, похожему на раскаленную плитку, мы отдернем руку, даже если потом окажется, что это просто рисунок. Но есть физиологические реакции, которые следуют после реального ожога, часть из них связана с головным мозгом. Поскольку резкое улучшение, связанное с устранением причины ожога, происходит одновременно с запуском этих механизмов, то неудивительно, что они дублируются на уровне коры в форме устойчивых моделей поведения, наподобие тех, что связаны с выделением слюны. В обычной жизни это не замечается. В случаях «ложной тревоги» мы быстро диагностируем, что ситуации ожога нет. Но когда мы находимся под внушением, то под воздействием установки гипнотизера мы воспринимаем ситуацию мнимого ожога за чистую монету, и мозг запускает стандартную для такого случая модель действий, что приводит к появлению следов физиологический реакций борьбы с ожогом, которые и воспринимаются как признаки ожога.

Плацебо

Если пофантазировать, то можно дать неплохую версию, объясняющую эффект плацебо. Сам эффект заключается в том, что прием нейтрального препарата дает лечебный результат, который тем сильнее, чем выше вера пациента в действенность этой таблетки. Что можно предположить? Возможно, что если человек ранее принимал лекарства, которые запускали определенные физиологические процессы в организме, и если при этом наступало улучшение самочувствия, то такая модель поведения нашего организма должна была зафиксироваться. Но действие, которое в результате этого связывается с запуском необходимых процессов, - это прием конкретной таблетки. Поэтому если мы узнаем в плацебо нужную таблетку, то мозг запускает запомненную модель поведения, приводящую к повторению части физиологических процессов, свойственных приему лекарства. Я говорю о части, так как организм, конечно, не синтезирует лекарственный препарат, но, возможно, запускает те же процессы, что инициирует химия лекарства.

Лечебное внушение и страшная тайна природы

В принципе, в нашей концепции можно дать объяснение и терапевтическому эффекту внушения, когда установка целителя вызывает реальное выздоровление или, по крайней мере, улучшение состояния. Можно предположить, что у каждого человека есть опыт выздоровления, когда рефлекторные программы лечения, от природы заложенные в наш организм, избавляют нас от разных напастей. Эти программы отложились в нашей памяти. Все что необходимо - это запустить их. Именно это и делает внушение, которое ставит нас в ситуацию выздоровления, а память автоматически повторяет действия, ранее дававшие улучшение состояния.

Само по себе приведенное объяснение содержит больше вопросов, чем ответов. Главный вопрос – почему нужен такой хитрый механизм запуска целебных программ, почему эти программы, которые раньше запускались сами, теперь требуют внушения? Объяснение можно найти в эволюционной теории. Одно из непременных условий естественного отбора – смена поколений. Новые свойства возникают при манипуляциях природы с наследственным материалом. Вечно живущий организм – тупиковая ветвь эволюции. По этой причине мы размножаемся. Но поскольку новые поколения приходят на ту же территорию, где уже есть старые, то природа должна была создать механизм по освобождению жизненного пространства. И поэтому, как это ни грустно, мы умираем.

Но природа оказалась гуманным убийцей. Для человека она не стала просто ставить таймер на выключение. Вместо этого она предусмотрела постепенный отказ систем. Это похоже на наше отношение к автомобилю. Пока он новый, мы заботимся о нем, если что-то ломается, то ремонтируем, доводя его до идеального состояния. Но с возрастом мы начинаем закрывать глаза на некоторые неисправности, и если и ремонтируем, то только то, без чего он совсем не поедет. И вот наступает момент, когда мы уже не думаем его ремонтировать, а просто ездим пока он не встанет.

Поскольку средняя продолжительность жизни наших предков немногим превышала двадцать лет, то похоже, что наши механизмы самоизлечения рассчитаны на четкую работу до приблизительно такого возраста. Далее начинается испытание на прочность. Возможно, природа приостанавливает или ослабляет с возрастом действие части оздоровительных систем исходя из того, что если, несмотря ни на что, выживете, то значит, есть в вас ценные свойства, которые оправдывают ваше существование: а нет, так и не жалко. Этакое усложнение правил для тех, кто прошел во второй тур.

За этим действительно видится глубокая целесообразность. Если старая особь может выживать и на равных конкурировать с молодыми, если, несмотря на созданные природой сложности, она на плаву, то, значит, мы имеем дело с ценным генотипом, заслуживающим продолжения рода. Мне видится, что перед старением мы проходим этап, который в природе имел смысл дополнительного конкурентного отбора в усложненных обстоятельствах, самой природой и создаваемых.

В свете таких рассуждений можно предположить, что болезни, связанные преимущественно с возрастом, например рак, выгодны природе. Это естественный способ, позволяющий убрать зажившуюся особь. И трудности, связанные с их лечением, - это следствие того, что природа и не пыталась создать механизмов борьбы с этими заболеваниями. Эти механизмы были эволюционно не выгодны, в отличие от самих болезней.

Теперь вернемся к внушению и зависимости успешности такого исцеления от веры больного в доктора и лекарства. Можно предположить, что внушение позволяет памяти «узнать» ситуацию выздоровления и соответственно запустить те процессы излечения, которые работали в детстве и юности и которые были ослаблены или выключены с возрастом. И это узнавание тем эффективнее, чем сильнее вера пациента в то, что пошел процесс выздоровления.

Та же логика позволяет объяснить воздействие гомеопатии. Основной ее принцип: использование сильно разведённых препаратов, которые предположительно вызывают у здоровых людей симптомы, подобные симптомам болезни пациента. Если не брать в расчет случаи, когда разведение препарата не оставляет молекул действующего вещества, то использование препаратов, усиливающих симптомы болезни, вполне оправдано для того, чтобы помочь памяти узнать встречавшуюся ранее ситуацию и запустить запомненные для этого случая механизмы.

Инстинкты

Каждый человек, так или иначе, может объяснить, что такое инстинкт. Большая часть формулировок будет сводиться к тому, что все мы обладаем некими природой в нас заложенными умениями, которые проявляются в различных ситуациях и диктуют нам «предопределенное природой» поведение. Может быть, кто-нибудь пойдет дальше и скажет, что стимулом, который заставляет нас так поступать, являются эмоции, это они «подталкивают» нас к «правильному» инстинктивному поведению. Если копнуть глубже и обратиться к справочнику, то получим: «Инстинкт — совокупность врождённых тенденций и стремлений, играющих мотивационную роль в формировании поведения. В узком смысле, совокупность сложных наследственно обусловленных актов поведения, характерных для особей данного вида при определённых условиях» (Гиляров, 1986).

Такие формулировки, на первый взгляд, достаточно хорошо согласуются с тем, что мы наблюдаем в окружающем мире и испытываем на себе.

Мы уже разобрались, что эмоции и оценки ощущений могут формировать устойчивые модели поведения. Наверно, вас теперь не удивит, если мы констатируем, что устойчивые модели поведения – это и есть инстинкты. Например, что такое инстинкт питания? У ребенка есть сосательный рефлекс, чувство голода, рефлекс, который заставляет его плакать, если ему плохо, и есть память. Ребенок проголодался — возникло чувство голода (чувство неприятное) — ребенок рефлекторно заревел. От его крика матери стало плохо, мать дала ему грудь. Сработал сосательный рефлекс, началось кормление. Память зафиксировала: чувство голода снимается сосанием груди. Более того, вкусовые рецепторы дали дополнительный стимул — «вкусность» молока. С возрастом добавляются новые «рецепты» борьбы с голодом, расширяется круг продуктов, о которых мы знаем, что они пригодны в пищу, увеличивается набор способов ее получить. Если собрать все наши «умения», связанные с удовлетворением чувства голода и стимулированием ощущений «вкусности», то это можно смело назвать «инстинктом питания».

Однако «инстинкт» - очень коварное понятие. Как только мы отказываемся от представления, что существует «предопределенное природой» поведение, и приходим к тому, что поведение формируется эмоциями и оценками ощущений, то мы оказываемся в трудной ситуации. Получается, что все устойчивые формы поведения можно назвать инстинктами. Однако это противоречит «бытовому» представлению об инстинкте. За словом «инстинкт» каждый из нас обычно представляет поведение, которое «первозданно», которое роднит нас с животными. Назвать же, например, умение водить машину «инстинктом» язык уже не поворачивается. Коварство понятия «инстинкт» в том и заключается, что в него изначально заложено ошибочное представление о том, как формируется поведение. Самим своим существованием термин «инстинкт» противопоставляет модели поведения «от природы» и те, которые «человек придумал сам».

Есть модели поведения, которые у всех людей более или менее одинаковы. Это модели, построенные на эмоциях и ощущениях, связанных с основными потребностями, такими как: питание, размножение, взращивание детей, обеспечение собственной безопасности. С сильной натяжкой, но можно говорить о схожести поведения людей в этих сферах. Заметив, что в этих областях у всех людей общие «тенденции и стремления», психологи сделали вывод, что это нечто предопределенное природой, и стали называть это инстинктами. Ненавязчиво и неосознанно имея при этом в виду, что остальное поведение, такое различное у разных людей, имеет совершенно другую природу. Кстати, Мак-Дугалл, создав психологию инстинктов и попав в тиски логических противоречий, впоследствии отказался от слова «инстинкт» и стал использовать термин «склонность».

Я не люблю слово «инстинкт» за путаницу, которую оно вносит. Разные теории вкладывали в это слово различный смысл, от «генетически заложенных программ» до «основного побудительного мотива». Но если вам жалко с ним расставаться, то могу предложить использовать его в расширенном смысле для обозначения всех форм устойчивого поведения. А чтобы примириться с «бытовым» толкованием, добавлять прилагательное для обозначения сферы. Тогда можно говорить, например, о базовых инстинктах, социальных инстинктах или любых других, хоть об инстинктах игры в футбол.

Обобщения без осознания

Когда мы говорили об условных рефлексах, то в центре объяснения оказалась удивительная способность мозга узнавать явления по различным признакам, в том числе и косвенным. Упомянутое тогда вскользь свойство в действительности, пожалуй, одна из самых фундаментальных основ, составляющих феномен мышления. Важность этого свойства столь огромна, что позже мы посвятим ему отдельную главу. Но поскольку практически все, что касается мозга, требует упоминания этого свойства, то дадим сейчас самое общее его описание.

Наш мозг обладает фантастической способностью. Мы можем из множества ситуаций, событий, фактов вычленять суть, находить сущности, лежащие в основе явлений, и соответственно объединяющие их. Столкнувшись с ножом, вилкой, ложкой, мы только сначала воспринимаем их как отдельные предметы. Как только мы приобретаем опыт, который говорит, что все они используются для еды, наш мозг создает некое обобщение. Это обобщение можно описать как - «столовые приборы», оно отражает то, что все они помогают принимать пищу. Так вот, удивительно то, что такое обобщение происходит не в результате размышлений, попыток понять или иной умственной деятельности, а «автоматически», без осознания самого факта обобщения. Обобщение без осознания – это одно из фундаментальных свойств памяти. Оно заключается в том, что накопление информации сопровождается формированием структур, отвечающих за выделение общих признаков, свойственных различным явлениям. Эти признаки могут не совпадать с предметами или явлениями, которые мы знаем, а отражать внутренние скрытые сущности или закономерности. Когда накапливается достаточно опыта и формируется обобщающее свойство, оно начинает использоваться в работе мозга, но это не означает, что мы можем его назвать или дать ему трактовку. Только когда мы задумаемся над причинами того, что объединяет для нас определенные явления, мы можем в результате анализа попытаться истолковать уже имеющееся у нас обобщение и, если это удастся, осознать его природу.

Первым убедительно продемонстрировал неосознанное обучение Артур Ребер в 1967 году. Он предложил испытуемым искусственную грамматику, которая состояла из цепочек букв, которые подчинялись сложному набору правил (Рисунок 21). Несмотря на сложность правил, испытуемые демонстрировали прогрессивное улучшение способности дифференцировать цепочки, построенные по правилам, и не грамматические цепочки, то есть те, которые этим правилам не подчинялись. Когда же была поставлена задача найти эти правила, ни один из испытуемых не смог этого сделать. Более того, попытка найти правила привела к ухудшению способности дифференцировать грамматические и не грамматические цепочки.

Проиллюстрируем обобщение на примере робота. Наш робот, обращаясь к человеку, может получать противоречивые результаты. Иногда человек просто не будет реагировать на жесты робота, иногда, если робот будет пытаться звуком что-то сообщить, это будет вызывать недовольство человека и даже, возможно, наказание. Конечно, это все будет связано со сном человека. Предположим, что система датчиков дает роботу информацию о том, стоит человек или лежит, открыты или закрыты у него глаза, двигается ли он и так далее. Предположим, что у робота есть чувство боли от удара. И предположим, что люди иногда колотят робота, если он их будит. Если робот задастся целью найти причины побоев, то, применив формальные методы, он сможет по тому, лежит ли человек, закрыты ли у него глаза и так далее, выделить класс ситуаций, в которых человека лучше не беспокоить. Но, что важно, в результате формальной операции возникнет представление о сне человека, которое не наблюдается напрямую датчиками, но которое обладает обобщающим свойством и объясняющим эффектом. Этим представлением можно будет пользоваться, оно сможет принимать участие в формировании памяти. При этом робот не будет знать, с чем он имеет дело. Он просто научится определять некую сущность и использовать ее, не отдавая себе отчета в том, что это такое.

Точно так же обстоит дело и у человека. В структурах коры по мере накопления опыта формируются нейронные конструкции, выделяющие скрытые обобщающие свойства. Мы выделяем эти свойства и используем их при формировании памяти. Они образуют области «дополнительных сенсоров» более высокого уровня, которые реагируют не на рецепторные раздражения, а на узнавание неких общих сущностей. Пространство обобщений само является «сенсорной» зоной, на базе которой строятся обобщения более высокого порядка. Собственно, то, что мы описываем, - это и есть функции вторичных и третичных зон коры. Используя эти знания, мы не отдаем себе отчета, что это за знания. Мы можем только пытаться анализировать себя, свое поведение и по сопутствующим признакам пытаться дать толкования «обобщениям без осознания».

Знания, которые получены без осознания и которые пока не связаны у человека с их объяснением, называются имплицитными. То же, что человек может представить, изобразить, сформулировать вербально, называется эксплицитным знанием.

В Советском Союзе имплицитный, или, как он его называл, интуитивный, опыт исследовал Яков Александрович Пономарев. Позже на Западе независимо от Пономарева к аналогичным результатам пришел Дональд Бродбент. Бродбент описал два типа обучения:

Если уже сформировано обобщение без осознания, то есть получено имплицитное знание, то оно может быть связано с эксплицитным знанием двумя способами. Первый – либо услышав объяснение со стороны, либо придя к нему в результате собственных размышлений, мы можем объяснить причины, которые лежат в основе имплицитных навыков. Второй – мы сопоставляем имплицитным знаниям название этого явления на естественном языке и получаем возможность оперировать этим термином, даже не понимая природы того, что за этим стоит.

Анализ явления может быть произведен и без предварительного получения имплицитного опыта. Если в результате анализа удалось понять причины, формирующие явление, или если эти причины были нам рассказаны со стороны, то эти эксплицитные знания можно использовать для формирования поведения. Но надо хорошо представлять, как формируется поведение под влиянием таких эксплицитных знаний. Эксплицитные знания позволяют сформировать фантазию, в которой эти знания будут применены для моделирования ситуации и для представления в ней правильного поведения. Эта фантазия создаст воспоминание о виртуальном опыте. И это воспоминание определит последующее поведение в такой ситуации. Для человека это выглядит как предварительное проговаривание или представление образа ситуации, перед тем как совершить поступок. После многократных попыток следовать осознанным знаниям возникнет опыт, который обеспечит формирование обобщения без осознания. И это обобщение позволит действовать «на автомате», не представляя и не проговаривая предварительно зазубренные правила.

Именно так происходит, например, обучение вождению автомобиля. Сначала приобретаются теоретические знания о том, как управлять автомобилем, и о правилах дорожного движения. Это позволяет приступить к практическим занятиям и медленно, через проговаривание последовательности действий, через вспоминание правил начать вождение. С опытом приходят имплицитные знания. С какого-то момента мы просто ведем машину, не задумываясь ни о том, как она управляется, ни о правилах дорожного движения.

Само по себе знание правил не ведет к умению. Для того чтобы освоить какую-либо дисциплину, нужна практика, которая позволит сформировать обобщения без осознания. Обобщения позволяют «непосредственно» реагировать на факторы явления, представлять его во всей полноте, оперировать причинными связями, а не внешними признаками.

Очень часто способность «обобщения без осознания» превосходит возможности человека по толкованию этого обобщения. Это приводит к тому, что, имея убеждение, что «в своем королевстве я все знаю», человек при анализе мотивов появления собственных эмоций впадает в соблазн объяснить их видимыми причинами. И трудно соглашается с мыслью, что есть скрытые факторы, определением которых он овладел, но это никак не проявляется в его сознании.

Сороконожку спросили: "Как ты узнаешь, какой из твоих сорока ног нужно сейчас сделать шаг?" Сороконожка глубоко задумалась - и не смогла двинуться с места!

Описываемое обобщение без осознания отчасти соответствует тому, что в математике называется «обобщением понятий». Обобщение понятий – логическая операция, в результате которой осуществляется переход от более конкретного понятия к более общему. При этом свойства более общего понятия распространяются на все нижестоящие объекты.

Например:

Один объект может быть членом разных обобщений. Собственно, набор обобщений, в которые попадает объект, и определяет для нас понимание его свойств. Чем богаче у нас структура обобщений, и чем адекватнее она окружающему миру, тем более глубоко мы способны воспринимать и понимать происходящее. Любое явление воспринимается нами через множество обобщений, которое наш мозг распознает в нем. Посмотрим на рисунок ниже.

Какие обобщения он затрагивает? Перечислим:

И так далее, например:

Разговор о том, как мозг кодирует информацию, предстоит нам позже, сейчас только отметим, что обобщения играют в этом ключевую роль и составляют тот «словарный запас» мозга, который позволяет рождаться мысли.

Интуиция

Обобщения без осознания отвечают за хорошо известное всем нам явление интуиции. Когда что-то изнутри толкает нас на «правильный» поступок, хотя дать объяснение этому мы не можем. Интуиция настолько точно иллюстрирует суть обобщений, что, пожалуй, никаких дополнительных разъяснений не требуется. Но хочется сделать акцент на неосознанности интуитивных знаний. Проникать в суть явлений, находить закономерности, выделять объясняющие факторы наш мозг умеет автоматически, и это не связано с тем, что принято называть мышлением. Но поскольку мышление и интуиция работают совместно, то возникает очень интересное следствие, вызванное их взаимодействием.

Вспомните опыты Берри и Бродбента, когда попытка объяснить сильно ухудшала результат. Что происходит в жизни? Накопление опыта ведет к формированию обобщений без осознания, или, другими словами, к появлению имплицитных знаний, их же мы называем интуитивными. Интуитивные знания помогают принимать оправданные решения. Попытка объяснить эти знания может быть удачной, а может быть и нет. Если попытка неудачна, то неверная модель может ухудшить результат наших предсказаний. Если же удается найти правильное объяснение, то кроме формального способа предсказания мы получаем возможность глубже погрузиться в природу явления и позволить мозгу строить обобщения более глубокого уровня, с которыми повторяется все та же история.

Факторы

О том, как мозг формирует обобщения, можно писать отдельные книги. Наверняка он делает это невероятно простым и изящным способом. Но сам способ не так важен, куда важнее представлять постановку задачи. В конце концов, если понятно, чего надо добиться, - реализация дело техники. Позже мы посвятим несколько глав попыткам угадать, как именно это делает мозг. Понимая, что это разговор не быстрый, я решил не писать об этом сейчас, чтобы не отвлечь мысли надолго от темы эмоций. Но так как рассуждения об эмоциях потребуют определенного представления об обобщениях, то я уже сейчас, очень схематично, попытаюсь дать описание того, что стоит представлять, когда о них заходит разговор.

В математике есть такой метод – факторный анализ. Он позволяет, исследую многомерный набор данных, выделить факторы, отвечающие за зависимости между переменными. Предположим, мы имеем серию наблюдений. В каждом наблюдении мы фиксируем несколько признаков, описывающих для нас это наблюдение. При последующем анализе может оказаться, что некоторые признаки имеют тенденцию встречаться совместно. Про такие признаки говорят, что между ними есть зависимость, или корреляция. Чем сильнее совместная тенденция, тем сильнее зависимость.

Факторный анализ позволяет пойти дальше и найти такие признаки, которые будут объяснять не одну закономерность, а сразу несколько.

Факторный анализ позволяет найти все факторы, которые влияют на объяснение зависимостей в наборе данных. Самое интересное, что он позволяет не только указать на один из наблюдаемых признаков как на общий фактор, но также выделить скрытые факторы, которые явно не наблюдались.

Чтобы представить суть обобщений, удобно воспользоваться аналогией с факторами в понимании факторного анализа. В математике факторный анализ начинается с построения корреляционной матрицы, которая содержит в себе информацию о том, как связаны между собой различные признаки. В такой матрице уже содержатся все нужные нам свойства, математические преобразования просто позволяют получить их в более удобном для использования виде. Нужные нам свойства – это скрытые факторы, которые объясняют природу взаимозависимостей исходных признаков. Сами факторы имеют ту же природу, что и эти признаки. Фактор – это такой новый признак, который описывается через его корреляции с другими ранее известными признаками.

Аналогично и мозг. Накопление памятью воспоминаний, которые фиксируют совместное проявление различных признаков, приводит к формированию глобальной «корреляционной матрицы», в которой уже содержатся факторы-обобщения. Сами обобщения имеют природу воспоминаний. Но воспоминаний искусственных. Обобщение – это фантомное воспоминание об идеальном событии, которое содержит в себе только суть обобщения, свободную от примеси других явлений.

В такой аналогии легко понять неосознанный характер обобщений. Память о реальных событиях влияет на наше поведение, независимо от того всплывает ли в нашем сознании картина соответствующего воспоминания. Так и обобщения могут влиять на поведение и состояние «хорошо – плохо», никак не проявляя себя.

Уровни обобщения

Кора больших полушарий мозга состоит из множества зон. На часть из них проецируется различная по типу сенсорная информация. На часть зон проецируется картина активности других зон. Мы исходим из того, что зоны коры формируют обобщения. Обобщения, сформированные одной зоной, являются исходными признаками для других зон, тех, на которые приходятся ее проекции. Такая организация коры позволяет формироваться обобщениям разного уровня абстракции. В нашей концепции взаимодействие зон происходит в обоих направлениях, то есть зоны коры служат одновременно и сенсорным полем, и пространством для проекции для тех зон, с которыми они связаны.

Понятия мозга

Обобщения еще можно назвать понятиями мозга. Мы будем использовать эти два названия исключительно из литературных соображений, чтобы иметь возможность уйти от чрезмерного повторения одного и того же слова. Кроме того, термину «понятие» свойственна достаточно богатая бытовая трактовка, позволяющая иногда точнее передать нюансы смысла. Понятия, соответствующие конкретным предметам и явлениям, - это обобщения различных форм их восприятия. Абстрактные понятия – это обобщения, построенные на множестве более конкретных понятий. При этом сохраняется принцип наследования, все нижележащие понятия содержат в себе неявный признак, соответствующий вышестоящему обобщению.

Свойства обобщений

То, как мозг фиксирует воспоминания, порождает определенную самоорганизацию его нейронных конструкций, в которой и рождаются структуры, ответственные за обобщения. Уместно говорить, что каждое новое воспоминание немного меняет всю систему обобщений. Попробуем, исходя из этого, пока очень обтекаемо, сформулировать основные свойства понятий-обобщений.

Систематизация опыта

Ночь — неудачное время для многих видов животных, в том числе и для человека. Зрение не позволяет свободно ориентироваться, холод требует больших затрат энергии для поддержания температуры тела, соответственно, возрастает общая уязвимость. Поэтому возник способ - просто переждать это неблагоприятное время, пережить его в состоянии «низкого энергопотребления». Как писал Флойд Блюм, сон существует для того, чтобы «помешать нам бродить в потемках и натыкаться на вещи». Аналогичным образом сформировался механизм зимней спячки, распространенный, например, у медведей. Но раз уж сон возник, то естественно, что эволюция придумала ему дополнительную нагрузку. Природа не терпит пустоты. Во время сна мозг продолжает работать, и работать с пользой.

У здорового человека сон начинается с первой стадии медленного сна, которая длится 5-10 минут. Затем наступает 2-я стадия, которая продолжается около 20 минут. Ещё 30-45 минут приходится на период 3-4-й стадий. После этого спящий снова возвращается во 2-ю стадию медленного сна, после которой возникает первый эпизод быстрого сна, который имеет короткую продолжительность - около 5 минут. Во время быстрого сна глазные яблоки очень часто и периодически совершают быстрые движения под сомкнутыми веками. Если в это время разбудить спящего, то в 90% случаев можно услышать рассказ о ярком сновидении. Вся эта последовательность называется циклом. Первый цикл имеет длительность 90-100 минут. Затем циклы повторяются, при этом уменьшается доля медленного сна и постепенно нарастает доля быстрого сна, последний эпизод которого в отдельных случаях может достигать 1 часа. В среднем при полноценном здоровом сне отмечается пять полных циклов.

Принято считать, что во время сна мозг перерабатывает полученную за день информацию. Попробуем сделать несколько предположений относительно того, что это может быть.

Изменение приоритета опыта. Мудрость

Мир меняется. Нельзя дважды войти в одну реку. Внешнее повторение событий не гарантирует повторения результата. Приобретая опыт, мы не гарантированы от того, что завтра он может оказаться бесполезен. В этих условиях меняющейся реальности оптимальное поведение достаточно очевидно. Если что-то повело себя не так, как раньше, то надо ориентироваться на новый опыт, а не упорствовать в следовании старым традициям. Иначе говоря, опыт, полученный сегодня, должен учитываться сильнее, чем пусть и больший, но более старый опыт. Спустя некоторое время новый опыт должен стать старым, и свежий опыт, если он появится, должен получить над ним приоритет. Удобный момент, чтобы осуществить такое изменение приоритета, – это время сна. Проснувшись наутро, мы по-другому смотрим на вещи. Возможно, что описанное – одна из причин этого.

Общая целесообразность не гарантирует, что такой механизм будет оправдан каждый раз. И это мы можем ярко наблюдать в жизни. Человек даже в ситуациях полностью эквивалентных, когда старый опыт не потерял актуальности, формирует поведение с приоритетом нового опыта. История учит, что история ничему не учит. Представьте человека, который регулярно ходит в казино. Весь его предыдущий опыт оценивает вероятность выигрыша. Эта оценка в пользу казино. Человек решается на новую игру, как правило ограничивая себя по сумме или размеру ставки. Игра приносит ему новый опыт. Это новый опыт реальных игр и новый опыт виртуальных фантазий. Поскольку игра и фантазии вокруг нее сильно эмоционально насыщены, то такой новый опыт активно вытесняет старый. Человек играет так, как будто все, что было раньше, уже неважно и не имеет значения.

Приблизительно в этом направлении можно искать объяснение мудрости. Под умным поведением мы понимаем такое, которое всецело учитывает своеобразие текущей ситуации и позволяет добиться оптимального результата. А мудрыми мы называем решения, которые диктуются не сиюсекундными мотивами, а формируются с полноценным учетом всего жизненного опыта. Возможно, когда говорят «утро вечера мудренее» - это надо понимать буквально.

Оптимизация обобщений

Ночью можно сделать общий анализ приобретенной за этот день памяти и попробовать улучшить качество работы обобщений. Каждый школьник знает, что если повторить материал вечером, то утром он воспроизводится значительно лучше. Если вечером все могло путаться, то утром материал как будто «разложился по полочкам». Многие проблемы, которые вечером казались сложными и запутанными, наутро выглядят значительно понятнее и четче, мы значительно легче выделяем в них основные мотивы.

Сны

В природе нет ничего случайного. Если мы видим сны, значит, за этим стоит некая целесообразность. И она легко находится. Есть свободное время, почему бы не занять мозг виртуальным моделированием. Сны – это прокручивание теоретически возможных ситуаций с целью получения опыта, который будет определять наше поведение, если мы в такие ситуации попадем. Сны, так же как и вообще наши фантазии, обычно касаются наиболее актуальных для нас в данный момент тем.

Современные приборы позволяют регистрировать активность отдельных участков мозга, чем и воспользовались нейробиологи Мэтью Уилсон и Брюс Мак-Нотон. Они вживили в мозг крыс импланты, позволяющие регистрировать активность нейронов, и пустили животных бегать от кормушки к кормушке по замкнутому маршруту. Когда крысы проходили разные участки маршрута, у них активировались разные клетки гиппокампа - структуры мозга, ответственной за пространственную память. Активность разных «клеток места» так тесно соотносилась с физической локализацией крысы, что исследователи могли следить за перемещением животных по маршруту просто наблюдая за тем, какие клетки в данный момент работают. Когда крысы набегались и заснули, экспериментаторы продолжали записывать активность «клеток места» и обнаружили, что клетки возбуждаются в прежнем порядке, как если бы крысы во сне продолжали бегать по тому же лабиринту.

В 2005 году Мэтью Уолкер из Гарвардской медицинской школы просил добровольцев печатать на клавиатуре бессмысленные последовательности, такие как 4-1-3-2-4. После сна движения пальцев становились более быстрыми и координированными, но люди не просто быстрее печатали, особенно преуспели испытуемые в печатании тех последовательностей, которые вначале давались им труднее всего. Мозг всю ночь «гонял» их память по этим последовательностям, и в результате к моменту пробуждения они лучше всего и запомнились. Мало того, исследования Уолкера показали, что те участники его эксперимента, которые выспались, при выполнении задания значительно меньше задействовали участки своего мозга, ответственные за сознательные усилия, но активнее - те зоны головного мозга, которые обеспечивали более быстрые и точные удары по клавишам.

Осознание, экспликация, объяснение знаний

Для того чтобы несколько уложить в голове представление об обобщениях, стоит разобраться в природе наших знаний.

В замечательном, еще старом советском, фильме «Волшебная лампа Аладдина» советник говорил: «Поистине, сон не есть не сон, а не сон не есть сон, итак, не про сон сказать, что это сон - всё равно, что про сон сказать, что это не сон. Говоря коротко, про не сон - сон или сон - про не сон». То, что нам предстоит сформулировать, немного напоминает мысль советника.

Будем делить знания по тому, как они проявляют себя в нашем сознании. Можно условно поделить знания, доступные человеку, на три типа:

Разберемся в различиях между ними.

Имплицитное знание

Когда память управляет нами, это не означает, что мы должны что-то вспоминать. Весь существующий у нас опыт служит основой для неосознанного поведения. Обобщения не являются новыми структурами мозга. Обобщения - это просто форма организации существующих воспоминаний. Как мы уже говорили, обобщения удобно представлять как память об идеальных событиях. Как и отдельные воспоминания, обобщения участвуют в формировании поведения и состояния, оставаясь неосознанными. Собственно, такое скрытое знание, которое проистекает из обобщения опыта, и может управлять нами, и называется имплицитным. Все обобщения имеют изначально имплицитную, неосознанную природу.

Память может проецироваться на чувственное восприятие, порождая осознаваемую нами картину. В зависимости от характера проекции это может быть либо воспоминание о конкретном событии, либо фантазия. По своей природе эти вещи слабо различаются. Как фантазия складывается из фрагментов реальных воспоминаний, так и воспоминание не является «объективной фотографией», а есть реконструкция былого через фантазию. Обобщения, эти воспоминания об идеальных событиях, могут проецироваться на чувственное восприятие, что, собственно, и составляет основу фантазий. Когда обобщение проявляет себя через проекцию в чувственном восприятии, можно говорить об экспликации этого знания.

Эксплицитное знание

Традиционно знания делят не так, как мы - на три, а на две группы. Тогда эксплицитными называют все знания, которые не является имплицитными. Наиболее распространенное толкование эксплицитных знаний такое: эксплицитные знания – это те, которые мы можем описать на каком-нибудь языке и через этот язык передать другим. В такой трактовке теряется очень существенная категория знаний, что и заставляет ввести три категории и отказаться от традиционного толкования.

Свойство чувственного восприятия – не только воспринимать мир, но и воспроизводить его тем же набором ощущений. Мы ранее сравнивали его с экраном, на который можно проецировать с двух сторон: со стороны органов чувств и со стороны памяти. Так мы можем представлять себе зрительные, слуховые или иные чувственные образы. Когда обобщению сопоставляется определенный чувственный образ, через который это обобщение может быть представлено, происходит экспликация знания. Самый простой случай - когда обобщение соответствует конкретному явлению или предмету. Тогда представить его можно через соответствующий зрительный образ или через характерный для него звук. Но бывают обобщения, за которыми нет конкретного образа. Скорость, благородство, вкус, время, вакуум… – огромное количество обобщений не могут быть представлены так вот просто. Выход – сопоставить им условные чувственные образы. Так скорость можно представить через звук, характерный для быстрого движения, через образ бегущего человека или через принятый в физике знак. Универсальный способ, который подходит для любых обобщений, - это язык. Если сопоставить обобщению звучание определенного слова, то через это звучание его можно представить. Вместо звучания слов можно использовать жесты, рисунки или условные знаки. Годится все, что можно представить в чувственном восприятии. Собственно, процесс сопоставления обобщения и чувственного образа и уместно назвать экспликацией, а знание, которому есть соответствие и которое можно представить, - эксплицитным.

Когда экспликация идет через звук, язык, жест или письменный знак, то появляется возможность передачи такого знания. Однако сам критерий возможности описания и передачи на каком-либо языке применительно к эксплицитному знанию оставляет за бортом все, что можно представить, например, зрительными образами. Но еще более важно то, что под возможностью описать через язык порой неявно подразумевается понятность этого знания. Дескать, знание, которое сформулировано словами, – это понятое знание. В общем случае это не так. И дело тут в трактовке того, что считать понятным. Если исходить из узкого смысла понятного, то так можно назвать все то, что мы можем передать другим. Для этого совершенно необязательно понимать суть происходящего - достаточно ее обозначить так, чтобы собеседник правильно идентифицировал собственное аналогичное обобщение, что, собственно, и позволяет сделать язык. Но за обобщением стоит его связь с идентифицирующими признаками, которые сами могут быть достаточно сложными обобщениями. И под пониманием можно подразумевать способность проследить эти связи. Так вот такого понимания речь не гарантирует. Когда мы говорим о конкретных предметах, то обобщение, слово, конкретный образ образуют систему, которую мы расцениваем как понятную, так как образ и есть главный идентифицирующий признак, и связь очевидна. Но как только мы переходим к более абстрактным понятиям, все становится не так просто.

Объясненное знание

Сам факт экспликации знания не означает понимания нами того, что стоит за обобщением. Это интересный и очень важный факт. Связав обобщение и образ, мы получаем возможность оперировать ими, но не становимся ближе к пониманию обобщения. Хотя наш мозг, создав обобщение, уже выделил те ключевые признаки, по которым он приписывает явлению наличие в нем этого обобщения, но нам эти признаки остаются недоступны. Во многих случаях признаки лежат на поверхности, и нам не составляет труда связать эти признаки с обобщением и тем самым расширить экспликацию знания. Возьмем обобщение «стол». Первое, что приходит на ум, – это связанные с ним атрибуты: ножки стола и используемая поверхность. Если вы попросите кого-нибудь объяснить, что такое стол, то возможно, что услышите: «Это столешница на ножках», - совсем как по Платону: «Человек - это двуногое без перьев». Однако мы назовем столом и большую коробку, и доску на любых опорах, и уступ в стене, но в определенной ситуации. Обобщение «стол» связано у нас с любой поверхностью, которая позволяет нам достаточно удобно манипулировать предметами, находящимися на ней. Мы успешно используем обобщение «стол», не формулируя ни точного определения, ни хоть какого-то толкования. Знание названное, по мере осознанного раскрытия причин, стоящим за ним, становится знанием объясненным. Глубина и доступность объяснения зависит от природы знания. Объяснение знания - это дополнительный опыт, связанный с соответствующим обобщением. Этот опыт меняет структуру самого обобщения. Изменение касается появления признаков, дополняющих экспликацию обобщения, то есть того, как это обобщение может проявить себя в сознании. Когда мы даем толкование слову, это толкование не меняет исходного обобщения, которое проявляется через это слово, но корректирует обобщение, которое есть слово. Если толкование соответствует тем статистическим закономерностям, которые лежат в основе исходного обобщения, это толкование можно считать объяснением исходного знания. Но очень часто толкование выхватывает только часть признаков, иногда упуская саму суть обобщения. Тогда фактически рождается новое понятие, которое эксплицируется через то же слово. Это порождает многозначность слов языка и определенные сложности при его понимании, так как из контекста речи приходится вычленять, какое обобщение стоит за использованием многозначного слова.

Можно выделить два ключевых направления познания:

Второе направление гораздо шире, чем это может показаться на первый взгляд. Есть множество удивительных вещей, которые человек умеет определять, но не может объяснить, как он это делает. Например, мы четко можем сказать, где смешно, а где не смешно, юмор или не юмор, красиво или не красиво. Все это связано с имплицитными знаниями. Существенная часть науки, по сути, занимается попытками объяснить природу тех закономерностей, которые непринужденно выделяет мозг человека.

Страх и предвкушение

В Иерусалиме на Храмовой горе есть Краеугольный камень. Это часть скалы, которая, согласно иудейским преданиям, была в основании храма Соломона. На этом Краеугольном камне мироздания стоял ковчег Завета, с него - или поблизости - вознесся пророк Мухаммед, и с него, в конце концов, или правильнее сказать – в начале начал, началось Сотворение мира.

Для понимания мышления, краеугольный камень – это эмоции. Все наши рассуждения, так или иначе, строятся вокруг них. В понимании же того, что есть эмоции, есть своя, удивительно простая, но, возможно, не совсем очевидная мысль. Краеугольным камнем в понимании эмоций является утверждение: все существующие у человека эмоции являются либо страхами, либо предвкушениями. То есть все отрицательные эмоции – это страхи чего-либо, а все положительные – чего-либо предвкушения.

Страх

Бояться можно чего угодно: высоты, старости, хулиганов, измены… За всем этим стоит оценка, которая говорит, что текущая ситуация способна привести к состоянию «плохо». То есть страх – это состояние «плохо», вызванное присутствием признаков, которые в нашем опыте статистически значимо связаны с состоянием «плохо». Не запутайтесь. Есть «плохо», которое оценивает сенсорную информацию. Это свойство оценки ощущений, например: боли, неприятного запаха, противного вкуса. Такое же состояние «плохо» возникает и от страха. Такая определенная форма рекурсии: «плохо», если может стать «плохо».

Поскольку истинные причины состояния «хорошо – плохо» не осознаются, то очень часто страх ошибочно отождествляют с возможными негативными последствиями. Страх высоты отождествляют с возможным падением, страх темной подворотни - с притаившимися там хулиганами, страх разоблачения - с возможным наказанием и тому подобное. Отсюда проистекает желание, произнося слово «страх», конкретизировать - какой это страх, связав его с возможным развитием ситуации. В действительности страх связан только с одним – с наличием признаков того, что может быть «плохо». То есть, если память определяет признаки, которые встречались ранее и которые соответствовали тому, когда нам было «плохо», то нам снова становится «плохо». Это и значит испытывать страх. Иначе говоря, причина страха - не анализ возможных последствий, а узнавание признаков «плохой» ситуации. Мы испытываем страх не от того, что представляем хулиганов в темной подворотне, а от того, что ситуация прохода одному через темную подворотню содержит «потенциально опасные» признаки. Представление об опасности может сформироваться на основе реального опыта - нас уже били в темном переулке, а может - на основе опыта виртуального - почему бы в этой темноте не жить страшному монстру. Эмоция «страшно» возникает не от представления последствий возможного падения, а от самого созерцания «высоты». И это означает, что либо мы уже больно падали и имеем соответствующий опыт, либо мы видели и оценили последствия чужого падения.

Смысл страха достаточно очевиден. Страх формирует поведение, заставляющее нас избегать потенциально опасных ситуации. Он же учит действиям, позволяющим избавиться от него, если все-таки мы попали в «страшную» ситуацию. Если боль создает поведение, позволяющее предотвратить ее появление, и поведение, направленное на снятие боли, то страх позволяет сформироваться поведению, предохраняющему нас от самой ситуации, в которой может стать больно. Страх – это такой предварительный рубеж обороны, который сам-то ценности и не имеет, но открывает дорогу в тыл. Спартанцы стояли насмерть в ущелье не потому, что Фермопилы имели ценность, а потому, что дальше была Спарта. Природа, создав механизм страха, повысила наши шансы избежать неприятностей. Мы учимся не только не совершать действий, непосредственно ведущих к состоянию «плохо», но и не попадать в ситуации, которые предшествуют этим действиям.

Предвкушение

Существует зеркальная, по отношению к страху, эмоция. Конечно же, это - предвкушение. Предвкушение делает нам «хорошо», когда «ситуация может привести к состоянию хорошо». При этом предвкушение реагирует не на рассуждения или на результаты сложного «механизма предсказания», а, как и страх, на наличие «хороших» признаков. Напомним, что под признаками, в нашем повествовании, надо понимать не только наблюдаемые явно явления, но и скрытые факторы-обобщения, выделяемые мозгом, на основании видимых признаков.

Смысл предвкушения аналогичен страху. Оно формирует поведение, которое принуждает нас оказываться в ситуациях, обещающих нам удовольствие. Интересно то, что психологи вообще не упоминают предвкушение среди фундаментальных эмоций и, соответственно, проходят мимо глубокого родства предвкушения и страха.

Состояния

Многие ситуации допускают вероятность как положительного, так и отрицательного исходов. Это соответствует одновременному переживанию и эмоции страха, и эмоции предвкушения, этакое «и хочется и колется». Сочетание эмоций, да еще и, возможно, в разной степени выраженности, порождает множество состояний, которые всем нам приходится регулярно испытывать.

Перед началом футбольного матча счет ноль - ноль. В случае равных по силе команд и отсутствия особой интриги вокруг матча мы испытываем потенциально равные по силе эмоции «предвкушение победы» и «страх поражения». Это состояние принято называть волнением. Если на первой минуте наши пропускают гол, баланс несколько сдвигается не в лучшую сторону. Такое состояние принято называть переживанием за судьбу матча. Если после первого тайма мы проигрываем три – ноль, и шансы выиграть уже невелики, мы пребываем в состоянии надежды. Когда до финального свистка остается минута, а счет пять – один не в нашу пользу, мы переходим в состояние обреченности. Что важно, все описанные состояния – это различные по выраженности сочетания двух эмоций: страха и предвкушения.

Стоит обратить внимание на то, что в быту, да и не только в быту, часто путают эмоции и сопутствующие им состояния человека. Набор эмоций, характерных для некой типовой ситуации, часто описывается не через перечисление собственно эмоций, а через описание самой ситуации. Например, не существует эмоции надежды. Есть состояние надежды: состояние человека в ситуации, допускающей разные, в том числе положительные исходы. Надежда – это не что иное, как предвкушение положительного исхода на фоне страха неудачи. Каждый раз, рассуждая о подобных ситуациях, стоит выделять эмоции страха и предвкушения и учитывать степени их выраженности.

Эмоции

До сих пор мы ограничивались тем толкованием эмоций, что это способность мозга давать оценку происходящему, выливающуюся в состояние «хорошо – плохо». В предыдущей главе мы сделали сильное утверждение, что все эмоции – это страхи и предвкушения, и третьего не дано. Наконец, настал момент объяснить, что же такое эмоции, и откуда берется эта удивительная способность мозга - оценивать смысл. Хотя мысль, которую мы сейчас сформулируем, по своей сути крайне проста, она не совсем привычна для классического представления об эмоциях. Чтобы было понятно, что мы будем опровергать, попробуем сформулировать «очевидные» постулаты, которые гласно или негласно лежат в основе «классического» понимания эмоций:

В той или иной мере эти утверждения составляют основу всех психологических теорий, даже если они трактуют эмоции не так, как трактуем их мы в этой книге. Эти утверждения кажутся вполне логичным следствием эволюционной теории. И действительно, за каждой эмоцией можно разглядеть то, какую целесообразность она привносит в поведение. А мы привыкли, что все целесообразное - результат естественного отбора. Но нас, современных людей, от обезьян отделяет всего несколько миллионов лет, а от наших достаточно диких предков, не умевших говорить, и того меньше, всего-то какие-то десятки тысяч. И то и другое по меркам природы - мгновенье. Как такая сложная система человеческих эмоций могла возникнуть в столь ничтожный срок? Так вот, то, от чего нам придется отказаться, – это от представления, что эмоции есть результат эволюции и наследуются нами через геном. А как же тогда? Чтобы ответить на этот вопрос, надо ответить на другой, пожалуй, главный вопрос. Так что же все-таки такое эмоции?

Что такое эмоции

Мы недаром столько говорили о страхе и предвкушении. Там, в их описании, уже содержится практически весь ответ. Осталось только его озвучить.

Наша память фиксирует все, что с нами происходит, с учетом того, какое состояние «хорошо – плохо» этому соответствует. Когда впоследствии нам встречаются знакомые признаки, они не только влияют на поступки, но и вызывают состояние «хорошо», если связаны с «хорошими» воспоминаниями, и состояние «плохо», если связаны с «плохими». По сути это и есть то, что мы называем предвкушением и страхом. При этом мы запоминаем не только «хорошо» или «плохо», вызванное ощущениями, но и «хорошо» и «плохо», вызванное предвкушением и страхом, а еще и страхом страха и предвкушением предвкушения и так далее. Так вот, все положительные эмоции – это либо предвкушения приятных ощущений, либо предвкушения предвкушений, а все отрицательные – либо страхи неприятных ощущений, либо страхи других страхов. То есть все эмоции – это не заложенные природой оценки, а исключительно результат нашего опыта. То есть ребенок рождается только с рефлексами, ощущениями и способностью к оценке ощущений, все остальное – это результат формирования памяти, в которой создается сложный комплекс предвкушений и страхов.

В основе здания эмоций лежат оценки ощущений, которые на первом этапе порождают первичные эмоции, которые, в свою очередь, порождают последующие, вторичные. Первичные эмоции – это страхи и предвкушения оценки ощущений, вторичные – страхи и предвкушения первичных эмоций.

Надо расстаться с мыслью о том, что эмоции наследуются. Все то многообразие эмоций, что мы наблюдаем, – это неизбежное следствие развития ребенка, подростка, человека в свойственной ему природной и социальной среде. Каждый ребенок заново, с нуля, создает для себя все существующие эмоции. Нет эмоций, возникших в результате естественного отбора. Нет никаких особых эмоциональных структур. Есть только память и ее способность влиять на состояние «хорошо – плохо». Любая эмоция – это страх или предвкушение чего-либо, что с нами уже происходило реально или в наших фантазиях. Каждое воспоминание несет в себе информацию о каком-либо страхе или предвкушении.

То есть, если что-то доставило нам удовольствие, то все признаки, которые при этом присутствовали, будут вызывать у нас впоследствии состояние «хорошо». И наоборот, то, что сделало нам «плохо», заставит нас бояться его признаков.

Многообразие всех воспоминаний создает совокупность всех страхов и предвкушений. В этой совокупности проявляются статистически устойчивые реакции на ситуации, объединенные общим смыслом. Эти устойчивые и схожие для всех людей реакции обычно и имеют в виду, когда говорят о конкретных эмоциях.

Случай маленького Альберта

Основоположник бихевиоризма Джон Уотсон совместно с Розалией Рейнер еще в 1920 году провели замечательные наблюдения, которые вошли в историю как «случай маленького Альберта». Экспериментаторы проследили формирование эмоции страха у 11-месячного младенца. До начала опытов ребенок был совершенно безразличен к белым мышам. Во время опытов Альберту показывали белых мышей и одновременно громко стучали за его спиной молотком по железной полосе, что вызывало плач у ребенка. Вскоре ученые добились того, что Альберт начинал плакать лишь только завидев белых мышей. Более того, оказалось, что страх малыша стал распространяться на белые предметы вообще – белые листы бумаги, белого кролика, белую шубу.

Из этих опытов четко видно как опыт переживания состояния «плохо», вызванного громкими звуками, переносится на сопутствующие признаки. И уже эти признаки сами становятся причиной появления эмоции страха.

Случай маленького Петера

Способность эмоций меняться по мере накопления опыта хорошо иллюстрируется экспериментом Мэри Ковер Джонс, проделанным в 1924 году. Если в случае с маленьким Альбертом тому был внушен страх белых мышей, то в этих опытах ставилась цель избавить малыша от уже сформированного страха белых кроликов. Оказалось, что простое предъявление белого кролика никак не уменьшало страх перед ним. К успеху привело «безопасное сближение». Кролика заносили в тот момент, когда у ребенка было хорошее настроение, и держали на расстоянии, которое не вызывало тревог малыша. Постепенно кролика начинали подносить все ближе. Когда сумма воспоминаний, в которых белый кролик был признаком состояния «хорошо», компенсировала исходный страх, Петер начал его трогать и даже играть с ним.

Ассоциация

Иногда, говоря об эмоциях, используют термин «ассоциация». Обычно это поизносится в контексте: «Это явление проассоциировалось у меня с другим явлением, которое я вспомнил, и это воспоминание заставило меня пережить былые эмоции». В психологии и философии ассоциация (лат. associatio — соединение, взаимосвязь) понимается как закономерная связь между отдельными событиями, фактами, предметами или явлениями, отраженными в сознании и закрепленными в памяти. При наличии ассоциативной связи между психическими явлениями A и B возникновение в сознании человека явления A закономерным образом влечет появление в сознании явления B.

Надо отметить, что применительно к эмоциям использовать термин «ассоциация» надо аккуратно. Есть два процесса, которые стоит различать. Первый – это изменение состояния «хорошо – плохо» в ответ на предъявление признака, связанного с плохими или хорошими воспоминаниями. Это может не сопровождаться никакими осознанными образами. Сам этот признак может быть результатом обобщения разного по содержанию опыта. Второй процесс – воспоминание, вызванное тем, что одно явление напомнило о другом через наличие определенной ассоциативной связи, при этом представленное явление повлекло за собой эмоциональную оценку. И там и там можно говорить о наличии ассоциативной связи, но есть существенная разница в том, как возникает эмоциональная оценка.

Иногда, казалось бы, совершенно разные явления имеют общую основу. Сейчас мы попробуем показать, насколько широк диапазон проявления эмоций. И как их можно найти там, где, на первый взгляд, не прослеживается с ними никакой связи. Итак, известно, что у человека существуют эрогенные зоны. Эрогенные зоны — это участки кожи или слизистой оболочки (например, в области половых органов, молочных желез, губ, полости рта), раздражение которых вызывает сексуальное возбуждение или оргазм. Как правило, по своему значению эрогенные зоны делятся на основные и дополнительные. Основные эрогенные зоны у большинства людей расположены сходным образом, а дополнительные обычно локализованы более индивидуально. В традиционном представлении эрогенные зоны – это участки тела с особой иннервацией, запрограммированные природой на доставление человеку удовольствия. Некоторые из них ярко выражены изначально, а некоторые могут проявляться со временем, короче, кому как повезет.

А теперь небольшое рассуждение. Предположим, что от природы есть только одна эрогенная зона. Это органы-гомологи: головка пениса у мужчин и клитор у женщин, которые развиваются из одинаковых эмбриональных зачатков. Предположим, что только их стимуляция может изначально вызывать возбуждение и состояние «хорошо». Что произойдет дальше? Опыт мастурбации и реального секса обязательно свяжет удовольствие и сопутствующие ему признаки. В числе коих будут и прикосновения к определенным частям тела. Это приведет к тому, что соответствующее раздражение этих участков будет вызывать самостоятельное удовольствие и возбуждение. Ощущение при этом будет складываться из чувственного восприятия, которое не изменится, и оценки «хорошо», привнесенной сформированной эмоцией. Собственно, вот так и могут возникать все остальные эрогенные зоны. Те участки тела, которые чаще всего стимулируются людьми во время удовольствия, становятся основными зонами, а те, которые затрагиваются в силу индивидуальных особенностей, – дополнительными. И все встает на место. Использует человек позицию «лицом к лицу», при которой женская грудь получает стимуляцию во время секса, результат – приобретенная эрогенная зона. Какие места просто обязаны стимулироваться во время близости? Вот вам и загадочные точки «G» и «U». Есть у мужчин опыт мастурбации? Неизбежна связь наслаждения и тактильных ощущений. Получайте удовольствие от прикосновений к партнерше.

Усовершенствованный эмоциональный компьютер

Когда мы говорили о том, как формируется поведение, мы использовали нейронную конструкцию, которая иллюстрировала главный принцип.

В этой конструкции:

Такой мозг менялся по мере обучения. Память «перетягивала на себя» функции безусловных рефлексов и начинала управлять поведением, реагируя на происходящее. Безусловные рефлексы такого мозга были заданы «от рождения», а вот память определялась той средой, в которой этому мозгу приходилось формироваться. То есть безусловные рефлексы были следствием эволюции и естественного отбора, а память и связанное с ней поведение – результатом обучения, получаемого в течение всей жизни.

В описанной модели, хотя мы и поторопились назвать ее эмоциональным компьютером, вообще-то, не было места для эмоций в том смысле, как мы их трактуем. Состояние «хорошо – плохо» формировалось только оценочным восприятием, то есть оценкой ощущений, предопределенной от рождения. Но оказывается, что небольшое усовершенствование волшебным образом может породить эмоции. Достаточно только дать возможность памяти влиять на состояние «хорошо – плохо», наподобие того, как она влияет на исполнительные нейроны. Для этого нам даже не понадобится перерисовывать схему. Просто представьте себе, что нейроны памяти, зафиксировавшие какие-либо события, при узнавании картины на датчиках, похожей на ту, которую они запомнили, будут стараться активировать то состояние «хорошо – плохо», которое соответствует их воспоминанию. При этом они будут делать это тем сильнее, чем точнее узнавание.

По мере обучения такая память приобретет свойство оценивать происходящее с позиций страха и предвкушения. Узнавание любых признаков, которые соответствовали «плохим моментам», будет делать «плохо». Узнавание «хороших» признаков будет делать «хорошо». А так как новые воспоминания будут строиться на базе состояния «хорошо – плохо», сформированного не только оценкой ощущений, но и памятью, то они будут нести в себе и страх страха, и предвкушение предвкушения.

В такой усовершенствованной модели эмоции получаются естественным следствием ее организации. Не надо никаких особых схем, систем, принципов. Память, влияющая на состояние «хорошо – плохо», - это и есть эмоции.

Обобщения и эмоции

В приведенной схеме нейроны памяти определяют, что происходит, исходя из активности датчиков и исполнительных нейронов. Если позволить этим нейронам воспринимать активность других нейронов памяти, то можно - за счет усложнения архитектуры сети - пытаться добиться от нее новых качеств. Нас сейчас будет интересовать способность мозга обобщать. Не будем пока углубляться в алгоритмы обобщения. Попытаемся хотя бы качественно представить, с чем мы имеем дело.

Обратимся опять к простейшему мозгу. Как можно интерпретировать нейроны памяти? Все зависит от алгоритма запоминания. Очень похоже, что в реальном мозгу в фиксации каждого воспоминания принимает участие множество нейронов. Но если для наглядности представить, что одному воспоминанию соответствует один нейрон, то каждый нейрон будет фиксацией определенного момента жизни. Это очень упрощенно, но достаточно наглядно. В такой интерпретации обобщение – это группа нейронов, проявляющая себя как один нейрон, соответствующий несуществующему воспоминанию, в котором отпечатана суть этого обобщения. Способность обобщать – это способность при добавлении новых воспоминаний автоматически формировать такие группы.

Каждое новое воспоминание сопровождается определенным изменением состояния «хорошо – плохо». Это отпечатывается в нейронах памяти. Любое новое воспоминание корректирует то, как мозг будет впредь давать эмоциональную оценку. Если запоминание сопровождалось слабым изменением состояния «хорошо - плохо», то и влияние этого воспоминания на оценку будет невелико. Сильное же потрясение оставит более заметный след. Если предположить, что обобщения состоят из нейронов, относящихся к воспоминаниям, в которых проявлялось это обобщающее свойство, то можно говорить о том, что обобщение влияет на состояние «хорошо – плохо» сообразно совокупному влиянию составляющих его нейронов. Это означает, что если память зафиксирует статистическую связь некого обобщающего свойства и одного из состояний - «хорошо» или «плохо», - то соответствующее обобщение начнет оказывать влияние на возникновение предвкушения или страха. Чистая статистика и никакой мистики.

Попробуем проиллюстрировать наши рассуждения. Предположим, вы внезапно вернулись домой и застали жену в объятиях высокого блондина. Вам будет плохо, очень плохо, но вы это переживете. Однако после вы обнаружите, что это событие сильно изменило систему ваших эмоциональных оценок. «Моя жена» – это обобщение, состоящее из всех связанных с нею воспоминаний. Теперь к ним добавился новый, сильно негативный опыт. Как результат, каждый раз при виде жены, или когда ее образ будет возникать в ваших мыслях, вы будете страдать. Изменится восприятие всех понятий, связанных с этим событием, например, понятия-обобщения, связанные с вашей спальней, с обидчиком, также теперь будут связаны у вас с состоянием «плохо». Теперь вас будут раздражать блондины, особенно высокие. И не потому, что будут напоминать о случившемся, а самим фактом своего присутствия. А если он, блондин, вызовет воспоминания о пережитом, то это будет дополнительной пыткой для вас, которая запомнится и усилит восприятие блондинов.

Сильное переживание существенно меняет нашу систему оценок. Но, слава богу, наша жизнь не так богата потрясениями. Для большинства обобщений оценка формируется исходя из множества менее ярких разнонаправленных переживаний, что делает их в целом нейтральными. Если наш опыт говорит о том, что определенное явление устойчиво сопутствует одному из состояний «хорошо – плохо», то соответствующее обобщение становится устойчивой оценкой. В этой оценке отражается констатация присутствия статистической зависимости. Статистика не дает гарантий, что выделена реальная, свойственная этому миру, закономерность. Она только фиксирует, что так говорит наш опыт. Это может приводить к «странным» оценкам, как, например, страх белого листа в «случае маленького Альберта» или к раздражению от блондинов в нашем примере.

Когда мы говорим об обобщениях, не стоит воспринимать их как самостоятельные физические сущности. Это всего лишь термины, помогающие нам описывать процессы, происходящие с памятью. Любой новый опыт обогащает нашу память, что ведет к некоторому изменению системы эмоциональных оценок. Это изменение можно сформулировать и в терминах обобщений.

То, как память реагирует на картину происходящего, можно описать через активность обобщений, узнавших себя в этой картине. Все вместе эти обобщения формируют эмоциональную оценку. Новый опыт запоминается базируясь на активных в этот момент обобщениях. И этот опыт становится частью всех этих обобщений. В результате изменяется влияние на оценку каждого из них.

Использовать обобщения для описания эмоций удобно. Они позволяют от описания влияния множества воспоминаний на состояние «хорошо – плохо» перейти к статистическим обобщенным зависимостям. Кроме того, обобщения позволяют описать «селективность эмоций». Если признак только случайно оказался связан с оценкой, как, например, белый цвет у маленького Альберта, то накопление опыта нивелирует его эмоциональную окраску. Собственно, так происходит со всеми простыми признаками, которые присутствуют и в хороших, и в плохих воспоминаниях. Но вот более сложные обобщения, которые идентифицируются по наборам простых признаков, если они действительно отражают некое влияющее на наше состояние явление, могут с накоплением опыта только укреплять свою эмоциональную выраженность.

Сложение эмоций

Если состояние формируется только одной эмоцией, то все просто: чем сильнее выражен фактор, соответствующий обобщению, тем сильнее изменение состояния. Если эмоций несколько, то все сложнее. Состояние «хорошо – плохо» должно соответствовать оптимальной оценке уровня угрозы или предвкушения. Каждая оценка должна быть сопоставима со всеми остальными, данными ранее, оценками. Если бы факторы, соответствующие обобщениям, всегда были ортогональны, то есть не коррелированы между собой, то можно было бы просто складывать результирующие эмоции и получать осмысленный результат. Поскольку выделяемые мозгом факторы не ортогональны и могут дублировать часть смысла друг друга, то простое суммирование не годиться. При простом сложении двух таких эмоций общая часть их смысла окажется, учтена дважды. В таких случаях математическая статистика предлагает способы, используемые в факторном анализе для операций с косоугольными факторами. Аналогичные способы используются в методе множественной регрессии. В соответствии с ними при добавлении новых признаков учитывается только то влияние, которое не было учтено ранее. Можно предположить, что природа, хотя и не учила математику, но в процессе эволюции создала механизм адекватной оценки, работающий приблизительно по такому принципу.

Изменение эмоций

Эмоции не догма. Сформировавшись, эмоция не остается неизменна всю жизнь. Эмоции – это следствие всего пережитого опыта. Новый опыт корректирует старые эмоции. Если какой-то признак получил эмоциональную окраску, то это означает, что мозг выделил соответствующую статистическую зависимость. Но если в дальнейшем этот признак будет появляться в ситуациях, несущих иную оценку, превосходящую его собственную, то через некоторое время признак станет нейтральным, а затем, если противоположная тенденция сохраниться, то соответствующей станет и окраска признака. Собственно, ничего нового, всем хорошо известно, что вкусы меняются со временем.

Названные эмоции

Слова языка соответствуют обобщениям мозга. Среди обобщений есть те, которые соответствуют сущностям, влияющим на состояние «хорошо – плохо». Слова, которые соответствуют таким обобщениям, - это названия эмоций. За каждой названной эмоцией стоит вполне конкретное обобщение, которое позволяет понять суть этой эмоции. Но названные эмоции – это только часть всех эмоций человека. Каждое воспоминание – маленькая частичка эмоционального аппарата. Названные эмоции – это наиболее яркие и устойчивые, статистически выделенные факторы, определяющие наше состояние.

Все названные эмоции можно интерпретировать как своего рода страхи или предвкушения. Для всех них можно проследить путь формирования в процессе воспитания. Вроде бы все достаточно понятно и несложно, но есть один момент, который всегда запутывал и продолжает запутывать психологов. Математикам хорошо известно одно коварное свойство статистических зависимостей – из наличия связи статистической нельзя всегда делать вывод о наличии связи причинно-следственной. Если два явления коррелированы, это может означать: либо то, что одно - следствие другого, либо то, что у них есть общие вызывающие их причины.

Применительно к эмоциям это приводит к тому, что среди множества слов, которыми мы оперируем для описания своих переживаний, часть – это действительно эмоции в нашем понимании, то есть сущности, вызывающие изменение состояния «хорошо – плохо», а часть просто ситуации, коррелированные с изменением состояния, но не являющиеся причинами этого.

Поясним на примере. Радость и удовольствие – так мы называем ситуации (состояния), в которых нам хорошо и которые проявляют себя соответствующей мимикой, жестами и возгласами. Но не мимика и возгласы - вызывают состояние «хорошо», а присутствующие при этом положительные эмоции или ощущения. Эмоции или ощущения – причина, проявление радости – только следствие. Иными словами, флюгер следует за ветром, а не ветер дует, куда ему указывает флюгер.

Существует множество классификаций эмоций. Практически все они базируются на видимых мимических проявлениях. С одной стороны, это практично, так как опирается на удобные для наблюдения признаки, но с другой стороны - достаточно бесполезно для последующего анализа. Как правило, такие классификации вводят понятие «базовых эмоций», к которым относят состояния, на которые указывает соответствующая мимика.

Список базовых эмоций по Полу Экману:

Список базовых эмоций от Кэррола Изарда:

Кэррол Изард в своей книге «Психология эмоций» (Изард, 2007) писал, что «эмоция - это нечто, что переживается как чувство, которое мотивирует, организует и направляет восприятие, мышление и действия». Он утверждал: «…понятие человеческая эмоция, понятие настолько сложное, что лаконичное определение не сможет полностью раскрыть его сути…» (Изард, 2007). При таком подходе классификация эмоций через мимику – пожалуй, единственное разумное, что остается сделать. Но, исходя из нашей трактовки эмоций, такие классификаторы стоит воспринимать именно как классификаторы мимики. То, что мы назвали эмоциями, бесполезно пытаться уложить в прокрустово ложе приведенных мимических состояний. Точнее, вообще не имеет большого смысла пытаться объяснять эмоции, главным образом, через мимические проявления. Это как исследовать причины пожара по форме пожарных машин.

Исходные и производные эмоции

Часто в классификациях кроме «базовых эмоций» используют деление эмоций на первичные и вторичные, исходя из того, что вторичные – это результат смешения первичных эмоций. Аналогичный подход используется в некоторых формальных моделях эмоций (Фор). В нашей «теории эмоций», эмоции не получаются «смешиванием», а всегда являются статистическими обобщениями опыта хорошего и плохого. Но поскольку состояние «хорошо – плохо» может создаваться не только оценкой ощущений, но и самими эмоциями, то некоторые эмоции можно рассматривать в качестве прародителей для тех эмоций, что формируются благодаря им. Для эмоций можно ввести соответствие по принципу: исходная эмоция – эмоция, сформированная на ее основе. Возникающие как страх или предвкушение исходной эмоции, такие эмоции можно называть производными эмоциями. Будучи связанными происхождением, исходные и производные эмоции, тем не менее, дают оценку разным смыслам. Эта разница может быть столь существенна, что очень часто исходные и производные эмоции не воспринимаются как родственные даже профессиональными исследователями.

Первичные эмоции

Введем свою трактовку первичных и вторичных эмоций. Будем называть первичными те эмоции, которые сформировались как «страхи» и «предвкушения» оценки ощущений. По сути это реакция «хорошо – плохо» на обобщающие признаки, сопутствующие приятным и неприятным ощущениям.

Самый простой пример – восприятие еды. Еда бывает вкусной, бывает невкусной. Каждый раз, когда мы едим, мы получаем опыт, связывающий внешний вид пищи и ее вкусовые качества. В результате формируется множество обобщений того, что свойственно вкусному и какие признаки у невкусного. «Вкусные» признаки становятся нам приятны и вызывают состояние «хорошо»; «невкусные», напротив, вызывают состояние «плохо». Это позволяет нам с ходу, по внешнему виду пищи, судить о том, нравится она нам или не нравится. То есть восприятие приятной на вид еды - не что иное, как предвкушение предстоящих приятных вкусовых ощущений, а отвращение от того, что выглядит неаппетитно, – страх возможных «невкусных» последствий.

Еще пример. Упав, мы получаем опыт того, что падение связано с болью. Очень быстро формируется страх падения – состояние «плохо» в ситуации, допускающей такой исход. Этот страх мы испытываем споткнувшись или поскользнувшись, еще до того, как испытаем боль от удара. Этот же страх создает нам дискомфорт, когда мы выходим на улицу в гололед. Чем конкретнее признаки, свидетельствующие о возможном ущербе от падения, тем сильнее наш страх. Обратите внимание: страх вызывается не прогнозом ситуации, не предсказанием падения, а самим признаком. Сила страха связана не со сложным расчетом предполагаемого ущерба, а со статистической аппроксимацией «признак – ущерб», следующей из нашего опыта. Чтобы не попасться на игру слов, уточним, что имеется в виду. В принципе, то, что делает наш мозг, формируя эмоциональную оценку, это и есть постоянный расчет вероятности благоприятного или неблагоприятного исхода. Но мы исходим из того, что в этот момент мозг не строит последовательных моделей ситуации и не рассчитывает шаг за шагом предстоящий исход. Подразумевается, что для получения оценки мозг оперирует только текущими признаками и предыдущим опытом, который говорит, как эти признаки связаны с возможным исходом. Конечно, мозг может прокручивать воображаемые модели шаг за шагом, каждый шаг формирует собственную оценку и собственное воспоминание, но это уже другая история, относящаяся к мышлению. Сейчас мы говорим о том, что в сам момент оценки эмоции возникают как реакции на конкретные признаки - и ничего более.

Продолжим пример с падением. Упав однажды с существенной высоты, мы формируем соответствующий страх. Главный признак, который фиксируется, – сама высота. Первое время одного его достаточно, чтобы вызвать страх. Но затем выясняется, что высота не всегда связана только с состоянием «плохо», высота дает лучший обзор, красивый вид и тому подобное. Со временем выделяется обобщение «ситуация высоты, допускающая возможность собственного падения», именно оно в норме оказывается статистически связанным с негативными ощущениями. Именно оно соответствует эмоции «страх высоты». Об этой эмоции с определенными оговорками можно говорить как о первичной.

Вторичные эмоции

К вторичным эмоциям можно отнести те эмоции, которые формируются как страхи и предвкушения состояния «хорошо – плохо», связанного с эмоциями. Как мы уже говорили, это можно описать как страх страха и предвкушение предвкушения. Большая часть того, с чем мы имеем дело в эмоциональной сфере, - это именно вторичные эмоции.

Продолжим про высоту. Страх высоты, связанный с возможным падением, может проявиться при полете на самолете. У некоторых это состояние проявляется настолько сильно, что формируется аэрофобия – страх полета на самолетах. Если не брать сам страх во время полета, а рассматривать ту часть аэрофобии, которая создает страх перед самим фактом возможного полета, то это и есть пример вторичной производной эмоции. Когда мы боимся повторения страхов.

Толкование эмоций, явно связанных с предвкушением или страхом конкретных явлений, обычно несложно и сразу выводит на ту целесообразность, которую эта эмоция привносит в поведение. Для производных же эмоций часто бывает, что их целесообразность совсем не так очевидна. В сложных случаях эта неочевидность переходит в полнейшую загадочность, что и порождает мнение об иррациональной сущности человеческих чувств.

Планирование

В основе поведения человека лежит планирование – это считается аксиомой. И действительно, мы постоянно совершаем поступки, имеющие смысл не сами по себе, а как часть некого большего действия, результат которого оправдывает все промежуточные шаги. Интересно, что, как правило, эти промежуточные поступки сопряжены с определенным негативом: тратой сил, денег или иного ресурса. Но мы знаем, что все это не зря, а будет компенсировано удовольствием от итогового результата. Мы хорошо представляем, как планировать. Для этого надо:

Мы умеем планировать на бумаге, мы можем заставить планировать компьютер. Для нас понятны и очевидны все перечисленные этапы планирования. Более того, мы не очень представляем, как можно планировать по-другому. Незнание альтернатив заставляет нас приписывать мозгу аналогичную «алгоритмическую» схему работы. И негласно подразумевать, что где-то там, в недрах мозга, есть модули, которые это реализуют.

Так вот, оказывается, что наше понимание эмоций позволяет объяснить то, как мозг может планировать «не алгоритмически», и показать, что для этого не нужны никакие особые конструкции, и что это его естественное свойство, проистекающее из самой сути эмоций.

Уровни планирования

Возможность планирования «на ход вперед» заложена в самой сути страха и предвкушения. Моделируя развитие ситуации, мы не обязаны доходить до конечного результата, достаточно подойти к моменту, в который сработает либо страх, либо предвкушение. Когда мы ведем машину, мы постоянно «забегаем на ход вперед», мы моделируем, что «будет через секунду». Но мы получаем виртуальный опыт, в основном, не от того, что представляем аварию и ее исходы, а от того, что некоторые ситуации оцениваем как страшные.

Предвкушение и страх «формируют цепочки», связывающие результативную ситуацию и ситуацию, способную к ней привести (Рисунок 26). Эмоции обеспечивают тот факт, что ситуация, предшествующая оценке, тоже получает оценку.

Но найдутся ситуации, которые окажутся предшествующими и по отношению к предшествующей ситуации (Рисунок 27).

Например:

Нетрудно убедиться, что эта цепочка потенциально бесконечна. Но чем дальше мы отходим от финала, тем слабее эмоциональные оценки. По сути, когда мы говорим об исходных и производных эмоциях, мы говорим о формировании звеньев такой цепочки планирования. Особенность эмоционального подхода к планированию в том, что весь реальный и виртуальный опыт, полученный в течение жизни, формирует способность памяти без перебора вариантов сразу оценивать любую текущую ситуацию с учетом всех возможных перспектив.

Упрощенно планирование, свойственное мозгу, можно представить так:

Пространство возможностей

«Опережающая оценка» позволяет человеку иметь «размеченное» пространство возможностей. Фазовым пространством называют: пространство всех возможных состояний системы, в котором каждому возможному состоянию соответствует одна точка пространства. Измерениями фазового пространства могут быть все характеристики системы, полностью описывающие ее состояние. Эволюция такой системы – это перемещение точки в этом фазовом пространстве. Предположим, что в фазовом пространстве нашего мира мы отметили «значимые» точки, связанные с событиями, имеющими значение для конкретного человека. По идее, жизнь этого человека должна наполняться переживаниями в момент прохождения значимых точек или при виртуальном моделировании такого прохождения. Это должно формировать воспоминания, управляющие поведением. Но наличие эмоций многократно увеличивает количество значимых точек. Для многих точек фазового пространства по неким критериям человек определяет вероятность перехода в другие эмоционально оцененные точки и, исходя из этого, дает эмоциональную оценку этим. Такая дополнительная «разметка» фазового пространства позволяет выбирать «хорошие» траектории в ситуациях, где не удается смоделировать все возможные исходы. Эмоции страха и предвкушения делают эмоционально ненулевыми огромное количество ситуаций, исходя не из оценки достижения результата, а из оценки вероятности его последующего достижения. Влияние этого процесса на формирование поведения невероятно высоко. Все поступки человека совершаются в сторону ожидания повышения эмоциональной оценки. Так вот, существенная часть поступков ведет не к конечному результату, а к состоянию, в котором повышается вероятность его достижения, что само по себе уже есть «эмоциональный результат».

Достижение результата через жертву

Теперь несложно понять, как человек преодолевает «потенциальные ямы». Если мы хотим выиграть в лотерею, то мы должны купить лотерейный билет, что подразумевает расставание с деньгами. В нашей модели поведения из возможных поступков выбирается тот, который в конкретный момент сулит наилучшее состояние «хорошо – плохо». Как же нам расстаться с деньгами, то есть ухудшить свое состояние, даже если это сулит выгоду в дальнейшем? Оказывается, не надо вводить никаких новых систем и принципов: все, что для этого необходимо, у нас уже есть. Когда мы будем виртуально моделировать ситуацию покупки билета, то ее оценка сложится из двух эмоций. Первая – страх потери денег, если билет не выиграет, вторая – предвкушение выигрыша, построенное на оценке суммы куша и шансов его выиграть. Мы купим лотерейный билет, только если вторая эмоция перевесит первую. Причем перевесит так, что если у нас присутствует удовольствие от обладания небольшими деньгами, то новое итоговое состояние должно оказаться еще сильнее.

Обобщая лотерейный пример, можно сделать достаточно важное утверждение. Двигаясь по своей траектории в фазовом пространстве человек не преодолевает «потенциальных ям», он не опускается к состоянию «плохо» ради последующего вознаграждения. За счет эмоций, которые все сводятся к страхам и предвкушениям, происходит учет в оценке текущей или моделируемой ситуации вероятности возможных положительных или отрицательных исходов. Каждый шаг по траектории совершается только в сторону улучшения состояния «хорошо – плохо», в противном случае никакое действие не предпринимается. Мы никогда не идем на ухудшение нашего состояния, оправдывая это последующим результатом. В действительности любое планируемое нами ухудшение обязательно компенсируется превосходящей его эмоцией предвкушения. Не бывает никакой сознательной жертвы, совершаемой человеком. Точнее, жертва – в действительности никогда не жертва, а всегда обмен с выгодой. По крайней мере с ожиданием выгоды. И что бы с нами ни происходило, постоянно повторяется одна и та же история «покупки лотерейного билета».

Проследим (Рисунок 28), как формируется наше состояние каждый раз, когда мы «приносим жертву».

Итак, три стадии:

Часто случай определяет, по какой траектории будут развиваться события. Что-то зависит от нашего выбора, что-то – результат внешних сил. То, чем мы управлять не в состоянии, нам остается только оценивать и запоминать. Там же, где мы совершаем поступок, он всегда определяется памятью, считающей, что состояние «хорошо – плохо» улучшится.

Всякая оценка текущего состояния включает оценки потенциальных исходов. Поэтому, когда мы совершаем действие, казалось бы, ведущее к очевидно плохому результату, в действительности память считает что это «плохо» будет лучше, чем то, что сейчас.

Компенсация

Когда нам плохо, нормальное состояние оценивается как хорошее и желанное. Фантазии о норме сопровождаются положительной оценкой, соответственно возникает положительное предвкушение «ухода невзгод». Представим, что нас мучает боль. Это, естественно, соответствует состоянию «плохо». Но появляется доктор и протягивает таблетку, которая сулит нам избавление от боли. Мы еще не выпили таблетку, но наше состояние уже изменилось. Оно улучшилось за счет предвкушения выздоровления. Может доходить до внешне парадоксального. Узник, осужденный на долгие годы, еще сидя в тюрьме, может быть счастлив, если до выхода на свободу остается несколько дней. Самоубийце может быть хорошо в последний день жизни, когда уже принято решение (последнее, со слов очевидцев, действительно имеет место).

Шахматы

То, насколько универсальны описанные закономерности, я постараюсь проиллюстрировать на примере размышлений шахматного игрока.

Возьмем произвольный момент партии. Результат, которого игрок стремится достичь, – это мат вражескому королю, который будет сопровождаться радостью победы. Избежать же игрок пытается получения мата и, соответственно, горечи поражения. Если в результате перебора вариантов игрок находит комбинацию, которая гарантированно ведет к достижению победы, он приобретает виртуальный опыт с сильным эмоциональным подкреплением, который определяет его последующие ходы. Но в большинстве случаев игрок не видит, как добиться мата. И тогда в действие вступает умение оценивать позицию. Игрок оценивает количество материала у себя и у противника, развитость фигур, угрозы, которые создает он, и угрозы ему, и прочее, что, в общем, зависит от профессионализма играющего. Оценка текущей позиции формирует представление о шансах на победу и о шансах на проигрыш. Возникают с определенной силой эмоция предвкушения и эмоция страха. При переборе возможных вариантов каждая позиция оценивается теми же эмоциями предвкушения и страха. Каждый виртуальный ход фиксируется памятью с учетом оценки изменения эмоционального состояния. Если по ходу анализа встречается вариант жертвы, то он оценивается не по непосредственной силе возникшей позиции, а с учетом эмоции предвкушения, если эта жертва сулит преимущества в дальнейшем. Когда наступает момент выбора хода, память толкает шахматиста на ту альтернативу, которая сулит максимальное улучшение эмоционального состояния именно этим ходом. Это может быть ход, улучшающий позицию, а может быть выбор лучшего из худшего. Но даже выбор из худшего – это улучшение состояния. Находясь в плохой позиции, игрок оценивает текущее состояние с учетом страха проигрыша. И даже если он делает вынужденный ход, ухудшающий позицию, и понимает это, он все равно движется в сторону увеличения состояния «хорошо», так как будущее ухудшение позиции уже учтено эмоцией страха в оценке текущего положения.

Крайне забавно, что человек, обучая компьютер игре в шахматы, в точности воспроизвел описанный эмоциональный принцип. Все шахматные программы строятся на «эмоциональном алгоритме». Просто как-то пока не складывалось сопоставить программистские термины и термины эмоций. Ведь даже преодоление «потенциальных ям» компьютер делает так же, как человек. Если ход подразумевает жертву, то оценка этого хода строится не только из анализа количества фигур и силы их расположения, но и с учетом перспектив, то есть «предвкушения» будущих успехов. Так что, если вам нужны «следы искусственного разума», запустите любую шахматную программу.

Желание

Если в языке есть слово «желание», значит, есть определенный круг явлений, попадающих под связанное с этим словом обобщение. Несколько ранее мы осудили этот термин применительно к попыткам использовать его для объяснения поведения, но это не значит, что за этим понятием совсем ничего не стоит.

Что же такое желание? Когда мы перебираем в своих фантазиях возможные варианты, некоторые из них вызывают положительную эмоциональную оценку. Такие варианты мы и называем желанными. Сам процесс фантазий о таких исходах, который сопровождается состоянием «хорошо», и есть состояние «желания». Соответственно, если фантазии вызывают негативную оценку, то мы говорим, что испытываем «нежелание». Вот так, просто и без затей.

Эмоции и мимика

В нашей модели эмоций ключевой момент – это утверждение, что все эмоции есть следствие опыта, и нет эмоций, предопределенных генетически. Но если нет предопределенных от рождения эмоций, то откуда берется наша способность выражать эмоции мимикой и характерными звуками?

В 1872 году Чарльз Дарвин опубликовал книгу "Выражение эмоций у человека и животных". В ней он применил эволюционный принцип к психолого-поведенческой эволюции животных и человека. Согласно его эволюционной теории эмоций, эмоции появились в процессе эволюции живых существ как жизненно важные приспособительные механизмы, способствующие адаптации организма к условиям и ситуациям его жизни. Телесные проявления, сопровождающие различные эмоциональные состояния, в частности движения, связанные с соответствующими эмоциями, по Дарвину, есть не что иное, как рудименты реальных приспособительных реакций организма.

Кэррол Изард в уже помянутой ранее «Психологии эмоций» утверждал, что, хотя человек и учится с возрастом управлять своей эмоциональностью, «…фундаментальные эмоции обеспечиваются врожденными нейронными программами» (Изард, 2007). В доказательство приводилось то, что ребенок плачет, а значит, проявляет соответствующую эмоциональность непосредственно от рождения. Кроме того, аргументом выступали исследования, показывающие общность мимики и способности к ее распознаванию у различных народов.

Видно, что в «классическом» подходе и Дарвин, и последующие исследователи понимали и понимают под эмоциями некий комплекс врожденных реакций. При этом мимические и телесные проявления, которые принято называть эмоциональной экспрессией, рассматриваются как главные определяющие компоненты эмоций. То есть под эмоциями понимается нечто, неразрывно связанное с эмоциональной экспрессией и, более того, из нее проистекающее. Вполне логичным в такой трактовке выглядит и заключение о том, что если, вне зависимости от воспитания и культуры, проявления эмоций одинаковы, то значит, сами эмоции генетически предопределены.

В классическом подходе, если не брать в расчет расхождение с нами в трактовке эмоций, есть два слабых места. Первое – это уже ранее нами упомянутое рассуждение о целесообразности эмоций, которое гласит, что за всеми свойствами, возникшими в результате эволюции, стоит породившая их целесообразность. Так как эмоции несут за собой целесообразное поведение, то значит, они тоже результат естественного отбора, а значит, и плод наследственных механизмов. Ошибка чисто логическая. Целесообразность - необходимое условие для эволюционных приобретений, но недостаточное. Нельзя все целесообразное относить к результатам естественного отбора. Отбор породил не просто массу полезных свойств, он создал механизм эмоций как способ «автоматического» создания правил целесообразного поведения. Но эти правила не наследуются, а формируются с опытом. Второе слабое место – это отождествление мимики и эмоций. Классический подход подразумевает, что «врожденные» эмоции сопровождаются соответствующей мимикой. Далее делается вывод, что с возрастом мы просто учимся управлять мимикой и скрывать телесные проявления эмоций. В нашей концепции связь мимики и эмоций выглядит несколько иначе. Мы исходим из того, что определенная мимика действительно присутствует от рождения как набор рефлекторных реакций, но она изначально никак не связана с эмоциями, которых просто еще нет. Связь с эмоциональными состояниями появляется позже, точно так же, как формируется и все остальное не рефлекторное поведение.

Мимика и возгласы

Вся мимика – это коммуникационные сигналы. Эти сигналы сопровождаются разного рода звуками, которые их дублируют. Основные сигналы это: смех, плач, испуг, боль и агрессия. Каждому сигналу присущ свой рефлекторный звук и резкая, заметная издалека мимика. Различие в мимике и рефлекторных звуках природа подобрала таким образом, чтобы свести к минимуму шанс спутать их между собой. Тут и отрывистые повторяющиеся звуки в случае смеха или плача, и короткий вскрик при испуге, и протяжный крик от боли, и рычание при агрессии.

Похоже, что основные сигналы генетически предопределены. Причем срабатывают они как рефлекторные ответы на определенные рецепторные раздражения. Например, можно предположить, что те же сенсорные картины, что делают ребенку «плохо», заставляют его плакать. По мере накопления опыта неизбежно возникают модели поведения, включающие в себя ту мимику и те звуки, что проявлялись во время обучения. Так возникают мимические реакции на явления, не связанные непосредственно с сенсорными сигналами, но имеющие с ними общий смысл. Например, плач переходит в печальное выражение лица, которое начинает проявляться во всех ситуациях, несущих нам огорчение. Но со стороны это все выглядит так, как будто такая мимика «от природы» свойственна этим состояниям.

Коммуникация

То, что существует мимика генетически предопределенная, означает, что есть целесообразность, которая сформировала эту мимику в процессе эволюции. Очевидно, что эта целесообразность в коммуникации, в возможности подать другим определенные сигналы, которые позволяют выстроить схемы коллективного поведения. Анализируя целесообразность коммуникации, можно выделить две ее составляющие: непосредственную и социальную.

Непосредственная целесообразность отражает тот факт, что сама такая коммуникация уже несет определенный резон. Например, испуг возникает, когда мы слышим неожиданный звук или видим неожиданное движение. Мы рефлекторно вздрагиваем, испуганно вскрикиваем, выброс адреналина включает реакции мобилизации организма. Мобилизация позволяет нам адекватнее встретить опасность и несет целесообразность непосредственно для нас. А вот вздрагивание и вскрик – это сигналы, задача которых напугать остальных. Это несет целесообразность для группы: если один из ее членов заметил признаки угрозы, то таким поведением он заставит испугаться, а значит и мобилизоваться, своих товарищей.

Посетители «комнаты страха»

Социальная целесообразность связана с более поздними резонами. Резкое вскрикивание, соответствующее испугу, создает характерную для него мимику. Эта мимика фиксируется памятью и начинает проявляться в ситуациях, содержащих признаки испуга. Так, например, неожиданная новость, говорящая о возможной угрозе, вызывает испуг на лице. По мере развития у ребенка формируется мимика, не связанная с исходными рефлексами и отражающая его эмоциональное состояние. Но, будучи доступной для наблюдения, мимика становится источником эмоций для других. Когда мы видим чей-либо испуг и при этом пугаемся сами, формируется негативная эмоциональная реакция на испуганное лицо. Впоследствии это служит одной из причин того, что испуганное лицо кажется нам менее привлекательным, чем спокойное. Это служит, в свою очередь, одной из причин, которая формирует негативное восприятие трусливости вообще.

Опыт социального общения заставляет мимику встраиваться во все ипостаси человеческой активности. Формируется собственная мимика, возникает эмоциональная реакция на чужую мимику. Это позволяет формироваться сложному социальному поведению, которое во многом и делает нас «царями природы».

Управление мимикой

Мимические реакции имеют ту же природу, что и все остальные поступки человека. Взаимодействие различных моделей поведения может усиливать или подавлять мимику. Например, неудовольствие, которое мы испытываем, когда выставляем себя в непривлекательном виде, приводит к тому, что формируется модель поведения, блокирующая в соответствующих случаях мимику испуга. В результате поведение определяется взаимодействием этой модели и модели проявления мимики. Со стороны это трактуется как способность человека в определенных рамках контролировать проявление эмоций.

Основа социальных эмоций

Наше утверждение, что все эмоции – это различные вариации страхов и предвкушений, - утверждение достаточно сильное. Отказываясь от того, что эмоции имеют наследственный характер, мы приходим к выводу, что все многообразие человеческих эмоций – результат воспитания. Тогда получается, что схожесть эмоций у различных людей – следствие того, что все мы имеем одинаковые ощущения, схожую структуру проекций зон коры, и того, что нас окружает более-менее однородный мир. В схожем окружении мозг каждого выделяет одни и те же обобщения, ответственные за основные переживания. Чтобы проиллюстрировать это утверждение, попробуем проследить, что лежит в основе социальных эмоций, то есть тех эмоций, которые во многом определяют отношения между людьми.

Когда ребенок только рождается, он уже способен реагировать на происходящее с ним. Главная его реакция – плач. Любой дискомфорт рефлекторно включает эту «детскую сирену». Родители, да и вообще любые взрослые испытывают от такого «уведомления» сильный дискомфорт и готовы сделать все, чтобы успокоить ребенка. Когда малышу хорошо, уголки его ротика сами собой растягиваются, образуя «праулыбку». Приблизительно к полутора месяцам эта улыбка становится четко выраженной, что невероятно радует родителей и вознаграждает их за заботу о ребенке. За всем этим несложно увидеть механизм, созданный природой для обеспечения нашей заботы о потомстве. Но в действительности происходящее значительно глубже.

Посмотрим на мир глазами малыша. К полутора месяцам у него как раз формируется зрение, структуры наружного коленчатого тела и первичной зрительной коры заканчивают свою «калибровку», ребенок начинает формировать зрительное представление об окружающем. И что он видит? Взрослые не просто окружают малыша и заботятся о нем. Они сами реагируют на его поведение. Они хмурятся и злятся, когда ребенок плачет, улыбаются, когда улыбается он, ласкают малыша в расчете на его радость и сами радуются в ответ. Для ребенка это все означает приобретение фундаментального опыта. В его памяти улыбки окружающих становятся признаком собственного состояния «хорошо». И напротив, хмурое лицо того, кто перед ним, фиксируется памятью как признак собственного состояния «плохо». В соответствии с нашей моделью эмоций, мимика окружающих начинает сама формировать состояние ребенка, то есть ребенку становится хорошо, когда ему улыбаются, и плохо - когда он видит или слышит признаки раздражения или агрессии.

Обратите внимание, что сама мимика изначально – это не копирование мимики взрослых, а генетически заложенные рефлекторные реакции. Так, даже слепые дети улыбаются в ответ на ласки и голос матери. А вот эмоциональная реакция на чужую мимику – это уже свойство памяти и следствие принципа формирования эмоций.

Но на улыбке обучение не заканчивается. Постепенно у ребенка формируются обобщения, которые определяют чужое состояние. Они соответствуют тому, когда другому хорошо и когда плохо. Эти обобщения строятся на различных признаках - мимике, интонации голоса, поведении. И поскольку они оказываются сильно коррелированы с соответствующей мимикой, то на них распространяется та же эмоциональная оценка. Как следствие, формируется память, которая выделяет эти обобщения в самостоятельные эмоции. Таким образом, мы приходим к двум фундаментальным социальным эмоциям:

Альтруизм

Понятие альтруизма ввёл французский философ и основатель социологии Огюст Конт. Он охарактеризовал им бескорыстные побуждения человека, влекущие за собой поступки на пользу других людей. Согласно Конту, принцип альтруизма гласит: «Живи для других» (Вик). Беррес Фредерик Скиннер пришел к аналогичному выводу: «Мы уважаем людей за их хорошие поступки только тогда, когда мы не можем объяснить эти поступки» (Вик). Бескорыстность альтруизма по Конту и необъяснимость по Скиннеру - это следствие того, что удовольствие доставляется непосредственно самим фактом того, что другому человеку хорошо, безотносительно какой-либо иной выгоды для нас. В результате формируются модели поведения, направленные на доставление удовольствия другим людям и получение через это собственного удовлетворения.

Сопричастность

Аналогично с альтруизмом сопричастность заставляет нас воспринимать чужое переживание как свое. Мы дискомфортно чувствуем себя наблюдая чужие страдания и страдаем сами, если плохо нашим близким.

Недостающее звено эволюции

Уже давно люди пытаются понять, что так кардинально отличает их от животных. Почему человек обладает столь развитым мышлением, почему только он придумал речь? Что такого принципиально нового добавила эволюция человеку? Где тот орган, благодаря которому мы настолько превзошли обезьян?

Скорее всего, никакого особого органа нет, как нет и кардинальных отличий в строении мозга. То есть отличия, конечно, есть, хотя бы количественные, но они не причина, а следствие. Увеличение объема мозга, вероятно, произошло от того, что дополнительные мощности оказались востребованными. То есть не потому мы стали такие умные, что увеличился мозг, а мозг увеличился, потому что стало чем его занять. Это означает, что у человека появилось такое свойство, которое дало качественный скачок в способностях человека в сравнении с обезьянами. В логике нашего повествования такое свойство всплывает само собой. На эту роль как нельзя лучше подходят детские смех и плач. Человеческие дети и плачут, и смеются на порядок интенсивнее, чем те же малыши у обезьян. И в этом, пожалуй, наше главное отличие от родственников-приматов. Только у человеческих младенцев столько времени уходит на плач, и только они так часто улыбаются и смеются. Если рассматривать детский плач и смех только как способ заставить родителей заботиться о комфортном состоянии ребенка, то окажется, что эти реакции невероятно избыточны. Те же малыши приматов неплохо обходятся куда более ровным поведением. Похоже, что качественный скачок в том и заключался, что, с одной стороны, лицо человека освободилось от растительности и приобрело способность ярко передавать различную мимику, а с другой стороны - произошло чрезмерное усиление детских рефлекторных мимических и голосовых реакций, что позволило устойчиво формироваться социальным эмоциям. А богатство эмоций – это не только богатство поведения, но и, как мы потом покажем, - богатство мышления.

У наших предков-обезьян достаточно сложная мимика и, как следствие, сложное стайное поведение. Человеческий детский смех и плач – логичное эволюционное развитие эмоционально-мимической схемы. Несколько позже на богатый эмоциями мозг легла речь, и… «что выросло, то выросло».

На наши рассуждения можно возразить, что слепые от рождения люди приобретают те же эмоции без помощи мимики. Это можно объяснить тем, что мимика дублируется множеством телесных и звуковых реакций, которые могут быть доступны слепым, а часть из них даже слепоглухонемым детям. Но это хорошо работает тогда, когда ребенка окружают люди с уже сформированными эмоциями и эмоциональными проявлениями. Мимика необходима для первичного зарождения социальных эмоций, для создания их с нуля. Иными словами: слепой может адаптироваться к современному социуму, но слепые не смогли бы его создать.

Кстати, у человека есть одно интересное свойство, которое может претендовать на звание «того самого потерянного звена». Свойство, которое как свидетель может своим существованием подтвердить нашу теорию, а заодно прояснить формирование эмоций у слепых.

Смех от щекотки

Принято считать, что смысл смеха от щекотки на сегодня утерян. Что это такой атавизм. Раньше за ним стоял какой-то резон, но сейчас это бесполезный привет из прошлого. Найти наиболее вероятную первопричину происхождения щекотки несложно. Наши предки были существами довольно волосатыми, и естественно, в их шерсти обитала масса паразитов, причиняющих крайнее неудобство. Вполне логично, что природа позаботилась и создала метод борьбы с этой напастью. У животных для этого есть груминг – поведение, направленное на очистку тела. Оно может включать умывание, вылизывание, купание, чистку гениталий. У приматов к этому добавляется искание паразитов.

Для наших рассуждений важен тот факт, что такое поведение бывает парным. Например, кошки вылизывает своих котят, а обезьяны помогают друг другу избавляться от насекомых. Естественно, что такое поведение возникает не на ровном месте, а должно быть поддержано соответствующими механизмами. Чтобы понять их, давайте задумаемся, почему мы гладим кошек?

Наше поведение формирует эмоция альтруизма. Нам приятно сделать приятное другому. Но как мы определяем, что кошке нравятся наши действия? По ее реакции. Кошка закрывает глаза и довольно урчит (мурлычет). Для создания совместного поведения важно уметь информировать партнера, что то, что он делает, доставляет тебе удовольствие. Можно предположить, что определенное удовольствие от щекотки и вызываемая ею мимика - остатки той системы рефлексов, которая зародилась у наших предков, для того чтобы дать им возможность вычесывать друг друга.

Со временем мы утратили густой волосяной покров, однако ощущения щекотки осталось. Более того, из-за отсутствия шерсти мы стали более чувствительны, вместо запланированной природой улыбки щекотка стала вызывать смех. И возможно, тут и возникла ее новая неожиданная функциональность: человеческие дети стали получать удовольствие и смеяться от ласк родителей, родители стали тискать детей и улыбаться им в ответ. А это стало ускорять и усиливать формирование альтруизма. Для того же чтоб человек не зацикливался на таком способе удовлетворения, природа позаботилась, чтобы по мере взросления ребенка характер ощущений менялся. В итоге смех от щекотки остается как необъяснимый для взрослого странный довесок. Если все это так, то получается, что своим разумом человек, возможно, отчасти обязан щекотке. Не правда ли, неожиданный вывод?

Потеря волос человеческим видом

Существует несколько теорий, объясняющих, что заставило человека потерять волосы на теле. Это и теория водной обезьяны, и теория избавления от паразитов, и предположение о перегреве и так далее. Все они, что называется, не от хорошей жизни. По сути, эти теории не могут объяснить главного - почему то, что хорошо для всех теплокровных животных, вдруг стало плохо для человека?

Если исходить из наших рассуждений о роли щекотки, то облысение человека уже не выглядит столь загадочно. Можно предположить, что именно случайная мутация, которая породила «лысую обезьяну», дала возможность проявиться новому качеству детской щекотки и на протяжении нескольких поколений создать особей с развитой эмоцией альтруизма, которые и дали начало человеческому роду. Потеря волос, возможно, и была тем спусковым механизмом, который «включил» щекотку и запустил эволюцию в направлении homo sapiens. Сначала щекотка сформировала более-менее устойчивый путь формирования базовых социальных эмоций. Далее эволюция, оттолкнувшись от достигнутого, создала чрезмерный плач и смех малышей, уже не связанный со щекоткой, добившись тем самым гарантированного развития нужных эмоций. Так что, похоже, пора ставить памятник щекотке, а заодно и первой «лысой обезьяне».

Функциональные эмоции

Чтобы наша теория выглядела убедительнее, попробуем проследить, что представляют собой некоторые не совсем тривиальные эмоции. Сначала вспомним о классическом подходе, о том, в котором основные эмоции генетически предопределены. В его основе лежит предположение, что данные от рождения нейронные сети умеют узнавать нужную ситуацию, а узнав - влиять на работу мозга. Как эти сети умеют определять достаточно сложные образы ситуаций вопрос не самый страшный на фоне остальных загадок мозга, неразрешимых в классическом подходе. В зависимости от типа теории влияние может быть разным. Если эту концепцию «примерить» к нашей модели поведения, то влияние – это формирование состояния «хорошо – плохо». И действительно, для многих эмоций напрашивается задание функциональных систем, которые бы управляли их возникновением. Например, скука – эмоция, которая делает нам плохо, когда в нормальном состоянии долгое время отсутствуют любые переживания. Любой инженер может представить устройство, которое, будучи подключено к блоку «хорошо – плохо», отслеживает изменение его состояния и посылает сигнал на вход «плохо», если нейтральное состояние продолжается слишком долго. Не составит труда сделать так, чтобы при этом не учитывалось собственное влияние устройства, то есть чтобы вызванное им состояние не воспринималось как плохое, но разнообразие. Для многих эмоций можно представить подобные функциональные системы, но правильно ли это?

Мы постараемся показать, что, в принципе, нет особой необходимости в таких функциональных системах и что все эмоции могут быть следствием общих универсальных механизмов. Нахождение обобщений, которые стоят за названными эмоциями, – неплохое упражнение для ума. Другая, более сложная задача – это объяснение того, как эти эмоции формируются. Попробуем решить несколько самых распространенных головоломок. Начнем с той самой скуки.

Скука

Если взглянуть на жизнь человека философски, то удовольствия надо заслужить, а вот неприятности приходят сами. Это не закон природы, а статистическая закономерность. Жизнь редко преподносит нам приятные сюрпризы, как правило, всякая неожиданность – это скорее новая проблема, чем нежданная радость. Когда мы пытаемся чего-то добиться, мы испытываем соответствующие переживания и, как правило, в результате получаем определенное вознаграждение. Когда нам плохо, мы боремся с этим и, добившись снятия этого состояния, получаем положительный переход. Более того, когда мы ничего не делаем и ни о чем значимом не думаем, наиболее вероятный результат - негативный, мы как минимум проголодаемся. Обобщая весь этот опыт, память должна прийти к выделению закономерности: если мы ничего не делаем, не отдыхаем, а просто ничем не заняты, то наиболее вероятное, что нас ждет, - это состояние «плохо». Отсутствие деятельности и, соответственно, переживаний должно стать признаком, который вызывает страх вероятных негативных изменений. Этот страх мы и называем эмоцией «скука».

Страх неизвестности

Всю жизнь у человека идет формирование обобщений. Обобщение «неизвестность» включает в себя весь опыт нашего столкновения с этим явлением. Эмоциональная окрашенность «неизвестности» - это сумма всех связанных с ней переживаний. При этом учитывается как реальный, так и виртуальный опыт. Поскольку «неизвестность» часто связана с состояниями незащищенности, неконтролируемости ситуации, то можно предположить, что ее глобальная окрашенность у большинства людей будет негативной. Что, собственно, и есть страх неизвестности.

Любопытство

Любопытство – это состояние, которое свойственно ситуациям, когда мы сталкиваемся с чем-то неизвестным. Наш мозг обобщил этим термином единые по сути ситуации и единообразное поведение в них, направленное на устранение неизвестности. Но, что интересно, это состояние складывается из двух эмоций. Первая эмоция – страх неизвестного. Она создает у нас дискомфорт, когда мы имеем вопрос без ответа. Вторая – предвкушение от предстоящего удовольствия, связанного с новой информацией. В зависимости от контекста ситуации акцент между этими эмоциями может смещаться, что, однако, не отражается на итоговом поведении – добиться ясности. Когда вы в пустой квартире слышите непонятный звук из соседней комнаты, вы испытываете ярко выраженный страх. Память, которая знает, как бороться с такими страхами, заставляет вас пойти в соседнюю комнату и разобраться с причиной ваших волнений. Совсем другой случай, когда ваш приятель с горящими глазами сообщает, что знает «такое, такое». Эта преамбула сулит вам эмоциональное вознаграждение от интересного сообщения. Вы испытываете предвкушение и готовы с нетерпением «вкусить» новость.

С любопытством связана эмоциональная экспрессия, проявляющаяся в прислушивании, попытке рассмотреть, попытке приблизиться к интересующему предмету. Сформировавшись как стереотипное, такое поведение проявляется и тогда, когда в этом нет прямой необходимости. В коммуникационных схемах эта экспрессия приобретает дополнительный смысл, так как становится частью невербального общения. Стоит обратить внимание на то, что не вся мимика и не все жесты имеют чисто рефлекторное происхождение, а могут быть следствием подобных схем.

Огорчение от крушения надежд

Всем людям свойственно сожалеть об упущенных возможностях и крушении воздушных замков. Что заставляет нас страдать? Если надежды не оправдываются, то как таковой беды с нами не происходит и вроде бы нет ничего, что должно нас расстроить. Но в действительности нам плохо. Причина этого интересна. Если что-то сулит нам удовольствие, то путь к этому удовольствию сопровождается удовольствием от предвкушения. Неудача с результатом приводит к отмене предвкушения, что воспринимается мозгом как негативное изменение состояния «хорошо – плохо». Соответственно, повторение ситуации будет вызывать состояние «плохо». Обобщение опыта неудач формирует эмоцию, которая выделяет главный фактор, общий для всех них, - «несбывшиеся надежды». Этот фактор получает негативную эмоциональную окраску, и именно он отвечает за огорчение, когда мы вроде бы ничего не теряем, но не получаем желанного результата.

Неприятие недосказанности

Когда мы начинаем фразу, нам важно произнести ее до конца. Если что-то помешает нам ее закончить, мы будем испытывать дискомфорт. Это может привести к внешне бессмысленному поведению, когда мы договариваем фразу, даже если собеседник ее уже не слышит.

Как формируется отношение к собственной недосказанности? Законченные фразы, как правило, сопровождаются эмоциональным подкреплением. Через предполагаемую, если общение заочное, или выраженную мимикой реакцию собеседника мы получаем основание для собственной эмоциональной оценки. Мы пошутили, собеседник улыбнулся, нам приятно. На момент произнесения фразы мы испытываем предвкушение предстоящего эффекта. Когда обстоятельства мешают закончить фразу, происходит отмена предвкушения. Такое маленькое крушение надежд. В итоге это формирует дискомфорт от самого факта, что нам не удалось договорить.

Лень

Планируя поступок, мы представляем, какое эмоциональное вознаграждение сулит нам результат, и что плохого нам придется пережить, чтобы его достичь. Если результат достойный, а трудности невелики, то общая оценка фантазий будет положительной. Эмоциональные переживания в процессе такого планирования мы называем энтузиазмом. Если же ситуация обратная и удовольствие от результата не покрывает страха трудностей, то такие фантазии оставляют негативный осадок, что мы и называем ленью.

Любовь

Традиционно, говоря о любви, воспринимают ее как определенную опцию мозга, который через соответствующую функциональную систему управляет возникновением и течением этого процесса. Любовь воспринимают как своего рода импринтинг, когда необходимый образ связывается с определенными переживаниями и поведением. Из множества значений слова «любовь» особо выделяют то, которое связано с отношениями мужчины и женщины, обычно считая его истинным, а остальные значения - использованием слова в переносном смысле. Истинную любовь воспринимают как результат эволюции, за которым видна очевидная целесообразность, - создание отношений, благоприятствующих размножению и воспитанию потомства. Отдельно выделяют несколько иную по своей природе родительскую любовь, которую тоже воспринимают как достижение эволюции, с совершенно понятной целесообразностью. Это все кажется настолько очевидным, что просто обязано быть ошибочным. Начнем с обоснованных сомнений.

Любовь между мужчиной и женщиной, родительская любовь, любовь детей к родителям - это все, конечно, хорошо, но как быть с детской любовью? Те, кто влюблялся в детстве, будь то в семь лет или в двенадцать, подтвердят, что это чувство ничем не отличается от взрослой любви. Наконец, есть однополая любовь. Что все это? Побочный эффект, сбой функциональной системы? Если брать за эталон любовь между людьми, то, когда мы используем слово любовь всуе для обозначения сильной привязанности, причем необязательно к человеку, говорим ли мы о совсем другом явлении? Ведь легко можно вспомнить примеры того, когда такая «иная любовь» вызывала очень сильные эмоции, а сам характер переживаний и поступков был очень схож с «настоящей любовью».

Посмотрим на любовь в свете нашей концепции. Когда человек встречает явление, в котором сочетаются сразу несколько достоинств, он получает положительные эмоции от каждого из них, что дает сильное суммарное удовольствие. Обратите внимание, на этой стадии удовольствие получается не от самого явления, а от того, что оно с собой несет. Красивая, умная, сексуальная женщина доставляет удовольствие своей красотой, интересной беседой и предвкушением секса, то есть вполне конкретными свойствами. Память фиксирует опыт общения и опыт фантазий. Результат – удовольствие, которое возникает при появлении соответствующих признаков. А какой был главный признак всех удовольствий? Конечно, само явление. То есть после общения с носителем массы достоинств нам будет доставлять удовольствие сам факт присутствия носителя, даже если его достоинства пока себя не проявляют. Мы ранее назвали это предвкушением. Собственно, именно такой процесс и претендует в нашей теории на объяснение любви. Получается, что любовь – это крайний случай формирования положительной эмоции по отношению к явлению, наделенному ценными признаками. Чем сильнее удовольствие, которое они несут, тем больше шансов на формирование сильной любви. Поэтому неудивительно, что чаще всего сильная любовь возникает либо по отношению к детям, либо по отношению к противоположному полу. Хотя есть еще явление, которое влюбляет в себя с невероятной силой, – это власть. Попробуйте сравнить любовь между мужчиной и женщиной и любовь человека к власти, и вы найдете массу аналогий. Власть – мощнейший источник удовольствий. Это неизбежно ведет к тому, что человек начинает упиваться самим фактом власти. Возникает полноценная, сильная любовь, со всеми вытекающими последствиями, например страхом потери и ревностью.

Фазы любви. Трансформация эмоций

На примере любви удобно показать, как могут меняться эмоции со временем. Зададимся вопросом, почему любовь проходит? Ведь, казалось бы, удовольствие, получаемое от самого взаимодействия с предметом любви, должно постоянно усиливать связанное с ним предвкушение. А значит, любовь должна только крепнуть. Но все несколько сложнее.

Зарождение

Изначально, когда любовь только зарождается, каждый новый положительный опыт общения с предметом любви или фантазии о нем формируют связанное с этим объектом предвкушение. Это предвкушение в новом опыте добавляется к оценке, вызванной другими признаками, усиливая ее. То есть, встретив человека и положительно оценив его достоинства, мозг формирует предвкушение относительно него. Это предвкушение можно толковать как прогноз того, какого удовольствия следует ожидать. Чем сильнее предвкушение, тем выше прогноз. Это предвкушение создает дополнительное удовольствие, которое и есть те «розовые очки», через которые человек начинает смотреть на предмет своего обожания. Под «предвкушением» в нашей терминологии надо понимать эмоциональную оценку, связанную с объектом любви, как признаком, указывающим на положительные воспоминания, в которых он присутствовал, а не процесс фантазий о том «как может быть».

Кристаллизация

Если такое восторженное восприятие продлится достаточно долго, то произойдет, как называл это Стендаль в трактате «О любви», «кристаллизация». То есть накопление опыта приведет к тому, что эмоциональная оценка предмета любви станет устойчивой по отношению к новому опыту. Иначе говоря, разовое воспоминание перебивается разовым противоположным опытом, тысяча положительных воспоминаний требует тысячи опровержений. Собственно, этим и отличается любовь от влюбленности.

Существенный вклад в формирование любви вносит фантазия. Чем больше мы думаем о том, кто нам не безразличен, тем сильнее влюбляемся. Опыт виртуальный формирует память так же, как и реальный. Тем более что порой, при отсутствии реального опыта, наши фантазии могут быть значительно ярче реальности. Кстати, точно так же формируются и фобии.

В зависимости от степени начального восторга кристаллизация может происходить либо достаточно плавно, либо лавинообразно. В последнем случае мы говорим о любви с первого взгляда.

Для формирования любви необходима восторженная суммарная оценка на протяжении периода кристаллизации. Возникающее предвкушение сильно помогает в этом. Мешаем мы сами. Главный враг любви – опыт. С возрастом мы начинаем лучше разбираться в людях. Мы сразу видим их недостатки, и тут уже не до восторга. А если у нас есть опыт неудачной любви, и мы боимся ее повторения, то мы охотно пользуемся «советом Тристана» и сами додумываем и дорисовываем то, чего и нет.

Плато

Эмоции отражают статистические закономерности. Эмоции – это реакции на признаки, коррелированные с состоянием «хорошо – плохо». Если исчезает причина удовольствия, то со временем и признаки перестают радовать. Предмет любви – это признак, получивший мощнейшую эмоциональную оценку в период кристаллизации. Этот признак радует нас сам по себе, что мы воспринимаем как удовольствие от общения с любимым. Но если по каким-то причинам исчезнет удовольствие от иных ценных качеств и останется только удовольствие от любви, то каждый новый опыт будет корректировать любовь в сторону уменьшения. Ведь любовь – это предвкушение того исходного восторга, усиленного предвкушением. Опыт радости только от предвкушения изменяет оценку признака в сторону большей скромности. Коррекция от одного опыта «слабой радости» незначительна, но тысячи и тысячи опытов, следующих из повседневного общения, сводят пламенную страсть к спокойной привязанности. И прав был мудрый Пифагор, который говорил: «Любовь - это теорема, которую нужно доказывать всю жизнь». Единственный способ сохранить любовь – это постоянно демонстрировать свои достоинства всеми доступными способами.

Завершение любви

Но в жизни все как в жизни. Очень часто общение с любимым человеком несет не только радости, но и разочарования. Если оказывается, что у него есть качества, которые вас огорчают, то вначале за счет «розовых очков», то есть сильного предвкушения, общая оценка остается положительной. Недостатки не раздражают, а воспринимаются как милые особенности. Но со временем предвкушение корректируется, то есть, иначе говоря, любовь идет на спад. Оказывается, что оценки, связанной с любовью, уже недостаточно, чтобы всегда перекрывать минусы недостатков. Такой негативный опыт начинает еще сильнее понижать оценку предмета любви. В итоге то, что вначале воспринималось как милые недостатки, может стать невыносимым изъяном. При таком развитии событий не исключено, что, быстро пройдя нейтральную фазу, отношение перейдет в раздражение или даже ненависть.

Меняться со временем – свойство всех эмоций. Меняется наше окружение – постепенно меняется система ценностей. Нельзя дважды войти в одну реку.

Пагубность опыта

Сколько раз каждый из нас замечал, что то, что восхищало раньше, совсем по-другому оценивается спустя годы. Юности свойственны более восторженные оценки, чем зрелости и старости. И это неслучайно. Любая положительная эмоция – это своего рода предвкушение. Чем меньше опыт, тем больший вклад в формирование предвкушения вносят фантазии. Многие оценки, свойственные юности, – это предвкушения, сформированные именно фантазиями, а не реальным опытом. И если с возрастом жизнь доказывает нам необоснованность наших ожиданий, то меняется и связанная с этим система эмоциональных оценок. Предвкушения становятся более увязаны с жизненным опытом. Отсюда и «Многие знания – многие печали».

В поисках постоянства

Однако несложно представить и механизм того, как могут формироваться «неизменные» эмоции. Если для какой-либо зоны коры ограничить время обучения, то есть остановить в определенный момент формирование новых связей, а значит, и формирование обобщений, то эмоции, за которые отвечает этот участок коры, перестанут изменяться. Это может быть полезно для формирования «моральных ценностей», которые не должны меняться в течение жизни, фиксации отношения к каким-то целесообразным сущностям в удобный для этого воспитательный период. Не исключено, что природа воспользовалась таким приемом в отношении человека, и что-то неизменное в нас все-таки есть.

Предопределенность человеческих эмоций

Все, что нас волнует, заставляет переживать, радует или огорчает, нервирует и при этом не является прямым следствием ощущений, – это проявление эмоций. В нашей теории мы разделяем влияние на состояние «хорошо – плохо» со стороны оценки чувственного восприятия и влияние памяти. Под эмоциями мы понимаем любое воздействие памяти на состояние «хорошо – плохо». В основе этого понимания лежит утверждение, что приобретение опыта заставляет память влиять на состояние, формируя различные страхи и предвкушения, которые мы и называем эмоциями. Эмоции можно поделить на два типа. Первый - эмоции, имеющие собственные названия (названные эмоции) и отражающие основные общие для всех людей факторы. Вторые – эмоции, связанные с явлениями, эмоциональная окраска которых – результат особенностей личного опыта. Если вторые объясняют различия индивидуальных эмоциональных оценок, то первые отвечают за то, что делает похожими эмоции у всех людей. Так как эмоции формируются по ходу жизни, то стоит разобраться в том, почему у всех людей, во-первых, схожий, а во-вторых, именно такой набор названных эмоций.

Генетический базис

Мозг способен формировать обобщения. Эти обобщения выделяют все факторы, ответственные за особенности восприятия внешнего мира. Исходные признаки для этого поставляют органы чувств. Общая для всех людей система чувственного восприятия закладывает единый для всех фундамент формирования обобщений. Общая генетически предопределенная система оценки ощущений обеспечивает обобщениям схожую эмоциональную окрашенность. То есть получается, что, куда ребенка ни помести, его мозг выделит из его опыта те же самые факторы, влияющие на его состояние. Собственно, ничего удивительного в этом нет. Падать всегда больно, так устроен наш мир, отчего неизбежно возникает страх высоты. Все базовые эмоции имеют подобного рода естественное происхождение.

Опять повторим: не правильно говорить о наследовании базовых эмоций, но можно вести разговор о генетической предопределенности их формирования. Природа позаботилась о достаточной полноте начального базиса ощущений и о том, чтобы на его основе память смогла устойчиво выделять все факторы, значимые для полноценного описания окружающего мира.

Система ощущений достаточно сложна и не во всем так уж очевидна. Мы судим об ощущениях по тому, как они проявляют себя в осознании. Но надо помнить, что есть рефлексы и оценки, которые носят скрытый характер. Например, известно, что у живых существ очень многие процессы управляются феромонами – летучими веществами, которые служат химическими метками, запускающими те или иные реакции. Так, исследование того, как феромоны влияют на мышей, показало, что рецепторы их вомероназального органа различают более 250 различных запахов других животных. Одни чувствительны сразу к нескольким хищникам, другие специализированы под определенный тип и даже вид — рептилию или млекопитающее, хорька или лису. Каждый запах при этом связан со своей рефлекторной реакцией.

Отказ от предопределенности

У человека вомероназальный орган не играет такой важной роли, как у животных. Вообще, похоже, что у животных значительно больше предопределенных от рождения реакций, чем у человека. Это можно объяснить тем, что животным необходимо уметь ориентироваться в мире практически сразу после рождения. Они должны с ходу «чувствовать» врага и добычу. Их память обобщает признаки различных животных, уже зная, с кем они имеют дело. У человека, который обречен на многолетнее взросление, нет смысла в такой «жесткой привязке», ему эффективнее получить все это с опытом, ориентируясь на знания предков. «Жесткую привязку» у человека можно наблюдать в оценках вкусовых ощущений и некоторых запахов, в болевых реакциях. Но в целом, видимо, эволюция пришла к тому, что выгоднее отказаться от предопределенности в пользу длительного воспитания. И хотя предопределенность многих оценок позволяет быстро входить в жизнь, отказ от предопределенности дает возможность человеку формировать значительно более глубокие и гибкие эмоции.

Уровни проекций

Те факторы, которые могут быть выделены непосредственно из сенсорной информации, образуют собственное пространство признаков, из которого могут быть выделены более абстрактные обобщения. Кора мозга состоит из отдельных зон, которые проецируются друг на друга. На проекционные зоны коры отображается сенсорная информация. В первичных проекционных зонах происходит ее обобщение, формируются факторы. Вторичные проекционные зоны и ассоциативные зоны коры выделяют факторы из пространства факторов тех зон, что проецируются на них. В зависимости от того, какие зоны проецируются на участок коры, он выделяет те факторы, которые предопределяются характером проецируемой информации. Это ведет к тому, что участки коры приобретают специализацию. Эта специализация хорошо исследована по характеру нарушений, которые возникают при повреждении тех или иных зон. Общий характер влияния отдельных зон можно описать так: каждая зона содержит часть обобщений, необходимых для адекватного восприятия мира, и служит пространством признаков для формирования обобщений в тех зонах, на которые она проецируется.

То, как организована структура проекций зон коры большого мозга, предопределено генетически. Эта организация - результат естественного отбора. Именно такая организация позволяет акцентироваться на тех или иных особенностях окружающего мира, выделяя те факторы, которые наиболее существенны для его описания. Иерархия связей закладывает определенную последовательность обучения. Для формирования сложных абстрактных обобщений необходимо предварительное формирование обобщений-признаков проецирующих зон. То есть, по нашей логике, получается, что предопределенность системы проекций влияет на предопределенность того, какие формируются обобщения, и, соответственно, на предопределенность того, какие и в какой последовательности формируются эмоции.

Математическая аналогия

Для иллюстрации принципа проекций приведем аллегорию. Если представить здание математики, то в его основании лежат определенные первичные понятия. Каждый из разделов математики строит систему обобщений, основанную на части первичных понятий и понятий других, ранее разработанных разделов. Разделы математики можно сопоставить с зонами коры. Разделы не используют все богатство существующих математических понятий, а оперируют только определенной их частью. Изучение математики начинается с самых простых разделов. Овладение ими позволяет получать вполне законченные результаты. Изучение более сложных разделов приводит к обогащению системы понятий и увеличению возможности применения знаний. Сама математика позволяет ставить множество вопросов и формировать разнообразные системы понятий. Но поскольку существуют аналогии между физическим миром и математическими моделями, то люди разрабатывают в первую очередь те направления, которые имеют практическую ценность. Разработка определенного раздела формирует систему понятий, которая служит базой для последующего обобщения. Но наиболее интенсивно такое обобщение происходит, когда это математическое знание реально востребовано. Это соответствует развитию тех зон коры, которые отвечают за выделение факторов, наиболее сильно связанных с изменением состояния «хорошо – плохо».

Повод для оптимизма

Понимание того, что эмоции не предопределены генетически, а формируются неизбежно сами, вселяет огромный оптимизм в дело моделирования человеческого мозга. Конечно, подобрать правильную структуру проекций зон коры тоже задача не из простых. Но она имеет понятные пути для ее решения. Представить же себе, как не воспитать, а «вручную» задать все возможные эмоциональные оценки, - любого повергнет в полнейшую панику. Так что все оказалось значительно проще, чем это виделось до того, как стала понятна суть эмоций.