Цветы в зеркале

ОТ РЕДАКЦИИ

«Цветы в зеркале» — один из замечательнейших и своеобразных сатирических романов, написанных на рубеже XVIII—XIX вв. н. э. китайским ученым-лингвистом Ли Жу-чжэнем, автором монументального исследования звукового состава многих диалектов в Китае, но, к сожалению, мало известного в китаеведении. В этом романе автор показал себя весьма прогрессивным в решении некоторых злободневных вопросов общественной жизни своего времени. Он был несомненным феминистом, весьма убедительно, но не всегда последовательно, доказывавшим необходимость предоставления китайским женщинам относительного равноправия, хотя бы в области научных знаний и литературной критики.

Роман написан в стиле, обычном для китайских средневековых повествований[1]. В этих повествованиях каждая глава начинается характерным зачином, составленным в виде стихов, имеющих определенный размер, но без рифмы. По своему построению эти стихи обязательно должны быть парными, т. е. каждая пара строк должна контрастировать между собой. Так, если в первой строке говорится о ветре, то во второй должно быть сказано о дожде и т. д. Разумеется, передача подобных стихов на русском языке представляет большие трудности. Как правило, конец главы обрывается на самом интересном месте, и развитие фабулы продолжается в следующей главе.

Для облегчения чтения романа мы считаем необходимым, следуя примеру китайского издания 1955 г. предпослать краткое изложение его содержания.

Роман делится на две части. В первой части шесть начальных глав составляют пролог, в котором дана завязка в манере старых китайских фантастических романов. Можно не сомневаться, что в этом отношении на автора оказал большое влияние роман «Путешествие на запад» (Си юцзи), написанный У Чэн-энем в середине XVI в. н. э. Здесь главное действие происходит в царстве небожителей на пиру у небесной царицы Си Ван Му по случаю празднования дня ее рождения. В самый разгар пира происходит размолвка между богиней Луны и богиней Цветов из-за отказа последней дать повеление всем цветам распуститься одновременно в угоду царице. Богиня Луны, предугадывая будущее, предупреждает, что когда-нибудь на земле появится повелитель, по воле которого у него в саду разом расцветут все цветы, и тогда богине Цветов придется поплатиться за отказ порадовать сейчас небесную царицу. Затем автор переносит читателей на землю и заканчивает пролог описанием пира у государыни Ухоу (она же У Цзэтянь), правившей империей Тан в 684—705 гг. н. э.

Во время пира опьяневшая государыня выражает в стихах свою волю, чтоб в ее садах сразу расцвели все цветы, несмотря на то что еще не сошел снег. И вот совершается чудо — расцветают все цветы, даже самые поздние.

Тем временем богиня Луны собирается писать донос на богиню Цветов самому Нефритовому императору — владыке Неба. Решительная и смелая богиня Цветов, признав себя виновной, изъявляет желание спуститься на землю вместе со всеми провинившимися подчиненными, феями всех цветов, и искупить вину ценой перевоплощения в юных дев. Однако при сошествии с небес богиня и ее феи оказались в разных местах, их развеяло даже по разным странам. Сама богиня очутилась в семье Тан Ао, родившись у его жены в виде прелестной девочки Сяо-шань.

Далее, с 7-й до 50-й главы включительно, следует первая часть романа. В этой части повествуется о перипетиях Тан Ао, начавшихся с того времени, как он сдал экзамен, дающий право на занятие государственной должности. По злым наветам его подозревают в сочувствии заговорщикам, потерпевшим неудачу в борьбе против незаконного воцарения государыни Ухоу на престоле, лишают звания, полученного на экзамене, и он, крайне огорченный, отрешается от мирской жизни и отправляется в путешествие по заморским странам с купцом Линь Чжи-яном, братом своей жены, в поисках забвения.

Мы не можем быть вполне уверены в том, что автор романа Ли Жу-чжэнь, родившийся почти на целый век после смерти знаменитого английского сатирика Джонатана Свифта (1667—1745 гг.), не знал о его замечательном произведении «Путешествии Гулливера», переведенном сразу же после выхода в свет на множество языков. Но несомненно то, что Ли Жу-чжэнь в своем произведении блестяще увязал путешествие Тан Ао с фантастическими сюжетами книги «Шаньхайцзин» (Канон о горах и морях), составленной чуть ли не во времена Конфуция, а может быть и раньше. Ли Жу-чжэнь очень остроумно использовал фантастику этой книги, чтобы охарактеризовать и подчеркнуть темные стороны жизни тогдашнего китайского общества, погрязшего в невежестве и мракобесии. Особенно ярко и образно он высмеивает дикий обычай бинтования ног с младенческих лет у девочек, введенный с очень давних времен, сперва у танцовщиц, а затем принятый во дворе и у придворной знати в эпоху Танской династии (618—907 гг. н. э.) и позднее.

Путешествие Тан Ао заканчивается тем, что буря уносит джонку к берегам острова Малый Пэнлай, на котором живут отшельники-небожители. Тан Ао сходит на берег и остается на этом острове навсегда, сделавшись бессмертным.

Тем временем дочь его, она же богиня Цветов, скучает дома по отцу. Когда ее дядя, купец Линь Чжи-ян, возвратившийся из плавания, признается ей, что отец ее остался на острове, она упрашивает дядю отвезти ее к отцу повидаться с ним. Путешествие дочери Тан Ао использовано автором для того, чтобы показать ученость дев, хитро и умело ведущих схоластические споры с бывалым моряком До Цзю гуном, сопровождавшим Тан Ао и Линь Чжи-яна. Кроме того, он придумывает удачные ситуации, чтобы выразить свое шутливое отношение к суевериям и религиозным предрассудкам. Дочь Тан Ао попадает на остров Малый Пэнлай в сопровождении одной из многих подруг, с которыми знакомится в пути. Все они оказываются феями цветов. Прибыв на остров, обе девы встречают там старца-отшельника, который передает письмо Тан Ао, адресованное дочери. В этом письме отец велит ей вернуться на родину и готовиться ж сдаче экзаменов, чтобы восстановить свою честь ученого человека. Дочь все же хочет повидаться с отцом и попадает в «Беседку слез», где видит надпись на яшмовой плите, представляющую список имен ста девиц, которым предстоит успешно сдать экзамены во дворце Ухоу и получить ученые звания. В этом списке она видит и свое имя. Тогда она переписывает весь этот список и возвращается с подругой на джонку, чтобы вернуться на родину.

В этой части мы сознательно произвели ряд купюр в тех местах, где китайский текст отягчен изложением несущественных подробностей и излишним натурализмом. Во всех тех местах, где купюры превышают три строки китайского текста, проставлены точки.

Во второй части романа (с 51-й главы и до конца) описывается, как дочь Тан Ао и ее подруги, которых собралось ровно сто, проходят трехстепенные экзамены, введенные для ученых девиц по указу государыни Ухоу. Как и следовало ожидать, экзамен выдерживают как раз те ученые девы, имена которых были высечены на яшмовой плите в «Беседке слез». Государыня устраивает в их честь большой пир, вслед за которым начинаются пиры по очереди в семьях ученых дев. На этих пирах участвуют почти все девы, изо дня в день, развлекаясь всевозможными играми и забавами. Тут и затейливые иероглифические шарады, недоступные для перевода на русский язык, игры в составные картинки, непонятные для читателя без самих рисунков, которых нет в оригинале, состязания в исполнении музыкальных произведений на разных инструментах, которые трудно описать словами (их надо слышать, чтобы понять особенности звучания мелодий, неизвестных нам); автор далее описывает игры, напоминающие домино, шашки и шахматы, задает загадки и головоломки, предполагающие глубокое знание древней китайской истории, литературы, нравов и обычаев. Девы играют в подбор стихов на заданные рифмы (своего рода «буриме», которые в русском переводе неизбежно теряют соль, так как построены на игре китайских слов). Здесь же описаны пляски, танцы, фехтование, акробатика, игры с мячом, бой цветов и т. д. и т. п. По изложенным выше соображениям переводчики опустили все эти детали.

Перевод романа, предпринятый впервые на русском языке, оказался весьма сложным и трудным. Как уже указывалось выше, автор в ряде глав вкладывал в уста своих героев и героинь длинные и сухие рассуждения, лишенные художественной ценности, предназначенные для высмеивания тогдашней конфуцианской схоластики. Эти рассуждения нами были также сокращены и в ряде случаев опущены. Еще бо́льшие трудности представились в тех главах, в которых автор описывает развлечения ученых дев, в частности составление палиндромов и шарад в виде иероглифических узоров.

Эти иероглифические узоры можно читать в любом порядке: справа налево, слева направо, сверху вниз и снизу вверх, даже по диагоналям, причем всякий раз получается стих, правда не всегда удачный даже в оригинале.

Мы были вынуждены отказаться и от ученых споров и рассуждений юных дев и о высоких материях, которыми автор намеренно перемежал игры и забавы, дабы доказать противникам женского образования в Китае богатую эрудицию своих героинь в разных областях тогдашних знаний, включая медицину, астрологию, математику и т. д. Насыщенные специфической терминологией, эти рассуждения и споры, при переводе на русский язык потребовали бы дополнительных пояснений, объем которых мог бы составить целый том. Все это мы сочли возможным опустить.

После пиршеств и развлечений ученые девы разъезжаются по домам. Дочь Тан Ао вновь едет к отцу и остается на острове. Повествование заканчивается эпилогом, в котором возмужавшие дети бунтовщиков, выступавших когда-то против воцарения Ухоу, женятся, причем часть ученых дев выходит за них замуж, согласно предначертаниям их судеб, разгаданных дочерью Тан Ао при чтении надписи на яшмовой плите, когда она впервые посетила остров Малый Пэнлай. Молодые люди под влиянием своих ученых жен объединяются, вступают в союз с военачальниками, оставшимися верными государю, и вновь поднимают восстание против царицы Ухоу, требуя возвращения на трон законного государя. В этой борьбе принимают активное участие ученые жены, причем многие из них, потерявшие мужей, убитых в сражениях, мужественно накладывают на себя руки, дабы навеки соблюсти супружескую верность. Борьба повстанцев завершается победой. Им удается овладеть четырьмя колдовскими лагерями, устроенными по приказу царицы Ухоу в виде ловушек для мужчин, страдающих четырьмя самыми сильными пороками. Немалая заслуга принадлежит в этой борьбе ученым женам, подругам жизни безвольных мужчин! Конечно, дело не обходится без участия незримых духов на стороне повстанцев, в том числе и дочери Тан Ао — богини Цветов.

Царица Ухоу признает себя побежденной и передает трон законному государю. Тот, однако, не унижает ее, а, наоборот, жалует ей самый высокий титул — государыни-императрицы. Она издает указ о назначении новых экзаменов для ученых дев.

Автор романа, видимо, сознательно обрывает повествование на полуслове, чтобы вызвать у читателей еще больший интерес к важнейшему в те времена вопросу о предоставлении социальных прав китайским женщинам.

Попутно следует отметить, что предлагаемый вниманию читателей русский перевод произведения замечательного китайского сатирика Ли Жу-чжэня является первым по времени, так как до сих пор это произведение ни на один иностранный язык в таком объеме не переводилось.

При переводе был использован текст нового издания романа, вышедшего из печати в Пекине в 1955 г.

ЛИ ЖУ-ЧЖЭНЬ И ЕГО РОМАН «ЦВЕТЫ В ЗЕРКАЛЕ»

Боги ведут себя как люди: ссорятся, злословят, пишут доносы, пренебрегают своими обязанностями, и за это их изгоняют в мир смертных.

Люди ведут себя как боги: творят добро, совершенствуют в себе хорошие качества, и благодаря этому становятся бессмертными.

Красавцы с благородной внешностью оказываются пустыми болтунами. Уроды полны настоящей талантливости и знаний. Женщины оказываются мужчинами. Мужчину принимают за женщину. Продавец понижает цену на товары, покупатель ее повышает. Рыбы тушат пожар. Цветы расцветают зимой.

Все наоборот, все поменялось местами, все обычные представления сместились.

В такой необычной манере написан роман Ли Жу-чжэня «Цветы в зеркале», где исторически точный материал переплетается с вымыслом, а буйный полет фантазии сменяется учеными рассуждениями. Не случайно, что в работах китайских литературоведов это произведение не нашло себе места среди установившихся категорий китайского романа.

Продолжая лучшие традиции своих предшественников, Ли Жу-чжэнь пошел дальше них, создав произведение, синтетически вобравшее в себя черты разных видов романа (фантастического, исторического, сатирического и романа путешествий). Некоторые места романа «Цветы в зеркале» носят явно выраженный публицистический характер, особенно те его главы, где отстаивается определенный комплекс идей, связанных с вопросом о женском равноправии.

Все это говорит о том, что перед нами сложное и многообразное литературное явление.

Точных сведений о жизни автора романа «Цветы в зеркале» не много. Ли Жу-чжэнь, по прозвищу Сун-ши, родился в 1763(?) г. и умер в 1830(?) г. Известно, что он был уроженцем уезда Дасин в провинции Чжили, что в 1782 г. он поселился у своего старшего брата, Ли Жу-хуана в Хайчжоу (провинция Цзянсу) и жил у него до 1801 г.

В 1801 г. Ли Жу-чжэнь получил незначительную чиновничью должность в провинции Хэнань, но уже в конце 1804 г. вернулся к брату в Хайчжоу. В 1805 г. он закончил свое крупное исследование по фонетике в шести главах, опубликованное в 1810 г. При работе над этой книгой Ли Жу-чжэнь использовал свое превосходное знание северного и почти всех южных диалектов. Он внес некоторые изменения в традиционную фонетическую терминологию и создал фонетический алфавит.

В период с 1810 по 1825 г. создавался роман «Цветы в зеркале». Первое издание этого романа появилось еще при жизни автора, в 1828 г. Те немногие китайские литературоведы, как например Лу Синь, Тан Жэнь-би, У Сяо-жу, которые писали о Ли Жу-чжэне, упоминают о том, что он получил превосходное образование, был крупным ученым своего времени и обладал большими познаниями в области фонетики, живописи, каллиграфии, медицины, астрономии, географии, музыки и гаданий. Известно, что ему принадлежал ряд стихов и эссеев, до нас не дошедших, а также «Рассуждение об игре в облавные шашки», опубликованное в 1817 г.

Вот то немногое, что мы знаем об авторе романа «Цветы в зеркале», романа, каждой своей страницей свидетельствующего об огромной эрудиции его автора в самых различных областях науки и искусства.

В самом этом романе есть одно место, написанное от лица автора и бросающее свет на некоторые моменты его жизни и мировоззрения.

В конце романа Ли Жу-чжэнь говорит, что он «жил в исключительный век спокойствия и довольства, прочитал немало любопытных книг из „Четырех сокровищниц“ литературы, жил беспечной вольной жизнью».

Эта явно ироническая фраза помогает нам понять политический смысл романа и расшифровать некоторые его намеки.

Можно ли назвать время, когда создавался роман «Цветы в зеркале», — «веком спокойствия и довольства»?

В это время Китай находился под властью маньчжуров. Китайский народ изнемогал под бременем двойного гнета — национального и феодального. Из-за восстаний и непрекращавшейся борьбы китайского народа, не желавшего покориться иноземным захватчикам, маньчжурское правительство вынуждено было в начале своего владычества пойти на ряд уступок: крестьянам были временно оставлены земли, принадлежавшие ранее тем представителям феодальной знати, которые оказывали сопротивление маньчжурам, долговые записи были уничтожены, крестьяне не вносили налогов, не выполняли повинностей.

Ища себе союзников в борьбе с китайским народом, Цинское правительство рассчитывало и на иностранцев, поэтому оно не мешало им открывать иностранные колонии в Китае, само открыло им ряд морских портов, ослабило таможенную систему, поощряло деятельность миссионеров[2].

Но по мере укрепления положения маньчжурской династии она резко изменила свою политику. Правительство начало раздавать большие угодья военным и гражданским маньчжурским чинам. Концентрация земли в руках помещиков привела к обезземеливанию и обнищанию крестьян. Войны с Китайским Туркестаном, Тибетом, Аннамом и Бирмой тяжелым бременем легли на плечи китайского народа.

В связи с ростом купечества и увеличением его роли в социально-экономической жизни страны маньчжурское правительство, стремившееся удержать Китай в состоянии застоя и отсталости, всячески препятствовало его экономическому развитию. Борясь за свое господство, маньчжурское правительство начало проводить политику изоляции Китая от внешнего мира.

Уже при императоре Гаоцзуне указом 1757 г. все порты, кроме Кантона, были закрыты для внешней торговли. Китайским купцам было запрещено строить большие корабли. Китайцам не разрешалось плавать на иностранных судах, общаться с иностранными гражданами, изучать иностранные языки.

Со второй половины XVIII в. даже и миссионеры утрачивают свое былое влияние при маньчжурском дворе.

Политика замкнутости и изоляции, проводимая Цинским правительством, была направлена не только против китайского купечества. Результаты ее испытывал на себе весь китайский народ. Страна была обречена на застой, замкнутость и отсталость. Национальный гнет распространялся и на представителей высших слоев китайского общества. Цинское правительство предоставляло маньчжурам всяческие льготы за счет китайского населения (начиная с особой системы землепользования и кончая сосредоточением всех сколько-нибудь доходных и ответственных постов в руках маньчжуров).

Несмотря на то что по тогдашним законам половина всех должностных мест предоставлялась маньчжурам, а половина китайцам и монголам (представители других национальностей, живших на территории Китая, вообще не могли занимать государственных должностей), правительство, не желавшее, чтобы представители китайской интеллигенции занимали какие-либо ответственные посты, давало экзаменаторам соответствующие инструкции, результатом которых были массовые провалы китайцев на экзаменах (а без сдачи экзаменов, как известно, невозможно было получить государственную должность). Это привело, с одной стороны, к отстранению многих талантливых людей от службы, а с другой — к системе взяточничества и подкупа. Провинциальные власти, состоявшие из маньчжурских сановников, открыто торговали должностями. Маньчжурский двор, стремясь вытравить из памяти народа воспоминание о временах независимости Китая, предал огню старинные книги подворной переписи, уничтожил все родословные списки, доклады советников двора и многие документы, относившиеся к ряду династий, предшествовавших маньчжурской.

Маньчжурские императоры использовали в своих целях теоретические положения конфуцианства для укрепления своей власти. Они защищали самые строгие конфуцианские ограничения, регламентировавшие и образ жизни, и образ мышления. В области литературы проза должна была подражать классикам, поэзия — не выходить за пределы тем ранней Танской эпохи, все остальное в лучшем случае игнорировалось, в худшем — преследовалось и истреблялось.

Если при первых императорах династии Цин имелись крупные достижения в области упорядочения и собирания литературного наследия прошлого, если при императоре Шэнцзу был составлен ряд ценнейших энциклопедий («Тушуцзичэн», «Юаньцзяньлэйхань» и т. д.), превосходный толковый словарь («Канси цзыдянь»), словарь рифм («Пэйвэнь-юньфу»), если при внуке Шэнцзу, императоре Гаоцзуне (1736—1796 гг.), составлялись дополнения к знаменитым энциклопедиям предшествовавших эпох («Сюй Тунчжи», «Сюй Вэньсяньтункао», «Сюй Тундянь»), новые энциклопедии («Цин Тунчжи», «Цин Вэньсяньтункао», «Цин Тундянь») и знаменитая библиография всех книг по четырем разделам («Сыкуцюаньшу»), то для правления императора Жэньцзуна характерно падение культуры: увлечение компиляторством, абстрактными исследованиями, стоящими в стороне от актуальных проблем современности. Экзамены на должность становились все более схоластичными, темы сочинений все более удаленными от жизни. Отсутствие связей с внешним миром мешало развитию точных наук. Маньчжурское правительство всячески препятствовало развитию науки и культуры в Китае, всеми способами мешало проникновению в Китай европейской культуры. Всякая прогрессивная мысль, всякая просветительская идея преследовались маньчжурским правительством. Все собрания китайской интеллигенции были запрещены, все общества были закрыты.

Но несмотря на все эти реакционные мероприятия, свободолюбивая мысль, идеи борьбы с поработителями, критика маньчжурского двора, утверждение национального достоинства Китая находят все большее место в творчестве китайских писателей. Некоторые ученые и писатели в знак протеста против маньчжурского гнета отказались служить маньчжурам и вообще оставили творческую работу. Другие посвятили себя антиманьчжурской агитации, изобличали в своих стихах, эссеях и памфлетах продажность и разложение маньчжурского двора.

Уже при Шэнцзу начались казни писателей, заподозренных в сочинении антиманьчжурских памфлетов.

Гаоцзун казнил не только оппозиционно настроенных писателей, но и ряд лиц, хранивших запрещенные книги[3].

При составлении огромной библиографии «Сыкуцюаньшу» производился по существу пересмотр всего литературного наследия; из творений китайских писателей вычеркивались те места, в которых как-либо проявлялся вольнолюбивый дух или выражались неугодные захватчикам мысли. В ряде случаев имела место откровенная фальсификация, в книги вписывались целые абзацы, восхвалявшие маньчжуров, даже в древние произведения вносился дух покорности поработителям. Жестокому преследованию подверглись при Гаоцзуне и следующих маньчжурских императорах роман и драма, наиболее народные и демократические жанры старой китайской литературы, написанные на языке, близком к разговорному. Ряд книг был безжалостно уничтожен.

«С 39 по 47 год правления „Цяньлун“ (1774—1782 гг.) 24 раза уничтожались „запрещенные книги“, всего было сожжено 538 названий тиражом в 13 862 книги»[4].

Жестокая реакционная диктатура Цинского правительства привела в начале XIX в. к внутреннему кризису маньчжурской династии.

Этот кризис нашел свое выражение в ожесточенной внутренней борьбе. С девяностых годов XVIII до середины XIX в. по Китаю прошла волна восстаний, вылившихся в 1851 г. в Тайпинскую революцию[5]. Лучшие, передовые представители китайской интеллигенции не могли остаться безучастными к судьбам своей родины и своего народа. Многие из них принимали непосредственное участие в борьбе народа с маньчжурскими поработителями, другие выражали свой протест в своих произведениях.

Критике бюрократизма и взяточничества государственного аппарата посвящен ряд новелл Пу Сун-лина (1640—1715); разоблачению продажности, бюрократизма, карьеризма цинских чиновников посвящен сатирический роман У Цзин-цзы (1701—1754) «Неофициальная история конфуцианцев»; борьбе с феодальным гнетом, разоблачению лицемерной феодальной морали, фальши и двуличности общественных нравов посвящен роман Ли Жу-чжэня «Цветы в зеркале».

Следует учесть, что в условиях тяжелого цензурного гнета, имевшего место в XIX в. в Китае, даже та завуалированная критика, которую мы находим в романе и которая современному читателю может показаться не столь уж радикальной, в то время свидетельствовала о большой гражданской смелости автора романа[6].

Действие романа происходит в VII в. н. э., в период правления императрицы Ухоу.

Из истории нам известно, что У четырнадцатилетней девочкой стала любимой фавориткой второго танского императора Тайцзуна. После его смерти, в 649 г., она вместе с другими наложницами покойного императора была отправлена в буддийский монастырь, откуда ее вскоре забрал сын Тайцзуна — император Гаоцзун. Властной, умной и честолюбивой женщине быстро удалось взять в руки слабовольного и ленивого Гаоцзуна, и уже в 655 г. он сделал ее своей женой и фактически передал ей власть. С этого времени по 705 г. Ухоу единолично правила страной. С целью избавиться от претендентов на престол она в начале своего правления истребила почти всех родственников правящего дома по прямой линии и всех враждебных ей сановников двора.

После смерти Гаоцзуна в 683 г. императором был объявлен его сын Чжунцзун, но Ухоу отстранила его и продолжала управлять страной.

Преданный Танскому дому сановник Сюй Цзин-е (по некоторым источникам — Ли Цзин-е) в июле 684 г. объявил себя начальником области Янчжоу и поднял против Ухоу более ста тысяч солдат. К нему присоединился ряд сановников, в том числе и упоминающиеся в романе Вэй Сы-вэнь, Се Чжун-чжан и Ло Бинь-ван[7].

Ухоу послала против Сюй Цзин-е армию в триста тысяч человек во главе с военачальником Ли Сяо-и. После подавления мятежа Сюй Цзин-е Ухоу приняла имя У Цзэтянь («Сообразующаяся с небом») и назвала свою династию Чжоу, подчеркнув тем самым, что она не собирается уступать престол законному наследнику танского императора. Лишь в 705 г. тяжело больная императрица под нажимом крупных сановников двора — за несколько месяцев до своей смерти — отреклась от престола в пользу законного императора Чжунцзуна.

Деятельность Ухоу, как правило, оценивается двояко. Одни источники отмечают ее ум, широкие и разносторонние интересы[8], указывают на то, что она развивала систему государственных экзаменов, особое внимание обращая на выбор должностных лиц по результатам этих экзаменов, ввела военные экзамены[9] и т. п. В то же время и эти и другие источники говорят о жестокости Ухоу, о том, что она упорно продвигала на высшие должности своих родственников, истребляла родню танских императоров, попустительствовала злоупотреблениям сановников.

Эта двойственность в оценке Ухоу наличествует и в романе «Цветы в зеркале». С одной стороны, действующие лица романа говорят о «тяжких преступлениях правительства», о «преступном правлении Ухоу», о том, что она «в своей слепой ярости истребила почти всех сыновей и внуков семьи Тан», называют ее «виновницей страданий государя» (имеется в виду Чжунцзун). Симпатии автора целиком на стороне мятежников, стоявших за законного династа и пытавшихся восстановить его власть (Сюй Цзин-е и его побратимы), и их потомков, продолживших их борьбу (Сюй Чэн-чжи, Ло Чэн-чжи, Вэнь Юнь и др.). С другой стороны, даже самые ярые противники Ухоу говорят в романе о ее указах как о действиях, по их мнению, «совпавших с высшей волей неба и земли». В ряде эпизодов Ли Жу-чжэнь показывает, что Ухоу серьезно и искренне заботится о продвижении талантов и рисует ее как просвещенного государя.

Двойственность в оценке Ухоу не должна заслонить от нас общей критической направленности романа, которая для Ли Жу-чжэня была основной.

Положительная оценка мероприятий Ухоу, направленных на улучшение положения женщин, мероприятий, автором придуманных и не имевших в действительности места, позволяет предположить, что Ухоу понадобилась автору романа о женщинах как женщина-правитель, как женщина, участвующая в политической жизни страны, а это ведь, как говорит одно из действующих лиц романа — Тан Минь, действительно «случается очень редко»!

Отрицательная же оценка деятельности Ухоу объясняется не только тем, что «автор считал, что узурпатор не имеет права на престол»[10], но, как нам кажется, и тем, что образ узурпатора на троне скрывал сатиру на захватчиков — маньчжуров и был своего рода протестом китайского патриота против национального гнета и порабощения Китая иноземцами[11].

Стремясь завуалировать истинный политический смысл своего романа, подальше запрятать ключ к его идейной направленности, Ли Жу-чжэнь на протяжении всего романа переплетает реальные факты с вымыслом[12].

Фантастика служила ему (как служила она в свое время и Пу Сун-лину) для критики действительности. Она отдаляла материал произведения от сферы непосредственной реальности, переносила его в условный мир фантазии и создавала, таким образом, некую дистанцию между критикуемой автором действительностью его дня и ее отражением в искусстве.

Что же критикует Ли Жу-чжэнь в своем романе, что он разоблачает с такой полемической страстностью, с таким возмущением и негодованием? Только ли те общественные явления и пороки, которые имели место в Китае в период владычества династии Тан, или же и те, которые характерны для его собственной эпохи?

Целый ряд глав убеждает нас в том, что критика Ли Жу-чжэня направлена главным образом против политического режима и общественных нравов, сложившихся в период владычества династии Цин, т. е. в последний период господства феодализма в Китае.

Вопрос, который особенно волнует Ли Жу-чжэня, это вопрос об угнетенном положении женщины.

О том, насколько тяжелым было положение женщины в старом китайском обществе, свидетельствует хотя бы тот факт, что нередки были случаи убийств новорожденных девочек в бедных семьях. Было это не только во времена Ухоу, но и при маньчжурской династии, во времена самого Ли Жу-чжэня[13], так как всегда в феодальном Китае были бедняки, которые не могли прокормить лишний рот и с болью душевной шли на убийство дочерей, зная, что, если бы даже ценой мучительных усилий и лишений и удалось их вырастить, они в будущем не станут кормилицами семьи, как сыновья, а в лучшем случае, если их удастся выдать замуж, они будут работать на мужа и его семью.

В домах зажиточных слоев феодального китайского общества девушки жили затворницами. Гнет семьи, оковы конфуцианской морали, семейные устои, освященные веками, тысячи запретов и ограничений сковывали женщину, не давали развиваться ее индивидуальности.

Социальные установления древнего Китая, узаконили подчиненное положение женщины.

Если по своим родителям мужчина соблюдал траур три года, то по жене траур длился всего лишь год; женщина же и по родителям своим, и по родителям мужа соблюдала трехгодичный траур, но если родители мужа были живы, то по своим родителям она могла соблюдать траур только один год.

После смерти жены мужчина мог снова жениться, но, уже начиная с династии Хань (III в. до н. э. — III в. н. э.), женщина должна была блюсти добродетельное вдовство. При династии Сун (X—XIII вв.) выход вдовы замуж уже расценивался как нравственное преступление, как моральный грех.

В XVII в., при династии Мин, соблюдение вдовства официально поощрялось, равно как и самоубийство вдов.

В династийных историях можно найти много примеров того, что женщину почитали героиней, если она после смерти мужа кончала самоубийством. Уже упоминавшийся ранее Юй Чжэн-се говорил о том, как часты были случаи самоубийства вдов. Он видел причину этого не в том, что женщины не любят жизнь, а в том, что они знают, как семья и общество ждут от них этого «героического поступка», который прославит весь их род.

Конфуцианцы создали теорию женской неполноценности, не только оправдывающую, но даже освящающую подчиненное положение женщины. Ум женщине не нужен, считали они, и постулировали это формулой: «Чем меньше в женщине таланта, тем она добродетельней».

В «Семи заповедях для женщин» талантливая ханьская писательница Бань Чжао говорила, что добродетель в женщине состоит не в ее необычайных способностях или уме, но в том, что она целомудренна, серьезна, соблюдает вдовство, аккуратна, чистоплотна, не самонадеянна и соблюдает приличия.

Женские добродетели, воспевавшиеся древними писателями Китая, — это верность, послушание, готовность пожертвовать собой ради отца или мужа. Почтительная дочь, верная жена, покорная невестка — вот героини нравоучительных историй, морализующих анекдотов и древних рассказов.

Позднее, в танских новеллах, намечается уже попытка выйти за пределы этого узкого понимания женской добродетели. Наряду с высокими душевными качествами, верностью, женственной прелестью своих героинь новеллисты воспевают их ум и талантливость («Повесть об Ин-ин» Юань Чжэня, «История Хо Сяо-юй» Цзун Фана, «Повесть о фаворитке Мэй»).

В то же время возникает и мысль о том, что неверна конфуцианская доктрина, видящая в женщине источник зла, сваливающая на женщину все неудачи в правлении, чуть ли не все общественные бедствия.

И если Юань Чжэнь, еще следуя этой доктрине, оправдывает своего героя ссылкой на зло, приносимое мужчине женщиной, то неизвестный автор «Повести о фаворитке Мэй» возражает против традиционной точки зрения, обвиняющей в мятеже Ань Лу-шаня, в неудачах правления императора Сюаньцзуна его фаворитку — знаменитую Ян Гуй-фэй.

Однако в танских новеллах, героинями которых являются женщины, речь, как правило, идет о женщинах, находящихся вне круга семьи: о гетерах, наложницах, фаворитках императора, т. е. о тех женщинах, положение которых давало им возможность — и более того — обязывало их быть образованными, начитанными и интересными в качестве собеседницы. Пусть этих женщин было сравнительно много в старом Китае, большинство все же представляли собой женщины, связанные с мужчинами узами брака (устроенного, как правило, родителями), и испытывавшие унижения и муки ревности из-за системы конкубината.

По старым китайским законам, признающим одну мораль для женщин и другую для мужчин[14], ревность женщины является грехом, наказуемым преступлением, одной из причин, по которой муж мог оставить жену.

С резким протестом против двойного стандарта морали, против конкубината выступил Юй Чжэн-се, оставивший четыре рассуждения по вопросу о положении женщины в феодальном китайском обществе (о вдовах, о девушках, не выходящих замуж после смерти жениха, о бинтовании ног и о ревности).

Юй Чжэн-се считал, что при системе конкубината ревность в женщине не может считаться преступлением; ведь брак, говорит Юй Чжэн-се, предусматривает взаимную любовь. Если муж взял наложницу, а жена относится к этому спокойно, не ревнует, то приходится сделать вывод, что она уже не любит больше мужа; в этом случае основа семьи уже разрушена. В другом рассуждении он выступает против обычая бинтовать ноги девочкам на основании того серьезного вреда, который это причиняет их здоровью.

Рассуждения Юй Чжэн-се написаны в сухом, академичном стиле, но сила их — в прогрессивной мысли автора о необходимости изменить нестерпимое для женщины положение вещей.

Эти же вопросы ставит в своем романе и Ли Жу-чжэнь, но он идет гораздо дальше Юй Чжэн-се и его предшественника Юань Мэя[15]. Первые два вопроса, поставленные Юй Чжэн-се в его рассуждениях, Ли Жу-чжэнь решает в традиционном духе: в ряде мест романа речь идет о добродетельных вдовах (см. первый указ Ухоу) и невестах (ряд девушек, чьи женихи погибли в борьбе с Ухоу, кончают самоубийством). Зато два других значительно более важных для женщин в феодальном Китае вопроса он решает более смело и шире своих предшественников.

Уже в 12-й главе романа министр царства Благородных У Чжи-хэ выступает с гневной критикой варварского обычая бинтования ног («…девочки мучаются ужасно, — говорит он, — хватаются за ноги, кричат, плачут, ноги начинают гнить, кровь из них течет. Из-за этого девочки не спят по ночам и не могут есть; из-за этого начинаются всякие серьезные болезни… оказывается, что это делается ради красоты… Ну а если у человека большой нос и от него отрежут кусок, чтобы стал поменьше, или срежут часть выпуклого лба, чтобы сделать его ровнее, так про этого человека обязательно скажут, что он калека. Почему же, когда калечат обе ноги, так что ступать трудно, это считается красивым?»).

Главы же 33 и 34, в которых описано, как Линь Чжи-ян в царстве Женщин терпит все те муки и унижения, которые веками испытывали в старом Китае женщины, являются ярким образцом гневной обличительной сатиры.

Значительно резче, чем Юй Чжэн-се, ставит Ли Жу-чжэнь вопрос и о двойной морали.

Пришел конец женскому терпению, женщины не желают больше безропотно переносить измены мужей, и жена предводителя разбойников в государстве Двуликих (здесь и само название очень значимо!), пожелавшего взять себе наложниц, велит слугам избить его и возмущенно кричит: «А если бы я взяла себе любовника и оставляла бы тебя без ласки и внимания, понравилось бы тебе это? Все вы мужчины такие: пока бедны и не знатны, еще рассуждаете о нравственности, а как только разбогатеете, станете что-то представлять собой, так вам на все наплевать… У вас не остается чувства долга даже к той, с которой, как говорится, вы вместе ели мякину. Вот где самое настоящее преступление… Словом, не будешь брать себе наложниц — хорошо, а будешь — так потрудись сначала найти мне любовника». Такое радикальное решение вопроса должно было прозвучать как нечто совершенно невероятное!

Но женщины в феодальном Китае страдали не только из-за бинтования ног и измен мужей. Они были лишены всяких прав, они занимали самое ничтожное положение в обществе, они во всем были зависимы. Ли Жу-чжэнь мечтает законодательным порядком изменить положение женщин, поэтому он приписывает императрице Ухоу указ о женщинах, указ, которого, конечно, в реальной истории не было, но в котором постулируется то, что, по мнению автора, следовало бы провести в жизнь в целях улучшения положения женщин.

Так, констатируя тот факт, что «в бедных семьях… девочек отдают в женские монастыри, продают в публичные дома или же попросту бросают на дороге», статья 7 указа Ухоу говорит об устройстве приютов для девочек из бедных семей. Статья 5 этого указа ограничивает срок пребывания женской прислуги при дворе пятью годами и предписывает всем чиновникам, имеющим в своем услужении девушек старше двадцати лет, вернуть их родным. В статье 9 идет речь об оказании денежной помощи семьям, не имеющим возможность выдать дочь замуж. В статье 6 говорится о создании домов призрения для престарелых женщин, не имеющих поддержки. Очень важна статья 10 указа, в которой идет речь о необходимости оказывать медицинскую помощь женщинам, особенно в период беременности и родов.

В то же время в этом указе содержится ряд статей, теснейшим образом связанных с влиянием конфуцианской морали на Ли Жу-чжэня.

В романе говорится не только об экономических правах женщин, главное для автора романа — это социальное и политическое равноправие женщин.

Весь роман, повествующий о ста талантливых девушках, имеет своей целью доказать, что женщина имеет право занять в обществе такое же положение, какое занимает в нем мужчина. «Если небо и земля дарят человеку все лучшее, что есть в природе, не делая при этом различий между женщиной и мужчиной, …и если юноше предоставляются все возможности взвиться гордым орлом на высоком посту, а женщине не позволяют орлицей с ним рядом взлететь, то можно ли говорить о справедливом отборе талантов и об их обилии при дворе?» — такова преамбула к указу Ухоу о введении экзаменов для женщин[16].

И раньше, в старых преданиях, тоже встречались истории о девушке, сдающей государственные экзамены, но это было явлением исключительным (в то время, как у Ли Жу-чжэня речь идет о целой сотне, — это уже массовое явление); при этом девушке нужно было переодеться мужчиной, чтобы добиться своей цели, т. е. действовать обманным путем, вопреки закону и общественным нормам. В романе же Ли Жу-чжэня сдача девушками экзаменов узаконена специальным указом, и этот указ является центральным местом романа, поворотным пунктом в судьбах всех девушек[17]. Но не только о самом факте сдачи экзаменов женщинами идет речь в этом указе, главная его мысль — это право женщин активно участвовать в жизни общества и даже в управлении страной.

О том, что последнее безусловно имелось в виду Ли Жу-чжэнем, свидетельствуют и 2-й параграф указа об экзаменах, где говорится о мерах поощрения девушек, выдержавших экзамены, и эпизод, повествующий о том, как Жо-хуа стала правителем царства Женщин, а подруги ее Тин-тин, Лань-ин и Хун-хун — ее первыми советниками.

Устами Тин-тин излагает Ли Жу-чжэнь программу действий, выражающую его взгляд на правление. Этой политической программе предпосылается рассуждение Тин-тин о бесцельной и бессмысленной жизни женщин в старых условиях: «Жили бы мы здесь или же жили бы у себя на родине — безразлично, мы бы весь свой век хлопотали бы и возились с какими-нибудь пустыми и никчемными делами и без толку потратили бы на это все свои силы и молодые годы. Приказ же государыни сопровождать Жо-хуа предоставляет нам возможность… помочь ей быть достойным государем и самим принять участие в важных государственных делах» (курсив мой, — О. Ф.).

Впервые вопрос о праве женщины на образование, на сдачу экзаменов и — посредством этого — на участие в государственной жизни, иначе говоря, вопрос об уравнении женщин в политических правах, был поставлен в таком широком плане. Впоследствии его еще решительнее поднимут деятели Тайпинской революции, выдвинувшие лозунг равноправия женщин («Все мы братья и сестры»), требовавшие женского образования, права для женщин участвовать в экзаменах, а следовательно, и служить на государственной службе, выступавшие против бинтования ног, торговли рабынями, содержания наложниц, отстаивавшие политические и экономические права женщин[18].

Женские образы, выведенные в романе Ли Жу-чжэня, во многом не похожи на галерею женщин, знакомых нам по старой китайской литературе (верная жена и почтительная дочь[19], отвергнутая возлюбленная[20], фаворитка государя[21], красавица гетера[22], коварная или продажная женщина[23], наконец, хрупкая, нежная, необычная девушка, чьи способности и возможности ограничены кругом узкосемейных интересов[24]).

Сфера деятельности героинь Ли Жу-чжэня не ограничивается домом и семьей. Девушки показаны не только в семье, но и в дружеском кругу, в гостях, при дворе. Они учатся, сдают экзамены, пируют, играют в различные игры, пишут стихи, спорят с авторитетами, путешествуют, сражаются с дикими зверями, преодолевают опасности, участвуют в сражениях, правят страной.

Благодаря такому широкому полю деятельности этих девушек Ли Жу-чжэню удалось показать, что женщина может внести свой вклад во все области общественной жизни страны. Все девушки в романе блестяще сдают экзамены. По многим вопросам у них имеется свое мнение, идущее вразрез с ортодоксальными взглядами их современников. В ряде случаев их знания оказываются полнее и глубже, их точка зрения самостоятельнее и новее, чем у мужчин. Вспомним, в какое нелепое положение попадают Тан Ао и До Цзю гун во время беседы с Тин-тин и Хун-хун в царстве Чернозубых. И не случайно талантливые девушки (Тин-тин и Ши Лань-янь) являются как бы рупором автора, выражающим его взгляды на науку, этику, мораль и на управление страной (главы 16, 17—18, 52, 53, 71).

Героини Ли Жу-чжэня не хрупкие затворницы, они полны жизни и здоровья, ловкости и физической силы. Они убивают тигров и львов, они дольше любого матроса могут продержаться под водой; они сильны, выносливы, отважны.

В этом отношении особый интерес представляют два женских образа — Янь Цзы-сяо и Янь Цзы-цюн, девушки «рыцари меча». Устами Тан Гуй-чэнь автор напоминает читателю, что прототипы этих девушек взяты им из древности — из фольклора и новеллы. «Возьми хотя бы таких удалых девиц древности, как Не Инь-нян, Хун-сянь или других, — говорит Гуй-чэнь. — Разве все то, что они делали, не удивительно! И мало ли людей они спасли? Самым главным для них была защита справедливости, ничто не могло заставить их совершить какой-нибудь неблаговидный поступок или пойти на нечестное дело».

Не случайно борцами за справедливость у Ли Жу-чжэня выступают женщины, принимающие участие в борьбе с захватчицей престола Ухоу и героически гибнущие в этой борьбе (Ян Цзы-цюн, Цзай Юй-чжань, Сю-ин и Шунь-ин).

На всем протяжении романа красной нитью проходит мысль о том, что женщины не уступают мужчинам ни в уме, ни в одаренности, ни в инициативе и личной храбрости, ни в физической выносливости и отношении к труду (вспомним оценку работы женщин-мастеровых в царстве Женщин).

В то же время эти девушки не амазонки; они очень женственны, мягки, уступчивы. Они по-женски непосредственно выражают свою радость и печаль. Полнее всего эти их черты раскрываются в чудесном описании того, как ждут девушки объявления о результатах экзаменов (главы 66, 67).

Конечно, конфуцианская мораль занимала большое место в мировоззрении Ли Жу-чжэня, поэтому так добродетельны его девицы, так почтительны к старшим, так придерживаются этикета[25].

Следуя традиционному взгляду на то, что «из всех зол — разврат самое страшное, а самое главное из всех достойных дел — это почтительность к родителям», Ли Жу-чжэнь постоянно подчеркивает дочернюю почтительность Тан Сяо-шань (поехавшей искать отца за море), Ло Хун-цюй (оставшейся ухаживать за дедом и истреблять тигров, чтобы отомстить за смерть матери) и Лянь Цзинь-фэн (с риском для жизни добывавшей трепангов для больной матери).

Для него это еще один способ подчеркнуть свое уважение к этим девушкам, показать, что они совершенны во всех отношениях.

Итак, новое в образах женщин у Ли Жу-чжэня сводится к следующему: во-первых, женщины действуют у него как самостоятельные личности, не зависящие от мужчин, в то время как в произведениях его предшественников женщина всегда выступала как дополнение к мужчине, как лицо, от него зависящее, и все ее поступки, весь склад ее жизни, образ ее мышления обусловливались и определялись тем, в каком отношении к этому мужчине она находилась и что он представлял собой[26]; во-вторых, как уже указывалось, женщины в романе Ли Жу-чжэня часто даны вне семьи и ее влияния; они показаны в разных средах, в разных жизненных ситуациях; в-третьих, женщина у Ли Жу-чжэня показана во всех отношениях равной мужчине, а следовательно, способной и имеющей право занять такое же место в обществе, какое занимает в нем мужчина.

В четверостишии, которым заканчивается роман, Ли Жу-чжэнь подчеркивает, что он показывает женщин и их судьбы совсем иначе, чем это делалось до него («Зерцало может отразить подлинный талант, цветы не так, как в книгах прежних, людям показать»).

Само название романа — «Цветы в зеркале» — свидетельствует о том, что вопрос о положении женщин является его центральной проблемой, ибо «Цветы в зеркале» — это судьбы женщин, отраженные в зеркале искусства.

Но это название романа имеет и подтекст, идущий от выражения «цветы в зеркале, луна в воде», означающего «видимость», «химеру», «иллюзорность». Почему же в названии романа (как и в названии могильного кургана «Цветы в зеркале» и деревни «Луна в воде», глава 47) используется этот символ призрачности, нереальности? Что, собственно, не реально? Сама идея романа? Основной его вывод о праве женщин на равенство с мужчиной? Нет, конечно! Нельзя же предположить, что автор феминистского романа сам не верит в права женщин и говорит читателю, что он не верит в то, за что он борется, к чему зовет!

Ли Жу-чжэнь верил в возможности, талантливость и права женщин, но он понимал, что в том обществе, в котором он жил, не было реальных возможностей для проявления и приложения этой талантливости, не было условий для завоевания этих прав. Цветы есть — говорит он этими образами и символами, — но им нет сейчас возможности расцвести[27].

И может быть, самую последнюю фразу романа «если кто пожелает увидеть полное изображение в этом зеркале, то пусть подождет еще», можно понять не только в смысле «подождите, пока я напишу продолжение»[28], а глубже: «подождите пока изменятся времена и женщина займет место, принадлежащее ей по праву!».

Рядом с приподнятыми, необычными образами девушек высокой души и большой талантливости Ли Жу-чжэнь рисует реалистические портреты обычных людей. Тан Ао, Линь Чжи-ян и До Цзю гун — это три типа, представители трех социальных категорий: служилых чиновничьих кругов, купечества и простолюдинов. Принадлежность их к этим социальным категориям становится своего рода характеристикой, отличающей и их манеры, и образ их мышления, и их язык.

В новелле и раннем романе люди были похожи на святых и мадонн в ранней европейской живописи. У Ли Жу-чжэня образы даны уже необобщенные, герои его индивидуализированы, они запоминаются, их можно узнать не только по их поступкам, но и по отдельным репликам. Диалог играет уже большую роль: важно не только то, что говорится, но и как это говорится. Степенную речь Тан Ао не спутаешь с бытовой интонацией Линь Чжи-яна, с его ироническими репликами, полными практического, здравого смысла.

Тан Ао честолюбив, тщеславен, но он по-настоящему образованный человек, во всем руководствующийся нормами образцового поведения и нравственными принципами. Потерпев неудачу на поприще государственной службы, он решает совершенствовать себя, творить добрые дела и достигнуть бессмертия. Он почти безупречен, и все-таки автор не испытывает к этому утомительно добродетельному человеку той симпатии, которую он чувствует к До Цзю гуну.

До Цзю гун в молодости учился, но не сдал экзамена; он стал торговцем, но быстро разорился и нанялся рулевым. Много лет он плавал по морю, побывал во многих странах, много видел, многое узнал и понял.

Книжной эрудиции Тан Ао противопоставляется опытность До Цзю гуна, человека не оторванного от реальной жизни, а теснейшим образом с ней связанного. Его ум и знания — это природный ум простого человека, обогащенного народной мудростью. Он скромен и прост, он приветлив в обращении, в нем нет ни зазнайства, ни угодничества. Многие места романа говорят о его знаниях, опытности, наблюдательности, о его доброте и гуманности.

Особенно удачен образ Линь Чжи-яна — делового, предприимчивого купца, не упускающего случая нажить деньги, но в то же время человека гуманного и великодушного. Линь Чжи-ян на все смотрит с практической точки зрения: увидев волшебную траву чжуюй, он хочет набрать ее про запас; ему хочется поесть травы некунцао, так как она дает человеку способность ходить по воздуху, а это очень удобно, чтобы наброситься на вора, забравшегося в дом.

С чисто практическими целями хотел бы Линь Чжи-ян увезти с собой женщин, выплевывающих шелк. То, что для Тан Ао является вещью серьезной, для него — предмет шуток: когда Тан Ао съедает траву некунцао, Линь Чжи-ян советует ему поучиться ходить по воздуху, так как это даст большую экономию обуви.

Тан Ао ест волшебные травы, чтобы достигнуть бессмертия, а Линь Чжи-ян — чтобы утолить голод. Тан Ао трудно себе представить голодным, вернее — говорящим об этом. Линь Чжи-ян — мирской человек, и желания у него плотские. Он не признает авторитетов, он смеется над волшебным, «врачующим животным», он не щадит в своих шутках и самого Небесного владыку. Когда-то и он учился, но многое позабыл, а главное, понял, что не в этом его призвание. Поэтому он не прочь поиздеваться над книжной ученостью, притвориться ничего не знающим, переврать вещи, которые знает любой школьник, и вдруг щегольнуть цитатой из классиков.

Образ Линь Чжи-яна является своеобразным знамением времени: это прежде всего практический деловой человек эпохи зарождающегося капитализма; поэтому именно его реплики часто используются Ли Жу-чжэнем для дискредитации ученого педантизма, для разоблачения лицемерия и ханжества, которыми были заражены правящие круги того времени.

Путешествие трех главных героев романа, их столкновения с нравами и обычаями встречающихся им вымышленных народов дают повод автору затронуть ряд проблем, связанных с современной ему действительностью. В описании этого путешествия содержится ряд критических высказываний, направленных против разных сторон жизни современного автору общества. Наибольший интерес в этом отношении представляет глава 12, где эти высказывания сконцентрированы в рассказе о посещении тремя главными героями царства Благородных.

Устами министров царства Благородных У Чжи-хэ и У Чжи-сяна Ли Жу-чжэнь разоблачает житейские порядки и нравы феодального Китая. Здесь он применяет такой же способ остранения, какой в свое время был использован Монтескье в его «Персидских письмах». Явления, китайцам примелькавшиеся, увиденные глазами чужестранцев, кажутся нелепыми, странными, подчас чудовищными. Именно поэтому Ли Жу-чжэнь не приводит ответов Тан Ао и До Цзю гуна на «вопросы» У Чжи-хэ и У Чжи-сяна о том, почему в Поднебесной Империи — «стране мудрецов» — 1) прибегают к помощи геомантов, чтобы выбрать место для могилы родителей; 2) устраивают пиршества в честь рождения ребенка и режут при этом птицу и скот (т. е. в благодарность за дарованную жизнь отнимают жизнь у других существ); 3) отдают девочек в монастыри[29]; 4) пускают в дом монахинь и своден, способствуя этим распространению разврата; 5) режут пахотных волов; 6) излишествуют на пирах; 7) позволяют мачехам мучить детей от первой жены; 8) бинтуют ноги девочкам, причиняя им невыносимые страдания и вредя их здоровью; 9) устраивают браки, основываясь на гороскопах жениха и невесты, а не на их возрасте, положении, сходстве характеров; 10) забыв о скромном и простом образе жизни, транжирят деньги, соревнуясь в роскоши; 11) затевают тяжбы, приводящие людей к разорению.

Что могли ответить Тан Ао и До Цзю гун на мотивированные обвинения министров царства Благородных в варварстве и суевериях? Конечно же ничего, ибо эти обвинения были справедливыми.

К методу остранения Ли Жу-чжэнь прибегает также в главах 33—36, где ярче, чем в других местах романа, разоблачен гнет, испытываемый женщиной в семье, показано то подчиненное положение, которое она занимала в феодальном обществе. То, что терпели веками женщины и что стало привычным, а потому и воспринималось в старом Китае как нормальное явление, в царстве Женщин, где все переменилось местами, где женщины играют роль мужчин, а мужчины — роль женщин со всеми вытекающими отсюда последствиями, кажется совершенно невероятным.

Ранее уже упоминалось о том, что, помимо остранения, Ли Жу-чжэнь использует еще один прием завуалированной критики, также знакомый нам по европейской литературе[30]: сатира на быт и нравы современного автору Китая дается им как показ обычаев вымышленных стран, в которых побывали Тан Ао, До Цзю гун и Линь Чжи-ян, а затем и дочь Тан Ао.

Что же это за страны? Часть из них подобрана по физическим признакам: царство Вислоухих, страны Великанов, Длинноногих, Долгоруких, Трехголовых, Трехтуловищных, Черноногих, Крылатых. Свинорылых, Волосатых, Безутробных, Одноголенных, Глубокоглазых, Низкорослых и т. д., часть — по этическому принципу, по нравственным отличиям: царство Благородных, страна Благонравных мужей, страна Сметливых, сюда же относятся и страны Чернозубых и Белолицых, подобранные по приему контрастности.

Не всегда описание стран первой категории ограничивается только физическими признаками, иногда к ним добавляются и моральные характеристики. Например, в стране Крылатых люди отличаются не только тем, что у них есть крылья и они могут летать, но и тем, что они очень важничают и поэтому ходят с задранными головами. Безобразный вид людей со вздутыми животами объясняется тем, что они лодыри и обжоры. Свинорылые когда-то были нормальными людьми, нынешний их вид — наказание им за лживость; Волосатые наказаны за скупость.

Следовательно, физическое безобразие жителей ряда стран объясняется их нравственными пороками, вызывающими у Ли Жу-чжэня омерзение: ленью, обжорством, лживостью, заносчивостью, скупостью.

На грани между первой и второй категориями стран находится страна Двуликих, само название которой имеет двойной смысл: двуликие — двуличные. Физическим отличием жителей этой страны является то, что у них два лица: приятное, доброе и уродливое, до ужаса злое: нравственным отличием является их двоедушие — двойное мерило ценностей, двойственное отношение к людям. К богатым, хорошо одетым ученым людям они поворачиваются своими добрыми и милыми лицами, они изысканно вежливы и любезны с ними. Людям же простым они показывают свой настоящий облик — «зверскую морду»[31].

Однако наибольший интерес представляют для нас страны, характеризуемые не физическими, а нравственными отличиями.

Из пяти таких стран три служат автору как образец добрых нравов (царство Благородных, страна Чернозубых и страна Сметливых), одна — как образец дурных нравов (страна Белолицых) и одна — страна Благонравных мужей — двояко оценивается автором.

Рассмотрим сначала страну Белолицых. Это — страна, где видимость не соответствует сущности. Внешне здесь все прекрасно: прекрасная природа, богатый город со множеством жителей, изумительно красивые люди, в изящных нарядных одеждах. «Какие красавцы!», — восклицает восхищенный Тан Ао, увидев их. — «И как они к лицу одеты, поистине, своим изяществом они превосходят всех на свете! Наверное, это лучший народ из всех, что живут за морем!». Но, столкнувшись поближе с жителями этой страны, Тан Ао меняет свое мнение о них. Учитель, к которому Тан Ао отнесся с таким благоговейным почтением, оказывается грубияном и наглым хвастуном (вспомним его реплику: «Скажу не хвастаясь, если вы будете заниматься у меня, то я смогу передать вам столько знаний, что вам их хватит на всю жизнь»), знания же, которые он преподносит своим ученикам, оказываются фикцией, это псевдоученость, а не ученость, которую так высоко оценил Ли Жу-чжэнь в жителях царства Чернозубых. В стране Белолицых люди читают и заучивают наизусть тексты, в которых ни они, ни Тан Ао (а Тан Ао обладает подлинным знанием) ничего не понимают. Но все дело в том, что здесь и понимать нечего, так как оказывается, что они с видом знатоков читают текст Мэн-цзы в сплошных опечатках. Что же это, как не пародия на «образованность» чиновников эпохи Цин, эпохи, когда система экзаменов выродилась в пустой фарс, утратила свой истинный смысл, когда будущих чиновников отбирали не в зависимости от их знаний, а в зависимости от размера той взятки, которую они могли предложить экзаменаторам. Подтверждение того, что речь идет о современном автору положении вещей, мы находим в том эпизоде, в котором объясняется, почему обе талантливые девушки из царства Чернозубых — Тин-тин и Хун-хун, «не имея ни средств, ни влиятельной поддержки», не смогли выдержать экзамена у себя на родине. В главе 51 Хун-хун говорит: «…у нас признают талантами лишь тех, кто добивается этого путем происков или знакомств. Одни используют связи и дружбу, другие дают денежные взятки, и в конце концов получается, что из всех, получивших ученое звание людей, действительно одаренных меньше половины». Зная, какая продажность царила при маньчжурском дворе, как торговали должностями и брали взятки за протекцию, мы понимаем, какой убийственной иронией во времена Ли Жу-чжэня должен был звучать ответ Тан Гуй-чэнь о том, что в Поднебесной Империи нет ни одного экзаменатора, «кто не был бы безупречно честен и справедлив… у нас никогда не было ни продажности, ни кумовства». Этот ответ особенно прозрачен, если принять во внимание авторскую ремарку в том эпизоде (глава 68), где императрица Ухоу настаивает на возвращении Жо-хуа в царство Женщин: «…все дело было в том, что государыня уже получила через посланца много ценных подарков от правителя царства Женщин, и дары эти оказались убедительнее дарования (Жо-хуа)».

Сатира на заносчивость ученых цинского Китая, кичащихся своими знаниями (знаниями ложными, формальными), дана не только в главах, описывающих страну Белолицых, но и в главе о стране Благонравных мужей, с той только разницей, что в последней это сделано не так прямолинейно. В стране Благонравных мужей на улицах над всеми лавками висят вывески «Неутомимо творю добрые дела», «Воплощенная человечность», «Любовь к справедливости», «В согласии с разумом» и т. п.; на городской стене висит параллельная надпись: «Хочешь высоко подняться по службе, в добрых делах ты себя совершенствуй. Хочешь иметь ты потомков достойных, классиков книги читай постоянно». Все люди в этой стране носят шапки ученых, имеют ученый вид и манеры. А что кроется за этой ученой внешностью?

Учащиеся в этой стране настолько необразованны, что Линь Чжи-яну удается посрамить их своей «ученостью» и одурачить выдумкой о несуществующей книге «Шао-цзы».

За благообразной внешностью старика-ученого с его изысканными манерами кроется отвратительная мелочность и скупость (вспомним разговор его с кабатчиком и эпизод с зубочисткой — глава 24). Гротескная фигура кабатчика, говорящего «ученым языком», дополняется вычурной стилизованной речью горбуна, готового воспользоваться ошибкой кабатчика, подавшего вместо вина более дорогой уксус.

Толпа людей глазеет на плачущую девушку, которую собираются продать с торга, но в этой стране Благонравных мужей «деньги ценятся как жизнь», и никто не желает помочь ей, выкупить ее и отпустить на свободу (и это в стране, девизом которой является «в добрых делах ты себя совершенствуй»!).

Но уже в описании этой страны намечаются элементы той позитивной критики, которую мы находим в рассказе о царстве Благородных и стране Чернозубых.

Выступая против начетничества и ученого педантизма, господствовавших в цинском Китае, против схоластичности и узости тем экзаменационных сочинений, Ли Жу-чжэнь говорит о необходимости борьбы за подлинное знание, за освоение естественных и социальных наук. Такая позиция автора была выражением протеста передовых людей времени и против состояния современной им науки, и против политики средневековой замкнутости, проводимой маньчжурским двором. Ли Жу-чжэнь считает, что нельзя ограничиваться изучением конфуцианских канонов и комментариев к ним, нельзя прикрывать «ученой речью» и громкими фразами свое полнейшее невежество, нужно воспитывать специалистов в различных областях науки.

В эпоху, когда жил Ли Жу-чжэнь, в эпоху зарождающегося капитализма, математики, юристы, медики нужны были стране в такой же степени, как и историки, филологи, писатели, поэты, художники и музыканты. Вот почему в описании страны Благонравных мужей имеется и положительная оценка: жители этой страны сдают экзамены не только по предметам, действительно входившим в программу экзаменов в цинском Китае (литература, история и стихосложение), но и по фонетике, музыке, живописи, законодательству, математике, медицине и т. д. (глава 24).

Развитием положительной линии, намеченной в рассказе о стране Благонравных мужей, и в то же время антитезой стране Белолицых, где красивая видимость скрывает пустую сущность, является страна Чернозубых.

Здесь люди некрасивы, вид у них — как говорит До Цзю гун — «очень уж мерзкий», но они-то и являются носителями истинного знания. Здесь женщины получают такое же образование, как и мужчины, и хотя их не допускают на государственную службу, они тоже сдают экзамены. Очень характерен эпизод, о котором рассказывает Линь Чжи-ян: «…я решил захватить с собой пудру и помаду — лица-то здешних жительниц чернее угля. Я не предполагал, что в этой стране девицы вовсе не употребляют ни пудры, ни помады… Оказывается, наибольшим спросом здесь пользуются книги!».

Ли Жу-чжэнь всячески подчеркивает тягу жителей страны Чернозубых к знанию. Образы двух девушек из этой страны, Тин-тин и Хун-хун (особенно Тин-тин), запоминаются благодаря их эрудиции, их способности к самостоятельному мышлению, глубокому интересу к науке, искусству в споре, находчивости, критическому отношению к признанным авторитетам. Ведь не случайно оказываются посрамленными в споре с ними и Тан Ао, и До Цзю гун, постоянно вспоминающие об этом позоре и настолько им потрясенные, что они вначале даже не решаются заглянуть в училище в стране Белолицых, боясь и здесь наткнуться на подобных знатоков. И не случайно то, что любимец автора — почтенный, добрый и умный До Цзю гун держится в беседе с девушками как самолюбивый мальчишка, начинающий дерзить, когда его уличают в невежестве. Все это сделано автором для того, чтобы подчеркнуть умственное превосходство девушек из страны Чернозубых[32], чтобы сделать еще более четким контраст со страной Белолицых и подчеркнуть мысль о том, что в человеке важна не его внешность, а сущность, что он ценен не только своими знаниями, но и моральными качествами.

Какие же моральные качества ценит Ли Жу-чжэнь в человеке? Мы знаем, что он ненавидит двуличность, ложь, скупость, педантизм, тупое самодовольство и ограниченность недоучек и педантов-начетчиков. Что же ценно в человеке, кроме учености? Ответ на это мы находим в главах 11 и 12, в которых описано царство Благородных. Это своеобразная Утопия — страна, о жителях которой соседние государства говорят, что они «уступчивы и никогда не спорят», страна, «где знают и ценят этикет», девизом которой являются слова «только добродетель драгоценна», где государь под страхом строгого наказания запрещает подданным подносить ему какие-либо драгоценности, где все жители — «безразлично, богатые ли они и знатные или бедные и простые люди — в своем поведении и речах почтительны и вежливы», т. е. это действительно царство Благородных.

Вспомним хотя бы, как необычно совершаются здесь торговые сделки: покупатель повышает цену, а продавец ее понижает[33]. И так ведут себя не только богачи и знать, но и стражник и простой солдат[34].

Для понимания того морального идеала человека, каким представлял его себе Ли Жу-чжэнь, интересны и образы министров царства Благородных, и описание их скромного жилища.

Простой и скромный образ жизни, а не мотовство и скупость, — вот к чему звал Ли Жу-чжэнь[35], воочию убедившийся в годы непрекращавшихся народных волнений и восстаний в том, как пагубно отражаются на жизни народа излишества и прихоти двора.

Выступая против расточительства, против показного блеска, сутяжничества, корыстолюбия, лицемерия и лжи в человеческих отношениях, Ли Жу-чжэнь создает свой идеал «истинно-благородного мужа», который сможет исправить общество.

С каких бы позиций ни рисовали этот идеал министры царства Благородных («Если б благородные мужи… почаще увещевали бы своих земляков, говорили бы им… что надо вернуться к простоте и скромности древних… Если бы благородные мужи, разумно пользующиеся дарованными им благами, почаще бы наставляли своих земляков… то дух мотовства и излишеств сам бы собой исчез, все вернулись бы к простому и скромному образу жизни…), уже сама постановка вопроса о том, что нужно исправить общественные нравы, надо бороться с теми, кто презирает бедных и пресмыкается перед богатыми[36], со всем этим засилием торжествующих невежд, высокомерных тунеядцев и гнусных ростовщиков, прогрессивна. Возглавить эту борьбу, исправить нравы, осуществить принципы мудрого и гуманного правления призван идеальный правитель, каким показывает Ли Жу-чжэнь князя страны Сюаньюань (глава 38). Этот князь «отличается мудростью и добродетелью. Со всеми соседними странами у него дружественные отношения, он с готовностью откликается на всякую просьбу о помощи и охотно выступает как примиритель, когда между той или иной страной возникают споры. Благодаря его усилиям предотвращено немало войн и сохранено много жизней».

Таковы черты идеального монарха — «благородного мужа» на троне.

О том же, в чем Ли Жу-чжэнь видел задачи этого правителя, говорит Тин-тин, собирающаяся вместе с Жо-хуа управлять царством Женщин (глава 68): «наш долг будет заботиться об уничтожении зла и процветании добра; вместе с правителем мы будем заботиться о мирной жизни всего народа, будем пресекать злодеяния. Наше участие потребуется и в таких делах, как отстранение от власти коварных царедворцев и выдвижение мудрых и достойных сановников, мы будем добиваться правосудия и уважения к законам…».

Эти принципы идеального правления осуществлены в царстве Благородных и стране Сюаньюань.

Прекрасные душевные и деловые качества народа царства Женщин[37], как и душевные качества и ум наследницы престола Жо-хуа, являются залогом того, что и в этом царстве удастся осуществить идеальное правление. До воцарения же Жо-хуа царство Женщин является ярким примером деспотического правления. Правитель его показан, как бездушный себялюбец, готовый пожертвовать благом народа для удовлетворения своей прихоти. (Когда Тан Ао предлагает расчистить реку, чтобы предотвратить наводнения, причиняющие неисчислимые бедствия и страдания народу, но требует, чтобы за это отпустили Линь Чжи-яна, которого правитель царства Женщин избрал своей первой любимицей, правитель на это не соглашается. Более того, он приказывает стрелять в толпу людей, собравшихся у дворца и умоляющих его подумать о их судьбе. До Цзю гун с полным основанием говорит, что этот правитель «только и думает о разврате и совсем не заботится о благе народа»).

Помимо прямой сатиры, в главах, повествующих о царстве Женщин, имеются намеки на политику одурачивания народа, проводимую цинским двором, желавшим во что бы то ни стало удержать народ в состоянии невежества, темноты и отсталости. (Вспомним, как в главе 36 Тан Ао рассказывает До Цзю гуну, что «местные жители не имеют представления об орудиях для углубления дна реки», потому что их правитель, боясь народных восстаний, запретил пользоваться острыми орудиями, и ножи там делают из бамбука).

Здесь имеет место и завуалированная критика чиновничьих нравов (глава 34, в которой рассказывается, как Тан Ао и До Цзю гун ходят со своей жалобой из учреждения в учреждение, из ведомства в ведомство).

Среди сатирических приемов Ли Жу-чжэня следует упомянуть и об использовании им аллегории. Выступая против людских пороков, бичуя нравы современного ему общества, Ли Жу-чжэнь с особенным негодованием пишет в последних главах романа о пьянстве, несдержанности, сладострастии и стяжательстве. Символами этих отвратительных автору пороков в романе являются четыре колдовских лагеря — четыре аллегорических абстракции. В этих лагерях все рассчитано на то, чтобы «расслабить волю (человека), опутать его, заманить в ловушку, и достаточно человеку хоть мало-мальски поддаться соблазну, как он будет в конце концов непременно схвачен». Так и в жизни — говорит этой аллегорией Ли Жу-чжэнь: — стоит человеку очутиться во власти соблазна и позволить этому соблазну превратиться в привычку, сделаться страстью — ему нет спасения! Не все эти соблазны одинаково страшны; труднее всего бороться со сладострастием и особенно со стяжательством. Недаром в описании атаки на эти четыре лагеря Ли Жу-чжэнь показывает, что легче всего бороться с лагерями «Пьянство» и «Несдержанность», лагеря же «Сладострастие» и в особенности «Стяжательство» почти неприступны и непобедимы. Колдовская сила лагеря «Стяжательство» держится на «жадности людей к деньгам, к наживе, к богатству, к роскоши и прочим соблазнам. Описание этого лагеря — блестящая сатира на корыстолюбцев, особенно типичных именно для эпохи зарождающегося капитализма, в какую жил Ли Жу-чжэнь.

Интересно отметить факт несомненного и, конечно, неслучайного сходства вставной новеллы о Чжан Хуне, попавшем в лагерь «Стяжательство», с двумя танскими новеллами: «Правитель Нанькэ» Ли Гун-цзо и особенно «Изголовье» Шэнь Цзи-цзи. Герои обеих танских новелл, как и Чжан Хун, получили во сне все, о чем они могли только мечтать. Но, проснувшись, они поняли, как все это — слава, богатство, карьера — непрочно и преходяще!

Но для нас важнее, чем сходство этих новелл с рассказом о Чжан Хуне, их отличие от последнего; отличие же это состоит в том, что урок, полученный героями танских новелл, идет им на пользу, они делают для себя соответствующий вывод и все кончается благополучно.

Человеку же, охваченному страстью к стяжательству, в век продажности и корыстолюбия, «когда деньгами дорожат, как жизнью, и нередко самой жизни лишаются из-за них», от судьбы не уйти. Поэтому и гибнет Чжан Хун, попытавшийся выбраться из своего колдовского мира, где властвуют деньги, поэтому и сузилось отверстие в монете, когда он просунул в него голову, чтобы посмотреть, что делается по ту сторону, и он задохнулся.

Все китайские литературоведы, писавшие о Ли Жу-чжэне[38], указывают, что в его романе — а особенно во второй части — приводятся подробные сведения, носящие энциклопедический характер, о литературных играх, шахматах, шашках, ребусах, загадках на фонарях, гаданиях, фонетике, рифмологии, медицине.

С этой точки зрения к роману приложима характеристика, которую Линь Чжи-ян дает придуманной им и в природе не существующей книге «Шао-цзы»: «Там записано все о философах, людях, цветах, птицах, книгах, картинах, игре на лютне, шахматах, врачевании, гадании, звездах и предзнаменованиях, рифмах и счете. А кроме того, там приводятся разные игры, загадки, словом, там про все рассказано».

В самом деле, почти в каждой главе романа «Цветы в зеркале» сообщаются какие-либо интересные или полезные сведения. То в главе 31 даются отрывки из книги Ли Жу-чжэня по фонетике, то речь идет о новом толковании отрывка из «Бесед и суждений» Конфуция или о его «Летописи», то дается объяснение практического метода Конфуция, примененного им к оценке исторических событий и деятелей. Разбираются достоинства ряда комментариев к конфуцианским классикам[39]; приводится интереснейшее рассуждение о чае, рассуждение о тактике нападения, о фехтовании, о влиянии измененного чтения иероглифа на его значение, о связи формы иероглифа и его смысла[40]; дается множество рецептов лекарств; приводятся средства, употребляемые в народной медицине; из эпизода, повествующего о расчистке речного пути, видно, что Ли Жу-чжэнь осведомлен и в области инженерного искусства. В главе 94, где дается описание с техническими подробностями летающих колесниц, проявляется его интерес к технике.

Словом, роман свидетельствует об огромной эрудиции автора, о его любви к науке и уважении к ней[41].

Ли Жу-чжэнь во многом был обязан народному творчеству. Об этом свидетельствует и обилие приводимых им легенд, бытовавших в народе, и частые мифологические реминисценции, и множество присловий, пословиц, поговорок — этих народных афоризмов, суммирующих опыт народа и являющихся выражением «ходячей, житейской, практической философии народа»[42]. Об этом, наконец, свидетельствует и сама форма романа «Цветы в зеркале», сохранившая многие особенности устного народного рассказа: стихи в начале каждой главы, излагающие их содержание или подчеркивающие основную идею или мораль эпизода — главы; концовки глав, отсылающие читателя — слушателя к продолжению; фразы, встречающиеся в середине главы: «не будем говорить о том-то, скажем только, что…» или «оставим пока такого-то и обратимся к такому-то…», — этот обычный прием устной народной речи, сохранившийся в романе.

Но если в раннем китайском романе эта связь с устным рассказом выражалась и в том, что главы романа, повествовавшие о судьбах отдельных героев, часто сохраняли черты самостоятельных рассказов, какими они и являлись в устах рассказчиков периода Сун, и легко могли быть извлечены из романа и превращены в самостоятельную новеллу или пьесу[43], то структура романа «Цветы в зеркале» более целостна, более органична и в этом смысле ближе к европейскому роману.

Названия ряда стран, упоминающихся в романе «Цветы в зеркале», взяты Ли Жу-чжэнем из древних книг, в частности из «Шаньхайцзина»[44].

Так, например, в «Шаньхайцзине» встречаются упоминания о стране Непоседливых, о царстве Благородных, о царстве Женщин и др. Но если в «Шаньхайцзине» о царстве Благородных сказано очень немного (что это царство лежит за Восточными горами; жители его носят парадные шапки и мечи, уступчивы и не спорят; там есть растение, распускающееся утром и уже вечером увядающее), то в романе этому царству отведено несколько глав, в которых оно выступает как утопическое царство Разума. О царстве Женщин в «Шаньхайцзине» сказано буквально несколько слов, а в романе оно занимает центральное место.

Беря названия некоторых стран из «Шаньхайцзина», Ли Жу-чжэнь следует своему принципу соединения вымысла и действительности. Он берет какую-нибудь деталь, штрих, название из древних книг и с помощью своей фантазии расцвечивает его богатейшим узором. То же самое делает он и с описанием диковинных растений, удивительных птиц и чудесных животных, которые так часто встречаются на протяжении глав 8—26. Многие названия идут из народных легенд и древних книг (в частности, того же «Шаньхайцзина»), но Ли Жу-чжэнь дает любопытнейшие подробности, сопровождает свой рассказ такими убедительными деталями[45], как будто бы он сам видел описываемые им чудеса.

В старой литературе, особенно в поэзии, часто упоминается название островов, где живут бессмертные — Пэнлай и Инчжоу. Ли Жу-чжэнь придумывает свои острова бессмертных — Малый Пэнлай и Малый Инчжоу.

Он вводит в роман персонажи китайских легенд и мифов: так, например, в главе 98 фигурирует легендарный герой Гун-гун, который в гневе и отчаянии от поражения в войне с мифическим царем Чуань Сюем ударился головой о гору Бучжоу, и от этого рухнул столб, подпирающий небо; Нюйва, починившая небо расплавленными камнями; «чернолицый полководец» князь Ба-ван.

Ли Жу-чжэнь сам говорит в романе, что он всегда «жаждал узнать подлинные истории, случившиеся встарь, почти забытые теперь и ставшие уже редким преданием…». С этой точки зрения роман «Цветы в зеркале» является неоценимым пособием для исследователя китайской мифологии, для историка литературы, собирающего легенды и предания древнего Китая.

В этом же плане большой интерес представляют собой первые главы романа, где действие происходит на небе, и в качестве героев выступают боги, богини, властители пещер, духи, небесные отроки и т. п. Мы встречаем здесь имена богинь Си Ван Му, Магу, Ткачихи, Чан Э, о которых в народе сложено было много легенд и преданий.

Следует отметить, что в противоположность традиции Ли Жу-чжэнь в тех главах, где речь идет о небе, прибегает к нарочитому снятию торжественности, к снижению высокой темы до обывательских будней: о богах он говорит как о людях со своими установившимися привычками и вкусами, со своими особенностями и чертами характера. Причем эти черты характера далеко не всегда привлекательны. Скажем, Чан Э представлена как весьма неприятная, обидчивая и мстительная особа, подбивающая богиню Цветов нарушить порядок вещей и приказать всем цветам расцвести зимой. Ей подыгрывает ее приятельница богиня Ветерка — склочница, радующаяся чужим неприятностям. Можно быть уверенными, что анонимный донос на богиню Цветов написан именно ею.

Обитательницы неба любят играть в шахматы; за игрой они ссорятся, как простые смертные.

Магу прямо заявляет богине Цветов, что любит играть с ней в шахматы, так как та играет плохо. «К сожалению, — добавляет Магу, — обычно, когда дело доходит до половины партии и ты видишь, что у тебя положение не блестяще, ты или смешиваешь фигуры на доске или под каким-нибудь предлогом убегаешь».

Как видно, и боги у Ли Жу-чжэня могут сказать, что ничто человеческое им не чуждо.

Жалея богиню Цветов, которой предстоит изгнание в мир смертных, боги в то же время сердятся на нее за то, что она ничего не хочет сделать, чтобы избежать наказания, и таким образом лишает их партнера по шахматам.

На небе живут по тем же законам, что и на земле: и здесь существует несправедливость, угодничество перед сильными; и здесь есть свои ранги, свои авторитеты, своя бюрократия, свои «духи-соглядатаи», доносящие о проступках богов. Нарочито длинный и сложный рассказ богини Цветов о том, как цветы, перед тем как распуститься, «подают заявки», витиеватый, напыщенный стиль, в котором ведутся разговоры о проступках богини Цветов, о том, что ей следует написать доклад и «просить о взыскании», усиливают эту аналогию с земными нравами. Что это не случайность, доказывает хотя бы реплика Линь Чжи-яна, заявившего в ответ на замечание До Цзю гуна о том, что Тань Сяо-шань помогают бессмертные и святые, что это и неудивительно, раз отец ее стал бессмертным: «…как говорится, чиновник выгораживает чиновника, так почему же святым не выгораживать святых».

Такая манера изображения неба и его обитателей характерна для автора XIX в., более свободомыслящего, более критически настроенного в отношении авторитетов, чем старые китайские писатели [Исключением является лишь У Чэн-энь (1500—1582), который в своем романе «Путешествие на запад» пошел в этом отношении еще дальше Ли Жу-чжэня].

Боги в романе действуют не только на небе, но и на земле. Этого требует сама сюжетная линия: ведь сто талантливых девушек — это богиня всех цветов и подчиненные ей духи цветов, изгнанные на землю. Поскольку на земле действуют перевоплощенные в талантливых девушек духи цветов и божества, с которыми богиня Цветов связана узами дружбы (богиня Плодов, богиня Инея, Яшмовая дева, Красное дитятко, Золотой отрок), то они представлены как добрые силы.

Кроме богов, на землю спускаются бессмертные и святые, помогающие людям (в главе 45 даосские святые спасают Тан Сяо-шань, которую утащили чудовища в море; в главе 46 монахиня спасает Сяо-шань и ее спутников из плена; в главе 51 монахиня дает голодающим путникам волшебный рис; в главах 97 и 98 святые дарят Ян Цзы-цюн талисман и зелье, которые помогают разгромить заколдованный лагерь, и т. д.).

Это смешение миров, как уже указывалось, постоянно наличествует в романе: женщины оказываются мужчинами, мужчину превращают в женщину, китайцы едут за море в фантастические страны, девушки из вымышленных заморских стран попадают в Китай, боги и святые спускаются на землю, а люди отрешаются от мира и становятся бессмертными (Тан Ао, его дочь Тан Гуй-чэнь и ее подруга Янь Цзы-сяо).

Идея отрешения от мира занимает большое место в мировоззрении Ли Жу-чжэня, как, впрочем, и многих писателей и ученых эпохи Цин, которые отказались служить поработителям, становились отшельниками, порывали с окружающей их средой.

Интересна мотивировка желания Тан Ао отречься от мира: вначале он мечтал о том, чтобы служить династии Тан, возродить страну, обеспечить ее спокойствие (не случайны его связи с Сюй Цзин-е, Ло Бинь-ваном и другими противниками Ухоу), но, не достигнув ничего и разочаровавшись в своих поисках признания и славы, он решает «покинуть мир и суетный и злобный».

Читателя постепенно подготавливают к тому, что Тан Ао станет бессмертным, ему постоянно об этом напоминают и беседой Тан Ао с духом Сна (глава 7) и репликами До Цзю гуна (главы 9), и предчувствиями самого Тан Ао, что он не вернется на родину (главы 10, 13, 31), и словами отца Чжи Лань-ин о том, что ей было предсказано, что ее излечит бессмертный по имени Тан (глава 30), и сном Линь Чжи-яна в царстве Женщин о том, что его спасет бессмертный (глава 37).

Собственно, «бессмертие» обещано Тан Ао еще в начале романа. В главе 7 дух Сна рассказывает ему о том, что «небесные цветы провинились и в наказание низвергнуты на землю, в мир треволнений… Вот если бы вы, сударь, посочувствовали их несчастью, не сочли бы тяжелым трудом поездить по заморским странам, побывать на знаменитых горах, в удивительных краях и потрудились бы вырастить там эти цветы, дабы тем самым они могли бы вернуться на свою благодатную родину… разве это не зачтется вам как доброе дело? А если вы сможете еще совершать добрые дела… то как только попадете на Малый Пэнлай, разумеется, впишете свое имя в списки бессмертных и займете подобающее место среди них».

Тан Ао совершает это «доброе дело», спасает девушек, дает им возможность попасть в Китай и участвовать в государственных экзаменах. За это он и достигает желанного бессмертия. Так небо воздает за добрые дела.

Идея воздаяния за добрые поступки и возмездия за дурные пронизывает весь роман.

В главе 15 Тан Ао скупает у рыбака пойманных им удивительных рыб с женской головой, а в главе 27 эти рыбы, потушив пожар на джонке, спасают Тан Ао него спутников. В главе 13 Лянь Цзинь-фэн, спасенная Тан Ао, дарит ему жемчужину, которую она вынула из убитой ею устрицы, в главе же 45 мать убитой устрицы похищает дочь Тан Ао. Но спасший Тан Сяо-шань даос говорит, что устрица, убитая Лянь Цзинь-фэн, была жадной и прожорливой, уничтожила немало жизней, за что и был положен конец ее злодеяниям» «Так это и должно быть, такова воля неба».

Небо следит за действиями человека и воздает за них.

В главе 71 Ши Лань-янь напоминает подругам наставление древних: «Добро и зло воздадут свое человеку, ибо они, как тень, всюду следуют за ними».

Герои романа неустанно творят добрые дела. Тан Ао помогает девушкам из заморских стран; он выкупает Лянь Цзинь-фэн у рыбака, Сыту Ур у сводников, продававших ее по поручению зятя государя; он скупает у рыбаков в стране Черноногих пойманных ими чудесных рыб и отпускает их в море. Линь Чжи-ян, смертельно боящийся правителя царства Женщин, добровольно возвращается во дворец, чтобы спасти Жо-хуа. До Цзю гун, вернувшись из поездки за море, «раздавал нуждающимся лекарства и, таким образом, весь ушел в то, чтобы спасти мир людской от недугов». Сю-ин хочет отдать свои бумаги Цзы Яо-чай, тем самым отказываясь ради этой неизвестной ей девушки от возможности участвовать в сдаче экзаменов. Бянь Бинь в голодные годы продал 5000 цин своей земли и вырученные деньги отдал на помощь голодающим…

В конце концов идея о том, что небо воздает за добрые дела[46], — это общее место всякой религиозной проповеди, но от этого добро не перестает быть добром, и пропаганда этих добрых дел не перестает быть проповедью гуманизма. Ли Жу-чжэнь подходил к вопросу о добре, об отношении человека к себе подобным с идеалистических позиций, но он противопоставлял свои альтруистические идеи эгоизму, который он резко осуждает. Важно то, что главным в человеке он считал его душу, его внутренние побуждения.

Одна из героинь романа — Ши Лань-янь — говорит о том, что в любых делах нужно исходить из честности и справедливости так, чтобы можно было «предстать перед Небом и Землей, перед государем и своими родителями, не стыдясь заглянуть им в глаза», — и эта гуманистическая посылка подкрепляется цитатой из Конфуция. Авторитет Конфуция был для Ли Жу-чжэня непререкаемым. Это видно хотя бы из того, что Ши Лань-янь не желает говорить о философе-материалисте Ван Чуне, который «ни во что не ставит… мудрых людей» и позволяет себе критиковать Конфуция. Это место интересно сравнить с главой 17, где До Цзю гун, побежденный в споре Тин-тин, очень неубедительно отвечает ей упреком в том, что она занимается «измышлениями», вместо того чтобы придерживаться принятых толкований. Ли Жу-чжэнь здесь сознательно вкладывает в уста До Цзю гуна такую жалкую, такую неубедительную аргументацию, потому что свой спор он ведет не с До Цзюгуном, а с теми многочисленными начетчиками его времени, которые не только не решились бы опровергнуть «установившееся суждение», но и не додумались бы до того, что на это можно решиться. Недаром же Линь Чжи-ян в шутку упрекает До Цзю гуна в том, что после их визита в страну Чернозубых там «не могут избавиться от тлетворной гнили, и до сих пор у них там отдает затхлым книжным духом». Ведь этим духом был пропитан весь цинский двор, большинство чиновников того времени, этот дух породил позднее писателей Тунчэнской группировки, создававших произведения, оторванные от жизни, культивировавшие идеи сунского конфуцианства, выражавшие чаяния самых реакционных групп феодально-помещичьих кругов Китая.

Чем же объяснить эту противоречивость автора? Как понять то, что в одном случае (глава 17) он на стороне Тин-тин, спорящей с авторитетами, в другом же (глава 71) он на стороне Ши Лань-янь, осуждающей Ван Чуна за то, что он позволил себе спорить с авторитетами? Объяснение этому противоречию мы находим в том, что Ли Жу-чжэнь уже понимал необходимость спора с педантами-начетчиками, но не мог еще подняться до материалистических воззрений Ван Чуна, опровергавшего, в частности, мистическую теорию воздаяния за добро, которая входила как составная часть в мировоззрение Ли Жу-чжэня.

В романе Ли Жу-чжэня отразились прогрессивные стороны его мировоззрения и его идейная ограниченность. Хотя в Ли Жу-чжэне еще сильны конфуцианские идеи, хотя он верит в бессмертие, воздаяние за добро и зло, но в то же время он смело обнажает язвы современного ему общества, резко протестует против социальной несправедливости, против угнетения, против подчиненного положения женщин. Он подлинный гуманист, верящий в возможности простых людей, верящий в способности женщин. Он разоблачает продажность, лицемерие и деспотизм правящих кругов. Он полон уважения к народной мудрости. Он ратует за прогресс в науке, за подлинное знание, связанное с жизнью и служащее ей.

Эти прогрессивные стороны мировоззрения Ли Жу-чжэня, нашедшие полное выражение в его романе, равно как и занимательная форма, в которой написан роман, объясняют интерес китайского народа к этому роману сегодня, интерес, о котором свидетельствует и сам факт нового издания этого романа в 1955 г., и то, что в статье «Славное литературное наследие»[47] роман «Цветы в зеркале» рекомендуется читателям как произведение, «ратующее за права женщин, выступающее против социального неравенства, разоблачающее реакционность, лицемерие и фальшь современного автору общества», и то, что совсем недавно в журнале «Синь гуаньча» был помещен фельетон, написанный в манере Ли Жу-чжэня, использующий его героев и его сатирические традиции.

Гуманистическая струя, пронизывающая роман «Цветы в зеркале», острая сатира на феодальные отношения, яркая обрисовка характеров, занимательность сюжета, красочность эпизодов — все это несомненно сделает роман «Цветы в зеркале» интересным и для советского читателя.