Да не убоюсь я зла

11

С утреца Марта и Ян поглядывали друг на друга искоса, прикидывая, как бы изыскать возможность для более близкого общения. Так и добрались до монастыря, перемигиваясь и пересмеиваясь. Марта до сих пор поверить не могла, что спит — пока только бок о бок — с разбойничьим атаманом и самым настоящим оборотнем. Что едет куда-то с еще более непонятным и жутковатым колдуном. Хоть встреча с расхваленным безупречным монахом, которой она тоже побаивалась, откладывалась: аббат, оказывается, отбыл на несколько дней для совершения таинств в каком-то поместье.

Ян досадливо хмурил брови: с одной стороны ожидание дает прекрасную возможность им с Мартой, которую он уж точно не упустит, а с другой стороны ему как можно быстрее хотелось избавиться от мальчишки и — исполнить наконец, когда-то данное себе обещание. Чем дольше он будет прохлаждаться, тем дальше уйдет его враг.

Мысли его то и дело возвращались к инквизиторам, и настроение это портило необыкновенно.

А тут еще долгие препирательства с монахами по поводу Марты: они готовы были предоставить Яну возможность дождаться настоятеля, но ни никак не хотели позволить женщине переступить порог обители.

— Устав воспрещает, а отец-настоятель очень строг!

— Так ведь ей и надо увидеться с отцом Бенедиктом!

— Устав воспрещает, — упорно твердил брат Ансельм.

— И куда ей идти?! В чисто поле под ясны звезды?! — окончательно вышел из себя Лют, — Греха боитесь, так и нечего глазами шарить! То ваш грех, а не ее!

Покажите, келью какую-нибудь и она из нее носа не покажет, а я для верности и дверь запру, так что никакой дьявол не пройдет!

— Устав воспрещает… — завел было прежнюю песню брат Ансельм, и Ян тряхнул его уже не шутя.

— Слушай меня, монах! Марта останется здесь и со мной, и тебя никто не спрашивает! И Устав про вас, собак, написан, что бы здесь борделя не развели — так я затем присмотрю! И ужо расскажу отцу-настоятелю, как вы бабу на мороз выставить хотели!

Лют отпустил монаха. Улыбался он почти ласково, но спорить с ним почему-то не хотелось. Тот удалился, прошипев что-то про вечернюю службу и трапезу.

— Эй, — Ян не удержался и крикнул вдогонку, — Помнится, Христос блудниц миловал!

Так что, «кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень»!

Поле боя осталось за волколаком, но что бы не раздражать святых братьев Марта прошмыгнула в страноприимную комнату тише мыши. Лют проводил ее взглядом и недобро обернулся сжавшемуся на телеге мальчишке: то, что что-то опять идет не так, он заметил сразу.

— Чего сидишь? Особое приглашение пану требуется?

В голосе Люта была злоба: если б не это недоразумение, он бы здесь не прохлаждался! Опять придется Хессера выслеживать из шкуры выскакивая… Да и сколько можно с этой цацой возиться и терпеть его выходки — вот сейчас, что за придурь опять пришла в эту блажную голову?

Парнишка шмыгнул носом, обнял себя руками, но с места не сдвинулся, глядя на него почти безумными глазами.

— Ты тут до утра сидеть собираешься?

Он решительно протянул руку, и парень метнулся от него на другой край.

— Дело хозяйское, — Ян пожал плечами и вроде как отвернулся, но вместо того прянул к нему и дернул за шиворот на себя, стаскивая с телеги. Он тут же ослабил хватку, и мальчишка, не ожидавший рывка, кулем свалился прямо на площадку перед часовней.

И с диким верещанием, как подброшенный, взвился обратно, вцепляясь в борта разве что не зубами!

Ян потрясенно уставился на него, а в ответ — та же смесь отчаяния, страха, ненависти и — что-то новое: мольба.

Ах, ты волчья твоя дурная башка! От колоколов с ведьмаченком припадки делаются, так что же с ним в монастыре станется!

— Освященная земля жжет! — тихо сказала Марта, возникая у него за плечом.

Ян развернулся к ней, загораживая спиной от тоскливого амиантового взгляда.

Молча, только глаза в глаза, — и Марта тянется к шнурку на шее. Ян накрывает ее ладонь своей и резко разворачивается:

— Лови!

Парень рефлекторно вскидывает руку — крик боли: крестик Марты падает в пыль, а мальчишка ежится, всхлипывая и прижимая к груди пострадавшую кисть.

Ясно!

— Теперь понятно, как тебя такого монахи взяли!

Ян затащил парнишку в келью и швырнул на койку, где тот немедленно забился в угол. Лют сел перед ним, впиваясь взглядом в жалко кривящееся лицо. Марта подпирала собой дверь.

— И это, — Ян оттянул ворот рубахи, обнажая сбоку под выступающей ключицей розоватое пятнышко оставшееся от ранки, — без всякой иглы обошлось.

Он перехватил изящное запястье, которое, казалось, мог переломить пальцами, и вывернул, открывая ладонь со свежим глубоким ожогом, как будто там приложился не простенький нательный крестик, а раскаленное палаческое клеймо. Лют недобро смотрел на отметину и думал: вот он, скажем, оборотень, и отец его был оборотень, а мать, хоть и слабенькая, но ведьма — однако ж крест носили, в церковь ходили, Богу молились, и землица не жгла никогда, а помогала даже…

— Может пора просветить нас, кто ты таков и откуда взялся?

Юноша отдернул руку и вдруг совершенно внятно и четко, только хрипло, с вызовом сказал:

— А то не догадался еще!

Ян и бровью не повел.

— Чего сипишь? Святой водицей, небось, напоили? Как полагается…

Мальчишка устало кивнул, и волколак уже ничему не удивлялся, хотя раньше все эти инквизиторские придумки вроде знаков из родинок и родимых пятен, святой воды перед допросом и удаления волос, ленты в рост Спасителя и прочей возни почитал такой же глупостью, вроде девичьих гаданий на святках. Ан нет, — на кого-то действует!

— Хочешь сказать, что в тебя демон вселился? — ровно поинтересовался Ян у юнца.

— Не-ет, волк! — с издевкой протянул тот, — Я и есть демон по-вашему!

— Ой ли! — с такой же злой насмешкой отозвался Лют, — То-то ты по дорогам побираешься! Хорош демон, которого едва не пустила по кругу пьяная бандитская ватага! Про монахов, которые тебя чуть не утопили, я и вовсе молчу.

Парень скрипнул зубами, отворачиваясь: удар попал в цель. Он снова взглянул на невозмутимого Яна, и стержень, который держал его все это время, вдруг сломался окончательно.

— А черт его знает, кто я! Хотя черт-то знает… он все знает! — выдохнул он обессилено откидываясь к стене, — Видишь ли, волк, я ведьмой от инкуба зачат. Во время черной мессы. Так что еще до рождения Сатане обещан…

Ян смотрел на него недоверчиво и испытующе, усмехнулся:

— Врешь ведь, ведьмачья твоя душа!

И видно попал на совсем больное.

— А ты уверен, волк, что она у меня вообще есть?! — тут же вскинулся ведьм.

В этот момент он во истину походил на демона: юный, ужасающе прекрасный, с искаженным гневом лицом и бешенными, дикими глазами, жуткого почти белого цвета, которые метали молнии.

— Душа у всех есть, — вдруг вмешалась Марта, — У всякой твари Божьей.

— Так ведь я тварь далеко не Божья!

Губы у юноши кривились в знакомой ядовитой ухмылке, а в глазах… Ба! Да не слезы ли это?!

— Да и не надо мне с чужого плеча милости!

— Все равно врешь!!! — Ян говорил уже скорее себе, чем ему, не будучи готовым поверить.

Ну не похож этот пацан на дьявольское отродье!

В место ответа мальчишка продемонстрировал обожженную ладонь. Пришла очередь Люта отворачиваться.

— Что, волк, страшно? — усмехнулся паренек совсем не по-детски.

Ян поднялся, проговорил с ленцой:

— А чего мне тебя бояться? Ты вон, сам себя боишься…

И снова выстрел пришелся в самое сердце.

— Да, — Ян обернулся на пороге, — Волк волком… Я — человек!

— «И сказал Господь: се человек!», — дьволенок еще пробовал огрызаться.

— Человек… — подтвердил Ян, — Тебе ль над тем смеяться?

Он вышел, потянув за собой Марту, а юноша остался сидеть один, слепо глядя перед собой больными, ни на что не похожими глазами.

Стоя под дверью и не глядя друг на друга, — спрашивать о главном и вовсе не хотелось! — оба молчали отвернувшись…

— Ян… — не выдержала Марта, — а ведь он правду говорит!

— Я знаю, — просто сказал оборотень, — что ты предлагаешь?

Марта оттолкнулась от выбеленной стены, обернулась:

— Нельзя его вот так бросать! Грех это…

— Греха бояться — детей не родить! — усмехнулся Лют.

— Все ты об одном! — в сердцах кинула Марта, — Знаешь ведь о чем я!

— А если и знаю?! Марта, — спустя долгую паузу начинает Лют, — Ты, может, забыла с кем дело имеешь? Так я напомню! Не смотри на меня так! Я не Спаситель, не святой… Он мне — никто! Он на ноги встал? Встал. Все! Я не собираюсь всю жизнь его за собой таскать! Если б отец Бенедикт на месте был, я б уже давно ушел дальше!

И снова долгое-долгое молчание.

— У тебя свой закон, у меня — свой! Верно, выживает — сильный… Верно… Я б с тобой пошла, Ян! Хоть на край света пошла бы! И в постель легла… Мне терять нечего, а ты мужик видный, всем удался! Но его — нельзя вот так бросать…

— Ой, не тронь, сударыня ведьма! Не про нашу честь…

— Про то бабка на двое гадала, да правды не сказала…

— Марта, не тронь его! Как хочешь живи — Бог в помощь! Не тронь его… Со мной, без меня — уходи… Ты уж мне поверь! Я беду за версту чую…

Должно быть, сам Лют не знал, что говорит сейчас за него.

— Ян… — голос прерывистый, кипящий, — Не ужели не видишь? Связаны мы теперь.

Крепче некуда! К добру, к худу, — не нам знать…

— Ну, сама посуди, чем я ему еще помочь могу?

— Ох, не знаю! Ничего не знаю!!! — Марта оттолкнула его от себя, шатнулась в сторону.

Лют все еще вертел в пальцах злополучный крестик, находясь в полной растерянности.

— Что, жалко стало?

— А если и так?! — Марта вырвала крестик у него из рук, снова возвращая на законное место.

— Думаешь, он тебе спасибо скажет?

— А я спасибо не жду! Не про него — про себя думаю, — горько усмехнулась Марта.

— Что бы совесть не мучила. И такой грех, как чужая смерть на мне не висел!

Ян смотрел на нее, и почему-то вспомнилась она же: в дверном проеме с подсвечником, между ним самим и ксендзом…

— Ох, и дуры вы, бабы! — наконец не выдерживает он, — А моя, видать, дурнее всех!

— Ты-то сам, далеко ли ушел? — в голосе женщины усмешка.

— Не далеко. Может, и твоя правда, Марта… — немного погодя соглашается оборотень, и тут же продолжает с ухмылкой, — Ладно. Пойду, братьев на трапезу разорю!

Марта фыркнула:

— Не буйствуй только. А то уж больно крутенек бываешь!

— Жизнь такая, сударыня ведьма, что все зубами рвать приходится! — подмигнул Лют.

Маленький дьяволенок так и сидел в своем углу, отвернувшись к стене. Марта опять подергала коротковатое платье, низкий лиф, тяжело вздохнула про себя: умыться бы, хоть с ведра, и даже гребня под рукой нет, — того гляди колтунами пойдешь, как паршивый котяра… Снова вздохнула и — подсела к парнишке.

Посмотрела на его обреченно поникшие плечи, на тонкие руки, зябко обхватившие колени, опущенную светлую растрепанную макушку…

— Покажи руку, — распорядилась она.

Дьяволенок поднял голову и скривил красивые губы.

Станет старше — все бабы его будут! — не к месту подумала Марта, — о таких мечтают гризетки, без всякого слова задирают юбки молоденькие горничные, а благородные дамы романтично падают в обморок. И глаза у него не страшные, — просто злые, на весь мир обиженные…

— Руку дай, говорю! Болит ведь.

Паренек помедлил, но все-таки выкинул руку вперед, с вызовом протягивая ей поврежденную ладонь. Марта без ложного стеснения задрала подол и оторвала от нижней рубахи широкую полосу: все лучше, чем ничего, а им двоим показываться монахам не стоит. Намочила ткань в остатках вина и промокнула рану: мальчишка шипел по-гадючьи, но руки не отдергивал, и насмешка сошла с лица.

— Звать-то тебя как, молчун? — Марта неторопливо перевязывала изумительной формы кисть.

— Уриэль… — тихо отозвался юноша.

— Красиво… На архангела похоже…

— Угу… — и вдруг сказал, — Ты не ведьма! На тебе печати нет. И ожог ты даже зашептать не попыталась.

— Не ведьма, — легко согласилась Марта, завязывая узелок, — А ты видишь, кто настоящий чародей?

— Чую. Природных. А на тех, кто с Дьяволом контракт заключил — печать стоит. В этом ваши монахи правы, хоть и видеть ее не могут…

— И что же ты еще чуешь?

При звуке этого голоса подскочили оба. Уриэль обернулся к Люту, и Марта отметила, что тот отчаянно боится оборотня.

— Мысли ваши чую, — тон мальчишки мгновенно изменился, — Как ты ей засадить хочешь. Как тебе под него лечь не терпится.

Снова ощетинившийся, Уриэль покосился в сторону Марты, и вернулся к волколаку.

— Ненависть твою чую! — дьяволенок смотрел прямо в сузившиеся лешачьи глаза, — Кровь на тебе вижу: раньше, сейчас и потом… признайся, волк, тебе ведь нравиться глотки рвать?

— Ты мне не батюшка, я тебе не прихожанин, что бы исповедоваться! — отрезал Лют.

Уриэль продемонстрировал в паскудной улыбке идеально ровные, белоснежные зубы.

— А ведь ты не только видеть умеешь…

— Что я умею — ты уже знаешь! — юноша отвел взгляд, — Я семя сатанинское: ваши грехи — моя манна! Когда жажда зла особенно сильна, я могу не только это ощутить, но и обратить против вас самих. Только срабатывает не всегда…

И дается ой как тяжело! — закончил вместо него Ян. Он попробовал представить: слышать не просто чужие мысли, а только самые гадкие… Из всей жизни всегда брать только плохое, что обычный человек и вспоминать-то не хочет! Все равно, что все время в отхожей яме по самую маковку сидеть: люди, ведь когда глубже копнешь — отнюдь не дети Божьи, клоака… Так что такого ада, пожалуй и злейшему врагу не пожелаешь!

Да еще и шагу невозможно ступить, что бы не наткнуться на монаха, церковь или крест… Что такое жизнь в постоянной готовности к разоблачению и борьбе за выживание, это Ян тоже прекрасно знал.

Странно, что парнишка еще умом не двинулся и вполне ничего себе по характеру: ершистый, гордый, не трус: прямо скажем, Люту такие были больше по душе, чем смиренные тихони — сам не прост.

А ведь если б не он, Марта сейчас может уже на погосте лежала бы, хотя бы потому, что возвращаться оборотень не собирался…

Ян неловко сунул юноше принесенную миску с похлебкой (вторую уже приканчивала Марта, а он успел поужинать на месте).

— Ешь!

Уриэль принял плошку одной здоровой рукой, бросив на оборотня странный диковатый взгляд: будто не еду принимал, а чашу с цикутой! У него от одного запаха голова закружилась: так он был зверски голоден. Похлебка была еще теплой, и вероятно, когда-то в этом бульоне даже побывала мясная кость, а сейчас плавали размоченные кусочки хлеба, — самое оно с его больным горлом… Откушивал он и познатнее, и до недавнего времени о нужде знал только понаслышке, но сейчас руки тряслись.

— Спасибо… — выдавил Уриэль, вынужденный поставить миску на колени, что бы не расплескать.

О! какой оказывается разговорчивый! И вежливый… Лют взглянул на него, и прикусил язык, сдерживая новую ухмылку или колкость: худые плечи заходились в судороге…

Мальчишку била дрожь. Задыхаясь, он хватал ртом воздух, не понимая, что с ним и почему: слезы пытались пробиться наружу… и — не могли. Уриэль согнулся вдвое, пряча лицо. Ян отвернулся, не зная, что делать, и тут вмешалась Марта: сев рядом, она неожиданно материнским жестом провела по спутанным светлым волосам… Этого оказалось достаточно: дьяволенок расплакался — стыдясь, неумело, как первый раз в жизни.

Марта держала его за плечи. Ян — уж что-что, а утешать он совсем не умел, — просто сел с другой стороны, подпирая собой. Было тоскливо и горько. Господи! «За чем мятутся народы и племена замышляют тщетное?». (Псалом 2, 1–1) Многие говорят:

«кто покажет нам благо?»… (Псалом 4, 1–7) «Ты заботишься и суетишься о многом; когда одно только нужно»…

Уриэль теперь уже пытался сдержать слезы — не получалось. Ему с трудом удалось справиться с собой, и он тут же отодвинулся от людей.

— Говорят, ведьмы не плачут никогда, — ни к кому не обращаясь, заметил Ян, — Тогда демонам и вовсе не положено…

— Доброта людей — страшнее ненависти, — глухо проговорил Уриэль, ложась и отворачиваясь лицом к стене.

Есть он так и не стал.

Лют и Марта сидели рядышком, на подвернутом плаще. У обоих на душе было скверно.

— Уйдешь ведь… — кружевница не спрашивала.

— Уйду, — признал Ян.

— Неужто оно того стоит?

— Так ведь я по-другому не умею… Прощать врагов и благословлять проклинающих — это не про меня: уж таков уродился!

— А потом что? Опять на большак?

— А если и так? — Лют продемонстрировал клыки.

О том, что он будет делать потом, после того, как найдет и накажет Хессера, он пока старался не думать. Черт! Дело даже не в свободе, — волки-одиночки не больше, чем красивая байка. Просто не было у него ничего никогда, а когда нет ничего — так и терять нечего, кроме собственной шкуры.

Марта внезапно ткнулась ему в грудь, обвивая шею руками.

— Ян, не нужен мне твой монах! И никто не нужен! Знаешь же, я за тобой и в пекло пойду…

— А кто тебе сказал, что я позволю?! — Лют зло стряхнул ее с себя, — Вбила в голову невесть что, будто я за всю жизнь одной тебе под юбку забраться хотел! То, что я за тобой на мост полез — не значит ничего! Дурак просто, не могу на такое смотреть спокойно… В пекло… Окунусь — вынусь! И без таких помощников. Морока только…

С тихим смешком Марта поднялась.

— Твоя воля… Да только и я сама себе хозяйка. Я тебя не о милости прошу. И ты мне ни чем не обязан. Просто знай, что всегда приму… Любым.

— Не стоит… — Ян тоже поднялся и, с нежностью, которой от него ожидать было трудно, провел кончиками пальцев по щеке женщины, — За чем на будущее загадывать?

Все одно не сбудется. А если сбудется, то не так…

Сколько б она не прожила на свете, а взгляда этого, во век не забудет! — поняла Марта. Никто на нее никогда так не смотрел, и наверное не посмотрит… В груди словно заноза застряла.

Но Лют на этакой минорной ноте долго не мог: притянул вдову ближе, жадно впиваясь в давно вожделенные губы, а потом бесцеремонно потащил за собой, — туда, где свидетелями им могли быть только их же лошадка да монастырская живность.

— С ума сошел! — Марта, не пробуя даже отбиваться, повалилась в сено, — В доме Божьем…

— Что тебя смущает-то? Святые отцы вон, и в церквях блудят… — сильные руки уже проворно стягивали с покатых плеч желтую ткань.

Марта хихикнула низко, и вдруг придержала их, отстраняя от себя крепкое тело.

— Стой!

— Чего еще? — несказанно удивился Ян.

— А что если он нас и здесь слышит? — шепнула она в мерцающие зеленые огни.

— Кто?

— Он… Уриэль… — Марта залилась невидимым в темноте румянцем.

Лют сплюнул, чертыхаясь.

— Не слышит!

— А если…

— Нет!

Возня, шорохи…

— Говоришь, ни одну силой не брал?

— Нет.

— Так тебе и не надо…

— Ой, захвалишь! Загоржусь еще…

— Куда уж больше!

Смех. Стон.

Тьфу ты, дьявол! Надо было плащ, что ли постелить…