Глава 2

Обширный паркинг был плотно заставлен машинами. Искусно размещенная подсветка выхватывала из темноты оскалы, клыки и бивни украшавших фасад дома чудовищ, по саду тихо разливалась музыка – что-то средневековое, пронзительно печальное, необычайно гармонирующее с освещающими дорожки факелами. Гости, облаченные в костюмы всех эпох и народов, слегка ежась от ноябрьской сырости, собрались возле террасы, спускавшейся пологими ступенями в сад. Высокие прямоугольные окна бального зала – да, да, в особняке, стараниями Елены Сергеевны, имелся и таковой! – были темны.

Но вот раздался протяжный, гулкий, многократно повторенный каменными сводами зловещий удар гонга, и окна зала вспыхнули огненным заревом, словно дом в одночасье вспыхнул, и длинные языки алого пламени тут же взметнулись вдоль стекол. Гости вздрогнули. Огромные двойные двери распахнулись, и на крыльцо вместе с клубами дыма вырвался светлый ангел. Но сразу сжался, как будто от ужаса, сложив огромные белоснежные крылья. И на пороге возникла высокая, облаченная в черный плащ фигура с мистически бледным лицом и огромными клыками. Гул голосов резко смолк. Раздался всплеск аплодисментов. Граф Дракула распахнул свой плащ, раскидывая в стороны руки. Взметнулась пурпурная подкладка – и в следующую секунду огромная, крылатая тень с чудовищным скрежетом обрушилась на легендарного кровопийцу, погребя его под каменными руинами. Аплодисменты разбавились визгом восторга, свистом и криками «браво». Гости рассчитывали повеселиться и, кажется, не ошиблись в своих чаяниях. Все знали, что Елена Сергеевна мастерица устраивать вечеринки с изюминкой.

Бравурная музыка, грохнувшая из осветившегося тысячами огней зала, вероятно, символизировала победу светлых сил над мраком. Но вот светлый ангел почему-то не ликовал, а с диким, оглушающим визгом кинулся к погребенному под рухнувшей сверху горгульей телу. Аплодисменты стали какими-то нерешительными, а из толпы гостей, расталкивая застывшие без движения фигуры, спешила на крыльцо сверкающая черным, алым и золотым императрица Цы Си.


Агриппина стояла в тени, чуть в стороне от пестрой толпы гостей. Тяжелое, неудобное платье, расшитое алым и золотым шелком, и нелепая рогатая прическа, которую больше часа ваял из волос девушки мамочкин стилист, доставляли ей почти физические страдания.

Елена Сергеевна долго подбирала для дочери максимально эффектный и нетривиальный наряд, дабы привлечь к ней внимание мужской части гостей. Все открытое и декольтированное отпадало, так как глупышка никогда бы не вышла к людям в сексапильном наряде, пришлось крутиться. Правда, Гриппа все равно скроила кислую мину, но хотя бы согласилась на предложенный образ без возражений.

И вот теперь бедняжка жалась в сторонке, как бедная родственница, а ведь насколько было бы эффектнее, если бы ангелов было два?

Когда мать с присущим ей изяществом выпорхнула на крыльцо, Агриппина с умеренным любопытством ждала появления отца в костюме трансильванского упыря. Ей было даже интересно, как обычно сдержанный, несколько суровый и лишенный каких-либо художественных талантов Вольдемар Сигизмундович справится с отведенной ему ролью. Отец не подкачал, и дочь оценила его старания на «отлично». В осанке и взмахе откидывающих плащ рук были и величие, и драма.

Но потом произошло что-то странное. Раздался какой-то скрежет, грохот, и одновременно с этими звуками огромная каменная горгулья, сидевшая на карнизе бального зала, каким-то непостижимым образом рухнула, погребя под собой именинника. Гости ничего не поняли и продолжали аплодировать, но Агриппина, посвященная в сценарий вечера, оцепенела на мгновение, замерев от ужаса, пытаясь убедить себя, что все это не по-настоящему. Она увидела, как мать с диким, раздирающим грудь визгом кинулась к отцу, услышала, как стали смолкать смех и аплодисменты, и, наконец, сорвалась с места, кинулась, путаясь в длинном подоле тяжелого дурацкого платья, на террасу.

Ей сразу стало ясно – отца больше нет. Голова и грудь его были полностью скрыты под каменными обломками, вокруг черного шелка плаща растекалась густая тягучая лужа, темная, почти черная, с кошмарным приторно-соленым запахом. Агриппина почувствовала тошноту, перед глазами поплыли черные круги. Она пошатнулась, боясь упасть, потому что до ужаса боялась покойников, а под ногами была кровь. Вот и стояла, как дура, с рогами на голове, с подступающей к горлу тошнотой, но думала не об отце, распростертом у ее ног, а о том, чтобы не грохнуться в лужу его крови.

– Господи, папочка… прости меня… – закрывая лицо руками и пытаясь справиться с подступившей слабостью, простонала Агриппина.

– Уведите женщин, – раздался над ее ухом негромкий решительный голос.

Голос был знакомым, в нем не было паники, только сухая деловитость. И это как-то утешало. Гриппа попробовала сосредоточиться на голосе и приоткрыла глаза. В ту же минуту почувствовала, что кто-то поддерживает ее, подняла ресницы и увидела Артема Сокольского, склонившегося над матерью. Сокольский был главой отцовской охраны. Он передал Елену Сергеевну с рук на руки одному из своих людей и распорядился:

– Уведите их в дом, в угловую гостиную.

Затем оглянулся на молчаливую, испуганную толпу у себя за спиной и тихо добавил:

– Гостей проводите в зал, пусть им подадут напитки. Рогов, проследи, чтобы никто не ускользнул. Полицию и «Скорую» вызвали? Хорошо. Павлов, остаешься возле тела.

Агриппину с матерью повели в дом – через празднично освещенную залу, подальше от террасы, в тихую маленькую комнату с широкими бирюзовыми диванами и белой лепниной на потолке.

Они сели. Гриппа в кресло, мать на диван бесформенным белым облаком тюля. Лицо Елены Сергеевны выглядело маленьким, сморщенным и пронзительно несчастным, она тяжело всхлипывала, хрипло, с надрывом. Агриппина, кажется, не плакала. А может, просто не замечала, что плачет. Но вот руки ее тряслись. Просто ходуном ходили. И длинные металлические когти, которые ей надели на пальцы, отвратительно позвякивали. Девушка содрала гадкие когти и попыталась сжать кулаки, чтобы унять дрожь. Но стало только хуже, теперь трясло ее всю. А зубы стучали так громко, что слышно, наверное, было наверху у бабушки.

– Господи! Бабушка! – с трудом шевеля губами, прошептала Гриппа.

Ее никто не услышал. Тут двери справа с шумом распахнулись, и на пороге появилась Лиза, мамина горничная, с большим подносом, на котором стояли бутылка коньяка, почему-то рюмки, несколько пузырьков и пачка каких-то таблеток. Запахло корвалолом.

– Врачу позвонили? – снова раздался над Гриппой голос Сокольского.

– Зачем? – растерянно спросила Лиза. – Поздно ведь уже, не поможешь.

Елена Сергеевна захлебнулась хрипом, и Сокольский зло ответил:

– Для родственников.

Лиза испуганно кивнула и убежала.

Гриппе сунули рюмку корвалола. Она выпила и закашлялась, тогда ей дали стакан воды. Она все видела и понимала, но воспринимала происходящее как-то не по-настоящему, а словно в какой-то параллельной реальности. Все было четким, громким, но словно не имеющим к ней отношения.

Двери снова распахнулись – на пороге стояли сестра с мужем и Феликс. Мальчик был очень испуган, его лицо даже сквозь густой белый грим выглядело ненатурально серым, а зрачки широко распахнутых глаз дико расширены. Анжела вошла в комнату и оглядела всех с вызовом. Гриппе почему-то подумалось, что она пришла делить наследство. Это было глупо, потому что отец только-только умер, сейчас завещание вскрывать не будут. Следом за Анжелой явилась ее мать Ирина Александровна, первая отцовская жена, под ручку с мужем. Ее супруг, Алексей Николаевич Сидоренко, был давним отцовским другом и компаньоном.

Ирина Александровна тут же подсела к дочери, а Алексей Николаевич подошел к хрипящей на диване Елене Сергеевне, похлопал ее по руке.

– Держись, Лена! Волька был хороший мужик, такого никем не заменишь, – отпустил он весьма двусмысленную в его ситуации реплику. – Хорошо хоть, что не мучился, а сразу. Всем бы так, – философски закончил Сидоренко и сел в свободное кресло.

– Бабушку известили? – с жеманным страданием в голосе спросила Анжела, глядя на Гриппу с Еленой Сергеевной. Во взгляде молодой женщины явственно читались испытываемые к родственницам чувства.

– Не знаю, – еле слышно ответила Гриппа, удивившись слабости и хрипоте своего голоса. Дрожь стала отступать, и она уже могла не сжимать так сильно руки.

– Бедная бабуля, не дай бог пережить собственного ребенка, – прижимая к себе Феликса, проговорила Анжела.

Ее слова прозвучали фальшиво, неуместно, и все, включая Ирину Александровну, уставились на нее с немым укором. Анжела смущенно заерзала, но тут же совладала с собой и задумчиво, словно советуясь сама с собой, продолжила начатую тему:

– Все же надо сообщить. Кто-то должен взять на себя эту тяжелую обязанность.

Ей снова никто не ответил.

– Если никто не хочет, видимо, придется мне, – спустя минуту с ноткой самоотречения в голосе сказала Анжела.

– Думаю, лучше дождаться прибытия врача. – Остановил ее незаметно появившийся в комнате Сокольский. – Елена Сергеевна, прибыла полиция. Сейчас они беседуют с гостями, после чего посторонние покинут дом.

Елена Сергеевна вздрогнула, непонимающими глазами взглянула на говорившего, потом, словно бы осознав смысл сказанного, захлебнулась новым потоком рыданий.

Ирина Александровна приподняла недоверчиво брови и попыталась поджать налитые силиконом губы.

Если Елене Сергеевне еще удавалось поддерживать приличную природную форму, то ее предшественница давно уже в деле борьбы за минувшую молодость доверилась пластическим хирургам. Лицо Ирины Александровны было неестественно гладким, брови – высоко приподнятыми, глаза – презрительно суженными, а губы – неестественно полными. Декольте же вздымалось с таким боевым задором, что позавидовали бы и некоторые двадцатилетние барышни. Все это, вместе взятое, неплохо смотрелось с расстояния метров пятидесяти, но при близком контакте вызывало суеверный ужас. Гриппа с матерью между собой называли Ирину Александровну Франкенштейном.

Поймав себя на этих суетных, пустых мыслях, Агриппина смутилась и покраснела. А затем, уловив на себе недобрый, внимательный взгляд Анжелы, вся сжалась и уткнулась глазами в сплетенные на коленях руки.

– Как думаете, сколько эта полицейская канитель времени займет? – нервно обратился к задержавшемуся в комнате Сокольскому Валерий Коробицкий.

– Все зависит от того, к какому выводу придет следствие, – холодно и неприязненно ответил тот, пристально взглянув на хозяйского зятя.

– И что это должно значить? – не глядя на собеседника, уточнил Коробицкий, полностью сосредоточившись на тушении в пепельнице сигареты.

– Если в смерти Вольдемара Сигизмундовича заподозрят злой умысел, следствие может затянуться.

– Злой умысел? – вскинула украшенную замысловатым убором голову Ирина Александровна. Она сегодня была облачена в костюм Клеопатры, весьма смелый и откровенный, дополненный ярким, броским макияжем.

– Если полиция решит, что произошло убийство, следствие может затянуться, – повторил Сокольский.

– Убийство? – неприлично икнула Елена Сергеевна. – О боже! Но как? Кто мог это сделать? – Глаза женщины непроизвольно метнулись к Ирине Александровне с Анжелой.

Те ее взгляд поймали и набросились на новоиспеченную вдову, как голодные собаки на сахарную косточку.

– Что ты на нас уставилась? – без всяких намеков на светский лоск гавкнула Анжела. – Тебе лучше знать, кто мог отца укокошить. Дом твой и вечеринка твоя! А может, это был придуманный тобой трюк?

Елена Сергеевна испуганно покачала головой.

Госпожа Начинкина была самой миниатюрной и хрупкой среди присутствующих дам, и было бы смешно ожидать, что она отважится вступить в открытую стычку с высокой, статной Анжелой. Но так мог бы подумать лишь человек, плохо знакомый с балетной средой, тот, кто наивно воспринимает мир балета воздушно-неземным, парящим над суетой, а балерин – возвышенными, бестелесными созданиями наподобие фей или эльфов. Но такое мнение глубоко ошибочно. Ибо в любом замкнутом сообществе методы и приемы борьбы за место под солнцем всегда бывают жестче и грязнее, чем в открытом мире. Здесь, как говорится, пленных не берут. А Елена Сергеевна прошла неплохую школу выживания, еще учась в балетном училище, и для нее габариты соперницы значения не имели.

Сейчас хрупкая, беззащитная вдовушка не пошла простым и очевидным путем танковой атаки, а избрала более тонкий и дальновидный маневр, дав возможность соперницам показать свое лицо.

– Алексей Николаевич, вызывай адвоката, у меня дурные предчувствия, – распорядилась Ирина Александровна. – Похоже, эта вечеринка задумывалась не именинами, а похоронами. То-то, я смотрю, почти все гости в черном.

– Ну, вас-то с Анжелой в искренней скорби не заподозришь. Для вас этот день навсегда останется праздничным, – тихонько, но вполне разборчиво произнесла вроде бы себе под нос Елена Сергеевна.

Но ее тут же услышали.

– Ты на что намекаешь? – взвился под потолок голос Анжелы.

Из всех присутствующих ее материальное положение было, пожалуй, наиболее уязвимым и нестабильным. Положа руку на сердце, придется сказать, что именно она являлась наиболее зависимой от Вольдемара Сигизмундовича и его расположения. Ибо всем было известно, что коммерческие проекты ее супруга, как правило, с треском проваливались, а ликвидировать последствия его бурной предпринимательской деятельности приходилось Вольдемару Сигизмундовичу. Коробицкий происходил из приличной интеллигентной семьи, но денег в ней отродясь не водилось, зато привычку жить не хуже жениной родни Валерий Юрьевич очень быстро впитал в себя, не получив тем не менее навыков самостоятельного создания необходимого уровня благополучия.

– Я намекаю, Анжелочка, что вы с Валериком уже не первый год с повышенным интересом следите за состоянием здоровья Вольдемара Сигизмундовича, поскольку сами зарабатывать не умеете, а он жестко обозначил границы дозволенных вам трат. Кому, как не вам, мечтать о наследстве? – бесстрашно глядя в глаза падчерицы, прочирикала Елена Сергеевна. А потом с видом утомленной примадонны повернулась к стоящей за спиной горничной и велела Лизавете налить ей коньяка.

Анжела, красная, как после оплеухи, начала хватать ртом воздух. Ирина же Александровна, окинув взглядом мужчин, стала тяжело подниматься из кресла.

Агриппина, предчувствуя неизбежность разгорающегося скандала, вжала голову в плечи и снова сжала пальцы. Скандалы она ненавидела, ругаться не умела, предпочитая либо решать проблемы мирно, путем логического решения вопроса и прихода к взаимовыгодному консенсусу, либо постыдно пасовала перед наиболее наглыми и напористыми оппонентами.

Елена Сергеевна в сложившейся ситуации оказалась в явном меньшинстве, но это ее, очевидно, ничуть не смущало.

– Алексей Николаевич, – обратилась она ласковым, слабым голосом к сидящему в кресле Сидоренко, – вы возьмете на себя хлопоты по устройству похорон? Я совершенно неспособна сейчас к каким-либо действиям. – И она слабо всхлипнула, одаряя мужа Ирины Александровны трогательным, беззащитным и несколько призывным взглядом.

– Конечно, Леночка, не волнуйся, – ожил безучастно молчавший дотоле господин Сидоренко. Он довольно проворно выбрался из кресла и, подсев к Елене Сергеевне, взял ее крохотную ручку в свою большую, пухлую ладонь, другой ладонью утешающе-неловко похлопывая несчастную вдову по плечику.

Ирина Александровна с Анжелой при виде ловкого и эффективного маневра соперницы налились свекольной краснотой. Теперь перед Ириной Александровной стояла дилемма – броситься на Елену Сергеевну или сперва вернуть на место потерявшего ориентацию супруга. Принять решение она не успела.

Дверь, ведущая в парадную анфиладу, распахнулась, и в комнату почти вбежал бледный, возбужденный сотрудник охраны. Все секьюрити в этот вечер были облачены в черные костюмы и длинные плащи с капюшонами, а на Сокольском был надет черный бархатный камзол с огромным, как блюдо, белым гофрированным воротником. Он изображал то ли герцога де Гиза, то ли Генриха Четвертого. Агриппина удивилась сама себе: о каких глупостях она сейчас думает, когда отец все еще лежит на террасе, придавленный каменным монстром. Бабушка была права: этот уродливый, вычурный дом принес им беду.

Вошедший охранник зашептал что-то Сокольскому. Тот, слушая подчиненного, стремительно менялся в лице. А в следующую секунду распахнулись двери напротив, и на пороге сюрреалистичной гостиной появился… новопреставленный Вольдемар Сигизмундович Начинкин. В своем обычном строгом костюме, при галстуке, подтянутый и грозный. Елена Сергеевна поперхнулась коньяком и истерическим всхрипом, Феликс закричал, а Гриппа перестала дрожать.

– В чем дело? Что здесь происходит? – сурово вопросил хозяин дома.

Голос Вольдемара Сигизмундовича звучал требовательно-недовольно, и Гриппа, с детства робевшая перед отцом, когда тот бывал в плохом настроении, сразу ответила, не дожидаясь повторного окрика:

– Ты умер.

– Что за чушь… – отмахнулся Начинкин. – Я спрашиваю, что происходит? Отвечай, Артем.

Надо отдать ему должное, Сокольский мямлить не стал. Креститься и недоуменно хлопать глазами тоже. Он спокойным, решительным голосом предложил восставшему из мертвых имениннику пройти в соседнюю комнату для объяснений.

Остальные с застывшими от вторичного потрясения лицами молча смотрели им вслед.

– Вот тебе и похоронили! – крякнул Сидоренко, потянувшись к графину с «Хеннесси». – Ну, Волька дает!

Елена Сергеевна в который раз икнула.

Загрузка...