Даниил Галицкий

Глава первая

же десять дней находился в Галиче Яков, стольник князя Даниила. Ничем не приметный, он держался в тени, а теперь, когда больше помощников понадобилось, Даниил и его к делу позвал. Повелел ему поехать в Галич и присмотреться, как хозяйничают бояре, почему вестей в Холм не шлют, почему молчат, словно их там и вовсе нет. Якову не хотелось ехать. Он хорошо знал боярина Доброслава Судьича. Один голос Доброслава чего стоит, начнет говорить — будто гром гремит. А когда прищурит черные злые глаза да нахмурит брови, жутко становится.

Бурей прошел Батый. Все разрушили на своем пути татары. Но теперь татар нет, и галичане снова принялись за дело. Да только вот бояре снова стали противиться; до Даниила весть дошла, что вновь они крамолу замышляют. Потому и захотел он разведать, что творится в Галиче…

Яков сидел у стола и поглаживал бородку. Плохо растет треклятая борода! И голос у Якова тонкий.

— Пищишь ты, как старуха, — насмехался над ним Теодосий, — и носик у тебя маленький, как у дитяти. Видать, Тебя сызмальства мать носом о стенку терла?

Не мог сносить этих насмешек Яков, сердился на Теодосия. И все же, когда сказал Даниил, что для охраны посылает Теодосия с сотней дружинников, Яков обрадовался: пригодится Теодосиева помощь — не забывал стольник, что к Доброславу едет.

— Где же Доброслав? Разве не ведомо ему, что прибыл стольник княжий? — сердился Яков, сидя в светлице.

Сколько ни посылал он дружинников во двор к Доброславу, один и тот же ответ приносили: «Боярин на Понизье».

В сенях что-то загремело. Яков вскочил: может, дружинник от Доброслава? Но вошел Теодосий, и сразу легче на душе стало. Руки невольно потянулись к бороде. Теодосий захохотал.

— А ты все бороду теребишь! Говорил тебе — оставь ее, возьмись за нос, оттягивай его каждый день, авось и вырастет побольше.

Яков плюнул в угол, осерчал:

— Иди ты вон отседова, лихословец!

— Не бранись, Яков, а то князю скажу, как ты мной помыкал.

Яков и рот разинул. «Ну что за человек сей Теодосий! Сам потешается, да еще и князю хочет жаловаться…»

Теодосий, усаживаясь на скамье, кинул, словно бы невзначай:

— Боярин Доброслав приехал.

Обрадованный Яков подскочил на лавке.

— Уже? Кто тебе сказал?

— Сам я видел. Уже который день выглядывал его: знаю, как ты ждешь не дождешься его.

— Теодосий! Может, вдвоем пойдем? — вкрадчиво произнес Яков.

— Пойдем… Меня слушай. Знаю я Доброслава, его перекричать надобно, а ты не дорос, голос у тебя как у моей бабки перед смертью был… Идем. Я ему еще Судислава припомню!

Яков был доволен, что Теодосий пойдет вместе с ним: Теодосий за словом в карман не полезет, сразу найдет ответ для Доброслава.

— Может, медку выпьешь на дорогу? — предложил Яков.

— Вельми горло пересохло, дай промочу!

Доброслав встретил их в старом тереме, в том, что Владислав построил. Толстый и красный, сидел за столом Доброслав, тяжело дыша. Он разглаживал двумя руками бороду, лежащую на животе, и даже не подумал встать, когда вошли княжьи люди.

— Садитесь, дорогие гости! А я все думаю: почто так долго никто не едет из Холма? Али, может, князю некогда — велика земля, забыл он про Галич?

— Да нет, — ответил Теодосий, — князь Данило не забыл про Галич. А про тебя, может, и забыл. Что-то я не слышал, чтоб вспоминал он тебя.

Доброслав нахмурился, но промолчал.

— Садитесь, — буркнул он. — Я только что приехал, не обедал еще. Пообедаем сейчас вместе.

Слуги внесли в горницу два жбана меду, огромный поднос с жареным мясом, две большие миски дымящейся ухи. Доброслав поднялся и сам разлил мед в корцы.

— Пейте мед галицкий, — может, там, в Холме, и пчелы не такие.

— Пчелы такие, да только не кусаются, жала у них нет, — едко ответил Теодосий.

Доброслава покоробили колкие слова.

Теодосий толкнул Якова под столом ногой и подмигнул: не пей, мол, много. Яков смекнул: осторожным надо быть, Доброслав опоить их может.

— А вот и Григорий Васильевич пришел, — загудел своим басом Доброслав.

Боярин Григорий шел прямо, не сгибаясь, будто аршин проглотил. Только у самого стола улыбнулся и мотнул головой в сторону гостей.

— Садись, Григорий Васильевич. Гости знатные из Холма, от князя, приехали. А мы и не ведали этого, я спокойно ездил по Понизью.

Доброслав подсунул корец и Григорию.

Гости пили мало, хотя Доброслав и упрашивал их. Уразумел хозяин, что медом гостей не опоить.

— Что скажешь, стольник? Что князь Данило повелел тебе?

Яков дернул бородку и, глянув на Теодосия, начал:

— Сказывал князь, что после тоурменского нашествия надобно землю нашу поднимать. Дани много князю надо — и на войско, и на города разные, ибо строения новые велел князь ставить. А из Галича дани нету.

Доброслав ощерился:

— А что князю надобно? После татар ничего не осталось. Дань будет, да не скоро.

Яков, ерзая на скамье, посмотрел на Теодосия и, ободренный его подмигиванием, продолжал:

— Дань такая же, как и повсюду. То княжеское дело, он знает, ежели повелевает.

Доброслав гремел:

— А мы разве не знаем, что у нас есть? Кто это наушничает князю? Вон Григорий Васильевич знает.

Боярин Григорий в знак согласия кивал головой. Да и мог ли он сказать иное? Ведь Галицкая земля была поделена: Доброслав собирал дань на Понизье, а Григорий — по всему Подгорью. До князя Даниила далеко — кто пойдет жаловаться? А тем временем они сами тут хозяйничают.

Яков кашлянул и выпалил:

— Осерчал князь, что крамольников, князей черниговских, принимаешь ты, Доброслав, без ведома нашего князя с ними тут речи ведешь.

— Не токмо без ведома князя, но и супротив князя, — добавил Теодосий, заглядывая в корец.

Доброслав выскочил из-за стола, чуть не бросился с кулаками на гостей. Но Теодосий спокойно охладил его:

— Не бегай так, боярин, — мед из корцов расплещешь.

Доброслав тяжело остановился посредине светлицы, как разъяренный бугай. Он не видел, как вошли Лазор Домажирич и Ивор Молибожич. Теодосий, прикинувшись, что не заметал их, продолжал свое:

— А еще говорил князь Данило про коломыйскую соль. Почто не посылаете ему подать мытную? Где деньги?

Доброслав развел руками:

— Какая соль? Нет у меня соли, отдал я Коломыю Лазору да Ивору, они там хозяева ныне.

— Нам отдал, — подошел к столу Ивор.

— Видишь! — обрадовался Доброслав.

— А как же ты отдал без княжеского соизволения? — поднялся Яков со скамьи.

Доброслав насмешливо обрезал:

— Князь далече, каждый день не будешь ездить к нему за советом.

Но Яков уже осмелел и наседал на Доброслава:

— Князь Данило велел, чтоб я тебе сказал: он властелин галицкий и волынский, а ты его повеления дерзнул нарушить — землю грабишь, соль отдал.

Доброслав стиснул кулаки.

— Я же сказал тебе, дурень, что соль им отдал! — зарычал Доброслав, тыча пальцами в Лазора и Ивора.

Яков горячился, подбадриваемый Теодосием:

— А где княжеское дозволение? Коломыйская соль — княжеское добро, и мыто все, и корысть вся князю надлежит, для войска, для дружины княжеской.

Доброслав повернулся к Якову спиной и презрительно бросил:

— Что могу сказать тебе, неразумному? Слово человеческое до тебя не доходит…

По возвращении Якова из Галича Даниил позвал его к себе. Слушая его, князь гневался все больше и больше:

— В яме сгною, разорву на куски ослушников!

И тут же послал Микулу поехать с сотней за крамольниками.

Но Микула разминулся в дороге с задиристыми боярами. Они сами приехали в Холм. Лукавый Доброслав и тут хотел отыграться на другом — хотел обмануть Даниила, намереваясь свалить все на Григория.

В Холм они въехали не как подданные, а как князья. Впереди на ретивом коне ехал Доброслав, не глядя по сторонам, высоко задрав голову. А рядом с ним, у самых стремян его коня, шли пешцы его собственной дружины с копьями и со щитами. Так и к княжьему терему подъехали.

Даниил подошел к окну и, побледнев от гнева, поманил рукой Василька.

— Зри! Вот как к князю едут. Владиславово семя! Уничтожу!

Дворский Андрей стоял рядом. Даниил велел ему:

— Посадить обоих в яму!

Покоя Даниилу не было. В Галиче бояре строптивые, нужно смотреть за ними в оба. А еще за Кременцом черниговский князь Ростислав, давнишний враг Даниила, появился и подбивает бояр против Даниила. Сколько неприятностей, сколько лиха кругом! И как успеть везде?..

Митрополит Кирилл наклоняется ближе к светильнику — читает новую книгу. Пусто в светлице, никто не мешает. И слуга в сенях начеку: когда митрополит принимается за книги, никого нельзя пускать. Но, видно, случилось нечто необычное, — дверь скрипнула, и слуга на цыпочках подошел к митрополиту. Кирилл услыхал шаги и поднял голову.

— Отче митрополит, — обратился к нему слуга, — не гневайся, дело вельми спешное. Два монаха пришли к тебе.

— Почто пустил? Завтра времени у них не будет? Видишь, занят я. Ни днем не даете покоя, ни ночью.

Слуга поклонился.

— Накричали они на меня, чуть не побили. Издалека пришли, надо тебя видеть.

— Издалека? — Кирилл отодвинул книгу, велел привести незнакомцев.

Вошли двое в черных рясах, с длинными посохами в руках и с сумками за плечами. У того, что меньше ростом, черная борода и заросшее волосами лицо, только глаза блестят.

— Аз есмь мних Борис, тобой, отче митрополит, посланный в землю Новгородскую, — начал он.

— Постой, постой! — вскочил Кирилл. — Мних Борис? Да ты же вовсе не таким был. Подойди поближе… Не похож. Может, врешь?

Монах снял клобук, подошел к столу. Кирилл прищурил глаза, протирая их, промолвил:

— Теперь ты на Бориса более подобен. Глаза твои такие же быстрые и лукавые. Ты что же, с того дня, как пошел, и бороду не подстригал?

— Подстригал, отче митрополит. Но давно идем мы из Новгорода, а в дороге где уж бороду стричь!

— Садитесь, странники, — ласково промолвил Кирилл, — не спросил я, сыты ли вы.

— Аще есмы, отче, гладом и холодом гонимые. Девки губят красу свою блуднею, а муж честь свою татьбою. А мы не уподобились татям, не ходили в оселища, не воровали у смердов. Жили мы аки птицы небесные.

Кирилл позвал слугу и велел накормить гостей.

— Да только побыстрее! И меду не забудь дать!

Услыхав эти слова, Борис отвесил низкий, до самой земли поклон митрополиту.

— О, да тебя и не узнать, Борис! И бороду причесал, — произнес митрополит, когда Борис вошел к нему после ужина.

— Причесал, и воды мнихи на голову вылили.

— Ну спать пойдешь, Борис, или будешь рассказывать?

— Буду рассказывать, как в книгах записано: «Воструби в трубу смысла своего, да слетятся, аки пчелы и птицы, помыслы добрые». Еще тоурменов не было, когда ты послал меня, отче, в землю Новгородскую. Каюсь перед тобой — не возвратился я ни в ту зиму, ни во вторую. Убоялся тоурменов, ибо они, нечестивые, до самого Новгорода доходили. Так близко были — в пять дней доехать можно было. Во дворе владыки у Святой Софии я обретался. Не обижали меня там, книги списывал, а о земле своей не забывал, повеление твое помнил.

Кирилл кивал головой, не прерывая Бориса.

— А я все примечал, — продолжал Борис, — все в голову брал, не забыть бы чего. В тот год летом, когда от тебя вышел, свейские рыцари землю Новгородскую полонить хотели. Но есть в Новгороде молодой князь храбрый Александр Ярославич. Побил он рыцарей у Невы-реки. Вельми великая сеча была! То было в лето шесть тысяч семьсот сорок восьмое, в день памяти святого Кирика и Улиты, в воскресенье, на сбор святых отец иже в Халкидоне… — Борис передохнул и снова продолжал: — Тогда князя Александра стали называть Невским. Но бояре боялись Александра, ругались с ним, и поехал он в землю Суздальскую, в Переяслав-город. На следующий год снова позвали Александра, ибо немцы-рыцари простерли длани свои к Новгороду. Собрал войско князь Александр и на озере, Чудским рекомом, побил немцев. Лед покрылся кровью, и убитых немцев было пять сот и неисчислимое множество тех, кто с немцами пришли. А была битва сия в сей год Божий, весной. И я глазами своими князя Александра зрел, когда он в Новгород возвращался. Пленных немцев вели дружинники Александра Невского. Новгородцы говорили: «Больше немцы к нам не полезут».

Кирилл поблагодарил Бориса за эту весть и отпустил его. А сам пошел к Даниилу, разбудил его, хотя уже была глубокая ночь.

— Слушай новость, княже. Новый могучий воитель земли Русской появился — храбрый князь Александр, Невским прозванный. Из одного вы рода — Мономахова. Руку протянуть надобно друг другу. Он моложе тебя, но по силе и храбрости не уступит. А может, — Кирилл лукаво улыбнулся, — а может, и сильнее тебя. Поздравить его с победой надлежит.

— Кто поведал тебе новость сию?

— Из Новгорода посланец мой вернулся, мних Борис. Не к лицу нам Новгород забывать. Тебе князь Мстислав помощь дал, а Александр единое с тобой дело творит. Сюда, в Дорогичин, сунулись немцы — ты ударил их. Они с другого конца, от моря, полезли — там их встретил храбрый Александр.

— Какая радость, Кирилл! Жива сила русская! Благая весть о победе Александра повсюду разнесется, достигнет и чужих земель… Было бы можно, я бы сам к Александру на север поскакал!

— Татары путь преградили, — с горечью заметил Кирилл.

— Преградили, а мы сию преграду сломаем.

— Но возможно ли то ныне сделать?

— Не ныне, так завтра. Только мыслю я, что с Александром воедино стать нам надобно быстрее, одни мы ничего против врага не сможем сделать… Все силы туда, где середина земли нашей!

Ростислав не знал, что с ним будет дальше. Неужели нужно возвращаться назад, к отцу? А что это сулит? Его отец, черниговский князь Михаил, ничего хорошего не обещал. Поневоле приходилось сидеть без дела два месяца при дворе венгерского короля. Два месяца!! И каждый День воевода Фильний твердит, что король болен и не может принять его, Ростислава.

— Пусть посидит! — говорил король Бела воеводе. — Дольше пождет — больше почитать будет. Сами лезут сюда. Этот нужнее Владислава. Это князь!..

Король Бела ничего не сказал Фильнию о своих намерениях, но хитрый Фильний понял, что замыслил король. Ведь не зря велел Бела приодеть Ростислава и его спутников, дать им хороших коней, а Ростиславу еще и меч подарил. Бела решил воспользоваться появлением гостя и втайне помышлял женить его на своей дочери, а потом сделать Ростислава князем Галицким. Вот тогда можно будет беспрепятственно хозяйничать в Галиче.

Фильний делал вид, что ничего не подозревает. Когда его позвали к королеве, он ни единым словом не обмолвился о своих догадках.

— Фильний! Дочери на охоту собираются. Кто поедет с ними? Отцу некогда, а рыцари им надоели. Может, ты с ними поедешь?

«Не те слова ты говоришь», — подумал Фильний, но вслух сказал другое:

— Куда мне, старику, с ними! Есть у меня молодой охотник, князь русский. Сидит он в одиночестве, тоскует, скучает без дела. Ему скажу, может, он поедет с королевнами, — и Фильний незаметно взглянул на королеву.

— А что скажет король? — пролепетала королева.

— С ним я поговорю, а вечером скажу об этом. Только никому ни слова!

Фильнию и не нужно было говорить с Белой. Встретив Ростислава, он сказал ему, чтобы тот собирался ехать завтра на охоту с дочерьми короля.

Эту радостную для себя весть мать сразу же поведала дочерям. Младшая, Констанция, была сдержанной, а старшая, Терезия, вся в мать пошла.

— Поедем! Поедем! — запрыгала она.

Терезия скрыла от матери, что тайком следила за Ростиславом, что приглянулся он ей.

Бела верно придумал, этого беглеца надобно постепенно приручать. Тогда Ростислав станет зятем, своим человеком, и будет во всем его слушаться.

О своих намерениях Бела никому не говорил. Он прикинулся удивленным, когда однажды вечером королева намекнула, что неплохо было бы выдать Терезию замуж, благо и жених поблизости есть.

— Какой жених?! — воскликнул Бела. — Где ты его взяла?

— Ты ничего не видишь, а я все примечаю… Терезии нравится князь Ростислав.

Бела ничего не ответил. Он лишь сказал, что подумает. А утром вызвал к себе Фильния.

— Учись, Фильний, делать так, чтобы никто не разгадал твоих помыслов! Отдам я дочь за Ростислава, отнимем Галич у Даниила, и станет Ростислав князем Галицким. Князь!.. — Он ехидно ухмыльнулся. — Галич в моих руках будет. Ни один венгерский король не додумывался до этого. Князь ихний, а хозяин я… Ты будешь воеводой в Галиче. Ныне у Даниила нет силы — татары подрезали русских.

Торжественно отпраздновал Бела свадьбу своей дочери с князем Ростиславом. А после свадьбы стал готовиться к походу.

Бела пустил слух, что русский князь Ростислав идет со своим войском отвоевывать Галицкую землю у князя Даниила. А на самом деле войско было венгерским и вел его воевода Фильний. Да еще в подмогу вдова краковского князя Лешка, обманутая Белой, погнала часть своего войска от имени малолетнего сына Болеслава. Бела воспользовался старой враждой Лешка с Даниилом.

Фильний возмущался. Этот мальчишка Ростислав вздумал учить его! «Идем на Галицкую землю! — кичится. — Княжить буду там. Так и знай, что я князь, чтоб и войско это видело…» Глупый теленок! Князь! Князь без людей! Никто его не слушал и не послушает. Он мнит, что король ради него, Ростислава, Послал столько войска? Как бы не так! Зачем ему Ростислав? Королю нужен Галич, ибо дань оттуда богатая потечет: заставит он галичан везти и пшеницу, и меха, и соль, и мед.

В шатер робко вошел слуга.

— Пришел…

— Я же сказал — никого не пускать!

— Князь пришел..

Фильний поморщился, сжал зубы. «Ага, пришел на поклон. Князь!» Махнул слуге рукой — пусть входит. Ростислав вошел смело, с высоко поднятой головой, левая рука его лежала на рукоятке меча. Однако, заметив, что Фильний не обращает на него никакого внимания, Ростислав сразу обмяк и стал как бы на голову ниже.

— Что, княже? — нарочито делая ударение на последнем слове, спросил Фильний, отрываясь от мехов, которые он перебирал.

— Дружинники мои пришли… — начал Ростислав. — Они, они… жалуются, что нет мяса… и хлеба нет…

— Кто не дает? Я ничего не знаю! — притворно возмутился Фильний.

— На охоту все вместе ездили, и мои дружинники зверя убили. А теперь кастелян не дает им есть…

Фильний торжествовал. Он едва удерживался, чтоб не показать свою радость. «Что? Пришел? На колени стал? Ничего, еще и не так будешь кланяться!» Но на словах воевода сочувствовал, успокаивал Ростислава:

— Не печалься, княже, я этого кастеляна плетью исполосую!

Ростислав испуганно замахал руками и заискивающе попросил:

— Не надо, не надо! Прикажи ему только кормить дружинников.

Он побаивался, чтобы не вышло хуже: разгневается кастелян, а Ростиславу вовсе не хочется ссориться с ним, этот зловредный скупец может вред причинить.

Довольный Фильний потирал руки. Унижение научит Ростислава быть послушным, а кастелян ведь только выполнил повеление Фильния.

…Венгерское войско двигалось к городу Ярославу. Дружинники Ростислава, — а их было не больше двух десятков, — возмущались издевательствами и насмешками Фильния, роптали на Ростислава, хотя вслух высказываться боялись. Но большинство из них решили при первом же случае покинуть князя.

На рассвете Теодосий, боязливо оглядываясь, взобрался на крепостную стену. Проверив, крепко ли привязана веревка, он осторожно начал спускаться. Острые камни царапали руки, рвали кафтан; веревка была скользкой, и Теодосий опасался, как бы не сорваться и не разбить голову о камни. Но вот уже и земля. Он выпустил веревку и кинулся бежать. На стенах послышался гомон, появились лучники, закричали:

— Куда ты?

Но Теодосий бежал не оглядываясь. Он рукой придерживал меч, чтобы не зацепиться за него. Шум усиливался. Теодосий оглянулся и, споткнувшись о бревно, упал в лужу. Вскочив, он заметил, что наперерез ему бежали венгры и что-то выкрикивали. Со стен засвистели стрелы. Они ложились густо, и венгры испуганно остановились. Теодосий кинулся бежать еще быстрее и, пробежав порядочное расстояние, остановился, запыхавшийся. Он сорвал с головы шапку и начал вытирать пот. К нему приближались венгры; они окружали его, рассматривали. Теодосий обернулся и погрозил кулаком стоявшим на стенах. Оттуда донеслись крики возмущения.

Весть о появлении перебежчика из Ярослава быстро долетела до Фильния. Узнал об этом и Ростислав. Из осажденного венграми Ярослава еще никто не выходил, это был первый русский, не выдержавший осады. Фильний велел привести беглеца к нему. Ростислав, оповещенный своими дружинниками, тоже пришел к Фильнию. Когда он вошел, Фильний уже разговаривал с Теодосием.

— Вот, возьми к себе, — сказал Фильний Ростиславу, — он из города бежал.

Теодосий низко поклонился Ростиславу.

— Прими, княже. Утек я от них. Молвил я тысяцкому, что надобно выходить из города, а он меня побил. — Теодосий показал на лицо, покрытое синяками, ссадинами, царапинами. Сжав кулак, он погрозил в направлении крепости. — Возьмем город, я тогда это припомню!

Ростислав обрадовался беглецу, расспрашивал, что происходит в Ярославе. Теодосий охотно рассказывал, что дружинники и горожане недовольны князем Даниилом, что тысяцкий денно и нощно следит, дабы не открыли ворота.

— Побил меня, когда я сказал, что князю Ростиславу надобно город отдать. Тысяцкий только той дружиной и держится, которая из Холма пришла, а так давно бы уже тебя князем пригласили.

Ростислав кивнул Фильнию:

— Видишь, я же говорил тебе, что люд галицкий за меня. Возьмем Ярослав, войско мое увеличится. — Он намекал на свои уговоры поскорее захватить город.

— С голыми руками на стены не полезешь, — сурово ответил Фильний. — Надо стены разбивать. — И велел ускорить приготовление таранов.

Ростислав повеселел: хорошие вести принес Теодосий из Ярослава!

Венгры торопливо прилаживали тараны и камнеметы. Теодосий суетился тут же, покрикивая на плотников:

— Да разве ж так топор в руках держат? — И он брал топор и показывал, как надо тесать. Он часто приходил сюда, сопровождая Ростислава.

Даниил стоял у Любачева и не двигался к Сану, ожидая подмоги польского князя Конрада Мазовецкого и литовского князя Миндаугаса — Миндовга. Но посланцы прибыли и известили, что союзники, с которыми Даниил помирился и условился выступать вместе против венгров, задерживаются. Андрей-дворский и Семен Олуевич советовали не выступать, подождать прихода литовских и польских полков. Даниил и слушать не хотел об этом.

— Почто сидеть будем? Досидимся, пока Фильний заберет Ярослав, тогда труднее будет.

И он приказал утром выступать. А вечером пришел Теодосий.

— Давно уже ждал тебя, — с нетерпением встретил его Даниил. — Ну, как? Говори! Нам завтра выступать.

— Я сделал так, как ты велел: бежал из Ярослава и обманул Фильния и Ростислава.

— И они тебе поверили?

— Поверили. У меня все лицо было побито…

Даниил удивился:

— Кто же это так тебя изукрасил?

— Да свои же, дружинники ярославские. А случилось все неожиданно. Поругался я с ними, стали они говорить, будто ты прогнал меня. Ну, а меня зло взяло, я и ударил одного. Тогда они набросились на меня. Да я не в обиде на них: иначе Фильний и Ростислав и не поверили бы мне…

Теодосий рассказал Даниилу, где войско стоит, сколько полков, какое оружие: за три дня все уголки венгерского лагеря облазил Теодосий, сказал, что даже Владислава там повстречал.

Войско Даниила появилось на правом берегу Сана неожиданно для Фильния. Венгерская стража, стоявшая у реки, перепугалась русских и убежала в свой табор. Даниил без колебаний велел переправляться через Сан; ему помогло то, что рассказал Теодосий. Венгерский табор оказался между городом и лесом. Фильний понял угрозу оказаться запертым в ложбине и двинул свое войско через лес, к лугу. Но чтобы ярославцы не вышли из города на помощь Даниилу, воевода оставил своих пешцев у стен города.

Венгры вышли из леса и готовились к бою. Фильний стоял под стягом и говорил воеводе Лаврентию:

— Нам надобно выдержать натиск, ибо русские не умеют вести долгий бой.

Объезжая на коне свои войска, Фильний зычным голосом кричал:

— Не бойтесь русских, даже если они пойдут на нас. Стойте! Бой будет недолгим, русские побегут!

Венгры нависли над русскими полками черной тучей. Вот-вот эта туча двинется, прижмет русских к реке. Фильний, увидев, что русские зашевелились, метнулся под стяг. Молча двинулась русская конница, слышался только топот копыт да позвякивание сбруи. Фильний уже видел лица русских дружинников под сверкающими шеломами. Он пришпорил коня и помчался вперед, а за ним сплошной лавиной двинулась конница.

Впереди русских ехал всадник на сером коне. Он оглянулся и что-то крикнул своим. И вмиг воздух содрогнулся от тысячеголосого гула. Это была дружина Андрея-дворского, она первой ударила по венграм. Рядом с Андреем скакал Мефодий.

Венгры и русские вступили в бой.

Теперь уже трудно было распознавать, где враги, а где свои, — всадники смешались. Все теперь зависело от храбрости, стойкости и военной сноровки противников.

Венгров было больше, и они начали теснить к реке правое крыло русских. Радостный крик вырвался из груди Фильния:

— Бегут! Русские бегут! Гоните их к Сану! Топите!

Даниил не участвовал в этой схватке — он с частью войска находился ниже переправы.

Звон мечей и копий сливался со стонами раненых. Фильний сменил коня и снова ринулся в гущу сражающихся. Впереди мчались два рыцаря с криками: «Дорогу! Дорогу!» Венгры расступались, и Фильний вылетел вперед. Русские снова шли волной, ни малейшей суеты и растерянности в их рядах Фильний не замечал.

Двадцатилетний сын Даниила Лев впервые был в походе, Даниил приказал Семену Олуевичу наблюдать за княжичем. Они находились в безопасном месте, у самого леса.

Но когда Лев увидел Фильния, невозможно было удержать горячего княжича. Лев поскакал с копьем и затерялся среди всадников. Лев мчался на Фильния, крепко сжимая копье. Со всего размаха ударил он Фильния, но копье сломалось о латы, и Фильний невредимым проскакал мимо княжича…

Даниил предполагал нанести главный удар по врагу в разгаре битвы. Увидев, что противник оттеснил галичан, он ударил с фланга; дружинники Даниила смяли правое крыло войск Фильния. Венгры побежали, но небольшой их отряд бросился на Даниила. Разгоряченный боем, Даниил оторвался от своих и оказался окруженным вражескими всадниками. К его счастью, ни у кого из них не было копий, они были вооружены только мечами, а Даниил был ловким мечником. За Даниилом неотступно следовал Теодосий. Оба благополучно прорвали вражескую цепь.

Неожиданный удар нарушил рады венгров. Галичане раскололи противника на небольшие отряды и начали рубить мечами. Мефодий наседал на яростно отбивавшегося венгра со стягом в руках.

Противник Мефодия был умелым воином. Он отбил уже не один удар Мефодия. Тогда Мефодий рванул коня в сторону и сделал вид, что падает. Венгр на мгновение оглянулся. Этого было достаточно — Мефодий выпрямился и ударил его по руке. Стяг стал клониться. Тут подскакал князь и на лету перехватил вражеский стяг, разорвал его пополам. Венгры, не видя стяга воеводы, закричали:

— Фильний убит! Стяга нет!

А Фильний в это время отбивался от русских дружинников. Андрей со своей дружиной налетел на венгерского воеводу.

— Фильний! — неистово закричал Андрей.

Дружинники Андрея на полном скаку опередили Фильния и перерезали ему дорогу. Фильний обернулся, и они с Андреем скрестили мечи.

Схватка была неистовой, но Андрей выбил меч из рук Фильния, и тот обратился в бегство.

— Не рубите его! Возьмите живьем! — крикнул Андрей опередившим его дружинникам.

Рядом с Фильнием скакал толстый венгр. Фильний надеялся уйти от погони. Но вот его снова обогнали несколько дружинников и пошли на него, и среди них Мефодий. Мефодий ловким ударом рассек ногу коня Фильния. Конь на полном скаку споткнулся. Фильний перелетел через голову коня.

Толстый венгр попытался обмануть дружинников: круто повернув коня, он помчался в противоположную сторону, предполагая, что дружинники растеряются и он проскочит мимо. Однако Мефодий не упустил и этого беглеца — догнав его, он плашмя ударил его мечом по голове. Венгр склонился на шею коня и упал бы, если бы его мгновенно не подхватили сильные руки дружинников. Венгр выругался. Удивленный Мефодий крикнул своим спутникам:

— Да он ругается по-нашему, по-русски!

Пленный тяжело дышал, толстый живот его был скован кольчугой, со лба на щеки и на рыжую бороду ручьями стекал пот.

— Ты русский? — спросил Мефодий.

— Нет! — глухо ответил «венгр», натягивая шлем на лоб и отворачиваясь.

Мефодий сорвал с него шлем, и все остолбенели.

— Угрин! Да какой это угрин? — с ненавистью крикнул Мефодий. — Это крамольник, галицкий боярин Владислав! Вот где тебя нашли. Так ты уже и от русского имени отрекся? Иуда! — замахнулся мечом Мефодий. — Эх, не знал я, что это ты, потому и плашмя ударил, а следовало бы как следует. У! Пес шелудивый! Я думал, что ты сдох давно. Дозволь, я с ним расправлюсь, — сказал он подъехавшему Андрею.

Но Андрей приказал не трогать пленных, а везти их к Даниилу.

А в это время Даниил скакал с Теодосием, разыскивая брата Василько и сына Льва. Вскоре он успокоился, увидев развевающийся стяг брата — тот со своими дружинниками гнался за отступавшим противником.

Раскрасневшийся Лев сам подскакал к Даниилу. Семен уже рассказал Даниилу о схватке его сына с Фильнием. Даниил обнял Льва и велел ему ехать за ним. Венгры уже исчезли среди деревьев. Даниил выехал на широкий луг перед городом. К нему подъехал Василько, и они вдвоем поднялись на высокий пригорок, наблюдая, как дружинники настигали убегавших, брали пленных. Увидев это, вышли из города ярославцы, ударили по венгерским пешцам и обратили их в бегство.

Словно вихрь, влетел Андрей на пригорок.

— Поймали Владислава и Фильния!

— Владислава? За это хвалю. — Даниил направился навстречу дружинникам, приближавшимся к пригорку. — Что Фильния поймали, не удивляюсь, а вот Владислава — не ожидал, думал, что он убежал. Сколько ж раз ты, крамольник, приводил врагов на Русскую землю? Что с тобой сделать?

— Убить! Смерть предателю! — раздавались голоса.

Владислав, трусливо оглядываясь, съежился за спиной Фильния.

— Теперь не спрячешься, — рванулся к нему Теодосий, — не за стеной!

— Черная душа! Видеть тебя не могу! — толкнул Мефодий в бок Владислава.

Владислав от страха присел.

— Повезем их с собой в Холм? — спросил Андрей.

— Врагов земли нашей и предателей казнить немедленно!

Даниил махнул рукой. Дружинники потащили Владислава и Фильния в лес.

— Иди! Иди, собака! — ударил Теодосий Владислава. — Не дергайся! Забыл Людомира? А Иванку?

Сбежавшиеся пешцы радовались, видя Владислава в руках Теодосия и Мефодия.

— Поймали врага! — кричали галичане.

…Утих шум битвы. Солнце бросало последние приветливые лучи на воинов, на притихшие зеленые леса. Наступал вечер, и от дубов простирались на луг длинные тени. По траве скакали напуганные шумом боя кони без всадников.

К Даниилу подлетел запыхавшийся гонец.

— Княже! Идут литовские полки и полки князя Конрада Мазовецкого!

Даниил посмотрел на дорогу — пыль тучей поднималась из-под копыт многотысячной конницы.

— Опоздали! Сами уже управились. Но за крепкое слово и за то, что клятву не нарушили и пришли, спасибо скажем.

Ярославской битвой завершилась тридцатилетняя борьба против бояр-крамольников и венгерских королей. Весть о победе русского войска под Ярославом ошеломила и венгерского короля, и немецких крестоносцев. Это было новое доказательство силы и могущества русских.

Русское войско возвращалось после победы домой. Теперь и отдохнуть можно. Мефодий подошел к Андрею-дворскому.

— Отпусти в родное оселище, там у меня отец старый, уж восемь десятков лет ему. Еще перед походом сказывали мне, что болен он вельми, и не был я у него давно.

На радостях Андрей не возражал:

— Хорошо бился ты. За то, что воин храбрый, дозволяю.

Тут и Теодосий подошел.

— И меня пусти с ним.

Андрей удивился:

— А ты чего?

— Пусти его. Он мне что брат родной, — попросил Мефодий за товарища.

Теодосий добавил:

— Одному ехать скучно, а вдвоем веселее. Войско и без нас дорогу в Холм найдет.

Андрей вынужден был и Теодосия уважить:

— Хорошо. Только не засиживайтесь там.

Долог путь из Ярослава в Угровск. Бежит он лесами, вьется вдоль рек-потоков, выходит на простор полей, где смерды трудятся. Когда-то на месте этих полей были леса, но трудолюбивые смерды вырубали деревья, выкорчевывали пни, вырывали цепкие корни — расширяли поля. Теперь даже трудно поверить, что здесь когда-то шумел лес. А там, где поле, и оселище поблизости ищи. Но не всегда оселище расположено у дороги, нередко оно прячется где-нибудь в широкой балке, в лесу. Сверни с дороги — и узенькая тропинка приведет тебя к смердовым хатам.

Славный месяц август! Видит смерд плоды трудов своих. Не случайно предки этому месяцу дали наименование «сер-пень». Пошло это от серпа, потому что в это время много работы серпу — без серпа в поле не выйдешь. Кузнецам в страдную пору тоже много хлопот: просят их, чтобы серпы ковали острые да удобные. Так уж повелось, что жатва женское дело, и серп женщинам так же необходим, как пряслице. После жатвы празднуют обжинки — благодарят землю за щедрый урожай. И не только благодарят, но и просят землю, чтоб и в будущем году была милостивой к смердам.

Всем оселищем встречали смерды свои праздники, славили солнце, дающее тепло и свет. Хорсом солнце называли. А еще поклонялись Велесу, чтоб милостивым был к скоту, чтоб плодились и овцы, и коровы, и кони. Молили Стрибога, посылающего ветер, чтоб тучи по небу гонял, — для земли дождь нужен. И трава на лугах, и злаки в поле жаждут дождевой воды…

Праздники проводились в поле и в лесу.

Более двухсот лет прошло после Крещения, но не могли отвыкнуть смерды от старых обычаев. В церковь ходили, попов слушали, а старины придерживались. Смешались новые, церковные обряды со старыми обычаями и мирно уживались рядом.

…Солнце за полдень перевалило, но все еще припекает. Не спеша ступают кони, мотают головами, отгоняя мух. Теодосий, разморенный зноем, дремлет в седле; следом за ним едет Мефодий. Оба наговорились уже вдоволь.

— Мефодий! — оглядывается Теодосий. — Ты только посмотри, сколько снопов! Может, обжинки в оселище справляют?

Мефодий, стегнув коня плетью, сказал:

— Да это ведь мое оселище. Приехали!

— Что же ты не сказал, что уже близко? — спросил Теодосий и поскакал вперед.

— Чтоб ты удивился, — засмеялся Мефодий, догоняя своего спутника.

Они свернули на тропку, заросшую травой, проскакали без малого полтора поприща, и перед ними вынырнуло оселище, раскинувшееся в ложбине. Разбросанные на большом расстоянии друг от друга, хатки прилепились у самого леса… А что это там, на опушке?

— Глянь, Теодосий! — воскликнул Мефодий. — Собираются!

На подворье возле крайнего дома стояли три девушки и плели венки. Всадники подъехали внезапно, и девушки, испугавшись, бросив венки, разбежались.

Теодосий остановил коня.

— Почто испугались? Идите сюда.

Девушки боязливо выгладывали из-за соседнего дома. А навстречу приезжим уже бежал смерд в длинной белой рубахе, подпоясанной цветистым поясом.

— Да это же Мефодий! — закричал он.

— Вот и брата Василия встретили! — обрадовался Мефодий и соскочил с коня. — Челом тебе, брат мой!

Они крепко обнялись и трижды поцеловались.

— Как отец? — спросил Мефодий.

— Поправился, — ответил Василий, — уже на ногах. Пошел на обжинки. Привязывайте коней — и тоже туда.

На поляне стояли мужчины, а дальше, под лесом, собрались женщины и девушки. От группы мужчин отделился старик и направился к прибывшим. Он присматривался к ним, прислонив ладонь ко лбу. Мефодий побежал ему навстречу.

— Мефодий! — промолвил старик, вытирая слезы. — Живой! — Он обнял сына, гладил его.

К ним, здороваясь, подходили люди.

— Вот радость! Вот радость! — твердил отец Мефодия. — И не ждали… А у нас обжинки… — Он то расспрашивал Теодосия, то снова обращался к Мефодию.

— Ну, дедушка Федор, начнем, а потом позовем гостей в дом, — промолвил худой смерд, тоже одетый в белую рубаху; его штаны — гащи — были выкрашены соком ягод бузины в сине-черный цвет.

— Начнем! Начнем! — засуетился старик. Ему, как самому старшему в оселище, выпала честь начинать праздник обжинок.

Он повернулся лицом на восток и трижды низко поклонился, каждый раз касаясь земли правой рукой. К нему подошли три девушки; одна дала в руки сноп ржи, другая повесила через плечо перевясло, третья надела венок из ржи и проса. Взявшись за руки, девушки закружились вокруг старика, запели:

Запев подхватили остальные женщины и девушки. Обойдя трижды вокруг старика, девушки разняли руки, отбежали, а через мгновение и остальные окружили старика широким кольцом.

повторили они запев, кружась в хороводе. К ним присоединились мужчины:

Мужчины все ближе придвигались к хороводу.

— Смотри, Мефодий, сколько девушек! Жаль, что мы с тобой уже в годах, — подмигнул Теодосий.

А девушки выступали, как настоящие боярыни. Да куда там до них боярыням! Тем легко наряжаться да навешивать дорогие украшения. А сколько потрудились дочери смердов для своих нарядов! На них длинные сорочки из белейшего полотна. Подолы сорочек вышиты разноцветными узорами. Бабушки и матери учили их, какие цветы и корни в лесу собирать и как варить, чтоб прочные краски получить — и красные, как заходящее солнце, и синие, как утреннее небо, и лазоревые, как небо предвечернее.

Сорочки перехвачены тоненькими поясами, на головах кокошники. Ну, чем не боярыни! Кокошники разукрашены бусинками, любовно нанизанными на нитки, медными пластинками, сияют, как радуга. А на шее мониста. Умелые руки эти чудесные мониста делали. Вот красная бусинка — каплю крови напоминает. А эта, желтая, — что золото. А та, синяя, — словно вода речная. А серьги-колты, украшающие каждую девушку! Не такие они дорогие, как у боярышень да княжон, нет на них ни золота, ни каменьев драгоценных, но и они сверкают.

Загляделся Теодосий на дивное зрелище. Плывут девушки по кругу, то вдруг, как волна, к деду Федору приникнут, то снова, не разрывая рук, в кругу колышутся.

выводит русокосая девушка. Вот она вышла из круга и с венком в руках подошла к старику, склонилась в земном поклоне, и еще громче зазвенел ее чистый голос:

Выбежали парни, нарушили круг — они становились между девушками, хватали их за руки. Хоровод двинулся в обратном направлении. Русокосой девушки уже не было в хороводе. Вокруг старика бегал парень, искал ее.

Но вот снова запела девушка, и хоровод умолк.

Девушка вскочила в круг, схватила парня за руку и запела:

Она вытащила из-за пояса серп и, наклонившись к земле, сделала вид, что жнет. Хоровод остановился, и все девушки тоже начали «жать». Парни, покачиваясь, пели. Но вот девушки, спрятав серпы за пояс, стали «вязать снопы» — подпоясывали парней тоненькими перевяслами. Разделившись по трое, девушки закружились вокруг «снопов».

И, пропев хором:

окружили деда Федора. Каждая поклонилась, выдернула из снопа по стебельку. Старик, кланяясь девушкам, все ближе подходил к парням. Тронув первого за плечо, он воскликнул:

И нам всем слава!

— Сла-а-а-а-а-ва-а! — подхватили все.

Откуда-то появилась музыка. Играли на гуслях, на рожках, били в бубны. Молодежь снова закружилась в хороводе.

Пожилые мужчины и женщины пошли в оселище. Солнце опускалось за лес, наступал вечер.

— Ну что, Теодосий, как тебе нравится? — спросил Василий.

— Славно. Вспомнил молодость. Так же вот ходил в хороводе с девушками…

На подворье их встретила жена Василия. Она раньше вернулась с обжинок. Застенчиво улыбаясь, пригласила гостей в дом.

Бедно, как и все смерды, жил Василий, но всюду видна заботливая рука хозяев.

В хате было темно. Жена Василия засуетилась, достала тоненькие сосновые лучинки, сбегала к соседям за огнем. При свете стало видно, что комната чисто прибрана, земляной пол устлан свежей травой.

Жена Василия вынула из печки горшок с супом да немного жареного мяса.

— Недавно с соседом кабана в лесу убили, — сказал хозяин. — Надобно бы опять на охоту пойти, да княжеское жито на гумно свозить велено.

Спать пошли на чердак над клетью. Теодосий расположился на сене рядом с Мефодием и дедом Федором. Давно уже уснул Теодосий, а дед Федор все расспрашивал, как жил сын, рассказывал о себе.

Как только приехали в Холм, Лев отправился к зодчему Авдею. Старый умелец сидел с женой за столом. Войдя в комнату, Лев снял шелом. Авдей встал, толкнул жену, шепнув ей:

— Княжич пришел. — И пошел навстречу, кланяясь: — Прошу к столу, княже, окажи честь, не отказывайся!

Старуха принесла кубок, предназначенный для знатных гостей. Появился жбан с медом — старуха принесла его из погреба. Авдей похвалился перед княжичем, что сам этот мед готовил.

— Старый мед. Еще как Холм начали строить, залил в бочку и только недавно открыл.

Лев выпил кубок меду, поблагодарил хозяев и приступил к тому, зачем приехал:

— По вельми важному делу пришел я к тебе, Авдей. Отец мой, князь Данило, повелел новый город воздвигнуть.

Авдей обрадовался. Любил он свое дело. Кому неведомо, что во всей земле Галицкой и Волынской нет другого такого зодчего! Это он дивные терема княжьи, церкви и монастыри воздвигал. Князь Даниил почитал Авдея за его трудолюбие и умельство.

— А в каком месте, княже?

— На горе, у Звенигородской дороги, по которой из Звенигорода на Владимир ехать.

— Когда же начинать, княже, и как будет назван сей новый город?

Лев ответил тихо:

— Сей город будет называться Львов. И место красное князь Данило выбрал для него, и дорога через него пройдет из Холма на Галич, а на восток — прямая дорога в Киев.

— Пойду, пойду, княже, с тобой! Еще один город помогу воздвигнуть.

Жена Авдея приуныла, качала головой: непоседлив Авдей — все ездит из города в город…

Лев встал из-за стола, еще раз поблагодарил хозяев и, направляясь к порогу, сказал напоследок:

— Завтра мы и отправимся с умельцами.

Утром Даниил провожал старшего сына. Вместе со Львом ехали Семен Олуевич и зодчий Авдей.

— Начинай, сын мой, созывай строителей. А я отсюда подмогу пришлю и сам наведываться буду. Нужны нам новые крепости, вельми нужны…

Глава вторая

Новая гридница в холмском тереме, высокая, просторная, светлая. В большие окна льется солнечный свет. Князь Даниил впервые пригласил сюда гостей и в душе гордился, что гости расхваливают гридницу. А гости трогали пальцами украшения и качали головами. Особенно удивляли всех фигуры по углам гридницы, держащие потолок в своих руках. Восторгались гости лепным младенцем в центре потолка. Как живой, смотрит вниз, и в руках светильник…

— Все это Авдей наш сделал, — говорил Даниил. — Золотые у него руки.

Даниил пригласил гостей к столу. Сегодня праздновали победу над Фильнием. Теперь враг изгнан из Галицко-Волынской земли. Даниил торжествует.

Рассаживались по старшинству: рядом с князем митрополит Кирилл, а слева и справа расположились бояре; по правую руку первое место занял князь Василько, за ним княжич Лев и младшие княжичи — Роман и Мстислав; по левую руку первым сидел дворский Андрей, пожалованный князем за доблесть в ярославской битве.

Были тут бояре из Берестья, из Перемышля, из Угровска, из Владимира, из старого стольного города Галича, из Бобрки, из Коломыи, Дрогичина, Ярослава, Кременца и других галицких и волынских городов. Впервые князь Даниил собрал вместе всех бояр.

Всматривается Даниил в лица воевод, многих не видит. Нет Дмитрия, Василия Гавриловича — честно сложили они головы в жестоком бою. Их место заняли другие. Вот сын Дмитрия Любосвет, который сидит тысяцким в Берестье. Доблестно сражался он при Ярославе со своей дружиной. Рядом с Любосветом Никодим кременецкий.

— Знал я отца твоего, — говорил он Любосвету, — на Калке вместе тоурменов рубили. А теперь сижу в Кременце. А время бежит и бежит. И тебе уже лет немало.

— Тридцать и шесть, — ответил Любосвет.

Даниил поднялся. Слуги наполнили кубки. Стольник Яков кивнул князю — все, мол, в порядке. Гости замолкли. Даниил провозгласил:

— Дорогие мои гости! Русский человек и воевать может, и веселиться умеет. А нам сегодня пить пристало. Выпьем же за нашу победу над врагом и за семью нашу дружную!

Он поднял кубок, и бояре по старшинству стали подходить к нему с кубками, чокались и поздравляли.

Когда осушили не один жбан, стольник Яков побежал на подворье, позвал музыкантов. Они сели у порога на скамьях и заиграли на трубах и на гуслях. Незаметно и вечер подошел. Даниил встал из-за стола. Это был знак для всех — обед закончился, Даниил поклонился и вышел, за ним стали выходить бояре.

Даниил пошел отдохнуть. Радостно встретила его Анна. «Ты доволен, ладо мой?» — целовала она его. Теперь будет Даниил дома, наступает спокойная жизнь. А потом они вместе поедут в Галич. И Лев звал посмотреть, как строится новый город.

Даниил прилег на скамье, положив голову жене на колени. Анна разглаживала пальцем морщины на его лбу. Вот уже и седые волосы вплелись в буйные Данииловы кудри. А давно ли, кажется, они поженились? Ох, давно, уже больше двадцати пяти лет! А вместе пришлось быть мало, ой как мало!

Даниил задремал, дышал ровно и тихо. Анна не шевелилась, оберегая его сон.

Приоткрылась дверь. Анна махнула рукой — тише! В комнату заглянул дворский Андрей. Его шаги не были слышны на устланном звериными шкурами полу. Андрей подошел к Анне:

— Разбудить надобно князя! — прошептал он.

Анна погрозила — нельзя. Но Андрей настаивал:

— Дело вельми неотложное.

— Вставай, Даниил! — прошептала Анна. — Боярин Андрей пришел.

— Княже! Всадники татарские приехали, — сообщил Андрей неожиданную новость. — Гляди!

Даниил встал, подошел к окну и увидел на подворье татарскую сотню. Татары в островерхих шапках сидели на конях и осматривали все вокруг. Неподалеку от них стояли дружинники. Из теремов вышли бояре.

— Гонец ханский приехал, что ему сказать?

Анна заломила руки. Даниил подошел к ней, обнял и ласково промолвил:

— Успокойся! — и вышел из светлицы.

В сенях он остановился.

— Ты говорил с ним, Андрей?

— Спрашивал. Он ничего не ведает. Только грамоту привез.

— Это не посол, а гонец. Негоже князю разговаривать со слугой. Позови к себе, а мне потом поведаешь.

Он отослал Андрея, а сам, охваченный тревогой, пошел в гридницу. Задумался и не заметил, как вошел Андрей.

— Грамоту привез, — подал Андрей свернутый в трубку пергамент.

Князь впился глазами в татарские письмена.

— Прочел? — спросил он Андрея.

Всего два слова было обращено к Даниилу: «Отдай Галич», — а значили эти слова: «Отдай землю Галицкую и Волынскую».

Так и делал Батый — отбирал землю у одного князя и отдавал другому. И князей между собой ссорил, и силы русские разъединял.

Прибежал обеспокоенный Василько, за ним Лев и митрополит Кирилл. Князь приказал позвать Семена Олуевича и тысяцкого Демьяна.

— Видели? Еще гости приехали. — Даниил горько улыбнулся. — Не ждали непрошеных гостей, а они тут как тут.

— Ас чем приехали? — спросил Кирилл.

— Хан Батыга хочет, чтоб я Галич отдал, — в гневе сказал Даниил. — Отцовскую землю. А это значит — и всю Волынь! Что скажете вы мне, что посоветуете?

Тут открылась дверь, и в гридницу вошел Мирослав. В такую минуту и болезнь не могла его удержать.

Первым заговорил Кирилл:

— Княже! Гнев твой справедлив. Сердце болит за землю нашу. Подумай ты, и мы помыслим, что будем делать.

Поднялся Лев, выбежал на середину гридницы.

— Не отдавай, отец, Галича! Пойдем на них походом! — Он дрожал. — Походом против них! А этих, что приехали, вели изрубить! — И Лев схватился за меч.

Даниил подошел к нему, взял за руку.

— Ты, сынок, зол на врага, как и отец твой. Но сказал не дело. Изрубить — не такая уж хитрость, татар тут немного. Только храбрость на поле брани показывают.

К Даниилу подошел тысяцкий Демьян.

— Прогони их, княже, это и будет твой ответ.

— А потом что? Придут всей ордой и снова наш край разорят. Что ты мыслишь, Мирослав?

Мирослав сидел в глубокой задумчивости, склонившись к столу. Он поднял голову.

— Как я мыслю, княже? Как бы землю, нашу спасти. Я так скажу: враг сильнее нас, его одним мечом не возьмешь!

Даниил сел, снова встал, подошел к столу.

— Не токмо мечом, но и разумом бороться с ними надлежит. Узнать их должны мы, хорошенько узнать, тогда и меч нам пригодится.

Даниил умолк на мгновение, а потом отчеканил:

— Я сам поеду к Батыю. Не дам Галича.

Все молчали, потрясенные смелыми словами Даниила.

— Ответствуйте, верно ли я молвил?

Ответа не было. Только Андрей осмелился:

— Коль надобно ехать, поедешь, княже. Об одном только прошу — возьми меня с собою, помогать тебе буду.

Двадцать шестого октября 1245 года князь Даниил отправился в дорогу. Ехал он через Владимир, Луцк, Дорогобуж. Во Владимире на день остановился у брата.

Василько показал Даниилу, как он стены заново переложил. Удивлялся Даниил: как много сумел Василько за малое время!

По дороге в Киев часто встречались следы нашествия Батыя.

В Киев приехали поутру. Даниил велел свернуть в Выдубецкий монастырь — там жил его знакомый игумен. У ворот монастыря, где остановились всадники, Теодосий крикнул в окошко:

— Открывай, слуга Божий, князь Данило к вам в гости едет.

Узнав, что прибыл князь, монах быстро открыл ворота и уставился подслеповатыми глазами на князя, о котором много слышал.

Татары не пощадили и Выдубецкий монастырь — разграбили его и кресты с церквей посрывали. Лишь большую церковь не смогли уничтожить они, огонь не взял ее — из крепкого камня выложена она. Стены новых строений сделаны из камней и толстых дубовых бревен.

Во дворе Даниил сошел с коня. К нему подбежал смуглый монах.

— Игумен ждет князя, — поклонился он.

Даниил направился за ним.

— Святой отец там, у своей кельи, — показал монах в сторону маленького домика, огороженного забором.

Оттуда навстречу гостю вышел среднего роста человек с бледным лицом, обрамленным седой волнистой бородой. Это был игумен.

— Мне уже сказали, княже, что ты прибыл, — начал он грубым, хриплым голосом. — Здравствуй! Много лет живи! Да бережет тебя Господь. Будь гостем моим.

И он пригласил князя сесть на скамью, стоявшую возле домика, напротив церкви Святого Михаила. Церковь прилепилась на высокой, обрывистой круче. Даниил собственными глазами увидел теперь красоту, которой славился Выдубецкий монастырь. Отвесной стеной спадала круча от церкви к берегу Днепра; отсюда открывался чудесный вид на Заднепровье. Внизу шумела река, а за рекой бежали вдаль поля и перелески.

— Хорошо? — спросил игумен.

Даниил в ответ только приложил руку к сердцу.

— Надолго ли к нам, княже?

— Нет, еду дальше. А как вы тут?

— Вельми плохи дела у нас. И князя нет в Киеве, миновали золотые времена. Батый пожаловал Киев владимиро-суздальскому князю Ярославу Всеволодовичу. Но сам Ярослав не приезжал сюда, а прислал своего воеводу. Горе великое в Киеве — города нет, оселище теперь на месте города.

— А я, владыко, к Батыю еду. Помолись за меня, отслужи молебен, ибо в страшную и тяжелую дорогу я собрался.

— Не смогу сегодня, княже, завтра отслужу. А может, и сегодня вечером.

Даниил подумал и ответил:

— Хорошо, пусть будет завтра утром. Только собери всех монахов, чтобы пели.

О многом рассказывал игумен, а потом, словно бы невзначай, сказал:

— Ох, воины вы храбрые! Когда же воспрянет наш Киев?

Эти слова болью отозвались в сердце Даниила. Он посмотрел на игумена.

— Не только ты о Киеве мне молвил, отче. Повсюду люди сим опечалены. Одно скажу — не горюй. Поднимется наш Киев, может, не сразу, но поднимется.

Игумен, обрадованный этими словами, схватил Даниила за руки.

— Поднимется Киев, помогут ему города русские, — продолжал Даниил после небольшого молчания, — и ты, отче, так и говори людям: «Будет жить наш Киев, пока солнце светит». Деды наши построили его не для того, чтобы отдать чужакам.

Успокоенный словами Даниила, игумен хлопотливо вскочил со скамьи.

— Отдохни в моих покоях, никто тебе не помешает. А может, голоден с дороги? Ох, стар я стал, забывчив, не пригласил тебя сразу к трапезе, уж ты прости меня, княже: ныне я обо всем забыл, радость у меня великая. А я уж думал, что так и умру тут, не увидев ни одного русского князя.

Подошел Андрей и поклонился игумену.

— Здрав буди, владыко! Да поможет тебе Бог!

Игумен ответил ему с поклоном:

— Садись, боярин!

— Да нет, мы пойдем на Киев поглядим, — сказал Даниил.

— Кони стоят нерасседланные, тебя ждем, — обратился к нему Андрей.

— Я монаха вам дам, он вам покажет. Может, и к Дмитрию Ейковичу, боярину Ярослава, заедете?

— Хорошо придумал ты, владыко, посылай с нами монаха.

Монах Варлаам, тот, который привел князя к игумену, легко вскочил на коня.

— Дозволь ехать, княже!

Выехали из ворот, свернули в лесную чащу — дорога в город терялась между деревьями. Монах рассказывал, как скрывались от татар:

— Долго мы в лесу обретались, и игумен с нами — стар он уже, здоровьем плох, но все же выдержал. А не все наши монахи живы, сорок пять, самые молодые, сложили головы на киевских стенах, с мечами стояли против ворога.

Дорога шла оврагами.

— Там вот Владимир киевлян крестил. Яр Крещатый называется, — кивнул Варлаам в сторону широкой балки.

Поднялись на гору, подъехали к Золотым воротам. Глянул на них Даниил и ничего не сказал; молчали и спутники. Разрушенные, исковерканные зияли ворота. Рядом с развалинами кое-где прилепились вновь отстроенные домики, а дальше опять пустырь. Улицы и сады заросли густой травой, заборов не видно.

— К боярину Дмитрию Ейковичу завернем? — спросил Варлаам.

— Нет, к Десятинной церкви, — ответил Даниил.

Встречающиеся изредка киевляне с удивлением смотрели на необычных всадников.

В конце улицы виднелись развалины Десятинной церкви, Даниил вспомнил о своем помощнике боярине Дмитрии, и на сердце стало тяжело. Здесь, на этой земле, ходил он, призывал киевлян защищать Киев.

Возле церкви сошли с коней.

Под ногами валялись камни, а между ними пробивалась трава. Сколько людей погибло под этими обломками!

Долго сидел Даниил на камне и рассматривал печальные руины.

К боярину Дмитрию Ейковичу не пришлось ехать — он сам прибыл сюда. Найти Даниила было нетрудно — в городе только и разговоров было что о приезжих.

Боярин сошел с коня, поклонился.

— Здрав буди, княже! Рад приветствовать тебя в Киеве!

— Здрав буди, боярин! В гости к вам в город заехали.

— Прошу ко мне. Вы гости дорогие, не татары. — Он оглянулся с опаской. — Но кто ты еси, княже? — спросил Дмитрий Ейкович.

— С другого я конца земли Русской, из Холма.

От Киева поехали правым берегом. Остановились напротив Переяславля. Нужно было переезжать Днепр. На том берегу сидели татары, грелись на солнце. Теодосий закричал;

— Эй вы, желтоносые! Ладьи сюда подавайте!

Татары повскакали и что-то ответили. Теодосий, сняв шапку, замахал ею: «Сюда! Сюда!»

От берега оттолкнули ладью. В нее вскочили шесть человек и поплыли. Теодосий кричал:

— Да что вы только одну ладью? Разве мы все в нее войдем?

Андрей остановил его:

— Замолчи, Теодосий. Послали одну ладью — хотят узнать, кто едет.

Ладья подошла к берегу. Седобородый старик крикнул:

— Татары спрашивают: кто едет?

Кроме старика, в ладье сидело пятеро татар.

Андрей ответил:

— Скажи, что князь Данило из Галича к хану Батыю едет.

— Коназ Данила! Коназ Данила! — закричали наперебой татары и погнали ладью обратно.

— Куда же вы? — возмутился Андрей, но старик ответил ему, что они поплыли к сотнику.

Вскоре татарский сотник сам переправился сюда, и с ним пришли все ладьи, стоявшие у берега. Татары кричали: «Коназ Данила!» Воевода Куремса приказал встретить князя. Сотник много слыхал про страшного князя Даниила, а теперь этот князь перед ним.

— Ты коназ Данило? — спросил сотник.

Даниил кивнул головой. Сотник жестом руки пригласил переправляться.

Даниил вошел в первую ладью, за ним вскочил Теодосий и еще два дружинника — они сели к веслам. Сотник сидел напротив князя и пристально смотрел на него.

Ханский темник Куремса получил приказ Батыя сопровождать князя Даниила в Орду. В дороге он не разговаривал с князем, а после каждой остановки садился на коня и в сопровождении сотни нукеров ехал вперед. За ними трогался Даниил со своими дружинниками, а за русскими шла сотня татар.

Долго пришлось ехать русским путникам, морозы застали их в дороге. Даниил все время молчал. Андрей с Теодосием пробовали развеселить его, но князь неохотно улыбался и не отвечал на шутки.

Рядом с наезженной зимней дорогой шла другая, по которой верблюды тащили арбы, груженные бревнами. Два верблюда выскочили из обоза и опрокинули арбы.

— Смотрите, смотрите! — воскликнул Теодосий.

К опрокинутым арбам с бранью бежали татары-надзиратели, размахивая плетями. Возле арб возились невольники, пытавшиеся поднять и снова погрузить бревна, но, обессиленные, валились в снег. К ним подбегал надзиратель, стегал беззащитных людей плетью.

Русские остановились, пораженные увиденным.

Невольники закрывались от ударов руками, прятались под арбы. Но татары только больше свирепели. Теодосий показал Даниилу на обессилевшего человека, который, укрывшись под арбой, отполз дальше, а потом, вскочив, бросился бежать. На нем были изодранные постолы, из которых выглядывали пальцы; одет он был в истлевший кафтан и старые, ветхие штаны. Подпрыгивая на отмороженных ногах, беглец не заметил, что его догоняют. Надзиратель сбил его с ног конем и начал топтать…

Куремсе сообщили, что русские остановились, и он послал нукера с приказом, чтоб трогались.

Теодосий наклонился к дружиннику, ехавшему рядом.

— Видел, как над нашими издеваются?

Подъезжая к Сараю — столице Батыя, — русские с любопытством рассматривали неведомый город.

Впереди они увидели много юрт. А дальше, за юртами, возводились каменные дома. Батый уже начал строить город, подобный тем, которые он видел на Руси и в завоеванной его дедом Чингисханом Средней Азии.

Спустившись с пригорка и переехав по льду реку Итиль, путники приблизились к первым юртам. Войлочные юрты стояли не рядами, а вокруг юрт тысячников.

Татары с любопытством смотрели на русских.

— Русски коназ, русски коназ! — выкрикивали бежавшие сбоку татарские ребятишки.

— Смеются над нами, — буркнул Теодосий.

Чем дальше продвигались, тем шумнее становилось. К Куремсе подъехал татарин, и все двинулись за ним.

— Жить будете здесь, — указал татарин на юрты.

— Лучше уж на кургане спать, чем тут, — недовольно процедил Теодосий, заглянув в одну из юрт.

Дружинники пошли к юртам, на которые указывал им татарский сотник.

— Располагайтесь, — велел Андрей, — занимайте юрты и хозяйничайте.

Расседлав коней, дружинники привязали их к юртам и нерешительно ходили вокруг. Князя Даниила и боярина Андрея татарский сотник повел к большой юрте. Приподняв войлок, он зашел вместе с ними. В центре юрты было выложено из камней основание для костра, вокруг разостланы звериные шкуры. Вверху находилось отверстие для дыма.

Дружинники стали устраиваться на новом месте. В каждой юрте разместилось по десять дружинников. Они собирали хворост, рубили бревна, разбросанные возле юрт, разводили костры. Но сырое дерево горело плохо, дым стлался по земле, ел глаза. Дружинники открывали входы, чтобы дым скорее вытягивало наружу, но это не помогало — в юрту врывался ветер и еще больше раздувал дым. Долго возились галичане, пока привыкли. Постепенно они научились класть понемногу дров и следить за ними, чтобы огонь не убавлялся. Дым теперь поднимался вверх и выходил в отверстие в потолке.

Измученные длительным переходом, все наконец уснули.

Через три дня Куремса повел князя Даниила к Батыю. Тот разрешил князю взять только боярина Андрея и Теодосия. Когда миновали множество юрт и вышли на большую площадь, Даниил увидел в центре ее, на пригорке, огромную юрту. Над ней развевался на ветру ханский стяг. Подходить близко к юрте джихангира никому не разрешалось. Пятьсот нукеров-тургаудов охраняли площадь и всех, кто самовольно приближался сюда, встречали отравленными стрелами. Горе было неосторожному, осмелившемуся без разрешения перешагнуть неглубокий ров вокруг площади!

Куремса подошел к сотнику нукеров, показал золотую пайцзу и произнес слово «коназ». Сотник кивнул головой и, взмахнув саблей, воткнул ее в землю. Это означало, что дорога в священную юрту открыта. Нукеры взяли мечи у Даниила и сопровождавших его Андрея и Теодосия.

— Никто из чужих не может войти на площадь с оружием в руках. Такова воля хана.

Впереди степенно шагал Куремса, за ним шел князь Даниил, держа руку на поясе. Навстречу им от ханской юрты вышли двадцать тургаудов, Батый во всем следовал своему деду, грозному Чингисхану. Правда, у деда в личной охране была тысяча тургаудов, а Батый держал пятьсот. Самой надежной была сотня отобранных лично Батыем храбрейших и отважнейших воинов — сыновей преданных Батыю ханов и темников.

Хотя первые стражники и пропустили русских, но вскоре их снова задержали: так здесь было заведено — всех, кто идет к хану, тщательно и многократно проверяют. Еще в начале похода на землю оросов завистливые родственники Чингисиды совершили покушение на Батыя — не один из них хотел стать великим джихангиром, покорителем вселенной. И с тех пор Батый ни шагу не ступал без верных тургаудов — они, словно тени, спешили за ним повсюду. Шел ли он по табору, мчался ли в поход — они ни на шаг не отставали. Они были рядом с ним даже тогда, когда он спал в своей юрте; невидимые для сторонних глаз, они скрывались в складках стен юрты в то время, когда он разговаривал с прибывшими к нему ханами и князьями.

Тургауды выхватили кривые сабли и, став друг возле друга стеной, преградили путь пришедшим. Сотник тургаудов поравнялся с Куремсой, тот снова показал пайцзу, и сотник взмахнул саблей — тургауды расступились и, разделившись на две группы, пошли по бокам, сопровождая князя Даниила и его спутников. У входа в юрту два тургауда скрестили копья, преградив дорогу. Сотник, согнувшись, пробежал под копьями и скрылся в юрте.

Даниил держался спокойно. Татары все делали молча, и эта молчаливость угнетала. Теодосию было не по себе. Сдерживая кипевшую в нем злость, он осматривал тургаудов. Все они, как один, были одеты в сверкающие кольчуги и казались очень похожими. Кожаные мягкие сапоги с загнутыми носками, кожаные штаны мехом внутрь («Для тепла», — сказал Теодосию вчера один татарин), железные наколенники; туловище сковано кольчугой, под кольчугой меховая епанча с короткими полами. На голове сверкающий высокий узкий шлем. В руках у каждого — короткое копье, а у пояса кривая сабля. Теодосию давно хотелось спросить, долго ли придется так стоять, но грозный вид Куремсы вынуждал его прикусить язык. С каждой минутой все более обидным казалось бесцельное стояние. Но вот из юрты бесшумно выскочил сотник и поднял полог. Куремса, отойдя в сторону, уступил дорогу Даниилу. Вслед за князем тронулись Андрей и Теодосий. Куремса остался ждать их у входа.

В первую минуту Даниилу показалось, что они вошли в темную яму. Он протер глаза рукой и, увидев перед собой низкий, широкий трон, шагнул дальше. Андрея и Теодосия сотник схватил за рукава и кивком головы велел остаться у входа.

Батый, поджав ноги, сидел на троне со сложенными на животе руками. На зеленом чепане сверкала выкованная из серебра кольчуга. На голове золотом горел шлем, сделанный китайскими мастерами. Этот шлем не был похож на шлемы тургаудов — он был шире и украшен драгоценностями. На груди у Батыя висела золотая пайцза. Батый хотел предстать перед русским князем во всей своей пышности. Трон был сделан по образцу трона деда. Только у Чингисхана трон был из слоновой кости с позолотой, а у Батыя — серебряный, с золотыми ручками. Но для Бату-хана уже делали новый трон, из чистого золота, награбленного на земле оросов.

Возле трона неподвижно сидели на ковре, поджав под себя ноги и не отрывая глаз от повелителя, его воеводы.

— Ты пришел, князь Данило? — покровительственным тоном спросил Батый.

Даниил сделал вид, что не заметил этого тона, — ни один мускул не дрогнул у него на лице.

— Пришел, велики хан. Про Галич поговорить пришел, — неожиданно для Батыя ответил Даниил на татарском языке.

Пораженный, Батый удивленно прищурил глаза и погладил ручки трона.

— Могучей присылал к тебе гонца? Я ему приказывал.

Даниил молчал, ожидая, что Батый скажет дальше.

— Я приказывал ему послать гонца. Твоя земля от меня далее всех оросских земель, но мои кони протоптали по ней дорогу для моих гонцов. Там, где прошли монголы, земля должна принадлежать им.

Воеводы утвердительно кивали головой после каждого его слова. А Батый продолжал, поглядывая куда-то в сторону, словно бы здесь, в юрте, и не было гостей:

— Великий Чингисхан своим орлиным взором окинул тот край, где заходит солнце. Дух Великого Воина посылал меня туда, через всю землю оросов. Все коназы оросские идут ко мне, и только ты не шел… И я решил взять у тебя Галич, чтобы отдать другому князю оросскому, который будет повиноваться мне.

Батый умолк, закрыв глаза. Даниил какое-то мгновение размышлял, подбирая такие слова, чтобы они и хана не обидели, и для него самого не были бы унизительными.

— Я не шел к тебе, внук великого Чингисхана, ибо знаю обычаи твоего народа: ежели гость идет непрошеный, он есть не друг, а враг.

На устах Батыя мелькнула улыбка. «Остер на словах этот русский».

— Я и сейчас тебя не звал.

— А твоя грамота ко мне в Галич? Разве это не приглашение? У нашего народа русского давний обычай: коль обращаются к тебе с добрым словом, и ты отвечай добром, и в гости идут только друзья.

Батый сложил руки на животе.

— Пьешь ли ты, коназ, кобылье молоко, напиток наш — кумыс?

— Не пил никогда — нет у нас обычая такого, — но ежели ты, хан, угостишь, то выпью.

— Выпей кумысу.

К Даниилу подбежал тургауд с большой чашей кумыса. Даниил взял чашу, посмотрел на хана и начал пить. Батый, вцепившись в ручки трона руками, внимательно следил, как русский князь пьет татарский кумыс.

Даниил поставил чашу. Батый заметил:

— Ты уже наш, пьешь по-нашему.

Даниил в знак согласия кивнул головой. «Видно, велика сила у этого Чингисова внука, — думал Даниил, — коль он такую орду в своих руках держит и походы такие проделал. Велика! А нужно ее сломить!»

— Ты, коназ, приехал просить у меня тархан, ярлык? Не боялся, что я могу убить тебя?

«Вот куда повернул, — мелькнуло в голове Даниила. — Пугать надумал, что ли?»

— Позволь ответить тебе, великий хан. И у вас и у нас такой обычай: гостя не обижают, а привечают. Разве возрастет слава великого хана оттого, что он убьет безоружного человека?

Батый откинулся, вспыхнул. Через мгновение он овладел собой.

Даниил спокойно продолжал:

— Про ярлыки я не ведал, ибо на земле своего отца сижу. А ежели на эту землю ярлык твой надобен, я могу взять его.

Батый кивал головой. Этого русского князя на ссору не вызовешь, на обидные слова он умеет умно ответить. Пускай сидит как сидел. На рубеже русских земель он будет охранять и безопасность татар. Не нужно только говорить ему об этом, а то еще подумает, что его просят.

Не услыхав от Батыя больше ни одного слова, Даниил сказал после небольшой паузы:

— Великий хан! Я не боялся ехать к тебе, ибо думал, что сердце твое расположено к друзьям и храбрым воинам. Ты даровал жизнь моему воеводе Дмитрию — про то вся Русская земля ведает.

Эти слова приятно подействовали на честолюбие Батыя. Он подумал, что князь говорит не хуже китайских мудрецов.

— Ты верно сказал, коназ галицкий. Ты мне теперь друг, а на друзей меч не подымают.

Батый приветливо улыбнулся. Слова Даниила о милости Батыя к Дмитрию растопили его сердце. Воеводы, сидящие рядом, слыхали эти слова и завтра же разнесут хвалу Батыю, услышанную из уст галицкого князя.

Даниил вполголоса прибавил:

— Еще прошу тебя, великий хан, позволить поклониться твоей княгине Баракчине.

Батый был окончательно покорен Даниилом. К Баракчине идет! Сам захотел поклониться ей! Нет, обманывали его, Батыя, шептуны, выдумывая небылицы о галицком князе, будто он и слова приятного не умеет сказать… Батый кивнул головой в знак того, что беседа окончена.

Хмурый возвращался Даниил в свою юрту. Теодосий не выдержал:

— Почто опечалился, княже? Оттого что поклонился ему? Так то же в гостях, обычай требует этого. Ты же не падал ему в ноги и не просил у него ничего? Нет. Совесть у тебя чиста. А что на душе тяжко — верно. Русской душе тяжко выдержать такое.

Даниил так сурово глянул, что Теодосий отпрянул.

— Ты!.. Ты!.. — Глаза князя сверкнули злым огнем, — Не суй свой нос! То княжье дело. Знай свое место… Тебе надлежит быть со смердами, а с ханом я сам буду беседу вести, без тебя…

Теодосий побледнел от оскорбления. На душе стало горько.

Вернувшись в свою юрту, Теодосий рассказал товарищам о своей обиде.

— «Сам с ханом…» — шептал он. — «Сам»! Да разве хан так говорил бы с ним, ежели бы не боялся русских! Показали ему наши и в Рязани, и в Киеве… «Сам с ханом буду беседу вести…» Будешь, когда за спиной русский люд стоит, крепкой силой возвышается.

— Молчи, Теодосий! — погрозил ему молодой дружинник.

— Молчу. Я только вам сказал… А если и узнает Данило, пусть голову рубит. Мне уже все равно. Может, кто и шепнет ему на ухо…

Дружинники обиделись.

— Шепнет? — горячился молодой дружинник. — Что ты, Теодосий! Разве мы не люди?

Теодосию стало неловко.

— Это я так, вырвалось… Простите, други, в груди кипит… Разве ж нам тут сладко? Легко ль терпеть Батыгову неволю?

…Куремса прибежал к юрте Даниила.

— Отдыхай, княже. Велел хан Батый Никуда не пускать тебя, чтоб отдохнул тут, ибо ехал долго. А потом и в дорогу. А ярлыки я тебе принесу.

В юрте тепло. Дружинники научились уже топить монгольские печи. Даниил прилег на шкурах поближе к очагу.

…Двадцать пять дней прожил Даниил в Сарае — столице Золотой Орды. Русских далеко от юрт не пускали. Батый велел приставить к дружинникам нукеров и следить за ними. Только князю да Андрею дал пайцзы. Андрей ходил по Сараю, разыскивал русских невольников; ему удалось выкупить кое-кого из киевлян и владимирцев. Разузнавал он про тысяцкого Дмитрия, но известие было печальным — умер Дмитрий в неволе.

Как только Батый дал согласие на отъезд, Даниил с дружиной немедленно собрался домой.

Василько встретил бояр у порога, пригласил к столу:

— Садитесь, садитесь!

— Почто так рано позвал?

— Может, князь Данило возвернулся?

— Нет еще. Думаете, так скоро? Далек путь туда, далек и оттуда, — вздохнул Василько.

Вошел дворский Михаил, поздоровался с боярами:

— Был я у епископа, просил его, приедет сейчас.

Епископ владимирский Иоанн не задержался.

— Мир дому сему и всем, кто в нем, — сказал он, входя.

Бояре встали и поклонились ему. Иоанн прошел к столу и сел на скамье у стены, на почетном месте. Невдалеке от стола стояла скамья, которую никто не занимал, — Василько велел поставить ее для папского посла.

— Начинай, княже, для чего звал, — молвил епископ.

Василько посмотрел в окно.

— Начинать можно, только гостя нет. Подождем, что он нам скажет. Слух про нашу землю по всему свету идет. Многие хотят узнать, как мы живем. Папа Римский прислал посла к нам. Нет князя Даниила, так он ко мне приехал.

Доминиканского ордена монах Плано Карпини. Он к Батыю едет.

В сенях послышался шорох. Михаил вышел навстречу и открыл дверь перед римским послом.

Плано Карпини спокойно вошел в светлицу и кивком головы поздоровался с присутствующими. Бояре сидели, не тронувшись с мест. Василько рукой показал на скамью и предложил гостю сесть. Монах обратился к Васильку:

— Милостивый княже, позволь начинать. Я знаю славянский.

Василько кивнул головой.

— Все мы Христа единого дети, — начал доминиканец, — но веры у нас разные. Отец наш праведный, Папа Римский, наместник Бога на земле, страждет душой — хочет христиан навести на верный путь, на путь истины. И меня, яко посла своего, к вам направил, чтобы сказал я вам слово Божие. Объединиться нам надо, и для этого Папа обращает к вам свой голос: склонитесь к единой матери-Церкви!

Под боярами заскрипели скамьи. Бояре смотрели то друг на друга, то на князя и епископа. Монах сидел неподвижно.

— Папа наш, святой Иннокентий, в лоно Католической церкви зовет вас. Я прочту вам грамоту Папы.

Он вытащил из-под сутаны свиток пергамента, встал и, откашлявшись, начал читать папскую буллу. Бояре слушали, склонив головы. Они не знали латинского языка и не понимали, что читает монах. Но Василько и епископ Иоанн прислушивались к каждому слову.

Окончив чтение, монах отдал пергамент князю Васильку.

— Слушай, княже, — первым заговорил епископ, — вельми приятно пишет Папа, до единого слова я все запомнил, и посол его очень складно говорит. Да нам и наша вера приятна. Мы не идем к Папе просить его в нашу веру переходить, почто же он нас тянет в свою? Пусть он молится по-своему. Крест — еще не все. В душе надобно крест и веру иметь. Я с князем Даниилом в поход на Дрогичин ходил и видел там деяния темпличей рыцарей: детям малым головы разбивали, женщин убивали, — а на корзнах и щитах у сих рыцарей крест… — Епископ умолк.

— А Папа посылает их обращать наш народ в веру католическую! — зашумели бояре.

— Нашу землю хотели подмять под себя! О кресте говорят, а крестом в неволю загоняют!

— Знаем и про тайных послов!

— Генрих зачем к нам лазил?!

— Чтоб и нашим детям головы разбить?

Василько поднял руку, и бояре затихли.

— Выслушали мы посла папского. Он свое молвит, а мы свое. Какой ответ дадим? Нет князя Даниила, и митрополита Кирилла нет. Пусть грамота папская лежит. Вернется князь — покажем ему, а тогда уж и ответ через послов пришлем.

Доминиканец встал.

— По дороге в ханскую Орду завез я вам эту буллу. Папа ждет ответа.

Кивнув головой князю и епископу, папский посланец размеренным шагом вышел из комнаты.

Бояре снова зашумели:

— Он нас одурачивать приехал!

— В свою веру обращает!

— Чтоб и мы такими разбойниками стали, как они!

Василько утихомирил их:

— Я вам сказал уже. С мечом пробовали папские воители — ничего не вышло. А ныне с крестом пришли. А мы, пока силы у нас будут, по-своему жить будем. Никто нас не сломит.

Уже месяц прошел после возвращения Даниила из Орды, но он еще никуда не выезжал, сидел в тереме. Тревожило это бояр и воевод.

Андрею-дворскому больше других были ведомы тайные думы Даниила, больше других он знал, чем вызвана черная печаль. Во время длинного пути из Орды Андрей часто сидел с ним в возке. Грустил князь, подобен был осенней неприветливой туче.

— Как ты, Андрей? Не тошно ли тебе оттого, что ездил к врагам нашим? — И умолкал, а потом хватал его за руку и обжигал горячими словами: — Переживем сей срам! Не ради татар, а ради себя ездили! — И сжимал кулаки.

Андрей успокаивал его:

— Уйми свое горе, княже. Не забыл я мудрой твоей речи. Ведь ты сам говорил: «И слово мечом нашим будет». А я слышал слова твои, Батыю сказанные, и уразумел умом своим малым, что значит мудрое слово. Мудрость твоя — второй наш меч.

— Слово! — задумывался Даниил. — Слово! Надобно, чтобы все уразумели, почему пришлось нам с татарами разговаривать. Не забыл ты, как княжич Лев выхватил меч?

…Великое горе пало на голову Даниила: по возвращении домой не застал он в живых любимую жену Анну — без него и похоронили.

Мало видел Андрей Анну, проводя почти все время в походах с князем. Лишь теперь понял, кем она была для Даниила. В походах Даниил никогда не вспоминал о жене, скрывал от людей свою печаль о доме. А теперь все увидели, как сильно горевал князь. Теперь Даниил много бывал с дочерью Доброславой. Она утешала отца в глубоком горе. Как незаметно выросла, поднялась на ноги Доброслава!

Даниил видел, что бояре избегают упоминаний о поездке к татарам, молча сочувствуют ему. А это возмущало Даниила. Пусть немощному сочувствуют, а он еще твердо стоит на ногах. Не плакать, не вздыхать надобно, а мыслить, как врага уничтожить!

Только смерд Теодосий правду в глаза сказал. От этих слов Даниил и до сих пор приходил в бешенство. Но втайне был согласен со смелым дружинником. По дороге из Орды Даниил ни разу не разговаривал с Теодосием, и Теодосий сторонился князя: видно, не мог забыть, как грубо говорил с ним Даниил. По возвращении в Холм Даниил позвал его:

— Почто не идешь ко мне?

Теодосий посмотрел исподлобья.

— А зачем смерду соваться к князю? Способен ли смерд со своим малым умом разумное слово молвить?

Услышав это, Даниил подскочил к Теодосию, больно ухватил его за подбородок, смяв в цепких пальцах Теодосиеву бороду.

— Упрям! — зарычал он и порывисто отошел от Теодосия.

Тот молчал.

— Говори! — рассвирепел Даниил. — Говори, а то я… — Он весь дрожал.

— Что? — спокойно спросил Теодосий. — Голову снимешь? Снимай! Иванку казнил, и меня можешь казнить.

Лицо Даниила перекосилось. Он до крови закусил губу. Значит, смерды все еще не забыли смерти Иванки? И этот смерд тоже ненавидит его, князя, ненавидит и не скрывает этого. Не боится! Камень, а не человек! Это не то что льстивые бояре.

— «Казнить»! И велю казнить!.. Но ты мне нужен живой.

Теодосий шагнул к нему.

— Бери живьем!

Даниил сел на скамью, сжав ладонями виски. «Этот смерд — настоящий воин! Ежели бы такими все бояре были…» Он поднял голову и встретился с ясным, пронизывающим взглядом Теодосия.

— Что говорят люди о нашей гостьбе у Батыя?

Теодосий, подумав, развел руками.

— Захочешь ли слушать?

Даниил насупился, бросил сурово:

— Послушаю.

— Люди все вельми понимают. Тяжко всем, что князь земли нашей ездил на поклон к Батыю окаянному. То все едино, что люд весь поклонился… Люди молвят: «Хуже зла такая честь татарская». Но время ли печалиться! Если голову склонишь, то скорее на шею сядут. От печали и стыда еще злее станем против врага.

Теодосий умолк, молчал и Даниил.

«Что же он молчит?» — думал Теодосий. Ему хотелось поскорее уйти от этой гнетущей тишины.

— Иди! — глянул князь на Теодосия невидящими глазами.

Теодосий не шелохнулся, ноги не слушались. Ужель это Даниилов взгляд? Будто не живой человек, а святой, нарисованный на церковной стене, впился в него деревянными глазами.

— Чего стоишь? — повышает голос Даниил. — Иди прочь!

Теодосий, поклонившись, попятился к порогу. Вдогонку ему летели слова:

— Злее зла! Увидим еще, чья возьмет!

…Даниил собрал бояр. Вышел в гридницу, опоясанный мечом.

— Что? Заскучали без дела? Не к лицу нам лежать!

И сразу велел Семену Олуевичу поехать в Перемышль.

Андрею — в Теребовлю.

— А тебе, отче митрополит, пора в Никею, на рукоположение к патриарху. Почитают тебя на Руси — и в Новгороде, и в Киеве: от собора русских епископов к митрополичьей власти пришел. А надлежит так. Чтоб и патриарх благословил. Тяжелые времена у нас миновали, да и у них там улеглось. А по дороге присмотрись, что там, за Карпатами, творится, как король Бела чувствует себя. Всюду смотреть надобно… А я во Львов поеду, посмотрю.

— Как ты камень укладываешь, куда лепишь? — гремел Авдей на каменщика. — Придет князь Данило, что скажет?

Парень снял камень, начал обтесывать его молотком.

— Вот так, с этой стороны бугорок стеши и приложи к тому камню, а потом и обмазывай, — показывал Авдей.

Он поднимался очень рано, и его видели то у терема, то у стен, то у башни — всюду, где возводились постройки нового города.

Авдей не заметил, что Даниил стоит с сыном за грудой камней и слушает его разговор с каменщиком.

— А что же князь скажет, Авдей?

Авдей испуганно оглянулся и застыл от неожиданности. Опомнившись, он сорвал с головы шапку и поклонился.

— Так вы только тогда хорошо камни укладываете, когда князь приезжает? А если бы он не приехал, так можно класть как попало? — пошутил Даниил.

Авдей не растерялся:

— Прости, княже, ты меня этим обижаешь. Разве я только при тебе хорошо работаю? Ты меня давно знаешь.

— Ну, Авдей, уж и пошутить нельзя! Здравствуй, градостроитель. — Даниил подошел ближе и обнял Авдея. — Вижу, что уже и город скоро будет. — Даниил указал на домики у подножия горы.

— А то, княже, подгородье возводят. Люди разные тут, каждый себе хату лепит, и купцы уже появились, и ковачи.

Даниил был доволен.

— Зови, сын, побольше людей, пускай едут, — улыбнулся он Льву. — Город будет большой, всем будет к чему руки приложить, всех принимай… Ну, пойдем, Авдей, покажешь, что ты там уже построил. А то я только что с коня сошел, еще и не видел ничего.

Авдей повел его.

— Сюда, княже, взойдем, на этот пригорок. Это, видишь, уже стены стоят — тут будет терем для князя Льва… Были бы стены, а крыша будет! — сыпал словами старик, довольный похвалой Даниила.

Зашли внутрь будущего терема. Даниилу понравились ровные стены, старательно разделенные на горницы.

— Тут будет два наката. Внизу — для детей да слуг княжих, а вверху — светлицы для князя и княгини да почтенных гостей.

— Это хорошо, — хвалил князь. — А для иных гостей?

— Пойдем дальше — покажу.

У стен работало много людей — одни тесали камни, другие размешивали раствор, третьи укладывали камни в стены.

— Так и делай, Авдей, чтоб ходить по стенам можно было, чтоб два воина могли разойтись.

Даниил поднялся на только что возведенную стену, глянул вдаль. За два года уже много сделали тут. Люди уже селились возле нового города.

— Будет город, — вслух, будто ни к кому не обращаясь, произнес Даниил. — Будет город, как лев, могучий, и жить этому городу, Львову, долго…

— Отдохнуть бы. Где вы живете? — обернулся князь Даниил к Авдею.

Авдей посмотрел на Льва. Тот ответил:

— Есть у нас где отдохнуть. Для меня дом построен. Потом, когда в терем перееду, отдам его дворскому. Да и у Авдея есть своя хата тут же, в крепости.

Даниил спросил у Авдея:

— И жена твоя переехала?

— Переехала, только вельми не хотела сюда и ругала меня. Переехали сюда, а тут только голая гора. Вырыли яму в земле и стали жить. Там, где я, там и моя жена — одного не отпускает. Прошу ко мне.

Они миновали строящийся терем князя и пересекли пригорок. За двумя дубами стоял небольшой домик.

— Это и есть мой терем. — И Авдей пригласил зайти в дом.

Даниил разглядывал помещение.

— Молодец ты, Авдей! Уважаю тебя за то, что голова у тебя светлая. И где ты всему научился?

Даниилу хорошо было известно, откуда Авдей родом и у кого учился. Но, зная, что старик гордится своими предками-градостроителями, Даниил снова спросил его.

— Учил меня отец, а его учил мой дед — он в Киеве строил много. Мы градостроители еще от деда-прадеда. Сказывал дед мой, что прадед у Ярослава Мудрого Софию воздвигал, стоит и сейчас тот храм над Днепром. Во! В Киеве множество было градодельцев и ковачей разных. Русский люд ко всему способен.

Даниил рассматривал потолок. Маленькая светлица у Авдея, но как украшена! В каждом углу потолок подпирал столб с резьбой, такая же резьба шла и вдоль стен, под потолком. Авдей вырезал лепестки, листья и всякие узоры.

— Когда ты успел все это сделать?

— Была бы охота. Весь день я со строителями, но и свой дом не забываю. Тут я и утром посижу, и вечером, при свечке. Стыдно будет, если гости зайдут, а у градодельца как в конюшне.

— И столы сам делал? — спросил Даниил.

— Сам.

— Береги, Лев, такого зодчего! Стройте Львов, чтобы не стыдно было перед гостями. Чего доброго, еще и король Бела захочет к нам приехать. Покажем ему Львов… А ты готовься, скоро в Венгрию поедем, в гости к Беде, — послы от него прибыли.

Ворота Изволенского замка отворились, и оттуда выехали шесть рыцарей на белых конях. Закованные в железные латы, они мчались навстречу Даниилу. Подъехав, поклонились и стали с двух сторон по трое, чтобы сопровождать гостя.

Даниил наклонился к Кириллу и сказал так, чтобы было слышно и Льву, ехавшему слева от отца:

— Теперь угры нас встречают, а помышляли, чтоб мы из Галича навстречу им выезжали.

Кирилл кивнул головой, лукаво улыбнулся.

— И еще хотели, чтоб мы послов к ним слали. Да не выдержал король, сам прислал. А мы что же, когда нас приглашают, мы не отказываемся.

Из ворот выехал король в сопровождении воевод. Он остановился и выждал, пока русские приблизятся, а затем, оставив своих воевод, подъехал к Даниилу.

— Чествую князя великого русского на земле своей. — И жестом руки пригласил в замок.

Повернув коня, поехал рядом с Даниилом. У ворот он первым пропустил гостя.

Дружинники осматривали королевский замок. Перед приездом гостей король согнал тысячи крестьян для уборки замка. Двор был вымощен камнями, а дальше, за второй стеной, стоял дворец, окруженный парком. Дружину оставили на первом дворе, а Даниила, митрополита Кирилла, Льва и Андрея-дворского король пригласил во дворец, провел их к выделенным для них покоям, каждому указал отдельную светлицу.

Вечером Даниил послал Андрея к дружинникам узнать, как с ними обращаются. Андрей был доволен увиденным.

— Княже, они живут как дома. Для каждого в светлицах сделан отдельный помост, спать можно спокойно. У каждого есть чем укрыться, и кормят хорошо. Только Теодосий нарекает.

— Чего он хочет?

— Молвит, что за ним, яко за младенцем, ходят, никуда ни на шаг не отпускают и что хлеб не такой, как у нас…

— Может, еще про мед поминал?.. Скажи, пусть прикусит язык. Он с послами в чужую страну приехал и пусть уважает здешние обычаи.

На следующий день король пригласил к себе Даниила и митрополита. Перед этим Кирилл зашел к князю.

— Что тебе король сегодня говорил?

— Боится нашего войска и татар боится. Думает, что я приехал от Батыя, сговорившись с ним забрать Венгрию.

— Так и сказал?! — воскликнул удивленный Кирилл.

Князь улыбнулся.

— Кто же прямо так скажет? Где это видано, чтобы послы иль короли говорили то, о чем думают! С ними разговаривай, а сам отгадывай, что у них на уме.

— Ты, Даниил, со всеми говорить умеешь, тебя можно посылать послом ко всем королям.

— Ты думаешь, Кирилл, что я только языком и умею с ними воевать?

— Про меч я не говорю. Пусть Бела у тебя поучится. А что ты о свадьбе ему ответил?

— Молвил, что не мне с его дочерью жить, а сыну моему. Пускай на нее Лев посмотрит, и ежели понравится, тогда и будем говорить.

— Так он же видел ее.

— То давно было. Пускай сын сам жену выбирает. Я по себе знаю. Если бы мать меня неволила, может, и не захотел бы я идти с выбранной ею нареченной… Думаю, будет Лев зятем Белы. И для земли нашей спокойнее…

— А как же другой зять — Ростислав, наш знакомец ярославский?

— Зять! Теперь через Белу, может, и с ним породнимся… — И сердито добавил: — Пусть и близко не подходит, продажная душа!

Дверь открылась, в светлицу вошел Лев.

Даниил оглянул сына. Лев был обут в сафьяновые красные сапоги. Кольчуга, сделанная из тончайших железных и серебряных пластинок, облегала его стройный стан. Шлем для него сделали лучшие кузнецы Холма. Тонкий меч висел на серебряном поясе.

Женитьбой Льва на дочери короля Белы был скреплен венгерско-русский союз. Бела и Даниил торжественно поклялись не поднимать оружия друг против друга.

Глава третья

Годы летели быстрокрылой ласточкой. Уже и Доброслава выросла, стала совсем взрослой. Вот она вбежала в светлицу, кинулась к Даниилу:

— Отец, меня митрополит уже зовет.

Даниил обнял дочь.

— Я провожу тебя, Доброслава…

Голос его дрогнул. Доброслава подняла голову, хотела посмотреть в глаза отцу, но он только крепче прижал ее к себе. После смерти Анны дочь была его единственным утешением. Но ей уже семнадцать. Красивой стала, какой в молодости мать ее была. Пора замуж уже дочь выдавать, но за кого? Даниил не хотел отпускать ее ни в землю венгерскую, ни в другую какую, хотя уже не раз послы речь о том заводили.

Кирилл одобрил решение князя породниться со своими, русскими.

— Поеду я, княже, по Руси, до самой Суздальской земли. Пускай и дочь твоя со мной поедет. А если увидит да полюбит княжича русского, так пусть и замуж за него выходит. Благословение твое я с собой повезу, отцом посаженым ей буду.

Князь Даниил нежно целовал дочь. Поднял, ее голову, глянул в лицо и вздрогнул — на него смотрели большие, заплаканные глаза, как у Анны. Вот так же смотрела на него Анна, когда ее спросил Мстислав, пойдет ли она за Даниила.

— Идем, дочь моя, а то митрополит будет гневаться.

Она вытерла слезы и, взяв отца за руку, пошла из светлицы. На подворье стояли возки, готовились в дорогу всадники, Кирилл спросил, когда к нему подбежала Доброслава:

— Что, коза, простилась с отцом?

Опечаленная Доброслава кивнула головой и подошла к своему возку, наклонилась, будто ища что-то под натянутым шатром, а сама, упав на подушку, плакала.

Даниил с митрополитом подошел к возку и остановился.

— Не хотел бы я, Кирилл, тебя отпускать — вельми нужны мне твои советы. Надолго ты едешь, но не забывай и про Галичину да Волынь. Знаю, и там ты нужен. Гонцов своих посылай — татары не трогают церковных людей. Бориса присылай — он всюду пройдет. Скажи князю Александру, что помыслы его я хорошо уразумел и намерения его поддержу. Скажи, что я города воздвигаю и укрепляю, что войско готовлю. Скажи, что соседи наши западные с нами разговаривать стали, ласковее и что Папа Римский, почуяв нашу силу, по-иному ныне к нам относится. Хочется ему, чтоб мы преградой стали, чтоб татар дальше в Европу не пускали. — Даниил умолк на мгновение. — Присылай гонцов, Кирилл, не мешкая.

— Мниха Бориса пришлю.

— Присылай. Только не пиши, на словах передавай.

Доброслава вытерла глаза, подошла к ним.

— Ну, прощайся с отцом, — сказал Кирилл и отвернулся.

Доброслава бросилась отцу на шею и зарыдала.

Осенью 1250 года выехал митрополит Кирилл из Холма в Суздальскую землю, в город Владимир-на-Клязьме.

Разделены, разорваны были русские земли. Но теперь многие стали понимать, что пришло время объединять землю Русскую. Только вокруг какого города, вокруг какого княжества?

Киев пришел в упадок, о нем теперь вспоминали только из уважения к его прошлому. Где-то в другом месте должен был вырасти центр, вокруг которого надлежало всем собираться. И центр тот переместился в Ростово-Суздальскую землю. Уже князь Всеволод Большое Гнездо назвал себя великим князем, давал понять другим, что он себя считает старшим князем во всей земле Русской. Так этот титул великих князей и остался за его наследниками.

Ростово-Суздальская земля крепла, хоть и подрезало ее татаро-монгольское нашествие. Князья других русских земель признавали ее, но Великий Новгород не только не хотел замечать, а иногда и оружием решал свои споры с ней. И все же именно в Ростово-Суздальской земле, невдалеке от Ростова, невдалеке от Владимира, рос новый город Москва, скрытый в густых лесах от вражеских глаз.

Даниил угадывал, что именно оттуда, из ростово-суздальской стороны, начнут собирать русские земли. Эта мысль еще более окрепла, когда он прочел владимирские летописи, недавно привезенные в Холм. В них вычитал он мудрые слова о силе, которую дает Руси единение. Не про Ростово-Суздальскую землю шла там речь, а про всю Русь.

И хоть тяжело ему было расставаться с любимой дочерью, отпустил ее Даниил в Суздальскую землю. Втайне ото всех он лелеял мысль о том, что и сам туда съездит, как только станет возможным.

Гости веселились. Уже глубокая ночь, а пир в самом разгаре. Уже который раз слуги бежали в клети, тащили новые корчаги с медом. Но гости не унимались. Умеют гулять во Владимире-Суздальском, не уступят своим братьям в Холме далеком. Потоком пенистым льется мед — владимирцы свадьбу справляют. Женился князь Андрей Ярославич на дочери Даниила Галицкого Доброславе. За отца на свадьбе брат жениха — Александр Невский. Уже четыре года он за старшего в семье, ибо нет в живых отца их Ярослава Всеволодовича — умер в Орде, отравленный.

Александр Ярославич вышел из-за стола. Он незаметно выскользнул из гридницы в сени и остановился на крыльце. Падал мелкий снежок, дул ветер. Александр жадно вдыхал свежий воздух.

Кирилл, выбравшись из гридницы, вышел следом за Александром, подошел к нему:

— Что ты, княже, на морозе стоишь, голову студишь.

— Приятно тут после жаркой гридницы.

Но Кирилл не дал ему стоять на крыльце.

— Идем сядем, в светлице никого нет. — И зашептал: — У меня к тебе, княже, слово есть. Завтра гонца в Холм посылаю, к князю Даниилу, радостную весть про дочь передаю ему: не печалится она больше, утешилась с преславным своим мужем.

Улыбка озарила лицо Александра.

— Утешилась! Отсюда до Новгорода рукой подать, а ведь из Новгорода ее мать к Даниилу поехала.

— Не думала мать, что дочь сюда вернется… Что же князю Даниле гонец от тебя скажет? Молвил ты, чтоб пред отъездом он к тебе зашел.

— Напишу я грамотку брату Даниилу.

— Нет, княже, не пиши. Разве ты забыл, что тоурмены могут грамотку перехватить! Хоть и монах он, хоть и не трогают они людей церковных, да, не ровен час, все может случиться.

Александр задумался.

— Верно молвишь. На словах передам. Приходи завтра со своим гонцом.

Посланец митрополита повез Даниилу сердечное слово от Александра Невского. Был в том слове совет, как силу русскую собирать против татар. Повез Борис-мних и обещание Александра, что и на севере не будут дремать.

Через два года осуществилось это обещание — поднялись люди в Ростовской земле против татар. Записал тогда летописец:

«Избави Бог от лютого томления бесурменского люди Ростовские земли: вложи ярость в сердца крестьяном, не терпяще насилья поганых, изволиша веч и выгнаша из городов, из Ростова, Володимеря, из Суждаля, из Ярославля».

Чтоб обмануть татар, Александр не сам повел войско. Он ездил в Орду, выражал чувство дружбы ханам, а тем временем народ бил ордынцев. Об этом стало известно Даниилу, и он стал готовиться ударить по татарам с запада.

Даниил старался учить дружинников и пешцев, чтобы привыкали к ратному делу, хотел поход устроить потешный, а тут и случай подвернулся. Просил король Бела о встрече, давал понять, что ждет помощи от Даниила — хочет Бела австрийские земли к себе присоединить.

Даниил, посоветовавшись с Васильком и Андреем, так отписал Беле: «Встретиться встретимся, но о помощи не знаю, ибо татары за спиной; с войском своим приду, пусть слух пройдет, что сильный у тебя сообщник. Это и будет помощь».

Бела согласился.

И русское войско двинулось в поход за Карпаты.

…Воевода Лаврентий с утра ждал гонцов, которых послал навстречу русским. Где же они задержались? Воевода до сих пор носил в сердце ненависть к русским. Мог ли он забыть бой под Ярославом! Чтоб унизить Лаврентия, король часто напоминал ему об этом ужасном дне.

В Холме были у Лаврентия верные ему люди, они рассказывали, что у Даниила не велика дружина, что уже нет тех пешцев, которые раньше в битву бросались так, что ни мечом, ни копьем нельзя их было остановить. Теперь бы самое время ударить на Галич. А Бела помирился с Даниилом. Но напрасно тешится Бела, что ежели узнают враги о русском войске, так испугаются Белы. Какое это войско! Бела пригласил сюда послов немецких и чешских, которые при его дворе находятся. Что же, пускай поглядят!

Но вот у ворот засуетились. Ага, это гонцы! Один из гонцов робко переступает порог, шарит глазами по комнате — нет ли посторонних — и приближается к Лаврентию.

— Видел! — кланяется он грозному воеводе и умолкает.

— Сколько их? — сквозь зубы цедит Лаврентий.

Боязливо оглядываясь, гонец шепчет:

— Много… Очень много…

Лаврентий выходит из-за стола и быстро идет мимо оторопевшего гонца.

Теодосий проснулся рано. Не позавтракав, вскочил на коня и поехал по табору. Все здесь было родным для его сердца. Пешцы расположились сотнями вокруг костров. Наметанным оком Теодосий быстро окинул табор. Всюду порядок, все на месте. Теодосий направился к шатру князя. Даниил уже проснулся, заканчивает умывание. Увидев Теодосия, князь сказал:

— Поедешь со мной.

Даниил остался доволен осмотром. Хоть и знал князь, как относятся его воины к оружию, но сегодня особенно все сверкало. Теодосий не удержался, лукаво подмигнул двум дружинникам, чистившим мелом щит:

— Трите так, чтоб ослеп Бела-король от блеска оружия русского!

Даниил всем сердцем чувствовал, что русские воины словно к празднику готовятся. «Пускай угры увидят, как сверкает оружие, которым их у Ярослава потчевали!»

Затрубили трубачи, по табору разнесся приказ князя: «К походу готовсь!» И вскоре вдоль дороги зачернели правильными четырехугольниками конные дружины, а за ними пешцы. Сотские проверяли свои сотни. Волнуясь, скакали вдоль своих полков тысяцкие: вдруг что не так?

Трубы умолкли. Трубачи прислушиваются: не слышно ли княжьего трубача — он где-то там, впереди. Только бы не прозевать призывной звук — ведь его нужно повторить своей дружине.

Гой ты, степь венгерская, пушта зеленая! Видала ли ты грозное русское войско, пришедшее к тебе с миром? Молчаливо лежит пушта, покрытая зеленой травой; нет ей ни конца ни края. Непривычен вид ее для глаза галицких и волынских людей, выросших в лесах, сроднившихся с ними. Разве так мирно и спокойно венгры в Галич ходили, как сегодня русские в пушту пришли?

Кони не стоят на месте, всадникам приходится их сдерживать, а князя все нет и нет. Да и увидишь ли его отсюда, из сотен, когда впереди тысячеголовое войско! Вдруг неожиданно — ибо все уже и ждать устали — передние услыхали, как затрубил княжий трубач и за ним разнеслось призывное: «Ту-ту-ту-у-у-у! Вперед!»

Первой тронулась холмская дружина. Значит, князь Даниил там. Войско двинулось.

Воевода, посланный королем для сопровождения, едет за Даниилом, в десятке Теодосия.

Вскоре показался замок.

Увидев Даниила, Бела пришпорил коня и поскакал навстречу. Подъехав к гостю, он обнажил меч и поклонился. Так же приветствовал и Даниил хозяина. Они отъехали вправо и остановились у дороги. К ним подъехали чешские и немецкие послы, остановились рядом, в знак уважения низко склонили головы. Бела метнул взгляд в сторону Лаврентия: «А ты говорил, что нет войска у русского князя? Вот так нет! Ему конца не видно!»

При встрече с королем войско остановилось без приказа — так велели тысяцкие. Даниил поднял руку — трогаться! — и трубач откликнулся звонким пением: «Гу-гу-гу! Тро-о-о-гай!»

Холмская дружина медленно двинулась вперед. На острых копьях и лезвиях мечей запрыгали солнечные зайчики.

Сотня за сотней идут холмские полки. Обнаженные мечи дружинники склонили на правое плечо. В одной из сотен дружинники шли с мечами и копьями; а вот дружина, в которой целых три сотни лучников. В битве нужны быстрокрылые лучники на конях — их без задержки можно в нужный момент перебросить куда понадобится. А кроме луков у них и мечи имеются.

Прошла последняя холмская сотня. За ней шла дружина молодого княжича Льва. Полк у него победнее, но и львовским воинам есть чем похвалиться: и у них кольчуги и шеломы сверкают словно серебро и ярко горят на солнце щиты с гербом их города — львом. У многих дружинников щиты из дерева, скрепленного и скованного по краям железом, а сверху обтянутого кожей. Посредине каждого щита прибита круглая железная пластинка. Щиты раскрашены — и в красный, и в золотистый, и в синий цвета.

Ряды всадников ровные, как натянутая струна. Не раз князь говаривал: «Коль ты ходишь как курица, то как же воевать будешь? Воин — всегда воин».

Бела не отрывает глаз от русских полков. А они идут: за львовянами галичане, берестьяне, теребовляне, владимирцы… Поравнявшись с князем, тысяцкие склоняют к земле свои мечи в знак уважения к Даниилу и к хозяину.

Затих конский топот, появились пешцы. Бела провожает взором суровых бородачей с луками, рогатинами, топорами. От этих топоров трещат вместе с броней и кости, и головы противника.

Размеренно, степенно шагают пешцы-смерды, словно в поле на пахоте. Любуется ровными рядами пешцев и Теодосий, а мыслями уносится далеко — к оселищу под Галичем, где умирает обессилевший друг Твердохлеб.

Солнце припекает все сильнее и сильнее. Жарко Беле в ратном рыцарском наряде, под железным панцирем ноет тело, шлем сжимает голову.

Кажется, уже все. Но нет, еще идут возки; это новая выдумка Даниила — возить для войска хлеб, соленое мясо, пшено. И пешцев на этих возках подвозят. Возки катятся по два в ряд. А где же первые полки холмские? Далеко уже ускакали! Большое войско.

Бела ни слова не сказал Даниилу, лишь качал головой да украдкой на послов поглядывал: пускай видят, какие у него сильные союзники! Заботливо снарядил свое войско Даниил и сам оделся как на праздник. Как хорошо сидит на нем кафтан из красного бархата, отороченный золотом! Зеленые сапоги украшены золотыми пластинками. Во всем видна рука искусных мастеров. Бела морщится. «Этот негодный Лаврентий нашептывал, клеветал на русских… У русских учиться надобно».

Прогремел последний возок. Бела учтиво поклонился гостям, приглашая их в замок отдохнуть. Даниила он пропустил первым.

После встречи с Белой Даниил отправил войско домой. Он сам заехал в Краков, к польскому князю Болеславу, чтобы договориться с ним жить без вражды. Даниил относился к нему как к собственному сыну, только сердился на него за строптивость. Даниил мог бы силой заставить его уважать русских, но хочется мирными словами урезонить, ибо что ни говори, а все же русские и поляки — словно братья. Потому и задержался он в Кракове, потому и ехали сюда к нему гонцы от Василька с важными делами. Да и послы из чужих земель находили тут его.

Сейчас у Даниила мних Борис. Он уже вторично после свадьбы Доброславы приходит от Александра Невского.

За окном шумит дождь, капли стучат в окно. Даниил смотрит во двор. В эту дождливую погоду и сад кажется хмурым, черным. Даниил резко поворачивается к Борису:

— А что князь Александр еще молвил?

Борис тихим, послушническим голосом отвечает:

— Ничего. Это и князь Александр глаголил, и митрополит Кирилл.

Князь снова смотрит в окно. Пробежал дружинник, согнувшись под дождем. На лужах вскакивают пузыри.

«Итак, татары двинулись! Хан Неврюй разбил войско Андрея Ярославича, зятя любимого, еще ни разу не виденного. И сюда, наверно, Куремса пойдет, — видно, догадались нечестивые, что и на севере, и на западе против них единодушно выступают».

— А ты давно видел князя Андрея и дочь мою Добро-славу?

— Давно, перед битвой видел.

— Откуда же ведомо тебе, что они живы остались?

— Верное слово, живы! — скороговоркой отвечает Борис, желая успокоить Даниила. — Я сам с дружинником разговаривал, он князю Александру привозил привет от князя Андрея. И Андрей Ярославич, и дочь твоя Доброслава на север от Новгорода выехали. Нельзя было оставаться — татары могли убить. Надобно на какое-то время от них подальше укрыться.

Борис уже устал стоять, ноют старческие ноги.

— Поехала, — вслух думает Даниил. — Жива дочь моя.

Он закрывает глаза и представляет Доброславу, какой она была в день отъезда из родительского дома.

— Иди, Борис, к Андрею-дворскому, скажи, пускай накормит тебя. Если понадобишься, позову… Постой, скажи дворскому, чтоб каждый день мед тебе давал.

На лице Бориса промелькнула еле уловимая улыбка, он низко поклонился — князь Даниил всегда отгадывает его мысли.

…Пока Даниил разговаривал с Борисом, папский легат Опизо ходил с обиженным видом по светлице. Он морщил лоб, косо поглядывал на княжьего дворского.

— Может, скажешь князю, что я ухожу?

— Нет, он велел мне, чтоб я попросил тебя обождать. Он скоро позовет.

Опизо шагает из угла в угол. Вспоминает рассказ Плано Карпини об этом князе. Учтиво, сердечно встретил он тогда Карпини, долго тот хвастался княжескими подарками. А тут Даниил сам в гостях у краковского князя — и так невежливо встречает папского посланца! Опизо встал, чтоб уйти, но тут дверь открылась и, кланяясь, вышел русский монах. Разгневанный Опизо удивился: «С простым монахом князь так долго разговаривал!» Борис, увидев чванливого католика, изобразил на лице смирение. Отвесив папскому послу низкий поклон, он попятился к двери. Дворский подошел к легату.

— Прошу, отче, к князю. — И открыл перед ним дверь. Опизо нетерпеливо направился в светлицу князя.

Даниил, вежливо поздоровавшись, пригласил сесть.

Опизо подошел к столу и, слегка склонив голову, процедил сквозь зубы:

— Посол святейшего Папы кланяется русскому князю.

Даниил спокойно ответил:

— Посла Папы Римского, легата Опизо, приветствую сердечно. — И сел.

Опизо продолжал все так же напыщенно:

— Папа Римский, Иннокентий Четвертый, послал меня к тебе, князь, со своей буллой. — Он протянул над столом руку со свернутым пергаментом.

На свитке висела большая красная печать на шелковом шнурке. Даниил взял послание, медленно развернул и стал читать. Теперь Опизо мог лучше присмотреться к князю. В Риме он много слышал о нем от тех, кто приезжал к нему. «Загадочный человек», — говорили о Данииле. Да, загадочный и… Опизо подыскивал подходящее слово. Что и говорить, этот русский князь стоит многих королей. Вот и сейчас — читает буллу, и ни единый мускул не дрогнет на его лице. Не поймешь, о чем думает, ничего не прочитаешь на застывшем приветливом лице. Нет, поистине трудно разгадать этого русского князя.

А Даниил, словно забыв о госте, углубился в мутный поток витиеватых, напыщенных оборотов папского послания.

«Иннокентий IV, — читал Даниил, — раб рабов Божьих, ко всем подданным Христа в королевстве Богемии, Моравии, Сербии и Поморье, шлет привет и апостольское благословение».

Даниил едва удержался, чтобы не улыбнуться, но этого делать нельзя в присутствии папского посла, он только подумал: «Суесловие, раб рабов!» — и продолжал чтение.

«Поелику мы по воле Господней призваны оберегать других, то, несомненно, нам надлежит предотвращать опасности, как очевидные, так и подозреваемые, и охранять сердца верных, дабы их не застали врасплох и дабы они могли вовремя приготовиться и мужественно вооружиться щитом провидения так, чтобы ежели когда-нибудь враги наскочат неожиданно — пусть этого никогда не случится! — были бы верными сдержаны, легче и меньше ущерб понесли бы, потому что предвиден был их путь…»

Даниил с трудом пробирался сквозь чащу запутанных мыслей.

«Мы горестно вспоминаем удар, причиненный христианству в некоторых странах неожиданным приходом татар; и тем более вспоминаем со слезами о том, что, невзирая на возраст и пол людей, многие христиане приняли смерть от тех татар. Но хотя их отход и дал вам некоторое время для отдыха от беды, однако, пока они есть у самых ворот христиан, вы не должны позволять себе забывать об опасности. Недавно от дражайшего нашего сына во Христе, светлого короля Руси, которого близость мест часто делает участником его тайн, узнали мы, что вышеупомянутые татары вознамерились уничтожить тех, кого благодать Божия во многих местах бегством освободила милостиво из их рук. От вас зависит, ибо вы первыми стоите на пути врага, чтобы не пустить татар, разбить их алчность, Чтобы не укреплялась их упрямая гордыня… Итак, пусть каждый правоверный поднимет свой крест, идя в сверкании оружия Господня, как стяг славы высочайшего царя, на уничтожение пятна того позора, который вам приписывается, что вы позорно уступили перед неверными. А дабы вовсе ничто не препятствовало достижению душеспасительного дела, всем, кто пойдет против татар и примет знак креста, признаем то отпущение их грехов и те привилегии, которые даются идущим на помощь святой земле. Дано в Ассизе 14 мая, в десятый год нашего понтификата».

Даниил положил буллу на стол и спросил у легата:

— А что еще поручил Папа своему послу?

Опизо склонился, встревоженный.

— Князь прочел, в булле все написано. Святейший отец обращается с буллой к христианам Польши, Чехии, Сербии и Поморья, призывая к крестовому походу на татар. Мне, своему слуге, он велел проповедовать сей крестовый поход. И поручил мне сказать князю Даниилу, что ему будет оказана всяческая помощь в борьбе против татар.

После небольшой паузы Даниил ответил:

— Благодарю Папу и буду надеяться, что Папа сдержит свое слово. — И через мгновение добавил: — Крестовый поход! Грехи отпускает!

Опизо вспыхнул. Как понимать эти слова — насмехается князь или переспрашивает?

— Князь русский сомневается? Нас учили не так относиться к святому слову святейшего отца!.

— Но я не учился у вас, да простит меня легат.

— Но ведь князь Даниил в предыдущей своей грамоте не возражал принять от святого отца королевскую корону?

— Я писал Папе, просил помощи против татар. Посол Папы, монах Карпини, ездил к татарам, видел, что они угрожают Европе. Внимательно ли выслушал Папа своего посла Карпини?

Опизо побледнел, ноздри его раздулись.

— Я не был у Папы, когда он разговаривал с Плано Карпини, и не знаю, что Карпини говорил Папе. Мне о том ничего не ведомо. Я делаю то, что мне повелел святейший отец.

— Разве легат Опизо не встречался с доминиканцем Плано Карпини? Или легат забыл про то?

Этот князь слишком дерзко ведет себя! Разговаривает, как с подвластным ему монахом! Опизо ни от кого не слыхал таких слов. Ни один король с ним так не обращался. Перед папским послом короли всегда заискивали. Опизо дрожал от возмущения, но внешне соблюдал спокойствие, сдерживал себя.

— Я прошу великого князя не спрашивать меня о том, чего я не знаю, — еле выдавил слова папский посол.

— Я спрашиваю легата только про то, что он знает. Про татар не токмо папский легат, но и простой монах в Риме вельми хорошо ведает. Если легат не осознал всего ужаса татарской угрозы, так пусть он поедет в русский город Киев и увидит, что натворили там татары. А был тот город не меньше Рима. — Даниил окинул гостя взглядом, который так обескураживал Опизо и по которому никак невозможно было разгадать, что кроется у князя в душе.

— Легат, видно, не желал бы, чтобы Рим был разрушен и чтобы Папа убегал куда-нибудь, а вслед за ним и все вы. Легату надлежало бы знать, кто силу татарскую остановил. — Даниил мельком взглянул в окно и снова повернулся к гостю, горячий, неистовый. — Русские силу ту подкосили! Татары, как волна в бурю, на нас хлынули, а мы, как скала, стоим все-таки… Рязань стояла, не покорилась… Киев стоял… все города русские стояли… Словно скала каменная, стояли русские… Татарская волна не могла сломить эту скалу, обошла ее, к Венгрии доползла и, обессиленная, потекла назад. — Острым взглядом Даниил впился в глаза растерявшегося гостя. — У вас там все от этой бури дрожали. Не забывайте, кто бурю эту обуздал, чьими руками враг задержан! Широкая спина у русских, спряталась за этой спиной ваша Европа, и Папа спрятался. Говорят ли про это у вас в Риме? Успокоились ли уже в Париже и в Лондоне? Может, легат и о том, какой там был перепуг, не знает? — Едва заметная едкая улыбка скользнула по лицу Даниила, и он слегка склонил голову, извиняясь перед гостем: — Да простит меня легат за такие откровенные слова. Хоть и неприятные они, да правдивые.

Опизо вспотел, будто он тепло одетый прошелся по Риму в жаркий день. И еще раз подумал: еще ни один герцог или король не встречал его так. А как изъясняется этот русский князь, будто всю жизнь прожил при папском дворе — так хорошо знает, когда какое слово вставить и каким словом на словесный удар ответить. Искусен и в обращении с послами. А эти его последние вопросы — колющие, как острые иглы. Бежать, скорее бежать отсюда!

А Даниил, склонив голову, все улыбался.

Опизо поспешно забормотал:

— Папа Иннокентий, не забывая о своей булле, которой он принял тебя под опеку святого Петра, поручил мне венчать тебя королевской короной…

Не выдерживая иронической Данииловой улыбки, побежденный в словесной полемике, Опизо бессвязно выпалил:

— Я привез эту корону… Она тут… Я приехал…

Выпалил и подумал: «Хоть бы скорее кончить этот неприятный разговор».

Даниил продолжал молча улыбаться. Он будто окаменел — не обрадовался, и не удивился, и не разгневался, словно бы Опизо сказал ему не о королевской короне, а об обычном деле, словно предложил ему выпить кубок меда или пригласил на прогулку. Опизо готов был провалиться от этого пронизывающего взгляда.

— Я уже отвечал Папе про корону, и про помощь против татар писал, — делая ударение на последних словах, спокойно отвечал Даниил.

— Теперь Папа послал корону вместе с буллой о крестовом походе против татар, — заторопился сраженный Опизо.

— И легат Опизо будет помогать мне, возглавит крестовый поход?

— Князь, наверно, забыл, что я ему говорил. Я повторяю — Папа поручил мне проповедовать крестовый поход.

— Благодарю легата Опизо. Проповедовать? — Даниил прищурился.

Делая вид, что не расслышал последних слов, Опизо спросил:

— Князь Даниил собирается домой? Скоро ли едет? И я с ним в Холм последую?

Даниил медленно сказал:

— Я буду короноваться, только не в Холме… В Дрогичине.

Опизо поморщился. «Почему в Дрогичине?» — подумал Опизо, невольно вспомнив о позорном конце Бруна. Только счастливая судьба спасла тогда Опизо от смерти: он случайно задержался на три дня в Бранденбурге и в пути узнал, что Бруна, к которому он ехал с папской буллой, уже нет, «Неужели о той поездке знает Даниил? — подумал Опизо. — Видно, эти проныры русские все знают». Его лихорадило. Но он уверенно встал и, кивнув головой, спросил на прощание:

— Когда едем?

— Я уведомлю легата через своего дворского.

Опизо, тяжело шагая, вышел.

Дворский Андрей плотно прикрыл за ним дверь и вбежал в светлицу. Даниил от души хохотал. Андрей еще ни разу не видел таким веселым Даниила во время пребывания в Кракове.

— Видел папского легата? — спросил Даниил у Андрея, не переставая смеяться.

— Выбежал как ужаленный. Долго он у тебя был.

— Я ему сказал, что корону от Папы принимаю, но короноваться буду в Дрогичине.

Андрей подбежал к Даниилу.

— В Дрогичине? Это там, где ты впервые крестоносцев бил?

— Там, Андрей. Впервые они туда приходили с мечом, а во второй раз сюда явились смиренно, с крестом. И Бруна Папа благословлял, и Опизо теперь благословляет. Пусть благословляет! Увидим, чем это кончится.

Глава четвертая

Прошло два года с тех пор, как папский легат Опизо в Дрогичине нарек Даниила королем и торжественно надел на его голову королевскую корону. Но Даниил по-прежнему именовал себя князем. Титул короля он употреблял только в грамотах к Папе.

— Я русский князь, — говорил он, — жил без Папы Римского и буду жить.

Коронуясь, Даниил стремился обрести военных сообщников на Западе против татар. Но Папа и не собирался помогать ему.

С горечью вспоминал Даниил, как после коронации не раз простые люди и бояре бросали ему обидные слова укоризны. Однажды под Владимиром старик смерд, увидев Даниила во время охоты, поклонился ему и сурово сказал:

— Ты, княже, можешь казнить меня, но скажу тебе правду. Говорил наш боярин, что ты продался латинцам и венец чужеземный на голову надел. Говорил, что королем тебя нарекли. А не было еще такого на Русской земле.

Взбешенный Даниил хотел уже позвать дружинников, чтобы бросить дерзкого смерда в яму, но опомнился. Старик смотрел ему в глаза и ждал ответа. Даниил дернул повод, конь взвился свечой. Смерд решил, что князь не хочет отвечать, и свернул с тропинки в лес.

— Стой! — не своим голосом крикнул Даниил, сдерживая коня. — Стой! Не продавался я и никогда не буду гнуть шею перед латинцами!

Старик оглянулся, рванулся к Даниилу, но, увидев, что тот поскакал прочь, вслед ему размашисто трижды поклонился до самой земли и твердым шагом пошел в лес.

Мог ли он, Даниил, все объяснить людям? Не королевская корона нужна ему, нет, — все помыслы его направлены на то, чтоб защитить родную землю. И разве унижался Даниил перед Папой? Ведь не Даниил, а Папа через три года после неудачного приезда Плано Карпини обратился к Даниилу с буллой о дружбе. Папа думал обратить в католичество Галичину и Волынь, подчинить их своей власти. Но Даниил разгадал его тайные замыслы, и хоть и принял корону, но не дал в обиду русских людей. И разве эта коронация не пресекла притязаний венгерских баронов на русские земли? И разве не оценил Даниил действий Александра Невского по отношению к татарам и Папе? Ведь Папа Римский хотел заключить союз с татарскими ханами, чтоб с востока и запада зажать русских и подчинить себе Русь. И много пришлось потрудиться Александру Невскому, чтоб помешать папским проискам в Орде.

…Тяжело поднимается Даниил на башню. Стучит сердце, одолевает одышка. Его поддерживает Теодосий. С тех пор как Теодосий вернулся с княжичем Романом из Венгрии, Даниил не отпускает его от себя. Острый меч у Теодосия, и столь же остер ум. Иной боярин приносит меньше пользы, чем этот смерд.

Ну вот, наконец взошли… Внизу раскинулся Холм-город. Даниил любил его больше всех других городов. Толь-ко-только взошло солнце, а возле стен уже суетятся люди. Вон Андрей-дворский с людьми. Тиуны из ближних оселищ привели в Холм смердов, чтобы углубить рвы вокруг города, поднять каменные стены. Издалека, из-за Днестра, привозили огромные каменные глыбы; до позднего вечера не утихал грохот. Андрей-дворский остановился возле деревянного сооружения, похожего на таран. К концу толстого бревна смерды привязали огромный камень. Андрей отошел в сторону. К другому концу была привязана толстая веревка. Десять человек ухватились за нее и потащили бревно к земле. Глыба, оторвавшись от земли, медленно поплыла вверх, Приспособление подкатили ближе и камень опустили на стену. Там уже ждали. Каменщики, отвязав веревку, подвинули камень на место, обмазали его белой глиной. За месяц стены выросли на три локтя. Даниил укреплял город, все время напоминал воеводам о татарской угрозе.

Теодосий остановился ниже, на ступеньках, прислонившись к столбу. Даниил смотрел на стены, но мыслями был далеко отсюда. Он так замечтался, что даже не слышал грохота у стен. Перед его глазами стояла Доброслава. Ему казалось, что он видит, как она улыбается, протягивает к нему руки.

Если бы не татары, давно бы уже он увидел дочь свою Доброславу. Сколько лет не виделись! Только от Бориса и узнавал о ней; сказывал Борис, что уже и внуки есть. И с Александром хочется увидеться. Князь Александр храбр, как Святослав, а умен, как Ярослав Мудрый… Но ехать нельзя, татары не пустят. И тайно поехать — немыслимое дело: узнает хан — только вред от того будет. Но митрополит Кирилл два раза приезжал к Даниилу и мысли князя Александра ему поверял.

Словно очнувшись ото сна, Даниил снова посмотрел вокруг.

— Ты здесь, Теодосий? Иди, я один побуду…

Теодосий спустился по ступенькам и вышел во двор.

Возле дома, где жила княжеская стража, его догнал знакомый дружинник.

— Где ты ходишь? Я с ног сбился, всюду тебя разыскиваю. Едем ко мне, гости из Галича приехали.

— Какие гости?

— Идем скорее. Брат мой приехал, и люди с ним — коломыйскую соль привезли на княжий двор.

— Яромир приехал? Бежим быстрее! Он мне что отец родной. Если б не спрятал меня в своей хате, так челядники Судислава голову мне отрубили бы.

Друзья вышли из ворот крепости и направились на длинную улицу подгородья. Огромную крепость построил Даниил в Холме, много людей поселилось вокруг нее в подгородье. В крепости было четверо ворот, и неподалеку от каждых из них, за рвом и чистым выгоном, начинались улицы. К этим улицам примыкали меньшие улочки, хатка к хатке лепились все новые и новые строения. Отовсюду шли люди в Холм — князь Даниил звал каждого, кто умел что-нибудь делать. Сюда, под опеку Даниила, прибывали и ковачи, и каменщики, и те, что седла делали, и медовары, и купцы, и те, что свечи изготовляли. Были здесь умельцы-железоковцы, которые и мечи мастерили, и серебряные да золотые украшения для женщин делали.

Теодосий вихрем влетел в дверь и остановился на пороге, закрыв глаза. На дворе сияло солнце, а в доме была полутьма — солнечный свет едва пробивался сквозь бараньи и свиные пузыри в окнах.

— Ну и темень! — воскликнул Теодосий. — А где же Яромир?

Из-за стола вышел высокий бородач в длинной белой рубахе.

— А поди-ка сюда! Ругать всех вас буду. Как выехали из Галича, так и не вспоминаете о нас.

— А почто теперь в Галич ездить? Теперь венгерский король забыл туда дорогу — не с кем встречаться. А мед пить я всюду могу! — захохотал Теодосий, обнимая Яромира.

— Отпусти меня, медведь ты мохнатый! Задушишь! Отпусти! — просил Яромир. — Ты все такой же веселый!

— Некогда плакать, Яромир, да и слез нет. Сухие глаза — как камень на солнце. А у вас там и теперь мед сладкий? — спросил Теодосий, усаживаясь.

— Мед сладкий, да жизнь горькая, — тихо промолвил смерд, сидевший рядом с Теодосием.

Его сосед испуганно толкнул смерда в бок, кивая в сторону Теодосия, Яромир заметил это и махнул рукой.

— Не бойтесь, при Теодосии можно обо всем говорить, он не будет наушничать боярам. А про горькую жизнь верное слово сказал Горослав. Тяжело жить на свете. Закупом стал Горослав.

Горослав оглянулся на окно и, наклонившись к Теодосию, прошептал:

— Брат у меня есть, тоже закуп. Теперь боярин его и домой не пускает со своего подворья. Днем и ночью у боярских коней. А дома дети малые.

— Чтоб этим боярам костью подавиться! — буркнул Яромир.

— Да где эта кость? — спросил Теодосий.

— Будет время, — ответил ему Яромир, — кость найдется. Видел я, как вешали князей Игоревичей, Все закупы радовались. И Владиславу голову отсекли… Всех бы бояр в одну кучу!

— А тогда что? — спросил Теодосий, лукаво прищурив глаза.

— В яму всех!.. Дань тянут, как шкуру с живого человека.

— Может, пойти князю рассказать все? — встал с лавки Теодосий.

— Э, брось! — ответил Яромир. — Думаешь, князь сам пойдет дань собирать? Ну, других бояр пошлет, а они все одним миром мазаны. «Пойду к князю»! — передразнил он Теодосия. — Пойди! Так он тебе и поможет!

— Бояре не лучше татар, — показал Горослав на свои ноги, завернутые в изодранные шкуры. — Не успеешь убить зверя, как велят шкуру нести на боярский двор. А из чего себе постолы сделать? — Он помолчал и добавил: —Одинаковыми люди родятся, да живут не одинаково.

Теодосий смотрел на Горослава и качал головой.

— Садись, Горослав, к столу, — предложил Теодосий, — по корцу меда выпьем. А еще скажу: попадется тебе боярин на охоте, так ты и сдирай с него шкуру. Он ведь все едино не родственник тебе и не приятель.

— Это ты верно молвил, Теодосий. А то: «Пойду к князю»! Выпей корец, и на душе легче станет, — добавил Яро-мир.

Даниил вошел в гридницу с братом Васильком, когда бояре были уже в сборе. Видно, что-то важное скажет князь Даниил, раз Василько из Владимира в Холм прибыл. Открылась дверь, и вошел Лев — он только что приехал из Львова. Лев подошел к отцу и поклонился.

— Садись поближе, — указал Даниил на скамью. — Нет только тысячника Любосвета из Берестья.

В гриднице воцарилась тишина. Даниилу скоро пятьдесят пять лет — не такой уж и старый, да одышка мучает. На ногах держится, как двадцатилетний юноша, а дышать тяжело. Сегодня он одет в красный кафтан, шитый серебром, у пояса меч, подаренный Мстиславом Удалым, черные глаза молодо горят.

— Собрал я вас для того, чтобы сказать: был у меня гонец от князя Александра Невского. Князь передал мне, что татары собираются в поход на Волынь. Сила у них великая, но их войско разбросано по нашей земле. Не хотят они всю орду скликать, ибо тогда некому дань будет собирать с тех земель, где не будет татарского войска. Да и боятся они: уйдут, а там русское войско соберется. А в одном месте ударить могут. Нам же пришла пора свою силу показать. Пусть не думают, что напугали нас. Далеко не пойдем — погоняем татар по Случи и Тетереву, а может, и до Киева дойдем. Батыя уже нет… — Даниил замолк и добавил: — Подох, пес шелудивый. Туда ему и дорога, проклятому!

Лев вскочил с места.

— Давно жду я похода! Дружина моя готова.

Даниил, словно и не слышал, продолжал:

— Там, на Случи и Тетереве, в оселищах татарские тысячи хозяйничают. Прогнать их надобно.

Бояре загудели. Тысячник Демьян что-то горячо говорил Андрею-дворскому. Семен Олуевич подошел к Даниилу:

— Стар я уже стал, а то бы пошел с тобой, как когда-то на Калку ходили.

— Сиди, Семен. Ты учил меня когда-то молодого. Та наука на всю жизнь запомнилась. А теперь я и сам вижу, какие мы совершали ошибки тогда. И князь Мстислав говорил мне потом в Галиче, что зря на Калке вырвался вперед, не ждал князей. Да и князья слушать его не хотели, каждый был сам по себе.

Семен Олуевич стоял, склонив голову под тяжестью воспоминаний.

— Да, Данило, жизнь учит нас! — вздохнул он. — Эх, если бы еще одну жизнь прожить, если бы молодость вернулась, не были бы мы такими глупыми!

Даниил поднял руку.

— Через пять дней начнем поход. В воскресенье выступаем из Холма. Князь Василько ведет свою дружину из Владимира. Галичане во Львове собираются — их поведет княжич Лев. А в Берестье Любосвет к князю Васильку присоединится.

Когда стали расходиться, Демьян подошел к Даниилу и смущенно попросил:

— Хочу остаться наедине с тобой.

Даниил удивленно поднял брови.

— Что-то случилось, Демьян?

— Нет… Про одно дело сказать хочу.

Даниил кивнул Андрею, и тот вышел.

— Говори.

Демьян подошел ближе.

— Садись, — буркнул Даниил.

— Я постою.

Демьян перебирал пальцы, словно четки, — хрустели косточки.

— У меня… — начал он и сбился. — Я… — Потом снял меч и дрожащими руками положил перед Даниилом. — Возьми меч тысяцкого. Не должен я его носить.

Даниил молча смотрел на Демьяна. Лицо Демьяна покрылось капельками пота, Даниил выпрямился в кресле и наклонился к Демьяну.

— Совестно мне… Я… в глаза не могу смотреть… Казни меня! — заплакал вдруг Демьян и упал на колени.

Даниил медленно встал и вышел из-за стола.

— Говори! — сухо сказал Демьяну.

— Казни! Виновен я… Боялся, за жизнь свою боялся, трусом стал, — говорил Демьян. — Еще тебя и на свете не было, поднял руку я на отца твоего, князя Романа… Крамольники ум мой помутили… Благополучно все обошлось для Романа. А он не знал, что это был я… Хотел тогда признаться, но боялся: повесил бы он меня, а мне жить хотелось… Я думал, забылось все, и честно служил Роману и тебе… А потом схватил меня в клещи Филипп, запугал, настращал, что тебе скажет… Я боялся… я знал…

— Знал о покушении в Судовой Вишне?

— В Судовой Вишне? Нет. Но знал, что он крамольник, знал и тебе не сказал… Суди меня… Признался я, чтоб честно умереть… стар уже…

Демьян, не мигая, смотрел в глаза Даниилу.

— Судить не буду, — резко ответил Даниил. — Но и тысячником не будешь… Без тебя на татар пойдем. Пусть это будет тебе карой. Трус! Нет доверия к тебе!

Демьян низко опустил голову.

А Даниил, не оборачиваясь, быстро вышел из гридницы.

Войско Даниила расположилось в лесу. Костров в таборе не разжигали. Сотские зорко следили за тем, чтобы соблюдалась тишина. Даниил сидел в своем шатре. Уж полночь прошла, а ему не спится. Мигают свечи в железных подсвечниках. Князь укладывается на пушистые шкуры, пододвигает к себе подсвечник с большой свечой, вытаскивает книгу из сундучка. Зашелестели пергаментные страницы— Даниил читает о Святославе. Эту книгу недавно ему привезли из Киева. И в походах Даниил не оставался без книг — читал книги, писанные русскими монахами, привозили ему и греческие книги, которые передавали из Рима княжеские послы.

Даниил перелистывал страницы, прислушивался. Свечи стали мигать, задымили. Князь хлопнул в ладоши — в шатер бесшумно вошел слуга. Даниил велел принести новых свечей.

— Скоро начнет рассветать? — спросил он.

— Скоро.

— Позови дворского.

Вошел Андрей.

— Ты еще не спал, княже?

— Не спится. Где же Теодосий?

Дворский в ответ лишь пожал плечами. Уже не первый раз спрашивает его Даниил. Теодосий должен был вернуться к вечеру, но вот уже ночь кончается, а его нет.

— Может, он заблудился, сбился с дороги, — высказывал свои предположения Андрей.

Даниил поднимает голову, внимательно смотрит на него.

— Сбился с дороги? Это не похоже на Теодосия. Может, татары схватили.

— Мефодий прибежал бы, Я велел ему не идти вместе с Теодосием, но быть поблизости, присматриваться и, если что случится, скакать сюда.

Замолчали. Неужели татары разузнали о походе? Даниил смотрит на свечу. Может, Теодосий не обнаружил их и поехал дальше? Андрей смотрит на Даниила, глаза у него слипаются, еще бы разок умыться, но выйти нельзя. Возле шатра послышался шелест.

— Кто там? Пойди, Андрей, узнай.

Но дворский не успел даже оглянуться. Слуги подняли войлок, и в шатер вошел Теодосий. Даниил приподнялся на локти.

— Пришел! Целехонек! Не схватили татары?

— Видели, да не схватили.

— А как это?

— На небе звезду видят? Видят. Да не достанут. Так и меня.

— Значит, они теперь узнали, что ты приезжал? Переполошились? — спросил Даниил.

Теодосий мотнул головой.

— Те, что видели, уже больше ничего не увидят. Из-за них-то я и задержался.

— Рассказывай! — нетерпеливо подгонял его Даниил.

— Я все узнал. Много тысяч татар собрал сюда Куремса, а сам за Днепр поехал.

— Откуда тебе ведомо это? Кто сказал? — удивился Даниил.

— А я вчера весь день кумыс пил у одного нукера. Сначала угощал он меня кумысом, а потом я отвязал от седла кожаный жбан и дал ему нашего меда. После этого язык у него стал подобен ветке, которую ветер качает во все стороны.

Теодосий подробно рассказал Даниилу, где расположились татары, по какой дороге двинутся дальше на запад, какие у них силы.

— Позови князя Василька, — приказал Даниил дворскому.

— Он тут, у шатра, с княжичем Львом.

Даниил взял лист пергамента, слуга подал ему большое гусиное перо.

— Все ли ты рассмотрел, Теодосий? А ну-ка, подойди сюда поближе.

Василько вошел с княжичем и приблизился к Даниилу.

— Смотрите сюда, времени мало. — Даниил начал чертить на пергаменте. — Это вот река, а это большое оселище; тут татары, а в этом оселище тоже они; а мост через речку вот здесь…

— Мост один, за большим оселищем, — вставил Теодосий.

— Река глубокая, вброд татары не перейдут. К мосту побегут. Холмские дружины тысячник Любосвет поведет на большое оселище, а ты, Василько, пойдешь влево, туда, где у татар одна тысяча.

Лев коснулся руки отца.

— А я что же, буду сидеть без дела?

Даниил недовольно посмотрел на него.

— Разве ты пришел мед пить? В лесу, неподалеку от моста, укроешься — туда погоним басурманов.

— Возле моста большой выгон, — подсказал Теодосий.

— Знаю, ты уже говорил про то, — перебил его Даниил и обратился ко Льву: — В лесу притаишься. А двадцать дружинников возле моста поставишь. Когда татары побегут, пускай эти дружинники отходят через мост, а ты тогда всей дружиной закрой мост и встречай мечами. А теперь живее, скоро уже рассветать начнет!

— Доскачем еще затемно. Отсюда десять поприщ, — вставил свое слово Теодосий. — А на зорьке татары спят, как коты возле печи.

Даниил пошел к дружинникам.

Любосвет в последний раз расспросил Даниила, что делать, и вскочил на коня. В темноте быстро исчезали его сотни. За ним тронулись владимирцы.

— Смотри, брат мой, — обнял Василька Даниил, — береги себя!

Львовский и галицкий полки выстроились рядом. Даниил подошел к сыну.

— Пора трогаться? — нетерпеливо спросил Лев.

— Трогайтесь! — тихо прошептал Даниил.

Лев рвался в бой. Львовяне догнали владимирцев у дороги, сворачивавшей в лес, в котором должны были расположиться полки Льва.

— Тут становитесь, заезжайте в лес! — крикнул Лев сотским. — Только не залазьте в чащу. От берега вдоль дороги становитесь!

Он помчался с тысяцким назад, на левое крыло своего войска, — там должны были появиться татары. Увидев Льва, дружинники прекратили разговоры. Начали вырисовываться верхушки деревьев. Светало. Сотский бранил неповоротливого дружинника:

— Не звенеть мечами! У тебя не ложка в руках!

Лев был недоволен: «Ужель нельзя было послать меня первым? Кто-то начнет бой, наскочит на татар, а ты сиди тут и жди. Может, и татары не побегут сюда…»

Вокруг молча стояли дружинники.

Вот загудела земля — сюда мчались всадники.

Показались татары. Трудно было удержаться, чтоб не выскочить из засады и не броситься на врага. Но никто не нарушал приказа. Татары не заметили скрытых в лесу русских дружин. Вырвавшись на открытую дорогу, они мчались к мосту. Это было спасение, ибо сзади нажимали русские сотни. Вот уже рукой подать до моста. Впереди скакал тысячник, за ним татарские сотни. Тысячник поднял руку, чтобы хлестнуть коня нагайкой, но рука его бессильно повисла в воздухе. Тысячник упал. Он уже не видел, как русские выскочили из леса и преградили путь к мосту. Татары не остановились. «Сколько этих русских? Два десятка безумцев! Изрубить их саблями! Да они и сами испугаются…»

А русские и впрямь «испугались» и помчались к мосту. Татары быстрее погнали коней. Русские пропали. Но что это? Путь преградили русские сотни. Дорога была полностью отрезана.

— Бей тоурменов! — раздался клич.

Бежать татарам было некуда. Сотников уже никто не слушал. Многие из татар бросились в реку, но и там не было спасения — беглецов настигали меткие львовские лучники.

…К мосту стягивались все русские дружины, не было только владимирцев — они задержались в дальнем оселище.

Но вот над дорогой поднялась пыль — приближались владимирцы.

— Задержались мы, — сказал Василько, — но ни одного тоурмена сюда не пустили. Ни один не прорвался к Куремсе.

…Солнце уже поднялось над лесом, когда все съехались. Высоко развевался на ветру княжеский стяг — широкое вишневое полотнище, вышитое золотом. Тысячник Любосвет наклонился к Даниилу, шепнул на ухо.

Лицо Даниила омрачилось, он спросил:

— Всех узнали, всех знаете, откуда они?

— Всех… И Микула погиб.

— Новгородец? Храбрый дружинник был… Похоронить всех тут, на берегу, возле моста.

Воины притихли. Даниил снял шелом и склонил голову, став на правое колено. За ним то же самое сделали все.

— Где Теодосий? Почему его не видно? — спросил через некоторое время Даниил.

Мефодий тихо ответил:

— Сотский сказывал, что он тяжело ранен.

Даниил рассердился:

— Почто мне не сказали? Где он?

Любосвет показал рукой — под ветвистым дубом дружинники окружили раненого. Даниил пошел туда. Теодосий, закрыв глаза, лежал на зеленой траве. Даниил спросил у лекаря Гостряка, стоявшего у изголовья Теодосия:

— Как он?

— Жив будет, — прошептал Гостряк. — Рубанули его саблей по правой руке да бок задели. Две раны. Я зелье приложил — не так жечь будет.

Теодосий раскрыл глаза.

— Это ты, княже?.. А я не успел доскакать до реки… — Он облизнул языком пересохшие губы. — Не успел… Но я поднимусь, с вами на коне поеду.

Лекарь прошептал:

— На каком коне? Ему возок нужен. В табор уже поехали за возком. А сейчас пусть отдохнет.

Даниил молчал. Лечец взволнованно продолжал:

— Не беспокойся, встанет Теодосий, только правая рука отсохнет.

— Будь возле него, подними на ноги. Это мой приказ тебе.

— Я и так буду, княже, без приказа. Он мне что брат родной.

Отдохнув, войско двинулось обратно. В возке за холмской дружиной везли раненого дружинника Теодосия.

К четвертому корцу Теодосий не прикоснулся.

— Довольно, нельзя больше, Мефодий! Мне еще надобно идти к папским послам.

За два года он уже забыл о своих ранах. Только правая рука висела как плеть.

— Тебе, Теодосий, уже не поднимать больше меча, да и стар ты стал, — сказал ему Даниил. — Будешь теперь помогать дворскому: принимать чужеземцев, присматривать, чтоб накормлены были, чтоб спать было где. А к нам много людей теперь ездит — и от Папы, и из Польши, и из Венгрии, и из Чехии, и купцы знатные приезжают. Да и наших — суздальцев, новгородцев, киевлян — пышно принимать надобно.

Сейчас Теодосий сидел в гостях у Мефодия. Мефодий укоризненно посмотрел на него.

— Боже ты мой! Сухо в моей избе всегда, как в печи. Раз в год достал меду, и то ты отказываешься. Что я, боярин? Может, я на последнюю гривну меду достал, а ты не пьешь. Ну что тебе четыре корца?

Теодосий сдался:

— А! В доме четыре угла… А больше не проси, не буду. Еще с монахом толковать надо. Вдруг язык заплетаться начнет? Что Данило скажет, ежели узнает?

— Не будет заплетаться, — подмигнул Мефодий. — На дворе мороз, весь хмель из головы выскочит. Да ты про послов папских поведай нам.

— Пять монахов приехали, все допытываются, скоро ли у нас латынщина будет, и про Папу рассказывают. Один говорит, что он у Папы во дворце дважды был.

Все придвинулись ближе. Мефодий спросил:

— Самого Папу видел?

— Молвит, что видел. Их десять монахов под стенами стояли, свечки держали. К Папе тогда король какой-то приезжал. И все кардиналы, как войдут в светлицу, где на троне Папа сидит, трижды на колени перед ним падают. А как доползут к нему, так надо целовать Папе руку или ногу. Кардиналы целуют правую руку около застежки мантии, епископы к колену припадают, а король должен и руку и ногу целовать.

Мефодий трижды плюнул.

— В ногу целовать? Так Папа хочет, чтоб и русские целовали его постолы?

— Хотел Папа, да не вышло. Уж лучше пусть Папа моего коня в хвост поцелует… А налей-ка еще, — разошелся Теодосий. — Что-то не распробовал, вкусный ли у тебя мед.

Может, Теодосий еще попробовал бы меду Мефодия, да прибежал слуга — завтрак надобно подавать папским людям, старшой уже ждет Теодосия.

— Хитрый монах! — захохотал Теодосий. — Пить им нельзя, закон, мол, не дозволяет, так он идет вдвоем со мной, говорит — молитву сотворить, а сам к меду прилипает как муха. Вчера три корца высосал. Вот и теперь ждет, не хочет без меда завтракать.

Слуга два раза подсаживал Теодосия — тот никак не мог попасть в седло и все ругал татарина, который рубанул его по правой руке.

В гриднице у Даниила сидел дворский Андрей.

— Где же он, посол? — спросил Даниил.

— Теодосий завтракать повел.

— Коль с Теодосием пошел, то без меду не обойдется.

— А Теодосий невиновен. Он мне вчера рассказывал, как монах к нему приставал и просил меду тайком, чтобы его спутники не увидели.

— Хитрецы! Все на хитростях! На словах — пить нельзя, а за спиной пьют.

— Еще говорил Теодосий, что монах шепнул ему, будто Папа поход против нас объявляет.

Даниил прищурил глаза.

— Монах шепнул? Значит, пугать надумали. Услышим, скажет ли мне про то посланец… Папа сам нас боится, хоть и молвят, что Папа Александр более лютый, чем Иннокентий.

В дверь заглянул Любосвет.

— Заходи. Не видел папского посла?

— С Теодосием пошел.

Но папский посланец не задержался. Он выпил сегодня лишь один корец. Теодосий довел его до княжеского терема и приказал слуге оповестить князя.

Даниил сидел в княжеском кресле с высокой спинкой, а Андрей и Любосвет по бокам. Монах был одет в праздничную рясу, в руках держал папскую буллу. Не дойдя пяти шагов до князя, поклонился. Его маленькие глазки мигали под тяжелыми веками. От выпитого меда лицо его покраснело; Теодосий нарочно дал ему самого крепкого меда, «дикого», как он говорил.

— Королю русскому кланяется посол святейшего Папы.

Даниил кивнул головой.

Монах развернул пергамент и начал торжественно читать высоким голоском.

Даниил слушал, закрыв глаза. Монах читал не спеша. После обычных приветствий Папа в своей булле перешел к угрозам. Он напоминал о том, что, приняв корону, Даниил не хотел покоряться Папе. Папа милостиво простит все это Даниилу, если он будет повиноваться Римской церкви. Если же нет, то Папа проклянет его властью, данной ему от всемогущего Бога.

— «Дошло до нашего слуха, не без печали сердца нашего, — старательно вычитывал монах, не поднимая от пергамента головы, — что ты неблагодарен за великую благодать, не помня о добродетельстве Церкви нашей, пренебрегая слова послушания и сохранения веры, не выполнил обещания своего на безопасность твоей души, кривду самой веры, гордыню вышеупомянутой Церкви и образа Иисуса Христа.

Поэтому, желая перед тобой апостольскими напоминаниями на том настаивать и привязывать тебе отеческими предостережениями к правде, которая есть у Христа, и надеясь, что ты признаешь тяжкую вину против Бога и его Церкви, достойно раскаешься и пожелаешь искупить свой грех — считаем необходимым напомнить тебе, с какой ревностью, с каким тщанием заботился апостольский престол, чтобы тебя возвысить, думая, что не Церковь, но самого себя обманываешь, пагубно не сдерживая своего обещания. Уповаем, что ты не замедлишь отречься от пути, которым грядешь, и постараешься вернуться к словам своим, таким, которые мы, услыхав про славные дела твои, преисполнены великой радости, тебе в ознаменование твоих заслуг с большим чувством подали сосцы той же Церкви, которые ты сосал, принимая благо ласк… Дано в Латеране, тринадцатого февраля, третьего года нашего понтификата»! — визгливо выкрикнул в заключение монах и, свернув пергамент, передал его Даниилу.

Даниил, не посмотрев на бумагу, отдал ее дворскому.

— Более ничего не передавал Папа?

— Неужели король не уразумел того, что я читал?

— Уразумел все. А когда посылал тебя Папа, что сказал?

Монах пожал плечами, попробовал улыбнуться. Его глазки потонули в морщинах, брови поднялись. Он поклонился, развел руками.

— Король слышал — я прочел, что пишет Папа. Я, грешник, получил повеление привезти буллу и взять у короля ответ Папе.

Даниил подался вперед, схватившись за ручки кресла; глазами он впился в папского посла. Тяжело дыша, Даниил бросал гневные слова:

— Передай Папе — пусть он угрожает своим кардиналам, а не князю русскому. Писать не буду. Передай Папе — пусть он научится учтивости… Не забудь это сказать! И еще скажи — не было никакого короля Даниила. Ни единого дня не называл себя королем. Я князь русский, как водится у нас на Руси. У нас своя вера есть… И проклятие Папы к нему возвернется. — Он умолк, откинувшись назад.

Монах, растерянно глядя то на Даниила, то на Андрея, то на Любосвета, робко попытался продолжить разговор:

— Великий король! Папа — наместник Христа на земле, и нельзя его гневить. Я слуга Папы и должен еще сказать, что мне Папа велел. Я от него письма отвез к епископам оломоуцкому и вроцлавскому. А в тех письмах начертано: ежели я привезу твой отказ, то они проклянут тебя.

Даниил вскочил с кресла, побледнел, в глазах его вспыхнул огонь, столь знакомый Андрею и Любосвету. Они невольно придвинулись к Даниилу.

«Утишить надобно, а то еще ударит папского посла», — подумал Андрей.

Даниил отмахнулся от них и заговорил:

— Скажи, чтоб епископы выполняли повеление Папы. Скажи им, что русские не признают того проклятья. Пускай проклинают своих, а к нам не лезут! А где слово вашего Папы? Он же клялся, что поможет мне против татар! А где эта помощь? Не обманет меня ваш Папа! Золото на той короне, которую он мне послал, не ослепило глаз моих. Так и передай Папе — не было и нет никакого короля Даниила, и я Папе не холоп…

Он порывисто встал и исчез за занавеской бокового выхода. Монах попятился к двери, не переставая кланяться. Прием посла окончился.

Татары притихли. Бурундай, сменивший Куремсу, отступил к Днепру, разорив польские оселища и города. Болеслав Краковский принял предложение Даниила встретиться с ним.

…Стремя в стремя с отцом ехал Лев, готовый в любой миг поддержать его. С другой стороны ехал брат Шварно. Лев просил отца не отправляться в дальний путь, но Даниил и слушать не хотел. Выезжая из Холма, в возок не сел.

— Пускай бабы в возке ездят.

Даниил силится крепко держаться в стременах, но клонится вперед, руками опирается на седло. Понимая немой взгляд Шварна, Лев обратился к отцу:

— Далеко еще ехать. Садись в возок.

Даниил молчал. Вся дружина смотрит на него. Скажут — старый князь уже не в силах сидеть на коне.

Шварно подъехал ко Льву.

— Сам отец не попросит.

Лев подал дружиннику знак рукой. Возок выехал вперед. Лев сошел с коня и подошел к отцу.

— Отдохнуть тебе надобно, — шепчет Лев и берет отца за руку.

Даниил бросил поводья и, не поднимая головы, начал слезать. Только промолвил: «Ехать!» — и, поддерживаемый сыновьями, взобрался в возок.

Возок сделан так, что и сидеть в нем можно, и лечь, как в постели, на мягких шкурах.

Впервые ехал Даниил перед войском не на коне. Но дома не хотел оставаться. Раз уже договорился с Болеславом — надо ехать.

Колеса возка подпрыгивали по замерзшей дороге, возок качало. Но все же здесь легче, чем в седле. Даниил вытянул ноги. Снял шелом — на голове остался меховой подшлемник — и уронил голову на подушки. Был сердит. Проклятая болезнь! «Ужели не сяду больше на коня? А без коня уж не воин. С татарами бы еще нужно было встретиться. От князя Александра снова радостная весть пришла — в Суздале и Ростове татар прогнали».

В возке тепло. Кажется Даниилу, что это не возок, а светлица и над ним склонилась Анна, а возле нее стоит князь Мстислав. Откуда они? Анна зовет. Но это не ее голос. Он раскрывает глаза. Дверцы возка открыты, и над ним улыбающиеся лица Льва и Василька.

— Княже Данило! — будит его Василько. — Уже в Тернаве мы.

— В Тернаве? — очнулся Даниил и подумал: «Как же так? Ведь я хотел лишь отдохнуть в возке. Почему не разбудили раньше?»

Лев помогает встать. Солнце слепит глаза. Даниил быстро закрывает их ладонью, слезы ручейками бегут по щекам. Лев замечает смущение отца, дает ему шелковый платок и шепчет на ухо:

— Князь Болеслав сейчас придет.

Даниил вытирает глаза. Ему трудно смотреть — белым снежным ковром покрыта земля, и это сияние режет глаза. Не видит Даниил, что князь Болеслав уже приближается.

А польский князь удивленно останавливается. Ужели это князь Даниил? Лицо его высохло, борода всклокочена, плечи согнулись. Лев и Василько заметили сочувственную улыбку Болеслава и поморщились от горькой обиды. А Даниил, вытерев глаза, расправил плечи, и в глазах его засверкал всем знакомый огонек. Болезнь не поборола горячего сердца. Улыбнувшись, он протянул руки Болеславу, и тот, как младший, первым поклонился.

— А ты все цветешь? — засмеялся Даниил. Зычный голос его никак не вязался с согнутой болезнью фигурой.

Болеслав промолчал. Князья шли к терему, польские и русские дружинники расступались перед ними. Лев не узнавал отца — он словно стал моложе после отдыха. В низенькой светлице гремел голос Даниила.

— Кто же у кого в гостях? — лукаво подмигивая Васильку, спрашивал он у Болеслава. — И ты сюда, и мы сюда приехали. Кто же будет медом угощать?

— Первым угощать будет тот, кто скорее к столу принесет. — Лев кивнул слуге, и на столе мгновенно появились жбаны с медом.

Болеслав не догадался этого сделать, хоть и прибыл сюда раньше. За столом рассаживались польские и русские князья. На почетном месте — Даниил и Болеслав.

— Первую чашу — за нашу встречу, — поднялся Даниил.

За ним вскочили все. Крепкий мед ударил в голову, и Даниил раскраснелся.

— А прошу я тебя, Болеслав, и вас, князья, соседи наши, — кивнул Даниил князьям польским, — чтоб подумали про землю свою и нашу. Виновен я, что не оказал вам помощи против Бурундая, но и вы виновны. Не как соседи с соседями живем. А оттого и худо.

— Худо, — искренне подтвердил Болеслав.

— Забыли, что вместе быть должны. А Бурундаю того только и нужно было. Сандомир ваш разрушил и сжег.

— Что, княже Даниил, хочешь ты предложить? — спросил Болеслав. — Слушаю тебя, как старшего.

— Молвить хочу, чтобы мир между нами был. Мы же с давних пор братья. Кровь у нас течет одна, из одного славянского рода мы вышли. Потому и надлежит нам быть ближе друг к другу. А врагов еще много будет. Бурундай ушел — другой хан придет. Так ли молвлю, Болеслав?

Болеслав посмотрел на князей своих, они утвердительно кивали головами. Потом тихо сказал:

— Кровь наша в Сандомире рекой пролита. Не забудем тот день, когда татары детей наших саблями изрубили. Не хотим, чтобы татары снова пришли.

— А их пускать не надо, — вырвалось у Даниила.

— Мечом своим дорогу преградим! — вскочил молоденький польский князь.

— Один меч обойти можно, — сказал Даниил, — а ежели два меча будет — русский и польский, — наткнешься!

Он вынул из ножен свой меч и протянул его над столом. Болеслав выхватил свой и накрест положил его на меч Даниила.

Даниил наклонился, поцеловал сверкающие лезвия мечей и, окинув всех быстрым взором, провозгласил:

— Целую и клянусь, что оружие русское и польское вместе будет бить недругов наших. А кто станет между нами, того мы врагом наречем.

Болеслав гордо поднял голову.

— Именем несчастного Сандомира нашего клянусь, что своим мечом буду помогать русским! Меч свой я целую в знак клятвы. А меч князя Даниила целую в знак благодарности за искреннюю дружбу. Hex жие пшиязнь меж нами!

Даниил и Болеслав в вытянутых руках держали над столом скрещенные мечи. От легкого дрожания рук мечи звенели.

— Князья русские и польские, принимаете ли клятву? — спросил торжественно Даниил.

— Принимаем! — воскликнули все вместе.

— Князья польские и русские, принимаете ли клятву? — повторил слова Даниила Болеслав.

— Принимаем! Принимаем!

Василько первым встал и подошел к столу. Обнажив свой меч, он положил его на скрещенные мечи и поцеловал все три меча. За ним подошел молоденький польский князь в красном кафтане.

— Hex жие пшиязнь! — звонко прозвучал его голос.

Князь вынул свой меч и положил на мечи Даниила и Болеслава.

— Целую! — И он приник губами к мечам.

За ним подходили к столу все остальные и произносили слова клятвы.

Даниил чувствовал, как прибывают его силы. Осуществлялась его мечта о дружбе с соседями.

Из-под копыт искрами разлетаются брызги. За ночь замерзли лужи на Львовской дороге, и лошади спотыкаются на скользком льду. Оглянулся Лев — Холм уже скрылся за поворотом. Поднял плеть, подал знак дружинникам: мчаться галопом, чтобы успеть проехать как можно дальше, пока кони не устали.

…Два дня пробыли они в Холме. На рассвете Лев вошел в светлицу отца и застал там Любосвета. Тысяцкий не отходил от князя, сидел всю ночь около него. Кивнул Льву и вышел в сени:

— Езжай домой, княже. Два дня посидел здесь — и хватит. А отцу легче стало. Спал спокойно, только дважды просыпался. Скоро поднимется. Простуда выходит. И зачем только его пускали во Владимир? Не волнуйся, в горячей воде с травой выкупали его, а потом напоили настойкой, на трех цветках заваренной. Будить не надо. Лечец от него не отходит.

Лев еще раз зашел в светлицу, посмотрел на отца. Даниил спокойно спал; шелковое покрывало еле заметно поднималось у него на груди.

…Будто кличет кто-то, или это только мерещится. Гудит земля под копытами, и ветер свистит в ушах. Оглядывается Лев — дорога растворяется во мгле, в лесу тропинка теряется, — никого не видно. Под лучами весеннего солнца ослепительно сверкает тающий лед. Лев пришпоривает коня, за ним спешат дружинники — придется где-то заночевать, чтобы к утру быть во Львове.

Ветер бросил в уши резкий призывный звук: у-у-у! Лев дернул за повод, остановил своего коня. Дружинники окружили его:

— Слушайте!

И в тишине, после стука десятков копыт, услышали — кричит кто-то в лесу, и голос тот похож на голос филина.

Лев ударил плетью коня, повернулся и помчался в лес, но сотский вдруг преградил ему дорогу, схватил коня за поводья.

— Куда ты, княже? Может, засада какая? Может, татары завывают, чтобы схватить в лесу. Не пустим тебя.

А из лесу вылетает всадник и мчится к ним. Сорвал с головы шелом и машет им. Лев тронул коня и направился навстречу. Вот уже всадник совсем близко — то был Мефодий. Он задыхался, говорил прерывистым голосом:

— Назад… тысяцкий велел догнать тебя… плохо князю Даниле.

Дальше Лев уже не слушал, пришпорил коня и стрелой помчался назад, в Холм.

В гриднице, построенной Авдеем, — в той самой гриднице, в которую Даниил впервые созывал всех бояр после ярославской битвы, — лежал он теперь на широкой скамье. Из светлицы сюда перешел. Как только проснулся, спросил, где Лев. Любосвет поддерживал его под руки, уговаривал не. идти сюда — холодно в гриднице, не топлено с вечера. Но Даниил и слушать не хотел. Подошел к окну, посмотрел на Холм, но не мог долго стоять — покачнулся и едва не упал. Любосвет с лечцом подхватили его и довели до скамьи.

— Позовите Льва, — тихо прошептал Даниил.

Мефодий был за дверью. Любосвет велел ему позвать Льва.

…Ничего не видя перед собой, Лев побежал по ступенькам наверх. Слуга молча показал ему на гридницу. Любосвет поднял руку: «Тише!» Но предупреждение было излишним. Лев шел неслышными шагами, ибо на пол набросали шкур и звуки тонули, словно в воде.

Молча остановился возле отца. Будто спит Даниил — спокойное лицо, губы крепко сжаты. Только заострившийся нос и желтоватые щеки пугали Льва. Он наклонился к Любосвету и прошептал:

— Меня звал?

Любосвет утвердительно кивнул головой.

Солнце заглянуло в окна, весенними нежными лучами ласкало чело Даниила. Лев оглядывался. Тихо в гриднице. Возле скамьи Любосвет и лечец, а у порога Мефодий перекладывает шелом из руки в руку.

Даниил застонал, поднял веки. К нему наклонился Лев. В полузакрытых глазах загорелась радостная улыбка, губы зашевелились. Лев приник еще ближе.

— Никого нет, — еле слышно прошептал отец. — Ты один… Доброславу видеть хочу… А ты вернулся… Знал, что вернешься. — Даниил тяжело вздохнул, начал облизывать губы, в груди у него заклокотало. — Ух… Доброславу хотел видеть… И к князю Александру не успел… — Ему тяжело было шевелить языком, он дышал быстро-быстро, словно кто-то закрывал ему рот. — Василько где? Ему скажи… Землю Русскую берегите… чтоб внуки наши не поминали нас… лихом…

Лев упал на колени, схватил отца за руки — они уже начали холодеть. Ухом припал к груди — не слышно стука сердца. Вдруг заклокотало — так вода из жбана выливается, — и стало тихо.

Любосвет прикоснулся к плечам Льва.

— Вставай! Нет больше князя Даниила.

Лев выпрямился, поправил меч.

— А ты же говорил утром, что легче стало.

— Не понял я. Это было перед кончиной… С весенней водой уплыл князь Даниил.

Мефодий вышел на крыльцо. Тут на подворье собирались дружинники. Один за другим подходили они, молчаливые, к толпе, становились под стеной княжеского терема, укрываясь от резкого ветра. Солнечные лучи сверкающими зайчиками прыгали по их шеломам.

Подошли сюда и кузнецы-горожане. Сегодня воскресный день, и потому не вызванивают молоты в кузницах холмского подгородья. Люди идут на торжище, может, там удастся что-нибудь купить или продать либо новость какую услышать. Все видели, как к княжескому подворью мчался опечаленный Лев. Почувствовали — что-то неладное случилось с Даниилом. Многие ковачи направились туда. Увидев на крыльце Мефодия, все двинулись к нему. А он искал в толпе самого верного своего друга Теодосия.

В воротах появился Теодосий. Он шел медленно, прихрамывая на левую ногу. Увидев Мефодия, поспешил к нему. Мефодий пошел навстречу Теодосию.

— Что? — хриплым голосом спросил Теодосий и, не услыхав ответа, взял своего друга за руку. — Что?

Мефодий ответил не сразу. Скользнул взглядом вокруг, будто еще кого-то разыскивал.

— Нет больше Даниила, — сказал он печально.

— Не успел я проститься с ним, — вздохнул Теодосий. — Острым человеком он был. Твердым… Что будем делать?

Мефодий ничего не ответил.

Толпа увеличивалась, появлялись новые люди.

— Не плакать! — будто самому себе промолвил Теодосий. — Заплачем — слезы затуманят глаза, не видно будет, куда идти. А нам вперед зорко смотреть надобно… Горе не поможет. Про новое нам думать. Зри, Мефодий, какие богатыри пришли! Нам ли горя и басурманов бояться!

А дружинники и ковачи все теснее становились друг к другу, будто на поле ратном готовились к битве с врагом.

— Будем и впредь ковать счастье земли Русской! — громко сказал Теодосий и твердо зашагал в терем.