Данте Алигьери

Глава IV. Притяжение необходимости

ушкин отнес «Божественную Комедию» к тем произведениям, сам замысел которых гениален. Это в высшей степени справедливо. Раннее творчество Данте несет на себе отпечаток поиска той формы, в которой могло бы воплотиться его видение мира. В «Комедии» мы встречаем счастливое совпадение великого поэтического дара и «смелости изобретения», создавших грандиозную символическую вселенную для осуществления художественной идеи. Если «Новая Жизнь» и «Пир» — это прозаический комментарий к поэзии, то «Комедия» — это поэзия, ставшая сама себе судьей, толкователем и ключом к раскрытию тайн. От аллегорий «Пира» Данте возвращается к цели своего юношеского произведения — воспеванию Беатриче, и теперь это та самая Беатриче в алом платье, а не отвлеченный символ, но именно поэтому она окажется затем Небесной Мудростью. Разгадка конфликта между образами Беатриче и «сострадательной донны», которую дает «Комедия», т. е. разгадка связи мира индивидуумов и мира идей, позволила сплавить воедино, «снять» многие жанры средневековой литературы, рамки которых были тесны для намерений Данте.

К какому жанру отнести «Комедию»? Это путешествие в потусторонний мир, данное поэту в видении. Такой жанр был хорошо известен в Средние века (см. 25). Но это и странствие в поисках идеала, как в легендах о Граале, и мистическое описание совершенствования души на пути к богу, как у Бонавентуры. Это и энциклопедия, полная разнообразнейших сведений. Но еще и настоящий литургический театр, и, разумеется, куртуазный гимн любви. Все это вместе и еще что-то сверх этого, что, собственно, и составляет особенность «Комедии». В письме к Кан Гранде делла Скала (см.: 3, 384–394) Данте обстоятельно говорит о своем замысле, о целях поэмы и ее жанровых особенностях, но при всей бесценности этого документа мы видим, что речь идет о формальных признаках литературной классификации, которые Данте пытается применить к своему произведению, не затрагивая его тайн. Узнав из письма, что поэма имеет четвероякий смысл[4], что цель ее практическая — указать людям путь к спасению, а жанр «комедийный», поскольку она начинается печально, а кончается счастливо, мы почти ничего не узнаем, так как целей и смыслов у нее больше и спрятаны они глубже, что обнаруживается при первой же попытке понять поэму.

Необычность замысла «Комедии» видна уже в том, что главным ее героем становится сам автор.

Кажется, прецедентов мировая литература не имела. Авторское «я» даже в античной лирике было лишь определенной стороной душевного мира, о которой решил поведать поэт; в других жанрах «я» — просто прием повествования или маска. «Исповедь» Августина — это именно исповедь, элемент литературной игры здесь минимален. В поэме Боэция «Об утешении философией» герой — пассивный слушатель богини, лишенный индивидуальных черт. В «Божественной Комедии» центральный персонаж — не абстрактное «я», а Данте со всеми особенностями его личности и событиями прошедшей жизни, причем в первых же песнях «Ада» мы узнаем, что и путешествие, и лица, с которыми встречаются странники, предопределены судьбой Данте и ничьей другой. В то же время «Комедия» представляет собой художественный вымысел, развивающийся по литературным законам. Такое необычное пересечение «поэзии и правды» позволяет Данте выбрать особую авторскую позицию, с которой взору открывается многое, что недоступно обычному наблюдению. Надо учесть, что соединение реальной личной судьбы и литературного сюжета стало возможным благодаря некоторому среднему звену — чувству избранничества. Данте не считает себя обычным человеком: во-первых, он поэт, во-вторых, он пророк в том смысле, в каком ими были ветхозаветные поэты — обличители зла и провидцы; он, наконец, избранник, на которого возложена великая миссия. Какая именно — это и раскрывает поэма. По существу не так уж важно, взял ли он на себя эту миссию произвольно, опирался ли на какой-то визионерский опыт или на философские размышления. Пигмалионовский подвиг художника оправдывает в данном случае любой порядок причин и следст вий. Важнее другое: чувство избранничества дает возможность сопоставить личное и всеобщее, уподобить свою судьбу уделу человечества, которое также избрано богом для высоких целей. Данте реализует эту возможность в полной мере и проходит свой путь по загробным мирам таким образом, что в его странствии мы видим отражение исторического пути человечества в прошлом, настоящем и будущем.

В своем путешествии Данте задумал показать жизнь и глубинный смысл сразу трех слоев бытия: в «Комедии» одновременно идет речь и о его личной драме, и об истории общества, и об устройстве природы. Конечно, переживания и проблемы автора составляют первый план. Мало произведений знает средневековая литература, где так настойчиво звучал бы голос автора, выносящего свои оценки людям и событиям, где он так много говорил бы о себе, даже когда это на первый взгляд рассказ о других. Можно сказать, что Данте осуществляет опыт самоанализа, продумывая все события своей жизни и проясняя ее смысл с каждым новым этапом пути в потустороннем мире. Реальная жизнь Данте — это цепь разрушенных надежд и потерь. Умирает его возлюбленная, умирает лучший друг, он теряет родину, затем единомышленников, у него на глазах уничтожается цвет христианского рыцарства, умирает глубоко чтимый им монарх и рушатся надежды на, казалось бы, близкое исполнение мечты об империи. В поэме все погибшее воскресает, все потерпевшее поражение торжествует; властью поэта наказываются злодеи и награждаются праведники. Данте осуществляет свой замысел — дать поучение современникам, показать этические и философские ориентиры. Но было бы неправильно усматривать здесь только дерзкие притязания на роль судьи. Автор — пилигрим, который совершает путешествие на небо, чтобы спасти себя от гибели, очиститься от грехов. Это путь покаяния и духовного возрождения. В 1300 г. за 15-дневную молитву в храмах Петра и Павла в Риме, как обещал папа, пилигриму отпускались грехи и он приравнивался к крестоносцу. Данте совершил в юбилейный год путешествие в Рим небесный, и столь же высоким был избранный им путь покаяния. Подобно тому как путь в Чистилище оказался проходящим через Ад, так и возвышение его личности стало возможным через унижение и смирение. В XXV песни «Рая» поэт выражает надежду, что его произведение смирит гнев, пресекший ему путь на родину. Вряд ли он хотел смягчить флорентийцев — этой интерпретации противоречит все его поведение. Скорее он видит в поэме искупительный акт, который снимет с него заклятие и вернет «потерянный рай»: родину, детство, Беатриче. Это подтверждается и неожиданной фразой в середине странствия по Аду: «[Вергилий] ведет меня домой» («Ад» XV 54), — сказанной, когда пространственно Данте как раз удалялся от дома. Эгоцентризм поэмы не гордыня, а самопознание, необходимое для покаяния. Единственное место в «Комедии», где звучит имя Данте, снабжено оговоркой, что имя «поневоле вписано» («Чистилище» XXX 63). Перед нами не исповедь Руссо с его самовлюбленностью и даже не исповедь Августина, написанная в назидание другим, а не себе. «Комедия» соединяет глубоко личный акт самопреодоления и обращенный к человечеству призыв. Три ее части суть три мира, в которых одновременно жил Данте: ад внешней жизни, чистилище внутренней борьбы и рай веры, не покидающей поэта. Авторское «я» с необходимостью погружается в глубины личного и обнаруживает там нечто жизненно важное для всех.

Но «общественное» в прямом смысле слова также присутствует в поэме. Такого анализа современности, как в «Божественной Комедии», мы не найдем не только в средневековой, но и в античной литературе (если не считать собственно исторических сочинений). В «Комедии» дан подробный анализ политической ситуации 1300 г. — времени путешествия; Данте многократно заглядывает в прошлое и нередко — в будущее. Героями поэмы оказываются современники: иногда известные только автору и его землякам, иногда — всем, но это обязательно «говорящие» персонажи, которые могут чему-то научить или от чего-то предостеречь. Политическая актуальность дополняется тем, что Данте не теряет из виду горизонты мировой истории и от этого напряженность призывов к современникам только растет. Немаловажно, что «Комедия» написана на языке народа, на «вольгаре», а не на латыни. Это вызвало недовольство ученых друзей поэта, но зато сделало его аудиторией весь грамотный итальянский народ.

Наконец, третий слой «Божественной Комедии» — изображение сотворенного мира, энциклопедия натурфилософских знаний средневековья. Данте встраивает в повествование сведения о природе, а то и настоящие лекции на довольно специальные темы (например, происхождение лунных пятен) — он распределяет проблемы таким образом, что «Ад» оказывается рассказом о неорганической природе: в его мертвом мире коснеют массы вещества и двигаются вихри стихий; «Чистилище» говорит нам о живой природе, трактуя биологию, психологию, ботанику, естественную и общественную историю; «Рай» рассказывает о небесной природе на языке астрономии и метафизики. Весь этот калейдоскоп знаний разворачивается на фоне общего движения сюжета, которое подчиняется законам трех миров и тем самым дает еще более наглядную картину вселенной, чем прямые сообщения, вложенные в уста персонажей. Но самое удивительное — то, что основные слои поэмы, о которых шла речь, находятся в таком органическом единстве, в каком могут быть только части живого целого. Слово «органическое» здесь хочется употребить едва ли не в буквальном смысле: текст поэмы можно представить ее плотью, события — душой, а смысл — духом, и все это живет, развивается, осуществляя видимую только автору цель.

«Божественная Комедия» принадлежит к тем редким произведениям искусства, в которых цель и средства ее достижения совпадают. Текст поэмы не только сообщает нам о некотором бытии, в пространстве которого происходит ряд событий, но и сам является этим бытием и событием. Данте недаром назвал поэму «священной» («Рай» XXV 1). Он был уверен, что ей суждено сыграть важную историческую роль и потому ее форма так же небезразлична к содержанию, как, например, храм к совершающимся в нем действам. Поэтому столь важны и образный строй, и язык, и композиция. Данте иногда даже напоминает читателю, что его искусство растет по мере продвижения сюжета; и действительно, можно заметить, что более возвышенные предметы повествования требуют большей гармонии формы и содержания. Особенность символического художественного метода (а мы знаем, что символизм — это универсальный способ творчества в средневековой культуре) как раз и состоит в неразрывной связи явления и сущности. Данте создал не аллегорическое произведение, в котором отдельно существовали бы смысл и иносказательные формы его выражения, а символическое, образы которого не исчерпываются до конца рациональным толкованием, но при этом прочно привязаны к определенному смысловому центру. Художественная «материя» поэмы становится в таком случае самым важным ее элементом. Упомянутое выше выделение четырех смыслов текста примечательно тем, что самым главным признавался буквальный смысл. Это может несколько озадачить: ведь символизм средневекового искусства дает много примеров крайнего отлета от исходного прямого смысла образа или слова. Но принцип, лежащий в основе такого предпочтения, очень прост и естествен. Реальность, какой бы она ни была, причастна божьему творению, а все ее толкования суть домыслы людей, в разной степени отражающие божественные замыслы. Поэтому необходимо опираться на действительность, чтобы не терять главный ориентир для мышления и не подменять его фантазиями. Правда, такой метод толкования в первую очередь относился к Писанию, и со стороны Данте было в известной степени смелостью уподобить свою поэму священному тексту, а себя — пусть в минимальной степени — творцу. Но поэт делает это с полным сознанием ответственности, поскольку искусство — «божий внук» («Ад» XI 105), оно вслед за природой воспроизводит искусство и премудрость творца, а следовательно, на нем отсвет божественности.

Воплощая принцип единства формы и содержания, Данте использует все доступные средневековому поэту средства и, более того, расширяет поэтику до неизвестных средневековью горизонтов, прокладывая пути новоевропейскому театру и роману.

Однако есть особенность его художественного метода, относящаяся именно к «Божественной Комедии» и вытекающая из тех задач, которые Данте ставил перед художником. Таинственная связь слова и того, что этим словом обозначается, отражена в поэме единством формальной структуры и стихийного потока поэтического воображения. «Предметом науки о Данте станет, как я надеюсь, изучение соподчиненности порыва и текста» — так заканчивает О. Мандельштам свой «Разговор о Данте» (49, 152). «Божественная Комедия» вся построена на этом виртуозном сопряжении дионисийского и аполлоновского начал, составлявшем для ее автора высокую задачу поэта. Данте сказал, что на его поэме лежит благословение земли и неба («Рай» XXV 2). Пожалуй, эти слова можно отнести и к сосуществованию двух измерений — страстного «порыва» и просветляющего «текста», в своем союзе порождающих красоту. Естественно, что такое поэтическое самосознание должно предъявлять особые требования к организации художественного текста. Данте создает целую философию композиции, которая сама по себе заслуживает исследовательского внимания, тем более что дается она в скрытом виде, уже воплощенная в художественной вселенной, построенной великим мастером. Посмотрим на самые общие очертания этой вселенной. «Божественная Комедия» состоит из трех частей (кантик) в соответствии с тремя этапами путешествия Данте: «Ад», «Чистилище», «Рай». Главные метрические единицы в поэме — тройка и девятка, т. е. число Троицы и число Беатриче (три, умноженное на себя). В каждой кантике 33 песни, но «Ад» содержит 34 песни, оказываясь как бы неправильным элементом целого. Однако именно благодаря лишней песни «Ада» общее число песней равняется 100 и «Ад», таким образом, входит в гармонию целого, подобно тому как зло оказывается необходимым элементом прекрасного универсума. Все кантики кончаются словом «звезды»: звезда — это и символ небесной цели, и астрологическое понятие, и постоянный ориентир в странствии Данте. Стих «Комедии» — силлабический одиннадцатисложник (эндекасиллаб). Данте считает этот стих самым длинным из употребляемых в итальянской поэзии и предпочитает его из-за «победоносного прямого превосходства в сплетении стихов» (3, 301). Строфы, которыми написана «Комедия», — терцины. Схема рифмовки терцин такова: aba — bcb — cdc… Последняя терцина песни замыкается дополнительной строкой —…yzy — z. Среднее число стихов песни в «правильных» кантиках («Чистилище» и «Рай») равно 144 (144 тысячи — число праведников в Апокалипсисе). Следовательно, образцовая песня строится по формуле: 144+1 стих. Терцины выбраны Данте в качестве строфы не только потому, что они символизируют тройку. «Мы не знаем более философичной строфики, чем цепь терцин», — пишет А. А. Илюшин (36, 157). Действительно, последовательность трехстиший напоминает гегелевские триады вовлекающей силой своего потока и возвращением от антитезиса к тезису на новом этапе развития. А. А. Илюшин сравнивает терцины с цепью рождений: то, что в первой терцине было как бы эмбрионом в несущем его организме, в следующей становится телом, несущим в себе зародыш будущей терцины (см.: 36, 156). Можно сравнить также первую терцину с явлением, скрывающим внутри себя сущность, а вторую — с сущностью, ставшей явлением и содержащей в себе новую сущность, и т. д.

Приведенные примеры представляют собой лишь небольшую часть огромного каркаса — числовой структуры поэмы. Но есть еще и аналогичный каркас из ключевых образов, идей, символов и т. п. Особенность поэтики «Божественной Комедии» — наличие нескольких систем художественных кодов, каждый из которых может служить ключом к сюжету поэмы в целом. Например, странствие героев «Комедии» имеет смысловое и географическое соответствие с паломничеством. Но его можно сопоставить и с движениями небесных тел, и с основными этапами мировой истории. Очевидно и соответствие определенных моментов биографии Данте и узловых событий сюжета. Но этого мало. Основная линия повествования сопровождается пунктирными линиями, развивающими темы, элементы которых на первый взгляд не собраны в самостоятельный сюжет, но в конечном счете составляют вполне определенную целостность. Условно назовем такие линии инфрафабулами. В философском плане «Комедии» инфрафабулы несут на себе основную нагрузку, проводя читателя от простого явления к глубинной сущности. В поэме мы встретим и такие теоретические инфрафабулы, как развитие темы свободы воли или смысла римской истории, и такие символические, как тема горы или храма, и даже в мелочах, например в цитировании иноязычных текстов, прослеживается обдуманная фабульная последовательность. Сложный узор, в который сплетаются все эти линии, и составляет уникальную конструкцию «Божественной Комедии».

Философская композиция поэмы вызывает естественную ассоциацию с величественным зданием. Для Данте небезразлично, где стоит возведенная им постройка: он считает, что поэме суждено быть созданной в это время, в этом месте и этим автором. Весна 1300 г. — время странствия, описанного в «Комедии», — видимо, расценивалась Данте как особая точка в мировой истории. В соответствии с расчетами Р. Бенини (см. 66) Данте делил историю на две части. Первая — это 6500 лет от сотворения Адама до 1300 г., вторая — от 1300 г. до Страшного суда, также 6500 лет. В сумме — 13000 лет. 1300 год представляет собой центр истории, а центральное событие года, Пасха, как бы концентрирует в себе все 13000 лет мировой истории. Данте счел себя призванным создать памятник этому событию своей поэмой. Дж. Рескин назвал Данте «центральным человеком мира», подразумевая его гармоничность, но это выражение имеет и прямой смысл, если принять схему Бенини. Год рождения Данте — 1265, место рождения — неподалеку от Рима, которому, как верил Данте, предназначено быть столицей мира. Иоахим Флорский утверждал, основываясь на своих штудиях Апокалипсиса, что после 1260 г. начнется новая историческая эра — эпоха святого духа. «Комедия», как показали исследователи, пронизана иоахимитской символикой, и вряд ли ее автор не обратил внимание на то, что он родился на заре новой эпохи. Таким образом, Данте чувствовал себя странником, находящимся на вершине горы, с которой открывается перспектива прошлого и будущего. Эта остановка на середине пути дана миру для осознания своей цели, для того, чтобы не сбиться с верной дороги и собраться с силами, — так мог думать Данте, и «Комедия» дает многочисленные подтверждения этой возможности. Вспомним, что значила весна 1300 г. для самого поэта. Это последний спокойный период его жизни, который вот-вот будет прерван политическими бурями. В этот переломный момент Данте, подобно герою древнеиндийского эпоса Арджуне, застывшему с натянутым луком, как бы останавливается в сомнении и получает разрешение своих вопросов в видении. Характерно, что глубоко личное и всемирно-общезначимое сливаются не в деятельности политического или религиозного вождя, а в творчестве поэта. Вдохновение — «высокий гений», к которому он не раз обращается в поэме за помощью, уподобляет его пророку; но если пророки получают дар слова вследствие своего призвания, то великого итальянца именно поэтический дар делает достойным его миссии. В этом можно увидеть черты Ренессанса, но с принципиальной оговоркой: Данте в отличие от Петрарки не видит конфликта между религией и поэзией — его совесть художника чиста.

Итак, нам предстоит проделать вместе с Данте и его проводниками путешествие в потусторонний мир. Две вводные песни «Ада» сразу очерчивают контуры мира, где будет развиваться действие, и обозначают ось движения героев. Первая терцина «Комедии» дает нам описание тупика, в котором оказался герой: середина жизни — утраченный путь — дремучий лес. «Полжизни» — это не только 35 лет (возраст, принимаемый Данте за естественную середину[5]), но и переломный момент пути, когда нужно сверить направление с идеальной целью, и, как уже отмечалось, аналог середины мировой истории. И Данте, и мир в целом сбились с верного пути. Лес — это хаос политической жизни Италии, это запутавшийся в грехах мир, это душа Данте. Мотив, объединяющий все значения символа, — бессознательное состояние. Ночь и лес — это погруженность в глубокий, полный кошмаров сон, от которого через пробуждение в Чистилище герой придет к сияющей ясности Рая. Попытки выйти из леса начинаются с первыми признаками рассвета. Солнце, названное у Данте «путеводной планетой», — очень насыщенный символ поэмы (см. 78). Здесь его появление говорит о невозможности найти спасение без поданной свыше помощи, но пока это — свет природный, и его силы оказывается недостаточно. Герой пытается выбраться из лесного хаоса, карабкаясь по склону горы, перед которой он очутился. Путь ему преграждают три зверя: пантера с узорчатой переливающейся шкурой (символ привлекательности иллюзорных земных радостей), лев (символ насилия) и волчица, оказавшаяся самым страшным чудовищем. Она окончательно оттесняет Данте в мрачную долину. Волчица — символ алчности и себялюбия. Именно этот порок Данте считает главной бедой своей эпохи. Комментаторы толкуют встречу с тремя зверьми еще и так: пантера — плутократия городов-коммун, лев — тирания, волчица — римская церковь, изменившая своему призванию ради корысти. Здесь есть еще один важный смысл: волчица — это «блудница» Апокалипсиса (Откр. 17–18), которая отождествлялась там с «великим городом». Истинной церкви, невидимому граду божию, Данте резко противопоставляет обмирщенную, политиканствующую, корыстолюбивую церковь как земную организацию, «христовой невесте» — алчную «блудницу». Позже мы увидим, что три зверя как бы распространяют свое влияние на три области Ада: пантера — на круги наслаждения, лев — на среднюю часть, где наказывается насилие, а волчица — на адское дно, где карается эгоизм изменивших своему моральному долгу.

В середине песни происходит встреча Данте с Вергилием — встреча христианства и античности, если говорить об аллегорическом смысле, опора души на земной разум, если говорить о моральном. Это также восхождение с помощью науки и поэзии к миру высших истин. Трем смыслам соответствуют три наиболее частых обращения Данте к Вергилию: «отец», «мастер» («учитель»), «вождь». Для Данте уже не существует проблемы, волновавшей раннехристианских мыслителей: как относиться к античному наследию?

Для него, как и для всей (особенно южноевропейской) культуры зрелого средневековья, грекоримская цивилизация — это родина, почва, плоть, которая воскресла благодаря вошедшей в нее душе Нового завета. Неудивительно, что символом этой связи стал в поэме Вергилий. Средневековые книжники, опираясь на фольклорную традицию, создают настоящий культ Вергилия. Он становится чародеем и прорицателем, не говоря уже об ореоле поэта, предчувствовавшего наступление христианской веры (так толковали стихи IV эклоги Вергилия о «деве» и «младенце»). У Данте свое, особое отношение к Вергилию — как к своему предшественнику, идейному и поэтическому. Вергилий создает эпос, в котором воспевает высокое призвание Римской империи, он становится национальным поэтом, другом и советчиком цезаря. Об этой роли мечтал и Данте. Кроме того, Вергилий отправляет своего Энея, в середине поэмы и в середине странствия, в загробный мир, дабы тот набрался мудрости и мужества. Как «знающий путь» (IX 30)[6] Вергилий становится проводником Данте в загробном мире. В ответ на просьбу о помощи он обращается к Данте с речью, в которой звучит первое из многочисленных предсказаний будущего в «Комедии» и призыв последовать за проводником в царство мертвых. Данте, узнав Вергилия, с радостью вверяется ему, и с этого момента начинается их путь, занявший большую часть поэмы. Видимо, не случайно Вергилий говорит о своем рождении в 70-м стихе (70 г. до н. э. — год его рождения), и речь его занимает 51 строку песни (он прожил 51 год): как и во всех подобных случаях, числовая конструкция показывает, какое значение Данте придавал этому фрагменту. Вергилий пророчествует о бедах, которые принесет людям волчица, о том, что ее победит «славный Пес», который будет верным щитом Италии и заточит хищницу в Ад, откуда ее выманила зависть.

Во II песни Вергилий сообщает Данте, дрогнувшему перед трудностями предстоящего пути, о причинах своего появления. «Три благословенные жены» с высот Рая обратили на Данте спасительное внимание. Песнь подробно описывает порядок событий: Мария склоняет к милости Христа (имена их не упоминаются в этой кантике, на которую бросает тень ее страшный предмет), затем обращается к Лючии с просьбой послать Данте помощника, Лючия передает поручение Беатриче, и та спускается в Ад к Вергилию, чтобы доверить ему миссию проводника. Здесь мы впервые встречаемся с Лючией. Эта сиракузская мученица IV в. была особенно любима Данте, к ней он обращался с просьбой вылечить больные глаза, чтил ее как подательницу света и, возможно, как отличаемую тамплиерами святую (они ценили ее слова о том, что благочестивые люди суть храм святого духа). Исследователи предполагают, что Лючия символизирует первую стадию очищения и просветления души и тела духовностью. Для читателя «Новой Жизни» необычна и встреча с Беатриче, поскольку и ее место в небесной иерархии (точно не указанное, но во всяком случае почетное: она сидит рядом с библейской Рахилью), и ее эпитеты говорят о том, что перед нами не дочь Фолько Портинари или не только она. Беатриче — единственная, кем смертные в подлунном мире возвышаются над другими творениями (II 76–78), она также — истинная хвала богу (II 102). Другими словами, она — рациональное богословие, схоластика. Как ни странно современному читателю отождествление любимой девушки со схоластикой, с этим надо смириться, чтобы понять некоторые важные идеи «Божественной Комедии».

Окрыленный небесным покровительством, Данте следует за Вергилием. Прежде чем переступить с ними порог Ада, сориентируемся во времени. Проблемам хронологии путешествия посвящена обширная литература, поскольку время играет в поэме далеко не формальную роль. Большинство комментаторов полагают, что Данте начинает восхождение на гору утром Страстной пятницы 1300 г. Есть и другие мнения. Например, Р. Бенини предлагает отнести начало выхода из леса к утру Страстного вторника, так что встреча с Беатриче в Земном Раю происходит в пасхальное воскресенье (см. 66). Первый вариант лучше объясняет начало путешествия, второй — его завершение. В нашей литературе есть интересное исследование М. Л. Андреева (см. 7), расчеты которого мы и примем. Из них следует, что Данте начинает попытки восхождения в 6 утра Страстной пятницы, небеса приходят ему на помощь в полдень, а спуск в Ад начинается в 6 часов вечера. Мы уже знаем об особом положении 1300 г. в мировой истории. Столь же примечательно и время начала странствия. В это время был сотворен, по преданию, мир. Солнце находилось тогда в созвездии Овна (символ жертвы), как и в момент начала Дантова странствия: действие звезд в это время особенно благоприятно. В это же время произошло боговоплощение: 13 дней отделяют Страстную пятницу (8 апреля) от Благовещенья (25 марта). И это же — время событий, связанных с распятием Христа. Данте полагал, что Христос умер в полдень пятницы и, следовательно, помощь от Марии приходит к нему именно в этот особый час. «Таким образом, в этот временной ряд вписываются те события священной истории, в которых с наибольшей полнотой осуществилось единство земного и небесного, исторического и вечного, человеческого и божественного, — творение, воплощение, искупление» (7, 161). Данте своим путешествием повторяет последовательность древних событий — нисхождение в смерть и восхождение в возрожденную жизнь и этим спасает себя и указывает путь человечеству. Сначала он наивно считает, что выберется из леса усилием воли, но Вергилий предлагает ему другой путь, очень далекий, но единственно возможный для спасения: чтобы подняться, надо сначала спуститься. Осознав свою миссию, Данте уже не боится сравнения с предшественниками — Энеем и апостолом Павлом, согласно преданию при жизни побывавшими в загробном мире, с основателем Рима и первым христианским проповедником. Он понимает, что это историческое время принадлежит ему. Мы видим, что «Комедия» оказалась на сложном перекрестке времен, который еще больше усложняется, если учесть внутреннее время поэмы: герой получает предсказания будущего, оценивает современные ему события, но все это еще и воспоминания Данте-автора о прошедшем. Совпадение природной силы (звёзды), силы благодати (Беатриче) и силы права (римлянин Вергилий), соединившихся в судьбе Данте, помогает ему пройти весь трудный путь.

Первое, с чем встретился Данте на пороге Ада, — надпись, повергшая поэта в ужас.

Ад — это торжество справедливости. Но божественная и человеческая справедливость не одно и то же. Ветхий и Новый завет говорят об исключительном праве бога вершить возмездие, и, когда Данте берется судить грешников, его нередко охватывает жалость. Недаром он предчувствовал борьбу не только с трудностями пути, но и с состраданием (II 5). В конце адского пути странник начинает понимать, почему преисподняя создана не только «высшей силой» (бог-отец) и «всезнанием» (бог-сын), но и «Первой любовью» (святой дух). «Ад» рассказывает о тайнах любви не меньше, чем «Чистилище» и «Рай». Со временем Данте постигает адскую диалектику любви и ненависти, познает резкую границу между добром и злом, подобную контрасту света и тьмы, и тем самым готовит себя к восприятию райских истин.

Данте был не первым христианским художником, давшим картины ада. Как показано в исследовании А. Я. Гуревича, средневековье имело разработанный жанр загробных видений, многие образцы которого отнюдь не были беспомощными, наивными фантазиями; эти видения — вполне самостоятельный «специфический феномен средневекового миросозерцания» (25, 185). И все же наиболее яркие образцы жанра связаны с фольклором, каноническое богословие дает очень скупые сведения о принципах устройства адского мира. В «Комедии» мы встречаем не только картины, но и философию потусторонней реальности. Единство этих аспектов — отличительная особенность «Комедии». Казалось бы, христианская культура должна была живописать посмертное воздаяние охотнее и ярче, нежели античная: ведь загробный мир христианства гораздо теснее связан с земным миром, чем Аид; оба мира включены в одну историю с одной конечной целью. Но раннехристианское сознание избегает художественной детализации, чрезмерной наглядности потустороннего, подчеркивая то, что апостол Павел назвал «гадательностью» наших знаний. Пластический образ имеет слишком много «внешнего» и в этом отношении подозрительно напоминает «кумир». Писание, говоря об адских муках, обходится почти без образов, обозначая субъективные состояния. Позднее средневековье, напротив, богато образностью (теоретическая мистика XII–XIV вв. хорошо знает разницу между «внешним» и «внутренним», но знание это эзотерично). Данте и здесь занимает позицию гармоничного равновесия: ни образ, ни переживание, ни идея не существуют в поэме изолированно. Их собственная неполноценность преодолевается непрерывной взаимной связью.

Переступим порог Ада. Данте выразительно обозначил эту границу: после вечерней тишины и покоя странники попали в беззвездный мрак, из которого на них нахлынула волна многоголосого стона. Это души «ничтожных», которые нельзя назвать ни живыми, ни мертвыми. Их гонит вихрь, они не могут попасть в Ад и не могут вернуться на землю: и осуждение и милость отвернулись от них. Уводя поэта, Вергилий бросает полную презрения фразу: «Взгляни — и мимо». Так сурово Данте отнесся к душам людей, ничем не проявивших себя в земной жизни. В эту же толпу он поместил ангелов, которые не принимали участия в борьбе Люцифера и бога. Кажется, после Апокалипсиса (Откр. 3, 16) не встречалось столь резкого осуждения морального нейтралитета в отношении добра и зла, как в «Комедии».

Переправившись через первую адскую реку, Ахеронт, с помощью Харона, первого из стражей подземного царства, герои попадают из преддверия в собственно Ад. Переходя этот рубеж, Данте теряет сознание. (В Аду, во владениях смерти, сознание странника подвергается многим опасностям и даже иногда прерывается, как бы переходя на миг границу жизни.) Данте не может освободиться от естественных, но мешающих здесь его нравственной свободе чувств — жалости и страха. В нижних кругах Данте меньше подвержен этим аффектам; он внял Вергилию и усвоил наставления Беатриче, прозвучавшие еще в начале поэмы:

Вергилий пока не раскрывает Данте устройство Ада, в поэме каждый новый уровень знания появляется в строго определенном для него месте. Поэтому Данте не без удивления обнаруживает в Аду область, не являющую картин страданий. Не плач, а вздохи, порожденные «скорбью без боли», носятся в воздухе. Это — первый круг Ада, Лимб (от лат. Limbus — «кромка», «кайма»), в котором томятся души не грешников, а людей, не знавших крещенья, т. е. младенцев и праведных нехристиан. От Вергилия Данте узнает, что Христос, сошедший в Ад после смерти, вывел из Лимба ветхозаветных праведников. (Значит, надежда вопреки надписи адских ворот может теплиться и у других обитателей Лимба?) Странники встречают здесь великих поэтов языческой древности, вместе с Вергилием они образуют пятерку гениев, «славнейшую из школ»: Гомер, Гораций, Овидий, Лукан. Данте не чувствует себя чужим в этом созвездии, предвидя титул «тосканского Гомера», которым наградит его несколько веков спустя Дж. Вико. Великие певцы приводят Данте к высокому замку, окруженному ручьем и семью стенами, свет которого издалека заметили Данте и Вергилий. Миновав семь ворот («семь свободных искусств», составлявших основу средневекового высшего образования), они попадают в избранное общество древних героев и мудрецов, которые лишены света божьей истины, но обретаются в покое на зеленеющих холмах этого утопического града. Интересны лица, встретившиеся там Данте. Среди героев появляются Цезарь, которого не удивительно было бы встретить и в более низких кругах, и даже Саладин, египетский султан, грозный противник крестоносцев. Монархическое величие первого и рыцарское благородство второго сделали их достойными Лимба. Здесь же Данте встречает целый сонм древних мудрецов: в центре Аристотель, рядом Сократ и Платон, далее Демокрит, Диоген-киник, Фалес, Анаксагор, Зенон (элеат или стоик), Эмпедокл, Гераклит, медик Диоскорид, Сенека, Орфей и Лин (их считали поэтами-теологами древности), Цицерон, геометр Евклид, Птолемей, Гиппократ, Гален, Авиценна, Аверроэс. Порядок перечисления, как всегда у Данте, небезразличен, но в отличие от детально организованных групп, которые встречаются нам позже, эта более хаотична. Привлекает внимание принцип, который станет ведущим в архитектонике других кантик: Данте сближает противоположности. Рядом с творцами учения об идеях оказывается Демокрит, и Данте подчеркивает, что это мыслитель, «полагавший мир случайным» (именно эта, не очень точная формула делала Демокрита оппонентом Платона в глазах средневековых философов).

В следующих кругах Данте встречает души, грех которых состоял в нарушении естественной меры. Таковы сладострастники второго круга, чревоугодники третьего, скупцы и расточители четвертого, гневливые и унылые пятого. Жертвы чувственной любви увлечены безжалостным вихрем, обжоры вязнут в нечистотах, моты и скопидомы, как их не без юмора изображает автор, идут стенка на стенку с воплями «Чего копить?!» и «Чего швырять?!», свирепые драчуны вцепились друг в друга, барахтаясь в болоте Стикса, а вялые и унылые погружены в ил болотного дна. Нарушенная середина уравнивает в грехе обе крайности: скупцы ничем не лучше расточителей, и те и другие далеки от разумного употребления имущества, которое предполагает и бережливость, и щедрость. (Данте особенно ценил щедрость не только потому, что зависел от меценатов, но и потому, что видел в ней уходящую ценность рыцарской эпохи.) Сравнив души этого уровня Ада со спасенными душами Рая, мы можем предположить, что Данте видел еще более глубокую причину греха, чем нарушенная мера. Это обусловленное первородным грехом смешение целей и средств Августин в свое время выразил как извращенное отношение людей к uti и frui («пользоваться» и «наслаждаться»): люди наслаждаются тем, чем надо пользоваться, и пользуются тем, чем надо наслаждаться.

В верхних кругах Ада Данте еще не потерял сострадания к погибшим, рассказ Франчески даже лишает его сознания. Вопрос к Вергилию об участи страдальцев после Страшного суда окрашен сочувствием. Данте узнает, что после воссоединения душ и тел наступит более полноценное бытие и, значит, более тяжелые страдания, ибо, чем совершенней природа существа, тем сильней переживаются его состояния (VI 106–111). Еще один рассказ Вергилия знакомит нас, как ни странно, не с демоном, а с богиней. «Что есть Фортуна?» — спрашивает Данте, увидев обманутых судьбой собственников четвертого круга. И мы узнаем, что бог, распределяя власть ангелов над светом небесных сфер, дал Фортуне сферу мирского блеска. Эта блаженная и светлая богиня крутит свой шар, не позволяя никому слишком долго владеть удачей. Фортуну, говорит Вергилий, нужно хвалить, а не клясть. Очевидно, он имеет в виду губительную возможность торжества «пустого счастья», полного подчинения одних другим, если бы «счастьем» стали распоряжаться люди (VII 73–98).

Переход к шестому кругу — важный момент в странствии Данте. Путники оказываются перед стенами города Дита (от латинского имени Аида), за оградой которого расположена нижняя часть Ада. Здесь не действуют магические слова, которыми Вергилий подчинял себе демонов. Черти отказываются пропускать Вергилия, и он на некоторое время теряет уверенность. Колебания учителя повергают Данте в ужас больше, чем угрозы чертей и нападение трех Фурий. Примечателен следующий эпизод: появляется Медуза, и Вергилий, чтобы уберечь Данте от превращающего в камень взгляда, закрывает ему глаза руками. Данте сам указывает на скрытый смысл этих строк, но не расшифровывает его (IX 61–63). Возможно, поэт хочет сказать, что созерцание зла цепенит душу и лишает ее сил. Нельзя безнаказанно всматриваться в ужас и безобразие, разум (чей символ — Вергилий) должен вовремя остановить гипнотизирующее воздействие. Зная беды современного искусства, мы легче поймем Данте, чем его современники.

Наконец приходит помощь, с неба кругами спускается ангел, он тростью отворяет ворота Дита. Почему кругами? Дж. Андерсон полагает, что классификация типов движения заимствована Данте у автора «Ареопагитик» (см.: 62, 282–283). Действительно, в трактате «О божественных именах» (704—705а) мы встречаем следующее различение: ангелы движутся кругообразно, когда соединяются с сиянием бога, прямолинейно — когда осуществляют себя в низшем мире, спиралеобразно — когда, помышляя о низших существах, остаются самотождественными, вращаясь вокруг красоты и блага как причины любого тождества. Движение же души кругообразно, когда она уходит в себя от внешнего, собирая разумные силы, спиралеобразно — когда восходит к богу через рассудочное мышление и сложные действия, прямолинейно — когда душа обращается к внешнему миру, восходя от сложного к простому созерцанию. Герой «Комедии» все время движется по спирали: по нисходящей — в Аду, по восходяще-сужающейся — в Чистилище и восходяще-расширяющейся — в Раю. Этим указывается на духовный характер его движения, включающего самотождественность и изменение. Вообще семантика направления движения очень важна у Данте, но многие ее детали остаются неразгаданными.

В шестом круге мучаются в раскаленных могилах еретики. В первую очередь Данте говорит об «эпикурейцах», не веривших в бессмертие души. Эпикуреизм был в XIII в. интеллектуальной модой, хотя, судя по всему, знания о действительном содержании этого утонченного эллинистического учения были не слишком обширны. «Эпикурейцем» считался Фридрих II, были «эпикурейцы» и во флорентийском кружке Гвидо Кавальканти. Данте осуждает это заблуждение, но для него оно все же — заблуждение, а не злодейство, поэтому и еретики, и даже богохульники оказываются не на самом дне Ада (как святотатцы античного Тартара). В этом зле есть все же крупица добра — стремление к истине. Главный персонаж шестого круга, знаменитый вождь гибеллинов Фарината, спасший когда-то Флоренцию от разрушения, изображен Данте с немалой долей уважения. Этот эпизод, привлекавший внимание комментаторов своей художественной организацией (см., напр., 64), интересен и для нас. Стоит отметить двойственность оценки Фаринаты. С одной стороны, это погибшая душа и политический враг, с другой — его индивидуальность и величественная гордость, проистекающая от чувства достоинства, а не от сатанинского эгоизма, вызывают у поэта сдержанную почтительность. Спокойное презрение, с которым Фарината относится к своей адской тюрьме (X 36, по словам О. Мандельштама, «стих — родоначальник всего европейского демонизма и байроничности» — 49, 118), подчеркнуто суетливостью порывов его соседа, Кавальканти-отца.

Беседуя с Фаринатой, Данте получает новые сведения об Аде. Услышав второе предсказание своего будущего (первое дал ему Чакко во втором круге), Данте удивляется тому, что в Аду известно будущее, но настоящее скрыто (однако именно оно вызывает жгучий интерес узников Ада, и они часто расспрашивают Данте о земных делах). Выясняется следующее: подобно дальнозорким, обитатели Ада видят будущие события, но о настоящем могут узнавать только косвенно, из расспросов. Поэтому, когда «замкнется дверь времен грядущих», умрет все знание в грешных душах. Данте нарисовал весьма печальную картину: если на земле течение времени дает новое знание и новые надежды, а все, что уже есть, т. е. прошлое и настоящее, остается с людьми, то в Аду знание необратимо тает. С одной стороны, Ад — это постоянное настоящее, грешники как бы застыли в одном состоянии, в муке, выразившей смысл их преступления и ставшей итогом их прошлого, а будущее для них — время наоборот, поскольку оно не раскрывает мир, а сворачивает его с каждой минутой. Но, с другой стороны, как раз настоящего-то у грешников и нет, им запрещено видеть то, что есть, другими словами, отрезана их связь с бытием. Отсюда понятны слова Вергилия:

Мы видим, что в Аду души немало знают и неплохо рассуждают. Но дело в том, что «свет разума» — это непрерывная смысловая связь всех творений бога, которая делает их причастными мировому разуму. Ее и лишены души, отсеченные грехом от мира. Такая оторванность Ада («слепого мира», по выражению Вергилия) от жизни целого составляет одну из самых страшных его особенностей.

XI песнь «Ада» рассказывает о принципе устройства преисподней. Странники уже прошли две трети своего пути. Данте переполнен образами адских страданий, но впереди их ожидают самые глубокие недра Ада. И Вергилий считает, что время объяснить ученику, как устроено царство тьмы. Всякая злая воля стремится к неправде, несправедливости. Два главных орудия неправды — обман и насилие. Обман — это порок, свойственный лишь человеку, и потому он особенно ненавистен богу. Обманщикам определено место на самом дне Ада. Над ним расположен круг, где карается насилие. Он делится на три пояса. В первом поясе — виновные в покушении на ближних и на их имущество, во втором наказывается насилие над собой и своим имуществом, в третьем — насилие, направленное против бога и его достояния: природы и искусства. Вергилий поясняет и принцип устройства низшего пояса Ада. Там люди наказываются за обман тех, кто им не доверялся, и за обман тех, кто им доверился. В первом случае нарушается «естественная связь любви», во втором кроме нее еще и «союз доверья, высший и духовный», а это более тяжкий грех, и он казнится в низшей области Ада. Что касается более высоких кругов, то пребывающие там души божественным судом отделены от низшего зла, так как несдержанность — меньший грех (Данте подкрепляет свое суждение ссылкой на Аристотеля).

У современного читателя адская система возмездия может вызвать недоумение. Богохульники наказываются сравнительно мягко, убийцы далеко не самые последние на адских кругах: ниже расположены самоубийцы, еще ниже — фальшивомонетчики, тираноборец Брут оказывается в самом низу… Но эти казусы строго обоснованы дантовской философией преступления и наказания, сформулированной в XI песни. Один общий принцип пронизывает все рассуждения: чем более материальный характер носит грех, тем меньше за него наказание; чем глубже вторгается преступление в духовные связи, тем страшнее кара. Невоздержанные души первых пяти кругов оставались, совершив дурные дела, в рамках естественного, природного закона. Они, собственно, не нарушали его, но лишь плохо истолковали зов природы. Круг шестой — преступление против бога, но оно еще остается в рамках естественного стремления к истине, а потому этот круг есть своего рода Лимб города Дита, расположенный у самой стены и отделенный рекой Флегетоном от низших кругов. Насилие, наказуемое в седьмом круге, разрушает лишь внешние связи, созданные всемирным законом любви, и в соответствии с этим разделены три пояса этого круга: грабеж и убийство суть действия внешней силы, они не приносят вреда душе жертв; расточительство и самоубийство — это уже следствие надлома в человеческом «я», что гораздо хуже; еще хуже покушение на бога и его достояние, ведь бог не только внешняя сила, но и сердцевина человеческого «я». Однако бога нельзя сделать жертвой, если он не пожелает этого сам. Поэтому вред здесь причиняется в конечном счете глубинам души. Низшая область Ада, которая даже пространственно отдалена от верха огромным обрывом, заключает в себе обманщиков, на самом же дне — предатели, нарушившие духовный союз доверия. Данте считает этот грех самым тяжким, потому что в основе такого союза лежит высший образец — отношения человека и бога, построенные на вере. Таким было и отношение бога к Адаму и связь человечества с богом в Ветхом и Новом завете. Духовный союз — самая хрупкая и беззащитная из всех возможных связей, но это и самый высокий тип связи, так как он основан на свободной воле, выборе и вере, на самых существенных свойствах человека. В Евангелии утверждается, что грех против святого духа не может быть прощен, и Данте, видимо, относит предательство именно к этому виду прегрешений.

Продолжая путешествие, Данте и Вергилий попадают в седьмой круг Ада. Данте видит как бы следы большого землетрясения, и ему на миг приходит мысль, что это действие силы любви в ее эмпедокловском толковании, т. е. силы, превращающей космос в хаос. Но Вергилий в очередной раз опровергает языческую философию любви: на самом деле это следы сошествия в Ад Христа. Перед странниками первый пояс круга — река, заполненная кипящей кровью. В нее погружены убийцы, грабители, тираны и насильники. Зверская природа греха подчеркнута тем, что стражами пояса оказываются кентавры, а стражем всего круга — Минотавр (все это существа смешанной природы). За рекой следует кольцо леса. Это второй пояс круга — лес самоубийц. Сюда Минос, адский судья, бросает душу как семя, и она прорастает деревом в этой ужасной чаще, где вместо соков в растениях течет кровь, а ветви их терзают гарпии. Тело, которое самоубийцы покинули по своему произволу, не будет им возвращено и после Страшного суда, оно повиснет на колючих кустах этого леса.

Третий пояс представляет собой пустыню, на раскаленный песок которой падают сверху хлопья огня. Богохульники лежат на песке лицом кверху; сидят люди, нарушившие законы труда (как частного случая искусства), — ростовщики; в беспрерывном движении люди, извратившие природу, — содомиты. Для нас примечательны две встречи в седьмом круге. Богохульник Капаней (один из героев фиванского цикла мифов) и в Аду продолжает свои насмешки над небом. «Каким я жил, таким и в смерти буду!» — восклицает он (XIV 51). Иногда комментаторы видят в этом эпизоде ростки гуманизма, признаки ренессансного преклонения перед самостоятельностью человека. Но Данте устами Вергилия (XIV 63–66) дает другое толкование: гордыня Капанея сама по себе есть наказание. Томящиеся в своей нераскаянности, как в темнице, грешники, подобные Капанею, оказываются собственными палачами. Среди содомитов Данте встречает и с глубокой почтительностью приветствует своего учителя Брунетто Латини, оставившего заметный след в средневековой литературе стихотворной энциклопедией «Сокровище». От Латини Данте получает третье предсказание своей судьбы, говорящее о великом призвании поэта и осуждающее флорентийцев, недостойных своего великого соотечественника.

В седьмом круге происходит важный разговор между Данте и его проводником. Отвечая на вопрос об адских реках, Вергилий рассказывает легенду о Критском старце (XIV 94—114). На острове Крит есть гора Ида. Когда-то в пещере Иды мать Зевса прятала свое дитя от Сатурна. Теперь на вершине горы стоит статуя старца. Спиной она обращена к Дамиате, городу в дельте Нила, лицом — к Риму, «как к зерцалу». Голова у старца золотая, грудь и руки серебряные, середина тела медная, ноги железные, правая ступня, на которую он опирается, — глиняная. Тело рассечено от шеи, из раны струятся слезы, стекая в пещеру. Из этой пещеры и берут начало адские реки: Ахерон, Стикс и Флегетон. Четвертая река, Лета, течет с горы Чистилища. Сливаясь воедино, они образуют в центре Земли ледяное озеро Коцит. Что означает этот загадочный образ? Комментаторы предлагают следующее толкование. Старец символизирует собой «ветхое» человечество, как бы рассеченное грехом Адама. Образ старца возник из соединения рассказа Овидия о четырех эпохах человеческой истории и сновидения царя Навуходоносора (библейская Книга пророка Даниила). Четырехсоставное тело статуи означает смену веков в истории, причем голова («золотой век») осталась незатронутой раной греха (цельность разума). Статуя опирается на глиняную ступню (церковь), а не на железную (империя). Дамиата, к которой обращена спина статуи, — место двух важных сражений: в пятом крестовом походе здесь была одержана победа, а в седьмом крестоносцы (в частности, тамплиеры) потерпели сокрушительное поражение. Кроме того, Дамиата была важным этапом на пути пилигримов: это середина пути от Крита к Синаю. Старец смотрит на Рим, потому что спасение человечества — в воссоздании Римской империи.

Здесь мы встречаемся с философией истории, свернутой в один выразительный образ. Крит для Данте — символ працивилизации, и современные историки, пожалуй, согласились бы с ним, учитывая роль, которую сыграл Крит как посредник между древневосточной и древнегреческой культурой. Крит — остров Зевса, его родина. Это еще и прошлое человечества с его «золотым веком» блаженства. Но Крит связан и с мифом об Энее. Здесь, по преданию, жили предки троянцев (род самого Энея по мужской линии восходил к Зевсу), здесь же собирался обосноваться Эней после бегства из Трои, но судьба повела его дальше, так что Крит оказался важным этапом на пути к Риму. Место рождения Энея — гора Ида Фригийская — недалеко от Трои. Обе горы, конечно, связывались в мифологическом сознании, а для Данте эта связь имела также историческое значение — она обозначала два этапа развития общества. Третья гора, расположенная в конце пути Крит — Дамиата — это Синай, гора, на которой бог явился Моисею и дал ему закон. Четвертая гора — холмы Рима. Таким образом, путь Энея привел к созданию старой Римской империи, а путь пилигримов вычертил направление движения к будущему Риму. Видимо, в зерцале Рима старец надеется узреть свое спасение и исцеление от древней раны.

Чтобы попасть в восьмой круг, Данте и Вергилию приходится преодолеть серьезное препятствие. Круг насилия заканчивается крутым обрывом, с которого в глубины Ада спадает поток Флегетона. Чтобы спуститься, герои проделывают странные манипуляции: Данте подает Вергилию свой пояс, а тот бросает его в бездну. Оттуда всплывает удивительное чудовище, «образ омерзительный обмана» (XVII 7) — Герион, змей с лицом человека. Данте переосмыслил образ античной мифологии, сделав Гериона символом лжи и вероломства. Лицо его приветливо, а шкура, подобно восточному ковру, переливается пестрыми узорами. Неясно, почему его привлек пояс. Данте говорит, что он пытался в свое время обуздать им пантеру (тоже существо с пестрой шкурой). Возможно, это символ аскезы, или же, предполагают комментаторы, пояс тамплиеров, имевший какой-то тайный смысл.

Герион переносит на своей спине Данте и Вергилия в бездну последних кругов Ада. Восьмой круг, где караются обманщики, не злоупотреблявшие доверием, имеет сложное устройство. Это десять концентрических рвов, соединенных мостами. В них под присмотром бесов двигаются грешники. Данте называет это место выдуманным им самим словом Malebolge, Злые Щели. Перед нами — повторение Ада в миниатюре, на горизонтальной плоскости. Десять щелей имеют некоторое соответствие с основными кругами Ада. Посредине — провал, ведущий в девятый круг. Описание восьмого круга занимает двенадцать песней «Ада». Это самостоятельная эпопея, с пестрым миром исторических и современных автору персонажей, с тяжелыми испытаниями — физическими и моральными, из которых поэт выходит закаленным как меч. Десять щелей повторяют общую логику адского возмездия: первые рвы заполнены душами, чей грех как-то связан с любовью, увлечением или хотя бы корыстью (в этих грехах есть что-то человеческое); в следующих все отчетливей проступает отвратительная сущность обмана, и в последних ложь приобретает дьявольский, внутренне страшный, а не только внешне отталкивающий вид. В первой щели под бичами чертей идут два строя грешников: это сводники и соблазнители. Во второй щели — льстецы. Любители сладких слов при жизни, здесь они барахтаются в липких нечистотах. Третья щель карает грех церковной коррупции, симонии: грешники вбиты в ямы вниз головой, по торчащим вверх пяткам пробегает огонь, каждый следующий грешник заколачивает предыдущего еще глубже в землю. В одной из ям ждут Бонифация VIII, виновника многих бед Данте, а следующим будет Климент V, ненависть к которому проходит через всю поэму. В четвертой щели, проливая беззвучные слезы, медленно шествуют волшебники и прорицатели. Они не могут смотреть вперед, так как голова их свернута назад. Данте охватывает один из последних порывов сострадания, но Вергилий останавливает его: «Здесь жив к добру тот, в ком оно мертво» (XX 28), Вергилий требует от Данте не очерствения, а страсти к добру, которая в Аду должна вывернуться наизнанку и стать ненавистью к злу, не теряя своей внутренней сущности. Пятая щель наполнена кипящей смолой, в которой варятся взяточники. Здесь Данте включает в трагедию Ада небольшой фарс — перебранку и потасовку чертей, которая кончается преследованием путников. Эта сцена имеет и аллегорическое значение: Данте в его первую эмигрантскую пору преследовало клеветническое обвинение в финансовых злоупотреблениях, В иносказаниях фарса поэт решительно отметает клевету. Преодолеть рубеж шестой щели оказалось так же сложно, как и попасть в шестой круг. Мосты, радиусами пересекающие рвы, оказались разрушенными землетрясением, которое произошло, когда Христос спустился в Ад. Вдобавок героев ввели в заблуждение черти, указав на несуществующие мосты. Данте во второй раз переживает сомнение в могуществе Вергилия (земного разума). В шестой щели, где они прячутся от погони, им встречаются терпящие наказание лицемеры и фарисеи. На них позолоченные и разукрашенные снаружи свинцовые одежды, которые давят их тяжелым гнетом. Поперек тропы, по которой они проходят, брошен фарисей Кайафа, когда-то призывавший к казни Христа, и вереница грешников проходит по нему.

Вергилий находит выход из щели, но силы Данте почти на исходе, и он не может карабкаться по склону гребня. Его любимый учитель произносит речь, вдохновляющую Данте:

Герои попадают в седьмую щель, где наказываются воры: злодеев жалят змеи, после чего они сгорают и снова восстанавливаются из пепла. XXV песнь подробнейшим образом описывает взаимопревращения человека и змеи, что кроме морального смысла (утрата человеческого облика) имеет, возможно, еще какое-то символическое значение. Восьмой ров скрывает в себе движущиеся огни, в пламени которых заключены лукавые советчики. Здесь происходит встреча Данте с Улиссом, наказанным за хитрость с троянским конем. Данте, конечно, не может простить гибель священной для него Трои, но, с другой стороны, у него особое отношение к Улиссу, и это привлекало к эпизоду внимание многих комментаторов (см.: 26, 45–58. 53. 44, 25–36). В «Комедии» некоторые персонажи оказываются своего рода двойниками Данте, которые реализуют возможности его духовного развития и как бы позволяют Данте взглянуть в зеркало самопознания. Таким зеркалом служит и Улисс. Он похож на Данте тем, что стремится вырваться из рамок обыденности, открыть новые миры.

Так обращается Улисс к своим спутникам, которых он увлек в плаванье за Геркулесовы Столбы. (Корабль Улисса попал в южное полушарие и погиб недалеко от горы Чистилища.) Роднит героев и то, что оба они на пути домой побывали в загробном мире. В то же время Улисс — антипод Данте. Он движется по земной поверхности, по горизонтали, открывающей только чувственную новизну, а Данте, уведенный с ложного пути Вергилием, движется по вертикали, которая одновременно и мировая ось, и лестница духовного восхождения. Улисс влеком собственной авантюрной страстью, а Данте руководим авторитетом — Вергилием. Улиссом движет любопытство, а Данте — жажда истины. «Данте — паломник, а Улисс — путешественник», — подытоживает Ю. М. Лотман (44, 35). Улисс — герой наступающей эпохи Возрождения, и характерно, что этот образ и привлекает и отталкивает Данте.

Любопытен эпизод с еще одним обитателем восьмой щели — Гвидо да Монтефельтро. Этот хитрый политик и полководец, раскаявшись, стал францисканским монахом, но Бонифаций VIII, пообещав отпустить грех, получил у него злой совет, как уничтожить врагов. Когда св. Франциск собирался забрать умершего Гвидо в Рай, прилетел некий черный херувим, доказавший свои права на него с помощью умозаключения, основанного на недопустимости одновременно грешить и каяться. «А ты не думал, что я логик тоже?!» — восклицает черный херувим (XXVII 123). Данте подчеркнул этим эпизодом, что логика (переживавшая расцвет в XIII–XIV вв.) — нейтральный инструмент, который может служить и богу, и дьяволу.

В девятой щели — сеятели раздоров и религиозных расколов (схизматики). Их тела рассечены страшными ранами. Среди них трубадур Бертрам де Борн, держащий свою отсеченную голову, словно фонарь, и Магомет, который во времена Данте считался раскольником, изменившим христианству. Десятая щель казнит фальсификаторов: поражены проказой и коростой поддельщики металла (алхимики), впадают в бешенство поддельщики себя (т. е. выдававшие себя за другого), страдают водянкой поддельщики денег и лихорадкой — поддельщики слов (лжецы). Как всегда, Данте строго соблюдает принцип: чем больше в грехе духовности, тем он страшнее. Металл всего лишь вещество, подделка личности гораздо хуже, однако еще хуже подделка денег, ибо это идеальные знаки, которые определяют перемещение материальных объектов. Хуже всего фальсификация слов, ложь как таковая, потому что здесь происходит извращение связи между словом и смыслом и таким образом в мир проникает дьявольская сила. Между словом и смыслом всегда должно быть нечто третье, что гарантирует их правильную связь. Это третье — человеческий разум. Лжецы совершают предательство по отношению к слову, они не выполняют своей роли посредника. Но ведь слово — это бог, и потому грех лжи — самый тяжкий в Злых Щелях.

Шествуя дальше, Данте и Вергилий различают вдалеке подобие башни. Это гиганты, стоящие в колодце, который ведет в самую нижнюю часть Ада. Зевс сбросил их в преисподнюю за то, что титаны покушались на его власть. Сотворив такую колоссальную силу, говорит Данте, и не наделив ее доброй волей, природа совершила ошибку, но, раскаявшись, пресекла жизнь этого племени и оставила лишь гигантских животных. Мысль Данте об опасности соединения злой воли и силы, более того, об эволюционной бесперспективности такого синтеза, достойна внимания. Один из гигантов — Немврод, ответственный за трагедию Вавилонского столпотворения и смешения языков. Он произносит скрежещущую бессмысленную фразу, как бы демонстрирующую утрату священного дара речи в адских глубинах. Гигант Антей в ладони переносит Данте и Вергилия на дно колодца, и они оказываются на льду озера Коцит. Это и есть девятый, последний круг Ада.

Коцит делится на четыре пояса, в центре же — сам владыка зла Люцифер. Здесь место тех, чей грех — обманутое доверие. В Каине предатели родных, в Антеноре — родины, в Толомее — друзей и гостей, в Джудекке — благодетелей. Они вмерзли в лед настолько глубоко, насколько тяжек был их грех. Знаменитый разговор Данте с Уголино и ряд других выразительных эпизодов рисуют картины духовной смерти, глубины которой столь ужасны, что физическая смерть становится при этом уже чем-то несущественным. Здесь встречаются души, чьи тела здравствуют на земле (в них вселился бес), а сами они пребывают в Аду. Цепенящий холод символизирует сущность сферы Коцита. Если в верхних кругах была утрачена лишь надежда, в средних — вера, то внизу потеряна любовь. Один из героев Ф. М. Достоевского говорит, что ад — это невозможность любить. Обитатели Коцита навсегда отторгнуты от очеловечивающей силы любви, которая ближайшим образом связывает душу с богом через ипостась святого духа. Здесь Данте показывает, что хорошо усвоил уроки Вергилия: он полон ненависти, колотит одного из грешников, обманывает другого. Последний эпизод (XXXIII 109–126) особенно примечателен: Данте клянется, что очистит ото льда глаза грешника, если тот расскажет ему о себе, но затем отказывается выполнить обещание. И это происходит в той части Ада, где несут кару за поруганное доверие. Но в перевернутом мире Ада (а он, как мы узнаем чуть позже, перевернут вверх дном и в буквальном, физическом смысле), в мире зеркально измененных этических норм этот поступок — моральный подвиг. Данте не чужд идее непротивления злу насилием, этому можно найти подтверждения в «Чистилище» и в «Рае», однако в Аду справедливость и Первая любовь требуют адской логики, делающей зло добром. Этот диалектический принцип проходит через всю кантику. Мы встречаемся с ним уже вначале (III 124–125), где души сами торопятся в Ад, потому что их страх превратился в тягу к наказанию, и далее во многих эпизодах, которые демонстрируют превращение противоположностей друг в друга, нередко приобретающее характер дурного круговорота.

Последняя песнь «Ада» описывает встречу с Люцифером. Данте издалека видит нечто, похожее на гигантскую ветряную мельницу. Оттуда дует пронизывающий холодный ветер. Вергилий подводит поэта к царю преисподней, по пояс вросшему в лед. «Я не был мертв, и жив я не был тоже», — сообщает читателю Данте. Действительно, это особая точка адского мира: пространство здесь сжато, время — даже адское — остановилось, движения тут нет, но и покоя также нет, поскольку крылья сатаны бьют с такой силой, что рождают вихрь; здесь исчез даже тот призрак жизни, который еще оставался в верхних кругах, но и смертью назвать это состояние было бы неточно, и мы понимаем, что Ад — это бессмертие. Вечное «сейчас», в котором оцепенели обитатели Ада, доведено до предела в Коците, где освобождающая сила смерти не действенна.

Это первое восклицание Данте при виде дьявола. В «Чистилище» Люцифер именуется так: «…тот, кто создан благородней, чем все творенья….» (XII 25–26). По преданию, Люцифер — ближайший к богу серафим, порвавший духовную связь с богом, что привело к расколу небесных сил на два воинства, а затем к падению Люцифера. Грех его — это первопреступление, которое стало источником всех остальных злодеяний в истории. Заметим, что Люцифер борется не с богом: война идет между ратями Люцифера и архангела Михаила, она есть следствие более значительного, таинственного события. Нарушив связь, основанную на доверии, Люцифер из самого прекрасного творения превратился в самое ужасное. Видимо, первоначальная красота и запечатлена именем Люцифер — «светоносец». В Средние века главными темами при истолковании сущности Люцифера стали его гордыня и неправедная светоносность (ср. античный образ Прометея). Свет без тепла любви — вот коренной изъян Люцифера.

Картина, открывшаяся Данте, такова. У Люцифера три лица и шесть крыльев. Среднее лицо красное, правое — бледно-желтое, левое — черное. В средней пасти торчит ногами наружу Иуда; дьявол жует его и сдирает ему когтями кожу со спины. В правой пасти Кассий, в левой — Брут. Убийцы Цезаря и предатель Христа — самые большие грешники в Аду, ибо они предали земное и небесное величие. Картина довольно динамична: конвульсивно трепещут крылья, скрежещут зубы, стекает кровавая слюна, глаза источают слезы, холодный ветер превращает все это в лед, к тому же, как мы помним, сверху в Коцит впадают кровь и слезы адских рек (их источник — Критский старец), а из южного полушария сюда течет ручеек Леты. Данте не жалеет поэтических средств, чтобы внушить нам ужас и отвращение. Его Люцифер совсем не похож на сатану Мильтона, романтиков, Гёте. Данте остро ощущал красоту добра, и ему не надо было искать косвенных путей ее изображения — через ложную красоту зла, как это порой будут делать романтики. Легко заметить, что Люцифер сохранил следы своего былого величия, но падение превратило их в страшную пародию на небесный образец. Три лица соответствуют трем ликам бога, но вместо любви святого духа — кроваво-красное лицо ненависти, вместо силы Отца — бледно-желтое лицо бессилия, вместо всезнания Сына — черное лицо неведения. Если три креста Голгофы — это перекресток спасения и гибели, то три жертвы Люцифера — это абсолютный тупик непросветленных мучений.

Затрудненность движений, теснота, холод, тяжесть, ужас, неощутимость границы между жизнью и смертью, мрак, лед, уродство дьявола — все это имеет у Данте и философский смысл. Люцифер несет кару в центре Земли, месте, «где гнет всех грузов отовсюду слился» (XXXIV 111), в этом источник его сковывающей силы. Здесь вещество потеряло духовный смысл и не подчиняется космическому ритму движения, отражающему жизнь идеального мира. Здесь вечная ночь, потому что божественный свет не проникает в Ад. Здесь холод и лед, т. е. отсутствие любви и мертвая правильность кристаллов вместо асимметрии жизни (ср. мотив холода в «Докторе Фаустусе» Томаса Манна). Здесь утрачен дар речи (XXXIV 37) и искажено естественное состояние сознания (XXXIV 25–27). Люцифер — это «червь, которым мир пронзен» (XXXIV 108), и образ плода с червоточиной, который навевает эта метафора, подкреплен дантовской физикой земного шара, с одной стороны, и ассоциациями с райским плодом и змеем из Книги Бытия — с другой.

Кроме образов и метафор читатель получает и прямое сообщение о событиях, связанных с мятежом Люцифера (XXXIV 121–126): свергнутый с неба дьявол упал на землю южного полушария и выбил ее своим ударом в северное полушарие, где она «взметнулась горой». Люцифер застрял в центре, южное полушарие покрыла вода, оставив лишь остров Чистилища, а в северном выброшенная земля освободила пространство для воронки Ада. Линия падения, как мы узнаем позже, образовала ось «гора Чистилища — гора Сион», проходящую через центр Земли.

Чтобы выбраться из Ада, Вергилий велит Данте обхватить его вокруг шеи и начинает спуск вниз по косматой шерсти дьявола. На бедре он ложится и разворачивается головой вниз, продолжая движение. Когда Вергилий через расщелину выбирается на скалу, Данте с удивлением обнаруживает, что Люцифер остался внизу торчащим вверх ногами. Герои миновали важный рубеж: они перебрались в южное полушарие, перевернувшись в точке максимального тяготения (чресла дьявола). Здесь Вергилий впервые отмечает время по Солнцу. Карабкаясь вдоль ручья Леты, странники выходят на поверхность: они — на острове Чистилища.

Страшный путь, пройденный поэтом, не только открыл перед ним неведомый мир, но и изменил его самого. Он прошел через опыт смерти, побывав в недрах Земли. Он познал себя и прямо — в трудных ситуациях и косвенно — узнавая свои черты в некоторых грешниках. Резкая смена событий и эмоций закалила Данте. Вергилий научил его подчиняться голосу разума. Устройство Ада многое объяснило в событиях земной жизни. Данте с изумлением увидел мир без света истины, порядок без морали, логику без любви, силу без добра и обнаружил, что жизнь «наверху» может уподобиться увиденному «внизу», если тяготению адских сил не противопоставить такие, казалось бы, хрупкие ценности, как любовь, надежда, вера, честь, долг… Однако груз знаний и духовного опыта не освобождает от законов «падшего» мира, и Данте ждет еще одно испытание — гора Чистилища.