Давай вместе

Не «ты мне нравишься». Не «ты мне очень нравишься». И даже не «ты мой лучший друг».

Нет.

Просто «я тебя люблю».

Если уж размышлять о фразах, то эта — ого-го какая фраза. Практически в одном ряду с другими: «Пока мы не зашли слишком далеко, думаю, ты должен знать, что я не всегда была женщиной…» (Микаелла/Майкл — Мэтту в 1995); «Сказав, что неженат, я был не совсем честен с тобой…» (Грэм Кинг — Хлое в 1997); «Думаю, нам пора всерьез обсудить нашу будущую семейную жизнь…» (Зоя — мне в 1995).

То есть к этим словам надо отнестись серьезно.

Конечно, в такой критический момент я мог бы прибегнуть к одной из традиционных уловок:

A. Задумчивое «м-м-м» (особенно в сочетании с медленным покачиванием головы и выражением боли на лице).

Б. Невнятное «я тебя тоже лубгвх» (чем пьянее, тем лучше).

B. Испуганное «господи, меня сейчас вырвет» (и не будь голословен, друг мой).

Г. Психологически выверенное «спасибо, что доверилась мне» (и не забудь после этого благодарно пожать ей руку).

Д. Нахальное «я в курсе» (пристально смотри ей в глаза, самодовольно либо презрительно улыбаясь).

Но мне сейчас не до уловок. Я в смятении. Я смотрю на Эми и думаю, что, может быть, именно эти слова я и хотел от нее услышать. Я польщен. И еще я понимаю, что этими словами Эми выразила жизненно важное решение: я — тот, кто ей нужен.

Где-то в глубине души мне и правда хочется взять ее за руку, посмотреть в глаза и сказать: «Да, я — тот, кто нужен тебе. Да, я люблю тебя и счастлив, что ты любишь меня». В конце концов, все мы хотим одного — любить и быть любимыми. Ведь так? Любовь без взаимности — это не то.

Но есть и другие чувства. Неуверенность. Мысли, в которых не хочется признаваться даже самому себе. Например, насколько хорошо я ее знаю? Достаточно ли, чтобы поверить в это признание? А что, если я ей поверю и ошибусь? Что, если пойду у нее на поводу и приму свои запутанные чувства за Любовь?

Предыдущий опыт подобных отношений не прибавляет мне уверенности. Во-первых, за всю свою жизнь я признался в любви только один раз (не считая родственников и домашних животных). Зое. В аэропорту Хитроу. Мы застряли там на шесть часов в ожидании нашего рейса на Ибицу и уже через три часа устали до смерти. Скука чудовищная. Я сидел в пластиковом кресле, тупо уставившись на табло, и надеялся, что вот-вот зашевелятся буквы и напишется «Идет посадка».

Зоя спала, положив голову ко мне на колени. Помню, я смотрел на нее, на ее разметавшиеся волосы, на сомкнутые веки, и мной овладело безумное желание защитить ее от всего мира. Такую красивую и безмятежную. Мне никогда раньше не было так хорошо и уютно. Я наклонился к ней, поцеловал в лоб, и три волшебных слова сами собой сорвались шепотом с моих губ. Мы встречались с ней тогда уже шесть месяцев, и я искренне верил в то, что сказал.

Но сейчас, здесь — в ванной Хлои, сидя с подбитым глазом и опухшей челюстью, я все воспринимаю по-другому. Я уже не мальчик. И любовь для меня — не наплыв нежности, не тихое восхищение, не ожидание счастья. Любовь — это решение. Это уверенность в том, что она — та самая. Я не из тех, кто с легкостью признается в любви, лишь бы в такой момент не молчать. И не из тех, кто использует эти слова как код доступа в ее спальню (на этот случай я могу придумать что-нибудь получше). Но я также не из тех, кто боится этих слов. Я скажу это, когда буду уверен в своих чувствах. А сейчас, когда я смотрю на Эми, я не уверен…

Вывод: наше совместное будущее пока под вопросом.

Поэтому, вместо того чтобы принять ее слова и выдать ответное «Я тебя тоже люблю», я выбираю путь, избитый поколениями нерешительных мужчин: линяю в кусты.

— У тебя платье порвалось, — говорю я, переводя взгляд на ткань.

На несколько секунд воцаряется такая тишина, что я слышу биение своего сердца. Думаю, она тоже слышит.

Наконец она спрашивает:

— Ну и что скажешь?

— Бред какой-то, — говорю я.

К счастью, она понимает, что мои слова относятся к происшедшему в саду, а не к ее признанию.

— Зря я так, — говорит она.

Я крепче обнимаю ее, притягиваю к себе, целую в щеку.

— Нет, это я зря. Зря наврал тебе про Салли. А она зря не сказала правду Джонсу. И зря этот чокнутый урод принял все так близко к сердцу и решил свернуть мне шею.

Эми опускает взгляд.

— Да, но его можно понять…

— Да какой там, к черту, понять! Никто не имеет права так себя вести. Слишком много тут, — говорю я, прикладывая палец к ноздре и вдыхая, — и слишком мало тут, — и стучу пальцем по виску. Едва я подумал о Джонсе, мой пульс сразу участился.

— А если бы ты был на его месте? Если бы ты узнал, что кто-то рисует меня голой? Ты бы не взбесился?

Вопрос, конечно, верный, но мне сейчас не до этих рассуждений. Я категорично мотаю головой.

— Нет, я бы не взбесился, потому что я не псих. И… потому что я доверяю тебе.

— А ты знал, что она ему не сказала? Ну, до сегодняшнего вечера?

Думаю, не наврать ли снова, мол, Джонс знал и был не против? Но к чему это вранье? Достаточно один раз взглянуть на Джонса и станет ясно, что он разъярится, даже если кто-нибудь подсядет к Салли в автобусе, не говоря уж о вещах более интимных. И поэтому я выбираю правду.

— Да, она сказала, что Джонс взбесится, если узнает.

— Как и я, когда увидела картину.

— Да, — вздыхаю я, — как и ты.

— Наверное, все дело в честности. Я сразу заподозрила самое плохое.

Я подвигаюсь ближе, заглядываю ей в лицо. Глаза у Эми опухли от слез, и мне кажется, это я во всем виноват. В принципе так оно и есть.

— Ты об этом подумала, когда нашла портрет?

— Что ты спал с ней?

— Да.

— Ну, я бы соврала, если бы сказала, что не подумала об этом. — Чувствую, как она проводит рукой по моим волосам. — Конечно. Да что там, я была почти уверена. — Она поднимает голову и смотрит на меня. — Ты злишься, что я могла так подумать?

— Нет, — отвечаю я после некоторого раздумья.

— Нисколечко?

— Ну ладно, — соглашаюсь я, — немножко.

— Прости меня. Это все от ревности. Я доверяю тебе, Джек. Полностью. Ты ведь и сам знаешь?

Чувствую себя полным ничтожеством. И не просто ничтожеством. Хуже… С тех пор как мы помирились после ссоры в мастерской, мне все время так. Вот сейчас идеальный момент — рассказать Эми правду о моих видах на Салли. Сказать, что мной двигало вожделение, а не вдохновение. И покончить с этим раз и навсегда.

Но зачем? Почему я должен отчитываться за то, что было в моей жизни до ее появления? Чего ради причинять ей боль? Теперь все это уже неважно. Мне нужна Эми, а не Салли. И незачем Эми знать, что раньше все было иначе.

— Не думал об этом, — говорю я, уходя от темы. — А чем твоя логика отличается от логики Джонса? Ты повела себя так же, как и он.

— Но я тебя не ударила, — возражает она. — Это разве не считается?

Невольно улыбаюсь:

— Наверное, считается. Но я ведь не поджарил тебе кожаные штаны. Это тоже считается.

Она корчит гримасу:

— Да, судя по звуку, было больно.

— Да уж, — говорю я, не в состоянии сдержать ухмылку, — как бекон на сковородке зашкворчал.

Ее голос снова становится серьезным:

— Джек, нам кое-что нужно выяснить.

— Ты про доверие?

— Да, но не только. Я о прошлом, чтобы не осталось никаких секретов, лжи. И чтобы не повторилось того, что случилось сегодня.

Она права. С этим надо разобраться. Но не здесь. Не сейчас. И не так. На сегодня эмоций достаточно.

В дверь стучат. Это Мэтт.

— Ну как, тебе уже лучше? — спрашивает он, содрогаясь при виде моей физиономии.

— Гораздо. — Оборачиваюсь к Эми и улыбаюсь ей: — Давайте-ка продолжим вечеринку.

ЧЕСТНОСТЬ

Вторник. Вечер. Эми сидит за столиком на улице у «Зака». Мы решили заглянуть сюда выпить, а потом пойти на вечеринку к ее знакомому. Не дойдя до бара несколько метров, я останавливаюсь и внимательно разглядываю Эми. В эту игру я играл, еще когда встречался с Зоей. Называется она «Запал бы я на нее, если бы она не была моей девушкой?» Я стою поодаль, пытаясь представить, что не знаком с Эми. Будто проходил мимо, заметил ее и подумал: «А не затащить ли мне эту крошку в постель?»

Сначала оцениваем внешние данные: волосы, фигура, одежда. Все вроде бы в моем вкусе. У нее нет «мокрой» химии, она не лысая и не носит бороду. Признаков дистрофии, ожирения или злоупотребления стероидами тоже не наблюдается. Так, теперь одежда… Никаких флюоресцентных легинсов, шпилек или футболки фан-клуба Майкла Болтона. Хорошо. По возрасту тоже подходит: не более чем на пять лет моложе меня (то есть можем вместе пустить слезу, вспоминая телепередачи времен семидесятых-восьмидесятых) и не больше чем на десять лет меня старше (то есть снижается вероятность прошлого, обремененного бывшими мужьями, детьми и старыми пластинками). Для начала недурно. Дальше разглядываю детали. Читает глянцевый журнал (грамотная — хорошо), на макушку сдвинуты темные очки от… (любит дорогие вещи — плохо), на столе бутылка вина и пара стаканов (кого-то ждет; вероятно, своего парня — совсем плохо). Общий вывод: очень недурна, жаль, что у нее уже есть парень.

Если бы это была наша первая встреча, мне пришлось бы сейчас скромно удалиться. Но я вижу Эми не в первый раз. И тот факт, что у нее есть парень, меня совсем не смущает. Потому что ее парень — это я, и второй стакан на столе явно для меня. И я подхожу к ней, широко улыбаясь, потому что на свой вопрос отвечаю — ДА!

Первое, что я понимаю, поцеловав Эми, сев за столик и налив себе вина, журнал в ее руках — брошюра из турагентства. Второе, что я понимаю, пока она спрашивает меня, как дела, — это брошюра об отдыхе на Гавайях. Третье, что я понимаю, когда Эми замечает, что два года не была за границей, — она думает, будто я сказочно богат и летаю на всякие там Гавайи чуть не каждый месяц. Но главное, что я понимаю, пока она соскребает желтую краску у меня с волос, — я влип по самое «не хочу».

— Ну, что думаешь? — спрашивает Эми, разворачивая брошюрку и показывая мне фотографию дико дорогого отеля.

Что я думаю? По правде? Я думаю, что после уплаты штрафа за перерасход кредита, оплаты жилья и прочих жизненно важных счетов денег за мое «творение в ошизительно желтых тонах» не хватит даже на автобусный билет до Клэктона, не говоря уже о более экзотическом курорте. Я думаю, что незачем ехать за границу, когда и тут красиво и жарко. И еще я думаю, что если бы на свете была справедливость, то Эми страдала бы какой-нибудь жуткой аэрофобией и нам бы пришлось все лето провести в любимом Соединенном Королевстве. Но вряд ли Эми хочет знать правду. По крайней мере, я не хочу, чтобы она ее знала. Уже не в первый раз я отмечаю для себя, что ложь — как мастурбация: начав, не можешь остановиться. Но, несмотря на такие грустные мысли, мне удается не показать своего ужаса и, приняв вид пресытившегося жизнью человека, лениво произнести:

— Ну, не знаю… Съездишь на эти Гавайи раз — и все, смотреть там больше нечего.

— А-а-а… — Она и не пытается скрыть разочарования. — Я же не думала, что ты там уже бывал.

— Да, приходилось.

Это правда. Я бывал на Гавайских островах. И тот факт, что мне тогда было шесть месяцев, и я все время валялся в коляске, и поездку эту дали отцу вместо премии, не меняет сути дела. На Гавайях я был. В подтверждение этого делаю руками волнообразные движения и напеваю гавайские мотивы, надеясь, что таким образом отвлеку Эми от ее навязчивой идеи.

Не помогает. Едва я завожу первый куплет ла-ла-ла-ла-лааа-лааа, как она прерывает меня вопросом:

— И что, тебе совсем не хочется туда вернуться? Опускаю руки, не закончив танцевального па. — Знаешь, — продолжаю я свой блеф, — Гавайи — это лишь солнце, песок, волны — вот, собственно, и все, ничего интересного. Больше там смотреть нечего.

— И правда, ничего интересного. — Она кидает на стол другую брошюрку. Смотрю на обложку: тропические джунгли. — Тогда как насчет этого? Один раз побывал в джунглях, и смотреть там больше нечего?

Одного взгляда на внушительную стопку брошюр, торчащую из ее сумки, мне достаточно: даже Тур Хейердал не решился бы заявить, что побывал во всех этих местах. Так, надо думать быстрее, иначе мне не отвертеться. Я уже обещал поехать вместе с ней в отпуск, и отказ может быть воспринят как знак того, что наши отношения дали трещину. А уж обсуждать наши отношения мне совсем не хочется. Да и трещины никакой нет. Если не считать моего вранья о том, сколько денег я зарабатываю на картинах. И того, что я продолжаю ей врать, хотя обещал никогда больше этого не делать. Трещина? Ха! Да какая трещина? Так, мелочи жизни — разве стоит обращать на них внимание?

Я тихонечко отодвигаю брошюрки на край стола и говорю:

— Я думал, что мы поедем не так далеко.

— Почему?

— Ну-у… — И тут меня осеняет блестящая идея: — Потому что, когда мы купим путевки, останется всего неделя до окончания твоего отпуска.

Но ее так легко не проведешь.

— Ничего страшного, — говорит она, открывая брошюрку о Багамских островах. Проводит пальцем по колонке цен, нулей в которых больше, чем во всем бюджете Великобритании, и указывает на даты отправления и прибытия: — Видишь, у них куча предложений — путевки на семь дней.

Предложений? Ха! Расскажи об этом управляющему моего банка.

— Я знаю, — не сдаюсь я, — но подумай, сколько часов длится перелет. Смена часовых поясов. Адаптация. Пока мы привыкнем к новому климату и времени, уже пора лететь обратно. — Вижу, как она открывает рот, готовясь возразить мне, и быстро продолжаю: — Европа. Чем тебе не нравится Европа? В это время года там замечательно. В Европе… ну, я не знаю… в Европе весело!

— Весело? — повторяет она, прищурившись.

— Да! Столько всего интересного… — Энергично киваю, как бы поддакивая себе. — Весело.

Она откидывается на спинку стула, всем своим видом говоря: «В Европе НЕ весело и НЕ интересно. Я была там миллион раз. И вообще, я хочу на Гавайи».

— Ладно, — говорит она вслух, — в какой конкретно части парка развлечений «Евроленд» тебе так хочется повеселиться7 .

Припоминаю, где самые дешевые чартерные рейсы, дешевые гостиницы, дешевая еда и выпивка, и слово «Греция» само слетает с языка.

— Греция? — Ее зубы так плотно сжаты, что непонятно, как она вообще умудрилась процедить сквозь них это слово.

— Ну да, в Греции. Это же колыбель западной цивилизации. Ну, там, Парфенон, родина Гомера и этого, как его там, веселенький такой танец… сиртаки!

Несколько секунд она обдумывает мои слова, переводя взгляд с меня на красочные брошюрки. И у меня возникает ощущение, что, окажись она перед выбором — они или я, решение будет не в мою пользу.

— Ладно, — наконец произносит она. — Едем в Грецию. Мне заказать путевку, или ты сам все сделаешь?

— Предоставь это мне, — говорю я, радостно вспоминая, где продают горящие путевки.

К счастью, после этого мы меняем тему разговора. Правда, дальнейший поворот беседы облегчения мне не приносит. Ужас и нервозность — да, облегчение — нет. Кажется, это называется «как уж на сковородке». Примерно так я себя и почувствовал. Потому что Эми открыла тему, которой я старательно избегал с момента нашего объяснения в ванной Хлои. Прошлое.

У меня странное отношение к прошлому. С одной стороны, меня оно не гнетет. Я стал тем, кем я стал, благодаря всему тому, что случилось со мной в прошлом. Например, в самом начале нашего с Эми знакомства мы говорили о прошлом, и я с легкостью красовался перед ней. Потому что мы затрагивали только невинное прошлое, вещи, о которых можно безбоязненно рассказывать собственным внукам. А с другой стороны, были в моей жизни ситуации, которые лучше не вспоминать. Секс, например. Девушки, с которыми я переспал за последние несколько лет. Секс — вообще скользкая тема. Когда ты кому-то рассказываешь о своей сексуальной жизни, они делают о тебе определенные выводы.

Взять, к примеру, Кристин. В начале прошлого года я только о ней и думал. С ней было здорово, и мы рассказывали друг другу все без утайки, даже о всех своих прошлых любовных похождениях. И это было классно. Честные и открытые отношения. Вот только когда я наконец предложил ей переспать со мной, она отказалась. Почему? Не потому что я ей не нравился — она созналась, что я ей очень даже нравился. Просто ей не хотелось стать еще одной победой Джека Росситера — номером «дцать» в списке юбок на одну ночь.

Это меня и настораживает в отношениях с Эми. Не осудит ли она меня? Если я признаюсь ей, что последнее время только и делал, что соблазнял девиц и потом кидал их, не кинет ли она меня сама? Рискованно, но оно того стоит. Мы ведь решили быть честными друг с другом? Если Эми примет меня, то должна принять таким, какой я есть. Пан или пропал.

Надеюсь, что не пропал.

Поэтому, немного помявшись, мы все же начинаем разговор о наших прошлых связях. Вот только, кажется, мы их не обсуждаем, а оцениваем. В каждом заданном вопросе присутствует подтекст. Например, Эми спрашивает меня:

«Ты изменял девушке, если вы с ней встречались уже долгое время?» (А ты мог бы изменить мне?)

«Когда ты решил порвать с ней отношения, ты прямо ей об этом сказал или подстроил все так, как будто в разрыве виноваты вы оба?» (Ты настоящий мужчина или подлый трус?)

«У тебя не возникало мысли жениться на одной из этих девушек?» (Не пугают ли тебя серьезные отношения?)

В свою очередь я спрашиваю Эми:

«Если бы кто-нибудь из этих парней предложил тебе выйти замуж, ты бы согласилась?» (Ты бы вышла за меня замуж только потому, что пришло бремя и тебе вдруг захотелось замуж, или потому что по уши в меня влюбилась?)

«Ты когда-нибудь мстила бывшим любовникам?» (Если наши отношения не сложатся, то не станешь ли ты меня преследовать и мстить до последнего?)

«Не пробовала ли ты секс с девушкой?» (Есть ли у нас шанс заняться сексом втроем?)

И так, мало-помалу, мы заставляем друг друга говорить откровенно и каждый из нас обдумывает услышанное.

Потом переходим к подробностям. Начинаем с обычного вопроса: сколько всего женщин было у меня и сколько мужчин у нее. Не могу точно сказать, какова реакция Эми на мой ответ (около двадцати пяти). Но, когда она сама, закрыв глаза, начинает считать свои победы, загибая и разгибая пальцы на руках, и говорит: «Двенадцать», я искренне удивлен. Подставляю эти цифры в уравнение развращенности, которое мы с Мэттом вывели на досуге. Для вычисления коэффициента развращенности (v), то есть среднего количества человек, с которыми ты переспал в течение одного холостяцкого года, требуются следующие данные: общее число половых партнеров (W); возраст на данный момент (X); возраст, в котором лишился девственности (Y); число лет в сожительстве (Z). Уравнение имеет вид:

И вот результат: хотя у нее было меньше половых партнеров, чем у меня, уровень развращенности у нас почти одинаковый. Когда у нее не было постоянного парня, в среднем за год получалось трое мужчин. У меня же в среднем было по 3, 125 женщины в год.

Даже и не знаю, что думать по этому поводу. Конечно, неплохо, что мы оба примерно одинаково опытны в этих делах и ни одного из нас нельзя считать более развращенным. Но вообще-то я в шоке. Себя-то я считаю немного распутным парнем. Так что, значит, Эми — распутная женщина? Может, следует насторожиться? Когда дело касается женщин, я себе не доверяю. Смогу ли я доверять ей, если дело коснется другого мужчины? Или просто мое мужское достоинство задето тем фактом, что Эми прекрасно может развлечься и без меня?

Как бы там ни было, я заинтригован. И хочу услышать от нее подробности. Я спрашиваю. Она отвечает. Поименно, покроватно. Начиная с первого (Уэйн Картрайт, за сараем для велосипедов, средняя школа Элмесмер) и заканчивая последним (Мартин Роббинс, за шесть месяцев до меня, на свадьбе в Уэльсе). Начиная с самого младшего (снова Уэйн Картрайт, 17 лет) и заканчивая самым старшим (Саймон Чадвик, музыкант сорока лет). Начиная с худшего (Алан Вуд, юрист, тридцать с небольшим лет, разведен) и заканчивая лучшим (Томми Джонсон, художник-декоратор из Вест-Энда). Подробно рассказывает о своей самой продолжительной ошибке (Энди, агент по продаже недвижимости, с которым они вместе жили) и самой короткой («Джимми или Джонни, точно не помню. Я напилась и обкурилась. Вообще мало что о нем помню»).

И где-то в разгаре нашей беседы, несмотря на то что наши откровения взаимны, у меня возникает странное чувство. Оно приходит вдруг, ниоткуда, но, появившись, уже не оставляет меня. Эми продолжает говорить, я слушаю, но мне вдруг становится тошно. Я начинаю представлять себе все, что она рассказывает. Я невольно представляю себе то, что она выделывала с этими типами. Все то же самое, что и со мной; то, что связывает нас с ней воедино. Понимаю, что это полный бред, но мне от этого не легче. У меня уже давно не было такого чувства. Потому что мне уже давно было на всех начхать. Почти все девчонки, с которыми я спал, ничего для меня не значили — так, развлечение на одну ночь. Я практически ничего о них не знал, а их прошлые интрижки с другими парнями меня совершенно не касались. Да и с чего бы? Я же не собирался продолжать с ними отношения. У меня с ними и будущего-то не было, так зачем волноваться о прошлом?

Но сейчас все иначе, совершенно иначе. Последние несколько дней я много думал о том, что сказала мне Эми в ванной Хлои. О тех трех словах. И я думал, что, наверное, должен был ответить ей по-другому. Потому что Эми дорога мне. Очень. Кажется, я влюбился в нее. Поэтому мне так больно слышать все эти откровения. Я хочу, чтобы она была моей. Только моей. Вся без остатка. А значит, я должен знать о ней всю правду, в том числе и эту. Но я не хочу знать, что она могла изменить своему парню. Что она могла напиться и лечь в постель с кем попало, поскольку была не в состоянии уехать домой. Я был бы счастлив не знать всего этого. Потому что я не хочу, чтобы подобное случилось со мной.

Я сопротивляюсь этому чувству, пытаюсь заставить себя не быть такой задницей. А ей каково после моих откровений? Так что нечего трагедию ломать. Не стоит ревновать и бояться. Не надо опускаться до такой низости. Не поддавайся этим мыслям. Наоборот, это даже хорошо, что вы открыто во всем друг другу признались. Это нормально. Пойми, всем приходится мириться с подобными фактами, всем, за исключением тех, кому удалось жениться на девственнице.

— Но с ними все кончено? — спрашиваю я, закончив со своим номером двадцать пятым и выслушав о ее номере двенадцатом.

Она пристально смотрит мне в глаза и говорит: — Да.

— Все они в прошлом? Между вами все кончено? Никто никому ничего не должен?

— Нет.

— Хорошо, — говорю я, стараясь скрыть облегчение. — Я рад.

— А у тебя? — допытывается она. — Я все теперь знаю или были еще женщины? Старая любовь?

— Нет, — уверяю я, — только ты.

— А Зоя? К ней у тебя не осталось никаких чувств?

— Нет.

— А к Салли?

— Нет.

Она смотрит на стол.

— Она тебе не звонила?

— Нет, и, думаю, не позвонит. Кейт сказала, что они с Джонсом уехали в Глазго — пытаются наладить отношения.

Эми кивает, — кажется, удовлетворена ответом. Потом поднимает взгляд и спрашивает:

— А Хлоя?

Наверное, если бы она попросила меня спустить штаны и описать всю улицу, я бы не больше удивился. Я пытаюсь сказать: «Что?» — но получается только «О?».

— Ты ей нравишься.

— Скажешь тоже! Мы всего лишь хорошие друзья.

— Ну и что? Знаешь, друзья иногда и в постели дружат.

— Ну да, — говорю я, а у самого голос виноватый. — Только это не про нас, понятно?

— И что, никогда не хотелось? Ведь это самое главное. Не то, спал ты с ней или нет, а твои мысли — думал ли ты об этом.

— Нет. Этого не было и не будет. Эми наклоняется ко мне и целует.

— Вот и хорошо, — говорит она с улыбкой. — Прости, но я должна была спросить об этом.

— Почему?

— Почему? Потому что, если бы ты был к ней неравнодушен, я бы не смогла с ней дружить. Я бы ее к тебе на пушечный выстрел не подпустила. Ты же понимаешь?

— Да, но теперь, надеюсь, все разъяснилось?

— Да. — Она вынимает бутылку из ведерка со льдом. Пустая. Потом смотрит на часы. — Пошли, — говорит она. — Пора к Максу, а то опоздаем.

ВЕЧЕРИНКА

Вечеринка у Макса приносит значительное облегчение. Максимальное облегчение. Этот вечер можно было бы заснять и пускать как рекламный ролик: «надежное средство облегчит ваши страхи и страдания» — для парней, которые, подобно мне, боятся знакомиться с компанией своей девушки.

Как только Макс открывает дверь, я перестаю нервничать и напрягаться. Он приветливо улыбается: «Эй, это и есть твой новый парень». И все.

Просто протягивает мне банку холодного пива, обнимает Эми, жмет мне руку и проводит нас в комнату.

В квартире уже человек шестьдесят. Возраст — от двадцати до тридцати с небольшим. Я оглядываю гостей и прихожу к выводу, что с виду — вполне нормальные люди. Бояться их вроде бы нечего: это не шабаш сатанистов и в углу нет окровавленного алтаря, не сборище извращенцев в латексе. Другими словами, ничто не вызывает подозрений, что Эми не та, за кого себя выдает.

На несколько минут мы задерживаемся в дверях, и Эми вкратце рассказывает мне о компании. Потом смешиваемся с толпой, останавливаемся у каждой группы, я улыбаюсь, шучу, пытаюсь запомнить имена, а в перерывах между остановками Эми нашептывает мне на ухо самые свежие сплетни о собравшихся. Надо сказать, это ужасно утомительно. Я замечаю, что борюсь с желанием взять Эми в охапку и утащить подальше отсюда. Хоть на пять минут. Я тут как на смотринах. С некоторыми из гостей она знакома с детства. Для них я, наверное, всего лишь очередной дружок Эми, фигура малоинтересная и непостоянная.

— Ну, как они тебе? — спрашивает она, часа через полтора утянув меня в тихий угол.

— В основном нормально, — говорю я, глядя поверх ее головы на собравшуюся толпу и мысленно перебирая тех, кого я к нормальным бы не причислил.

— Честно?

Я улыбаюсь:

— Конечно, я бы тебе сказал.

А вот это вранье. Даже если бы я решил, что все они сплошь бешеные психи и лунатики, все равно сказал бы, что они мне понравились. Потому что Эми для меня важнее всех этих людей, вместе взятых. А для нее важно, чтобы они мне понравились.

— Ну и слава богу.

— У тебя прямо как гора с плеч.

— Так и есть. Жаль, что Хел не пришла. Поверить не могу, что я вас до сих пор не познакомила.

Она осматривает комнату и на мгновение поворачивается ко мне профилем. В моей голове проносится та же мысль, что и минут тридцать назад. Я болтал с ее однокурсницей Сью и заметил, что Эми стоит у окна рядом с каким-то парнем. Я тогда подумал: «Парень, тебе крупно повезло». И вот сейчас мне очень хочется сказать ей об этом. Что она просто удивительная, и я горжусь ею. И что благодаря ей моя жизнь прекрасна, а будущее кажется светлым и радостным. Я наклоняюсь и шепчу ей на ухо: «Поцелуй меня». — Боже мой! — визжит она, отпихивая меня. Глядя ей вслед, пока она прорывается к выходу, я, грешным делом, решил, что у меня нарушилось сообщение мозга с речевым аппаратом и вместо того, чтобы прошептать «Поцелуй меня», я заорал «Пожар! Спасайся кто может!». Правда, вскоре я понял, что Эми гребет не к дверям, а к какому-то типу, который в них нарисовался.

Подойдя поближе, чтобы лучше его разглядеть, понимаю, что, назвав очередного гостя «типом», я его явно недооценил. Скорее, он похож на Аполлона. Рост под метр девяносто, крепкие мышцы, загар, густая темная шевелюра и лучезарная улыбка — с такими данными прямая дорога на обложку журнала. Оглядываю комнату, но нет, все чисто — нет ни красных флажков, ни прочих знаков. Бедные парни и не подозревают об опасности. Они не знают, что Большая Белая Акула вплыла в комнату, что надо скорее хватать своих женщин, уводить их с мелководья и бежать в горы. Но, может, им нечего бояться? Может, хищник уже наметил себе жертву?

Или она увидела его.

Заметив мчащуюся к нему Эми, он роняет на пол рюкзак и протягивает к ней руки. Спокойно! Они наверняка всего лишь старые друзья. У него загар, рюкзак, — значит, он только что откуда-то приехал и они просто очень рады встрече. Вполне логичное объяснение. Вот и славно. Волноваться не о чем. Подумаешь, Эми так к нему рванула, ну и что с того? Ну подхватил ее привычным движением, будто они в паре всю жизнь танцевали. Это тоже нормально. И то, что она обвила его широкие плечи руками, а стройную талию ногами. И что он закружил ее, подхватив руками под то самое место. И что, опустив ее на землю, он по-прежнему прижимает к себе, воркуя с ней. Конечно, это тоже все вполне нормально. Мне просто не о чем волноваться. Я же уверен в себе, и в ней, и в наших отношениях.

Меньше чем через три секунды я уже стою рядом с Эми и, многозначительно кашляя, обозначаю свое присутствие.

Эми отцепляется от красавчика, а у самой глаза горят, щеки разрумянились. Ну просто картинка из фильма про влюбленных. А этот урод жестом собственника обнимает ее за плечи.

— Джек, это Тристан, мой хороший друг, — говорит Эми. — Он шесть месяцев путешествовал по Азии. — И поворачивается к Тристану: — А это Джек.

— Ее парень, — добавляю я, поскольку эта подробность явно вылетела у Эми из головы.

Как бы то ни было, мои слова производят должный эффект. Тристан снимает руку с плеча Эми. Я так понимаю, он собирается протянуть ее мне для приветственного рукопожатия, поэтому протягиваю свою. Однако у Тристана для своей руки есть дела и поважнее — он неспешно убирает с лица шикарные кудри. Теперь, когда обзору ничего не мешает, внимательно оглядывает меня с ног до головы, потом мычит невнятное «эм-м…», поворачивается к Эми и переспрашивает:

— Джек, ты сказала?

— Да, Джек, — повторяет она.

— К-хм. — Тристан снова смотрит на меня, как бы проверяя, достоверна ли эта информация, и опять поворачивается к Эми: — Твой парень?

— Да.

Так, пора взять ситуацию под контроль. А то стою тут, как бедный родственник. Делаю вид, что протянул руку не ему, а за пивом на столе рядом. Откручиваю крышку и протягиваю бутылку Тристану.

— Пива? — предлагаю я дружелюбно, хватая руку Эми и кладя ее себе на талию.

Тристан, увидев наше публичное проявление чувств, опускает свой греческий нос, чтобы разглядеть меня, берет пиво и снова бормочет невнятное «к-хм», не обращаясь ни к кому из нас конкретно.

К-хм? Да что он о себе возомнил, Элвис хренов? Отхожу от него на шаг — вдруг он войдет в раж да как начнет коленками в такт оркестру дрыгать? Конечно, волнуясь за безопасность Эми, тащу ее за собой. И только после этого Нелвис сподобился обратиться ко мне напрямую.

— Ну и чем ты занимаешься? — спрашивает без малейшего интереса. Теперь, когда он решил изъясняться фразами длиннее двух слогов, становится ясно: Итон и графское поместье под Лондоном, не меньше. Золотой акцент.

— Я художник.

Проблеск интереса в его глазах и понимающий взгляд на Эми.

— Правда? Известный?

— Вполне, — говорю я, но из осторожности добавляю: — В узких кругах.

— Какая у тебя фамилия? — спрашивает он. — Мой отец коллекционер, и, возможно, у него есть и твои работы. Он любит помогать молодым талантам.

Я называю ему свою фамилию, хотя понимаю, что ему она ни о чем не скажет. Конечно, если его папашу зовут не Вилли Фергюсон и он не специализируется на этюдах в желтых тонах.

Он пренебрежительно фыркает:

— Никогда не слышал.

То же самое я бы с удовольствием сказал ему. А заодно и Эми. Кто он вообще такой? И если он такой хороший друг, то почему ты ни разу о нем не говорила?

Эми как будто прочла мои мысли. Она сжимает мне руку и говорит:

— Мы с Тристаном вместе учились в колледже.

Что? Так и хочется спросить: «И поэтому у него есть право обращаться со мной, как с куском дерьма, который он только что отскреб со своих ботинок?» Но я решаю промолчать. Потому что такие, как Тристан, только этого от тебя и ждут — что ты в ответ им нахамишь. Все просто, как у двух самцов-соперников. Ему нравится Эми. Но место рядом с Эми занято, оно — мое. И ему надо меня убрать. Но, если я не сдвинусь с места, он ничего не сможет сделать.

Его верхняя губа приподнимается — на лице очаровательное презрение. Очарование — для Эми, а мне, естественно, достается презрение.

— Мы знакомы уже много лет, — говорит он, пользуясь своим преимуществом. — А ты с Эми давно познакомился?

Вношу поправку: вечеринка Макса уже не приносит мне облегчения. Наоборот, сплошное огорчение. Если этот парень пытается меня завести, то ему это отлично удается. Просто молодец. Негодяй из негодяев. Я смотрю на него с такой ненавистью, что боюсь, как бы молнии не вырвались из моих глаз и не испепелили его. Тут я решаю, что Тристан — не просто имя. Это намного больше. Это производное от глагола: «Извините, я вам сиденье унитаза ОБТРИСТАНИЛ». И существительного: «Ой, не надо было вчера есть столько острого — у меня теперь в ТРИСТАНИЦЕ жжет».

Конечно, в лицо я ему этого не скажу. Я человек воспитанный. Мне не нужно унижать других, чтобы обрести уверенность в себе. К тому же я не так богат. На его вопрос о том, когда мы с Эми познакомились, я называю приблизительную дату, Эми поправляет меня и начинает рассказывать историю о Нас. Сначала Тристан ее слушает, но тема ему явно не интересна. Потом к нему подходит мужик лет тридцати с длинными волосами, связанными в хвост, и сообщает, что в оранжерее кто-то угощает всех кокой.

— Позже поговорим, Эми, — бросает Тристан, подмигивает ей и пропихивается мимо меня.

Нелвис уходит. Я в ярости.

— Вот урод, — шепчу я Эми.

Но она меня не слышит. Она смотрит ему вслед.

Часам к двум ночи вечеринка подходит к концу, я прощаюсь со своими собеседниками, выхожу из гостиной и отправляюсь искать Эми. В дальней комнате натыкаюсь на Тристана. В комнате сильно пахнет травкой. Пара девиц в отключке валяются на полу. Тристан передает косяк пугалу с дрэдами, шепчет что-то ему на ухо и поворачивает голову в мою сторону.

— Привет… — бормочет он, морща лоб, как будто усердно пытается что-то вспомнить. — Извини, забыл, как тебя зовут.

— Джек, — говорю я.

— Ах да — типа художник. — Потом с трудом щурит глаза, кивает. — Дружок Эми.

— Ты ее видел? — спрашиваю я. Он бормочет что-то вроде:

— Еще как видел. Во всей красе. — И парень, которому он передал косяк, заваливается на бок и корчится от хохота.

Я делаю шаг в сторону Тристана.

— Что ты сказал?

Он демонстративно стирает улыбку с лица тыльной стороной ладони.

— Да так, ничего.

Пару секунд смотрю на него, потом разворачиваюсь, чтобы уйти.

— Эй, — окликает он, когда я уже у двери.

— Что? — спрашиваю я, не оборачиваясь.

— Когда найдешь ее, напомни, что мы с ней вместе ужинаем в пятницу.

Я пропускаю это мимо ушей. Не прошу повторить, что он сказал. Потому что, если он снова это скажет, я не сдержусь и сломаю ему нос. Он что-то кричит мне вдогонку, но я уже не слушаю. Я просто хочу поскорей убраться отсюда.

Немедленно.

Эми обнаруживается в саду — она изрядно пьяна и готова ехать домой. Я вызываю такси, и мы сидим на крыльце в ожидании машины. По дороге домой она трезвеет и спрашивает, что случилось. Я отвечаю, что ничего. Потом спрашивает, почему я молчу. Я отвечаю, что устал. Только когда мы приезжаем к ней, гасим свет, задергиваем шторы и ложимся каждый на своей половине кровати, я выплескиваю все, что во мне накопилось.

— Ты собиралась мне об этом сказать?

— О чем? — спрашивает она сонным голосом.

— О том, что в пятницу идешь в ресторан с Тристаном.

— Ах об этом… да, конечно, собиралась.

— Ну и почему не сказала? — Что?

— Почему, — говорю я очень медленно, чеканя каждое слово, чтобы смысл вопроса был предельно ясен, — не сказала?

— Завтра хотела сказать. Подумаешь, ерунда.

— Это не ерунда, — уточняю я.

— Что не ерунда? — в замешательстве переспрашивает она. Откровенно говоря, я впечатлен ее притворством — сама невинность.

— Что на вечеринке ты кинулась обнимать какого-то хлыща, визжа от восторга, будто он — любовь всей твоей жизни.

— Я же сказала тебе. Он мой старый друг. Чего ты…

— Такой старый, что ты забыла мне о нем рассказать? — прерываю я. — Ну да. Твой лучший друг — близнец Джонни Деппа, но ты просто забыла мне об этом сказать. И это после того как мы с тобой так подробно признались друг другу в своих прошлых связях. Между прочим, не самый приятный был разговор. Нет, все нормально, Эми. Просто отлично. Если бы у меня была лучшая подруга вроде Камерон Диас или Кайли Миноуг и мы бы с ней при встрече всякий раз кидались друг на друга и хватали за задницу, ты бы наверняка впала в истерику.

Слышу, как Эми с трудом садится на кровати.

— Я тебе про него не говорила, потому что его не было в Англии. Я только сегодня на вечеринке и узнала, что он вернулся. Я думала, что он приедет только к Рождеству.

— Ах, ну конечно! Хорошо, что меня осенило. Честность зависит от времени. Ты будешь говорить мне правду, только когда посчитаешь, что время пришло. Так, что ли?

— Перестань, Джек. Я уже давно о нем забыла. Поэтому и не сказала тебе.

— Дай-ка я вспомню… Да, вы просто хорошие друзья. Так?

— Да, — сердито кидает она, — и сколько раз я должна тебе это повторять? Он хороший и близкий друг.

— И ты с ним не спала?

Она раздраженно вздыхает, как будто я ляпнул какую-нибудь глупость, и, пытаясь прижаться ко мне, отвечает:

— Нет.

Просто здорово. Теперь она не только скрывает от меня свои грешки, а еще и врет прямо в лицо. Я отталкиваю ее.

— Тогда почему, когда я искал тебя на вечеринке и спросил его, не видел ли он тебя, он сострил, что видел тебя во всей красе? Это у него что, шутка юмора такая? Или я его неправильно понял? Или, может быть, вы вместе в детстве голышом купались и все было невинно?

На этот раз в воздухе повисла пауза. Длинная.

— Ладно, — произносит она наконец, — я с ним спала.

— Сколько раз?

— Не все ли равно? Это было сто лет назад. — Голос у нее дрожит.

— Поверь мне, разница есть.

— Не знаю, раз шесть. Я спала с ним раз шесть, когда мы учились в колледже. Доволен? Или тебе подробности нужны? Как и когда? Это ты хочешь знать?

— Нет, — тихо отвечаю я. Радости от того, что заставил ее признаться, я не ощущаю. Я раздавлен тем, что она мне лгала. Мне тошно. — Я хочу знать, почему ты мне о нем не сказала. — Это все, что я могу выдавить.

— Я уже тебе говорила. Потому что я о нем не думала. На что он мне?

— Тогда почему ты идешь с ним ужинать в ресторан?

— Мне он не нравится, если ты к этому клонишь. Разонравился много лет назад, еще когда я закончила колледж. — Чувствую ее ладонь на своей руке. Я не отвечаю, и ее голос становится настойчивым: — Я иду с ним ужинать, потому что мы хорошие друзья. И все, ничего больше.

Я отдергиваю руку.

— Да? А почему он тебе разонравился? Потому что он уродлив, беден, потому что он не наследник одного из самых богатых людей в стране? Да уж, действительно, как такой парень вообще может кому-нибудь понравиться? Понимаю! Мне тут волноваться абсолютно не о чем! Конечно, тебе и в голову не придет с ним спать. На такого разве только придурошная какая запасть может.

— Ну зачем ты так?

— Потому что ты мне солгала.

— Да, я виновата. Извини.

Ее пальцы снова на моей руке. Рука дрожит, и я не могу ее оттолкнуть.

— Зачем ты это сделала? И не надо мне говорить, будто ты забыла или подумала, что это неважно, или еще какую-нибудь чушь.

Мой голос режет как сталь, потому что сердце мое похолодело, потому что я знаю: с этого все начинается. Все отношения начинают рушиться с этого — с недоверия и непонимания. И я не хочу, чтобы такое произошло и с нами. Чувствую, что слезы подступают к горлу. Я не хочу терять Эми. Из-за Тристана. Или вообще из-за кого-нибудь. Я этого не хочу. Но в то же время я не хочу себя обманывать. Я не могу просто проглотить такую ложь. Или все, или ничего.

— Просто скажи мне честно — зачем? Слышу, как ее тяжелые вздохи перемежаются сдавленными всхлипами.

— Я тебе не говорила про него, потому что все мои объяснения — правда. Между нами ничего нет.

— Тогда почему он пытался меня завести? Если он не ревновал тебя, то с чего начал ко мне цепляться?

— Ты же его видел. Он нанюхался до чертиков и сам не знал, что несет. И вообще, он обычно не такой.

Несколько минут стоит тишина, потом я говорю:

— Я не хочу, чтобы ты с ним встречалась. Не хочу, чтобы ты ужинала с ним в пятницу. — Она не отвечает, поэтому я ставлю ей ультиматум: — Если ты пойдешь с ним в пятницу, я не думаю, что смогу продолжать наши отношения.

Вот так, думаю я. Как тебе такое? Но ее реакция совсем не та, что я ожидал. Она не говорит: «Ладно, Джек. Ты прав, а я нет. Я не буду встречаться с Тристаном в пятницу. Обещаю больше никогда с ним не встречаться». Вместо этого она в ответ выдвигает ультиматум мне:

— Если ты запрещаешь мне встречаться с друзьями, тогда я не хочу продолжать наши отношения.

— То есть ты готова бросить меня, потому что я не хочу, чтобы ты виделась с ним? — вырывается у меня изумленно.

— Нет, это ты готов меня бросить, потому что я собираюсь встретиться с ним.

Туше.

Мы лежим в полной тишине. Эми ждет от меня ответа, я пытаюсь решить, что сказать. Задачка непростая. Ситуация двойственная. Я могу сказать «да» и бросить ее. Или могу сказать «нет» и остаться с Эми. Выбор либо в пользу рассудка, либо в пользу сердца. Холодный ум диктует мне: «Брось ее. Встань и уйди. Она ставит Тристана выше тебя. Она уже сделала свой выбор, так что ты здесь лишний. Не выставляй себя дураком». Но сердце подсказывает: «Верь ей. Просто поверь ей. Если ты ей не доверяешь, то все остальное теряет смысл».

Вот так: или бросить, или поверить.

Выбор за мной.

И я выбираю последнее:

— Нет.

— Что — нет?

— Нет — ты можешь пойти на ужин с Тристаном.

— Правда? И ты не будешь против?

Не могу сказать, что я не против, но отвечаю:

— Нет.

— Вот и славно.

Она прижимается ко мне спиной, и, несмотря на противоречивые чувства, мне приятно и тепло. Слушаю, как ее дыхание становится ровным, глубоким, и думаю, что впервые после разрыва с Зоей мне придется полностью довериться кому-то. Я понимаю, что это решение означает потерю эмоциональной независимости. Но оно вовсе не означает, что теперь я не одинок.

ДОИГРАЛСЯ

В среду весь день гоняюсь за хитрыми турагентами и горящими путевками в Грецию. В конце концов мне удается узнать об очень выгодном предложении в компании «Солнечная радость», крошечный офис которой находится рядом с Паддингтоном. Они предлагают недельный отпуск на греческом острове Кос. Вылет из Гатвикского аэропорта в субботу. Ладно, пусть это остров. И скорее всего, его главной достопримечательностью будет попсовая дискотека, а не архитектурные достижения великой Эллады. Но какая, к черту, разница? Это же заграница, так? Сойдет. Правда, Мэнди, представитель «Солнечной радости», не очень-то распространяется о других деталях поездки. Например, о гостинице, — говорит, что нам все скажут по прибытии на место. О трансфере из аэропорта и обратно, — об этом мы тоже узнаем по прибытии. О расстоянии до пляжа, — по словам Мэнди, на таком маленьком острове до пляжа везде близко. Но, в сущности, какая разница. Все мои сомнения развеяли яркие фотографии из брошюрки, которой Мэнди заманчиво помахала перед моим носом. Правда, домой мне брошюрку не дали. И главное, это дешево. До неприличия. Поэтому я соглашаюсь. Подписываю отказ от права подать в суд на агентство «Солнечная радость» в случае, если мой отпуск окажется не солнечным или не радостным. Мэнди выдает мне билеты, выводит из офиса, запирает за мной дверь и вывешивает табличку «Закрыто».

Готово.

Пятница, вечер. Я лежу на своей кровати, наблюдаю, как сигаретный дым струйкой поднимается к потолку. Грустно. Грустнее некуда. Комната похожа на место падения самолета: содержимое шкафа и комода разбросано по полу и кровати. Из недр шкафа я извлек «моднейшие» курортные приобретения за последние десять лет: бермуды длиной до щиколотки, о-о-о-чень облегающие плавки, шлепанцы с нарисованными пальмами и бейсболку с надписью «Оторвался на Канарах». Но мне так грустно вовсе не от того, что предстало моему взору. Наоборот, от того, чего я не могу сейчас видеть. Эми. Где она сейчас. И с кем.

Вчера ночью я принял важное решение. Было уже около пяти утра. Я лежал рядом с Эми в ее кровати. Мы отлично провели вечер. Сначала сходили на любительский спектакль, где играла ее подруга, потом поужинали с труппой и завершили постельным многоборьем. Эми уже спала, а я не мог сомкнуть глаз. Я все время думал о Тристане. Точнее, об Эми и Тристане. Что они могут быть вместе. Я тщетно пытался заставить себя не думать об этом, убеждал себя, что волноваться не о чем. На улице начинало светать. Задроздели дрозды, зашуршали первые машины. Я лежал напряженный и бессонный. Я был в отчаянии. Поэтому я принял решение не думать о Тристане. И всякий раз, когда он появится в моих мыслях, заставлять себя думать о чем-нибудь приятном. О чем угодно. И у меня получилось: я уснул.

Получается и теперь.

За последние полчаса мысли о Тристане отравляли мне душу не меньше восьми раз. И я сразу представлял себе восемь вещей, более приятных, чем Тристан. В том числе:

а) мышиные какашки;

б) вшей;

в) слюнявых собак;

г) геморрой;

д) смерть.

Эти мысли не доставили мне большого удовольствия, зато спасли от полного безумия и паранойи. Смотрю на часы: ровно семь. Эми сейчас, наверное, уже встретилась с Тристаном. Козел. Быстро прибавляю к своему списку варикоз.

— Ну, — говорит Мэтт, появляясь в дверях. На нем самая старая рубашка и потрепанные джинсы: униформа для мальчишника у Алекса. — Как сборы?

Я пинаю пустую дорожную сумку.

— Хреново. А у тебя?

Он похлопывает по карману, из которого торчит зубная щетка:

— Еду налегке. — Потом подсаживается ко мне на кровать, достает сигарету. — Когда вылетаете?

— Завтра утром, в девять пятнадцать.

— Значит, Эми сегодня ночует здесь?

— Нет, у нее ужин с другом.

— Что? — смеется Мэтт. — И она надеется, что ты не опоздаешь на самолет? Видно, она плохо тебя знает.

— Я не опоздаю.

Услышав мой тон, Мэтт смотрит на меня с удивлением:

— Друг, у тебя все в порядке?

— Конечно, — отвечаю я. — Почему должно быть не в порядке?

— Да так. — Взгляд его полон скепсиса. — Просто не слышу в твоем голосе энтузиазма. Сам посуди: ты отказываешься от классного мальчишника в Эдинбурге, потому что едешь в отпуск с женщиной своей мечты, а вид у тебя печальнее, чем у свиньи на скотобойне.

— Да нормально у меня все, — говорю я. Но это не так. И Мэтт прав — я и впрямь веду себя странно.

Мне хотелось бы рассказать Мэтту, что меня гложет. О Тристане и о вранье Эми. Сказать, что я ни в чем не уверен. Что мое самолюбие втоптано в грязь, и с каждой минутой я закапываю его еще глубже. Но я не могу. Потому что Мэтт — мой друг. И потому что я знаю, как люди реагируют на растоптанное самолюбие. А мне жалости не надо. Ни от Мэтта, ни от Эми. Вообще ни от кого. Поэтому ничего не остается, как сменить тему.

— Слушай, Мэтт, — говорю я. — Извини.

— За что?

— Что не поехал на мальчишник к Алексу.

— Да забудь.

— Ты не злишься?

Он пристально смотрит на меня:

— Конечно, злюсь. Ты предпочел женщину своим друзьям. За это тебя расстрелять бы. — Он смягчает тон, кладет руку мне на плечо. — Но я дам тебе отсрочку, если она того стоит, договорились?

— Она того стоит.

— Вот и хорошо. Именно это я и надеялся услышать. — Он встает и идет к выходу, но у двери медлит, оборачивается. — Да, кстати, мой гардероб в твоем распоряжении, так что не стесняйся. А то наденешь эти свои тряпки, и она тебя точно бросит — кто ж с таким уродом рядом встанет. Спокойной ночи! — салютует мне на прощанье и уходит.

Но ночь у меня выдалась отнюдь не спокойная. Дерьмовая, скажу я вам, выдалась ночка. Мне удалось убить чуть больше часа, подбирая вещички из летней коллекции Мэтта Дэвиса и запихивая их в сумку вместе с билетами и документами. Однако за этими радостными хлопотами наступил полный упадок. Я сижу на кухне наедине с бутылкой водки и кувшином свежего лимонного сока. Погружаюсь все глубже.

Минуты проносятся мимо, Черчилль пялится на меня со стола. Список вещей, более приятных, чем Тристан, растет. В восемь тридцать, когда Эми и Тристан уже наверняка прибыли к какому-нибудь охренительно дорогому ресторану, в моем списке значится пятьдесят пунктов, один мрачнее другого. Например, зубной налет. А еще вонючие носки и дурной запах изо рта. К одиннадцати, когда они, наверное, завершали ужин чашечкой ароматного кофе, пунктов уже сто и список тянет на определение «идиотский». Последними в нем значатся рыбная чешуя, АЭС и грязь. В перерывах между поглощением водки и заполнением списка я звоню Эми домой. Постоянно. Но ее дома нет. Она все еще с ним. Полночь, за полночь. К черту список. Начинаю кидать дротики в доску на стене, воображая вместо мишени лицо Тристана. К черту сок, пью чистую водку, точнее, допиваю то, что осталось.

Но тут происходит нечто. Около часа ночи раздается звонок в дверь. Меня распирает от смеха. И я начинаю смеяться. Громко, во весь голос, почти что в истерике. Такое облегчение. Важно лишь то, что Эми пришла ко мне и все мои треволнения были напрасны.

Выжрав столько водки, что могу рассчитывать на российское гражданство, я, вместо того чтобы броситься в объятия своей возлюбленной, нетвердой походкой ковыляю к входной двери.

Место действия: дом Мэтта, Лондон.

Время действия: сейчас.

Открываю входную дверь.

— Привет, Джек.

— Салли? — спрашиваю я. Пришлось спросить, потому что с первого взгляда мне непонятно, кто эта тонкая женщина, привалившаяся к нашему косяку. Лицо ее занавешено светлыми космами, а тело прикрыто платьем какой-то жуткой расцветки. При таком маскараде, да еще с моим затуманенным зрением достоверная идентификация личности практически невозможна.

— Привет, красавчик, — говорит она, откидывая с лица волосы. Действительно Салли Маккаллен собственной персоной.

Я поддерживаю ее за локоть, чтобы она не упала. Но поскольку и сам с трудом стою на ногах, в итоге мы цепляемся друг за друга, стараясь удержать равновесие.

— Ты что тут делаешь? — удается мне спросить.

— А ты как думаешь? — Она заваливается вперед и пытается меня поцеловать.

— Иди домой, — говорю я, слегка отталкивая Салли.

— Почему? — В ее глазах искреннее удивление.

Хороший вопрос. На который мой одурманенный мозг в данный момент не в состоянии выдать вразумительный ответ. Она ведь вообще-то хорошенькая. А я вообще-то очень зол на Эми. Так что и правда, почему бы ей не остаться у меня? Но вскоре ответ всплывает сам собой. Потому что так нельзя. Потому что я надеялся увидеть в дверях Эми, а не Салли.

— Потому что уже поздно, — бормочу я, пытаясь закрыть дверь, — а мне завтра рано вставать. И я иду спать.

Но Салли ухмыляется и протискивается мимо меня в дом. Я поворачиваюсь, вижу, что ее уже нет, и в недоумении качаю головой. Но почему — ко мне? И почему именно сейчас? И самое главное, почему не пару месяцев назад, когда я этого так страстно желал? Я закрываю дверь, уверенный, что в этом мире нет справедливости, и иду за ней на кухню. Салли уже стоит у плиты и оглядывается вокруг. Вижу, как ее взгляд останавливается на бутылке водки.

— Ты разве не предложишь девушке выпить? — спрашивает она лукаво. — Раньше ты всегда предлагал мне выпить. — Потом подходит к столу и делает большой глоток прямо из бутылки. Косится на меня. — А сейчас что изменилось? Ты меня больше не хочешь? — Делает еще глоток, надувает губки и оседает на стул. — Не хочешь, да?

Я помню, как она лежала в моей мастерской. Помню все изгибы ее тела, бархатистость кожи. На секунду я закрываю глаза, прогоняя видение. Сейчас все по-другому. И я другой. Салли права. Я больше не хочу ее. Мне нужна только Эми. Только чтобы Эми вернулась — живая и здоровая.

— Ты пьяна, — говорю я заплетающимся языком. — Я вызову тебе такси.

Иду мимо нее к телефону, но она хватает меня, притягивает к себе.

— Не хочу такси. Хочу тебя.

— Салли, у меня есть девушка, — отвечаю я и вдруг чувствую жуткую усталость. Я слишком пьян. Пусть Салли убирается отсюда. Я просто хочу спать.

Но она еще не все сказала.

— Ну и что? Когда у меня был парень, это не помешало тебе попытаться затащить меня в постель. Так?

— Так, — соглашаюсь я. — Но ты тогда не переспала со мной, и я сейчас тоже с тобой спать не буду.

Она меня отпускает, идет к раковине, наполняет стакан водой и залпом его осушает.

— А между прочим, он меня бросил, — говорит она, поворачиваясь ко мне. — И все из-за того, что сказала та девчонка, что была с тобой на вечеринке у Хлои. Он заявил, что я грязная шлюха и он не хочет иметь со мной ничего общего.

— Мне очень жаль.

Но мне совсем не жаль. Я знаю, что Салли без этого урода будет лучше, хотя сейчас она, скорее всего, не согласится со мной. Или еще хуже — подумает, что я решил за ней приударить. Дескать, он ей не подходит, а вот я в самый раз.

— Так это она твоя девушка?

— Да. Эми. Ее зовут Эми.

— Она вроде не в твоем вкусе.

— Почему это? — спрашиваю я, глядя на телефон, выжидая подходящий момент, чтобы снова предложить вызвать такси.

— В смысле внешности. — Она закидывает ноги на стол. Платье задирается, обнажив идеально крепкие икры и бедра.

— Вообще-то она, — говорю я, уже по-настоящему разозлившись на Салли, — замечательная. Абсолютно в моем вкусе.

— Правда? Ну и где она сейчас?

— Что?

— Где она? — Салли демонстративно оглядывает кухню и встает. — Где же эта замечательная женщина? — Она открывает холодильник. — Тут ее нет. — Вытаскивает банку пива, откупоривает и пьет. Ставит банку на стол. — А тут? — бормочет она, открывая шкаф и заглядывая в него. Покачнувшись, разворачивается и пьяными глазами смотрит на меня. — И тут нет.

— Ее нет дома. — Не успеваю я закончить эту фразу, как по всему миру страдающие недержанием старики начинают праздновать свое вступление в список более приятных, чем Тристан, вещей.

Салли приподнимает брови:

— Хозяйка за порог…

На этот раз я даже не спрашиваю, вызвать ли ей такси. Уже достаточно наслушался. Взглянув на часы, вижу, что уже второй час ночи. Иду к телефону, поднимаю трубку, набираю номер. Но мои пальцы уже так много раз сегодня это проделывали, что набирают цифры автоматически. Я звоню Эми. Я звоню, но к телефону никто не подходит. Потому что она все еще не вернулась домой.

Она все еще с ним.

— Прежде чем вызвать мне такси, — слышу я голос Салли у себя за спиной, — обернись и посмотри, от чего ты отказываешься. Конечно, — продолжает она, когда я смотрю на нее через плечо, — ты это все уже видел…

Она выбирается из трусиков, остальная одежда уже валяется на полу.

— Я иду наверх, — говорит она, поворачиваясь ко мне спиной, — жду тебя через минуту.

Но я не пришел. Ни через минуту. Ни через час. Потому что я не выходил из кухни. Меня как будто парализовало. Я просто сидел там и думал, что же мне с этой фигней делать. Если бы я сказал, что мне совсем не хотелось подняться к Салли, я бы наврал. Нет, ну правда. Посмотрите на нее. Венера. Виагра ходячая. Воплощение секса. Бери ее голыми руками. Такой шанс раз в жизни выпадает. Но у меня есть Эми. И я искренне верил в то, что сказал Салли: Эми в моем вкусе. Все в ней в моем вкусе. Сейчас ровно два часа ночи, и я в последний раз звоню Эми. Ответа нет. Значит, она еще не вернулась, значит, она все еще с этим Тристаном. Ну и что? Я же не знаю наверняка, чем они сейчас занимаются. Как бы там ни было, если Эми мне изменяет, это не дает мне права изменять ей. Принцип «око за око» тут не подходит. Я сам должен решить, верен ей или нет.

И я решил: верен.

Салли лежит на спине в моей постели, когда я вхожу в спальню. Ставлю Толстого Пса на шесть, чтобы хватило времени доехать в Гатвик и встретить Эми, а потом ложусь рядом с Салли. Она спит. Точнее, просто вырубилась. И я рад. Значит, она не будет ко мне приставать, а мне не придется от нее отбиваться. Мы просто будем спать. Я до смерти устал. И я чертовски пьян. Мне одиноко. Мне так нужно прижаться к кому-нибудь. И я, прекрасно зная, как это может быть истолковано, прижимаюсь к Салли и осторожно обнимаю ее, стараясь не разбудить.

Меня будит стон.

Мой собственный стон.

С минуту я лежу неподвижно, просто лежу и наслаждаюсь приятным чувством, разливающимся от паха по всему телу. Мои губы размыкаются и шепчут: «Эми». Я протягиваю вниз руки и провожу пальцами по ее волосам. Слышу, как шумно она двигается. Приподнимаюсь к ней, и у меня снова вырывается стон. Чувствую ее трепетный язык, и мое тело непроизвольно изгибается. Я ее хочу. Хочу войти в нее. Прямо сейчас. Обхватываю ее, тяну к себе. Ее губы прижимаются к моим, я открываю глаза и тону в ее взгляде. Какую-то секунду не могу понять, что со мной.

Потом чувствую, что кончаю.

И меня кидает в дрожь.

Потому что это Салли, а не Эми. И я понимаю, что только что совершил самую большую ошибку в жизни.