Обсуждая американо-иракские отношения, Саддам часто возвращался к тому, что он считал сионистским заговором и еврейским контролем над американскими институтами, особенно над Конгрессом и новостными СМИ. Саддам говорил, что западные СМИ когда-то давали ему хорошие отзывы, предполагая, что СМИ были флюгером, отражающим отношение правительства. Однако после 1990 года и вторжения в Кувейт все изменилось. "Затем в дело вмешались сионисты и повлияли на отношения. Конгресс США прекратил экспорт зерна в Ирак из США. Мы объяснили это еврейским влиянием и нашей позицией по Палестине".
Хотя большинство аналитиков считают, что ирано-иракская война закончилась патовой ситуацией, Саддам считал ее победой Ирака, что, по его мнению, делало его мишенью для Соединенных Штатов. По мнению Саддама, у Ирака была большая армия, независимое правительство и сильная экономика. А Соединенные Штаты не могли допустить, чтобы крупная арабская страна доминировала в регионе и угрожала Израилю. Он считал, что после распада Советского Союза Вашингтон искал врагов, с которыми можно было бы сражаться, чтобы оправдать свои большие армии и оружейную промышленность. Статус единственной сверхдержавы породил "чувство тщеславия у американского правительства. Это было похоже на болезнь".
Мы вернулись к теме великих лидеров. На протяжении многих лет работы в ЦРУ мне снова и снова говорили, что он был учеником Сталина и Гитлера, которые якобы были его образцами для подражания. Но Саддам выражал восхищение де Голлем, Лениным, Мао и Джорджем Вашингтоном. Теперь он добавил Тито и Неру. Он осторожно отметил, что уважает Ленина как мыслителя. "Сталин меня не интересует. Он не был мыслителем. Для меня, если человек не мыслитель, я теряю интерес. О Сталине ходило много историй: его заявление о развитии сельского хозяйства и его дела с владельцами и кулаками больших участков земли, и Берия, его начальник разведки. Это делало его невыгодным, а его стиль был отвратительным".
Ни разу за время нашего общения Саддам не сказал, что восхищается Гитлером или Сталиным. Идея о том, что Саддам был в восторге от нацистских и советских лидеров, дала многим ученым шаблон, с помощью которого они могли объяснить его неспециалистам. Кроме того, это был легкий способ демонизировать иракского силовика. Затем это восприятие перекочевало в политический мир. Накануне войны в Персидском заливе президент Джордж Буш сравнил Саддама с Гитлером. Как только у нас на руках появился новый Гитлер, мы обязаны действовать. Почему? Потому что главным уроком агрессивной внешней политики Гитлера стало то, что союзные страны предпочли умиротворение, когда действия могли бы остановить немецкого диктатора и предотвратить Вторую мировую войну.
Саддам взорвал свою макушку
----------
После первых нескольких встреч Брюс подошел ко мне и спросил, не возьму ли я на себя инициативу задавать вопросы. Если раньше мы задавали их оба, то теперь я буду задавать вопросы один, а роль Брюса будет заключаться лишь в том, чтобы поддерживать разговор, если Саддам покажется, что он готов прервать сотрудничество. С его ограниченными знаниями о Саддаме он думал, что у него закончились провокационные вопросы. К тому времени мы выработали регулярный порядок проведения наших бесед. Я сказал, что буду рад, хотя чувствовал себя довольно измотанным после трех месяцев пребывания в Ираке. Я довольно крепкий парень, но неправильное питание, недосыпание и изнурительный график интервью, состоящий из одного-двух сеансов в день, выбили меня из колеи. Я также чувствовал себя расстроенным. У нас было очень мало времени на исследования, а когда мы их проводили, пропускная способность нашего компьютера была настолько ограничена, что невозможно было углубиться в то, что могло бы дать интересные ответы. Наверное, мы могли бы просто задавать свои вопросы и послушно записывать его ответы, чтобы Белый дом мог с ними ознакомиться. Но мы были профессионалами, и это было самое важное событие, происходящее в Ираке. Я понимал, что вряд ли мне еще когда-нибудь представится подобная возможность в моей карьере. Кроме того, для Агентства это была незнакомая территория. Если не считать допроса панамского силача Мануэля Норьеги в 1989 году, американские правительственные чиновники не задерживали и не допрашивали бывшего главу государства со времен окончания Второй мировой войны, когда США допрашивали адмирала Карла Дёница, избранного преемника Гитлера в последние дни Третьего рейха.
Каждое утро мы встречались с нашими военными коллегами и узнавали, как обстоят дела у Саддама с тех пор, как мы виделись с ним в последний раз. Я вкратце рассказывал, какие темы планирую затронуть в этот день. Затем мы отправились в камеру для допросов и стали ждать, когда его приведут. Стало ясно, что ФБР не собирается заменять нас до Нового года. Когда я спросил представителя Бюро в Багдаде, почему ФБР так долго тянет, он лишь пожал плечами и сказал: "Думаю, они просто ждут, когда закончатся праздники". Я решил, что Бюро все еще пытается собрать команду и войти в курс дела по Саддаму, который не был обычным подозреваемым ФБР. Нам сказали, что ФБР направляет специального агента, владеющего арабским языком, в качестве руководителя группы.
Я просмотрел список тем, которые мы уже обсуждали, и решил вернуть разговор к тому, что Саддам поначалу отказывался обсуждать в деталях. Химическая атака на Халабджу, совершенная в марте 1988 года в отместку за поддержку курдами Ирана, унесла жизни почти пяти тысяч человек. Кампания проходила под общим командованием двоюродного брата отцовской линии, Али Хасана аль-Маджида. Эфраим Карш и Инари Рауци, авторы одной из лучших ранних биографий Саддама, писали: "К концу ирано-иракской войны... ...более половины деревень и многочисленные города Курдистана были разрушены, а их население депортировано. Около полумиллиона человек были размещены в легко контролируемых поселениях или в концентрационных лагерях на юго-западе иракской пустыни". Призрак крупного иранского прорыва в Курдистане заставил Хусейна применить газ в беспрецедентных масштабах против курдского города Халабджа. "Когда густое облако газа, распространяемое иракскими самолетами, испарилось в чистом небе, телевизионные съемочные группы были спешно доставлены в город иранцами, и мир узнал о всех масштабах этой ужасной резни".
Саддам не хотел говорить о Халабдже не только потому, что это было классифицировано как геноцид, но и из-за его исповедуемой любви к курдам. Когда я снова заговорил об этом, он сделал сердитое выражение лица и сказал: "Идите и спросите Низара аль-Хазраджи", командующего войсками в Халабдже. Когда я сказал Саддаму, что Хазраджи здесь нет, а Саддам есть, и поэтому я спрашиваю, он пожаловался, что это допрос, а он не хочет подчиняться допросу. Я был разочарован, потому что обсуждение Халабджи могло бы многое рассказать нам о Саддаме, например, чего он надеялся добиться и понимал ли он всю серьезность такого курса действий, и это только два вопроса. Я был полон решимости заставить его говорить об этом. У курдов было равносильно преступлению против человечности и служило доказательством того, что у Саддама было оружие массового поражения и он был готов применить его даже против соотечественников-иракцев.
Пытаясь снизить температуру, пока я искал другой способ поговорить о Халабдже, я сменил тему на Совет революционного командования - высшую руководящую политическую структуру в Ираке. Саддам был председателем РКС с 1979 года, и, хотя он также был президентом страны, председательство в РКС было настоящим центром власти в баасистском правительстве. Он ответил, что по Конституции РСС является высшим должностным лицом, но затем отступил от своих обычных замечаний о том, что Национальная ассамблея принимает законы, которые иногда отменяют решение РСС. Он сказал, что хочет поощрять распространение политических партий в Ираке. Этой темы Саддам придерживался постоянно. Он хотел убедить нас в том, что он настоящий иракский демократ и что его усилия по созданию плюрализма в иракской политике были сведены на нет вторжением США. После еще одного часа беседы я наконец заставил Саддама рассказать мне, что он возглавляет Совет революционного командования и что его приказы необходимы для утверждения решений РКС.
Это дало мне возможность сделать то, что я так долго искал. Я спросил Саддама, было ли решение о применении химического оружия в Халабдже принято в РКС или где-то еще. Саддам был в ярости. Я загнал его в угол, и ему предстояло либо признать, что он одобрил нападение, либо признать, что он не полностью контролировал ситуацию, как он только что утверждал. "В чем заключается ваш вопрос?" - потребовал он. Я ответил: "Расскажите мне о решении применить химическое оружие в Халабдже. Обсуждалось ли это на РКС?" К этому времени Саддам был настолько взвинчен, что тяжело дышал. Затем он взорвался: "Когда мы услышали о Халабдже, мы подумали, что эти сообщения - иранская пропаганда. Поэтому мы не обсуждали это в РКЦ. Мы всегда были озабочены освобождением наших земель. Вы говорите, что это было решение, принятое Багдадом? Если я решил принять такое решение, то я его приму, и я не боюсь ни вас, ни вашего президента. Я сделаю то, что должен сделать, чтобы защитить свою страну!"
Он сложил руки в знак того, что тема закрыта, но затем повернулся ко мне и усмехнулся: "Но не я принимал это решение". На этом мы решили завершить брифинг на сегодня и, как обычно, постарались закончить его на неконфликтной ноте. Я спросил Саддама о каком-то безобидном вопросе, но он был слишком зол, чтобы даже попытаться ответить. Мы позвали охранника, и когда Саддам вышел из комнаты, он посмотрел на меня, сердито надвинул капюшон на голову, а затем рывком поднял руку, чтобы солдат взял его под руку и отвел обратно в камеру. Мой босс был в восторге. Мы наконец-то проникли под кожу Саддама.
За свою жизнь я разозлил немало людей, но никто никогда не смотрел на меня с такой убийственной ненавистью, как Саддам в тот день. Он был под замком, но и это пугало. В то же время что-то не давало мне покоя в связи с этим обменом. Я перебирал его в уме несколько месяцев после этого. Чем больше я думал об этом, тем больше моя интуиция подсказывала мне, что в словах Саддама есть доля правды. *******
По всей видимости, Саддам передал контроль над химическим оружием своим командирам. Саддам впервые узнал об атаке от своего шурина, министра обороны Аднана Хайраллы. Саддам был в ярости. Не потому, что его офицеры применили оружие, а потому, что они использовали его на территории, принадлежащей иранским сторонникам, и, таким образом, Ирак не сможет контролировать новости, а Иран будет вести пропагандистскую работу. Я не хочу сказать, что Саддам был мягкосердечным и непонимающим лидером. Он принял решение позволить своим боевым командирам использовать это оружие, если они сочтут нужным. Он уже использовал химическое оружие с разрушительным эффектом против иранских атак "человеческой волны", на что американское правительство закрывало глаза, поскольку поддерживало Ирак. Саддам не сожалел о том, что произошло в Халабдже. Он не проявил никаких угрызений совести. Это был еще один пример того, что наше правительство не знало - или предпочло не знать, - когда строило свое дело по отстранению его от власти.
Нарушение прав человека было для Саддама красной чертой. Стоило нам затронуть эту тему, как он напрягался и готовился к бою. Обычно я поднимал эту тему, а его глаза сужались, и он пытался отмахнуться от меня любым способом. Когда я спросил его об обнаружении массовых захоронений, он с угрожающим видом наклонился вперед и сказал: "Я уже объяснял это сегодня, когда рассказывал о губернаторствах. Я сказал, что в подобных обстоятельствах нет ничего странного в том, чтобы найти двадцать здесь или сорок там". (Под этим Саддам подразумевал, что после вторжения США в 1991 году он потерял контроль над четырнадцатью из восемнадцати мухафаз Ирака и что он не несет ответственности за зверства, совершенные на территориях, которые он не контролирует). Затем я спросил его о могилах, найденных в Басре, и он в ответ потребовал сказать, где именно в Басре. Когда я сказал ему, что они были найдены за пределами города, он спросил: "Кто эти люди? Как их зовут?". Я сказал, что не знаю их имен, и Саддам в отчаянии вскинул руки. Если я не знаю их имен, сказал он, то кто может сказать, что это не могилы иранских солдат? Мы говорили об этом больше часа.
Саддам часто пытался придать радужный лоск тому, что мир считал актами жестокости. Примером тому служит его отношение к болотным арабам, которые в основном были шиитами. Саддам отвел реки Тигр и Евфрат от болот в отместку за восстание шиитов после войны в Персидском заливе. Болота превратились в пустыню, и около 150 000 болотных арабов были вынуждены покинуть свои дома. По оценкам, от 80 000 до 120 000 человек бежали в иранские лагеря беженцев, а остальные рассеялись по другим районам Ирака. Саддам утверждал, что осушил болота для их же блага. "Как может человек жить на воде?" - говорил он со смесью недоверия и отчаяния, несмотря на то что был человеком, который якобы любил воду. "Земля там очень плодородная. Я хотел расширить сельскохозяйственные угодья. Вы видели, как живут эти люди? Я прожил с ними несколько недель, поэтому знал все подробности. Поэтому я поступил правильно ради людей и по стратегическим соображениям. . . Мы построили школы и клиники. Мы провели электричество. До этого они жили как будто триста лет назад". Он также сказал, что болота были осушены, чтобы предотвратить проникновение иранцев в Ирак. Саддам нарисовал картину болот и заметил, что Ирак имеет форму женщины. Болота скопились вокруг шоссе 1, соединяющего южные районы Ирака с Багдадом. Иранцы пытались перерезать эту дорогу во время ирано-иракской войны.
Однажды я спросил Саддама о его Министерстве иностранных дел, и мы долго и содержательно беседовали о том, как он управляет бюрократическими структурами. В 1998 году он провел ротацию дипломатов и вернул многих послов домой в Багдад. Я спросил его, почему он произвел эти изменения. Он ответил, что особой причины не было. Он просто решил, что некоторым дипломатам, которые много лет находились за пределами страны, пора вернуться в Ирак. Когда я попытался выяснить, нет ли у него скрытых мотивов, Саддам отверг эту идею. "Мне кажется, вы считаете, что у меня больше власти, чем было". Я спросил, в частности, об отзыве Низара Хамдуна, который был его бывшим представителем в Организации Объединенных Наций и самым эффективным представителем на Западе. Я сказал, что Хамдун понимал международную систему и Соединенные Штаты и умел использовать средства массовой информации, чтобы донести свою мысль до американской общественности так, как это удавалось немногим дипломатам из этого региона. Саддам согласился, но сказал, что у Хамдуна рак. "Америка - лучшая страна для лечения рака, но у нас в командовании был издан указ о том, что мы не будем отправлять никого из Министерства иностранных дел за границу по медицинским показаниям. Лично мне было неловко, а президент может отправлять людей на лечение. Так что, поскольку он считался старым и верным баасистом еще со времен революции в июле 1968 года и входил в группу людей, которым я лично доверял и которых знал, я отправил его. И я... дал ему пять тысяч долларов на лечение. Это был личный подарок, чтобы дополнить его право на лечение. Он не был моим другом. У меня не было большой группы друзей в правительстве. Дружба с государственными деятелями сопряжена с проблемами и обязательствами. С другой стороны, я считал всех товарищами и братьями, если они были верны и заслуживали доверия. Если бы вы захотели изучить человеческую сторону Саддама Хусейна и то, как он относился к своим товарищам, вы могли бы написать тома". Пять тысяч долларов были мизерной суммой, возможно, потому, что Саддам не представлял, сколько стоит лечение рака в США, или, что более вероятно, потому, что он разочаровался в Хамдуне после того, как дипломат за годы работы завел множество тесных контактов в американском правительстве.
После падения Саддама в Ираке много говорилось о растущем межконфессиональном конфликте. Действительно, иракское сектантство послужило образцом для всего региона. При его режиме, неоднократно хвастался Саддам, не было никакого сектантства. "Вы знаете, кто Саддам Хусейн - суннит или шиит? Перед законом они оба равны". В 1959 году секретарем [партии "Баас"] был шиит из Насирии. Я узнал об этом много лет спустя и сказал, что не знал этого. В 1960-61 годах секретарем был курд-шиит по имени Абд аль-Карим аль-Шайхли. В 1965 году секретарем был христианин по имени Килдани. Вы говорите о найденных телах. Их оценивали не по принадлежности к суннитам или шиитам, а как тех, кто выступил бы против закона".
Саддам очень гордился тем, что возглавлял партию "Баас". "Это часть моей нации. Она призывает к социальной справедливости, арабскому единству, свободе и демократии. Поэтому, будучи молодым человеком, я понял, что за эти цели стоит бороться. Все члены моей семьи были в партии, кроме моего дяди Хайраллы, потому что он был очень стар". Когда Саддама спросили, не чувствовал ли он себя одиноким на вершине, он ответил: "Я командир, но я посещал фронт и ел с солдатами. Я бывал на фронте, поэтому никогда не чувствовал себя одиноким". По словам Саддама, он никогда не предполагал, что будет править Ираком долго. "Я думал, что после успеха революции 1968 года я смогу уйти в отставку и оставить командование 30 июля, когда партия возьмет власть в свои руки. РКС решительно отказался и сказал: "Вы совершили революцию, а теперь оставляете нас с ней? Я снова хотел уйти в отставку в 1974 году, но моя просьба была отклонена. . Уход на пенсию означал отказ от принципов, от народа, и после этого я перестал пытаться уйти на пенсию".
Я спросил, не повредил ли культ личности, окружавший его, его способности руководить. Саддам ответил: "Я не говорил им повсюду вывешивать мою фотографию. . . Ирак был важен и до Саддама Хусейна, и до отца Саддама Хусейна, и до деда Саддама Хусейна. Ирак научил мир писать, научил мир искусству, живописи и промышленности... Так как же Саддам Хусейн может быть важнее Ирака?"
Когда Саддама спросили о его самых гордых достижениях, он ответил: "Построение Ирака... от страны, где люди ходили босиком, неграмотность составляла 73 процента, доходы были небольшими, до стадии, когда мы были настолько развиты, что США считали нас угрозой. Везде школы, везде больницы, а доходы населения были очень высокими до войны с Ираном. До 1991 года электричество было в каждой деревне, и мы построили много дорог... Даже американцы, приезжавшие в Ирак, были поражены развитием страны. Мы искренне служили народу и получили Аллаха". После всего этого развития не был ли Саддам виноват в упадке Ирака? "Разве это моя обязанность - воевать? Да, это было мое решение - Иран не предлагал нам мира. Если бы Хомейни [остановился на границе, а не пытался захватить часть иракской территории], он бы завоевал большую часть иракского общественного мнения... Но он повернул и показал свое истинное лицо, заявив, что его цель - достичь Карбалы, а не границы... Но Кувейт стал гвоздем в ноге Ирака. Ирак обломал себе рога в Кувейте". Когда Саддама спросили, каким он видит Ирак через сто лет, он ответил: "Все в руках Аллаха. Я вижу Ирак освобожденным от американцев через пять лет".
последнем сеансе с Саддамом я говорил об истории Ирака . Это был самый короткий сеанс связи с ним - всего двадцать пять минут. Настоящей целью было сказать ему, что я ухожу, и представить моего сменщика. Мы беспокоились, что Саддам может расстроиться из-за нового лица и перестать сотрудничать. Зря беспокоились. Хотя Саддам начал уставать от меня, он еще не устал от самого процесса. Это пришло бы позже. Я очень тепло отзывался о наших встречах и говорил Саддаму, как мне было приятно с ним познакомиться. Брюс сказал Саддаму, что мистеру Стиву нужно вернуться в Соединенные Штаты, а мистер Билл будет меня заменять. Саддам вскинул руки вверх, раздосадованный тем, что у него появился еще один собеседник. "Вы хотите сказать, что мне придется отвечать на одни и те же вопросы заново", - сказал он. Мы сказали ему, что мой заместитель прочитал все доклады и хорошо осведомлен о том, что обсуждалось до сих пор. Затем я произнес краткое напутствие: "Я хочу поблагодарить вас за участие в наших беседах об истории. Хотя иногда мы расходились во мнениях по некоторым вопросам, я ценю вашу готовность обсуждать их с нами. Мне жаль, что нам пришлось встретиться при таких обстоятельствах. Однако теперь, когда мы встретились, я чувствую, что понимаю вас и вашу страну лучше, чем раньше. И за это я благодарю вас".
Я встал и протянул руку Саддаму. То, что произошло дальше, застало меня врасплох. Саддам протянул руку, схватил меня за плечо и не отпускал. Затем он обратился ко мне с прощальным словом: "Я хочу, чтобы вы знали, что мне тоже было приятно провести время вместе. Причина наших с вами разногласий заключается в том, что вы находитесь там, где находитесь, а я - здесь [Саддам указал на свои тюремные окрестности]. Я не политик, который говорит только ради того, чтобы сказать. Но я хочу, чтобы вы, послушали меня, когда я скажу, что, возвращаясь в Вашингтон и выполняя свою очень важную работу, я хочу, чтобы вы помнили, что нужно быть справедливыми и честными. Это самые благородные качества, которыми обладает любой человек".
Саддам призвал меня использовать свою мудрость в благих целях. Мне трудно вспомнить, что именно он сказал после этого, потому что я был в его тисках и впервые с момента встречи с ним не мог делать записи. Следующие пять минут или около того я был зажат в его жестких тисках. Он был политиком и использовал свои политические навыки на мне, когда прощался. Люди спрашивали меня, почему он так поступил. И Брюс, и мой сменщик Билл сказали мне, что Саддам едва признал их уход, и на этом все закончилось. Что сделало меня особенным? Частично проводы Саддама были арабским обычаем, позволяющим гостям почувствовать, что их пребывание было слишком коротким и их отъезд причиняет боль. Он придерживался идеи, что Ирак - это его страна, а мы - всего лишь гости, причем незваные. Отчасти, я думаю, Саддам испытывал ко мне определенное уважение, потому что я потратил годы на его изучение, прежде чем мы встретились. Он понял, что со мной ему нужно быть начеку и что я буду оспаривать его, если он будет вольно обращаться с фактами. И отчасти, наверное, это было облегчение. Надоедливый парень, который постоянно твердил о массовых убийствах и нарушении прав человека, наконец-то ушел.
После моего отъезда из Багдада Саддам стал заметно более жизнерадостным. Ему сразу же понравился мистер Билл, мой сменщик. Вероятно, это произошло потому, что Билл тоже обладал обширными знаниями об Ираке, что делало дискуссии живыми и интересными для Саддама. Билл обладал еще одним свойством, которое нравилось Саддаму: ему не нужно было поднимать вопросы, связанные с нарушением прав человека или безопасностью, потому что они уже были тщательно изучены. Это не значит, что у них не было разногласий и напряженных моментов. Они были. Но их сессии были менее конфронтационными.
Преимущество Билла заключалось еще и в том, что ему не приходилось бежать наперегонки со штабом, который дышал ему в затылок. Когда моя команда начала допрашивать Саддама, в течение первой недели или около того нам говорили, что ФБР прибудет в любой момент и каждый сеанс может оказаться последним. В результате у нас не было времени, чтобы расположить Саддама к себе и, возможно, заставить его говорить более свободно. Мы должны были сразу же задавать сложные вопросы. Это вынуждало нас, особенно меня как эксперта по Ираку, поднимать вопросы, которые его расстраивали. Через некоторое время эта агрессивность сделала меня менее эффективным. Поскольку я разозлил его своими вопросами о Халабдже, Саддам стал относиться ко мне настороженно и постоянно спрашивал, почему я хочу знать о той или иной теме. На следующий день после нашего разговора о Халабдже, когда я попытался вернуться к вопросам о министерстве иностранных дел, он прервал меня и сказал: "Хватит блуждать вокруг да около. Переходите к делу - что вы хотите узнать?" Наш разговор в Халабдже явно задел Саддама за живое, и теперь его бдительность была на высоте, и пробиться к нему было практически невозможно.
Вскоре после моего отъезда американские военные попросили Саддама выступить с заявлением, призывающим иракских повстанцев сложить оружие. Адмирал Макрейвен рассказал нам об этом плане на моем последнем утреннем совещании. Мы пожелали ему удачи, но сказали, что считаем маловероятным, что Саддам согласится. 13 января 2004 года Макрейвен обратился к Саддаму, как один высокопоставленный командир обращается к другому. Просьба Макрейвена не содержала угрозы казни, завуалированной или какой-либо другой. Но Саддам отказался подписать или даже прочитать заявление. "Мое достоинство не позволяет мне прочитать его", - сказал он.
Позже Саддам рассказал о своем отказе Биллу, моему заместителю: "Я думаю, что военные власти не понимали ни Ирака, ни Саддама Хусейна, ни кого-либо из людей, вовлеченных в это дело. Этот военачальник... представился историком и говорил о Наполеоне и Муссолини. . . Но, знаете, история Наполеона - это не наша история, это другая история. Я понял, что он имел в виду, что, как и Муссолини, я должен был подписать письмо или меня казнят. Но сколько мне лет? И сколько я еще проживу? Знаете, этот метод нельзя использовать с Саддамом Хусейном. Мне не нужно угрожать, мы должны вести диалог. Когда я говорю о диалоге, это потому, что я верю в диалог, а не потому, что я заключенный. Поэтому способ остановить кровопролитие - это диалог со мной или с другими членами командования, которые попали в плен. Но оккупант, который приходит через Тигр в нашу страну и просит оккупированных прекратить борьбу, - это нелогично. Мы скажем: "Если вы хотите прекратить кровопролитие, вам следует уйти". Вы ничего не потеряете, если уйдете, а мы потеряем все, если прекратим воевать".
Глубокое погружение в Овальный кабинет
----------
Когда я вернулся в Вашингтон, меня попросили подняться на седьмой этаж штаб-квартиры ЦРУ, чтобы доложить о ходе совещания. Самый высокопоставленный человек, который должен был присутствовать, заместитель директора разведки Джейми Мискик, не смог приехать, поэтому я проинформировал ее помощника. Меня не вызвали на встречу с Джорджем Тенетом или кем-либо из других более высокопоставленных сотрудников.
Проведя инструктаж с помощником Мискика, я вернулся на свой прежний пост в отделе Ирана. Начальник отдела Ирана вызвал меня в свой кабинет и вручил мне единственную награду, которую я получил за допрос Саддама: подарочный сертификат на семьдесят пять долларов в местный итальянский ресторан. Казалось, что отдел Ирана хотел наградить меня, но не хотел давать мне слишком много, потому что все, что я делал, было на самом деле для другого отдела. В свою очередь, Управление по анализу Ирака не дало мне ничего, потому что я еще не был одним из их сотрудников. В ЦРУ, как и в большинстве крупных бюрократических структур, существовали конкурирующие вотчины. Единственное, что меня действительно беспокоило, - это то, что Агентство так и не выразило официальных соболезнований в связи со смертью моей матери, пока я находился в Ираке.
Примерно через два месяца после возвращения домой мне позвонили из офиса исполнительного директора. Баззи Кронгард, третий по рангу офицер ЦРУ и доверенное лицо Джорджа Тенета, попросил рассказать о моем допросе Саддама. Все, что интересовало начальство, - это где искать ОМУ. Кронгард был занудой, бывшим морским пехотинцем, и, по данным The Washington Post, любил, чтобы люди били его по кишкам, чтобы показать, какой он крутой.
Он был сторонником того, чтобы на работе выглядеть профессионально - кстати, я разделял это мнение, - и я ожидал, что он спросит меня, во что я одет во время беседы. Вероятно, Кронгард догадывался, что я собираюсь сказать, поскольку видел меня в брюках-карго и толстовке Georgetown, когда был в Багдаде. Тем не менее, когда я сказал ему, что был одет в фатиги и толстовку, он взорвался и заявил, что встретил бы Саддама в костюме-тройке. Я попытался объяснить, что условия не способствуют ношению деловой одежды. Часто мы по щиколотку увязали в грязи, когда шли в тюрьму. Военные просили нас держаться в тени, чтобы не привлекать внимания внешнего мира к присутствию Саддама, опасаясь побега или покушения. Кронгард презрительно скривился, когда я сказал, что у меня есть документ, подписанный Саддамом, - заявление о том, сколько денег было у него на момент ареста, - и сдал его в ФБР в качестве доказательства. "Держу пари, вы наверняка вставите его в рамку и покажете своим друзьям", - сказал он с нотками отвращения в голосе. Я объяснил, что солгал бы, если бы сказал, что не хочу ее хранить, но я также понимал, что мы должны были передать ФБР все, что подписал Саддам, что мы и сделали. После брифинга с Кронгардом мне стало ясно, что на седьмом этаже понятия не имеют, с чем мы столкнулись - и что нужно для успешного проведения брифинга.
В Ираке я получил самый замечательный опыт, который только может быть у аналитика. Я говорю это с большим смирением, потому что было много молодых мужчин и женщин, которые делали более важные вещи в гораздо более сложных обстоятельствах. Возвращение к кабинетной рутине в Лэнгли стало для меня потрясением. Тем не менее, мне было приятно вернуться в Соединенные Штаты, и я хотел вернуть свою карьеру на хороший путь. Я оставался в отделе Ирана до июля 2004 года, когда в течение года занимал должность директора по анализу руководящих кадров в школе Шермана Кента, академии Управления разведки, где проходят подготовку новоиспеченные офицеры. Затем я вернулся в отдел Ирана до конца 2005 года.
Ранее в 2005 году на седьмом этаже был размещен очередной срочный запрос на аналитиков, готовых отправиться в Ирак. Первые несколько командировок аналитиков - в основном на три и шесть месяцев - уже прошли, а война не подавала признаков скорого прекращения. В памятке прямо говорилось, что если вы аналитик и хотите выполнить свой патриотический долг и помочь своей стране в военное время, то сейчас самое время стать добровольцем. В действительности же большинство руководителей, за исключением сотрудников Управления анализа Ирака, не поддерживали войну и не хотели, чтобы их аналитики помогали в ее ведении. Когда я обратился к начальнику своей иранской группы с предложением вернуться в Ирак, она сказала, что поеду то потеряю все шансы на повышение . В классической бюрократической манере менеджер Iran Issue поддержал ее. Это придало мне еще больше решимости поехать. Так что в 2006 году я вызвался вернуться в Ирак.
В качестве старшего аналитика в руководящей группе по Ираку я работал в команде с более чем дюжиной аналитиков, большинство из которых едва закончили колледж. В большинстве своем они не планировали карьеру в ЦРУ и рассматривали Агентство как ступеньку к более прибыльной работе. Когда я только начинал работать в ЦРУ, аналитиков принимали по одному или по двое. Так они могли получить интенсивную подготовку и наблюдение. После вторжения в Ирак ЦРУ привозило новых аналитиков целыми грузовиками. Сказать, что они были "зелеными", было бы мягко сказано. Лишь немногие из них обладали аналитическими навыками, а большинство довольствовались тем, что вырезали и вставляли материалы из ранее опубликованных разведывательных отчетов, или необработанные данные из электронных перехватов, или отчеты Национальной тайной службы.
Я посвятил себя теме, которая считалась одной из самых важных для Белого дома в 2006 году: Муктада аль-Садр. Несмотря на свою пузатую и непривлекательную внешность, Садр имел большую и преданную аудиторию среди шиитов в Ираке благодаря тому, что он был сыном и зятем двух аятолл, убитых киллерами Саддама. Садр был занозой в боку администрации Буша с момента свержения Саддама. Я впервые начал изучать Садра, когда генерал Джордж В. Кейси-младший, командующий коалиционными силами до 2007 года (следующие четыре года он проведет в должности начальника штаба армии), попросил написать работу, в которой он сравнивался бы с Хасаном Насраллой, харизматичным и хитрым лидером "Хезболлы", ливанских шиитских боевиков, известных как самые подготовленные и оснащенные партизаны в регионе.
Меня сразу же поразило то, как снисходительно и пренебрежительно американское разведывательное сообщество относилось к Садру. Иногда говорили, что он стремится стать иракским Насраллой, но ему не хватает коммуникативных и лидерских качеств. Это было правдой, но Соединенные Штаты серьезно недооценивали Садра, считая его сумасшедшим, головорезом-убийцей, который проводит время за видеоиграми. В моем офисе все еще использовали устаревший профиль Садра, написанный в 2003 году очень молодым аналитиком.
В то же время Садр неоднократно призывал коалиционные силы покинуть Ирак. После того как в марте 2004 года коалиционные власти закрыли его газету "Аль-Хауза" по обвинению в подстрекательстве, "Армия Махди" Садра перешла к насилию, убив десятки иностранных солдат и суннитов. Когда 5 апреля 2004 года Пол Бремер, глава Временной коалиционной администрации, назвал Садра вне закона, шиитский священнослужитель объявил джихад против коалиции. Четыре дня спустя его армия устроила засаду на военные колонны, пытавшиеся въехать и выехать из багдадского аэропорта. У нас было много текущих разведданных о Садре, но большинство из них были слабыми. К 2006 году, когда армия Садра стала боевой силой, которой опасались как сунниты, так и американские солдаты, у нас должен был накопиться солидный объем информации, которую можно было бы предоставить политикам.
Когда я начал изучать материалы, то был потрясен, не найдя упоминания об отце Муктады, Мухаммаде Садике аль-Садре. Он был убит в 1999 году во время моей первой работы в качестве аналитика по Ираку, и последовавшие за его смертью беспорядки стали самой большой угрозой для власти Саддама со времен шиитских восстаний на юге Ирака после войны в Персидском заливе. Никто, похоже, не понял, какое глубокое влияние его убийство оказало на Муктаду и иракских шиитов. Не было подробного анализа того, чего Садр надеялся добиться, или его положения в религиозной общине. Что еще хуже, не изучены отношения Садра с Наджафскойхавзой, шиитской семинарией, возглавляемой Али Систани, самым влиятельным религиозным и политическим лидером в Ираке после вторжения.
Я начал писать ряд репортажей, в которых рассматривал Садра и то, что он пытается сделать. Я знал, что связь между отцом и сыном была ключевой и что миллионы шиитов, почитавших Мухаммада Садика ас-Садра, передали свою поддержку его сыну. Мне было очень трудно заставить людей понять, что шиитский лидер, страдающий от их имени, после смерти часто значит для них столько же, сколько и при жизни. В конце 2007 года меня вызвали в кабинет руководителя моей группы и сказали, что Белый дом хочет провести "глубокое погружение" в тему духовного лица - пятнадцати-двадцатиминутный брифинг для президента в Овальном кабинете. Документ по теме "глубокого погружения" часто готовился и передавался в Белый дом на выходных, чтобы президент и вице-президент успели прочитать его и получить брифинг по нему первым делом в понедельник утром. Мое сердце пропустило около трех ударов. Я собирался сделать то, о чем всегда мечтал: пойти в Овальный кабинет и провести брифинг для президента. Наконец-то, подумал я, я смогу применить свои знания так, чтобы это было важно.
Хотя называть это упражнение глубоким погружением несколько некорректно, оно все равно было почетным знаком для аналитика. Я упорно работал над своей статьей. Я пришел к выводу, что Муктада ас-Садр с трудом приспосабливается к жизни в Иране, где он нашел временное убежище в январе 2007 года, как раз накануне ввода американских войск в Ирак, но он останется мощной силой в иракской политике, если не будет задерживаться в Иране слишком долго. Репортажи заставили меня поверить, что он не знает, что делать дальше и как сохранить свою значимость для происходящего в Ираке.
Мы с начальником группы были полностью согласны с этим, и большинство людей, видевших отчет, дали ему высокую оценку. Документ прошел многоступенчатую редактуру - у начальника группы, затем у начальника группы, затем в главном офисе Управления по анализу Ирака. Оттуда он попал к редакторам ежедневных брифингов президента. Затем я проходил через "совет убийц", на котором эксперты пытаются предугадать вопросы, которые могут возникнуть в Белом доме. Мой менеджер, Ларри, решил, что мне нужно больше практики, прежде чем я отправлюсь в центр. Я прошел еще два "совета убийц". Каждый день поступала новая информация, поэтому мне приходилось постоянно обновлять свой документ.
Подготовка к глубокому погружению - вывешивание на белых досках идей для статьи, написание статьи, доски для убийств - продолжалась несколько недель до встречи в Овальном кабинете. Это было 4 февраля 2008 года, в понедельник после Суперкубка. Я встал в два часа ночи, чтобы к четырем утра быть в Лэнгли. Приехав туда, я зашел в компьютер, чтобы посмотреть, не произошло ли за ночь в Ираке чего-нибудь такого, что нужно было бы включить в мой доклад. Я поднялся на седьмой этаж, чтобы окончательно просмотреть свой доклад и ответить на все вопросы, которые могли возникнуть у брифингистов, прежде чем они отправятся ранним утром на брифинг к своим руководителям. (ЦРУ ежедневно проводит брифинги по разведке для членов команды президента по национальной безопасности, а также для президента и вице-президента). Затем я отправился в центр города с аналитиком, который проводит брифинг для директора национальной разведки (DNI), в данном случае адмирала Майка Макконнелла. Мы отправились в его офис в Old Executive Office Building, и я кратко изложил ему то, что планировал сказать. Казалось, он остался доволен моим изложением. Затем он показал мне, где сесть в Овальном кабинете. К тому времени, когда я добрался до Белого дома, я не спал уже пять часов и начал испытывать голод и жажду. С 7:50 до 8:30 я сидел с другим аналитиком в алькове за пределами Овального кабинета и молча репетировал свое выступление.
Это сюрреалистическая атмосфера, когда вы стоите в очереди, чтобы поговорить с самым могущественным человеком в мире. Зал ожидания заполнен множеством занятых людей, которые, как правило, проходят мимо очень быстро. Мы увидели некоторых светил администрации, когда они заходили в кабинет президента. Затем появился стюард Белого дома, несущий поднос с диетическими кока-колами. Поднос был отмечен президентской печатью, как и бутылки. Жизнь внутри пузыря.
Наконец вышел помощник и сказал нам: "Президент уже готов принять вас". Когда я вошел, то увидел, что меня усадят на кушетку справа от вице-президента. Президент Буш и вице-президент Чейни сидели в креслах с мягкими спинками, расположенных перпендикулярно дивану. В комнате также находились мой коллега-аналитик Карен, адмирал Макконнелл, советник по национальной безопасности Стивен Хэдли и брифер ЦРУ. Я сел, и президент сказал: "Стреляйте. Давай сюда все, что у тебя есть".
Я начал свое подготовленное выступление, но успел пройти лишь половину пути, прежде чем президент начал прерывать меня вопросами. Я видел его вскоре после пересчета голосов на выборах 2000 года и был ошеломлен тем, как он постарел за семь лет, прошедших с тех пор. Мы говорили о Садре в течение нескольких минут. Президент был полностью вовлечен в разговор и заинтересовался документом, который мы подготовили. Буш сказал, что это именно та статья, которую он надеялся увидеть, потому что она многое рассказала ему о Муктаде, чего он не знал. Он даже пошутил, что и он, и Муктада боролись при знаменитых отцах. То, что Садр испытывает проблемы с контролем над своим движением и недоволен жизнью в Иране, было, пожалуй, первой хорошей новостью о нем, которую Белый дом получил с 2004 года. Президент явно презирал Садра, который стал нашим новым иракским гопником. Во время нашего разговора он спросил меня, не следовало ли нам убить Садра. Я ответил, что это только сделало бы его мучеником и увеличило бы его популярность.
В этот момент DNI упомянул, что я был первым, кто допрашивал Саддама Хусейна. Буш посмотрел на меня и сказал: "Сколько из вас, ребята, были первыми, кто его допрашивал?". Это был мой первый вкус юмора президента. Я ответил, что не знаю, встречался ли Саддам с кем-то до меня, но что я был первым сотрудником ЦРУ, который с ним разговаривал. Затем Буш спросил, чем я занимался в Багдаде. Я рассказал ему, что служил аналитиком по особо ценным целям № 1. "Вы были в посольстве?" - спросил президент. Я ответил, что в то время посольства не было, только штаб-квартира ВМС. Он спросил меня, знаю ли я Джорджа Пиро, специального агента, который проводил допрос Саддама в ФБР и о котором несколькими неделями ранее рассказывалось в программе "60 минут", и я ответил, что мы никогда не встречались.
Затем он спросил меня, каким человеком был Саддам. Я сказал ему, что поначалу он был очень обезоруживающим и использовал юмор и самоуничижительное остроумие, стараясь расположить вас к себе. У Буша появилось выражение лица, которое говорило о том, что он вот-вот сорвется. Я быстро объяснил, что это всего лишь тактика и что настоящий Саддам, которого я узнал, был саркастичным и высокомерным, а также жестокими садистом. Это, похоже, успокоило Буша. В это время он взглянул на Чейни, и их глаза встретились в знающей манере. Буш хотел знать, почему Саддам не принял наше предложение покинуть Ирак; 17 марта 2003 года Буш обратился к американскому народу с заявлением, что дал Саддаму сорок восемь часов на то, чтобы покинуть страну, прежде чем Соединенные Штаты нападут и свергнут его режим. Я объяснил, что Саддам чувствовал себя в безопасности только в Ираке, а также не верил, что Соединенные Штаты смогут выдержать карательную войну. Буш спросил меня, знал ли Саддам, что его собираются казнить. Я сказал ему, что одним из первых слов Саддама было то, что он знал, что его заключение в тюрьму приведет к казни, и что он смирился с этим. Затем Буш сказал, что Саддаму будет за что ответить в следующей жизни.
В общем, то, что обычно занимало десять-пятнадцать минут, длилось около тридцати минут. Это было одновременно и волнительно, и утомительно. Это было захватывающе, потому что я разговаривал с президентом Соединенных Штатов. А изнурительным - из-за интенсивности переживаний, необходимости ежесекундно быть в полной боевой готовности, недельной подготовки, отсутствия сна и питания в течение предыдущих пяти часов. К концу сессии я был просто на адреналине. Наконец президент поблагодарил нас, и мы удалились. Когда я уходил, он улыбнулся и сказал мне: "Вы уверены, что Саддам ничего не сказал о том, куда он положил эти ампулы с сибирской язвой?" И все засмеялись. Я ответил, что нет, и если бы он сказал, президент узнал бы об этом первым. Это был неубедительный ответ, но я подумал, что его смех был неуместен, учитывая, что Соединенные Штаты уже потеряли более четырех тысяч мужчин и женщин, а десятки тысяч получили ранения.
Вернувшись в штаб-квартиру, я отправился на утренний брифинг на седьмом этаже и выступил с кратким отчетом о встрече в Овальном кабинете. Все улыбались, потому что президент был доволен моим докладом. Я почувствовал облегчение от того, что заседание закончилось, и был рад, что брифинг был хорошо принят. Но меня немного смущало то, как сильно руководство Агентства хотело угодить президенту.
Затем меня попросили написать доклад о допросе Саддама, который мой офис представил в Овальном кабинете в марте 2008 года. В апреле меня пригласили обсудить допрос Саддама с Чейни, который ранее проводил заседание в Белом доме на эту тему. Я подготовил свой обычный доклад о том, как проходил допрос Саддама и каковы были выводы, и отправился в кабинет вице-президента вместе с Биллом, аналитиком ЦРУ, который сменил меня в Багдаде, и Джорджем Пиро. Присутствовали также несколько помощников Чейни, в том числе Дэвид Аддингтон и Джон Ханна. Я много слышал об этих двух людях и уже однажды проводил брифинг для Ханны. Я знал, что он хорошо информирован, но не лишен идеологической составляющей. С Аддингтоном я никогда не встречался. Я знал его только по репутации, которая была, мягко говоря, противоречивой.
О Чейни было сказано много критических слов. Его называли Дартом Вейдером, а критики считали его источником зла в администрации Буша. Во время моего небольшого общения с ним я нашел его профессиональным, достойным и внимательным. Он попросил меня провести брифинг. Я сказал, что он уже слышал о некоторых моих впечатлениях, знал, что времени у него мало, и, чтобы мы все могли выслушать друг друга, Билл начнет. Билл в сжатой и разумной форме рассказал об итогах работы ЦРУ. После этого мы втроем поделились группой своими наблюдениями. Пиро пустился в довольно длинный солилог, психологизируя Саддама, заявив, что видит в нем "условного мыслителя", что бы это ни значило. Думаю, Чейни был так же озадачен. Он задавал прощупывающие вопросы, не давая понять, что именно он ищет. Он был искусным политическим игроком, который умел скрывать свои карты.
У Чейни была человеческая сторона, которую мало кому удавалось увидеть, и он сглаживал ситуацию для свободных и непринужденных дискуссий. У меня никогда не возникало ощущения, что он настаивает на определенном ответе; он хотел услышать, что вы скажете. Только после того как вы покидали комнату, Чейни говорил президенту, что он думает, и его выводы, возможно, расходились с вашими словами. Но он был внимательным слушателем, чего не было у Буша. В какой-то момент Чейни спросил об одном из помощников Саддама, и мы сказали ему, что Саддам не любил, когда рядом с ним были люди умнее его самого, и поэтому нанимал много людей с меньшими навыками. Чейни рассмеялся и сказал, что сам действует точно так же, вызвав смех у присутствующих в комнате помощников.
Еще один показательный обмен мнениями произошел, когда вице-президент открыл тему для вопросов своих сотрудников. Было ясно, что наш брифинг был проведен для протокола и что Чейни очень сильно задумывался о своих мемуарах. Помощники завалили нас вопросами: Каковы связи между Саддамом и первым взрывом во Всемирном торговом центре? Каковы были отношения Саддама с палестинским террористом Абу Нидалем? Что говорил Саддам о своей поддержке мученических операций в Израиле? Что он говорил о поддержке ООП? Говорил ли Саддам о своих связях с "Аль-Каидой"?Что он говорил о встречах между Усамой бен Ладеном и Фаруком Хиджази, высокопоставленным сотрудником иракской разведки , который встречался с бен Ладеном в середине 1990-х годов и позже стал послом Ирака в Турции? А как насчет ОМУ? Планировал ли Саддам восстановить свое оружие?
Они продолжали и продолжали, задавая все самые острые вопросы о терроризме, на которые мы уже неоднократно отвечали в прошлом. Предполагалось, что брифинг продлится всего полчаса, но он затянулся более чем на девяносто минут.
Пересечение с президентом
----------
Несколько месяцев спустя меня попросили вернуться в Белый дом для еще одного глубокого погружения. Однако моя роль на этой встрече заключалась в том, чтобы поддержать аналитика из стран Персидского залива, который будет говорить с президентом о тенденциях среди шиитов региона. Я должен был отвечать на любые вопросы, связанные с Ираком или Ираном. Мы сделали все, что всегда делали перед такими встречами. Был написан и полностью проверен документ. Мы провели заседание совета по убийству и провели презентацию на седьмом этаже, чтобы начальство знало, что мы собираемся сказать. Но как бы тщательно вы ни готовились, никогда не знаешь, как все пойдет. Как оказалось, это был один из самых болезненных - и один из самых увлекательных - опытов за время моей работы в Агентстве.
Встреча была назначена на 8 мая 2008 года, и я с нетерпением ждал ее. Я думал про себя: "Пойду в Овальный кабинет, снова посижу с высокопоставленными и могущественными людьми и наконец-то получу возможность осмотреться и впитать окружающую обстановку". Я был так взвинчен предыдущим визитом, что даже не смог вспомнить, как выглядит Овальный кабинет. Я не чувствовал того давления, которое испытывал, "прикрывая спину" основному аналитику (даже несмотря на то, что у меня почти не было информации о некоторых спорных моментах в работе моего коллеги). Там был большой раздел о "поддержке Ираном террора", и мне сказали быть готовым ответить на вопросы по этому поводу. Почему кто-то из Iran Issue не поехал, я никогда не узнаю, разве что большинство их аналитиков были новыми и непроверенными. Поэтому я погрузился в тему в надежде, что смогу дать авторитетные ответы.
По мере приближения дня я стал чувствовать себя еще более уверенно на брифинге в Овальном кабинете. Теперь я был глубоко погружен в проблему иранского террора и был уверен, что смогу дать толковый ответ практически на любой вопрос. Я проснулся в три часа утра, чтобы подготовиться к поездке в ЦРУ, а затем в Белый дом. Впервые я понял, что утро будет не из легких, когда поднялся на седьмой этаж к брифингующим и они спросили меня о поступившем за ночь докладе, который казался очень важным. С первого взгляда я понял, что отчет выглядит странным и расходится со всем, что я знал об этом предмете. Поэтому я не придал ему особого значения. Затем я поехал в центр города с брифером директора Национальной разведки.
Во время нашей первой встречи DNI Майк Макконнелл показался нам суровым, но на самом деле он был приятным человеком, столкнувшимся с непосильной задачей - управлять вышедшим из-под контроля разведывательным сообществом и иметь дело с президентом, который, по слухам, издевался над своими сотрудниками и советниками. Как ни печально признавать, но человек с темпераментом Макконнелла не годился для такой жесткой работы, как DNI. Он выглядел довольным, когда мы ознакомились с нашей презентацией. Но он, кажется,, когда я сказал ему, что иду только в качестве "заднескамеечника". Он сказал, что я должен быть готов что-то сказать, и я изложил ему свою аналитическую линию по документу, который мы представляли. Думаю, он мог подумать, что я был неподготовлен, что было бы не так уж и плохо. Оглядываясь назад, я снова подумал, что это безумие - посылать аналитика на второстепенный брифинг по теме, которая обычно не входит в его компетенцию". В любом случае Макконнелл сказал, что президент очень занят и, вероятно, у него не будет много времени для нас. Он сказал, что мы пробудем в Овальном кабинете не более пяти минут, и посоветовал мне ожидать вопроса о Муктаде аль-Садре.
После недолгого ожидания нас провели в Овальный кабинет. Президент и вице-президент, казалось, узнали меня и поздоровались. Перед всеми присутствующими на брифинге стояли стаканы воды или диетической колы, кроме тех двоих, кто нуждался в них больше всего, - брифингистов. Мой коллега Грег начал излагать краткое содержание своей статьи о шиитах Персидского залива и тут же был засыпан вопросами со стороны президента. Президент выглядел раздраженным, растерянным и незаинтересованным. На этой неделе его дочь Дженна выходила замуж. Он также готовился к большой поездке на Ближний Восток, из которой должен был вернуться прямо перед свадьбой. Не думаю, что накануне вечером он прочитал информационный документ, как это обычно бывает. Когда я затронул тему Садра и возможности его переезда в Саудовскую Аравию, он выглядел подавленным. Буш сказал, что король Абдулла не любит Садра и что единственная причина, по которой он пустил его в Саудовскую Аравию, - это совершение хаджа, ежегодного исламского паломничества в Мекку. (Вероятно, это был скорее случай, когда арабский лидер сказал президенту то, что тот хотел услышать. Король Абдулла не пытался льстить Садру и иногда оказывал ему столь необходимую финансовую помощь.)
Затем Буш сказал мне, что Адиль Абдул-Махди, член Исламского верховного совета Ирака, сказал ему, что Садр практически "отсталый". Я сказал, что и раньше слышал подобные высказывания о Садре, но Абдул-Махди был врагом Садра, и их плохая кровь могла повлиять на его мнение. Президент не учел, что иракские соперники могут злословить друг на друга, чтобы получить преимущество перед Соединенными Штатами. Буш, похоже, считал, что иракцы не станут лгать ему после того, как он спас их страну из лап тирана. Я был удивлен его наивностью, ведь президент был интеллигентным человеком, а не ленивым отличником, которого карикатурно изображали в СМИ. Из разговора с ним я понял, что он много читал кабельных сообщений и необработанных отчетов разведки. Во время нашего брифинга он вспомнил имя участника встречи с Великим аятоллой Али Систани, когда это имя ускользнуло от меня. Похоже, он был способен запоминать информацию и хорошо помнил разведывательные сводки; ему просто было трудно придумать, что из них сделать.
Через пять минут Буш со скучающим выражением лица отложил газету и сказал: "Так, значит, вы хотите сказать, что все в порядке, верно?" Грег, аналитик по Персидскому заливу, ответил, что все верно. Тогда Буш ответил: "Хорошо, а что там с Садром?" и посмотрел на меня. Садр был источником постоянного интереса в Белом доме Буша. Несмотря на то, что я информировал президента о Садре в феврале, он хотел получить свежую информацию о клирике. Честно говоря, я приготовился отвечать на вопросы, относящиеся к документу, который был передан президенту. Просьба президента о брифинге застала меня врасплох. Я был полностью в курсе последних событий , связанных с иракским священником, но теперь от меня требовалось менее чем за тридцать секунд подготовить отточенную презентацию и быть готовым ответить на любые вопросы, которыми меня забросают. Это было не так просто, как может показаться. Всякий раз, когда ЦРУ отправлялось в Овальный кабинет, чтобы глубоко изучить тот или иной вопрос, мы готовили документ, который должен был помочь в обсуждении. Это было очень важно, потому что Буш имел склонность забрасывать брифингиста вопросами, которые шли в разных направлениях. Наличие документа в качестве отправной точки помогало президенту оставаться в рамках обсуждаемой темы.
Президент полностью изменил направленность нашей встречи. Мы больше не будем обсуждать тему Грега. Теперь президент хотел получить брифинг по совершенно новой теме: Садр. Внезапно я обнаружил, что провожу брифинг для президента без бумаги и без необходимых рамок, которые должны были помочь ему сосредоточиться. В марте 2008 года премьер-министр Нури аль-Малики атаковал садристов в Басре и, несмотря на то, что был практически окружен садристскими ополченцами, смог нанести сильный удар по боевикам священника. Я не был готов к подробному обсуждению Садра, поскольку большую часть времени подготовки посвятил работе над темой иранского терроризма, чтобы поддержать презентацию Грега. Внезапно все взгляды устремились на меня, и мне пришлось выкручиваться. Я тяжело сглотнул и сказал: "Ну, это же вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов, не так ли?" Я не пытался шутить. Я просто сказал это, чтобы дать себе еще пять секунд и придумать ответ. Буш посмотрел на меня и сказал: "Ну, почему бы вам не сделать это вопросом на семьдесят четыре тысячи долларов, или сколько там у вас зарплата, и не ответить на вопрос!" Я подумал: "Вот засранец!"
Я находился в Овальном кабинете - месте, где Макджордж Банди проводил брифинги для Кеннеди и ЛБДж. Я всегда думал, что это место, где вы обсуждаете серьезные вопросы в серьезной и обдуманной манере. Я сказал: "Понял, сэр", - и продолжил составлять свой брифинг по ходу дела. Имейте в виду, что я был единственным аналитиком в комнате, который мог говорить по этому вопросу; обычно Агентство направляет двух аналитиков для освещения темы. Я рассказал президенту о возможных попытках Ирана привлечь Садра к ответственности за убийство конкурирующего клерика в 2003 году. Буш, похоже, был в восторге от этого и зашумел: "Кто бы мог подумать, что иранцы закрутят гайки в отношении Садра". Он спросил меня, почему они это делают, и я сказал ему, что иранцы искали способ получить рычаги влияния на Садра и удержать его в соответствии со своими намерениями. Это заставило президента спросить, к чему все это приведет. Я сказал, что Садр может удивить нас всех, что у него все еще есть значительная часть сторонников и он может оказаться более устойчивым, чем мы думали. Буш весело посмотрел на меня и спросил, считаю ли я, что Садр может сыграть конструктивную роль в Ираке или примириться с правительством Малики. Я ответил, что это возможно, но маловероятно в нынешней политической обстановке.
Затем Буш сказал мне, что Садр - сопляк и бандит и что Соединенные Штаты больше не должны иметь с ним дело. Я ответил, что Садр представляет взгляды большого числа иракцев и может приводить в движение большие толпы, когда хочет. Президент спросил, какие у меня есть доказательства этого. Я сказал, что недавно Садр запретил своим последователям проводить демонстрации, опасаясь, что они спровоцируют насилие. Буш возразил, что видел сообщения о том, что Садр сказал это, потому что знал, что никто не придет на демонстрации. Для меня это было новостью - я не мог представить, где он натолкнулся на такую чушь, - но я не стал продолжать разговор. Честно говоря, я был ошеломлен тем, что президент захотел со мной спорить. Я все время поглядывал на брифингистку из ЦРУ, чтобы попросить ее прекратить заседание. Она, или, скорее, DNI, должна была объяснить, что ЦРУ здесь для брифинга по шиитам и может организовать глубокое погружение в тему Садра позже. Однако и она, и DNI сидели как вкопанные. Казалось, все боялись сказать Бушу что-то не то, включая его старших советников.
По тому, как президент отреагировал на мои слова, сотрудники службы национальной безопасности Буша поняли, что он в замешательстве. Они стали кружить вокруг президента, нападая на меня как на враждебного чужака. Министр обороны Роберт Гейтс просто отмахнулся от моих слов. "О, господин президент, мы считаем, что Садр больше не представляет угрозы. В один день он говорит одно, в другой - другое. Он повсюду, и то, что он говорит, не имеет значения". Я заметил, что Садр был очень последователен в своих заявлениях о противостоянии Соединенным Штатам и, по сути, становится все более изощренным в своей способности объединять своих последователей. Кондолиза Райс ответила мне: "Но разве вы не думаете, что он всего лишь пустозвон? Почему кто-то должен воспринимать его всерьез?" Я ответил: "При всем моем уважении, госпожа секретарь, я слышу это уже пять лет, и, приклеивая к Садру ярлыки вроде "чешуйчатый", я думаю, мы оказываем себе плохую услугу, недооценивая его". Буш ворвался в разговор и практически закричал на меня: "Да? А я думаю, что мы его переоцениваем! Этот человек - бандит и убийца, а иракский народ этого не хочет".
В конце концов, сказал президент, будущее принадлежит свободе. Иракский народ хотел безопасности для своих семей и права зарабатывать себе на достойную жизнь. И они устали от того, что Садр их убивает. Затем Буш спросил меня, что я думаю по этому поводу. Я согласился с тем, что "Армия Махди" Садра, безусловно, навредила себе своим жестоким поведением, но для последователей Садра религия имеет большое значение. Я добавил, что Муктада вместе со своим почитаемым отцом Мухаммадом Садиком пользовался почти иконописным статусом среди иракских шиитов, которые, в конце концов, составляли большинство населения Ирака. Помню, я подумал, как иронично, что мне пришлось объяснять президенту, религиозному человеку, насколько важна религия в Ираке.
В этот момент в дело вступил адмирал Майкл Маллен, председатель Объединенного комитета начальников штабов. Он прочитал, что некоторые соратники Садра рассказали священнослужителю, что им снились фотографии его отца с кровоточащими глазами. Маллен посмотрел на меня и спросил: "О чем, черт возьми, они все говорят?" Я объяснил, что это не редкость, когда Садр выражается подобным образом или его советники делают то же самое. Я сказал, что Садр склонен к мистицизму, что он учится на аятоллу и что он часто смотрит на вещи через призму опыта своего отца. Я объяснил, что в исламской культуре сны воспринимаются иначе, чем на Западе. Мы считаем сны почти галлюцинациями, тогда как среди шиитов сны иногда рассматриваются как реально влияющие на события или как предвестия, к которым следует относиться серьезно. Я сказал, что разговаривал с людьми, которые знали отца Садра, и они говорили о нем с благоговением и трепетом, похожим на то, как некоторые сунниты говорили о Саддаме Хусейне.
Буш посмотрел на меня с недоверием. "Почитание и благоговение?" - прогрохотал он, словно не веря своим ушам. Затем он захихикал, посмотрел на своих советников и сказал: "С какими иракцами вы разговаривали?", и все засмеялись вместе с президентом. Я объяснил, что и по сей день есть иракцы, которые собираются у могилы Саддама Хусейна, чтобы помянуть его. Я решил рассказать президенту о некоторых из тех иракцев, с которыми я разговаривал. В частности, один из них, с которым я беседовал в 1998 году, был бывшим помощником Удая Хусейна. Я объяснил, что этот человек был внятным, хорошо говорил по-английски, разбирался в международной политике и знал, как маневрировать в политической системе Саддама. Он также верил, что Саддам и Удей умеют читать мысли. Я попытался использовать его в качестве примера того, какими были иракцы, особенно те, кто был травмирован произвольным применением террора по отношению к ним.
Президент просто рассмеялся и сказал: "Может быть, мы сможем пригласить сюда нескольких читателей мыслей". Школьный юмор Буша было трудно принять. С его черно-белым взглядом на мир он не мог принять возможность того, что кто-то из иракцев почитает свергнутого диктатора.
Буш постоянно спрашивал меня, считаю ли я, что Садр может стать конструктивным игроком в Ираке, или же он всегда будет враждовать с Соединенными Штатами. Я ответил, что его отец был настроен против Америки и что Муктада склонен придерживаться тех же убеждений. "Почему его отец не любил нас?" - спросил президент. Я упомянул, что старший Садр осуждал войну в Персидском заливе и американскую политику в отношении Израиля. На это Буш лишь закатил глаза и попросил меня остановиться. Я сказал, что Садр, вероятно, может быть как конструктивным игроком, так и помехой. Я знал, что это не тот ответ, который Буш хотел услышать. Меня заранее предупредили, что президенту нужны четкие мнения, и его не волнует, если вы ошибаетесь; он просто не хочет двусмысленностей. вероятно, продолжит придерживаться антиамериканских взглядов. Но, вернувшись в Ирак, он, вероятно, воспылает антитегеранскими настроениями, которые могут сработать в пользу Америки.
Буш наклонился и снова спросил меня: "Должны ли мы были убить его?" Он задал мне этот вопрос во время нашей первой встречи в Овальном кабинете и задал его нескольким другим аналитикам. Я не знаю, почему он постоянно повторял этот вопрос и почему он спрашивал у сотрудника GS-14, должны ли Соединенные Штаты нарушать закон. Я ответил: "Нет, мы не должны его убивать. Убив его, мы только сделаем из него мученика и привлечем больше людей к его движению". Я предупредил президента, что, имея дело с проблемами и людьми на Ближнем Востоке, трудно уложить их в четко определенные рамки, например, определить, является ли кто-то явным другом или врагом. Люди в этом регионе часто не вписываются ни в одну категорию и иногда совершают противоречивые поступки в одно и то же время.
"Ну и каков же ответ?" - спросил он. "Что мне делать?" Я сказал, что, хотя трудно придерживаться пассивного подхода, Садр может стать своим злейшим врагом. Без Соединенных Штатов в качестве гопника он может совершить ошибку, которая будет стоить ему лидерства. Буш посмотрел на меня и сказал: "Были люди, которые говорили, что я должен позволить Саддаму быть Саддамом, и я доказал, что они ошибались". Я хотел спросить: "И это сработало так хорошо?" Но я просто ответил: "Да, сэр".
Мы говорили о Садре, но это мог быть и Саддам. После более чем семи лет пребывания в должности Буш усердно изучал свой доклад по Ираку, но все еще не понимал ни региона, ни последствий вторжения. Коллега, который проводил с ним брифинг, рассказал мне, что Буш читал книгу Дэвида Фромкина 1989 годаThe Peace to End All Peace: The Making of the Modern MiddleEast. Это увлекательное исследование о том, как союзные державы оказались втянутыми в дела Ближнего Востока во время Первой мировой войны и разделили регион на сферы влияния, практически не обращая внимания на этническую или межконфессиональную напряженность, которая могла бы возникнуть в результате. Можно было бы подумать, что президент с таким уровнем интеллектуального любопытства долго думал, прежде чем спускать собак войны. Но Буш читал эту книгу в 2007 году, а не в 2002-м, перед тем как втянуть Соединенные Штаты в гибельный конфликт в Ираке.
Наконец в комнате раздался голос разума. Это был не кто иной, как Дик Чейни, который хотел узнать о Великом аятолле Али Систани. Мы немного поговорили о его здоровье - в 2004 году Систани отправился в Лондон для лечения болезни сердца - и о том, как он призывал шиитов проявлять умеренность перед лицом суннитского насилия. И президент, и вице-президент выглядели заинтересованными. Враждебное настроение ослабло, как только мы отошли от темы Садра. Они спросили меня, кто, по моему мнению, может стать преемником Систани. Я ответил, что наиболее вероятным кандидатом мы считаем Великого аятоллу Мухаммада Исхака аль-Файяда аль-Афгани. Буш снова рассмеялся и сказал: "Ха, афганец. Это их научит!". И снова все засмеялись, после чего президент объявил мне и моему коллеге: "Это все, господа", и мы удалились.
Когда я выходил из Овального кабинета, Джош Болтен, глава администрации Буша, стоял, придерживая для нас дверь. Он встретился со мной глазами и улыбнулся, бросив на меня взгляд типа "Вау, ты получил лечение". Я вышел из комнаты и спросил Грега: "Что, черт возьми, там только что произошло?" Я никогда не сталкивался с подобной критикой со стороны президента Соединенных Штатов. Грег сказал мне: "Ты был великолепен. Я бы ни за что не справился ни с одним из этих вопросов . Ты отлично справился с ними". Я не был так уверен. Макконнелл выглядел очень раздраженным, когда мы уходили. Я знал, что президент недоволен, и боялся, что это станет проблемой, когда я вернусь в штаб-квартиру ЦРУ.
Мы возвращались в машине с брифером ЦРУ, и я спросил ее, как, по ее мнению, все прошло. Она замялась и ответила: "Думаю, все было хорошо". Не слишком большой вотум доверия. В последний раз, когда я проводил брифинг для президента, брифингист рассыпался в похвалах. Вернувшись в Лэнгли, я рассказал о заседании в своем офисе, и мои коллеги не могли скрыть своего беспокойства. Для карьеристов не имело значения, что ты говоришь, лишь бы президент был доволен. После этого я отправился на седьмой этаж, чтобы навести справки о начальстве. Я сказал им, что это была бурная дискуссия, и оставил все как есть. Я видел их нервные взгляды, и никто не хотел, чтобы я оставался для более длительного обсуждения.
Затем я получил сообщение, что директору ЦРУ Майку Хейдену сообщили, что все прошло не очень хорошо и что президент расстроен. День прошел в таком вихре - после посещения Овального кабинета мне пришлось ехать в Пентагон на брифинг заместителя министра обороны Эрика Эдельмана, - что у меня не было возможности написать собственный отчет о том, как прошла встреча. На следующий день я должен был писать докладную записку для ежедневного брифинга президента, и у меня снова не было времени собрать воедино свои заметки о нашей встрече. И тут я заметил нечто странное: Никто их не просил. Я понял, что единственный способ защитить себя - это написать их и донести свою версию событий до руководства. Я быстро набросал записку для седьмого этажа.
Единственная хорошая новость пришла, когда Майк Морелл, заместитель директора ЦРУ, прислал моему руководству записку, в которой, по его мнению, был поставлен в крайне сложную ситуацию, но справился с ней хорошо. В то время никто из моих руководителей не поделился со мной этой запиской; они предпочитали держать меня в неведении и позволяли мне висеть над их неодобрением. Когда я ходил по штаб-квартире в течение следующих нескольких недель, казалось, что я радиоактивен. Со мной разговаривали только близкие коллеги. Я чувствовал себя современным троцкистом, кем-то на старой советской фотографии, кого вычеркнули из изображения из-за доктринальных разногласий. Когда позже я узнал о послании Морелла, я был благодарен за поддержку со стороны человека, который понимает, с каким давлением сталкиваются аналитики.
У меня была возможность вернуться в Овальный кабинет в последние дни правления. Я решил этого не делать и впоследствии очень сожалел, что не пошел. Вот и сейчас у меня была возможность еще раз встретиться с президентом, а я позволил кому-то другому занять мое место. Поехать в третий раз было бы просто замечательно. Но я не был уверен, что моя статья окажет влияние на президента, до окончания срока полномочий которого оставалось примерно сорок пять дней. И самое главное, я не хотел, чтобы со мной обошлись так же, как в прошлый раз. Я чувствовал, что если президент увидит меня, то это будет все равно что махать красным плащом перед быком. Печально думать о том, сколько денег налогоплательщиков тратит впустую разведывательное сообщество, но еще печальнее, когда президент отвергает всю эту дорогостоящую работу, когда она не поддерживает его политические взгляды .
В тени своего отца
----------
Новые поездки в Овальный кабинет были частью новой политики, введенной в конце 2007 года. Президент продолжал получать свои обычные брифинги по разведке каждое утро, но Белый дом также попросил ЦРУ прислать аналитиков, чтобы проинформировать президента по целому ряду вопросов, связанных с Ираком. Причиной такого изменения могло быть разочарование президента в том, что он получал от своего брифинга, а может быть, Буш и его советники просто хотели получить нефильтрованное мнение. Это был поздний срок для внесения изменений в процесс, и насколько это повлияет на политику США в Ираке, остается только догадываться. Но это был знак того, что администрация понимает, что ее политика не приносит успеха.
Предложение администрации предоставить ЦРУ более широкий доступ в Овальный кабинет означало радикальные перемены. Команда Буша враждебно относилась к экспертам во время подготовки к войне. При предыдущей администрации дела у ЦРУ шли еще хуже. Президент Клинтон не доверял Агентству и держал его на, а аналитиков редко приглашали в Белый дом для брифингов. Утренние брифинги проводил Сэнди Бергер, советник президента по национальной безопасности.
Приглашение Буша было музыкой для ушей Агентства. ЦРУ живет по указке президента и постоянно думает о том, как обслужить его нужды. Это означало, что мы получим гораздо больше времени для общения с ним и больше возможностей доказать свою значимость нашему клиенту номер один. При новом режиме Управление по анализу ситуации в Ираке каждый понедельник направляло в Белый дом высокопоставленного сотрудника для проведения брифинга по Ираку.
Но более широкий доступ не обязательно означал, что президент будет лучше информирован. В типичной для ЦРУ манере Агентство позволило Белому дому выбрать тему для обсуждения. Это был "сервисный" подход, который руководители ЦРУ приняли в качестве "лучшей практики" еще до вступления Буша в должность. По мере того как назревал конфликт с Ираком, сервисный подход еще больше укоренился. Он может творить чудеса, если политик хорошо разбирается в проблемах, знает, какие вопросы задавать, и достаточно смел, чтобы принимать решения независимо от их политических последствий. Но служебный подход может привести к катастрофическим результатам, если у президента есть сильные предубеждения, короткий промежуток внимания и мало времени до следующих выборов. Я всегда считал, что решать, что важно, должны аналитики, потому что политики часто слишком заняты, чтобы понять, на чем им следует сосредоточиться. Но руководители ЦРУ считали, что если позволить Белому дому выбирать тему, то это позволит Агентству избежать критики, если что-то пойдет не так. ЦРУ могло сказать, что предоставило запрашиваемую информацию, и обвинить политиков, если Соединенные Штаты окажутся в затруднительном положении из-за непредвиденных обстоятельств. Но чем больше я читал о прошлых внешнеполитических фиаско , тем больше убеждался, что ЦРУ всегда было первым, кого обвиняли. Так что в каком-то смысле мы были прокляты, если делали это, и прокляты, если не делали.
В соответствии со служебным подходом ЦРУ распространяло самые свежие разведданные в мире политики. Это крэк-кокаин для потребителей секретной информации. Она представлялась в виде лаконичных одностраничных записок, которые каждое утро отправлялись в центр города и описывали последние события в интересующих нас горячих точках. Анализы по своей природе были тактическими и не слишком глубокими, но они удовлетворяли зуд политиков, которые хотели знать последние новости по любому вопросу. Это позволяло занятым политикам казаться умными и актуальными, не читая много и не задумываясь над проблемой. При таком подходе в жертву приносился стратегический контекст, который так важен для выработки дальновидной внешней политики. По сути, мы предоставляли информацию, не сообщая политикам, куда движется проблема и каких результатов следует ожидать. Мои друзья в ЦРУ говорят мне, что это остается одним из самых вопиющих недостатков разведывательного аппарата.
В 2000 году я с энтузиазмом поддерживал Буша. Меня глубоко беспокоило то, как администрация Клинтона вела внешние дела - я считал, что внимание президента Клинтона к внешней политике было сродни вниманию ребенка с синдромом дефицита внимания. Клинтон, казалось, интересовался внешней политикой только тогда, когда она могла помочь укрепить его внутриполитическое положение. Казалось, у него не было ни видения, ни концепции ведения внешней политики страны. Я считал, что, ориентируясь на прошлое, республиканец справится с этой задачей лучше. Некоторые из моих ближайших коллег в Агентстве считали меня немного сумасшедшим в моем желании увидеть перемены в Белом доме, но я сказал им, что хочу работать в администрации, которая серьезно относится к внешней политике.
Команда Клинтона представляла собой сборище интеллигентных дилетантов, которые смотрели на внешнюю политику как на предмет бутика, объект любопытства, а не как на неотложный вопрос национальной безопасности. В последний год правления Клинтона я пришел на заседание Совета национальной безопасности вместе с другим аналитиком, который помогал ему выступить с критикой нарушений прав человека Саддамом. Аналитик проделала большую работу над своей белой книгой, и заседание должно было подготовить всех к объявлению Госдепартамента. Но ничего не произошло. Наконец, Госдепартамент провел пресс-конференцию, на которой была обнародована белая книга с подробным описанием нарушений прав человека Саддамом. Беда в том, что пресс-конференция совпала с политическими праймериз, и Саддам затерялся на внутренних страницах газет. В следующий раз, пообещали в Госдепартаменте, они проверят, не происходят ли в этот день другие важные события.
Затем, конечно, было печально известное собрание в Огайо, где члены главной команды Клинтона по национальной безопасности (госсекретарь Мадлен Олбрайт, министр обороны Уильям Коэн и советник по национальной безопасности Сэнди Бергер) были выкрикнуты и задеты толпой, когда они пытались объяснить политику США в отношении Ирака. Еще несколько лет президента, подобного Клинтону, и Саддам вполне мог бы выйти из-под международных санкций, которые к моменту ухода Клинтона с поста президента уже ослабли.
Я возлагал большие надежды на Буша, потому что понимал, насколько хорошо его отец справлялся с внешней политикой во время своего президентства. В ЦРУ ощущалась настоящая тоска по президенту, который знал что-то о внешней политике и вел бы государственное строительство с утонченностью и осторожностью. Администрация Клинтона ставила внутренние дела превыше всего. Я думал, что Джордж Буш-младший захочет прийти к власти и положить конец нарушению Саддамом международного права, его потенциальной возможности ввергнуть Персидский залив в хаос очередным актом агрессии и его все более успешным усилиям по ослаблению санкций. Но я также думал, что внешняя политика его администрации будет продуманной, а не импульсивной. Я предполагал, что Колин Пауэлл будет оказывать сильное сдерживающее влияние. Я предполагал, что Кондолиза Райс будет умным и независимым советником по национальной безопасности. И я предполагал, что Дик Чейни вернется к той форме, которая сделала его таким успешным министром обороны. Райс оказалась умной, но слабой, Пауэлл был оттеснен на второй план неоконами из администрации, а Чейни оказался даже более эффективным, чем был в министерстве обороны, но в более мрачной форме.
После того как Буш победил в пересчете голосов, многие в ЦРУ надеялись, что он назначит директора, который вернется к тому типу управления, который практиковал его отец, возглавляя Агентство в 1970-х годах. Но у отца было гораздо больше нюансов в разведывательном бизнесе, чем у сына. Старший Буш понимал множество оттенков серого в анализе и оценке. Он знал, что в разведке мало истин и что иногда выводы основываются на длинной череде догадок. Он также понимал разделительную линию между анализом и политикой и старался не перетягивать Агентство через эту линию. Самое главное, Буш 41 понимал, какую роль должен играть директор ЦРУ. В своей книге "Преобразованный мир", которую он написал вместе со своим советником по национальной безопасности Брентом Скоукрофтом после покинул пост президента, старший Буш изложил свое видение того, как директор Центральной разведки (DCI) должен выполнять свою работу:
Он не является и не должен являться разработчиком или исполнителем политики и должен оставаться вне политики, занимаясь исключительно разведкой. Единственное исключение из этой роли, по моему глубокому убеждению, касается тайных действий в рамках конкретного политического решения. Я никогда не просил присвоить мне ранг члена кабинета министров и твердо убежден, что DCI не должен даже присутствовать на заседаниях кабинета министров, если они не касаются внешней политики и политики национальной безопасности.
После 11 сентября Джордж Буш заявил всему миру, что они либо с нами, либо против нас. Многие эксперты считали, что это манихейское мировоззрение стало результатом террористических атак. На самом деле Буш так воспринимал все вокруг. Тот же принцип "мы против них" пронизывал администрацию Буша еще до 11 сентября, после его победы над Гором. Чиновники, связанные с администрацией Клинтона, были врагами. Они были против него и должны были быть смещены. Вполне справедливо, ведь именно так обычно работает наша политическая система.
Было одно большое исключение: Директор ЦРУ при Клинтоне Джордж Тенет хотел остаться на своей должности и приложил все усилия, чтобы показать, как сильно он может помочь команде Буша, когда речь идет о внешней политике и национальной безопасности. Как написал Буш в своих мемуарах 2010 года "Точки принятия решений:
После того как Рамсфелд перешел в Пентагон, у меня больше не было ведущего кандидата на должность в ЦРУ.Я с большим уважением относился к агентству, поскольку там работал отец. В качестве избранного президента я уже несколько недель получал брифинги по разведке, когда встретил действующего директора Джорджа Тенета. Он был полной противоположностью стереотипному директору ЦРУ, о котором вы читали в шпионских романах, - элитного типа с бантиком, из Лиги плюща. Тенет был "синим воротничком", сыном греческих иммигрантов из Нью-Йорка. Он говорил прямо, часто красочно, и, очевидно, глубоко переживал за Агентство.
О черствости Буша свидетельствует то, что он представлял себе стереотипного директора ЦРУ как эстета и элитария, либерала в галстуке-бабочке, который не понимает жесткого взгляда администрации на мир. Хотя он и оговаривался, что такая характеристика - плод шпионских романов, он и большинство членов его администрации действительно воспринимали ЦРУ именно так. Ирония заключается в том, что Буш очень гордился своим отцом и его руководством ЦРУ, но при этом старший Буш (как и его сын) был абсолютным элитаристом, воспитанником Андовера, Йеля и школы "Череп и кости". Но новый президент хотел, чтобы ЦРУ возглавил грубоватый парень, человек-мужчина. На самом деле ему нужен был козел отпущения, человек, которого он мог бы контролировать. Чейни и Рамсфелду также нужен был покладистый директор, который будет играть роль мертвеца, если что-то пойдет не так. Они нашли идеального начальника в лице Джорджа Тенета, чьи непомерные амбиции стать игроком в центре города создали почву для его собственного провала.
При этом Тенет сделал в ЦРУ много полезного. Он видел, что в 1990-х годах Агентство было деморализовано после ряда неудач (арест Олдрича Эймса за шпионаж, слухи о причастности ЦРУ к распространению крэк-кокаина в США и сокращение бюджета, проведенное администрацией Клинтона). Тенет пытался восстановить моральный дух в годы правления Клинтона и отчасти преуспел в этом. Ему удалось увеличить бюджет Агентства, и он начал процесс набора сотрудников. Но Тенет слишком стремился угодить Белому дому. Он поощрял аналитиков писать отчеты, даже если доказательства были слабыми, и окружал себя людьми, согласными с ним. Самым тревожным было то, как Тенет играл с администрацией. Он хотел получать разведывательные данные, которые были бы хитом в центре города. Он всегда стремился стать одним из больших мальчиков в Белом доме. Он не знал, что администрация Буша, особенно неоконы из окружения вице-президента, не слишком уважает ЦРУ и будет только рада сделать Агентство козлом отпущения, если что-то пойдет не так в Ираке.
В конце правления Клинтона нам постоянно говорили, что мы должны проводить "анализ возможностей" - что мы не можем довольствоваться тем, что сообщаем политикам только "что" и "что" по тому или иному вопросу. Хотя может показаться, что это противоречит подходу службы к поддержке разведывательных потребностей администрации, на самом деле это не так. Не тогда, когда у вас есть разведывательное агентство, которое делает все возможное, чтобы заискивать перед администрацией и уверять политиков в том, что оно способно удовлетворить любые потребности. Где-то между моей датой сапёра в 1998 году и войной в Ираке анализ ЦРУ превратился из "Смелости ошибаться" в "Пусть политики решают, чего они хотят, и дают им то, что они просят, в меру наших возможностей". Похоже, что не позднее 2005 года руководство Агентства осознало феномен, характерный для многих других правительств: Когда администрация терпит впечатляющий провал, как это было 11 сентября и во время войны в Ираке, разведка и разведывательные агентства должны нести вину на всеобщее обозрение.
К 1999 году аналитиков все чаще просили сообщить политикам, какие у них есть варианты, что, на мой взгляд, приближалось к предписанию политики. Как сказал нам протеже Тенета и мой бывший начальник Фил: "Они слишком заняты, чтобы понять, что происходит. Поэтому мы должны помочь им придумать решение". Это было важно для Фила, потому что он намеревался донести до своего начальства на седьмом этаже, что он дает ценные ответы политикам, а именно, что делать с Саддамом. Седьмой этаж в Лэнгли хотел показать свою значимость для новой толпы. Когда я пришел в Агентство, за три года до вступления в должность администрации Буша, мне вдолбили, что мы не должны заниматься разработкой политики. Но теперь нам говорили, что мы должны быть частью этой смеси в центре города и что от этого зависит выживание Агентства.
В годы правления Буша разведка Ирака стала крайне политизированной. Новый президент не обладал глубоким пониманием исламских проблем и процесса разведки. В Кроуфорде, штат Техас, в 2000 году, ожидая решения Верховного суда по президентским выборам, Буш продолжал получать брифинги от ЦРУ, как и на протяжении всей предвыборной кампании. Однажды во время пересчета голосов он сказал бриферу, что не может ждать решения по выборам. Брифер подумал, что это естественная реакция на беспокойство, вызванное ожиданием того, кто победит в этом нелегком состязании. Затем Буш добавил: "Я не могу дождаться, чтобы начать видеть настоящие секретные материалы, которые есть у вас, ребята". Он считал, что ЦРУ скрывает секретные сведения до тех пор, пока не определится победитель. Буш не верил, что он обладает такой же сверхсекретной информацией, как и Эл Гор. Это вызвало несколько смешков в Лэнгли. Однако вскоре наивность президента станет серьезной проблемой, и смеяться будет некому.
Вскоре после того, как Буш стал президентом, старший аналитик пришел в Овальный кабинет, чтобы проинструктировать его об исламе. Когда ему сказали, что существует раскол между суннитами и шиитами, основанный на расхождении во взглядах на то, кто должен быть наследником мантии пророка Мухаммеда, президент ответил: "Подождите. Я думал, вы сказали, что все они мусульмане?" Если и был момент, когда нам следовало попытаться просветить президента относительно Ближнего Востока, то это был именно он. Вместо этого Тенет и его помощники на седьмом этаже предпочли удовлетворить его невежество, предоставив боссу то, что он хотел, - больше "анализа возможностей", который помог бы президенту определить, как лучше поступить с Саддамом Хусейном.
Я думаю, что попытки Буша заставить ЦРУ поддержать его политические цели проистекали из его отношений с отцом. Сын всегда ходил в тени своего отца. Когда он занялся политикой и завоевал свой собственный пост, он мог указать на тот факт, что был избран на должность, которую его отец никогда не занимал, - губернатора Техаса. Став президентом, Буш не удовлетворился простым несогласием с ЦРУ или недоверием к нему, как это делали многие люди в его администрации. Он хотел, чтобы Агентство поддержало его желание начать войну против Саддама Хусейна. Буш 43 был полон решимости превзойти Буша 41. Это было похоже на испытание на прочность. Заставляя Саддама сдаться или вынуждая ЦРУ поддержать его усилия, хотел доказать, что он более могущественный руководитель, чем его отец.
Вопрос о Саддаме и о том, что с ним делать, вышел на первый план после терактов 11 сентября. Уже на следующий день, по словам советника Белого дома Ричарда Кларка, Буш попросил Кларка найти связь между Саддамом и терактами. Заместитель министра обороны Пол Вулфовиц хотел знать, сколько раз Саддам угрожал Соединенным Штатам в своих речах или комментариях, сделанных для СМИ. ЦРУ попросили просмотреть свои файлы и найти любые связи с терроризмом. Все, что когда-либо делал иракский диктатор, теперь подвергалось новому тщательному изучению. В Лэнгли было ясно, что Белый дом благосклонно отнесется к интерпретациям, поддерживающим его желание решить иракскую проблему раз и навсегда.
Хорошим примером тому служит работа с разведданными, предоставленными Иракским национальным конгрессом Ахмада Чалаби. Эта группа была печально известна тем, что предоставляла корыстную информацию. Материалы, полученные от Иракского национального конгресса, не были проверены и оценены. Вместо этого он был передан в Пентагон и использован для оправдания войны. Ответственные аналитики ЦРУ отказались поддержать интерпретации сторонников жесткой линии в разведывательном сообществе и "экспертов" администрации в центре города. Вопрос встал ребром, когда Контртеррористический центр (КТЦ) подготовил документ о связях правительства Саддама с международным терроризмом. Это был один из самых противоречивых отчетов, распространенных одним из подразделений Разведывательного управления в преддверии войны. Он был полон дыр, неточностей, небрежного изложения материала и нелепого анализа, что КТК поверил данным. Изданию Iraq Issue было дано три часа на ознакомление с документом, прежде чем он будет передан в Белый дом. К своей великой чести, Iraq Issue отказался согласиться с анализом и составил длинную несогласную записку, в которой подробно описал многочисленные ошибки. Это несогласие было передано на седьмой этаж, где его выпотрошил заместитель директора Джами Мискик, а затем передал Тенету, чтобы тот отнес его в центр города. Большая часть этого отчета была использована жестко настроенными сотрудниками Министерства обороны, такими как Дуглас Фейт, для оправдания вторжения в Ирак.
Когда стало ясно, что Белый дом готовится к войне против Ирака, ЦРУ выстроилось за президентом, переведя аналитиков из других отделов в иракский офис. Многие из них провели годы, работая над балканскими войнами 1990-х годов, и были карьеристами, искавшими новую лошадку в гонке за повышением. Кроме того, в это время Национальная тайная служба решила прикрыть свои фланги, просматривая неизданные материалы и направляя в официальные каналы все сообщения, имеющие отношение к Ираку или терроризму. Многие из этих материалов были придержаны из-за серьезных сомнений в их достоверности.
Распространение огромного количества некачественных репортажей подорвало доверие к иракскому отделу. Внезапно у разведывательного сообщества появилась целая плеяда "экспертов" по Ираку и огромное количество старых материалов, в значительной степени сенсационных, которые нужно было переосмыслить. Это породило идеальный шторм некачественного анализа. Отбракованные репортажи вдруг стали выдавать за достоверную разведывательную информацию. Началась эра аналитической посредственности, и Ирак стал ее первой жертвой. Это сделало ЦРУ соучастником иракской трагедии.
"Я с самого начала решил, что не буду критиковать трудолюбивых патриотов ЦРУ за ошибочные разведданные по Ираку", - писал позже Буш. "Я не хотел повторять мерзкие расследования с перекладыванием вины на других, которые разрушили разведывательное сообщество в 1970-х годах". Но именно это он и сделал. Он выпотрошил Агентство, обвинил его во всем, что пошло не так в Ираке, и назвал его анализ "догадками". Он услышал только то, что хотел услышать.
Первый черновик истории
----------
Говорят, первый черновик истории пишут журналисты, освещающие крупное событие. Второй этап - от участников, которые наперегонки пытаются выпустить свои версии, пока они еще остаются громкими именами, а издатели выписывают большие чеки.
Когда стали появляться мемуары, я был поражен тем, насколько большинство из них не соответствует действительности. Естественно, меня больше всего интересовала охота на Саддама и его допрос. Я был потрясен, увидев, как много разведданных, предоставленных ЦРУ, как с мест, так и из штаб-квартиры, было просто проигнорировано. Высокопоставленные политические игроки упорно держались за свои обоснования вступления в войну, даже когда факты показали, что они ошибались. Они были похожи на выживших после кораблекрушения, цепляющихся за спасательные плоты.
Отчасти это было отражением разрыва между Вашингтоном и местными властями, который усиливался по мере продвижения войны. Иногда вашингтонское начальство будоражили слухи, которые, как знали агенты на местах, были плодом воображения какого-нибудь сумасшедшего. Я был потрясен, когда прочитал в книге Буша «Точки принятия решений» о предполагаемом заговоре Саддама с целью убийства его дочерей. Несмотря на все доказательства обратного, он по-прежнему верил, что его дочери находятся под прицелом Саддама. Но нигде Буш не упоминает о своей встрече с эмиром Бахрейна в 2002 году, когда президент сказал, что Саддам пытался убить его отца и именно поэтому он преследует его.
Когда я закончил читать мемуары Буша, я еще больше убедился, что он ничего не узнал ни об Ираке, ни о Саддаме Хусейне. Книга Буша была защитой его веры в то, что Саддам представлял угрозу для Соединенных Штатов, даже после того, как вторжение и многочисленные допросы ясно показали, что Саддам был бумажным тигром в том, что касалось Америки. Буш писал о заседании Совета национальной безопасности 19 марта 2003 года, на котором он спросил своих военачальников, можно ли добиться победы. Мировая сверхдержава против третьесортной армии? Разве кто-то может ответить отрицательно? Но никто не спросил Буша, будет ли победа стоить крови, сокровищ и региональной стабильности. Высшее руководство знало, что Буш уже принял решение. И редко кто из подчиненных готов сказать президенту США: "Сэр, вы совершаете ошибку".
Одним из самых тревожных аспектов мемуаров Буша стало его изображение Саддама Хусейна накануне войны. "У одного человека была возможность избежать войны, и он решил ею не воспользоваться. При всем своем обмане мира Саддам в конечном итоге больше всего обманул самого себя", - писал Буш. Это свидетельствует о фундаментальном непонимании того, кем был Саддам и почему он делал то, что делал. Саддам был готов к переговорам. Он говорил об этом неоднократно, как до, так и после своей поимки.
За несколько месяцев до вторжения мои друзья возвращались с заседаний Совета национальной безопасности и рассказывали о фантастической логике Белого дома Буша. Команда Буша не хотела иметь ничего общего с теми, кто был связан с Саддамом или партией Баас. Это было очень страшно. Они собирались отдать приказ о вторжении в страну, не имея ни малейшего представления о людях, на которых им предстояло напасть. Даже после поимки Саддама Белый дом искал только ту информацию, которая подтверждала его решение о начале войны. (В преддверии вторжения я задавался вопросом, сколько времени пройдет, прежде чем администрация обратит свой взор на Иран - страну, которую я в то время изучал. На самом деле чиновники администрации рассматривали возможность действий против Ирана, но Ирак оказался настолько непримиримым, что они так и не смогли предпринять никаких действий в Иране. Как бы я ни ненавидел руководство Тегерана, это было благословением, что команда Буша не попыталась сменить там режим).
В своих мемуарах "Известное и неизвестное" Дональд Рамсфелд также косвенно обвинил Саддама в том, что тот не избежал войны. Он писал, что администрация надеялась, что "агрессивные дипломатические усилия, подкрепленные угрозой применения военной силы, могли бы убедить Саддама и тех, кто его окружает, обратиться к изгнанию. . . Если бы вокруг Саддама было достаточно разумных людей, их можно было бы убедить в том, что Джордж Буш не блефует и привержен разоружению Саддама Хусейна".
Рамсфелд предполагал, что лакеи Саддама смогут убедить его покинуть страну, чтобы предотвратить войну, по сути, капитуляцию. Это была еще одна глубокая ошибка в понимании иракского лидера. Саддам безмерно гордился своими корнями, лишь дважды выезжал за границу и почти наверняка никогда бы не покинул Ирак - ни по какой причине. Ирак был для него не просто страной, а всей его сущностью. Эта мысль часто доносилась до вашингтонских политиков. Слушали ли они? Прислушивался ли Рамсфелд? Я могу заключить, что американские политики были в плену у того, что, как им казалось, они знали до начала войны, к черту противодействующие разведданные.
Рекламируя свою книгу, президент Буш выступил на шоу Опры и неправдоподобно заявил, что не хотел вступать в войну. В том же духе Рамсфелд написал, что Буш не собирался "исправлять" Ирак после прихода к власти. Рамсфелд упрекал администрацию Клинтона за бездумное умиротворение Саддама, но также сказал, что Ирак не поднимался во время его встречи с Бушем в Остине перед инаугурацией. Однако на брифингах ЦРУ, которые Буш проводил во время переходного периода, было ясно, что Ирак был очень важен для него.
По словам Рамсфелда, он написал записку на имя президента, в которой предлагал три возможных варианта действий в отношении Саддама: (1) признать, что санкции не работают, (2) проводить более жесткую политику совместно с арабскими соседями Саддама или (3) попытаться установить контакт с Саддамом, чтобы начать новую главу в американо-иракских отношениях. Я не в состоянии судить о высших чувствах Рамсфелда. Но я могу сказать следующее: Судя по всему, что мне удалось узнать от близких к нему людей, Рамсфелд не был рефлексирующим ястребом, каким его выставляют. Он не был тем человеком, который говорил, что мы должны свергнуть Саддама и начать войну с Ираком. Однако его плохие отношения с военными и неадекватный план войны внесли огромный вклад в провал в Ираке. После вторжения Рамсфелд опроверг свой предыдущий меморандум, заявив, что Саддам приветствовал 11 сентября и имел связи с террористами. Он ошибался по обоим пунктам.
Рамсфелд также писал, что Белый дом считает, что Саддам платит своим агентам 60 миллионов долларов за убийство своих собственных дочерей, а также девочек Буша. Это было нелепо, поскольку Саддам скрывался и едва ли мог добиться хорошего приема по радио, о чем Рамсфелд, несомненно, знал. Что еще хуже, Рамсфелд процитировал Джорджа Тенета: "Вы уничтожили сыновей Саддама. Они вполне могут охотиться за вашими дочерьми". Тенет, очевидно, чтобы угодить своим хозяевам, полностью исказил то, что сообщили ему агенты на местах. Автор Рон Зюскинд назвал это "однопроцентным решением", основываясь на замечании, которое он приписывает Чейни. Согласно этому предложению, даже если вероятность того, что разведданные окажутся верными, составляет всего 1 процент, администрация должна рассматривать их как полностью проверенные и правдивые.
Рамсфелд также поднял старый каштан о двойнике Саддама. Из всех устойчивых мифов о правлении Саддама ни один не был столь живуч, как миф о двойнике. Сколько бы раз аналитики разведки ни опровергали эту идею, казалось, что Буша, Рамсфелда и других политиков невозможно переубедить. Команда Буша просто отвергала все, что ставило ее под сомнение. Хуже того, по мере того как война продолжалась и Ирак превращался в игру с обвинениями между теми, кто был прав, и теми, кто был неправ, вера администрации в двойников тела, казалось, росла. Администрация Буша была убеждена в своей правоте, независимо от того, что показывали разведданные.
Рамсфелд дошел до того, что изобразил Пола Бремера, управляющего Временной коалиционной администрацией, как бюрократа-изгоя в Месопотамии - хотя они с Чейни каждый день отдавали Бремеру приказы. Они велели ему приступить к де-баасизации и распустить иракскую армию. Но в своих мемуарах Рамсфелд обвинил Бремера в задержке передачи суверенитета иракцам.
Подобные исторические выдумки были свойственны не только этой стороне Атлантики. Мемуары британского премьер-министра Тони Блэра были столь же упрямо оборонительными, как и мемуары Буша. Я надеялся, что у Блэра, более житейски образованного человека, чем Буш, хватит мужества признать, что Великобритания участвовала во вторжении, руководствуясь предположениями, которые оказались ошибочными. Вместо этого Блэр долго рассказывал о растущей угрозе, которую представлял Саддам. Он сослался на работу комиссии Дуэлфера по оружию массового поражения и заявил, что Саддам "полностью сохранил веру в стратегическую важность ОМУ для своего режима и его выживания". Он считал, что применение химического оружия было жизненно важным для отражения иранских солдат, которые, преисполненные религиозного рвения, волнами бросались на иракские войска во время ирано-иракской войны. Только его применение, по его мнению, компенсировало превосходство иранских войск в численности. . . Для него приобретение такого ядерного потенциала послужило бы его основной цели: стать доминирующей силой в арабском мире".
Нигде в ходе допросов Саддама, его политических и военных помощников, а также ведущих ученых не было найдено никаких доказательств, подтверждающих утверждение Блэра о том, что Ирак угрожает своим соседям, тем более Западу, химическим или, что еще более необычно, ядерным оружием. Если и были доказательства, то они указывали в противоположном направлении. Да, химическое оружие сыграло решающую роль в войне против Ирана, но Саддам уничтожил свое ОМУ до вторжения 2003 года. Что касается ядерного оружия, то Саддам, возможно, и мечтал о его приобретении, но он никогда не признавался в этом и уж точно никогда не приближался к его получению.
-
Ирония войны в Ираке заключалась в том, что жестокий диктатор Саддам Хусейн и борец за свободу Джордж Буш-младший были во многом похожи. У обоих были надменные, властные манеры. Оба были довольно невежественны в отношении внешнего мира и редко выезжали за границу. Оба были склонны воспринимать все как черное и белое, хорошее и плохое, "за" и "против", и испытывали дискомфорт, когда им предлагали несколько альтернатив. Оба окружили себя послушными советниками и не терпели инакомыслия. Оба ценили единодушие, по крайней мере, когда оно совпадало с их собственными взглядами. Оба не доверяли мнению экспертов. Сходство продолжается:
У обоих было мало значимого военного опыта и нереалистичные ожидания относительно того, чего может достичь сила.
Оба принимали военные решения, исходя из политических целей. Оба не поняли, что разумное использование силы или даже угрозы силой может быть более эффективным, чем грубая сила. Оба взяли страны, которые наслаждались миром и процветанием, и ввергли их в войну и долги.
Оба мужчины добились известности, строго придерживаясь своих политических философий. Однако к концу своей карьеры оба были готовы отказаться от идеологических позиций в пользу более прагматичной политики. Оба обладали высокоразвитыми политическими навыками и умением тепло общаться с большими аудиториями. Но в общении оба были холодны и отстраненны, хотя могли включить обаяние, когда это было нужно.
Оба считали себя великими людьми и были уверены, что история увидит их именно такими.
Оба признались мне, что они были "игроками нутра", политиками, которые доверяли своим инстинктам больше, чем интеллекту.
Оба были оторваны от реальности в годы своего правления. В то время как Багдад вот-вот должен был пасть, Саддам рассылал гранки написанного им романа. В интервью незадолго до своего ухода из Белого дома Буш сказал, что ему нравится находиться в "пузыре" - коконе, похожем на Овальный кабинет, который изолирует обитателя от внешнего мира.
Оба были склонны к риску - черта, которая сослужила им хорошую службу, когда они покоряли вершины власти, но оказалась их ахиллесовой пятой, когда они добрались до вершины. Оба рисковали, втягивая свои страны в войну. Саддам вторгся в Иран и Кувейт, а Буш - в Афганистан и Ирак.
Можно утверждать, что Буш был прав, напав на Афганистан после 11 сентября, но его решение о вторжении в Ирак было основано на ложных предпосылках и не отвечало американским интересам. Буш, Чейни и Рамсфелд сделали все возможное, чтобы оправдать войну в своих мемуарах, но ни один серьезный аналитик по Ближнему Востоку не считает, что Саддам Хусейн представлял угрозу для Соединенных Штатов.
-
В конце своего президентства Уш пришел в штаб-квартиру ЦРУ, чтобы "поблагодарить" нас за тяжелую работу, не обращая внимания на то, что он несколько раз бросал ЦРУ под автобус. Он произнес типично бессвязную речь. Он произносил все свои привычные фразы, но делал ударение не на тех словах, что лишало речь ее убедительности. Все, кто был с ним, просто улыбались. Глава ЦРУ Майк Хейден грелся в лучах света. Стивен Хэдли работал на своем мобильном телефоне, что для остальных было бы серьезным нарушением правил безопасности. А потом появился президент, говоривший о том, что будущее принадлежит свободе. "Не позволяйте никому говорить вам ничего другого. Бог есть, и он верит в свободу!" - сказал он своей аудитории. "Есть те, кто утверждает, что для некоторых людей вполне нормально жить под властью диктаторов. Что это просто очень плохо и что вам не повезло, если вам придется жить в одном из таких обществ". Как ни странно, Буш посмотрел на меня, когда произнес свою следующую фразу: "Не слушайте этих людей”. Меня снова поразило, что эти слова исходят от человека, сформировавшегося в Андовере, Йеле и "Черепе и костях".
Никто не знал, чего ожидать от прихода к власти администрации Обамы в 2009 году. Большинство людей, с которыми я работал, были рады его избранию. Я тоже был рад. Я думал, что у него хватит ума разобраться в тонкостях внешней политики. Мой босс был его брифером во время предвыборной кампании, и он сказал, что избранный президент был обдуманным и аналитичным, заядлым читателем, который как губка впитывал информацию. Это была хорошая новость, особенно в свете того, что мы слышали о команде Маккейна и Пэйлин. Джон Маккейн, по слухам, был крикуном и довольно груб с персоналом. Хотя у него было гораздо больше опыта в области внешней политики, чем у Обамы, Маккейн был еще одним политиком, стреляющим из лука. Мне казалось, что с Бушем этого было достаточно. Что касается Сары Пэйлин, то, боже мой, с чего бы начать?
Мы думали, что Ирак будет в ежедневном списке приоритетов внешней политики Обамы. Перед уходом Буша с поста президента он попросил мой офис подготовить несколько исследований по ключевым вопросам Ирака для "нового парня". Мы выполнили его просьбу и были готовы помочь новой команде войти в курс дела. А потом мы ждали. И ждали. И ждали еще. Вскоре стало ясно, что Белый дом Обамы на самом деле не хочет иметь ничего общего с Ираком. При администрации Буша иракский офис еженедельно направлял аналитиков в Овальный кабинет. Теперь же у нас не было никакого доступа к президенту, кроме служебных записок, которые могли попасть на ежедневный брифинг разведки. Обама, очевидно, не считал Ирак своей проблемой и не собирался тратить время, силы и политический капитал на продолжение политики, доставшейся ему в наследство от администрации Буша. К большому сожалению, Белый дом Обамы прекратил свою деятельность как раз в тот момент, когда мы добились прогресса в сдерживании насилия в Ираке.
Я покинул отдел Ирака в 2009 году, но поддерживал связь с друзьями, которые продолжали там работать, а также следил за событиями в регионе. За первые два года президентства Обамы Белый дом запросил лишь один брифинг по Ираку. Администрация просто не была заинтересована в этом или делала вид, что не заинтересована. Поначалу это проявлялось в мелочах. Становилось все труднее включить меморандум по Ираку в книгу ежедневных брифингов. Затем бюджеты ЦРУ на анализ Ирака были урезаны, и легионы аналитиков, приехавших в Ирак в 2004-2006 годах, стали работать над Афганистаном - местом, на которое администрация Обамы обратила внимание.
Начало правления любой администрации - всегда непростое время для ЦРУ. Агентство делает все возможное, чтобы доказать новому президенту свою значимость, выясняет у администрации ее приоритеты и предлагает свою помощь, чем может. Часто Агентство может быть очень полезным. Иногда оно преувеличивает свои возможности. А иногда оно оказывается лицом к лицу с очень скептически настроенным клиентом. Так было в случае с Обамой. Новый президент не мог понять, почему правительство тратит так много средств на разведку, но, по его мнению, получает так мало взамен.
Падение значимости Ирака в Белом доме вскоре почувствовали и в Багдаде. В 2009 году администрация отказалась от кандидатуры генерала Энтони Зинни, бывшего командующего ЦЕНТКОМ, на должность посла в Ираке, а вместо него выбрала Кристофера Хилла, карьериста из Госдепартамента, который в годы Буша занимал пост специального посланника в Северной Корее, а в годы Клинтона работал на Балканах. Зинни был обещан вице-президентом Байденом и переходной командой Обамы. Посол Райан Крокер, предшественник Хилла, надеялся, что пост в Багдаде достанется Уильяму Бернсу или Бет Джонс, двум опытным дипломатам, которые идеально подошли бы на эту роль. Однако новый госсекретарь Хиллари Клинтон возражала против того, чтобы два бывших генерала занимали столь ответственные посты и в Ираке, и в Афганистане (бывший генерал Карл Айкенберри был послом в Кабуле).Вероятно, Клинтон опасалась, что ей будет трудно контролировать такого человека, как Зинни, поскольку у него было гораздо больше опыта работы в регионе, чем у нее. Кроме того, Хилл был протеже Ричарда Холбрука, который был очень близок к госсекретарю Клинтон и служил при ней советником по Афганистану и Пакистану в Госдепартаменте. Возможно, Холбрук рассудил, что чем больше людей он сможет поставить рядом с зоной своей ответственности, тем легче ему будет работать. Однако выбор Хилла оказался неудачным. Он не имел никаких знаний о регионе и, похоже, не считал их необходимыми. Один из аналитиков дал ему написанную мной статью о Муктаде аль-Садре и его семье, и Хилл ответил: "А нужно ли мне это знать?". Он не знал языка, не знал истории Ирака и не был знаком ни с одним из игроков на иракской стороне, которых ему нужно было знать, чтобы эффективно выполнять свою работу. Он был не в своей тарелке и, казалось, ждал своего шанса покинуть Ближний Восток. Так началась нисходящая спираль американской политики в Ираке, оплаченная тысячами жизней и триллионами долларов.
Что еще более важно, правительство Малики двигалось в явно более сектантском направлении. Стоит вспомнить, что Малики стал премьер-министром во время самых ожесточенных боев между Багдадом и повстанческой группировкой "Аль-Каида в Ираке" (2004-7 гг.), основанной Заркави и со временем преобразованной в ИГИЛ. Малики стал компромиссным выбором после того, как правительство США потеряло доверие к Ибрагиму аль-Джаафари, который был избран премьер-министром в 2005 году, но был вынужден уйти в отставку в 2006 году. Малики начал работу не слишком успешно и заявил The Wall Street Journal, что ему не нравится эта работа и он не может дождаться окончания своего срока. Однако казнь Саддама в конце 2006 года, похоже, изменила его отношение. Малики стал проявлять себя как самостоятельный лидер.
После ввода американских войск в 2007 году и "пробуждения" суннитских племен, когда многие суннитские племена в провинции Анбар перешли на сторону американцев в борьбе с "Аль-Каидой" в Ираке, Малики перестал говорить об отказе от власти. Совсем наоборот. Следующий большой шаг Малики сделал во время кампании "Заряд рыцарей" в 2008 году, когда он выступил против шиитских ополченцев в Багдаде и на юге Ирака. Именно тогда Буш решил, что Малики нанес смертельный удар по Муктаде аль-Садру. Это было не так. На самом деле, если бы не вмешательство американских войск в Басре, Малики мог бы оказаться в плену у садристов. (Малики отправился в Басру, чтобы руководить операцией, и был близок к тому, чтобы его командный центр был окружен ополченцами).
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги